йших государственных дел отстраненный. При таком положении на общественное мнение производили огромное впечатление многочисленные свидетельские показания по корниловскому делу, продолжавшие неуклонно попадать на страницы печати, сочувствовавшей мятежному генералу. Из всех этих показаний следовало с полной очевидностью, во-первых, что такая "негласная" Директория в составе правительства уже была, и состояла из Керенского, министра иностранных дел Терещенко46 и министра путей сообщения Некрасова47 ; во-вторых, что Керенский уже до мятежа обдумывал легализацию этого положения, создание "малого кабинета" и перенесение его из столицы в ставку главнокомандующего, с введением и этого последнего в состав "малого кабинета"; что именно на почве трений о составе малого кабинета и о способе его образования и возник конфликт Керенского и Корнилова, которых тщетно пытался соединить запутавшийся в этой игре Савинков. Выходило, что сам глава правительства стремился к диктатуре, лишь в особой ее форме, испорченной многоголовием, к олигархической ее форме; причем он понимал, что вряд ли в остальном правительстве он найдет сочувствие своему плану, со стороны же советских организаций он во всяком случае наткнется на самое решительное сопротивление. В этих условиях он должен был терпеливо ждать перехода в главных советах гегемонии в руки большевиков и какого-нибудь очередного большевистского "путча", чтобы на фоне ликвидации левого мятежа провести оправдываемую им "централизацию власти"; для легальности этой централизации требовался очень послушный, т[о] е[сть] по возможности более безличный состав правительства. Военные же круги, с Корниловым во главе, не понимали этой "политики дальнего прицела", с ее терпеливым выжиданием и работою Пенелопы48 -- попеременного надвязывания и распускания петель -- с вечным лавированием под ветром советских настроений. Они считали ее бесполезной и хотели объявления открытой войны советским организациям, их уничтожения, трактования небольшевистского социализма под одно с большевистским, переворота явного и прямого, а не замаскированного и не размененного на ряд квази-легальных частичных перемен. Логика при этом часто оказывалась на стороне военной группы. Она правильно полагала, что ждать с переменами в строении власти, пока большевики перейдут в наступление, опасно, ибо они, проученные первым неудачным (июльским) опытом49, на сей раз вряд ли перейдут в наступление ранее, чем у них будут серьезные шансы на успех. Не менее правильно полагали они, что демократию все равно не обманешь никакою испорченной и замаскированной формою диктатуры, что "директориальный" строй правления окажется для нее неприемлемым. А если так, то надо идти к чистой форме диктатуры и взять инициативу действий в собственные руки. Решительным моментом конфликта поэтому и был настойчивый призыв Корнилова, обращенный к Керенскому: приехать в ставку и оттуда объявить новый состав Временного правительства, вместе с выделением из него Директории. Драматический эпизод с разговором Керенского и Корнилова по прямому проводу, в котором Керенский притворно соглашался на корниловскую комбинацию и старался выведать планы главнокомандующего, обманно начав с ним разговор от лица бывшего министра Львова50, доверенного лица Корнилова, -- тот эпизод, который дал повод Корнилову потом утверждать, что не было никакого мятежа, а была лишь "великая провокация" со стороны министра-президента по адресу главнокомандующего, -- этот эпизод лишь символизировал собою всю ту путаницу взаимоотношений, которая создавалась вокруг вопроса о перестройке центральной власти под спудом, за кулисами, при почти полной неосведомленности широкого общественного мнения. Можно сказать поэтому, что корниловский "мятеж" застиг Россию врасплох. Общественное мнение и после ликвидации мятежа глухо волновалось, не разбираясь вполне в логике происходящего и лишь крупицами узнавая истину. Даже и высшие партийные и советские центры того времени не сразу могли охватить создавшееся положение. Протоколы заседаний Центрального комитета за сентябрь месяц показывают это с полною ясностью. Первое же заседание (от 2 сентября) отмечено решением отменить созыв Совета партии (высшего партийного органа в промежутках между ее съездами, составляемого из представителей Центрального комитета и всех областных организаций), и отложить также общепартийную экономическую конференцию, приблизительно на месяц. Это было решено ввиду невыясненности общего политического положения и трудности для Центрального комитета выступить с совершенно определенными предложениями, тем более, что в его собственной среде обострились разногласия и настроение было колеблющимся. То же решение отложить мы встречаем и в вопросе о "левом течении в партии". Именно в это время на ее левом крыле волнение достигло своего максимума: впервые пошла речь о возможности вступить, хотя бы вместе с большевиками, на путь свержения власти51. Момент казался для этого на редкость подходящим: старое правительство распалось, "преемственность власти" сохранялась лишь в лице единственного министра-президента Керенского, с трудом набиравшего новый состав кабинета министров, политика сильно дискредитированного, не замечавшего этой дискредитированности и пытавшегося возродить правительство, руководясь лишь своими личными взглядами и предпочтениями и стоя вне контроля каких бы то ни было серьезных общественных организаций. Партия, при всем недовольстве Керенским, разумеется, не могла не противостоять тяге к таким рискованным и азартным путям действия, как его свержение путем переворота; но она должна была противопоставить нервозным планам участия в большевистских авантюрах не один голый запрет, а и что-нибудь положительное, какой-нибудь практически осуществимый план влияния на демократизацию правительственной власти, в лице Керенского все более и более отрывавшейся от народа. Следующее заседание 4 сентября и нашло этот план в организации "Демократического совещания"52, которое может превратиться в "Предпарламент"53. Здесь была своя логика. Созыв Учредительного собрания все откладывался и откладывался, а дальнейшая бесконтрольность и безответственность Временного правительства, в котором преобладало персональное начало над общественным, становилось неприемлемым. Идея "предпарламента" и сводилась к тому, чтобы придать будущему правительству, которое просуществует до Учредительного собрания, хоть какой-нибудь, хоть несовершенный по системе выборов, но все-таки контрольный аппарат. Кроме того, Демократическое совещание должно бы "разрешить кризис власти": полагаться далее в этом отношении на предусмотрительность и находчивость одного человека партийный центр считал уже невозможным. Найдя такой выход из положения, Центральный комитет, казалось, имел среднюю линию между партийными крайними правыми, желавшими предоставления Керенскому carte blanche54, и такими же левыми, готовыми просто кричать "долой Керенского! Пусть он сдаст свою власть в руки Совета Рабочих, Солдатских и Крестьянских Депутатов"55. В этом же заседании был внесен запрос о "статьях тов. Чернова в "Деле народа""56. Этими статьями центральный орган партии впервые совершенно прямо и открыто занял позицию против Керенского. До тех пор в нем время от времени появлялись статьи, выражавшие недовольство той или иной стороной деятельности правительства. Таким образом, формальная принадлежность главы правительства к ПСР не связывала и органу партийного центра рук, не мешала относиться к разным шагам его критически. На этот раз впервые над общею политикой Керенского произносился в центральном органе партии отрицательный, и достаточно суровый, приговор. Для некоторой части партии это было сенсацией. С правой стороны раздались протесты. Ввиду отсутствия на этом заседании самого автора статей было постановлено запросить от него объяснений и лишь после них иметь суждение по существу дела. Характерно и третье постановление, принятое на том же заседании, -- отправить заслуженного ветерана партии А.Ю. Фейта57 в Казань для разбора и улаживания конфликта в рядах Казанской организации, кончившегося расколом последней. "Правые" и "левые", еще уживаясь в центрах, начали раскалываться в провинции. На следующем заседании, 6 сентября, основной конфликтный вопрос -- о статьях против Керенского -- был рассмотрен в присутствии В.М. Чернова, решительно поддерживавшего свою оценку общей линии поведения Керенского и доказывавшего, что иной оценки, при верности общему духу воззрений партии на революцию, быть не может. Лидер правого крыла Авксентьев обосновывал свой взгляд, по которому партия никоим образом не должна ослаблять позиции Керенского, который является единственным лицом, способным связывать социалистическую демократию с несоциалистической и тем обеспечивать Временному правительству широкую общественную базу, без которой оно потеряет свою прочность. Прения перешли на совершенно различную и даже противоположную трактовку проблемы, возможна ли далее эта связь без полной потери популярности Временного правительства в широких рабочих и крестьянских массах, которые в этом случае станут легкой жертвой большевистской демагогии. В результате прений имело место голосование, при котором только два члена ЦК, внесшие запрос, оказались неудовлетворенными объяснениями автора статей, два -- в том числе сам автор -- воздержались, а 9 членов признали мотивы В.М. Чернова правильными. В духе этого постановления было решено поручить редакции "Дела народа" составить особое заявление об отношении партии к Керенскому. Однако на следующий же день в несколько ином личном составе и в отсутствие В.М. Чернова вопрос был частично пересмотрен: семью голосами против шести решено было представленного редакцией заявления не печатать и "пройти инцидент молчанием". Тут же было постановлено дать право отдельным членам редакции в случае несолидарности со статьями В.М. Чернова заявить об этом на страницах партийного органа; вообще же было высказано пожелание, чтобы партийная пресса "при самой строгой и решительной критике правительства не допускала дискредитирования отдельных членов правительства из числа социалистов и личных нападок на них". За это высказалось восемь голосов, против -- два, и трое воздержались, мотивируя это тем, что данная мысль, высказанная в общей форме и безотносительно к инциденту, есть азбучная истина, стремление же пристегнуть ее к вопросу о статьях против Керенского есть замаскированная попытка -- в случайно несколько ином составе собрания и в отсутствие автора статей -- если не пересмотреть, то ослабить уже состоявшееся решение ЦК, к тому же принятое на специально для этого вопроса собранном заседании. Ввиду остроты относящихся сюда вопросов собранию было предложено, кроме того, обсудить статью известного писателя, члена редакции и Центрального комитета В.В. Лункевича58, посвященную демонстративным выступлениям против партийной тактики со стороны "бабушки русской революции" Е.К. Брешковской59 (горячей поклонницы Керенского). Большинство высказавшихся признавало, что эти выступления -- больное место партии, но что, принимая во внимание престарелый возраст и прошлые заслуги Брешковской, лучше данного вопроса в прессу не выносить, обходить эти выступления молчанием и потому статью В.В. Лункевича не печатать. 11 сентября был заслушан Центральным Комитетом информационный доклад военного министра генерала Верховского. Не будучи членом ПСР, генерал Верховский этим докладом хотел засвидетельствовать свою высокую оценку роли ПСР в установлении нового демократически-республиканского строя и содействии укреплению боеспособности армии на прочной основе ее демократизации. Генерал Верховский нарисовал яркую картину распада армии в результате Корниловского выступления, особенно ввиду того, что непосредственно после объявления Корнилова мятежником армия получила приказ правительства -- продолжать выполнять его оперативные распоряжения. Ни один человек не хотел верить, чтобы такое, противоречащее всему предыдущему, распоряжение могло быть подлинным. Вообще необыкновенно участились случаи нападения солдат на офицеров, выстрелов и бросания гранат в окна офицерских собраний и т. п. Верховский считал, что удержать солдат в окопах можно лишь в том случае, если одновременно им публичными демонстративными актами власти будет доказано, что у нее нет никакого намерения затягивать войну, а наоборот, делается все возможное для приближения демократического мира. Верховский, далее, доказывал, что личный состав армии чрезвычайно раздут, что армию такой численности в данный момент невозможно снабдить и прокормить, что сравнительно с числом бойцов слишком велико число обслуживающих их и т. д. Все это требует сокращения численности армии, но придания воинским соединениям более ударного характера, радикальной чистки командного состава от элементов, возбуждающих полное недоверие солдат и вообще целого ряда коренных реформ. Верховский не скрыл, что в составе Временного правительства по отношению к нему создалась сильная оппозиционная группа и что сам министр-президент занял такую неопределенную позицию, что Верховский опасается, как бы его с его планами реформ не выдали [с] головою этой оппозиции, -- в частности, не прощающей Верховскому ни его попытки открыть военные действия против мятежной ставки и Корнилова, ни его стремления установить дружную совместную работу с советами, вплоть до их левого, большевистского крыла, где оно держится в границах некоторой умеренности и лояльности. Доклад произвел такое тягостное впечатление картинами разложения армии, что вопрос "о конструкции прочной республиканской власти" пришлось отложить. В том же собрании пришлось снова заняться вопросом об отклонении от партийной дисциплины на местах. В этом смысле было доложено о почти большевикообразной агитации старого члена партии, бывшего каторжанина Прошьяна 60, в Гельсингфорсе61 и решено было отозвать его оттуда в мягкой форме, но совершенно решительно; доложено было и о том, что вследствие нечеткости партийной линии руководящих партийных работников в Гельсингфорсе -- Прошьяна, Устинова62 и некоторых других -- большевики захватывают под свое влияние матросские массы, не встречая отпора. Положение было признано настолько серьезным, что решено было командировать в Гельсингфорс В.М. Чернова для выяснения и выпрямления партийной линии поведения. Несколько ранее, как указано выше, пришлось командировать специально в Казань для обследования тамошних распрей, неурядиц и раскола в организации одного из ветеранов революции и партии А.Ю. Фейта. При этом впервые было отмечено опасное для партии явление: в Казани большинство организации, откинув обязательную партийную дисциплину, открыто брало более левый, сравнительно с партией, курс; это дало право меньшинству не подчиняться большинству, и, во имя верности партии, отклониться; но, по ближайшему ознакомлению с позицией отколовшегося меньшинства, оказалось, что и оно не сообразуется с партийной линией поведения, а берет курс значительно правее. И далее, на собрании 12 сентября, была заслушана целая серия докладов людей с мест. Доклад из Москвы трактовал специально "о партийной розни" и, в частности, о протестах со стороны некоторых организаций против статей Чернова. Об обострении разногласий в рядах партии упоминали и другие доклады. В связи с констатированием этого разнобоя в партийных рядах явилось опасение, как бы на Демократическом совещании партия не оказалась разделенной, а потому и не утратила своей руководящей роли. После долгих и порою острых прений были приняты очень жесткие в смысле дисциплины постановления. Партия должна выступать как безусловно единое целое. Особенно же едины должны быть выступления Центрального комитета. Тут не может быть места индивидуальным выступлениям. В случае решительного несогласия отдельного члена ЦК с большинством он не имеет права публично говорить об этом несогласии; максимум дозволенного для него в Демократическом совещании, советских организациях и т. п. -- это воздержание от голосования, однако без права мотивировать свое воздержание. Лишь в закрытых партийных собраниях члены ЦК имеют право говорить о своих разногласиях с его большинством; но и здесь ЦК может оговаривать особые случаи или вопросы, в которых возможность всякого разговора о разногласиях и особом мнении устраняется. Только как будто обеспечив таким образом будущее единство выступлений, Центральный комитет перешел к вопросу, столько раз откладываемому -- о конструкции будущей правительственной власти. Одна группа с Черновым во главе устанавливала прежде всего, что кадетская партия как целое несомненно была на стороне Корнилова во время мятежа и потому никоим образом не может быть представлена в правительстве, защищающем демократическую революцию. Тяга к военной диктатуре конституционно-демократической партии не случайна. Она -- продукт общей эволюции этой партии и тесно связана с ее позицией в аграрном, рабочем, национальном и военном вопросе. Возвращение кадетов в правительство сделает его неустойчивым и поразит его бесплодием. Во всех основных вопросах государственной жизни -- об аграрной реформе, о защите прав рабочего на стабилизированную реальную заработную плату и на контролирующее участие в управлении производственным процессом, о децентрализации и правах национальностей, о демократическом мире -- министры-кадеты занимают позицию, противоположную министрам-социалистам. Ни те, ни другие оказываются поэтому недостаточно сильны для того, чтобы доставить торжество своей политике63, но достаточно сильны, чтобы помешать противникам проводить их политику. В результате власть оказывается стерильной. Она неспособна ни на один решительный шаг, ибо, сделав его в том или другом духе, она вызывает правительственный кризис и демонстративный уход в отставку той или другой стороны. Правительство, способное лишь на взаимонейтрализацию составных частей, не заслуживает даже имени правительства; оно бессильно на зло и на добро; своим топтаньем на одном месте в эпоху, требующую больших решений и больших дел, оно теряет последние остатки былого престижа. Существование такого правительства -- прямая опасность для демократического и республиканского режима: тягучей бесплодностью своего прозябания оно для многих справа, так и слева, -- живой аргумент за свою противоположность -- за "твердую и единую власть", за диктатуру. Теперь, после того, как явные корниловцы так явно и безысходно провалились, заключить мир и союз с корниловцами стыдливыми и замаскированными -- ни с чем несообразно; это значит дразнить массы, а до чего их можно додразнить -- это превосходно понимают большевики, которые только потирают руки при виде того, как самоубийственно компрометируют себя восстановлением изжитых жизнью союзов центровые социалисты. Лидеры правых и правоцентровых настроений, напротив того, доказывали, что нельзя всю партию кадетов обвинять в соучастии с корниловцами; что в ней есть элементы, чистые от всякой связи с ними; что в кадетской среде есть чрезвычайно большое количество квалифицированных общественных деятелей с большим опытом практической земско-городской и государственной работы; что нельзя с легким сердцем ставить крест на них и этим отбрасывать от революции разные промежуточные элементы, в чьих глазах работа оппозиционного "Прогрессивного блока"64 Государственной думы и роль думских элементов в начале революции окружают известным ореолом имена людей, поскользнувшихся на корниловском движении. Кадетская партия -- все же самая левая из буржуазных партий. Правда, она увлеклась чисто партийной враждой к сменившим в правительстве ее деятелей представителям рабочего и социалистического движения. Но есть опасность, что ультимативный отказ ей в допущении в состав правительства будет понят, как отказ от сотрудничества со всею несоциалистической Россией. Другое дело, если бы, например, удалось привлечь в состав кабинета некоторых крупных, прогрессивно настроенных деятелей торгово-промышленного мира или некоторых кадетски мыслящих людей не в качестве представителей партии, а персонально, в качестве деловых фигур, специалистов. Словом, представители этого крыла ЦК, идя на уступки, подчеркивали, что согласны не настаивать на образовании правительства по соглашению с кадетской партией, а лишь на сохранении коалиции также и с "цензовыми" элементами65 русской общественности. Равным образом они уже не отрицали ошибок прежней правительственной коалиции: ее отрыва от общественного контроля и ответственности перед органами демократической общественности, ее бездейственности в вопросах внешней политики. Обсуждение кончилось компромиссом. В принципе было принято 1) продолжение коалиции с цензовыми элементами, но при непременном условии твердой внешней политики в духе русской революции и ликвидации безответственности власти, 2) Временное правительство и впредь, до созыва Учредительного собрания, должно быть ответственным перед некоторым временным органом (Предпарламентом), который должен быть создан из представителей организованных сил страны, причем цензовым элементам в этом органе может быть отведено лишь меньшинство мест и 3) Созыв Учредительного собрания не должен быть более откладываем. Первое из этих предложений было принято 10 голосами против 2, второе -- 8-ю против 1 при 2 воздержавшихся, и третье -- единогласно. Единогласно же было решено придать третьему требованию ультимативный характер. Этот ультимативизм, впервые прозвучавший в разговорах ЦК с правительством, требует особого пояснения. Он является заключительным аккордом целой эпопеи долгой предыдущей подспудной борьбы за срок созыва Учредительного собрания. Трудовая демократия с самого начала заручилась обязательством первого Временного правительства (буржуазного состава, с единственным "советским" человеком А.Ф. Керенским в своей среде, в качестве "заложника демократии", как шутили тогда) возможно скорее созвать Учредительное собрание, не используя военных обстоятельств для его откладывания. Не встретив в этом пункте ожидаемого сопротивления, на этом первое время советские деятели и успокоились, хотя время от времени, по раз заведенному порядку, требование поспешить с созывом Учредительного собрания на различных советских съездах, конференциях и митингах повторялось. Вместо "немедленного" созыва Учредительного собрания началась чрезвычайно медлительная подготовка к нему. Конечно, перед глазами деятелей того времени не было опыта целого ряда послевоенных революций, который свидетельствует, что Учредительное собрание, не собранное немедленно, или теряет всякие шансы быть собранным или, будучи собрано, лишается возможности полновластно и беспрепятственно выполнять свои функции. Быть может, если бы эта истина сознавалась, буржуазные партии не старались бы так упорно оттягивать его созыв, а трудовые и социалистические не отнеслись бы так формально к вопросу о преодолении сопротивления. Главною причиною затяжки с Учредительным собранием было то, что с[оциал]-д[емократическая] партия 66 ультимативно настаивала на соблюдении всех формальностей процедуры по организации выборов. В особенности требовала она, чтобы списки избирателей были составлены не какими-нибудь самочинными "органами народной власти", возникшими на местах, но правильно избранными новыми демократическими органами самоуправления. Было бы трудно отвергать -- да никто и не отвергал, что именно такие органы были бы самыми подходящими для нормальной организации выборной процедуры в национальное законодательное собрание. Но беда была в том, что время-то переживалось самое ненормальное, а требуемая придирчивыми законниками безупречная процедура оказывалась слишком громоздкою и потому необходимо отстающею от лихорадочного темпа жизни страны. Это зло было усугублено еще тем, что и с насаждением правильных демократических органов самоуправления правительство -- т[о] е[сть] руководящая им к[онституционно]-д[емократическая] партия -- не спешила. Закон о местном самоуправлении был издан только вторым Временным правительством (коалиционного состава)67. При огромности России, плохих путях сообщения и слабой культурности населения все новые законы вообще очень туго входят в жизнь и воспринимаются массовым сознанием. Когда же речь идет о законах, по которым должно организоваться на местах самоуправление, что предполагает самодеятельность и демократическую самоорганизацию населения, то здесь требуются очень большие промежутки времени. В ряде местностей России, кроме того, существовали совершенно специфические трудности для введения в жизнь самоуправления. В целом ряде мест аборигены, глубоко некультурные инородцы, были трудно соединимы с пришлым, высшим по культуре русским населением. В некоторых, средних по культуре местах -- или даже с культурой выше среднего уровня -- как в Предкавказье, земские самоуправления долго не могли привиться вследствие непопулярности своего имени: "земское" самоуправление напоминало не только о старом, помещичьем земстве, но и о земском суде68, о земском начальнике69 и т. п. учреждениях старого режима, нелюбимых населением. И новое "земство" сначала натолкнулось на что-то вроде молчаливого, пассивного, но тем более упорного бойкота. Словом, когда, после всех откладываний и запозданий, в начале второго года революции, Учредительное собрание открыло свои работы, во многих глухих местностях России новые демократические органы самоуправления так и не успели еще организоваться. Опоздание с выработкой и опубликованием закона о новом местном самоуправлении, рикошетом предопределившее еще большую запоздалость в созыве Учредительного собрания, на первый взгляд представляется совершенно необъяснимым. В самом деле, еще в доконституционный период либеральные земства выступали с проектами своей демократической реорганизации; в Государственной думе кадетская партия одно время, по тактическим соображениям избегая конфликта с правительством по острым вопросам дня, сосредоточилась на разработке, так сказать, "впрок", в запас для будущего, целого ряда самых различных законопроектов, среди которых видное место занял законопроект о местном самоуправлении. Имея за своей спиной такой длительный опыт, кадетское Временное правительство могло бы уже через несколько дней дать стране вполне разработанное положение о местных земствах и думах. И оно тем более должно было бы это сделать, что без такого закона на местах водворился изрядный хаос и пестрота. Старые думы70, мещанско-купеческие, и старые земства, дворянско-земледельческие, с революцией теряли всякий авторитет и всякое признание. Поэтому их либо совсем объявляли распущенными, либо предоставляли им право избрать из себя некоторое количество лиц, попадавших в местное революционное самоуправление, либо, наконец, думу оставляли, но довыбирали к ней -- часто на началах "паритета" -- представителей советских, профессиональных, партийных и т. п. организаций. Дело не всегда обходилось гладко, и случалось даже, что в одном месте разными способами выбиралось и составлялось одновременно два органа местной власти, чтобы затем оспаривать друг у друга правомочия и даже пытаться справиться с конкурентом посредством ареста. Так "самотеком" создавалось на местах не подлинное самоуправление, но более или менее случайный неустойчивый суррогат его. Понятие о праве и власти в населении систематически подрывалось. Впоследствии, когда пришли правильные органы местной власти, они застали укоренившуюся привычку самочинного, самоуправного проявления власти любой едва-едва организованной группы; и сами новые органы самоуправления были встречены как еще одна из многих этого рода групп, к тому же не могущая равняться с другими в "праве давности". Казалось бы, что именно партия кадетов более всех должна была восставать против этого положения, более всех должна была стремиться скорее создать прочный правовой порядок на место самочинного и самоуправного. Спрашивается: почему этого не случилось? Почему кадеты так опоздали с местным самоуправлением и многократно добивались откладывания Учредительного собрания? Здесь действовали мотивы частью бессознательные, частью же очень и очень обдуманные и расчетливые. К бессознательным мотивам принадлежали настроения "медового месяца" революции. В это время Временное правительство до такой степени заваливалось всевозможными выражениями сочувствия, адресами, поздравлениями, изъявлениями преданности и благодарности за совершенный переворот (которого оно вовсе не совершало, но лишь шло в хвосте событий, часто против воли и упираясь), что у него просто не было никаких побуждений укорачивать это "именинное" свое состояние. Затем подошел -- вернее, как-то незаметно подкрался -- период осложнений, и правительство тяжело ощущало не себе непостоянство настроений "улицы", "толпы", и не только простонародья, но и так называемой "культурной черни". В это время господствующая в правительстве партия кадетов и должна была найти линию поведения, которая вывела бы власть из тупика, снискала ей точку опоры в соответствующих общественных слоях и на соответствии ее поведения их интересам возвысила бы ее авторитет. Партия кадетов этого сделать не сумела. И неудивительно. События застали ее врасплох. К революции партия отнюдь не готовилась, напротив, боялась ее. Если когда-то, на заре своего возникновения, партия кадетов и ощущала некоторое обаяние раньше ее окрепшего и успевшего закалиться в героически-неравной борьбе революционного движения, то уже в течение первой русской революции 1905--1906 гг. она успела радикально излечиться от всяких революционных симпатий и социалистических влияний на ее идеологию. Умнейший и последовательнейший из ее лидеров, П.Н. Милюков71, твердо заявил, что партия к[онституционалистов]-д[емократов] представляет собою не оппозицию Его Величеству, а оппозицию Его Величества. И с тех пор вся тактика партии сводилась к тщательному отгораживанию себя от всего, что не укладывалось в рамки царской легальности, и к не менее старательному "обволакиванию" династии и ее влиятельнейших слуг. Она ставила свою ставку на превращение старой царской бюрократии в "отработанный пар", на необходимость влития свежей крови в дряхлеющий режим; словом, на то, что сама династия подпустит ее людей к власти и поступится в их пользу -- в пользу представителей благоразумной и умеренной общественности -- некоторыми своими прерогативами. Война давала партии возможность сыграть на приподнятом национальном чувстве; во главе деятелей земско-городских72 и военно-промышленных учреждений73 она пробивала себе путь к власти доказательствами, что бюрократические методы управления ведут страну к поражению и что приход партии к власти есть единственный шанс избавиться от поражения и восстановить шансы на победу. Максимум революционных дерзаний партии в это время заключался в сочувствии дворцовому перевороту, который искал бы себе оправдания в либеральном режиме и политике доверия к "организованной общественности". Но партия оказалась лицом к лицу с совершенно иною ситуацией. Династия пала, вместе с нею пал и весь монархический режим. К[онституционно]-д[емократическая] партия попробовала бодро идти в уровень с жизнью и из партии конституционной монархии превратилась в партию республиканскую. Она "приняла" и революцию и республику и попыталась даже их возглавить. Но оправдывать и республику и революцию она умела лишь как средство для победы в мировой войне. Поэтому она требовала полного подчинения всех заявлявших о себе интересов и чаяний одному высшему интересу -- интересу войны, войны до победного конца. Но массы -- как солдатские и рабочие, сделавшие революцию, так и крестьянство, к ней присоединившееся, -- делали революцию вовсе не во имя войны; скорее наоборот, затяжная, кровавая, неудачная, непосильная война толкнула их к революции. Часть этих масс дошла до того, что вообще ничего не желала слышать о войне; другая часть, более спокойная, уравновешенная и организованная, принимала войну скрепя сердце, не видя возможности немедленно прекратить ее. Чтобы оставаться в контакте с массами, чтобы не порвать с ними, нужно было по крайней мере доказать им, что правительство не позволяет себе ни шага, ни жеста, способного затянуть войну хотя бы на день дольше, чем то безусловно неизбежно; что, напротив того, оно ищет малейшей возможности придвинуть дело мира, -- наивозможно более справедливого и демократического мира; что и союзников своих власть новой России всеми мерами пытается склонить именно к этой тактике. К[онституционно]-д[емократическая] партия не могла найти общего языка ни с тою, ни с другою частью массы. И скоро она убедилась, что ей нет никаких шансов стать массовою партией. Только деятели трудовой демократии, только революционеры и социалисты встречали в массах сочувственный отголосок. Более того, эти массы заставляли самих социалистов, приспособляясь к политической акустике момента, поднять тон своих объяснений с представителями буржуазной демократии. При самодержавии, когда социализм и революция ютились глубоко в подполье, кадетская партия почти монополизировала в своих руках гласное, публичное представительство реформаторских и освободительных идей. И, предаваясь иллюзии, она порою говорила: "мы не партия, мы -- всенародная оппозиция". Она, казалось, могла рассчитывать, что при нарождении демократического режима и представительных учреждений она окажется не только самой парламентски-опытной и талантливой, но и самой многочисленной партией. Вот этой-то естественной иллюзии жизнь прежде всего нанесла сокрушительный удар. Теснимая социалистами по всему фронту, терпя поражение на всех муниципальных и земских выборах, отброшенная настроением аудитории от всей "митинговой" жизни, играющей столь видную роль в революции, партия кадетов сразу приобрела психологию обиженной, оттертой, непонятой, не оцененной по достоинству, и даже более того -- очерненной в глазах народа партии. Неспособная разглядеть в этом обстоятельстве хотя бы крупицу собственной вины, партия стала явно болеть болезнью озлобленности и раздражения против общего режима и общего хода событий. Надежды победить на выборах и даже просто сыграть сколько-нибудь значительную роль в Учредительном собрании разлетелись как дым. День этих выборов был уже не желанный день, а день гласного объявления банкротства. К нему идти можно было только против воли, со стиснутыми зубами. На этой психологической почве в рядах кадетской партии вырос и расцвел взгляд, что сейчас страна больна, что военные потрясения и тяготы, туго натягивая все социальные связи и перегружая тяжестью своею выносливость масс, создали народную политическую лихорадку, пароксизм которой необходимо переждать. Иными словами, выборы в Учредительное собрание надо во что бы то ни стало отсрочить до конца войны. Если война кончится победою Антанты74, то участие в ней России будет широко вознаграждено приобретением новых территорий и денежным вознаграждением за произведенные войною разрушения. Такой блестящий результат неминуемо будет сопровождаться подъемом национального чувства, и под знаком победоносного патриотизма выборы дадут результаты, убийственные для социалистического интернационализма и пацифизма. Таковы были соображения, которые заставили партию кадетов как можно дольше оттягивать созыв Учредительного собрания. Однако, раз торжественно отказавшись от "использования военных обстоятельств для отсрочки Учредительного собрания", кадетская партия была лишена возможности декларировать публично истинные мотивы своего поведения (а может быть, даже и самой себе сознаться)75. Отсюда ее доктринерское требование отсрочки Учредительного собрания для большего совершенства формальной процедуры подготовки выборов, что в условиях революции выглядело упрямым и комическим педантизмом. Однако такие люди, как Керенский и сплотившиеся вокруг его имени скороспелые новобранцы трудовой демократии (так называемые "мартовские социалисты"76) из среды интеллигенции и средних классов, практикою коалиции с кадетскими элементами были приведены к незаметному для них самих пропитыванию настроениями кадетских и кадетствующих кругов. Отсюда и получилось, что после первого обещания собрать Учредительно собрание летом почти тотчас же начались разговоры о необходимости более длительной подготовки выборов, а затем новые и новые отсрочки намеченного дня выборов и дня открытия Собрания. А так как не было ни одного крупного социального вопроса, указания на неотложность разрешения которого кадетская партия не парировала бы ссылкой на неправомочность его решения Временным правительством без и до Учредительного собрания, то оттягивание последнего вместе с тем становилось и оттягиванием удовлетворения законнейших и элементарнейших потребностей революционной страны. В вопросе об Учредительном собрании, как в некоем узле, сходились нити всех прочих "проклятых вопросов" того исторического момента. Ультимативное требование от лица с[оциалистов]-р[еволюционеров] "долее ни в каком случае созыва Учредительного собрания не откладывать" было некоторым частичным реваншем левоцентрового течения партии за целый ряд решений ЦК, явившихся продуктом союза между его правым крылом и правым центром. Решение, однако, оказалось запоздалым; к тому же Временное правительство вовсе не собиралось капитулировать перед ультиматумом с[оциал]-р[еволюционной] партии, зная, что по крайней мере в ЦК большинство согласилось на эту ультимативность лишь для того, чтобы смягчить остроту своих отношений с левым центром и избежать полного с ним разрыва. То же относится и к признанию, впредь до созыва Учредительного собрания, принципа ответственности Временного правительства перед будущим "Предпарламентом". Правая, а частью и правоцентровая группа в среде Центрального комитета стремилась не столько к скорейшему устранению бесконтрольности и безответственности Временного правительства, сколько к тому, чтобы в созываемом ради этого Демократическом совещании смягчить позицию советских элементов давлением на них более промежуточных элементов (в особенности кооператоров), настроенных гораздо более умеренно. Так как, с одной стороны, в советах сильно возрастала большевистская группа, а с другой, в партиях небольшевистских все сильнее становилось левое крыло, то явно приближался открытый конфликт Временного правительства с советами. Правоцентровая группа старалась во что бы то ни стало избежать этого конфликта до Учредительного собрания, когда конфликт сам собою исчез бы: во-первых, потому что Временное правительство сложило бы с себя власть, и родилось бы новое правительство -- из парламентского большинства; во-вторых, потому что -- как предполагали правые социалисты -- с созывом Учредительного собрания миссия советов так же кончается, как и миссия Временного правительства, и они конч