угое: ссылка на рабочее происхождение Маленкова вообще не
верна, так как Маленков вышел не из рабочей семьи. Правда, позднее он учился
на Рабфаке, но ни он сам, ни его отец, ни вообще кто-либо из его близких
никогда не стояли за рабочим станком. Маленков вышел, действительно, из
плебейских низов старой России, но это были совсем не рабочие, не
пролетарские низы. Его отец был крестьянином-кулаком (в настоящем, а не в
большевистском значении этого слова) и прасолом-скупщиком, настоящим
"пауком-мироедом", обирающим целую округу, на которого Маленков-сын походил
не только по внешности.
Именно от отца Маленков-сын получил в наследство ту основу, на которой
вырос его теперешний облик. Но это была только основа. Наследство,
полученное от прошлого, Маленков-сын в такой мере развил и приумножил, что
его теперешние отличительные признаки вообще правильнее будет считать не
унаследованными, а благоприобретенными. Свои теперешние грубость и
безграничную жестокость он не принес из отцовского дома, а воспитал в себе в
аппарате советской диктатуры, в его канцеляриях и застенках. И если они для
чего-либо характерны, то не для рабочего быта старой России, не для старой
России вообще, а для тех новых отношений, которые коммунистическая партия
взрастила в аппарате диктатуры. В ней, в этой грубости, нашло свое внешнее
выражение то чувство безграничного презрения к людям, к человеческим жизням
и к человеческому достоинству, ко всему человеческому в человеке вообще,
которое, конечно, имелось в зароды-
ше в старой России, но которое только теперь, под советской диктатурой,
заполнило весь быт человеческого общества.
Маленков был продуктом этой среды. Именно она его создала, обработав
его по образу и подобию своему, подогнав под выработанный ею стиль. Его
грубость потому и производила такое впечатление на наблюдателей, что она
неразрывно была связана с беспощадностью и жестокостью, с полной
бесчеловечностью.
О происхождении Маленкова и о ранних годах его жизни нет никаких
официальных сведений. Из советских биографических справок мы знаем только,
что он родился 8 января 1902 г. (тогда было 26 декабря старого стиля 1901 г.
т. е. второй день старого русского Рождества) в Оренбурге, и что он в
возрасте "18 лет вступил добровольцем в ряды Красной армии и с 1919 до 1922
г. был политработником эскадрона, полка, бригады, политуправления на
Восточном и Туркестанском фронтах", причем формально в коммунистическую
партию он вступил в апреле 1920 г. Это все, что говорят официальные
советские источники о детстве и юности Маленкова. Нет ни слова ни о
родителях, ни о школе, где он учился, ни вообще о том, что он делал в
течение первых 18 лет своей жизни, до вступления в ряды Красной Армии.
Маленков по происхождению из крестьян села Дедово, расположенного
сравнительно недалеко от Оренбурга, к северо-востоку от него. Если в
середине 1860-х гг. в нем числилось 212 дворов с 2114 жителями, то через
четверть века, к началу 1890-х гг., оно выросло до 528 дворов при 3700
жителей. Церковь, школа, почта и телеграф, три водяные мельницы, две ярмарки
в году, базар еженедельно по субботам -- таковы официальные данные об этом
селе для конца XIX в., когда была проведена железная дорога, которая связала
край с центрами страны и дала мощный толчок для его развития. Точных данных
развития села в, позднейшие годы в нашем распоряжении нет, но именно на
начало XX в. падает его наибольший рост.
Отец Маленкова принадлежал к числу наиболее зажиточных крестьян села и
не только вел крестьянское хозяйство, но и был торговцем-прасолом, держал
небольшую лавку, кажется имел мельницу, скупал и отправлял в город на
продажу муку, рыбу, яйца, скот, масло и т. п. -- все, чем была богата
оренбургская деревня того времени. Судя по всему, это был типичный
представитель нарождающейся тогда торговой деревенской буржуазии, с большой
инициативой, с неутомимой жаждой наживы. Край был богатый, почти нетронутый
-- у самых границ башкирских кочевий, расхищение земель которых тогда еще
было в полном разгаре. Торговал с башкирами и отец Маленкова. Больших
капиталов он иметь не мог. Тем больше было желание их создать. Хищник эпохи
первоначального накопления, с крепкой хваткой, с неумением и нежеланием
разбираться в средствах, образования он не
имел, но природной смекалкой был наделен в высшей мере. И тот факт, что
своего старшего сына, Георгия, он отправил учиться в губернский город, отдав
в лучшее из существовавших тогда в Оренбурге среднее учебное заведение (их
там было много -- две гимназии, реальное училище, два кадетских корпуса,
казачье юнкерское училище, коммерческое училище, учительская семинария,
семинария духовная и т. п. ) показывал, то он понимал пользу образования:
так поступали тогда совсем не многие из людей его карьеры.
В гимназии -- это была первая мужская гимназия Оренбурга, Маленков-сын
впервые появился осенью 1912 г. и, выдержав блестяще экзамены, поступил
сразу во второй класс. Едва ли не с первых же дней выдвинулся и своими
способностями, и памятью, и умением работать. Память у него была блестящая
-- все услышанное запоминал навсегда, легко схватывал новые мысли, умел
делать выводы. Но держался не одной только памятью, а много читал, мотого
работал. Едва ли не с первого же года выдвинулся на место первого ученика в
классе -- и так шел до конца, став признанным кандидатом на золотую медаль.
Учился по всем предметам на круглую пятерку: и по истории, и по
словесности, и по иностранным языкам, но самым любимым его предметом была
математика. Любил возиться с решением сложных задач, выходя далеко за рамки
заданного учителем. Хорошо писал, и в старших классах учитель словесности
почти постоянно заставлял его читать вслух перед классом написанные им
сочинения, выставляя их за образцовые по стилю и ясности мысли.
Был неплохим товарищем. Если просили, не отказывал в помощи тем, кто в
ней нуждался; помогал решить задачу, разбирал сложную теорему, разъяснял
трудное место в учебнике. Но в его поведении всегда чувствовался некоторый
холодок. Он держался определенно в стороне от общей жизни класса, не
принимал участия не только в обычных гимназических проделках и проказах, но
и в спортивных играх, которыми увлекались едва ли не все одноклассники. По
крайней мере его школьный товарищ, вспоминая теперь о тех годах, как ни
рылся в памяти, не мог припомнить Маленкова участником их гимназических игр,
равно как и не мог припомнить его и танцующим на гимназических балах.
Сдержанный, даже несколько замкнутый, всегда аккуратно одетый, немного
увалень по внешности, круглолицый и уже тогда с намеком на двойной
подбородок, Маленков мало с кем в классе и вообще в гимназии сходился.
Правда, с годами наметилась небольшая группка молодых людей, с которой
он общался больше, чем с другими. Но настоящей дружбы не было и между ними.
У Маленкова явно была какая-то своя особая жизнь, в которую он никого из
товарищей по гимназии старался не впускать. Эта жизнь была связана с
жизнью и работой его отца, к которому Маленков-сын был очень привязан,
но которого он явно несколько стыдился. Как то раз, уже в годы войны, в
зимний вечер, Маленков сказал, что он должен повидать отца. С приятелем он
зашел на постоялый двор, около базара, в трактир третьего разряда "с правом
приносить свои напитки". Низкие, закопченные потолки, тусклый свет
керосиновых ламп с плохо прочищенными стеклами, тяжелый, спертый воздух,
ударивший в нос, когда вошли с морозной улицы. Базарный день был,
по-видимому, удачным, и теперь, за бутылкой хмельного, происходило
подведение итогов. Спорившие, по-видимому, провели какую-то общую операцию и
теперь расходились во мнениях относительно норм дележа общего барыша.
Выражения, которыми обменивались спорившие, не принадлежали к числу
легализованных практикой британского парламента, хотя, несомненно, были
весьма красочными. Под низкими потолками они звучали даже более увесисто,
чем обычно в жизни. Где-то в углу дошло до потасовки, и только с трудом
более уравновешенные смогли предотвратить общую свалку.
Маленков не стал дожидаться возможности переговорить с отцом, который
был одной из центральных фигур среди споривших. Он передал ему принесенный
сверток и, перекинувшись несколькими фразами, поспешил увести товарища.
Некоторое время Маленков шел молча, явно приводя в порядок мысли. Затем
бросил несколько замечаний о "нашей некультурности" и о том, как "много еще
нам нужно учиться".
Чувствовалось, что эти мысли у него давно наболели. Его, несомненно,
тяготило виденное, было стыдно за отца, и в то же время чувствовалось, что
именно эта среда -- по-настоящему родная ему среда, что в делах, которые ее
волновали, он хорошо разбирался, к ее атмосфере с детства привык, с нею
сроднился С ранних лет он сопровождал отца в его деловых поездках, бывал с
ним в башкирских степях, знал породы лошадей, сорта шерсти, цены на
продукты. Его и в гимназические годы встречали на городских базарах, у
крестьянских возов с продуктами, он смотрел, щупал пальцами, пробовал на
язык, приценивался Это был сын своего отца, причесанный, приглаженный, с
наведенным внешним лоском, но с тем же самым нутром, что и отец.
Одной из отличительных особенностей гимназии был весьма пестрый состав
учащихся в отношении как социальном, так и национальном. В большинстве это
были дети чиновников и офицерства, для которых почти за столетие перед тем
гимназия и была создана: в таком городе, как Оренбург, иначе и быть не
могло. Это ведь был "город-ухо", которое Москва приложила к выходам из
Средней Азии и сделала его центром для своего служилого люда,
прокладывавшего пути все дальше и дальше на юго-восток. Со времени
проведения железной дороги, особенно
после 1905 г., среди учащихся все большую и большую роль начинали
играть выходцы из других слоев населения -- дети торговцев, зажиточных
ремесленников с городских окраин, состоятельных крестьян. Казаков в этой
гимназии не было- как раз в это время, накануне мировой войны, была основана
третья мужская гимназия, в создании которой большую роль играли казачьи
объединения, и все дети казаков перешли туда из первой гимназии
Заметную группу среди учащихся составляли дети представителей
национальных групп коренных обитателей края: казахов и башкир. Привлечение в
русские школы детей из влиятельных семей аристократии различных национальных
групп, включенных в империю, вообще было старым правилом на окраинах. В
сравнительно недавние годы вербовать таких учащихся в гимназию приходилось
почти силком, в порядке своего рода повинности В начале XX в. к насилиям в
этой области прибегать уже не приходилось: понимание роли русской школы как
фактора приобщения к общей культуре получало все большее и большее
распространение, среди казахов и башкир уже начала складываться своя
национальная интеллигенция, и в двери русской школы добровольно стучалось
все большее количество желающих учиться из нерусских национальных групп. Тут
была молодежь не только, и даже не столько, из рядов туземиой аристократии,
но и дети интеллигентов, торговцев, духовенства.
Ученики из казахов и башкир были и в том классе, с которым шел
Маленков. Среди них встречались и великовозрастные лентяи; и когда,
например, Маленков был в 4-м классе, т. е. в первый год войны, много толков
в гимназии вызвало обнаружение факта, что один из одноклассников-казахов уже
имеет нескольких жен и детей. Более важной была другая сторона: гимназисты
этой группы приносили в класс знакомство с другой стороной жизни края, в
котором начиналось и башкирское, и казахское национальное движение. Особенно
много было разговоров о последнем в 1916 г., когда казахское восстание
вплотную подкатилось к Оренбургу.
Двое из гимназистов-казахов, Кидрас Юлмухамедов и Угтен Булибаев,
принадлежали к той небольшой группке из четырех одноклассников, которой
держался Маленков. Характерно, что все четыре участника были детьми людей,
так или иначе связанных с торговлей, и сами интересовались ею. На эти темы
шли главные разговоры, в которых Маленков принимал живое учас-цие, хотя о
делах отца рассказывал очень мало. Не лишне прибавить, что оба эти
казаха-гимназиста позднее пошли с большевиками, и в 1920-х гг. играли
определенную роль в жизни края.
Лично Маленков в тот период большого интереса к политическим событиям
не обнаруживал. О революционном движении
и о революционных партиях в гимназии тогда вообще мало знали, или мало
интересовались. Маленков был среди наименее интересующихся. Он об этом
говорил открыто, заявляя, что политика его не интересует и что он хочет быть
инженером и приложит все усилия к тому, чтобы после гимназии попасть в
Томский технологический институт.
Не обнаруживал Маленков своих симпатий к революционному движению, а тем
более к большевизму, и позднее, в 1917--1918 гг., когда события остро
поставили этот вопрос перед всеми. В Оренбурге эти события проходили более
бурными темпами, чем во многих других районах страны. Несомненно, свое
влияние оказывала пестрота национального состава населения. Национальные
конфликты, хотя и не вставшие еще во весь свой рост, заостряли социальные
антагонизмы. Вопросы ставились, быть может, более упрощенно, более
примитивно, но руки к оружию тянулись легче.
Большевистские настроения появились и в гимназии. Были доклады местных
большевистских лидеров, была создана ячейка из гимназистов. Смотреть и
слушать ходили многие -- далеко не только из симпатизирующих. Маленкова
среди них не бывало. К лагерю сочувствующих его никто не причислял.
Наоборот, казалось, что он тяготеет к лагерю противников. И когда в декабре
1917 -- январе 1918 г. в Оренбурге начались первые вооруженные схватки с
большевиками и вождь "белых", казачий атаман Дутов выпустил воззвание с
призывом создавать из учащейся молодежи "рабочие дружины" для укрепления
противобольше-вистского тыла, Маленков среди многих других гимназистов
старших классов примкнул к этому движению. Большой активности он, правда, не
проявил. Этот эпизод вообще был весьма кратковременным. Все же в работах на
железной дороге он участие принял, и, заменяя бастовавших рабочих, расчищал
пути от снега, разгружал вагоны.
События революционного времени, конечно, внесли расстройство в жизнь
гимназии. Занятия шли с перебоями. И учащимся, и учителям было не до "их,
когда кругом шли бои. В конце 1918 г., когда красные снова вышли на подступы
к городу, было решено провести ускоренный выпуск, которому суждено было
стать последним выпуском в истории старой Оренбургской мужской гимназии.
Настоящих экзаменов не было -- было не до них. Комиссия решала по отзывам
преподавателей, и решала, конечно, весьма снисходительно. "Аттестаты
зрелости" получили все без исключения, кто был в восьмом классе. Это был
класс, в котором шел Маленков. Последний таким образом окончил гимназию и
получил все соответствующие права, включая право на золотую медаль, на
которую твердо рассчитывал: она обеспечивала прием в Томский технологический
институт. Правда, самой медали
ему не выдали: время было не до чеканки медалей. Но в гимназических
книгах он был зарегистрирован золотым медалистом выпуска 1919 г.: последним
золотым медалистом, имя которого должно было быть записано на старую золотую
доску, висевшую в актовом зале.
Выпускной акт, на котором вручали дипломы, состоялся уже не в
Оренбурге, а в Троицке, уездном городе на северо-востоке от Оренбурга, куда
в начале января 1919 г. перекочевало казачье правительство, войсковые и
правительственные учреждения, вся "элита" старого Оренбурга, включая и
канцелярию гимназии.
ГЛАВА 2 Генезис
"советских ташкентцев"
Официальная советская биография Маленкова говорит, что в 1919 г.
18-летним
юношей Маленков вступил добровольцем в ряды Красной армии и затем в
течение последующих трех лет был политработником. Что побудило его так
поступить? Какие мотивы могли толкнуть на этот путь того Маленкова, с годами
юности которого мы только что познакомились?
Прежде всего необходимо установить, что 18 лет Маленкову исполнилось
только в январе 1920 г. Поэтому, если советские биографы говорят о
вступлении 18-летнего Маленкова в Красную армию в 1919 г., то речь может
идти только об осени 1919 г., в крайнем случае о конце лета. Это
обстоятельство важоно для биографии Маленкова. Оренбург, как указано выше,
был одним из тех городов России, где гражданская война и началась раньше, и
раньше же приняла крайне острые формы, чем во многих других районах страны.
Вооруженная борьба в городе и за город началась с ноября 1917 г. и
продолжалась без перерывов до конца лета 1919 г. Город несколько раз
переходил из рук в руки. Последний раз красные его заняли 22 января 1919 г.
Но это отнюдь не было окончанием борьбы за Оренбург. Получив подкрепление,
белые перешли в контрнаступление, тем более ожесточенное, что в городе
красные производили жестокую расправу со всеми, кто так или иначе
поддерживал белых. Был объявлен "красный террор", и каждую ночь шли
расстрелы. Белые рвались в город, помимо всего прочего потому, что едва ли
не у каждого кто-то из родных, близких или друзей сидел в тюрьме, ожидая
расправы, а красные сражались с тем же ожесточением, зная,
что если колесо военного счастья перевернется и город возьмут белые, то
такая же судьба ждет не только их самих, но и их родственников, их близких.
В течение последующих 5--6 месяцев город был на положении почти осажденного,
почти взятого в кольцо, с тонкой линией связи по железной дороге. Бои шли на
подступах к городу, даже в его пригородах.
Положение изменилось только в июне -- июле, когда большое весеннее
наступление адмирала Колчака было окончательно сломлено, и белые, потерпев
жестокие разгромы в боях на линии Уральских гор, под Уфою, Екатеринбургом
(Свердловск), Златоустом и др., катастрофически быстро покатились назад, в
глубь Сибири. После этого пришел черед и белым под Оренбургом.
После организационной подготовки Фрунзе, назначенный тогда командующим
фронтом в Оренбурге, в августе 1919 г. отдал приказ о переходе в решающее
наступление. Оно развертывалось с молниеносной быстротой: разгром Колчака на
Урале сломил волю к борьбе и у оренбургской группы белых. Никто не верил в
возможность победы. Прижатые к пескам Каракумов остатки белых капитулировали
на милость победителя. Только небольшие отряды непримиримых, во главе с
казачьим атаманом Дутовым, в конном строю ушли через голодные степи к
Китайскому Туркестану. 13 сентября 1919 г. красные, наступавшие со стороны
Оренбурга, соединились с красными, двигавшимися из Ташкента. "Оренбургская
пробка", почти два года закрывавшая дорогу на Туркестан, была выбита.
"Свершилось! -- писал Фрунзе в приказе, отданном им по этому поводу. -- Путь
на Туркестан свободен".
Этими событиями большая гражданская война для Оренбургского края была
закончена, и именно в это время Маленков пошел добровольцем в Красную армию.
Он умело выбрал время. Когда чаши весов колебались и участие в гражданской
войне было связано с большим риском и требовало готовности к большим
жертвам, он не принимал участия в ней ни на одной, ни на другой стороне
(конечно, если не считать таким участием эпизод с "рабочими дружинами"
атамана Дутова). Добровольцем в Красную армию он пошел лишь когда большая
борьба закончилась.
Несомненно, что на решение Маленкова свое влияние оказало и еще одно
соображение. Красные победили, немедленно по занятии края приступили к его
генеральной чистке. Как раз с конца лета 1919 г. начиналась чистка тех
районов, откуда родом был Маленков. На родину последнего красные до того
вообще не заглядывали, и ревкомы, продразверстки, выколачивание "хлебных
излишков", репрессии против "классово чуждых" и "социально опасных" и т. п.
там были новинкою. Семья Маленкова-отца, кулака и сельского торговца, не
могла "не попасть под удар. Отвести угрозу можно было только одним способом,
и именно к
нему прибег Маленков-сын: став политработником эскадрона, он превратил
Маленкова-отца из "классово чуждого" элемента в советского.
Потребность в таких политработниках тогда была исключительно велика.
Большая гражданская война была закончена, но край далеко не был спокоен.
Белое движение было раздавлено потому, что оно не имело достаточно прочной и
достаточно широкой поддержки со стороны широких слоев казачества и других
трудовых элементов населения края. Но в этих слоях было едва ли не еще
меньше устойчивых симпатий к красным. Первые же шаги последних увеличили
количество недовольных. Антинародная сущность коммунистической диктатуры
выявлялась со все большей определенностью. И было совсем не редкостью, что
село, еще вчера встречавшее красные отряды, и искренне встречавшее, с хлебом
и солью и колокольным звоном, сегодня изгоняло продотряды.
Власть чувствовала себя очень неспокойно, -- и уже с конца лета
большевистский Оренбург начал формировать карательные конные отряды,
способные быстро передвигаться по степным проселкам. В них брали
добровольцев, -- легко, без строгой проверки, предоставляя взятым на деле
доказывать свою преданность диктатуре За этим должны были следить
приставленные к таким отрядам политработники, -- эти посаженные на коней
чекисты...
Именно эту работу выбрал для себя Маленков с самого начала своей
советской карьеры, -- еще до того, как он формально вступил в
коммунистическую партию (это он сделал в апреле 1920 г, приблизительно через
6--8 месяцев после начала своей карьеры политработника).
Но Оренбург был только началом советской карьеры Маленкова, и притом
началом весьма кратким. Уже в конце 1919 г. он был в Туркестане, в столице
Ферганы, богатейшего хлопководческого района страны. Начинался "ташкентский"
период его жизни. Этот термин в русской литературе уже давно имеет
переносное значение, которое необходимо помнить, когда пишется биография
Маленкова. Присоединение Туркестана, проведенное этапами на протяжении
1860--1870-х гг., отмечено выявлением в тогдашней российской
действительности нового типа, который русским сатириком Салтыковым-Щедриным
увековечен в литературе под именем "ташкентца". Это -- самый яркий не для
русской только литературы тип колонизатора, рвущегося к легкой наживе на
путях ограбления вновь завоеванного края. Негодующими мазками Щедрин наметил
его внешний облик, вскрывавший и внутреннюю сущность людей этого типа:
волчий оскал зубов, горящие глаза, выдающиеся скулы и мертвая хватка
хищника, который скорее умрет, чем выпустит зажатое между челюстями...
Представитель той
части русской интеллигенции, которая своей задачей ставила служение
народу, не различая ни эллина, ни иудея, Щедрин весь пафос своего гнева
вложил в обличение этого типа хищника, деятельность которого, если б сами
русские против него не вели борьбу, клала бы клеймо позора на русскую
культуру, на русское дело вообще...
На съезде коммунистической партии СССР в октябре 1952 г., говоря о
литературе, Маленков с большой настойчивостью говорил о потребности в
советском Щедрине, который с такой же силой и страстностью, как Щедрин
прошлого века, обрушился бы на темные стороны советской эпохи... Если б
такой Щедрин смог прийти в наши дни, то одним из первых он должен был бы
нарисовать облик "советского ташкентца", который подвел "коммунистический
базис" под свою "ташкентскую" практику и специализировался на препровождении
окраинных туземцев из первобытно-кочевого состояния этапным порядком в
коммунистический рай.
При этом новый Щедрин не забыл бы указать, что первым образцовым
питомником этой породы "советских ташкентцев" было то самое политуправление
Туркфронта, в кадрах которого ставил свои первые рекорды тот самый молодой
Маленков, который в зрелом возрасте тосковал о советском Щедрине.
Этот Маленков был тогда совсем маленьким человеком, -- пятой спицей в
советской колеснице. Но колесница эта катилась уже по большой дороге
советской истории. Старая русская власть в Туркестане держалась не только и
даже не столько прямым насилием расквартированных в крае военных гарнизонов,
сколько тем, что она установила и поддерживала в Туркестане порядок,
обеспечивающий необходимый минимум условий для хозяйственного и культурного
развития края. Недочетов, ошибок и прямых преступлений в деятельности
насаженной в крае русской администрации было много. Но для края, который
столетиями перед тем жил в условиях азиатского средневековья и был к тому же
расчленен на добрый десяток самостоятельных ханств, порядки, принесенные в
край русской администрацией, были огромным шагом вперед. Народы, населявшие
край, далеко не были удовлетворены этими новыми порядками. Оппозиционные
настроения держались крепко не только среди коренного населения края, но и
среди русских пришельцев, количество которых быстро росло. На выборах в
Государственную думу Туркестан неизменно голосовал за левых кандидатов.
Демократическими были и настроения молодых национальных движений,
формирование которых шло быстрым темпом. Нерешенных проблем и плохо
сглаживавшихся противоречий было много, но в порядок дня они вставали
постепенно и в жизни нарастали элементы для мирного их разрешения.
Революция крайне обострила сложный переплет этих национальных,
социальных и политических противоречий, поставив их все разом в порядок дня
неотложной современности.
Большевистских организаций до революции в Туркестане не было, но после
революции, с лета 1917 г., большевистская стихия начала находить
благоприятную почву, особенно среди солдат местных гарнизонов, и в
организации хлынуло много попутчиков. Старых большевиков с теоретическим
багажом и с политическим опытом в этих организациях были единицы. Лидерами
организаций становились не они, а обычно никому неведомые люди -- или юные
фанатики, или предприимчивые дельцы, или даже политические авантюристы
сомнительного типа. Примитивные лозунги, которые тогда бросал большевистский
центр из столицы в глубины поставленной на дыбы страны, здесь повторялись во
много более примитивной, огрубленной форме.
После октябрьского переворота в столицах большевики пришли к власти и в
Туркестане. По своему существу, это была диктатура над краем гарнизонов
оккупационной армии. Некоторую поддержку оказывала часть городских рабочих.
Сюда же тянулись небольшие группки отдельных молодых интеллигентов из
национальностей коренного населения края, которые рассчитывали через
вызываемый большевиками развал страны прийти к государственной независимости
Туркестана. Но это были лишь небольшие детали, не менявшие основного
существа картины: большевистская власть первых двух лет в Туркестане была
диктатурой гарнизонов оккупационной армии, оказавшейся оторванной от своих
центров.
Отрезанные в течение двух лет от центра, большевики пытались проводить
ту же самую политику объединения вооруженных людей, составляющих небольшое
меньшинство в населении края, которое методами массового террора, все время
опираясь на вооруженную силу, пыталось заставить страну изменить не только
политические формы управления, но и самые основы хозяйственных отношений, и
от частновладельческого хозяйства, основанного на индивидуальной
собственности, перейти к хозяйству государственному, руководимому именно им,
этим небольшим вооруженным меньшинством. Отличие от других частей России
состояло лишь в том, что в Туркестане это вооруженное меньшинство было еще
меньшим, чем в большинстве других районов страны, а потому оно должно было,
чтобы держаться у власти, чаще прибегать к актам террора, проводить их в
более грубых формах, придавать им еще более массовый характер.
Антикрестьянское острие этой политики, которое весьма ясно проступало и в
центре, в Туркестане было тем более подчеркнуто, что противоречие социальное
здесь переплеталось и дополнялось противоречием национальным.
Результаты получались весьма причудливыми и трудно переносимыми даже
для большевиков. Туркестанский эксперимент большевистской диктатуры было
похож на злой шарж: основы большевистского эксперимента общероссийского в
нем были сохранены, но им была придана такая шаржированная форма, что
экспериментаторы отказывались узнавать свою собственную работу. Была сделана
попытка всю ответственность свалить на местные организации.
В Туркестан была послана особая комиссия ЦК коммунистической партии,
которая прибыла в край немедленно после установления железнодорожного
сообщения. Сафаров, один из членов этой комиссии, в своей книге
"Колониальная революция (Опыт Туркестана)", приведя действительно интересный
материал о хозяйничании в крае большевиков в 1917--1919 гг., в следующих
фразах подводит общий итог-
"Колонизаторская уголовщина причудливым образом сплеталась с байскими
интересами. Под советскую крышу были перенесены все методы
феодально-ростовщической эксплуатации и классового угнетения. Несколько
изменился личный состав носителей власти, -- остались старые формы
полицейско-фискальной организации"1.
Еще более резко писали местные коммунисты, особенно коммунисты не
русские. X. Бурнашев, один из коммунистических лидеров в Фергане (т. е. как
раз того района, где, как увидим ниже, работал Маленков в течение первого
периода своего пребывания в Туркестане), советскую политику 1918--1919 гг.
определял как политику "головотяпской опеки местного народного хозяйства,
сопровождаемую продовольственным разбоем".
"Все попытки, -- писал он, -- немногочисленных рабочих организаций
вложить в октябрьский переворот соответствующее содержание, совершенно
стирались в кошмарном хаосе беспардонных ограблений, насилий, издевательств
диктаторствующего советского города над кишлаком, волею советских держиморд
обреченного на все тяготы контрибуций, конфискаций, принудительной трудовой
и воинской повинности"2.
Неизбежным результатом этого злостного "головотяпства" было массовое
движение сопротивления местного населения, особенно населения негородского.
Необходимо подчеркнуть, что попытки сопротивления делались и некоторыми
группами населения русского В частности, был ряд выступлений рабочих Но
основное значение имела, конечно, борьба населения сельского, почти сплошь
нерусского по своему национальному составу. Это движение, получившее
название басмаческого, в своей основе было движением местного крестьянства,
сопротивлявшегося против эксперименте над ним со стороны диктатуры Фрунзе,
который был
тогда командующим войсками Туркестанского фронта, в своем приказе от 23
мая 1920 г. дал такую оценку басмачеству:
"Местная власть [в Ферганской области в 1918--1919 г. ] первое время
своего существования сделала все возможное, чтобы оттолкнуть от себя
трудовое население, вместо привлечения к власти широких кругов рабочего и
крестьянского населения, европейского и туземного. Руководящие органы власти
захватывались группами авантюристов, желавших половить рыбку в мутной воде.
Вместо национализации производства шел открытый грабеж не только буржуазии,
но и средних слоев населения. Вместо защиты мусульманской бедноты от баев,
над ней чинились невозможные надругательства. Действовавшие здесь части
красноармейских войск в руках некоторых руководителей превращались из
защитников революции и трудового народа в орудие насилия "ад ним. На этой
почве и создалось движение, известное под именем басмачества. Басмачи не
просто разбойники: если б было так, то, понятно, с ними давно было бы
покончено. Нет, главные силы басмачества составили сотни и тысячи тех, коих
так или иначе задела или обидела прежняя [советская] власть: не видя нигде
защиты, они ушли к басмачам и тем придали им небывалую силу"3.
Эта решительная критика прошлого была нужна коммунистам центральным,
которые пришли в Туркестан победителями в конце 1919 г., чтоб снять с себя
ответственность за это прошлое. Они ни в коем случае не хотели и не могли
(часто совершенно искренне не могли) признать, что зло совсем не в
"головотяпстве" местных коммунистов, а в преступной ошибочности основной
политической линии, взятой центральными вождями коммунистической партии. И
что именно эта основная линия заставляла, и не могла не заставлять,
коммунистов на местах становиться на путь "головотяпских" экспериментов. Но
существо вопроса было совсем не в том, чтобы отмежеваться от сделанного в
недавнем прошлом, а в том, чтобы наметить политику для будущего.
Разработка этого вопроса велась и в центре, в Москве, и на месте, в
Туркестане, причем установилось известное разделение труда: в Москве были
заняты главным образом поисками теоретического решения проблемы, а в
Туркестане думали больше всего о практических мероприятиях, которые
соответствовали бы интересам диктатуры.
В Москве на туркестанскую проблему смотрели как на частный случай
большой общей проблемы -- путь развития коммунизма в отсталых странах: что
должны делать коммунисты, если они, в результате тех или иных условий
оказались у власти в странах, где еще нет собственного промышленного
пролетариата и где еще господствуют докапиталлистические формы производст-
венных отношений? Спор шел о том, является ли капиталистический этап
развития необходимым для таких отсталых народов и стран, или они могут
прийти к коммунизму на внекапиталисти-ческих путях развития, перепрыгнув
через капиталистический этап?
В переводе с языка абстрактных формул 'на язык советской
действительности в 1920 г. вопрос стоял так: если капиталистический этап
развития необходим, то в таких хозяйственно отсталых районах, как Туркестан,
где значительные массы населения живут в условиях патриархально-родовых
отношений и где совершенно нет своего промышленного пролетариата, советская
диктатура должна отказаться от вмешательства в хозяйственную жизнь края,
предоставив там свободу развитию капиталистических форм производства. А так
как хозяйственно отсталых районов, подобных Туркестану, в России немало, то
это означало создать повсюду внутри советского организма очаги
капиталистической реставрации. Не делать этого вывода можно было лишь в том
случае, если теоретически признана общая возможность развития к социализму,
минуя капиталистическую фазу.
Вопрос этот был поставлен перед Коминтерном на Втором конгрессе
последнего летом 1920 г., докладчиком был Ленин. Проблема была новой для
огромного большинства делегатов, особенно для делегатов из других стран.
Вопрос не был поднят на большую высоту, его далеко идущее значение для судеб
не только русского, но и мирового коммунизма не было даже намечено. Сам
Ленин к этому, по-видимому, не стремился. В результате конгресс в принятой
резолюции признал возможность внекапиталистического пути развития для
отсталых стран, при обязательном условии активной помощи со стороны стран,
где пролетариат уже находился у власти, во-первых, и осторожной,
рассчитанной на долгие сроки политики диктатуры, во-вторых.
Основной политический вывод, к которому обязывало это решение, был
правильно сформулирован Сталиным в его статье, подводившей итоги работам
этого конгресса в области национальной проблемы. "От кавалерийских набегов
по части "немедленной коммунизации" отсталых народных масс, -- писал он, --
необходимо перейти к осмотрительной и продуманной политике постепенного
вовлечения этих масс в общее русло советского развития"4.
Теоретическое обсуждение вопроса на конгрессе было смазано, но
принципиальное значение принятого решения было исключительно большим: если
октябрьское восстание и захват тогда власти большевиками в России положил
основной камень внутренней политики советской диктатуры, легализовав принцип
насилия меньшинства над большинством внутри данной страны, то решение
Второго конгресса Коминтерна по вопросу о внека-
питалистичеоком пути развития стало основным камнем для внешней
политики диктатуры, правда, еще в крайне осторожной форме, но оно установило
принцип возможности строить советский строй, опираясь на силу, внешнюю
данной стране, данному народу.
Коммунистическая практика в Туркестане ориентировалась на эту теорию,
разработанную в Москве. Туркестанская Комиссия ЦК партии, несколько позднее
преобразованная в Туркестанское Бюро ЦК, стала высшим партийным органом в
крае. Местные организации, как повинные в ошибках 1917--1919 гг., были
подвергнуты жестокому разгрому. Их мало-мальски значительные работники
общероссийского происхождения, если они не подпали за свою деятельность под
более суровые кары, были в порядке партийной дисциплины выселены из
Туркестана в другие районы страны. Коммунисты национальных групп быть
высланы, конечно, не могли. Но они были сильно урезаны в правах и были
фактически лишены права занимать посты, которые давали им реальную власть
над вооруженными силами, над карательными органами, над ключевыми позициями
хозяйства. В частности, им был совершенно закрыт доступ на мало-мальски
ответственные посты по линии ЧК-- ГПУ.
Главным органом советской диктатуры в крае стал политический аппарат
Туркестанского фронта, тех частей Красной армии, которые пришли в Туркестан
победителями из центра. Решение об этом было принято, несомненно, заранее,
еще до перенесения ставки Туркфронта в Ташкент. Третья конференция
коммунистических организаций 1-й армии Туркфронта, заседавшая в конце 1919
г., перед этим переселением, приняла решение о необходимости для армейских
коммунистов не только "войти во все партийные и советские учреждения
Туркестана для направления партийной и организационной работы", но и
"приступить к исправлению политики туркестанских товарищей". Более конкретно
и детально вопрос о задачах и тактике этой работы был разработан в решениях
съезда политработников Туркфронта, который состоялся в Ташкенте в июне 1920
г.
Это было не чем иным, как установлением фактической и даже формальной
диктатуры политработников Туркфронта, т. е оккупационной армии, не только
над краем вообще, не только над
аппаратом советской власти края, но и над всем коммунистическим
движением в Туркестане. Для полноты картины необходимо добавить, что эта
диктатура политработников Туркфронта была распространена и на органы
террора. Сафаров в своей книге специально подчеркивал: "Так как
Туркестанская ЧК до сих пор служила, главным образом, орудием
лично-группового соперничества и вместо борьбы с контрреволюцией в ней
заводились дела против неугодных лиц, вся чрезвычайная кара-
тельная деятельность волей-неволей сосредоточилась в Особом отделе
Туркфронта"5.
Как видим, изменений в социальной опоре диктатуры произошло очень мало:
как в годы существования "оренбургской пробки", так и после ее ликвидации
большевистская диктатура в Туркестане была диктатурой оккупационной армии.
Разница сводилась лишь к тому, что состав этой оккупационной армии
изменился, и место старых полков, сформированных еще в дореволюционные годы,
заняли полки, сформированные советской диктатурой с персоналом
политработников, прошедших школу гражданской войны. Этот аппарат был хорошо
дисциплинирован, никаких своеволий не допускал и точно проводил политику,
которую ему предписывал центр.
С этого момента Туркестанский край становится ареной большого
эксперимента, отличительной особенностью которого была