ь первое наставление и
вводить на прием. Из осторожности я не имел дома никаких списков. Все имена
я старался всегда держать в памяти, а пометки о взносе каждого делал в
старой телефонной книжке и не против фамилии, а по заглавным буквам фамилии.
Каждые три месяца я отчитывался, чтобы не трудно было запоминать всякую
мелочь. Как было условлено, 8 мая 1908 г. приехали оба француза. На вокзал
встречать поехали я и Орлов-Давыдов. Отвезли их в гостиницу "Англия" на
Исаакиевской площади. Напившись кофе и дав французам переодеться, мы с
Орловым-Давыдовым отвезли их в Кресты к Маргулиесу, чтобы совершить
сокращенный ритуал. О поездке этой я уже писал, когда описывал, как садились
в Кресты осужденные депутаты первой думы. Об этой поездке я никому раньше не
говорил из масонов. Только накануне приезда масонов, когда мы вдвоем с
Орловым-Давыдовым устанавливали порядок дня, то я ему открыл свой план. Он
очень удивился моей смелости, но сейчас же согласился. Самому Маргулиесу я
говорил [сказал об этом ] за несколько дней и он сперва был согласен и очень
доволен, а через день прислал мне письмо, в котором просил не делать этого
сумасшествия. Но я твердо решил это сделать и проделка удалась. Когда потом
мы рассказали о нашей поездке в тюрьму, то все были удивлены моему
нахальству. Только после того, как проделка мне удалась, я сам испугался
моей смелости. Я думаю, что я никогда не решился бы на такую поездку, если
бы я долго ее обдумывал. Это можно было сделать только при таком сильном
возбуждении, в котором я находился. В три часа в этот же день было назначено
торжественное заседание для легализации и установления ложи. Когда мы
вернулись из тюрьмы, то пришел в гостиницу Баженов. Завтракали мы в
гостинице. После завтрака я поехал делать нужные приготовления, устраивать
комнату, как это требуется по наказу. У меня в это время квартиры не было,
так как старую квартиру я сдал ввиду отъезда дочерей, а новая еще
ремонтировалась. У Орлова-Давыдова тоже шел ремонт, и мы решили
воспользоваться квартирой Маклакова. Квартира его была еще тем удобна, что
собрание стольких людей днем у депутата не вызывало особых подозрений. Все
уже были в сборе с 2 часов дня. Я расставил столы и стулья, разложил все
необходимые
масонские предметы, словом, привел комнату в настоящий вид. Ровно в три
часа приехали французы с Орловым-Давыдовым и Баженовым. Тут благодаря
рассеянности Баженова случилось несчастье, которое могло иметь очень
печальные последствия. Баженов забыл в автомобиле масонские книги и шофер
увез их в гараж. В гараже легко могли их заметить, начать рассматривать, и
кто-нибудь легко мог донести о странных книгах; пришлось ехать выручать
книги. Французов я провел в приготовленную для них комнату. Французы
облачились, в ложе все заняли свои места. В этот день приглашены были также
Ковалевский и отколовшиеся вместе с ним братья. Для них были приготовлены
специальные места, как это полагается для гостей, сзади председателя. Я
должен был вводить французов, а в ложе, в самых дверях, встретил их
Орлов-Давыдов, как мастер наместник, с двумя братьями-наблюдателями. После
обмена приветствиями Буле занял место мастера-наместника, Сэншоль место
первого наблюдателя, вторым наблюдателем был поставлен Баженов, я занял свое
место секретаря, а оратором в этот день был назначен Маклаков. Начался
церемониал установления ложи. По совершении ритуала я огласил привезенную
французами от Верховного Совета грамоту. Ложа получила название "Полярная
звезда". После этого все присутствующие начали подписывать клятвенное
обещание в двух экземплярах, одно для нас, другое французы отвезли в Париж.
Затем французы произнесли прекрасные речи. Им отвечал, как это полагается,
брат оратор. После этого все были удалены. Остались только я, Орлов-Давыдов,
Кедрин, Баженов, Маклаков и барон Мандель. Я и Баженов получили 18-ю
степень, будучи в Париже. Названных лиц нужно было также возвести в 18-ю
степень, чтобы имелось нужное число для шапитра (совет этой степени).
Маргулиесу также была обещана эта степень и нам было дано исполнить ритуал
по его выходе из "Крестов". Совет 18-й степени необходим для решения
вопросов, которые не могут быть известны ложе. Все было кончено в 7 часов, а
в 8 часов все собрались на обед к Донону. У Донона метрдотель, француз, мой
хороший знакомый, очень умело
* Так в тексте. -- Прим. ред -сост.
отвлекал прислугу, делая всякие распоряжения, когда начались тосты.
Обед прошел, так сказать оживленно*, что засиделись до трех часов ночи. На
второй день мы возили французов показать город, обедали в ресторане
"Медведь" и в 11 часов поездом Николаевской железной дороги французы вместе
с Баженовым уехали в Москву устанавливать там ложу. С ними поехал и
Орлов-Давыдов. В Москве самый церемониал был сокращен ввиду
немногочисленности членов, и пробыв там только один день, французы уехали в
Париж. Таким образом почти на глазах Столыпина и его многочисленной охраны,
при всех строгостях всяких собраний, было организовано по всем правилам, с
полным ритуалом масонство. Масоны посещали тюрьму, устраивали ложи в двух
столицах, а правительство со Столыпиным ничего не подозревало. Этого мало, в
новой квартире я устроил настоящую ложу, как она должна быть, и даже мебель
заказал специальную. Квартиру из четырех комнат я нанял над помещением
бывшего клуба с тем расчетом, что не будет заметно, когда у меня будут
собираться, так как внизу ежедневно собиралась думская фракция кадетов.
Комната для ложи была в конце коридора и выходила окнами во двор. Это тоже
навсегда осталось тайной для Столыпина. Мы совершенно спокойно собирались и
вначале проявляли большую деятельность. Были приняты вновь депутаты:
Пергамент, Буккейханов, Черносвитов, Некрасов, Караулов, Розанов, Головин
(бывший председатель Второй думы), Килевейн, Кузьмин-Караваев, князь
Максудов, генерал Субботин, Симонов, Веретенников, Буслов, предводитель
дворянства Дмитриев, профессор Гордеенко, князь Эристов, доктор Светловский,
Измаилов, четыре офицера-сапера и один артиллерист. В августе на заседании
были выбраны делегаты для присутство-вания на ежегодном конвенте масонов в
сентябре в Париже. Выбраны были: я, Орлов-Давыдов, Маргулиес. Орлов-Давыдов
в последнюю минуту сказался больным и не явился на конвент. Думаю, что из
простой трусости. Двоюродному брату Столыпина все-таки не хотелось
попасться. На конвенте были только мы вдвоем: я и Маргулиес. Конвент
обыкновенно длится неделю, затем происходят два обеда: обед для всех
степеней и обед для 18-й степени. В конвенте принимаются решения, делают
запросы правительству, которому ставят на
вид решения конвента. Заседания носят характер парламента. Мы
участвовали на всех заседаниях, в дебатах же не участвовали, чтоб не попасть
в прессу и тем не выдать нашу тайну. Мы были также и на двух обедах.
Собственно говоря, хотя мы были и легализованы, ложи наши считаются
законными, но этого недостаточно. После установления двух лож и совета 1-й
степени нужно было официально обратиться ко всем масонам других стран и
просить нашего признания, а затем посредством публикации объявить об этом.
Ввиду нашего политического положения сделать этого мы не могли. Тем не менее
мы придумали сделать это иначе. Мы решили объехать масонов всех стран и
лично заявить о нашем существовании, избегая огласки через прессу. В ноябре
месяце мы собрали свой конвент, т. е. всех имеющихся масонов. Конвент длился
три дня. Первый день он собирался у меня. Председательствовал Ковалевский.
Второй день -- у Орлова-Давыдова, председательствовал я и третий день --
снова у меня, председательствовал Головин. На конвенте, во-первых, решено
было выбрать Верховный Совет. Выборы были тайными, записки должен был
распечатывать только я один и я должен был сообщить результаты трем лицам,
которые получили бы большинство. Эти лица имели право кооптировать еще трех
лиц. Имена лиц, вошедших в Верховный Совет, никому не могли быть известны,
исключая меня, и только через меня Совет мог давать свои директивы ложам,
также и ложи могли сноситься с Советом только через меня. Во-вторых, решено
было произвести выборы должностных лиц в Совет 18-ти. Выборы в этот совет
должны были происходить только между теми лицами, которые уже имели эту
степень. Наконец было решено устраивать массонство во всех крупных городах.
В Совет 18-ти председателем был избран я, первым наблюдателем --
Ковалевский, вторым -- Кедрин, секретарем -- барон Мандель, оратором --
Маргулиес. В Верховный Совет, как выбранный для постоянных сношений, я
входил сам собою и баллотировке не подлежал. Баллотироваться в Верховный
Совет могли братья, имеющие 3-ю степень, т. е. мастера и выше. Выбранными в
Верховный Совет оказались кн. Урусов, Головин и Маргулиес. Когда я увидал
результаты, то у меня точно что-то сорвалось -- я предвидел большие
неприятности. Предчувствие меня не обмануло. Несмотря на
всю идейность масонской организации вообще, а нашей, в данном случае, в
частности, несмотря на клятвенное обещание, которое масоны всегда дают:
любить друг друга, чувство тщеславия у некоторых оказалось слишком большим,
и очень скоро начались закулисные интриги. Баженов и Гольдовский, особенно
первый, не могли мириться с тем, что они не были выбраны, а когда вдобавок
они еще не были кооптированы, то недовольство их стало заметно проявляться.
Маргулиес и тут проявил себя; попал он благодаря своему нахальству и умению
ловко интриговать. Он сумел убедить многих и собрать себе голоса.
Присутствие его в Верховном Совете и его пошлая наглость скоро стала
невыносимой всем остальным. На первом же заседании Совета 18-ти (шапитра)
решено было возвести в эту степень Головина и Урусова, не потому, что они
попали в Верховный Совет, это была тайна для всех, а ввиду их прежней
деятельности вообще. Я совершил это посвящение с полным ритуалом и должен
сказать, что минута получилась чрезвычайно торжественная, когда они оба,
стоя на коленях, произносили присягу. Своей искренностью они произвели
глубокое впечатление на всех. Когда собрался Верховный Совет, то сразу
занялся вопросом устройства лож в других городах и установлением сношений с
масонами других стран. Было решено озаботиться посвящением немедленно лиц,
которым можно было бы поручить подготовление почвы на местах. Для намеченных
задач требовались деньги и было высказано вообще желание стремиться к
образованию какого-нибудь фонда на всякие нужды. Решено было кооптировать
Орлова-Давыдова в Верховный Совет и поставить ему условием предоставление
нужных средств. Я рассказал братьям, как мне было сказано Орловым, что на
политическую работу он имел бы возможность давать по 2 тысячи ежемесячно.
Было решено пригласить Орлова на другой же день, и Урусову поручено
обратиться к нему с просьбой. Я не находил удобным указывать Урусову слишком
детально, как следует ему говорить с Орловым. Как только Урусов начал
говорить, я сразу заметил на лице Орлова саркастическую улыбку, улыбку,
которая часто бывает у людей недалеких. "Вот, дескать, для чего вы меня сюда
пригласили, не ради моих достоинств, а только ради моего кармана." Мне
казалось, точно я читаю это в душе Орлова. Я поспешил вставить
несколько слов, надеясь, что Урусов меня поймет. Но Урусов продолжал, и
когда он Орлову сказал, что я им передал высказанное мне Орловым
предположение давать две тысячи в месяц на политику, то Орлов сразу
замкнулся. Он начал объяснять, что им начаты большие постройки по сахарному
заводу, которые поглощают все его средства, начал утверждать, что у него не
хватает даже на личные расходы и кончил тем, что он даст теперь три тысячи,
а когда представится возможность, даст больше и что сделает это сам, без
напоминаний. Когда же кончилось заседание, Орлов выждал, чтобы все ушли, и
начал допытывать меня. Я рассказал ему все откровенно, весь мой разговор с
братьями Верховного Совета и начал ему объяснять неправильность его
поведения. Он, наконец, казалось, проникся моими объяснениями, потому что
обещал исправить и изгладить неприятное впечатление своего объяснения в
Совете. Я все ждал, что в следующем заседании он сам заговорит и объяснит
свое поведение, но я ошибся. Видимо, врожденная скупость взяла верх, и он
решил ограничиться выданными тремя тысячами. На одном из ближайших заседаний
ложи я предложил кандидатуру Лучиц-кого, депутата от Киева. Советом было
решено, что если Лучицкий согласится вступить в масонство, то [нужно будет ]
поручить ему пропагандировать идею масонства в Киеве. Предложение мое было
принято, и выбраны были двое для переговоров с Лучицким. Порядок был такой:
сперва кто-нибудь предлагал кого-нибудь к принятию; тогда обсуждалось
сделанное предложение, и если оно принципиально принималось, то назначались
двое, которым поручалось навести возможно подробные справки о названном
лице. В следующем заседании добытые сведения обсуждались всеми и, если, они
оказывались достаточными, то брату, впервые предложившему, поручалось
узнать, желает ли то лицо вступить в масонство. По получении утвердительного
ответа выбирались два новых брата, которые обязаны были явиться к названному
лицу, каждый в отдельности, и, не называя себя, должны были проверить
предварительно его взгляды на разные вопросы, по установленному опросному
листу. Эти выбранные братья являлись всегда с карточкой впервые
предло-жившего, так что намеченному к принятию лицу нечего было опасаться.
По выслушивании доклада уполномоченных
братьев, ложа решала, принять или нет, и в случае согласия назначала
день приема. Таким образом, проходило четыре заседания, пока ложа решала
вопрос о принятии кого-нибудь. Такая строгая проверка казалось, вполне
гарантировала, чтобы в масонство не проник какой-нибудь провокатор. Ввиду
возможной провокации, решено было просить Верховный Совет в Париже дать
строжайший приказ всем ложам Франции никого из русских без предварительного
запроса нас о личности желавшего вступить, не принимать. Такое решение наше
было встречено с полным сочувствием, и просьба наша была уважена. Быть
может, такая мера нас только и спасла, что мы не были разоблачены. Затем,
имея в виду,что некоторые масонские знаки могли быть известны полиции, мы
решили ввести у нас, кроме общих масонских знаков, еще добавочные, наши
специальные знаки. И было решено никому не доверять, кто только делает
иностранный знак, а отвечать только после добавочного русского знака. Этим
также мы себя гарантировали.
Лучицким была выражена полная готовность вступить в масонство, и он был
принят. Тогда ему было поручено подготовить почву в Киеве. Он как раз в то
время уезжал на рождественские каникулы в Киев и мог заняться этим вопросом.
Верховным Советом было решено не откладывать с вопросом об установлении
сношений с западными масонами. Для этой цели были командированы Урусов,
Маргулиес и я. Маргулиес и Урусов должны были поехать в Швейцарию, Италию и
Будапешт, а я должен был поехать в Киев и Одессу, чтобы проверить на месте,
представляется ли возможность создать ложу, и затем проехать в
Константинополь, чтобы установить сношение с тамошними масонами и
младотурками и затем дожидаться Урусова и Маргулиеса, чтобы уже вместе с
ними ехать в Одессу и Киев для открытия лож. В самых последних числах
декабря 1908 г. мы выехали. Урусов и Маргулиес проехали в Париж, чтобы
заручиться рекомендательными письмами, а я в Киев. В Киеве я был обрадован
Лучицким, который сообщил мне, что ему удалось уже переговорить с бароном
Штейнгелем, депутатом Первой думы, и обнадежил меня, что к нашему
возвращению он рассчитывает иметь достаточное число, чтобы открыть ложу.
Проехал я в Одессу. Там я должен был говорить с присяжным поверенным
Ратнером, который был предварен о моем приезде Пергаментом. Так как
Ратнер не был еще масоном, то я не посвящал его в подробности нашей
организации, а поручил ему прозондировать почву, найдутся ли желающие
вступить в масонство, и обещал ему вернуться через две недели, чтобы
подробно поговорить. На другой день отходил пароход, и я уехал в
Константинополь. Прибыл я в Константинополь 3 января 1909 г., вечером. На
другой же день отправился я к Нарадунгияну -- это французский масон и член
партии младотурок, из армян. Он очень обрадовался узнать, с какой я приехал
целью, и тут же начал телефонировать приятелям. Большинство турок
принадлежит к итальянским масонам. Большинство масонских лож находится,
главным образом, в Салониках. Там же раньше, до переезда в Константинополь и
по возвращении из Парижа, находился и ЦК младотурок, так называемый комитет
"Единение и прогресс". В два дня На-рандунгиян познакомил меня с главными
масонами, находящимися в Константинополе. Познакомил меня также с депутатом
Карассо и Талат-беем. Карассо -- присяжный поверенный, из евреев, депутат
Салоник, он же был впоследствии выбран объявить султану Абдул-Гамиду о
ниспровержении. Талат-бей -- турок, также из Салоник, и был выбран товарищем
председателя палаты. Молодой Энвер-бей -- кра-савец, майор, гордость
младотурецкой партии и армии -- глава всего движения. Скромность его при
разговоре прямо чарует, а логичность его речи поражает всякого. Также
На-радунгиян дал мне возможность переговорить с представи-телем
дашнакгутиюнов. С Ахмет-Риза я решил не видаться до приезда Маргулиеса и
Урусова. Ахмет-Риза я знал еще когда комитет младотурков заседал в Париже.
Все собрания с младотурками происходили в ресторане Токатлиана. Это
единст-венный хороший ресторан. Хозяин Токатлиан -- армянин и масон. Над
рестораном шла перестройка; он устраивал в то время гостиницу, а также
особое помещение для масонской ложи. Свидания наши происходили не в общей
зале, а в потайной комнате, куда сам Токатлиан проводил каждого из нас
отдельно, незаметно от посетителей. Несмотря на конституцию, нужно было
младотуркам быть настороже, да и я не хотел, чтобы мои свидания были
известны. Приходилось быть очень осмотрительным, так как наше правительство
нисколь-
ко не стеснялось завезти российские порядки, и на улицах можно было
часто видеть русских сыщиков, которые даже в чужой стране не могли
преобразиться и отречься от традиционных зонтика и галош. В гостинице я
держал себя, как турист; на осмотр города брал нарочно гида, а когда
отправлялся на свидание, то шел один, пешком. Мне все-таки повезло: гид мой
оказался итальянцем и ярым революционером; его, оказалось, хорошо знал
Нарадунгиян. Через десять дней приехали Урусов и Маргулиес. Они побывали в
Швейцарии, Италии и Будапеште. Всюду они были радушно приняты, и нужные
отношения были установлены. Для Константинополя на имя Ахмет-Риза они также
привезли письмо от гроссмейстера масонов Лафэра. Ахмет-Риза уже знал о моем
пребывании и был предупрежден Таалат-беем и Каракассо, что я жду приезда
Урусова и Маргулиеса, чтобы побывать у него. Когда мы все трое отправились в
парламент и отправили Ахмет-Ризу наши карточки, то моментально были приняты.
Там в парламенте порядок такой: ворота парламента закрыты и охранены стражей
младотурков. Являющийся посетитель передает свою карточку чиновнику,
сидящему в будке, у ворот, и дожидается на улице; по получению разрешения
пропускается в ворота. Когда мы приехали и послали свои карточки и письмо к
Ахмет-Ризе, то мгновенно были приняты. Наверху лестницы встретил нас
Таалат-бей, а в дверях кабинета сам Ахмет-Риза. Встреча эта произвела на
стражу сенсацию настолько, что, когда мы в следующий раз отправились в
парламент, то уже не пришлось посылать карточек. Привратник -- младотурок
похлопал каждого из нас по плечу и сразу пропустил. Ахмет-Риза принял нас
чрезвычайно любезно. По принятому обычаю было подано кофе. В кабинете
находился Таалат-бей и какой-то оппозиционный принц. Просидели мы полчаса,
как подали Ахмет-Ризу две визитные карточки. Ахмет-Риза успел только
сказать: "Voila vous serez en compagnie des amis", как уже входил Гучков и
драгоман посольства Мандельштам. Увидав эту фигуру, мы моментально стали
прощаться с Ахмет-Риза и, не поздоровавшись с Гучковым, поспешили выйти.
Выходя, я сделал Таалат-бею масонский знак, что я хочу с ним говорить. Когда
мы были в коридоре, то я ему объяснил, какой "друг" Гучков и какой это
либерал. Таалат-бей очень благодарил, что я ему
это объяснил, и говорит мне: "Можете быть спокойны, что Гучков кофе не
получит". Да и вообще прием Гучкова, несмотря на то, что он явился
торжественно, в сопровождении драгомана посольства, был совсем другой.
Затем, когда началось заседание парламента, нас провели в ложу. Места для
публики были устроены довольно оригинально. Очень роскошные ложи в коврах
были уставлены большими мягкими креслами. Вероятно, особой надобности в них
нет. Публики почти нет, все только случайные иностранные посетители. Гучков
тоже был проведен в ложу, и ему все время объяснял и называл депутатов
Мандельштам, который тщательно нас рассматривал с удивлением, что многие
депутаты снизу нам кланяются. Конечно, от Гучкова он знал, кто мы такие.
Этого Мандельштама спустя год я имел случай встретить на вечере у
Брянчанинова в Петербурге. Он рассказывал про организацию младотурков, и я
еще раз убедился, как наши господа мало осведомлены в вопросах, которые
составляют главную задачу их службы. Все младотурки -- масоны, комитет
младотурок из десяти членов; каждый из этих десяти организует особый комитет
тоже из десяти; каждый из этих десяти организует снова группу из десяти и т.
д. Десять человек каждой группы знают только лицо, их сгруппировавшее. Кроме
масонской организации у них имеются фидаи, организация которых напоминает
организацию карбонариев. Присягают фидаи на мече и короне и никогда не
знают, кто [их ] приводит к присяге и где это происходит. Согласившегося
итти в фидаи ведут с маской на лице, чтобы он не мог догадаться, куда его
ведут. Дорогой провожающие меняются, и он таким образом не знает, кто его
вел. Затем, при испытании и при-сяге, снимают маску, а приводящие к присяге
лица сидят в масках. Система пропаганды в войсках у них, по словам
Энвер-бея, совсем была иная, чем у нас. У них вербовались только молодые
офицеры. Объясняется это тем, что молодого офицера легче пропагандировать.
Так как старшие, большей частью семейные и обеспеченные, труднее соглашались
на риск. Пропаганда между солдатами была строго запрещена; с офицеров
требовалось, чтобы они и жили в казармах, и возможно больше сближались с
солдатами и заботясь о них настолько бы их к себе привязывали, чтобы они
были готовы на всякий риск, чтобы защищать офицеров. Вот, так сказать,
главные основы, на которых делась пропаганда и судя по результатам
можно судить о правильности такой постановки дела. Мы пробыли еще десять
дней, встречаясь постоянно в потайниках ресторана Токатлиана. Из
Константинополя мы уже втроем направились в Одессу. Присяжный поверенный
Ратнер сообщил нам, что у него есть четыре человека, изъявивших желание
образовать масонства*. На другой день решено было их собрать в квартире
Ратнера и начать прием. Для образования ложи недостаточно было пяти лиц:
требуется наличность семи, чтобы образовать ложу. Поэтому мы решили принять
пока имеющихся налицо, а затем уже снова приехать устанавливать ложу, когда
найдутся желающие. Во время приема случилось маленькое замешательство,
которое нас несколько смутило. Из явившихся двое, узнав, что они будут
подвергнуты экзамену и должны будут подчиниться ритуалу, отказались от
вступления, говоря, что подчиняться и брать на себя обязательства они не
хотят. Смущены мы были потому, что нежелательно было, чтобы люди, не
вступающие, знали о существовании организации; но ручался за них Ратнер.
Кроме Ратнера были приняты: директор кредитного общества Суботкин и гласный
Думы Симяков. Когда мы ехали в Одессу, то всю дорогу Маргулиес хотел нам
доказать, каким громким именем он там пользуется и что его присутствие
гарантирует полный успех нашей миссии. Жалко было смотреть на него, когда
нам в Одессе заявили, что именно присутствие Маргулиеса вредит успеху и что
ни в коем случае при первой организации не хотят иметь еврея. Из Одессы мы
приехали в Киев. Тут у Лучицкого имелось одиннадцать человек. Состав лиц
здесь оказался чрезвычайно интересным: были профессора, общественные деятели
и даже товарищ прокурора судебной палаты Пахомов. Прием происходил в
квартире Лучицкого. Председательствовал князь Урусов, но почувствовал себя
нехорошо, передал мне предсе-дательствование, так что мне пришлось
устанавливать ложу, которой было дано название "Киевская Заря". Названия для
лож устанавливаются Верховным Советом. Наличность принятых лиц давала
возможность сразу установить ложу. Масте-
* Так в тексте. -- Прим. ред.-сост.
ром-наместником был избран барон Штейнгель, первым наблюдателем --
Литвинов, вторым -- Полторацкий, секретарем -- Вязлов и оратором -- Пахомов.
Такая организация считалась очень удачной, и она сразу начала себя проявлять
настолько, что через месяцев шесть приехал Пахомов в Петербург по поручению
братьев просить Верховный Совет командировать кого-нибудь для открытия
второй ложи. Это было летом, некого было посылать, и мной было передано
Пахомову, разрешаю открыть временно вторую ложу с тем, что осенью будет
кто-нибудь командирован для легализации. Председателем второй ложи был
выбран Пахомов. Московской же ложе было поручено открыть ложу в Нижнем
Новгороде. Велись переговоры об открытии лож в Саратове и Курске.
Приезжавшему с Кавказа Здановичу, принятому в Петербурге, поручено
подготовить организацию на Кавказе. Во второй очередной поездке
предполагалось посетить Лондон, Берлин и Швецию, но поездке этой не суждено
было осуществиться. По возвращении нашем из поездки, в феврале 1909 г., был
возбужден вопрос, что слишком многолюдные и частые собрания могут быть
опасны, поэтому было решено, оставляя главную ложу -- "Полярную Звезду" -- в
полном составе, для занятий образовать несколько отдельных лож; новых
братьев принимать уже в эти новые ложи, и лишь в особых случаях принимать в
главную ложу. Одну ложу назвали "Северное сияние". Мастер-наместник
Некрасов, первый наблюдатель -- Караулов, второй -- князь Эристов, оратор --
Черносвитов и секретарь -- князь Головани. Следующая ложа -- "Заря
Петербурга". Наместник -- Морозов, первый наблюдатель -- Кузьмин-Караваев,
второй -- Гордеенко, секретарь -- Демьянов, оратор -- Кармин. Наконец, было
решено организовать военную ложу. Наместником был Андреянов, оратором --
Масловский и секретарем -- Тимофеев- Хотя занятия шли регулярно и все
аккуратно собирались, но я лично часто бывал не удовлетворен. Мне часто
приходилось замечать, что между братьями нет настоящей близости, без чего
масонство обречено на смерть. Из Москвы все чаще приходили сведения, что все
очень недовольны Баженовым, который недостаточно конспи-ративен и часто
чрезмерно болтлив. Кем-то получено сведение, что Жихарев в подозрении у
социалистов-революционе-ров. По этому случаю был назначен суд, который не
нашел
ничего подозрительного и даже пожалел Жихарева, который искренно был
этим потрясен. Затем многих начала пугать систематическая травля в
черносотенной прессе против жидомасонов кадетов и в этом усматривали, что,
быть может, у правых имеются какие-нибудь сведения. Начали пугаться еще
больше, когда в Думе правые кричали, что им известна принадлежность
Маклакова к масонству. Многих испугала также появившаяся в "Русском знамени"
заметка, в которой говорилось, что могут назвать имя русского князя,
которого видели в ложе в Париже. Несомненно, это был намек на меня. Между
тем у Кедрина, во время обыска, когда нашли масонскую ленту и он заявил, что
принадлежит к французскому масонству, то не обратили даже никакого внимания.
Словом начало создаваться какое-то неопределенное настроение, начали
высказываться о временном прекращении занятий. На одном из заседаний
Маргулиес и Макаров, всегда особенно подчеркивающие свой радикализм, а при
малейших слухах готовые спрятаться и отречься от всей своей деятельности,
потребовали, чтоб комната у меня была преобразована в жилую комнату. Затем
потребовали, чтоб я показал диплом и клятвенное обещание. Только я их
достал, Макаров, не дождавшись никаких решений, как зверь бросился рвать
бумагу и так стремительно, что никто не успел произнести [и] слова. Все
начали кричать, кто протестовать, кто одобрять, нельзя ничего было
разобрать. Самый главный документ был уничтожен. Этот день -- последний день
масонства в России, и я еще раз убедился, что масонство не для русских.
Должны люди быть дисциплинированы, разве мог так Макаров позволить себе
такую выходку. Можно было находить опасным сохранять такой документ в
частной квартире, но уничтожать исторический документ было преступление,
которому нет названия. Наконец, в феврале 1910 года решено было созвать
собрание из 12 братьев для выяснения всех циркулирующих слухов и обсудить,
что дальше делать. Каждая ложа должна была отдельно обсудить вопрос и
делегировать двух братьев, снабженных мандатами. На собрание явились
Головин, Кальманович, Морозов, Гордеенко, Эрис-тов, Некрасов и я. Из Москвы:
Баженов, Урусов. Из Киева -- Вязлов, Полторацкий; из Нижнего Новгорода --
Кильвейн и Каминский; и от военной ложи -- Масловский и Макаров.
Председателем собрания был выбран Головин. Сперва хотели поставить
вопрос: закрыться или нет. Потребовав слова, я заявил от [имени] Верховного
Совета, что у настоящего собрания таких полномочий нет, что собрание может
только обсудить положение и высказать пожелания, предоставив каждой ложе
отдельно решать самой, продолжать ли занятия или заснуть временно (масонское
выражение). После очень долгих, горячих споров началась баллотировка.
Перевес был бы на стороне желающих продолжать работу, если бы депутат
Некрасов не нарушил данного ему его ложей определенного мандата не
прекращать работы. Голоса разделились; решение было предоставить ложам самим
решить дальнейшую судьбу. При таком неопределенном настроении ложи предпочли
временно уснуть. Таким образом, еще раз мы доказывали полную неспособность к
твердой организованности. Говорят, что многое теперь не ладится ввиду общего
переутомления, но я лично не могу с этим согласиться. Я объясняю недостатком
настоящей культурности всей интеллигенции. Думаю, что для идейной
организации недостаточно быть ученым, начитанным; нужно еще что-то такое,
чего недостает у нас. Уже одно то, что люди при идейной работе вносят личные
симпатии и антипатии -- некультурно. Некультурность наша в том, что не умеем
держать себя в известных рамках, не умеем подчиняться необходимой
дисциплине, не умеем исполнять в точности принятые на себя обязательства. Не
умеем относиться к себе с той строгостью, без которой работать нельзя.
Всякая организация нуждается в денежных средствах, без чего и работа
невозможна. Люди, вступающие в организацию, обязаны производить взносы. Люди
культурные такое обязательство ставят выше всего. Что же наблюдается у нас.
Большинство даже не думает об этом. Стоит невероятных усилий, чтобы
производить эти сборы. Не платят не потому, что не желают платить; нет, по
простой небрежности, халатности, потому что не хотят быть строже к самому
себе. Ведь это и есть некультурность. Почему в Европе простой рабочий сам,
без всякого напоминания, в определенный день и час является и производит
взнос. Потому что в нем сильно развито чувство долга, он сознательно
относится к делу, в нем есть эта культурность. Мне казалось, при создании
масонства, можно было во всех центрах иметь группы,
которые, разрастаясь могли бы проникать во все отрасли государственной
жизни и незаметно для самого правительства сдвинуть жизнь из стоячего
болота. На масонство я смотрел как на единственное средство объединить людей
разных лагерей, конечно прогрессивных, и объединить не на политической,
новой программе, а лишь на культурно-просветительной работе, на делах
городского управления. Для политики могли бы существовать ложи. Ведь в
Европе масоны очень различных направлений, люди с очень различными
политическими программами, но это не мешает существовать и для общей работы.
Есть ложи философские, культурно-просветительные, чисто благотворительные и,
наконец, специально социалистические радикальные. Сила масонства в том, что
в него входят люди различных слоев, различных положений и таким образом
масонство в целом имеет возможность действовать на все отрасли
государственной жизни. Если бы мы имели людей, тесно с нами связанных в
разных учреждениях, мы могли бы быть лучше осведомлены, мы вовремя знали бы,
что готовят господа Столыпины, Рач-ковские и им подобные, мы могли бы многое
предупредить, многое, может быть, изменить или смягчить. За короткое время
существования масонства оно уже сказалось в этом смысле. С введением
Столыпиным военно-полевых судов из гвардейских полков по очереди назначались
судьями старшие офицеры, полковники. Имея братом полковника Измайловского
полка Теплова, мы достигли того, что когда он бывал судьей, то ни одного
смертного приговора не было. Сенатором Дедюлиным, ревизовавшим Киевскую
губернию, делопроизводителем был взят наш брат Кармин -- секретарь Сената. В
то же время в Киев был переведен окончивший курс в инженерной академии наш
же брат, из военной ложи, Тимофеев. Узнав, что в составе ревизующих
находится Кармин, Тимофеев моментально поехал к нему, дал себя знаками
узнать Кармину и оказал ему чрезвычайно ценные услуги. Разве все это не
подтверждает мое мнение, что при посредстве масонства можно было бы
достигнуть очень многого. Ведь вот уже сказывалось значение масонства с
самого его зарождения и при том, что мы еще были в самом тесном кружке -- а
когда мы проникли бы всюду, чего только нельзя было [бы] сделать. А разве
малое значение имело, что в Киеве мы сумели
привлечь товарища прокурора Пахомова. Когда люди хотят служить идее,
они должны уметь отречься от личных чувств. Нельзя служить идее и во всем
первенствовать. Большой ошибкой было вводить людей узко партийных и
непримиримых, а такие у нас были. Есть люди, которые проникнуты чувством
противоречия, как например Колюбакин. Когда прекратилась настоящая работа
масонов, то многие собирались у меня для общей беседы.
ПРИЛОЖЕНИЕ 2
ГР. АРОНСОН МАСОНЫ В РУССКОЙ ПОЛИТИКЕ
1. Конспираторы.
Существовала в России, может быть, немногочисленная, но политически
влиятельная организация, представители которой играли весьма видную роль в
переломные годы русской истории -- в 1915-1917 годы, в эпоху первой мировой
войны и февральско-мартовской революции. Особенностью этой организации была
прежде всего ее засекреченность, доходящая до того, что спустя много
десятилетий ни один из ее участников не разгласил ни тайны ее состава, ни
тайны ее деятельности. Другой отличительной чертой этой политической
организации является пестрота, разномастность, разношерстность деятелей,
которых она объединяла -- людей, принадлежащих к разным, подчас враждующим
между собой партиям и группам, но стремящихся несомненно создать активный
политический центр не межпартийного, а надпартийного характера.
Таковы были русские масоны, члены последней по времени -- до
октябрьского переворота -- масонской организации, сведения о которой могут
быть собраны не без труда из раз-
ных рассеянных то тут, то там фактов или намеков. Достаточно привести
десяток имен известных русских политиков и общественных деятелей,
принадлежащих к масонской элите, чтобы подчеркнуть, что в данном случае мы
имеем дело не только с существенным фактором русской политики указанного
времени, но и с редким феноменом, мимо которого, однако, прошли почти все
историки эпохи, и о котором ничего не знает, кроме вызывающих скепсис
слухов, рядовой читатель.
Вот несколько имен из списка масонской элиты, которые на первый взгляд
кажутся совершенно не укладывающимися в одну организацию, на деле, однако,
тесно связанных между собой на политическом поприще: князь Г. Е. Львов и А.
Ф. Керенский, Н. В. Некрасов и Н. С. Чхеидзе, В. А. Маклаков и Е. Д.
Кускова, великий князь Николай Михайлович и Н. Д. Соколов, А. И. Коновалов и
А. Я. Браудо, М. И. Терещенко и С. Н. Прокопович. Что поражает в этом
списке, это буквально людская смесь, в которой так неожиданно сочетаются
социалисты разных мастей с миллионерами, представители радикальной и
либеральной оппозиции с лицами, занимавшими видные посты на бюрократической
лестнице -- вплоть до ... бывшего директора Департамента полиции. Что за
странное явление, особенно непривычное в русской общественной жизни, для
которой всегда были характерны полярность воззрений, сектантское начало во
взаимоотношениях, взаимные отталкивания!
Неудивительно, что многие, краем уха слышавшие о масонах, берут под
сомнение самый факт их существования, во всяком случае не без недоумения
встречают сообщения об их роли. Как? Масоны? -- говорят они. Мы знаем в годы
первой мировой войны о распутинской клике, имевшей связи при царском дворе,
мы слышали о великих князьях и генералах, пытавшихся уговорить двор пойти на
компромисс с Государственной думой. Широко известно было о политических
домогательствах кадет, о выступлениях трудовиков и социал-демократов. В
газетах мелькали имена ведущих русских политиков: А. И. Гучкова, П. Н.
Милюкова. Но о масонах ничего не приходилось ни слышать, ни читать. Может
быть, только о ... "жидомасонах", об этой фантасмагории, сочиняе-
мой в черносотенной печати и в тайной полиции, над которой принято было
смеяться*.
Для того, чтобы никому не было обидно, что он что-то важное упустил,
чего-то существенного не заметил в русской политике, стоит привести
успокоительное сообщение, что мы все, ничего не знавшие в свое время о
политическом масонстве, находимся не в плохой компании: П. Н. Милюков в
своих воспоминаниях, написанных в начале 40-х годов и изданных в 1955 г.,
сознается, что он ничего не знал о масонах. Касаясь рада явлений этого
порядка, он не решается и сейчас называть это масонством и прибегает к
довольно странным, окольным определениям: "Если я не говорю здесь ясно, --
пишет он, -- то это потому, что, наблюдая факты, я не догадывался об их
происхождении в то время и узнал об этом из случайного источника лишь
значительно позднее периода существования Временного правительства" (т. 2,
стр. 333). Иными словами, такой осведомленный человек, как Милюков, стоявший
в самом пекле политической и общественной жизни России, даже не догадывался
о деятельности и роли масонов, и только случайно, только много позже
февральской революции узнал об этом. Так основательно была, по-видимому,
засекречена, законспирирована деятельность масонов! Так тщательно скрывали
они факт своего существования и так усердно прятали концы в воду!
Надо сознаться, что читатели мемуаров Милюкова не без удивления
отметили его странную манеру выражаться, ни разу не упоминая имени масонов и
ограничиваясь какими-то намеками. Это тем более необъяснимо, что задолго до
второй мировой войны в печати говорилось о масонах, назывались
* Вот образец трактовки этого вопроса черносотенным "Русским знаменем":
"Человечеству угрожает новая опасн