нашем пути по обеим сторонам улицы собрался
народ; но все выстроились правильными рядами и вели себя так вежливо, словно
собрались не дивиться на нас, а приветствовать; некоторые при нашем
приближении несколько выставляли вперед руку, что является у них знаком
приветствия.
Дом чужестранцев представляет собой отличное просторное здание,
выстроенное из кирпича, имеющего, по сравнению с нашим, синеватый отлив, с
красивыми окнами, из которых одни застеклены, другие затянуты промасленной
льняной тканью.
Введя нас в красивую приемную залу наверху лестницы, он спросил,
сколько у нас больных. Мы ответили, что всего нас (здоровых и больных)
пятьдесят один человек, из коих больных семнадцать. Он попросил нас
запастись терпением и подождать его возвращения; а около часу спустя
вернулся и повел нас осматривать отведенные нам комнаты, коих было
девятнадцать. Как видно, они решили в четырех лучших комнатах поместить
четверых наших начальников, а в остальных пятнадцати разместить нас по двое.
Комнаты были красивые, светлые и богато убранные. Затем он провел нас в
длинную галерею, или спальный покой, где по одной стороне (по другой шла
стена со множеством окон) расположен был ряд одиночных спален, очень
опрятных, отделенных одна от другой перегородками из кедрового дерева. Эта
галерея со спаленками, которых было всего сорок (значительно больше, чем нам
требовалось), служили у них лазаретом. Он тут же сказал нам, что по мере
выздоровления больные наши будут переводиться в обычные помещения, для чего
было приготовлено еще десять комнат, кроме тех, о которых я упоминал выше.
После этого он вернулся с нами в приемную залу и, подняв слегка свой жезл,
как делают они при объявлении приказов начальства, сказал: "Вам надлежит
знать, что обычаи нашей страны запрещают вам выходить отсюда в течение трех
дней, не считая сегодняшнего и завтрашнего, которые даются вам для
переселения с корабля. Однако пусть это не смущает вас и не почитается за
лишение свободы, но скорее за срок, надобный для того, чтобы осмотреться и
отдохнуть. Вы ни в чем не будете терпеть нужды; к вам приставлено шесть
человек, которые будут выполнять все ваши поручения, требующие отлучек из
этого дома". Мы поблагодарили его со всем усердием и почтительностью,
прибавив: "Поистине, господь явил себя в этой стране". Мы также предложили
ему двадцать пистолей, но он улыбнулся и сказал только: "Как? вторичная
плата?". И с этим оставил нас. Вскоре был нам подан обед: причем и хлеб, и
мясо были отличные -- лучше чем за любой общественной трапезой, какую я мог
припомнить в наших краях. Были также напитки трех сортов, все полезные и
приятные на вкус: виноградное вино, напиток из зерна, наподобие нашего эля,
но прозрачнее, и род сидра, приготовленного из местных фруктов, --
удивительно вкусный и освежающий. Кроме того, принесли нам для наших больных
большой запас упомянутых мной красных апельсинов, которые, по их словам,
были верным средством от болезни, поражающей мореплавателей. Дали нам также
коробку мелких пилюль серого и беловатого цвета, посоветовав давать их нашим
больным, по одной пилюле на ночь, для ускорения их выздоровления.
На следующий день, когда мы уже несколько отдохнули от хлопот,
причиненных перевозкою с корабля людей и товаров, решил я созвать всех своих
спутников; когда же они собрались, сказал: "Друзья мои, соберемся с мыслями
и подумаем о нашей судьбе. Мы выброшены на сушу, подобно Ионе, извергнутому
из чрева китова, когда уже считали себя погребенными в морской пучине; но и
сейчас, обретя землю, мы находимся между жизнью и смертью; ибо оказались за
пределами и Старого, и Нового Света; и одному Богу ведомо, увидим ли мы
когда-либо берега Европы. Чудом попали мы сюда и только чудом сумеем отсюда
выбраться. Пусть же, -- памятуя недавнее избавление, а также нынешние и
грядущие опасности, -- каждый из нас обратит взоры к Богу и очистится от
скверны. К тому же, мы находимся здесь среди христианского племени,
исполненного благочестия и человеколюбия. Так не посрамим же себя перед
ними, обнаружив свою порочность и недостойность. Но это еще не все. Ибо они
особым приказом (хотя и в учтивой форме) на три дня заключили нас в этих
стенах; как знать, не для того ли, чтобы получить некоторое понятие о наших
нравах? И если они окажутся плохи, изгнать нас немедля; а если хороши --
продлить наше здесь пребывание? Ибо люди, приставленные к нам для услуг,
могут, вместе с тем, наблюдать за нами. Поэтому заклинаю вас Богом и заботою
о душах и телах ваших так вести себя, чтобы быть в мире с Господом и
снискать расположение здешнего народа". Спутники мои в один голос
поблагодарили меня за полезное увещевание и обещали вести себя учтиво и
скромно, не подавая никаких поводов к неудовольствию. И так провели мы три
дня с легким сердцем и беззаботно, ожидая, как будет поступлено с нами по
истечении этого срока.
А тем временем ежечасно радовало нас улучшение состояния наших больных,
которые мнили себя погруженными в некую целительную купель -- так быстро и
легко они выздоравливали.
По истечении трехдневного срока явился к нам поутру новый человек, до
тех пор нами не виданный -- одетый, как и прежний, в синее, только чалма на
нем была белая, украшенная маленьким красным крестом, да еще пелерина из
тонкого полотна. Входя, он слегка склонился и выставил руки вперед. Мы, со
своей стороны, приветствовали его со смирением и покорностью, ибо ждали от
него своего приговора. Он изъявил желание говорить с несколькими из нас;
после чего шестеро из нас остались с ним, остальные же удалились. Пришедший
сказал: "Я по должности управитель Дома чужестранцев, а по сану христианский
священник, и пришел предложить вам свои услуги как чужестранцам, но прежде
всего как христианам. Могу сообщить весть, которая, я уверен, будет вам
приятна. Правительство разрешило вам оставаться на берегу в течение шести
недель; и пусть не тревожит вас, если окажется, что вам понадобится больше;
ибо закон в этом пункте не слишком строг; и я не сомневаюсь, что сам смогу
испросить для вас дальнейшее продление срока. Скажу также, что Дом
чужестранцев в настоящее время богат и всем обеспечен. Вот уже тридцать семь
лет накапливаются его доходы, ибо за это время ни один чужестранец не
появлялся в этих краях. А потому ни о чем не тревожьтесь; государство берет
на себя расходы по содержанию вашему на все время вашего пребывания, так что
по этой причине оно не будет сокращено ни на один день. Что касается ваших
товаров, то с вами поступлено будет по справедливости и произведен расчет:
либо товарами, либо золотом и серебром; ибо для нас это безразлично. А если
имеете какие-либо просьбы, говорите без утайки, и увидите, что мы не огорчим
вас отказом. Об одном только вас предупреждаю: никто из вас не должен
отлучаться из города дальше чем на один каран (это составляет у них полторы
мили) без особого на то разрешения". Мы отвечали, обменявшись друг с другом
взглядами, в коих выразилось восхищение столь приветливым и отеческим к нам
отношением, что не знаем, что и сказать; ибо не находим слов для выражения
нашей благодарности, а его щедрые и великодушные предложения не оставляют
места для просьб. Мы словно видим перед собою прообраз нашего небесного
спасения; ибо, находясь еще столь недавно в пасти смерти, очутились вдруг
там, где все дарует нам утешение. Что касается наложенного на нас запрета,
то мы его не нарушим, хотя и невозможно, чтобы мы не горели желанием
повидать и другие части этой счастливой и благословенной страны. Мы
добавили, что скорее языки наши присохнут к гортани, чем мы позабудем
упоминать в своих молитвах как его почтенную особу, так и весь народ его. И
смиренно просили его считать нас своими преданными слугами, по праву
благодетеля, повергая к стопам его и себя самих, и все наше имение. Он
отметил, что, будучи священником, ожидает лишь пастырской награды, а именно:
нашей братской любви и блага нашим душам и телам; после чего удалился со
слезами умиления, нас же оставил радостными и смущенными. "Поистине, --
говорили мы друг другу, -- мы очутились в стране ангелов, которые являются
нам ежедневно, предупреждая наши желания щедротами, каких мы не только не
могли ожидать, но даже и представить себе".
На следующий день часов около десяти управитель явился к нам снова;
после приветствий сказал дружески, что пришел навестить нас, велел подать
себе стул и сел; сели и мы, человек десять (остальные были низкого звания, а
некоторые отсутствовали). Когда мы уселись, он начал следующим образом: "Мы,
жители острова Бенсалем (ибо так он именуется на их языке), благодаря нашему
отдаленному расположению, тайне, к которой обязываем мы наших
путешественников, и редкому допущению к себе чужестранцев, хорошо
осведомлены о большей части обитаемых земель, сами же остаемся неизвестны. А
коль скоро спрашивать подобает тому, кто менее осведомлен, то мы с вами
лучше употребим время, если задавать вопросы будете вы, а не я". Мы
отвечали, что смиренно благодарим его за это дозволение и уже можем на
основании собственного опыта судить, что нет на земле ничего, более
достойного ознакомления, нежели эта счастливая страна. "Но всего более, --
прибавили мы, -- после столь чудесной встречи на краю земли и уповая --
несмотря на то, что мы живем в разных концах света, -- на грядущую встречу в
царствии небесном (ибо видим в них единоверцев-христиан), хотели бы знать
(поскольку здешняя земля столь удалена и отделена обширными и
неисследованными морями от тех мест, где сходил на землю Спаситель), кто был
ее апостолом и как была она просвещена верою". При этом вопросе лицо его
выразило большое удовлетворение, и он ответил: "Вы расположили меня к себе,
задав этот вопрос в первую очередь, ибо он означает, что вы ищете прежде
всего Царствия Небесного; отвечу вам на него охотно и кратко".
"Спустя около двадцати лет по воскресении Спасителя, жители Ренфузы
(города на восточном побережье нашего острова) увидели однажды ночью (а ночь
была облачной и спокойной) большой столп света, появившийся на море в
расстоянии около мили; он имел форму колонны (или цилиндра) и подымался к
небу на большую высоту; вершину его увенчивал крест, сиявший более ярко,
нежели самый столп. Столь необычайное зрелище привлекло горожан на берег
моря; а там некоторые сели в лодки, чтобы еще более приблизиться к чудесному
явлению. Однако, не доплыв ярдов шестидесяти до столпа, лодки оказались
словно скованными и не в силах плыть дальше, хотя в других направлениях
могли двигаться свободно; так что все лодки расположились полукружием,
созерцая небесное знамение. Случилось, что в одной из них находился мудрец
из числа членов Соломонова дома; а это, добрые друзья мои, зеница ока нашей
страны. И вот, после внимательного и благоговейного созерцания столпа и
креста, человек этот склонился ниц; а затем, стоя на коленях и воздев руки к
небу, произнес следующую молитву:
"Боже, владыка неба и земли, милостиво даровавший нашему братству
познание твоих творений и тайн их, а также способность различать (насколько
это доступно человеку) божественные чудеса, явления природы, произведения
искусства и всякого рода обманы и призраки. Свидетельствую перед собравшимся
здесь народом, что в представшем нам зрелище вижу перст твой и подлинное
чудо; а зная из книг наших, что ты не творишь чудес иначе, как с благой и
божественной целью (ибо законы природы есть твои законы, и ты не преступаешь
их без важных к тому причин), мы смиренно просим тебя благословить твое
знамение и открыть нам его значение, что ты уже отчасти обещаешь, ниспосылая
его".
Едва окончил он свою молитву, как почувствовал, что лодка его обрела
свободу движения, тогда как остальные оставались по-прежнему скованными;
приняв это за дозволение приблизиться, он велел медленно и в молчании грести
по направлению к столпу. Но не успел он приблизиться, как сияющий столп и
крест распались и рассыпались как бы на множество звезд, вскоре также
погасших; а на воде остался лишь небольшой ковчежец, или ларец, кедрового
дерева, нимало не подмоченный водою, хотя и плыл по ней. Из переднего конца
его, ближайшего к лодке, росла зеленая пальмовая ветвь. Когда же мудрец
благоговейно взял ларец в лодку, он сам собою раскрылся, и в нем оказались
книга и послание -- и то, и другое на тонком пергаменте, обернутые в льняную
ткань. Книга содержала все канонические книги Ветхого и Нового Завета,
соответствующие вашим (ибо нам известно, какие приняты вашими церквами);
Апокалипсис и некоторые другие книги Нового Завета, в ту пору еще не
написанные, также, тем не менее, оказались тут. Что касается послания, то
оно состояло из следующих строк:
"Мне, Варфоломею, рабу Божию и апостолу Иисуса Христа, было видение, в
коем ангел повелел мне вручить морским волнам этот ковчежец. А потому,
объявляю народу, к которому угодно будет господу привесть ковчежец, что тем
самым ниспосылается ему спасение, мир и благоволение от Бога-Отца и Господа
нашего Иисуса".
Кроме того, в обоих этих писаниях -- книге и послании -- было нам
явлено чудо, подобное чуду апостолов, когда был ниспослан им дар языков. Ибо
не только местные жители, но также иудеи, персы и индийцы, находившиеся в ту
пору в нашей стране, смогли прочесть книгу и послание так, словно они были
написаны на их родном языке. Вот как случилось, что ковчег, спасший
остальную часть старого мира от потопа, спас нашу землю от неверия, через
апостольскую проповедь св. Варфоломея". Тут он остановился, ибо пришел
посланец и вызвал его от нас.
На следующий день, тотчас после обеда, управитель явился к нам снова и
попросил извинения, говоря, что накануне был вызван от нас несколько
поспешно, но теперь постарается возместить это и проведет с нами больше
времени, если только общество его и беседа нам приятны. Мы отвечали, что оно
столь нам приятно, что, слушая его, мы забываем и перенесенные бедствия и
грядущие опасения и один час, проведенный с ним, ценим наравне с годами
прежней нашей жизни. Он слегка наклонился, а когда мы уселись, сказал:
"Итак, спрашивать надлежит вам".
Тут один из нас, после некоторого молчания, сказал, что есть один
предмет, о котором мы столь же желаем, сколько боимся спросить, дабы не
злоупотребить его добротою. Однако же, одобренные столь редкостным
человеколюбием с его стороны, и не считая себя совершенно чужими, но его
верными слугами, осмеливаемся заговорить об этом, смиренно, прося его
простить дерзкий вопрос, если бы и пришлось отклонить его. Нам запомнилось,
-- продолжали мы, -- прежнее его замечание о том, что счастливый остров, где
мы сейчас находимся, известен лишь немногим, хотя самим его жителям известна
большая часть света; это видно из того, что здесь знают европейские языки, а
также многие наши дела; тогда как мы, европейцы (несмотря на все плавания и
открытия последнего времени), никогда не видали этого острова и не слыхали о
нем. Это кажется нам удивительным; ибо все народы знают друг друга либо
посредством путешествий в чужие края, либо через приезжающих чужестранцев; и
хотя путешественник больше узнает, видя все воочию, нежели остающиеся у себя
дома могут узнать из рассказов, однако ж оба эти способа достаточны для
некоторого взаимного познания. Что же касается этого острова, то мы никогда
не слыхали, чтобы какой-либо их корабль приставал к берегам Европы,
Ост-Индии или Вест-Индии и чтобы хоть чей-нибудь корабль побывал у них. Но
самое диковинное еще не в этом. Ибо этому может способствовать (как сказала
и его светлость) уединенное расположение в неисследованной части обширного
океана. Но как могут островитяне знать языки, книги и историю тех, кто
отделен от них таким расстоянием, -- вот что кажется нам непостижимым и
представляется свойством и особенностью божественных существ, которые сами
неведомы и незримы, тогда как другие для них прозрачной стекла. Выслушав
это, управитель добродушно улыбнулся и сказал, что мы недаром просили
прощения за подобный вопрос; ибо, как видно, считаем его землю страной
чародеев, посылающих во все концы света незримых духов, которые доставляют
им сведения о чужих краях. На это все мы ответили с подобающей
почтительностью, но, однако, показав, что поняли его шутку: "Да, мы
действительно склонны думать, что остров имеет в себе нечто
сверхъестественное, но скорее ангельское, нежели колдовское. Однако, если
говорить правду, не это заставило нас опасаться задать наш вопрос, но
запомнившиеся нам слова вашей светлости о том, что законы страны
предписывают хранить ее тайну от чужестранцев". На это он сказал: "Вы не
ослышались; а потому, отвечая вам, я умолчу о некоторых подробностях,
которые оглашать не имею права; но и без того сумею удовлетворить вашу
любознательность".
"Вам надлежит знать (хотя вы и можете счесть это невероятным), что три
тысячи, и более, лет назад мореплавание (особенно в отдаленные страны) было
развито более, нежели сейчас. Не думайте, что мне неизвестно, какие успехи
оно сделало за последние сто двадцать лет. Я знаю это отлично и, тем не
менее, повторяю: более, нежели сейчас. Потому ли, что пример ковчега,
спасшего остатки рода человеческого от всемирного потопа, поощрял людей
вверяться волнам, или по другой причине, но так оно было. Большой флот был у
финикийцев, особенно у жителей Тира, а также у их колонии, Карфагена,
лежавшего еще дальше к западу. На востоке много кораблей было у Египта и
Палестины. Китай и великая Атлантида (именуемая у вас Америкой), сейчас
имеющие лишь джонки и пироги, в ту пору также в изобилии имели большие суда.
Наш остров (как видно из достоверных летописей того времени) имел полторы
тысячи прочных кораблей большого водоизмещения. Об этом у вас сохранилось
мало сведений, или же вовсе никаких, нам же все это хорошо ведомо.
В то время страна наша была известна и посещалась кораблями всех
названных мною стран. И нередко случалось, что с ними прибывали также люди
других стран, не имевших своего флота, как-то: персы, халдеи, арабы; так что
у нас побывали почти все могучие и слабые народы, от которых здесь и по сей
день сохранилось несколько родов и небольших племен. Что касается
собственных наших кораблей, то они, плавая повсюду, достигали и вашего
пролива, называемого Геркулесовыми столбами[2], и других частей
Атлантики и Средиземного моря, и Пекина (иначе называемого
Камбалу[3]), и Кинсаи[4] на Восточных морях, и даже самых
рубежей Восточной Татарии.
В это же время, и еще столетие спустя, процветала и великая Атлантида.
И хотя повесть о ней, написанная одним из ваших великих людей[5] --
который назвал ее поселением потомков Нептуна и описал ее великолепный храм,
дворец, город и холм, ее многочисленные судоходные реки, опоясывавшие город
точно кольцами, и величавые ступени, подобные scala coeli[6], по
которым туда восходили, -- хотя все это поэтический вымысел, одно, во всяком
случае, верно: эта Атлантида, так же как и Перу (в то время называвшееся
Койя) и Мексика (носившая название Тирамбель), были мощными и гордыми
державами, которые славились войском, флотом и богатствами, столь мощными,
что жители последних одновременно (или на протяжении десяти лет) совершили
два больших плавания: жители Тирамбеля -- через Атлантиду и Средиземное
море, а жители Койи -- через Южные моря к нашему острову. О первом из этих
плаваний -- к берегам Европы -- тот же великий писатель ваш[7]
слышал от одного египетского жреца, чьи слова он и приводит; ибо оно,
несомненно, имело место. Но правда ли, что именно древним афинянам
принадлежала честь отразить врага, -- об этом мне неизвестно; известно лишь,
что из этого похода не вернулся ни единый корабль и ни единый человек. Не
лучше окончился бы и другой поход -- людей из Койи, если бы им не
посчастливилось встретить более милосердного противника. Ибо король нашего
острова (по имени Альтабин), мудрый муж и славный полководец, правильно
оценив и свои силы, и вражеские, сумел отрезать сухопутные их войска от
кораблей, окружил их и на море, и на суше превосходящими силами и вынудил
сдаться без боя; а когда оказались они в полной его власти, удовольствовался
их клятвой никогда не подымать против него оружия и отпустил всех с миром.
Но небесный гнев вскоре покарал эти властолюбивые замыслы. Менее чем
сто лет спустя великая Атлантида была разрушена до основания -- не
землетрясением, как утверждает ваш источник (ибо вся та часть света мало им
подвержена), но частичным потопом или наводнением; ибо реки в тех краях
доныне гораздо многоводней, а горы, с которых стекают воды, выше, чем в
любой части Старого Света. Наводнение это не было, однако ж, глубоким, во
многих местах покрыв землю не более чем на сорок футов; так что хотя люди и
животные были уничтожены, некоторым диким лесным жителям удалось спастись.
Уцелели и птицы, взлетевшие на вершины деревьев и холмов. Что касается
людских жилищ, они тоже нередко возвышались над уровнем воды. Однако,
вследствие того, что вода, хотя и неглубокая, стояла очень долго, жители
долин, даже там, где они не утонули, погибли от недостатка пищи и других
необходимых предметов. Не удивляйтесь, поэтому, редкому населению Америки, а
также грубости его нравов; ибо нынешних обитателей Америки надлежит считать
молодым народом, не менее чем на тысячелетие моложе остальных народов мира.
Ведь именно такой срок отделяет всемирный потоп от постигшего их наводнения.
Ибо жалкие остатки человеческого рода, уцелевшие в их горах, лишь очень
медленно заселили страну вновь и, будучи невежественны и дики (в отличие от
Ноя и его сыновей, которые были первейшим семейством на всей земле), не
смогли оставить потомству письменности, искусств и цивилизации; а привыкнув
в своих горных местностях (отличающихся крайне холодным климатом) одеваться
в шкуры тигров, медведей и косматых коз, которые там водятся, они, когда
спустились в долины, где царит нестерпимая жара, не знали способа одеваться
легче и начали ходить нагишом, каковой обычай сохранился у них и по сей
день. Зато любят они украшать себя перьями птиц; и это опять-таки осталось
им от их предков, обитателей гор, которых побудило к этому изобилие огромных
птичьих стай, слетавшихся на возвышенные места, пока долины были затоплены.
Вот из-за этого-то бедствия и прекратились наши сношения с Америкой, с
которой, вследствие более близкого соседства, они были наиболее тесными.
Что касается других частей света, то в последующие века (вследствие ли
войн или просто превратностей времени) мореплавание всюду пришло в крайний
упадок; а дальние плавания прекратились вовсе (чему способствовало также
распространение галер и других подобных судов, непригодных в открытом море).
Итак, тот способ сношений, который состоял в посещении нас чужестранцами,
уже издавна, как видите, стал невозможен, не считая редких случаев, вроде
того, что привел сюда вас. Что же касается второго способа, а именно, наших
плаваний в чужие земли, то для этого должен я привести другую причину, ибо
не могу (не греша против истины) сказать, что флот наш по части численности
и прочности судов, искусства моряков и лоцманов и всего, относящегося до
мореплавания, стал сколько-нибудь хуже, чем прежде. Отчего сделались мы
домоседами, о том надлежит рассказать особо; а тем самым отвечу я и на
главный ваш вопрос.
Около тысячи девятисот лет назад правил у нас король, память которого
мы чтим более всех других -- не как-либо суеверно, но потому, что в нем,
хотя и смертном человеке, видим орудие божественного промысла. Имя его было
Соламона, и он считается законодателем нашей страны. Государь этот обладал
сердцем неистощимой доброты; и цель своей жизни полагал единственно в том,
чтобы сделать страну и народ счастливыми. Видя, сколь богата наша земля и
способна прокормиться без помощи чужеземцев, ибо имеет в окружности пять
тысяч шестьсот миль и на редкость плодородную почву почти повсеместно; и
сколько найдется дела нашим кораблям, как на рыбных промыслах, так и на
перевозках из порта в порт или на небольшие острова, расположенные
неподалеку от нас и принадлежащие нашему королевству; и сколь страна наша
счастлива и благополучна; и сколько есть способов ухудшить это положение,
тогда как едва ли найдется хоть один способ улучшить его, -- решил он, что
для осуществления его благородной цели (насколько это доступно человеческому
предвидению) требуется лишь увековечить столь счастливое состояние. Поэтому
в число изданных им основных законов нашего королевства включил он запреты,
касающиеся посещения нас чужеземцами, что в те времена (хотя это было уже
после бедствия, постигшего Америку) случалось часто; ибо опасался новшеств и
влияния чуждых нравов. Подобный закон о недопущении чужеземцев без особого
разрешения с древних времен и доныне существует в Китае. Однако там это
нечто жалкое. Наш же законодатель издал закон совсем иного рода. Ибо он
прежде всего сохранил принцип человеколюбия, предусмотрев оказание помощи
чужестранцам, потерпевшим бедствие; в чем вы сами могли убедиться". При этих
словах все мы, как и подобало, встали и поклонились. Он же продолжал:
"Государь этот, стремясь сочетать благоразумие и гуманность, и полагая
бесчеловечным удерживать чужестранцев против воли и неблагоразумным --
допускать их возвращение на родину, где они разгласили бы тайну нашего
местонахождения, постановил следующее: всем чужеземцам, получившим
дозволение высадиться, в любое время разрешать возвращение, но всем, кто
пожелал бы остаться, предлагать отличные условия и содержание за счет
государства. В этом оказался он столь дальновиден, что за все века,
прошедшие с тех пор, мы не помним, чтобы хоть один корабль от нас
возвратился; и только тринадцать человек были, в разное время, доставлены на
родину на наших судах. Что эти немногие могли рассказать по возвращении -- я
не знаю. Но все, что они рассказывали, должно было, как вы сами понимаете,
показаться сном. Что касается наших путешествий в чужие края, то наш
законодатель счел нужным запретить их совершенно. Не то мы видим в Китае,
ибо китайцы разъезжают всюду, куда хотят или могут. Наш же запрет допускает
лишь одно, и притом замечательное исключение, позволяющее извлечь всю
возможную пользу из сношений с чужестранцами, но избежать вреда. Вот это-то
я и открою вам сейчас. И здесь может показаться, что я несколько уклоняюсь
от предмета; но скоро вы увидите, что все придется кстати. Знайте же,
дорогие друзья, что в числе превосходных законов, введенных этим государем,
особо выделяется один. Это было основание некоего Ордена, или Общества,
называемого нами "Дом Соломона" -- благороднейшего (по нашему мнению)
учреждения на земле, служащего стране нашей путеводным светочем. Оно
посвящено изучению творений господних. Некоторые считают, что в его названии
имя основателя подвергалось искажению и что правильней было бы называть его
"Дом Соламоны". Но именно так оно значится в летописях. И я полагаю, что оно
названо в честь царя иудеев, прославленного у вас и нам также
небезызвестного. Ибо у нас имеются некоторые его сочинения, считающиеся у
вас утерянными, а именно его Естественная история, трактующая обо всех
растениях, от кедра ливанского до иссопа, растущего из стены, и обо всем,
чему присуща жизнь и движение. Это заставляет меня думать, что государь наш,
видя, что деятельность его во многом совпадает с деяниями иудейского царя
(жившего за много лет до него), почтил его память этим названием. В этом
мнении меня еще более утверждают древние летописи, иногда называющие Дом
Соломона Коллегией шести дней творения; откуда очевидно, что достойный
государь наш знал от иудеев о сотворении мира и всего в нем сущего в шесть
дней и поэтому, учреждая Общество для познания истинной природы всех вещей
(дабы прославить Бога, создавшего их, а людей научить плодотворному
пользованию ими), дал ему также и это второе название.
Но обратимся к главному предмету нашей беседы. Запретив своим подданным
плавания во все края, не подвластные его короне, государь, однако ж,
постановил, чтобы каждые двенадцать лет из королевства нашего отплывало в
разных направлениях два корабля; чтобы на каждом из них отправлялось по три
члена Соломонова дома для ознакомления с делами тех стран, куда они
направляются, в особенности с науками, искусствами, производствами и
изобретениями всего мира, и для доставки нам всевозможных книг, инструментов
и образцов; и чтобы привезшие их корабли возвращались, сами же они
оставались в чужой земле до следующей такой поездки. Корабли эти грузятся
провиантом и запасом золота, который остается у членов Соломонова дома для
закупок и оплаты различных услуг по их усмотрению. Сообщать вам, каким
образом наши матросы остаются неузнанными; и как те, кто высаживается на
берег, выдают себя за представителей других наций; и куда именно ходили наши
корабли; и какие порты определены им для дальнейших поездок -- я не могу; да
и вы навряд ли этого хотите. Но, как видите, мы ведем торговлю не ради
золота, серебра или драгоценностей; не ради шелков, пряностей или иных
материальных ценностей; но единственно ради того, что создано Господом
раньше всех других вещей, т. е. света -- чтобы обрести свет, в каком бы
конце земли он ни забрезжил".
Сказав это, он умолк, и мы также некоторое время хранили молчание; ибо
были изумлены правдивой повестью о вещах столь необычайных. Он же, заметив,
что мы желаем нечто сказать, но еще к этому не готовы, с большой учтивостью
вывел нас из затруднения, осведомившись о нашем плавании и приключениях; а
затем добавил, что хорошо было бы нам решить, какой срок пребывания просить
у правительства, и предложил не ограничивать себя чрезмерно, ибо он испросит
любой нужный нам срок. При этом все мы встали и пытались поцеловать край его
пелерины, но он этого не допустил и ушел. А мы, едва наши люди услышали, что
государство предлагает обеспечение чужестранцам, которые пожелали бы
остаться, лишь с превеликим трудом смогли заставить их привести в порядок
корабль и удержали от немедленного обращения к управителю за этим
обеспечением. Однако кое-как нам это удалось; ибо надо было прежде прийти к
согласному решению насчет дальнейшей нашей судьбы.
Теперь считали мы себя свободными, убедились, что нам не грозит
окончательная гибель, и отлично проводили время, осматривая город и его
окрестности в пределах дозволенного нам расстояния, а также заводя
знакомство со многими лицами, отнюдь не простого звания, которые обходились
с нами с такой добротою, непринужденностью и желанием обогреть чужестранцев
на своей груди, что заставили нас позабыть все, что было нам дорого на
родине. Непрерывно встречались мы со множеством вещей, достойных наблюдения
и описания; ибо если есть в мире зерцало, достойное привлекать людские
взоры, таким зерцалом является эта страна.
Однажды двое из нас были приглашены на так называемый Праздник семьи --
обычай весьма почтенный, благочестивый и согласный с природою и выказывающий
эту нацию с самой лучшей стороны. Вот как он празднуется. Праздновать его
может всякий, кто породит не менее тридцати живых детей и внуков, как только
младший из них достигнет трехлетнего возраста; расходы же по устройству
праздника берет на себя государство. За два дня до празднества отец
семейства, называемый здесь тирсаном, приглашает к себе троих друзей по
своему выбору; в приготовлениях ему помогает также правитель города или
местности, где происходит празднество; и собираются все члены семьи обоего
пола. Эти два дня тирсан проводит в совещаниях о благополучии семьи. Если
оказываются между ее членами раздоры или тяжбы, их разбирают и улаживают.
Если кто-либо из семьи впал в нищету или находится в тяжелом положении --
изыскиваются способы помочь ему и обеспечить средства к существованию. Если
кто предался пороку или повинен в дурных поступках, ему выносится порицание
и осуждение. Здесь же даются указания относительно браков, выбора
подходящего занятия и другие подобные советы. При этом присутствует
правитель, дабы своей властью подкреплять распоряжения тирсана, если
кто-либо вздумает их ослушаться; однако надобность в этом бывает редко:
настолько велико у них уважение к законам природы. Здесь же тирсан выбирает
из числа своих сыновей одного, которому предстоит жить в его доме и носить
звание Сына виноградной лозы. А откуда такое название, будет видно из
дальнейшего.
В день празднества отец, или тирсан, после богослужения выходит в
отведенный для празднества большой покой, в конце которого устроено
возвышение. Посередине возвышения ставится для него кресло, а перед ним --
стол. Возвышение устилается ковром, а над креслом устраивается круглый или
овальный балдахин из плюща; плющ у них несколько светлей нашего и напоминает
листья серебристой осины; только больше блестит, ибо круглый год бывает
зелен. Балдахин искусно убирается серебром и разноцветными шелками, которые
переплетаются с плющом -- это всегда бывает работой дочерей данной семьи --
а сверху затягивается тонкой сеткой из шелка и серебра. Но основой его
служит живой плющ, который друзья семьи разбирают потом по листочку на
память.
Тирсан выходит со всем своим потомством, причем мужчины идут впереди
его, а женщины позади; а если жива мать, породившая их всех, то справа от
кресла, на хорах, отгораживают для нее особое помещение с дверью и
застекленным окном с резной рамою, украшенной лазурью и золотом; там она
сидит, невидимая присутствующим. Тирсан садится в кресло, а все семейство
становится вдоль стены, позади его и по сторонам возвышения, по старшинству,
но без различия пола; комната при этом всегда полна народа, но без всякой
суматохи и шума; спустя минуту с противоположного конца появляется таратан
(а по нашему вестник) и с ним два мальчика, из которых один несет свиток
тамошнего желтого и блестящего пергамента, а другой -- золотую виноградную
гроздь на длинном стебле. Вестник и мальчики одеты в атласные мантии цвета
морской воды; а у вестника мантия, сверх того, украшена золотыми полосами и
шлейфом. Отвесив три поклона, вестник подходит к возвышению и тут только
берет в руку свиток. Свиток этот содержит королевскую грамоту с
перечислением пенсий, льгот, почестей и привилегий, даруемых отцу семейства,
которого король в обращении всегда именует "своим любезным другом и
заимодавцем"; и это звание ни в каких других случаях не употребляется. Ибо
здесь считают, что король не может ни перед кем быть в долгу, кроме
человека, приумножающего число его подданных. Грамота скреплена золотой
чеканной печатью с изображением особы короля; и хотя подобная грамота
непременно полагается в каждом таком случае, кое-что может в ней меняться
соответственно численности и достоинству семейства. Эту грамоту вестник
читает вслух, а тирсан выслушивает стоя, поддерживаемый двумя из своих
сыновей. После этого вестник подымается на возвышение и вручает ему грамоту,
а все присутствующие приветствуют это восклицаниями на их языке,
означающими: "счастлив народ Бенсалема!" Затем вестник берет из рук второго
мальчика виноградную гроздь, которая сделана целиком из золота -- как
стебель, так и ягоды. Ягоды красиво отделаны эмалью; если в семье
преобладают мужчины, то эмаль бывает пурпурной, а вверху грозди укреплено
маленькое солнце, если дочери -- то желто-зеленой, а гроздь увенчана
изображением полумесяца. Число ягод в грозди соответствует числу потомства.
Эту гроздь вестник также вручает тирсану, который тут же передаст ее тому из
сыновей, кого избрал он жить при себе, и тот всегда потом, в торжественных
случаях, носит ее впереди отца, почему и называется Сыном виноградной лозы.
По окончании этой церемонии тирсан удаляется, а спустя некоторое время
выходит к обеду, в продолжении которого он, как и ранее, сидит один под
балдахином, и никто из потомков его не садится с ним, каково бы ни было его
звание и положение, если только это не член Соломонова дома. За столом
прислуживают отцу только дети мужского пола, которые каждый раз преклоняют
перед ним колено; а женщины стоят вдоль стены. Пониже возвышения накрыты
столы для приглашенных, где все подается с большой торжественностью; а в
конце обеда (пиршества у них никогда не длятся более полутора часов)
исполняется гимн, который бывает различным, смотря по искусности сочинителя
(поэты здесь превосходные), но темой своей неизменно имеет восхваление
Адама, Ноя и Авраама, из коих первые два населили мир, а третий был отцом
верующих; а в заключение всегда поется хвала рождеству Спасителя, рождением
своим искупившего грехи всех рожденных.
По окончании трапезы тирсан вновь удаляется и после некоторого времени,
проводимого в уединении и молитве, появляется в третий раз, чтобы
благословить свое потомство, которое, как и вначале, стоит вокруг него. Он
вызывает их одного за другим поименно, в любом угодном ему порядке, но
обычно по старшинству. Названный преклоняет колено перед креслом (стол к
тому времени убирается), а глава семьи возлагает ему руку на голову,
произнося следующее благословение: "Сын Бенсалема (или дочь Бенсалема), так
говорит отец твой, даровавший тебе дыхание жизни: да будет на тебе
благословение вечного Отца, Князя мира и Святого Духа, а дни странствия
твоего да будут долгими и счастливыми". Так говорит он каждому из них. А
после того, если окажутся среди его сыновей люди выдающихся заслуг и
достоинств (но не более двух), он призывает их вновь и, обняв за плечи,
произносит: "Дети, благо, что вы родились; восхвалите Господа и не сходите с
доброго пути". С этими словами вручает он каждому из них драгоценное
украшение в виде пшеничного колоса, которое они всегда потом носят на своей
чалме или шляпе. Затем начинаются музыка, танцы и иные принятые у них
развлечения, и так проходит весь день. Таков порядок этого празднества.
Не прошло шести или семи дней, как я завязал короткое знакомство с
одним тамошним купцом по имени Иоабин. Он был евреем и был обрезан; ибо
здесь сохранилось несколько еврейских родов, которым предоставляют
исповедовать свою веру, с тем большим основанием, что евреи эти весьма
отличаются от евреев, населяющих другие страны. Тогда как те ненавидят имя
Христово и таят про себя злобу на народы, среди которых живут, тамошние
евреи, напротив, весьма почитают Спасителя и исполнены любви к народу
Бенсалема. Купец, о котором я говорю, признавал, что Христос рожден девой и
не был обыкновенным человеком; он говорил, что Господь сделал его
повелителем серафимов, охраняющих его престол. А еще они называют Христа
Млечным Путем, Илией Мессии и многими другими возвышенными именами, которые,
хотя и недостойны его божественного величия, но сильно отличаются от речей
других евреев.
Что касается страны Бенсалем, то человек этот не уставал превозносить
ее и, по традиции тамошних евреев, утверждал, что местные жители происходят
из колена Авраамова, от другого брата его, называемого ими Нахор; и что
нынешние законы Бенсалема происходят от тайных законов, начертанных Моисеем
в Каббале; и что когда приидет Мессия и воссядет на свой престол в
Иерусалиме, король Бенсалема будет сидеть у ног его, тогда как все другие
государи станут поодаль. Но если отбросить все эти иудейские бредни,
приятель мой был человеком мудрым, ученым, проницательным и весьма сведущим
в обычаях и законах страны.
Во время наших бесед я однажды сказал ему,