П.Р.Бермонт-Авалов. Документы и воспоминания
---------------------------------------------------------------
Редактор-составитель Ю.Г.Фельштинский
From: y.felshtinsky@verizon.net
Date: 9 Feb 2004
---------------------------------------------------------------
Полковник П .Р. Бермонт-Авалов
Документы и воспоминания
Публикация подготовдена докторами исторических наук
Ю. Г. Фельштинским (редактор-составитель),
Г.З. Иоффе (вступительная статья),
Г.И. Чернявским (подготовка текста и примечания)
Опубликовано в журнале "Вопросы истории",
Москва, 2003, NoNo 1, 2, 5, 6, 7
Содержание
Вступительная статья 3
Документы 22
Воспоминания 215
Примечания 255
Вступительная статья
Авалов: "Единственное спасение России в союзе с Германией"
Деникин: "К черту Авалова с его немцами"
Представленные в данном издании документы никогда раньше не
публиковались1. Сами по себе они освещают локальное событие, не
получившее к тому же сколько-нибудь существенного развития. Но взятые в
контексте всей истории белого движения, они проливают свет на его все еще
малоизученные стороны. С точки зрения как географической, так и
военно-политической, белое движение в основе своей имело антантофильский
характер. Оно возникло и развивалось как борьба с большевистской властью,
которую, по убеждению белых, "насадила" в России Германия. Вследствие этого
война с большевиками во многом рассматривалась белыми как продолжение войны
против Германии совместно с союзниками России -- странами Антанты. По
существу, и "верхи" стран Антанты -- Англии, Франции и примкнувших к ним США
-- также склонны были видеть в белом движении продолжение войны
"национальной" России с общим врагом -- Германией и всем Четверным союзом. В
этом прежде всего и заключалась для Антанты главная ценность белого
движения. Именно в этом мотивы так называемой антантовской военной
интервенции в Россию (если не считать восстания Чехословацкого корпуса
весной 1918 г.; масштабы этой интервенции были малы, и вряд ли она
существенно повлияла на ход военных действий) и военно-экономической помощи,
оказанной белым на севере (генерал Е.К. Миллер), на востоке (адмирал А.В.
Колчак) и юге (генерал А.И. Деникин), значение которой было действительно
существенно.
Если красные, а впоследствии и советская историография изображали свою
борьбу с белыми чуть ли не как войну со всем "международным империализмом",
то белые (и особенно белоэмигрантская историография) считали, что союзники
России -- страны Антанты, руководствуясь своекорыстными политическими
соображениями, не оказали белому движению необходимой помощи и поддержки,
что во многом и объясняет его неуспех.
Такого рода оценки более громко зазвучали к концу гражданской войны, но
и в ходе ее они особенно не засекречивались в белогвардейском
лагере2. Эти оценки порождали у белых разочарование в союзниках,
и антиантантовские настроения нарастали. Верховный правитель Колчак в узком
кругу говорил, что союзники (особенно после поражения Германии осенью 1918
г.) не стремятся к быстрой и решительной победе белых над большевиками,
потому что в их интересах ослабление России в ходе гражданской войны. Это
был взгляд, вероятно, не лишенный оснований.
Но и сами белые давали немало поводов для "осторожного" отношения к ним
союзников. Их отпугивали и отталкивали тенденции реакционности в белом
движении, проявление в нем реваншизма, неспособность объединить свои силы,
амбиции "полевых командиров" и т. д. Политические руководящие "сферы" стран
Антанты не могли не учитывать давление левого общественного мнения,
подозревавшего белых в желании восстановить царизм.
Вопрос о действительных целях политики Антанты -- вопрос особый. Ему
посвящена значительная историческая литература. Здесь важно констатировать
ту политическую и психологическую основу, на которой в белом движении
возникало недовольство бывшими союзниками России (Антантой) и стремление
найти новую опору для борьбы с большевиками во вчерашнем противнике --
Германии. Такие настроения особенно нарастали после подписания большевиками
сепаратного Брестского мира в марте 1918 года.
Этот мир спас большевистскую власть. Вместе с тем Брестский мир,
передав Германии и ее союзникам огромную территорию на западе бывшей
Российской империи (Прибалтику, часть Белоруссии, Польшу, Украину, часть
Закавказья), создавал для большевиков и потенциальную угрозу. В случае
падения большевиков Германия могла оказаться перед лицом такой власти,
которая (если бы она была составлена из представителей антантофильских --
демократических и либеральных -- партий) восстановила бы антигерманский
Восточный фронт. Учитывая такую возможность, германское военное и
политическое руководство на подконтрольных ему бывших российских территориях
стало оказывать поддержку тем антибольшевистским силам (преимущественно
правым, монархическим организациям и группировкам), которые готовы были
создать лояльную по отношению к Германии власть. "Русская политика" Германии
после Бреста была двойственной. Поддержание мирных отношений с большевиками
позволяло немцам избавиться от кошмара войны на два фронта, с этим
сочеталась помощь антибольшевикам из правого (монархического) лагеря,
консолидировавшим свои силы на оккупированной немцами территории и
придерживавшимся германской ориентации.
Центром осуществления второго направления политики стал Киев --
настоящая "Мекка" русских монархистов в 1918 году.
В Бресте Германия подписала с украинской Центральной Радой отдельный
мирный договор и ввела на Украину свои войска. Но уже в конце апреля 1918 г.
немцы, расценив деятельность Рады как недостаточно прогерманскую, устранили
ее. На Украине была установлена власть гетмана - быывшего царского генерала
П.П. Скоропадского, зависевшего от германских властей3.
"Украинская модель" всколыхнула в сердцах и умах многих русских
монархистов радужные надежды: почему бы немцам со временем не реализовать ее
в общероссийском масштабе? Многое, конечно, зависело от позиции гетмана и
его окружения. Кто он: "щирый украинец", сепаратист, отрывающий Украину от
России, или скрытый "великодержавник", вынашивающий планы восстановления
Российской империи с опорой на Украину? Вокруг гетмана шла напряженная
политическая борьбе. В Киеве побывал даже признанный антантофил, лидер
кадетской партии П.Н. Милюков, который вел здесь переговоры с некоторыми
гетманскими министрами и германскими представителями о совместном походе
немцев и белогвардейцев на Москву4.
Однако наибольшими силами располагала тогда Добровольческая армия М.В.
Алексеева и А.И.Деникина, базировавшаяся на Дону и Северном Кавказе и,
несмотря на определенное недовольство союзниками, твердо проводившая
антантофильскую линию. Склонить Алексеева и Деникина к перемене
внешнеполитической ориентации Милюкову не удалось. Несмотря на
многочисленность в Добровольческой армии офицеров-монархистов, ее
командование следовало лозунгу непредрешения государственного строя России
до разгрома большевиков. Считалось, что этот лозунг позволит сплотить вокруг
армии широкие антибольшевистские силы. По этой причине на совещании
общественных деятелей в Яссах (декабрь 1918 г.) была отклонена кандидатура
великого князя Николая Николевича на роль главы белого движения.
Между тем германские правящие круги еще не пришли к выводу о
необходимости отказаться и от расчета на большевиков: "завоевания"
Брестского договора еще представляли для них пока большую ценность, чем не
вполне ясные прожекты "похода" на Москву. Однако и от поддержки
косолидирующихся на "их" территории монархических сил они не считали нужным
отказаться. Те русские правые организации и группы, которые появлялись в
сфере их воздействия и влияния, получали помощь.
Значительную активность в Киеве и вообще на Украине развил союз "Наша
Родина", возглавленный герцогом Г. Лейхтенбергским. Если добровольческие
вожди отвергали содействие Германии и тех русских белых, которые искали у
нее покровительства, то донской атаман П.Н. Краснов, получивший свое
"атаманство" весной 1918 г. не без поддержки немцев, вел прогерманскую
линию. Благодаря ему на территории Богучарского и Новохоперского уездов
Воронежской губернии, захваченных у большевистской России донскими казаками,
"Наша Родина" начала формировать так называемую Южную армию. Краснов
рассматривал ее как возможное прикрытие своих северных рубежей, а немцы
видели в ней противовес антантофильской Добровольческой армии и не
отказывали Южной армии в снабжении оружием и деньгами. Помимо Южной армии, в
этом регионе под германским покровительством формировались еще два
соединения -- Астраханский и Саратовский корпуса. Существовали планы их
слияния с Южной армией, а в качестве командующего намечался кавалерийский
генерал граф Ф.А. Келлер.
Одновременно с созданием "германофильского" войска в Донском районе (а
по некоторым данным -- раньше) такие же войска начали формироваться под
Витебском и Псковом, на северной оконечности германской оккупационной линии,
на русской территории, примыкавшей к Прибалтике. Здесь русские монархисты,
возглавляемые такими деятелями, как бывший премьер-министр А.Ф. Трепов,
правый думский депутат Н.Е. Марков и др., добились германской поддержки
формированию белогвардейской Северной армии. В командующие армией
проектировались генералы В.И. Гурко, Н.Н. Юденич или Келлер.
Кандидатура Келлера котировалась высоко. Он был одним из двух известных
генералов (другой -- Хан-Нахичеванский), в первые мартовские дни 1917 г.
выразивший отрекшемуся от престола Николаю II свою поддержку и готовность
"постоять за престол". Поскольку формировавшиеся в зоне германской оккупации
белогвардейские войска открыто провозглашали себя монархическими, Келлер как
один из очень немногих оказавшихся верными престолу монархистов пользовался
здесь большим авторитетом. Играли роль, конечно, и его боевые заслуги.
На германофильское направление в белом движении повлияло ухудшение
военного положения и, наконец, капитуляция Германии в ноябре 1918 года.
Германские войска начали эвакуацию из Украины. Зашатался и в декабре пал
"трон" гетмана Скоропадского. На Украину двинулись красноармейские части из
России. Резко активизировались "самостийные" войска С.В. Петлюры. Ушел
(февраль 1919 г.) с донского атаманства Краснов, связанный со Скоропадским.
Вместе с германскими и австро-венгерскими войсками Украину покидали и
многие русские офицеры, служившие либо в армии Скоропадского, либо через
специальные вербовочные пункты вступившие или готовившиеся вступить в Южную
или Северную армию. Часть из них уходила к Деникину, часть немцы
предусмотрительно перебрасывали в Германию. Вот среди этой части и находился
ротмистр П.Р. Бермонт-Авалов. Он был участником русско-японской войны, в
мировую войну воевал в казачьих (уссурийских) частях Юго-Западного фронта.
Вскоре после Февраля Бермонт-Авалов оказался в Петрограде и, что очень
любопытно, был участником какой-то заговорщической группы (или групп),
связанных с Колчаком, который после ухода с поста командующего Черноморским
флотом (июнь 1917 г.) прибыл в Петроград и находился здесь до начала
августа. О деятельности этой группы известно, к сожалению, мало, но, по
некоторым данным, можно предположить, что за ней стоял бывший военный
министр Временного правительства А.И. Гучков (он ушел из правительства в
начале мая). В одном из писем, написанных уже в эмиграции, Гучков слегка
приподнял завесу над своей деятельностью до и сразу после ухода в отставку.
Для него было ясно, писал он, что переворот, скорее всего, военный,
неизбежен, и потому он старался "стянуть" в столицу наиболее способных и
энергичных генералов. Особенно рассчитывал он на Колчака, однако не решился
"оголять" Черноморский флот, где Колчак "держал" матросскую массу в руках5.
Когда Колчак приехал в Петроград, Гучкова уже не было на посту военного
министра, но своей деятельности по сбору сил для будущего переворота он не
прекращал. Возможно, это он связал Колчака с "Республиканским центром" --
организацией, готовившей не только ликвидацию Советов, но и "перестройку"
правительства.
В августе Колчак убыл в США, откуда выехал в день большевистского
переворота; в Японии он узнал о подписании Брестского перемирия и решил в
Россию не возвращаться. А Бермонт-Авалов? Как сообщал он Колчаку в письме,
написанном, когда адмирал уже был "верховным правителем" в Сибири, первое
время он "работал" в столице, затем "перенес свою деятельность в Киев" и
помогал "группировать офицеров бывшей российской армии под флагом Южной
армии".
Герцог Лейхтенбергский в своих воспоминаниях характеризует Авалова как
"человека мелкого", к тому же германского агента. Авалов в своих мемуарах,
естественно, не прошел мимо этого последнего утверждения. "Будь это в
обстановке незыблемых традиций, на территории России, я не замедлил бы
предложить герцогу дать мне объяснение у барьера", -- писал он6.
Когда пал гетман Скоропадский и Киев занял "самостийный" Петлюра,
Авалов за свою "работу по воссозданию единой и неделимой России" угодил в
тюрьму. Впереди была еще худшая перспектива -- к Киеву уже подходили
большевики, и тогда распоряжением немецкого командования как разоруженные,
так и арестованные офицеры, в том числе и Авалов, были вывезены с эшелонами
германских войск, возвращавшихся на родину.
В письме Колчаку Бермонт-Авалов утверждал, что еще в Киеве его
деятельность снискала ему большой авторитет в среде офицерства. Но это
сомнительно. Имеются свидетельства7, что в эшелоне, где находились русские
офицеры, Бермонта фактически никто не знал. Тем не менее он "сделался"
комендантом эшелона, ходил в форме полковника, заявлял, что является
представителем генерала Деникина. По прибытии в лагерь для военнопленных
Зальцведель Бермонт объявил себя его комендантом, "бегал и наводил порядки".
Однако когда у офицеров стали проверять документы, "Бермонт в 24 минуты
скрылся из лагеря".
Он, по всем данным, был близок к тому типу авантюристов, которых
выбрасывали на поверхность волны анархии революционной эпохи и чьи головы
туманили мечты о наполеоновских лаврах. Этих людей было немало в обоих
противоборствующих лагерях. Были такие авантюристы и у зеленых, здесь они
чаще всего становились разбитными атаманскими батьками.
Об аваловском "наполеоновском синдроме" и непомерном тщеславии,
пожалуй, лучше всего говорят его мемуары "В борьбе с большевизмом". Этот
прекрасно изданный в Гамбурге в 1925 г. пухлый том, нашпигованный множеством
иллюстраций, должен был создавать представление об авторе как о чуть ли ни
одном из главных борцов с большевиками. Больше написали только Деникин и,
может быть, Врангель. Но они несопоставимы с Аваловым по той роли, которую
действительно играли в борьбе с большевиками, да и писали они (особенно
Деникин) не о себе и своей борьбе, а о революции и гражданской войне в
России вообще и на юге ее, в частности.
Довольно подробно Авалов рассказал о своей деятельности в Зальцведеле.
Еще в Киеве он познакомился с несколькими германскими офицерами, от которых
узнал, что "на севере, близ Петербурга, германцы тоже приступили к
совместной работе с русскими монархистами и намерены в ближайшее время
свергнуть общими усилиями большевистскую власть"8.
Планы эти, видимо, увлекли Бермонта. Там же, в Киеве, он, по его
выражению, "столкнулся" с группой общественных и политических деятелей,
которая называла себя "Советом обороны Северо-Западной области". Это были
отнюдь не первые "номера" российского антибольшевизма: те отвергали
германофильство. Из них лишь Гучков активно проводил идею привлечения
Германии на помощь для борьбы с большевизмом. К сожалению, о его
деятельности после ухода в отставку с поста военного министра в мае 1917 г.
известно очень немного. Между тем ее масштаб был немалый, и это относится
также к его попыткам мобилизовать антибольшевистские силы на Северо-Западе.
В отличие от Милюкова Гучков даже на время не менял своей ориентации,
оставаясь твердым антантофилом, но как реальный политик считал, что в борьбе
с большевиками нужно объединить все возможные силы. Одна из особенностей
Гучкова заключалась в стремлении (и умении) действовать "за сценой". Он не
очень верил в успех "массовых действий", на которой так или иначе надеялись
многие либералы (особенно левого крыла), и полагал, что "настоящая" политика
делается за кулисами. Не случайно еще в канун революции Гучков был одним из
тех, кто готовил дворцовый переворот с целью устранения Николая II. Таким
путем он рассчитывал предотвратить социальный взрыв. Оказавшись на посту
военного министра, он тоже исподволь готовил переворот, который, как он
думал, позволит остановить революционную анархию и сползание страны к
большевизму. Правда, ни первое, ни второе Гучкову не удалось, но взглядов
его это не изменило.
Как и некоторые другие деятели, пришедшие к власти после Февральской
революции, Гучков рассчитывал примкнуть к Добровольческой армии,
действовавшей на Юге России. Однако прибыв в ее расположение весной 1918 г.,
он встретил не только холодное, но и откровенно враждебное отношение к себе.
Были случаи, когда офицеры нападали на Гучкова, и дело заканчивалось
рукоприкладством и оскорблениями. Причина была ясна: Гучкова считали лично
ответственным за отречение Николая П. Действительно, 2 марта он и Шульгин
прибыли в Псков, где находился царь, и фактически убедили его в
необходимости отречения от престола. Этого монархически настроенные офицеры
Гучкову не могли забыть.
Работать в Добровольческой армии Гучков, по-видимому, не смог. Но он
нашел иной путь борьбы -- стал одним из инициаторов организации
антибольшевистских сил на Северо-Западе России с целью нанесения удара по
большевистскому Петрограду. Две наиболее мощные белые армии -- деникинская
на юге и колчаковская на востоке -- были нацелены на Москву. Гучков считал,
что необходимо нанести "быстрый и смертельный удар в направлении Москвы и
Петербурга". Для этого, однако, необходимы были значительные людские
резервы, причем такие, которые не ослабили бы приток военной "массы" в
Добровольческую армию. Гучков видел эти резервы в лагерях для русских
военнопленных, находившихся в Германии. Было очевидно, однако, что вербовка
русских пленных в белые войска будет зависеть не только от германских
властей, но и от властей стран-победительниц, прежде всего Англии и Франции.
В январе 1919 г. Деникин направил Гучкова в Западную Европу. Его миссия
имела обшую цель -- активизировать помощь Антанты белому движению и цель
более конкретную -- решить вопрос о развертывании вербовки солдат и офицеров
в германских лагерях для военнопленных. Так пути Гучкова должны были
пересечься с путем Бермонта-Авалова.
Деятельность Гучкова и других русских политиков (преимущественно
правого лагеря), стремившихся организовать белое движение не только при
поддержке стран Антанты, но и с покровительством Германии, еще мало
освещена. Однако некоторые результаты этой деятельности известны.
Гучков поступал как прагматик. Он считал, что формирование белых войск
на северо-западном направлении должно происходить вне зависимости от
внешнеполитической ориентации, лишь бы оно было успешным. Базой для этих
формирований могла стать Прибалтика: отсюда лежал путь для нанесения
"стремительного удара" по Петербургу, и эта территория, в отличие от
Украины, не находилась под советским контролем. Однако политическая ситуация
в Прибалтийском регионе к концу 1918 -- началу 1919 г. была невероятно
сложной. Переплелись по крайней мере шесть взаимодействующих факторов.
Первый фактор -- германская оккупация Прибалтики, начавшаяся в феврале
1918 г. и продолжавшаяся и после подписания Брестского мира (демаркационная
линия с Советской республикой была установлена лишь в конце лета 1918 г.).
Германские войска оставались в Прибалтике и после капитуляции Германии в
ноябре 1918 г. Попытка Москвы оказать давление на новую власть в Германии, с
тем чтобы она убрала свои войска из Прибалтики, не удалась, ибо
послекайзеровская Германия предпочла "слушаться" Антанту. По Версальскому
мирному договору они должны были находиться там до тех пор, пока
страны-победительницы будут считать это целесообразным. Цель этого
"оставления" была ясна: германские войска должны были препятствовать
продвижению большевизма.
Второй фактор -- функционирование национальных правительств Литвы,
Латвии и Эстонии, созданных под покровительством германских оккупантов, но
после поражения Германии вынужденных, с одной стороны, ориентироваться на
Антанту, а с другой -- учитывать присутствие на своей территории немецких
войск.
Третий фактор -- военное (флот), политическое и дипломатическое влияние
Антанты, стремившейся контролировать всю ситуацию в Прибалтике: действия
остававшихся там германских войск, политику национальных правительств Литвы,
Латвии и Эстонии, созданных ими вооруженных сил, деятельность русских
белогвардейцев.
Четвертый фактор -- присутствие в Прибалтике некоторых уже
сформированных русских белогвардейских частей и политических групп,
смотревших на Прибалтику как на неотъемлемую часть Российской империи и лишь
вынужденных в силу конъюнктурных обстоятельств не демонстрировать свои
истинные намерения (положение еще больше осложнялось претензией Польши на
некоторые территории Литвы).
Пятый фактор -- давление Советской России и вторжение Красной армии в
Прибалтику с целью установления там большевистского режима.
Наконец, шестой фактор -- позиция лидеров основных сил белого движения,
генералов Деникина и особенно Колчака, который летом 1919 г. был признан
всеми другими "белыми" вооруженными силами в качестве Верховного правителя и
главнокомандующего. Твердо придерживаясь антантофильской линии, эти лидеры
не были склонны открыто поддерживать те формирования и группировки, которые
ориентировались на Германию.
Между тем для германофильских белых (Бермонт-Авалов и др.) важно было
добиться признания их Верховным правителем Колчаком. Поэтому многие белые
генералы и высшие офицеры в Прибалтике (Юденич, Родзянко, Ливен и др.)
оказывались в противоречивом положении. С одной стороны, манила возможная
помощь со стороны Германии, от которой трудно было отказаться, с другой --
необходимо было "вписаться" в общую политическую линию белого движения, по
преимуществу антантофильского. При том, каким запутанным узлом различных
интересов являлась Прибалтика, от германофильских антибольшевистских сил
требовалось особенное искусство лавирования.
Публикуемые материалы интересны, между прочим, и тем, что раскрывают,
показывают кулисы белого движения, что позволяет понять его реальное
состояние, без идеологической окраски как со стороны пропаганды красных, так
и самих белых.
Белые лидеры, идеологи и историки в эмиграции много размышляли о
причинах неудачи белого дела. Высказывались различные точки зрения, несущие
на себе, как правило, отпечаток либо самооправдания, либо обвинения
"инокомысляших". И все-таки общую причину крушения белого дела
"белоэмигрантская" мысль обнаруживала, если так можно сказать, в
политической сфере. В предисловии к книге Деникина "Путь русского офицера"
проф. Н.С. Тимашев писал: "Цель белого движения была в сущности та же, что и
у Столыпина в 1905--1911 гг... Но осуществление ее было неимоверно более
трудным, чем тогда. Тогда еще общественная ткань не была разорвана, и надо
было предупредить ее разрыв. Во время гражданской войны нужно было
восстановить разорванную ткань, но, конечно, не по-старому, а по какому-то
новому образцу. Но какому? На этот вопрос ответа у белого движения не было,
потому что оно было идеологически раздробленным и к разрешению задачи не
подготовленным... Революционные взрывы приводят к стихийным распадам, а
новые формы кристаллизации даются нелегко"9.
Но ведь сумели красные из "разорванной ткани" создать абсолютно новые
"формы кристаллизации", а это было, пожалуй, не менее трудным делом. Почему
же им, красным, это удалось, а белым -- нет? Сама постановка такого вопроса,
как это ни парадоксально, приводит к мысли, что "белоэмигрантская" (да и
западная) историография в сущности разделяла "советскую концепцию"
гражданской войны, согласно которой большевики одержали верх потому, что их
политика так или иначе выражала интересы "широких народных масс".
Но неужели интересы "масс" состояли в развале промышленных предприятий,
сельскохозяйственной продразверстке, насильственных мобилизациях, чекистском
терроре и т. п.? Нелепость постановленного вопроса очевидна. Можно
возразить, что от многого из перечисленного, характерного для красного
лагеря, не был свободен и белый. Это так, и признаний самих белых немало. Но
именно это и свидетельствует: коренную причину победы одних (красных) и
поражения других (белых) надо, по-видимому, искать не столько, так сказать,
в объективных, сколько в субъективных факторах.
В 1929 г. генерал Д. Филатов, воевавший в Сибири, а в эмиграции
писавший мемуары, обратился к Гучкову с просьбой высказать свое мнение о
Верховном правителе. Ответ Гучкова представляет большой интерес. По его
словам, когда Колчак стал Верховным правителем, ему (Гучкову) порой
казалось: "да тот ли это Колчак, которого я знал, не подменен ли он?"
Видимо, его "организм, и физиологический, и духовный, вконец износился,
сгорбился. Разбитым, надломленным, потерявшим самообладание, забрался он на
ту высоту, на которой как раз и требовались те высокие качества, какими он
обладал в предшествующий период (Гучков имеет в виду дореволюционный период
и 17-й год. -- Г.И.). Сохранилось, правда, многое -- его пламенный
патриотизм, кристаллическая чистота его побуждений, его рыцарство, его
героизм. Но эти качества... далеко недостаточны, чтобы творить историю,
особенно в наше смутное время". В результате в окружении Колчака оказывались
в основном мелкие люди, а подчас и просто проходимцы, умевшие использовать в
корыстных интересах некоторые благородные качества "надломенного" Верховного
правителя. Гучков считал, что именно это и является "одной из центральлных
причин крушения белого дела в Сибири, а следовательно, и в России"10.
Другие вожди белого движения? Деникин, по широко распространенному
мнению, был весьма способным во всех отношениях человеком, но в его
характере было много "уступчивости, покладистости", то есть, говоря прямее,
не хватало воли и решительности. Тут его превосходил Врангель, но ему были
свойственны излишнее честолюбие, властолюбие, даже тщеславие, что также
"сужало" его личность -- по масштабам, как писал Гучков, "нашего смутного
времени".
О других белых вождях -- Юдениче, Е.К. Миллере и др. -- с точки зрения
этих масштабов не приходится и говорить. На минуту представим себе такую
невероятную трасформацию: Ленин (и Троцкий) -- этот, по словам М. Алданова,
"заряд бешеной энергии" -- оказываются во главе белого лагеря, а Колчак,
Деникин и др. "переходят" в красный. Каков был бы ее итог?
Но если даже лидерам главной, антантофильской ориентации не хватало
"масштабности", то мелкотравчатость германофильских белых, как это хорошо
показывают "аваловские документы", просто бьет в глаза. Интриги и грызня
политических и общественных "деятелей", выражавшаяся в создании различных
"правительств", "советов", "комитетов" и т. д., вели к расколу и
неспособности создать даже видимость единства и централизации. Не отставали
и военные вожди. Почти каждый из них лелеял свои амбиции, не желал
подчиняться другому, вследствие чего создать сколько-нибудь значимый
Северо-Западный или Западный фронт, нацеленный на Петроград, оказалось
невозможным. Реально ли было русским германофилам в такой ситуации
рассчитывать на серьезную поддержку германских правящих кругов? Что касается
правительств независимых прибалтийских государств, то они, естественно, с
полным основанием, питали неприязнь к российским политикам и военным, даже
не слишком скрывавшим своих реваншистских -- монархических и имперских --
побуждений, желания использовать помощь прибалтов для достижения собственных
целей.
Тут не могли помочь никакие объединяющие заседания и совещания
(подобные, например, совещанию в Риге 26 августа 1919 г.). Как правило, они
заканчивались широковещательными декларациями, но ничего, в сущности, не
изменяли.
Летом 1919 г. особенно обострились отношения между Аваловым,
командовавшим Западной Добровольческой армией, и командующим Северо-Западной
армией генералом Юденичем. Юденич был антантофилом и отвергал германскую
помощь, считая, что немцы виновны перед Россией, так как "насадили в ней
большевизм", да и неспособны обеспечить ту поддержку, которая необходима
белому движению. Юденич требовал, чтобы аваловское русско-германское
воинство перешло из района Митавы под Нарву для совместного наступления на
Петроград. Но Авалов не торопился, явно саботируя приказы Юденича. Он имел
собственную цель: выйти под Двинск, где, как он считал, его войска (около 55
тыс., в том числе почти 40 тыс. германских солдат и офицеров) сыграют
"решающую роль в борьбе с большевизмом". Самомнение Авалова было велико.
Позднее он договорился до того, что если бы его армии не помешали союзники,
он бы смог захватить Петроград и, возможно, Москву, чем и обеспечил бы
победу всему белому движению11. В антантовских союзников он не верил. Если
бы они действительно хотели помочь белым, -- считал он, -- они бы это
сделали. Как писал он позднее, одного только слова их было бы "достаточно,
чтобы положить конец гражданской войне в России". Но этого слова они не
хотели произносить в силу сугубо корыстных интересов, в жертву которым они и
приносили интересы России.
Свою точку зрения Авалов разными путями доводил до сведения Колчака и
Деникина, на что всегда следовал ответ, суть которого изложена в одной из
резолюций Деникина: "К черту Авалова с его немцами". Авалову категорически
предлагали подчиниться Юденичу. Но он уже прочно вошел в роль, которую
играл. В октябре 1919 г. его войска нанесли удар по латышским и эстонским
войскам, обстреляли Ригу и ее предместье. Авалов фактически начал войну с
Латвией, поддержанной союзниками. Юденич объявил Авалова изменником России.
Мотивы были очевидными: Авалов -- ставленник недавнего противника России,
Германии, ныне, вопреки Версальскому договору, стремящийся закрепиться в
Прибалтике. Своими действиями Авалов резко ухудшает взаимоотношения "белой"
России с "окраинами", в данном случае прежде всего с Латвией, но также с
Эстонией и Литвой, и в сильнейшей мере осложняет борьбу с большевизмом.
Как и следовало ожидать, Авалов потерпел поражение. В 20-х числах
ноября 1919 г. его войска начали отход к германской границе. В декабре они
были уже на территории Германии (г. Нейссе), где их под названием
"Avaloff-Truppen" интернировали.
Авалов заявлял, что его "Truppen" отныне должны присоединиться к силам
Деникин. Но было поздно. Войска Деникина стремительно откатывались на юг, к
Черному морю. Не лучше обстояло дело и на восточном направлении: войска
Колчака в середине ноября оставили Омск и под ударами 5-й красной армии
откатывались все дальше на восток. Белое дело было проиграно.
Авалов поселился в Берлине, затем в Гарце, поносимый как левой, так и
правой эмигрантской прессой. Даже возникший в 1921 г. так называемый Высший
монархический совет во главе с Марковым, дипломатично, но решительно
отклонил сотрудничество с Аваловым и остатками его "армии". Да и
послевоенной Германии не нужны были "вчерашние люди" бывшей Российской
империи. Шла перестройка всей системы внешнеполитических отношений в Европе.
История "аваловщины" проливает свет на довольно запутанный
внешнеполитический аспект гражданской войны в России и раскрывает содержание
так называемой реальной политики -- "нет ни врагов, ни друзей; есть только
интересы". Как Антанта, так и Германия с ее союзниками выстраивали свою
позицию, отнюдь не руководствуясь своей приверженностью к белым или красным.
Перед ними была страна, ввергнутая в смуту и распад, и их политика
преследовала собственные интересы в данный текущий момент, и, может быть,
главным их интересом было ослабление России как государства в
общеевропейской системе. Красные понимали это лучше белых, ко многим из
которых прозрение пришло позднее, уже в эмиграции.
Журнал "Современные записки" писал по этому поводу: "Что касается
русского общественного мнения, то под влиянием событий последних лет оно
утратило первоначальную свою страстность и в озлоблении против немцев --
виновников войны и творцов Брестского мира, и в крайней идеализации
союзников. Германию покарала историческая Немезида, а наивной вере в
бескорыстие и доброжелательство союзников нанесли ряд жестоких ударов прежде
всего сами же союзники. Русскому национальному самосознанию, созревшему и
обогащенному горьким опытом, равно чужды как одностороннее антантофильство,
так и беспричинное германофильство"12.
Сознание старых ошибок пришло тогда, когда уже не было возможности их
исправлять.
*
Публикуемые документы хранятся в архиве Гуверовского института войны,
революции и мира при Стенфордском университете (США) в фондах Гольдера и
Николаевского. Документы штаба Бермонта-Авалова была взяты в виде трофеев
правительством Латвии и до передачи в Авхив Гуверовского института хранились
в архиве Министерства иностранных дел Латвии в Риге. Документы публикуются
впервые. Редактором-составителем данной публикации является доктор
исторических наук Ю.Г.Фельштинский. Вступительная статья написана доктором
исторических наук Г.З.Иоффе. Текст подготовлен к печати и примечания
написаны доктором исторических наук Г.И.Чернявским.
Мы выражаем сердечную благодарность администрации Гуверовского
института войны, революции и мира за любезное разрешение использовать и
опубликовать документы его архива.
Примечания
1.Князь Павел Рафаилович (Михайлович) Бермонт-Авалов родился 17 марта
1884 г. в Тифлисе. В первую мировую войну служил казачьим офицером. После
окончания гражданской войны эмигрировал в Германию, где позднее стал одним
из руководителей небольшой группы русских фашистов. В годы второй мировой
войны русские фашистские организации в Германии были запрещены гестапо, что
позволило Бермонту-Авалову после войны перебраться в США, где он и умер 27
декабря 1973 года.
2.В воспоминаниях князя Г.Н. Трубецкого есть любопытный рассказ.
Трубецкой, прочитав переписку
деникинского командования и французских представителей на Юге России,
был неприятно удивлен ее резким
тоном. Он сказал Деникину, что не в интересах белого движения "давать
волю чувствам". Деникин ответил:
"Да если бы я только дал волю своему чувству, так я давно приказал бы
генералу Тимановскому выбросить их
(французов. -- Г.И.) в море... Впрочем, их скоро выбросят из Одессы
большевики". Ответ поразил Трубецкого:
"Неужели вы можете этого желать?" -- спросил он Деникина. "Нет, мне
жаль имущества, находящегося в
Одессе", -- ответил тот (Трубецкой Гр. Годы смут и надежд. Монреаль.
1981, с. 169).
3. См. Папакин Г.В. Павел Петрович Скоропадский. -- Вопросы истории,
1997, No 9.
4. "Германский грех" дорого обошелся Милюкову. Его авторитет после
этого оказался значительно подорванным как в "верхах" Антанты, так и в среде
антантофильски настроенного добровольчества.
5. См. Александр Иванович Гучков рассказывает... М. 1993, с. 68.
6. Бермонт-Авалов П. В борьбе с большевизмом. Гамбург, 1925, с. 421.
7. См. Белый архив. Т. 1. Париж. 1926, с. 103-105.
8. Бермонт-Авалов П. Ук. соч., с. 51.
9. Цит. по: Грани, 1953, No 20, с. 155.
10. См. там же, 1983, No 6 (130), с. 2--14.
11. Бермонт-Авалов П. Ук. соч., с. 216.
12. Современные записки, 1921, т. 3, с. 266.
Документы
1. Бермонт-Авалов -- Президенту Литвы
8 августа 1919 года
Копия
Командир Западного добровольческого имени гр. Келлера1 корпуса.
Г. Митава2
Господину президенту Литовской народной республики3
Одухотворенный желанием всеми средствами вести борьбу против
большевизма, я, в согласии с уполномоченными представителями России,
предпринял формирование корпуса.
По дошедшим до меня сведениям, литовское правительство также убеждено в
необходимости окончательно побороть большевизм, ввиду чего я считаю
возможным надеяться на поддержку литовским правительством моих стремлений.
Принимая во внимание, что политические цели Литвы и России одинаковы, я
полагаю, что это осуществимо, тем более что Россия после своего освобождения
от большевизма будет всеми способами поддерживать Литву, главным образом
против необоснованных притязаний ее соседей, вместе с тем дав ей уверенность
в признании автономии литовского государства.
К моему великому огорчению я узнал, что между литовскими войсками и
расположенными в настоящее время в Куршанах русскими отрядами будто бы
произошли трения и что благодаря этому было вызвано недовольство литовского
правительства и населения. Я приму все меры, чтобы не допустить в будущем
такие трения, ибо они, несомненно, противоречат намерениям всех русских --
жить в дружбе и преследовать взаимные цели.
Чтобы выяснить способы наилучшего приведения в исполнение плана
совместных наступательных действий -- литовцев и русских -- в борьбе против
большевизма, я прошу литовское правительство о назначении уполномоченных на
общее совещание.
Я считаю это дело неотложным, так как ввиду предстоящей эвакуации
немецких войск увеличивается опасность вторичного наступления большевиков.
По моему мнению, больше всего соответствовало бы общей задаче, если бы
я с моим корпусом, присоединяясь к литовским войскам, взял бы на себя
оборону одного из участков фронта в Литве, при условии ведения операции в
теснейшем согласии литовской армии с моими войсками.
Мой корпус мог бы поддержать наступление литовских войск на Двинск4 и
дальнейшим наступлением помог бы защитить Литву против большевиков -- нашего
общего врага.
В том случае, если предлагаемое мною совещание, которое я считаю весьма
важным для устранения всех сомнений и недоразумений, угодно литовскому
правительству, я предлагаю, чтобы совещание состоялось бы в ближайшие дни,
так как расстояние от гор. Ковно5 до Митавы слишком велико, то мне кажется
лучше всего, чтобы оно состоялось в Шавлях6 или Радзивилишках и в таком
случае, я прошу сообщить мне, чтобы я мог принять в нем участие.
В том случае, если литовское правительство признает целесообразным
ответить мне теперь же, прошу вручить ответ офицеру, уполномоченному мною
для передачи сего предложения литовскому правительству.
Командир корпуса подп. Полковник Бермонт7
Командиру корпуса
Согласно словесному распоряжению, переданному через прапорщика
Бернгарди, возвращаю письмо на имя президента Литовской народной республики.
В Шавли прибыл благополучно и, после явки в германскую комендатуру, в
здешней литовской комендатуре уловили настроение далеко не в нашу пользу,
созданное здесь полков