ь тебе в своей любви, а любовь эта не была ли презренной корыстью, желанием завлечь тебя, заставить нарушить слово, предать лучшего друга, бедного мастера-блоху?" "Я богат, говорят, мое добродушие, моя откровенность, которую многие называют глупостью, могут приобрести мне двусмысленное расположение людей и особенно женщин; и эта, которая признается тебе теперь в своей любви..." Он быстро схватился за роковой подарок мастера-блохи, вынул коробочку и хотел ее открыть, чтобы вставить в зрачок левого глаза микроскопическое стекло и таким образом проникнуть в мысли Розочки. Он поднял глаза, и чистая небесная лазурь прекрасных очей засияла ему в душу. Розочка, хорошо заметив его внутреннее движение, посмотрела на него удивленным и даже несколько озабоченным взглядом. Тут будто молния пронзила его вдруг, и убийственное чувство своей испорченности сдавило ему душу. "Как? -- сказал он себе. -- Ты, грешный, дерзаешь проникнуть в небесно чистое святилище этого ангела? Ты хочешь выведать мысли, которые не могут иметь ничего общего с презренными деяниями пошлых душ, пекущихся лишь о земном? Ты хочешь надругаться над самым духом любви, испытывая его проклятыми орудиями темной силы?" Поспешно спрятал он коробочку в карман; ему казалось, будто он сотворил грех, который никогда не сможет искупить. Тоскуя, бросился он к ногам испуганной Розочки и восклицал, заливаясь слезами, что он преступный, грешный человек, недостойный любви такого ангельски чистого существа, как Розочка. Розочка, которая не могла понять, что за мрачное настроение напало на Перегринуса, склонилась к нему, обняла его и, плача, шептала: -- Бога ради, мой милый Перегринус, что с тобою? Что приключилось? какой злой враг становится между нами? О, приди, приди ко мне, успокойся и сядь рядом со мной! Перегринус молча, не способный ни к какому произвольному движению, дал Розочке тихо поднять себя. Хорошо, что старое, немного расшатанное канапе было, как обыкновенно, завалено сброшюрованными и уже переплетенными книгами, а также немалым запасом разных переплетных инструментов, так что Розочка должна была многое убрать, чтобы освободить место для себя и для сокрушенного господина Перегринуса Тиса. Это дало ему время несколько прийти в себя, и его великая скорбь, его раздирающая сердце тоска разрешилась в тихое сознание совершенного, но все-таки искупимого проступка. Если до сих пор по выражению лица его можно было уподобить безутешному грешнику, над которым изречен окончательный приговор, то теперь он имел вид только немножко глуповатый. Но при подобных обстоятельствах такой вид всегда служит добрым предзнаменованием. Сидя вдвоем с господином Перегринусом Тисом на упомянутом расшатанном канапе честного переплетчика Лэммерхирта, Розочка начала говорить, потупив глаза и застенчиво улыбаясь: -- Я, кажется, догадываюсь, милый, что так внезапно взволновало твою душу. Должна тебе сознаться, мне много чудных вещей рассказывали о странных жильцах твоего дома. Соседки, -- ведь ты знаешь, что это за народ, эти соседки, они судят и рядят обо всем и часто сами толком не знают о чем; так вот, эти нехорошие соседки рассказывали мне, что в твоем доме живет какая-то удивительная женщина, которую многие даже считают за принцессу и что ты сам в рождественскую ночь принес ее в свой дом. Говорят, что старый господин Сваммер приютил ее у себя, признав за свою пропавшую племянницу, но вместе с тем эта особа прибегает к самым странным средствам, чтобы завлечь тебя в свои сети. Однако ж это еще не самое худшее. Подумай только, милый мой Перегринус, старая тетушка, вот что живет напротив, -- ты знаешь ее, такая востроносая старушка, она всегда так ласково тебе кланяется, а ты еще как-то сказал про нее, когда она шла в церковь в своем пестром воскресном наряде (я и сейчас не могу вспомнить без смеха), что тебе кажется, будто по улице идет куст огненных лилий, -- так эта подозрительная тетушка наболтала мне много нехорошего. Хотя она и кланяется тебе очень ласково, однако же она постоянно предостерегает меня против тебя и утверждает, ни много ни мало, будто в твоем доме творится недоброе и будто маленькая Дертье -- не кто иная, как переодетый маленький чертенок, который, чтобы тебя соблазнить, принял образ женщины, да еще очень красивой и привлекательной. Перегринус! мой дорогой, любимый Перегринус, взгляни мне в глаза, ты не найдешь в них ни следа подозрения, я узнала твою чистую душу, никогда ни от одного твоего слова, ни от одного твоего взгляда не упало ни малейшей тени на светлое, ясное зеркало моей души. Я верю тебе, я верю в наше счастливое будущее, когда мы соединимся неразрывным союзом, которое мои сладкие сны сулят мне полным любви и восторга! Перегринус! что бы ни замышляли против тебя духи мрака, вся сила их рушится перед твоей кротостью, любовью и беззаветной верностью. Что может омрачить любовь, подобную нашей? Откинь же все сомнения: наша любовь есть талисман, пред которым бегут все тени ночи. В это мгновение Розочка представилась Перегринусу неким высшим существом, а каждое ее слово -- небесным утешением. Неописуемое чувство чистейшего восторга наполнило его душу, как мягкое, сладостное дыхание весны. Он уже не был грешником, не был дерзким преступником, каким себя почитал, нет, он уже с восторгом сознавал, что достоин любви прелестнейшей, ангельски чистой девушки. Переплетчик Лэммерхирт возвратился со своим семейством домой с прогулки. Сами собой открылись сердца у Перегринуса и милой Розочки, и с наступлением ночи господин Перегринус уже счастливым женихом покинул тесное жилище переплетчика и его супруги, которые на радостях поплакали, пожалуй, даже больше, чем было необходимо. Все подлинные и достоверные источники, из коих почерпнута эта чудесная история, согласуются в том -- и это подтверждается столетним календарем, -- что как раз в ту самую ночь, когда господин Перегринус Тис шел домой счастливым женихом, полная луна светила так ярко и приветливо, что вся Конная площадь убралась ее серебряным блеском. Вполне естественно, что господин Перегринус Тис, вместо того чтобы лечь в постель, высунулся в открытое окно и, как подобает влюбленным, стал, глядя на луну, предаваться мыслям о своей возлюбленной. Но хотя бы это и повредило господину Перегринусу Тису во мнении благосклонного читателя, особенно же во мнении благосклонной читательницы, однако справедливость требует сказать, что господин Перегринус, несмотря на все свое блаженное состояние, два раза так здорово зевнул, что какой-то подвыпивший приказчик, проходивший, пошатывать, под его окном, громко крикнул ему: "Эй, ты там, белый колпак! смотри не проглоти меня!" Это послужило достаточной причиной для того, чтобы господин Перегринус Тис в досаде захлопнул окно так сильно, что стекла зазвенели. Утверждают даже, что во время этого акта он довольно громко воскликнул: "Грубиян!" Но за достоверность этого никак нельзя поручиться, ибо подобное восклицание как будто совершенно противоречит и тихому нраву Перегринуса, и тому душевному состоянию, в котором он находился в эту ночь. Как бы то ни было, господин Перегринус Тис захлопнул окно и отправился спать. Однако потребность сна, по-видимому, была устранена упомянутой чрезмерной зевотой. Мысли одна за другой бродили в его голове, и особенно живо представлялась ему опасность, которой он подвергался, если бы нечестиво воспользовался микроскопическим стеклом, которое подсовывала ему какая-то темная сила. Только теперь он ясно понял, что роковой подарок мастера-блохи, хотя и сделанный им с добрым намерением, все-таки во всех отношениях был адским подарком. "Как? -- рассуждал он сам с собой. -- Разве человека, испытывающего сокровенные мысли своего ближнего, не постигает, как следствие этого рокового дара, ужасная участь вечного жида, который скитается по пестрому миру, как по негостеприимной, безутешной пустыне, без надежды, без горя и без радости, в тупом равнодушии, этой сарut mortuum (Здесь -- последняя стадия (лат) отчаяния? При беспрестанно возникающих надеждах, при беспрестанно возобновляющемся доверии к людям и при повторяющемся каждый раз горьком разочаровании в них возможно ли, чтобы недоверие, злостная подозрительность, ненависть, мстительность не свили себе гнезда в душе и не истребили бы в ней всех следов воистину человеческого начала, выражающегося в сердечной доверчивости, кротости и добродушии? Нет! меня не обманут твое приветливое лицо, твои льстивые речи, хотя бы ты и таил ко мне в глубине души незаслуженную ненависть; я буду считать тебя своим другом, я буду делать тебе добро, какое только смогу, я открою тебе мою душу, потому что мне это отрадно, и минута горького разочарования, если она наступит, ничего не стоит против радостей прекрасного, минувшего сна. И даже истинные друзья, действительно благожелательные... как переменчива человеческая душа! -- не может разве какое-нибудь несчастное стечение обстоятельств, недоразумение, порожденное капризом случая, вызвать в душах и этих друзей мимолетную враждебную мысль? И в это мгновение вдруг я беру несчастное стекло -- и мрачное недоверие наполняет мне душу; в несправедливом гневе, в безумном ослеплении я отталкиваю от себя истинного друга, и все глубже и глубже ядовитое сомнение подтачивает самые корни жизни и вносит раздор в мое земное бытие, отчуждает меня от меня самого. Нет! преступление, безбожное преступление желать, подобно падшему ангелу света, сравнивать себя с вечной силой, которая читает в душах людей, потому что владеет ими. Прочь, прочь этот злополучный дар!" Господин Перегринус Тис схватил маленькую коробочку с микроскопическим стеклом и размахнулся, чтобы со всей силы швырнуть ее в потолок. Но вдруг на одеяле совсем рядышком с господином Перегринусом очутился мастер-блоха, в своем микроскопическом виде, очаровательный, в блестящем чешуйчатом панцире и отменно лакированных золотых сапожках. -- Остановитесь! -- воскликнул он. -- Остановитесь, почтеннейший! не затевайте глупостей! Пока я здесь, вы скорее уничтожите солнечную пылинку, чем отбросите хоть на фут это маленькое несокрушимое стекло. Впрочем, я укрылся, по своему обыкновению, в складке вашего галстука уже у почтенного переплетчика Лэммерхирта и потому, незаметно для вас, был свидетелем всего, что происходило. Точно так же мне удалось слышать весь ваш теперешний разговор с самим собой и вынести из него много поучительного. Прежде всего, я обнаружил, что только теперь в вашем сердце зажглись в полном блеске могучие лучи истинной чистой любви, так что, я полагаю, приближается высший, решительный момент вашей жизни. Засим я увидел, что в отношении микроскопического стекла я находился в большом заблуждении. Поверьте мне, достойный, испытанный друг, хотя я и не имею удовольствия быть человеком, как вы, а только блохою -- правда, не простою, но своим славным мастерством достигшей ученых степеней, -- все-таки я знаю очень хорошо человеческую Душу и все особенности поведения людей, живя в кругу их постоянно. Иногда их поведение мне кажется чрезвычайно смешным, пожалуй даже глупым; не сердитесь на это, почтеннейший, я говорю ведь это только как мастер-блоха. Вы правы, мой друг, было бы гнусно и ни к чему бы хорошему не привело, если бы люди ни с того ни с сего, когда только заблагорассудится, заглядывали в мысли друг друга; но беззаботной, веселой блохе такие свойства микроскопического стекла ровно ничем не угрожают. Вы знаете, почтеннейший -- а скоро, если судьбе будет угодно, и счастливейший, -- господин Перегринус, что мой народ нрава легкомысленного, ветреного, отважного, можно бы даже сказать, что он состоит сплошь из молодых, бойких скакунов. Но я, со своей стороны, могу похвалиться еще совсем особой житейской мудростью, которой вам, умным людям, обыкновенно решительно не хватает. Я хочу сказать, что я никогда ничего не делал не вовремя. Кусанье есть главное условие моего бытия; но не было случая, чтобы кусал я не в надлежащее время и не в надлежащее место. Поймите и цените это, мой добрый, верный друг! Теперь я принимаю обратно из ваших рук и буду хранить верно предназначавшийся вам дар, которым не было дано владеть ни препарату человека, именуемому Сваммердамом, ни пожираемому мелочной завистью Левенгуку. А теперь, почтеннейший мой господин Тис, постарайтесь заснуть. Вскоре вас окутают сонные грезы, в которых вам откроется великий момент вашей жизни. В нужное время я буду опять около вас. Мастер-блоха исчез, и свет, который он распространял, потух в глубоком ночном мраке плотно занавешенной комнаты. Как сказал мастер-блоха, так и случилось. Вскоре господину Перегринусу Тису привиделось, что он лежит на берегу гремучего лесного ручья и внимает шепоту ветра, шелесту кустов, жужжанию тысячи насекомых, вившихся вокруг него. Затем ему послышались странные голоса, которые доносились все более и более внятно, так что Перегринусу наконец показалось, что он разбирает слова. Но в его уши проникала только какая-то смутная, сбивчивая болтовня. Наконец чей-то глухой торжественный голос, звучавший все яснее и яснее, начал следующую речь: "Несчастный король Секакис! ты, который пренебрег уразумением природы, ты, который, будучи ослеплен злыми чарами коварного демона, узрел ложного Терафима вместо истинного духа! В том роковом месте, в Фамагусте, скрытый в глубине земли, лежал талисман, но так как ты сам себя уничтожил, то не было начала, чтобы воспламенить его оцепеневшую силу. Напрасно пожертвовал ты своей дочерью, прекрасной Гамахеей, напрасно было любовное отчаяние чертополоха Цехерита; но так же бессильна и бездейственна была и кровожадность принца пиявок. Даже неуклюжий гений Тетель принужден был выпустить из рук сладостную добычу, ибо столь могущественна была еще, о король Секакис, твоя полуугасшая мысль, что ты смог возвратить погибшую той древней стихии, из коей она возникла. Безумные мелочные торгаши природой! вам в руки суждено было попасть бедняжке, когда вы обнаружили ее в цветочной пыли того рокового гарлемского тюльпана! Вы мучили ее своими отвратительными опытами, воображая в детском самомнении своем, будто вы сумеете презренными ухищрениями достичь того, что может осуществить только сила того дремлющего талисмана! И тебе, мастер-блоха, не было дано прозреть тайну, потому что твой ясный взор не имел силы проникнуть в глубь земли и отыскать оцепеневший карбункул. Звезды двигались по небу, диковинно перекрещивались на путях своих, и грозные их сочетания образовывали дивные фигуры, недоступные слабому зрению людей. Но ни одно звездное столкновение не пробуждало карбункула; ибо не родилась еще человеческая душа, которая бы хранила и лелеяла этот карбункул, дабы в познании высшего в человеческой природе он пробудился к радостной жизни, -- и вот! Чудо исполнилось, мгновение настало". Светлое, пламенеющее сияние пронеслось перед глазами Перегринуса. Он наполовину очнулся от своего забытья и -- к своему немалому удивлению -- увидел мастера-блоху, который, сохраняя свои микроскопические размеры, был облечен, однако, в прекраснейшую мантию, ниспадавшую богатыми складками, и с ярко пылавшим факелом в передней лапке ретиво и деловито прыгал по комнате, издавая тонкие пронзительные звуки. Господин Перегринус намеревался уже совсем проснуться, как вдруг тысячи огненных молний прорезали комнату, которая вскоре вся как бы заполнилась одним пылающим огненным шаром. Но тут нежное ароматическое дыхание повеяло на яркое пламя, которое вскоре утихло и превратилось в мягкое лунное сияние. Теперь Перегринус увидел себя на великолепном троне, в богатом индийском царском одеянии, со сверкающей диадемой на голове, со знаменательным лотосом, вместо скипетра, в руке. Трон был воздвигнут в необозримом зале, косинами которого были тысячи стройных кедров, высоких До небес. Между ними прекраснейшие розы и всевозможные другие дивные благоухающие цветы поднимали из темных кустов свои головки, как бы в страстном влечении к чистой лазури, которая, сверкая сквозь переплетшиеся ветви кедров, казалось, взирала на них любящими очами. Перегринус узнал самого себя, он почувствовал, что воспламененный к жизни карбункул пылает в его собственной груди. Далеко в глубине зала гений Тетель старался подняться в воздух, но, не достигнув и половины кедровых стволов, постыдно шлепнулся на землю. А по земле ползал, отвратительно изгибаясь, гадкий принц пиявок; он то надувался, то вытягивался, утолщался и удлинялся, и при этом стонал: "Гамахея -- все-таки моя!" Посреди зала на колоссальных микроскопах сидели Левенгук и Сваммердам и строили жалкие, плачевные рожи, восклицая друг другу с укором: "Вы видите, вот куда указывала точка гороскопа, значение которой вы не могли разгадать. Навеки потерян для нас талисман!" У самых же ступеней трона лежали Дертье Эльвердинк и Георг Пепуш; они казались не столько спящими, сколько погруженными в глубокий обморок. Перегринус, или -- мы можем теперь так его называть -- король Секакис, распахнул свою царственную мантию, складки которой закрывали его грудь, и из нее как небесный огонь засверкал карбункул, разбрызгивая ослепительные лучило всему залу. Гений Тетель, только что собравшийся снова подняться вверх, с глухим стоном разлетелся на бесчисленное множество бесцветных хлопьев, которые, будто гонимые ветром, затерялись в кустах. С ужаснейшим воплем душераздирающей тоски принц пиявок скорчился, исчез в земле, и оттуда послышался рев недовольства, как будто неохотно принимала земля в свое лоно мерзкого беглеца. Левенгук и Сваммердам свалились со своих микроскопов и совсем съежились; по их болезненному стенанию и оханью было ясно, что они испытывали смертельную тоску и жесточайшие мучения. Дертье Эльвердинк и Георг Пепуш, или, как их здесь будет лучше назвать, принцесса Гамахея и чертополох Цехериг, очнулись от своего обморока и, пав на колени перед королем, казалось, умоляли его о чем-то вздохами, полными тоски. Но взоры их были потуплены, как будто они не могли выдержать блеска сверкающего карбункула. Торжественно заговорил Перегринус: -- Из жалкой глины и перьев, которые потерял глупый, неповоротливый страус, слепил тебя злой демон, чтобы ты обманывал людей в виде гения Тетеля, и потому луч любви уничтожил тебя, смутный призрак, и ты должен был распылиться в лишенное всякого содержания ничто. И ты также, кровожадное ночное чудовище, ненавистный принц пиявок, должен был перед лучом пылающего карбункула бежать в недра земли. Но вы, бедные сумасброды, несчастный Сваммердам и жалкий Левенгук, чья жизнь была непрерывным заблуждением, вы стремились исследовать природу, не имея ни малейшего понятия о ее внутренней сущности. Вы дерзнули вторгнуться в ее мастерскую, с тем чтобы подсмотреть ее таинственную работу, воображая, что вам удастся безнаказанно узреть ужасные тайны тех бездн, что недоступны человеческому глазу. Ваше сердце оставалось мертвым и холодным, никогда истинная любовь не воспламеняла вашего существа, никогда ни цветы, ни пестрые легкокрылые насекомые не вели с вами сладких речей. Вы мнили, что созерцаете высокие святые чудеса природы со смиренным благоговением, а между тем сами уничтожали это благоговение, силясь, в своем преступном дерзновении, доискаться до сокровеннейших условий сих чудес; и познание, к которому вы стремились, было лишь призраком, который вас морочил как любопытствующих, надоедливых детей. Глупцы! вам луч карбункула не подаст уже ни надежды, ни утешения! "Ого-го! есть и надежда, есть и утешение! Старуха присоседится к старикам! Вот она любовь, вот она верность, вот она нежность! И старуха-то теперь на самом деле королева и введет своего Сваммердамушку, своего Левенгукушку в свое царство, и там они будут красивыми принцами и будут выщипывать серебряные нитки, и золотые нитки, и шелковые пряди и заниматься и другими умными и полезными делами". Так говорила старая Алина, которая внезапно очутилась между двух микроскопистов, одетая в самое причудливое платье, точно королева Голконды в опере. Но оба микроскописта до такой степени съежились, что казались вышиной Уже не более пяди. Королева Голконды взяла малюток, которые громко охали и стонали, на руки и с нежными, шутливыми прибаутками принялась ласкать и гладить их, как малых деток. Потом королева Голконды уложила своих миленьких куколок в две маленькие колыбели, изящно вырезанные из прекраснейшей слоновой кости, и начала укачивать их, припевая: Спи, дитя мое, баю, Два барашка во саду, Один черный, другой белый... Между тем принцесса Гамахея и чертополох Цехерит все продолжали стоять коленопреклоненные на ступенях трона. Тогда Перегринус сказал: -- Нет! Рассеялось заблуждение, расстраивавшее жизнь вашу, возлюбленная чета! Придите в мои объятия, возлюбленные мои! Луч карбункула проникнет в ваши сердца, и вы вкусите небесное блаженство. С радостным восклицанием поднялись с колен принцесса Гамахея и чертополох Цехерит, и Перегринус прижал их к своему пламенному сердцу. Как только он выпустил их, они в восторге упали в объятия друг другу; исчезла с лица их смертная бледность, и свежая, юная жизнь расцвела на их щеках, засветилась в их глазах. Мастер-блоха, стоявший до сих пор как телохранитель возле трона, вдруг принял свой естественный вид и с пронзительным восклицанием: "Старая любовь не ржавеет!" -- одним прыжком вскочил на шею Дертье. Но, о чудо из чудес! В то же мгновение, сияя неописуемой прелестью девственности и чистой любви, небесный херувим Розочка лежала на груди у Перегринуса. Ветви кедров зашумели, выше и радостнее подняли цветы свои головки, сверкающие райские птицы запорхали по залу, сладостные мелодии заструились из темных кустов, издалека донеслись ликующие клики, тысячегласный гимн упоительнейшего наслаждения огласил воздух, и в священном торжестве любви высшее блаженство жизни запылало огненными языками чистого небесного эфира! Господин Перегринус Тис купил в окрестностях города прекрасную усадьбу, и здесь-то в один и тот же день назначено было праздновать и его свадьбу и свадьбу его друга Георга Пепуша с маленькой Дертье Эльвердинк. Благосклонный читатель избавит меня от описания свадебного пира, равно как и от подробного рассказа обо всем прочем, что происходило в сей торжественный день. Охотно предоставляю я также прекрасным читательницам именно так нарядить обеих невест, как то рисуется их фантазиям. Замечу только одно, что Перегринус и его прелестная Розочка были веселы и непринужденны, как дети, Георг и Дертье, напротив, глубоко погружены в самих себя и не сводя очей друг с друга, казалось, не видели, не слышали, не чувствовали ничего вокруг. Была полночь, когда вдруг бальзамический запах Cactus granditflorus наполнил весь обширный сад и весь дом. Перегринус пробудился от сна, ему послышались глубоко жалобные мелодии безнадежного, страстного томления, и странное предчувствие овладело им. Ему казалось, будто друг отрывался насильственно от его груди. На следующее утро хватились второй молодой четы, то есть Георга Пепуша и Дертье Эльвердинк, и велико было общее удивление, когда обнаружилось, что они вовсе даже не входили в брачную комнату. В эту минуту совершенно вне себя прибежал садовник, восклицая, что он не знает, что и подумать, но в саду появилось престранное чудо. Целую ночь снился ему цветущий Сас1и8 егатЦпоги8, и только сейчас он узнал тому причину. Надобно только пойти и посмотреть. Перегринус и Розочка сошли в сад. Посреди красивого боскета за ночь вырос высокий СасШ8 егапс1Шоп18, его цветок поник, увянув в утренних лучах, а вокруг него любовно обвивался лилово-желтый тюльпан, умерший тою же смертью растения, -- О, мое предчувствие, -- воскликнул Перегринус дрожащим от тоски голосом, -- о, мое предчувствие, оно не обмануло меня! Луч карбункула, воспламенивший меня к высшей жизни, принес тебе смерть, несчастная чета, связанная странными сплетениями таинственной борьбы темных сил. Таинство раскрылось, высшее мгновение исполненного желания было и мгновением твоей смерти. И Розочка, казалось, догадалась о значении чуда, она склонилась над бедным умершим тюльпаном, и чистые слезы закапали у нее из глаз. -- Вы совершенно правы, -- сказал мастер-блоха (который в своем изящном микроскопическом виде вдруг очутился на кактусе), -- да, вы совершенно правы, достойнейший господин Перегринус; дело обстоит именно так, как вы изволили сказать, и теперь я потерял мою возлюбленную навеки. Розочка испугалась было маленького чудовища, но мастер-блоха посмотрел на нее такими умными приветливыми базами, а господин Перегринус относился к нему так доверчиво, что она собралась с духом и смело взглянула на его маленькое личико; когда же Перегринус шепнул ей: "Это мой милый, добрый мастер-блоха" -- доверие ее к маленько странной твари еще более возросло. -- Мой добрейший Перегринус, -- с необыкновенной нежностью заговорил снова мастер-блоха, -- моя милая, прелестная госпожа Тис, я должен теперь вас покинуть возвратиться к моему народу, но я навсегда сохраню верность и дружбу к вам, и вы будете ощущать мое присутствие приятнейшим для вас образом. Прощайте! Прощайте оба! Желаю вам всякого счастья! С этими словами мастер-блоха принял свой естественный вид и исчез бесследно. И действительно, мастер-блоха был всегда добрым гением в семье господина Перегринуса Тиса, и в особенности! показал он свое деятельное участие, когда по истечении года молодую чету обрадовал своим появлением маленький Перегринус. Тут мастер-блоха сидел у постели молодой матери и кусал в нос сиделку, когда она засыпала, прыгал в дурно сваренный суп для больной и опять выпрыгивал и т. д. Но всего милее со стороны мастера-блохи было то, что он не пропускал ни одного Рождества, чтобы не одарить потомство господина Тиса прелестнейшими игрушечками, сработанными самыми искусными художниками его народа: таким приятным образом напоминал он господину Перегринусу Тису ту роковую рождественскую елку, которую можно назвать как бы гнездом, где зародились самые удивительные, самые безумные приключения. Тут внезапно обрываются все дальнейшие заметки, и чудесная история о мастере-блохе получает веселый и желанный конец.