лся этот поединок. Ведь тирания
терпит даже видимость демократии лишь до тех пор, пока она послушно штампует
ее решения - в противном случае на сцене появляется сила. Что же касается
самой смертельной схватки двух бывших лидеров олигархии, то это - типичный
пример неизбежной борьбы за власть внутри самой тирании. На самый верх
поднимается наиболее свирепый и коварный.
После казни Ферамена террор в Афинах принимает массовый характер. Все
граждане, сколь-нибудь причастные к правлению демократов, бегут из города.
Среди них и Фрасибул. Ему удается собрать небольшой отряд - всего 70 человек
- и захватить расположенную в горах пограничную крепость Филу. Олигархи ее
осаждают, но их прогоняет сильный снегопад. Когда они во второй раз подходят
к стенам крепости, у Фрасибула уже 700 человек. Изгнанников воодушевляет
надежда вернуться в город, к брошенным домам и имуществу - они дерутся
отчаянно. Осаждающие же должны рисковать жизнью ради сохранения власти
тиранов. Дерзкой ночной вылазкой осажденные заставляют отряд олигархов
вернуться в город. Положение 30-ти становится шатким.
Конец их правления отмечен актом подлинного вандализма. Вот как это
описывает Ксенофонт:
"После всех этих событий тридцать правителей поняли, что их положение
стало далеко не безопасным, и поэтому остановились на мысли завладеть
Элевсином, чтобы иметь, в случае нужды, убежище. Дав приказ коннице
сопровождать их, правители с Критием во главе, отправились в Элевсин. Здесь
они устроили перепись местных жителей в присутствии всадников под тем
предлогом, что якобы желают выяснить число жителей и в какой вооруженной
охране они нуждаются. Они приказали всем по очереди подходить и
записываться, а записавшиеся должны были поодиночке через калитку проходить
к морю. На берегу ж моря были расставлены справа и слева всадники, и каждого
выходящего прислужники хватали и вязали. Когда все были связаны, правители
приказали гиппарху Лисимаху отвести их в город (Афины - Л.О.) и передать
одиннадцати. На следующий день правители собрали собрание в Одеоне вошедших
в список гоплитов и всех всадников. Ораторскую трибуну занял Критий и сказал
следующее: "Введенный нами, правителями, государственный строй преследует не
в меньшей мере ваши интересы, чем наши собственные. Вы пользуетесь
преимуществами, которые вам предоставляет этот строй, а потому должны
подвергаться и сопряженным с новым устройством опасностям. Мы с вами должны
решаться на одни и те же рискованные шаги и нести одинаковую
ответственность; поэтому вы должны подать голос за то, чтобы арестованные
элевсинцы были казнены". Затем он указал место, в которое каждый должен был
открыто класть свой камешек. Посреди же Одеона стоял вооруженный лаконский
гарнизон...".(II, 4, 8)
Собравшиеся послушно голосуют, и элевсинцев казнят. Как видим, способ
обеспечения верности своих сторонников путем навязывания им соучастия в
преступлении изобретен давно. Прискорбно констатировать, что этим актом
постыдного малодушия афинян завершается история Афинской демократии.
"Как?!" - воскликнет осведомленный читатель - "А Фрасибул и его
сторонники? Ведь они, помнится, изгнали тиранов и восстановили в Афинах
демократию". Да, - по внешности так оно и было. Фрасибул занимает Пирей.
Потом происходит сражение, в котором изгнанники одолевают приспешников
тирании. Критий убит. Олигархи отступают в Афины. Собрание "трех тысяч"
большинством голосов лишает власти правителей и они удаляются в Элевсин.
Избирают десять новых, из числа более умеренных олигархов. Те, кто был
непосредственно замешан в преступлениях тирании, настаивают на том, чтобы
оборонять город от "пирейцев". Другие - ратуют за соглашение с ними. Опять
просят помощи у спартанцев. Те сначала посылают связанного с олигархами
Лисандра, но вслед за ним - его противника, царя Павсания. Спарте
безразлично, кто победит в Афинах - военная мощь афинян сокрушена навсегда.
Под давлением Павсания достигнуто примирение сторон на следующих условиях:
вражда партий должна быть прекращена, объявляется политическая амнистия для
всех, кроме тридцати тиранов и их ближайших помощников. Те из горожан, кто
опасается народного мщения, может переселиться в Элевсин, забрав с собою
имущество.
Фрасибул и демократы входят в город. Спартанцы удаляются,
восстанавливаются все демократические учреждения и отмененные законы. Но...
учреждения еще не есть демократия! Или, лучше сказать, это совсем не та
демократия, которая некогда, по словам Перикла, сделала Афины школой всей
Эллады. Падение оказывается необратимым. Возрождается атмосфера
стяжательства, коррупции и взаимной вражды граждан. Да и кто стоит во главе
новой демократии? Тот самый Фрасибул, который незадолго до того в своих
личных интересах оклеветал сначала Алкивиада, а потом стратегов -
победителей сражения у Аргинусских островов.
Несмотря на амнистию и обязательство отказаться от сведения счетов,
начинается преследование тех, кого обвиняют в поддержке олигархов. Снова,
как плесень, множатся сикофанты. Вот несколько свидетельств об обстановке в
Афинах при новой демократии. Мы их находим в сохранившихся судебных речах
Лисия, относящихся к этому периоду. Например, защитительная речь, написанная
для сына Евкрата. Этот Евкрат, брат злополучного стратега (и богача) Никия
был казнен в 404 г. тиранами. Теперь, в 396 г., некий Полиох вносит
предложение о конфискации имущества у его сына. В речи Лисия, в частности,
говорится:
"Но более всего возмутительно поведение государственных деятелей:
ораторы предлагают не то, что полезнее всего отечеству, а вы постановляете
то, отчего они получат больше выгоды. Если бы народу была польза от того,
что одни получают чужое имущество, а у других оно незаконно конфискуется, то
у вас было бы основание оставлять без внимания наши речи: но вы все
признаете, что согласие есть величайшее благо для государства, а раздор -
причина всех бедствий, и что люди ссорятся друг с другом больше всего из-за
того, что одни хотят завладеть чужим имуществом, а у других отнимают то, что
у них есть. Это вы сами признали недавно, по возвращении на родину, и
правильно ваше суждение: вы еще помнили тогда о постигших вас бедствиях и
молили богов о том, чтобы граждане пришли к согласию, а не о том, чтобы
между гражданами был раздор и чтобы ораторы быстро разбогатели...".(XVIII)
Привлеку еще одного, известного нам, свидетеля. В комедии Аристофана
"Женщины в Народном Собрании", поставленной в 392 г., ее героине автор
поручает следующий монолог:
"Заботы одинаковы о городе
У всех нас. С печалью, с огорчением
Слежу я за разрухой государственной
И вижу: негодяи правят городом.
А кто поступит раза два порядочно,
Тот двадцать раз окажется мошенником.
Зовут другого, тот - подлее во сто крат.
Вы всех страшитесь, кто вам хочет доброго,
Смиренно отдаетесь злым врагам своим..."
(173 - 182)
Число примеров можно бы умножить, но довольно! нам ясно, что все
вернулось на круги свои, и демократия восстановлена в том неприглядном виде,
какой она приобрела накануне поражения Афин в Пелопоннесской войне. Кстати,
и от величия города, кроме безмолвных памятников былой славы на Акрополе,
мало что остается. Доблестная армия и флот не возродились - теперь афиняне,
в случае необходимости, предпочитают прибегать к услугам наемников.
Строительство прекратилось. Театр измельчал - после Еврипида история не
донесла до нас ни одного имени трагического поэта. Комедия же из остро
сатирической и гражданской превратилась в развлекательно-бытовую. Только
одиночки-скульпторы, ученые и философы, в своих мало кому из сограждан
известных творениях, еще сохраняют высокие традиции Афин эпохи расцвета
демократии. Город мало-помалу превращается в один из рядовых полисов Аттики.
Но, может быть, губительное падение нравов и утрата гражданских
доблестей были уделом только того поколения афинян, которые пережили смутные
времена конца V века, и демократия вновь обрела свои достоинства позднее?
Увы, это не так. Многочисленные свидетельства дальнейшего ее падения мы
находим в речах Демосфена, датированных уже второй половиной следующего
столетия. Вот только два коротеньких отрывка из его выступлений в Народном
собрании. В третьей речи против Филиппа Македонского, датированной 341
годом, он, напомнив афинянам о их былом достоинстве, говорит:
"А теперь все это распродано, словно на рынке, а в обмен привезены...
такие вещи, от которых больна вся Греция. Что же это за вещи? Зависть к
тому, кто получил взятку, смех, когда он сознается, снисходительность к тем,
кого уличают, ненависть, когда кто-нибудь за это станет порицать".
А в другой речи, в 330 г.("За Ксенофонта о венке") есть такое горькое
признание:
"... у всех греков, - не у каких-нибудь одних, но у всех одинаково, -
оказался такой урожай предателей, взяточников и богопротивных людей, какого
никогда еще не бывало прежде, насколько помнят люди".
По смыслу речи эти слова относились в первую очередь к Афинам. Что же
касается боеспособности афинян (для сопротивления экспансии Македонии), то
ее наглядно иллюстрирует следующий отрывок из первой речи Демосфена против
Филиппа (351 г.):
"... в том, что касается войны и военных приготовлений. - не
установлено, не налажено, не предусмотрено ничего. Поэтому, едва мы услышим
что-нибудь, как мы начинаем назначать триерархов и устраивать между ними
обмен имущества, разбирать вопрос об изыскании денег, после этого вдруг
решим посадить на корабли метэков и живущих самостоятельно
(вольноотпущенников - Л.О.), потом вдруг опять решим идти сами, потом вдруг
допустим заместительство (рабами - Л.О.), потом... словом пока это дело все
тянется, уже оказывается потерянным то, ради чего нужно было плыть".
Не удивительно, что при таком положении дел македонцы в 338 г. наголову
разбили коалицию греческих городов, которую удалось сплотить Демосфену. С
этого момента Афины, да и вся Греция, переходят на положение провинции
сначала Македонии, а затем Рима.
Но я перешагнул за границу того периода, который является объектом
нашего рассмотрения. Это было сделано только для того, чтобы подтвердить
необратимый характер нравственного падения афинян. Вернемся же к концу V
века. Мне остается упомянуть еще лишь об одном позорном событии, которое,
словно финальный аккорд, завершает печальную историю Афинской демократии - о
казни Сократа.
Глава 13
КАЗНЬ СОКРАТА
Критическая оппозиция демократии
Весной 399 года, по приговору Афинского суда, Сократ выпил бокал
смертельного яда цикуты. Чтобы понять круговращение темных сил, побудивших
афинян казнить семидесятилетнего философа, необходимо дополнить наш беглый
очерк основ мировоззрения Сократа описанием характера его взаимоотношений с
государством. Для этого следует познакомиться с политическими взглядами
философа, которые он, так же, как свои этические принципы, открыто излагал в
публичных дискуссиях.
Поскольку от главы 8 мы уже порядочно удалились, напомню, что по
убеждению Сократа подлинно счастливым при любых жизненных обстоятельствах
может быть только человек, отличающийся "во-первых, умеренностью в
удовлетворении чувственных потребностей, затем доброжелательностью,
обходительностью, наконец, готовностью соперничать с людьми, делающими ему
добро, чтобы не уступать им в благодеяниях". Такой человек открыт для
бескорыстной дружбы и сотрудничества с другими людьми. Счастливая жизнь
доступна каждому, нужно лишь познать это на собственном опыте - "познать
самого себя". Человек должен поверить в возможность разумно-добродетельной,
честной, справедливой и счастливой жизни, в свою способность сопротивления
власти темных инстинктов, превращающих его в "рабскую душу".
Но все это в сфере личных контактов между людьми. Как же
экстраполировал Сократ свою нравственную позицию на более обширную сферу
общественных отношений - в плане государственном? Естественным образом:
управлять государством должны люди, понявшие истинный смысл человеческой
жизни, сами живущие в соответствии с этим пониманием (умеренно, бескорыстно,
стремясь делать добро), и, вместе с тем, - знающие, как помочь своим
согражданам найти дорогу к такой же доброй и счастливой жизни. Ученики
Сократа, Платон и Ксенофонт, не передали нам развернутых высказываний
философа по этому вопросу. По их свидетельству Сократ настаивал на том, что
руководить государством должны те, кто умеют управлять:
"Цари и начальники по его (Сократа - Л.О.) словам, это не те, что имеют
скипетры или избраны кем бы то ни было, или получили власть по жребию, или
насилием, или обманом, но те, которые умеют управлять".(Ксенофонт.
Меморабилий, III, IX, 10)
Но если не отрывать засвидетельствованную ранее этими же авторами общую
нравственную позицию Сократа от его политических взглядов, то можно думать,
что под умением управлять философ подразумевал не просто искушенность в
деятельности государственного масштаба, но и ее высокий нравственный смысл.
Если взять, например, Фемистокла, которому, конечно, нельзя отказать в
таланте управления государством, но кто, как мы помним, был человеком
своекорыстным, то вряд ли его безнравственная активность импонировала
Сократу. Об этом, впрочем, имеется и прямое свидетельство Платона. В диалоге
"Горгий" Сократ говорит своему собеседнику Калликлу:
"... приступивший к делам города будет ли у нас иметь какую-нибудь иную
заботу, кроме той, как бы нам, гражданам, сделаться наилучшими? Не
согласились ли мы уже несколько раз, что в этом именно состоит долг
политика? ... Если же муж добрый обязан этим услуживать своему городу, то
подумай теперь и скажи: те мужи, о которых недавно упоминал ты, - Перикл,
Кимон, Мильтиад, Фемистокл, - еще ли кажется тебе, были гражданами добрыми?"
(515, C)
Итак, достойны управлять городом лишь люди "умеющие управлять" и высоко
нравственные. Могут ли они быть избраны с помощью слепого жребия? Разумеется
- нет! Сократ высмеивает это "великое достижение" Афинской демократии и тем
бросает вызов существующему правопорядку. Ксенофонт приводит возмущенные
слова его обвинителя на суде:
"... Сократ внушал своим ученикам презрение к существующим законам,
когда говорил, что глупо избирать себе государственных чиновников
посредством бобов (жребий в старину вытаскивали из числа черных и белых
бобов - Л.О.); никто ведь не хотел бы иметь кормчего, избранного посредством
бобов, или плотника, или флейщика, или кого-нибудь другого в подобных
случаях, в которых ошибка гораздо меньше приносит вреда, чем ошибки в
государственном управлении. Но такого рода речи... подстрекают юношей к
презрению существующего политического устройства и располагают к
насильственным переворотам".(Меморабилий, I, II, 9)
Таким образом, по важнейшему вопросу об исполнительной власти в
государстве Сократ оказывается в оппозиции к Афинской демократии. Он очень
скептически отзывается и о возможности разумного решения государственных дел
Народным собранием. Ксенофонт, рассказывая о том, как Сократ убеждал некоего
Хармида преодолеть застенчивость и выступить в собрании, передает следующее
замечание философа:
"Кого ты стыдишься из них, - уже не валяльщиков ли шерсти, или
сапожников, или плотников, или кузнецов, или земледельцев, или купцов, или
тех, которые торгуют на базаре и думают только о том, чтобы дешевле купить и
дороже продать? А ведь в общей сложности, из этих-то людей и составляется
народное собрание".(Там же, III, VIII, 6)
Еще менее уважительно относится Сократ к "вождям народа" - демагогам. С
"достоинствами" этих деятелей мы уже хорошо знакомы. Сократ обличал их на
площади и они платили ему ненавистью. К моменту суда над философом во главе
демоса стоял печально известный нам Фрасибул. Не случайно обвинителей
Сократа возглавил друг и сподвижник Фрасибула, владелец кожевенной
мастерской, богач Анит.
У читателя может сложиться впечатление, что Сократ полностью отрицал
современное ему государственное устройство Афин, был сторонником его
ниспровержения. Это неверно. Его критика основывалась на двух незыблемых для
него принципах: преданности Отечеству (в том числе и государству, поскольку
оно отечество представляет) и уважении к законам. В диалоге "Критон" Платон
вкладывает в уста Сократа следующие слова:
"Отечество дороже и матери, и отца, и всех остальных предков, оно более
почтенно, более свято и имеет больше значения и у богов и у людей - у тех, у
кого есть ум, - и перед ним надо благоговеть, ему надо покоряться и, если
оно разгневано, угождать ему больше, чем родному отцу. Надо либо его
переубедить, либо исполнять то, что оно велит, а если оно приговорит к
чему-нибудь, то нужно терпеть невозмутимо, - будут ли то побои или оковы,
пошлет ли оно на войну, на раны и на смерть; все это нужно выполнять, ибо в
этом справедливость. Нельзя отступать, уклоняться или бросать свое место в
строю. И на войне, и на суде, и повсюду надо исполнять то, что велит
Государство и Отечество, или же стараться вразумить их, в чем состоит
справедливость. Учинять же насилие над матерью или над отцом, а тем паче над
Отечеством - нечестиво".(51, B)
Это не просто слова. Напомню, что в трех войнах Сократ заслужил славу
храброго солдата. Бесстрашно критикуя современную ему политическую систему,
он, вместе с тем, был противником ее насильственных преобразований. Опыт
произошедших на его глазах четырех государственных переворотов убедил
Сократа в том, что насилие порождает лишь новое насилие. Он пришел к выводу,
что единственный путь совершенствования общественной жизни лежит через
нравственное воспитание людей, образующих общество. Начинаться этот путь
может с любой точки, с любой политической системы. Кстати, он высоко ценил
воспитательную роль театра и, как мы знаем, дружил с Еврипидом.
По-видимому, осуществление постепенного совершенствования политической
системы Сократ связывал с необходимостью ее определенной устойчивости,
которая зиждется на строгом выполнении законов. Сами законы со временем
могут изменяться, отражая развитие общества. Это развитие происходит
медленно, но уважение законов ограничивает произвол как правителей, так и
толпы. Законы государства, полагал Сократ, каждый человек принимает
добровольно - ведь ему не возбраняется в любой момент времени переселиться в
колонию или другой город. Однако приняв законы, им следует повиноваться
неукоснительно. Не даром же каждый афинянин в 18 лет, получая права
гражданства, приносит гражданскую присягу, в которой клянется повиноваться
законам и защищать их. Согласно свидетельству Полидевка эта присяга звучала
так:
"Я не посрамлю священного оружия и не покину товарища, с которым буду
идти в строю, но буду защищать и храмы, и святыни - один и вместе со
многими. Отечество оставлю после себя не умаленным, а большим и лучшим, чем
сам его унаследовал. И я буду слушаться властей, постоянно существующих, и
повиноваться установленным законам, а также и тем новым, которые установит
согласно народ. И если кто-нибудь будет отменять законы или не повиноваться
им, я не допущу этого, но буду защищать их и один, и вместе со всеми. И я
буду чтить отеческие святыни. А свидетелями этого да будут Аглавара, Эпиалий
- Арес, Зевс, Фалло, Авксо, Гегемона".<Три последние - хариты, дарующие
плодородие; Аглавара - дочь Кекропа.>
О непоколебимой приверженности законам самого Сократа вспоминает
Ксенофонт. Он пишет, что философ...
"... не только в частной жизни относился ко всем согласно с
требованиями закона и пользы ближних, но и в общественных делах оказывал
повиновение начальникам во всем, что бы ни предписывал закон, дома ли это
или во время походов, так что он перед всеми выдавался своей порядочностью
(исполнением долга). Он выказывал на деле свои убеждения и в то время, когда
в качестве президента народного собрания, не дозволил народу сделать
противозаконное постановление, но опираясь на закон оказал противодействие
такому сильному народному волнению, перед которым, я думаю, никто другой не
мог бы устоять. Он не повиновался также противозаконным распоряжениям 30-ти
тиранов, так когда они запрещали ему беседовать с молодыми людьми или,
например, однажды приказали ему привести одного (бежавшего афинянина) для
предания его смертной казни, то он один не повиновался так как это
приказание было незаконно".(Меморабилий, IV, IV, 15)
Первый пример в этом отрывке относится к началу суда над стратегами
после сражения у Аргинусских островов, когда Сократ, как мы помним, по воле
жребия был одним из архонтов и, рискуя собственной жизнью, противился казни
стратегов.
Приверженность законам Сократ полагал главным достоинством любого
государственного строя, любой формы правления. Ксенофонт передает следующее
его высказывание:
"Или ты не знаешь, что лучшими правителями государств бывают те, кто
обладает наибольшей способностью побудить граждан к повиновению законам? И
что то государство больше всех процветает в мире и непобедимо на войне, в
котором граждане более всего отличаются духом повиновения законам".(Там же,
IV, IV, 15)
Но ведь законы могут быть несовершенны, несправедливы, могут
противоречить принципу взаимного доброжелательства, который, по мнению
Сократа, должен лежать в основе взаимоотношений людей в обществе! Это - дело
поправимое. Надо только, чтобы законы государства добровольно принимались
значительным большинством его граждан. Отражая степень развития
общественного сознания, они будут постепенно улучшаться по мере того, как
будет расти уровень нравственности граждан и правителей. Об этом должны
неустанно заботиться философы.
С другой стороны, и хорошие законы сами по себе еще не гарантируют
справедливую и достойную общественную жизнь. Захватившие власть правители
могут пренебрегать законами или использовать их для прикрытия тирании,
обманывая свой народ. Но по мере роста нравственного (и политического)
самосознания граждан, противозаконность тиранической практики будет
становиться все более явной. В конце концов лишенные народной поддержки
тираны утратят свою власть.
Политическая позиция Сократа близка к государственной концепции Солона
- сочетанию народоправия с аристократическим правлением. Однако, вместо
аристократической, Сократ имеет в виду такую форму правления, при которой
правители и чиновники, - без различия имущественного ценза и происхождения,
- избираются из числа людей, уважающих законы и нравственно достойных -
"умеющих управлять" государством в том смысле, который был раскрыт выше.
Очевидно, что этому условию не отвечает плутократия, когда основой для
избрания служит богатство, а также народовластие, когда управители
назначаются по жребию из числа всех граждан, независимо от их достоинств.
Что же касается "направляемой демократии", или "власти первого гражданина",
то, хотя Сократ считал ошибочными некоторые реформы Перикла, сама эта
политическая система вполне соответствовала его представлениям о достойном
государственном устройстве.
Такова была концепция. Что же касается практической деятельности, то
всю ее Сократ посвятил разъяснению своих взглядов, адресуясь в равной
степени к простолюдинам и правителям. Делал он это в качестве частного лица
- в спорах и беседах, уклоняясь от участия в борьбе партий и вообще от
любого рода государственной деятельности. Он не выступал в Народном
собрании, не вносил законодательных предложений. Свою воспитательную работу
он считал более нужной и кроме того понимал, что при его бескомпромиссности
занятие государственными делами было бы для него гибельным. В своей речи на
суде он так сам говорит об этом:
"Будьте уверены афиняне, что если бы я попытался заняться
государственными делами, то уже давно бы погиб и не принес бы пользы ни
себе, ни вам. И вы на меня не сердитесь за то, если я вам скажу правду: нет
такого человека, который мог бы уцелеть, если бы стал откровенно противиться
вам или какому-нибудь другому большинству и хотел бы предотвратить все то
множество несправедливостей и беззаконий, которые совершаются в государстве.
Нет, кто в самом деле ратует за справедливость, тот, если ему суждено
уцелеть хоть на малое время, должен оставаться частным человеком, а вступать
на общественное поприще не должен".(Платон. Апология Сократа, 31, E)
Суд и казнь
Сократ никаким образом не был связан с олигархами. Однако его открытая
критика государства народной демократии, обличение своекорыстия его лидеров,
а также многих влиятельных афинян, обусловили ненависть к нему тех, кто
стоял близ кормила власти. Ироническая манера вести спор-беседу увеличивала
число недовольных им сограждан. Обсуждая какую-либо этическую проблему,
Сократ сначала как будто соглашался с точкой зрения собеседника. Но потом
умело поставленными вопросами приводил его к противоречию, загонял в тупик и
заставлял отказаться от исходной неверной посылки. Не оценив
доброжелательное намерение Сократа открыть истину, многие его собеседники
обижались, считали, что он над ними насмехается.
Кроме того, лидеры демократов использовали невежество толпы, чтобы
натравить ее на философа. Консервативные в вопросах религии афиняне рьяно
присоединялись к преследованию тех, кто по их мнению покушался на
незыблемость традиционной веры. Мы помним, как ранее на основании закона о
святотатстве они изгнали из Афин друга Перикла, философа Анаксагора. Демос
был враждебно настроен по отношению к "умникам", считая их безбожниками и
развратителями молодежи.
Эта недоброжелательность не была вовсе лишена основания. Как уже
упоминалось, многие из софистов, - пришельцы из других городов. - отстаивали
полную независимость личности от общества, вседозволенность ее поведения.
Софисты обучали за плату юношей из богатых семей. Некоторые из них стали
впоследствии лидерами олигархов. Большинство афинян не видели разницы между
философами и софистами, причисляя тех и других к опасно мудрствующей породе
людей.
Сократ не был софистом, в частности его приверженность Отечеству
засвидетельствована выше. Впрочем, к просветительской деятельности софистов
он относился с уважением. Вера Сократа в богов, хотя и имела, как мы увидим
ниже, некоторое своеобразие, была, в основном, традиционна.
Тем не менее, выставить "философствующего" Сократа в глазах
простонародья безбожником и софистом не представляло труда. Еще в 423 году в
Афинах была показана комедия Аристофана "Облака". Это - пасквиль, целиком
направленный против Сократа. Старик Стрепсиад, чтобы избежать уплаты долгов,
наделанных его легкомысленным сыном, решает поступить в ученики к Сократу, в
его "мыслильню". Потом он пристраивает вместо себя сына и это кончается
плохо. Окончив учение, сын поколачивает отца, оправдывая свои действия
софистическими аргументами.
Нацеленность сатиры заявлена с самого начала Стрепсиад говорит сыну:
"Рассказывают там, у этих умников
Две речи есть. Кривая речь и правая.
С кривою этой речью всяк, всегда, везде
Одержит верх, хотя бы был кругом не прав.
Так если ты кривым речам научишься,
Из всех долгов, которым ты один виной
Не заплачу я и полушки ломаной".
(112-118)
Центральное место в комедии занимает спор между Правдой и Кривдой.
Характерный отрывок из него я цитировал в первой главе. Кривда, разумеется,
находится в числе приспешников Сократа. Читатель уже достаточно знаком с
жизнью и учением философа, чтобы оценить по достоинству сей поклеп. Дабы еще
унизить Сократа Аристофан приводит несколько издевательских примеров его
"мудрости". Вот ученик Сократа важно повествует Стрепсиаду:
"Ученик - Мудрец сфетийский Херефонт спросил его
Как мыслит он о комарином пении:
Трубит комар гортанью или задницей?
Стрепсиад - И что ж сказал о комарах почтеннейший?
Ученик - Сказал он, что утроба комариная
Узка. Чрез эту узость воздух сдавленный
Стремится с силой к заднему отверстию
Войдя за узким входом в расширение
Из задницы он вылетает с присвистом".
(157-164)
Впрочем, наветом и насмешкой дело не ограничивается. Аристофан
натравливает простой народ на Сократа, приписывая ему отрицание
существования богов, вместо которых философ и его ученики будто бы почитают
облака. Финал комедии - буквально поджигательский. Стрепсиад говорит:
"Ах, я дурак! Ах, сумасшедший, бешеный!
Богов прогнал я, на Сократа выменял
(Обращаясь к статуе бога)
Гермес, голубчик, не сердись, не гневайся,
Не погуби, прости по доброте своей!
От хитрословий этих помешался я.
Пошли совет разумный, в суд подать ли мне
На негодяев, отомстить ли иначе?
(Прислушивается)
Так, так, совет прекрасный: не сутяжничать,
А поскорее подпалить безбожников
Лачугу..."
(1476-1485)
Так сосуществовали в течение почти четверти века: реальный Сократ,
поборник добра, правды и справедливости, и его отвратительная в глазах
простого афинянина карикатура.
Но почему же расправа над Сократом произошла лишь в 399 году? Этому
можно дать объяснение. В годы междоусобиц, предшествовавшие падению Афин, и
у демократов, и у олигархов находились враги более серьезные и жертвы более
соблазнительные, чем полунищий философ. Когда в 403 году под давлением
Спарты был заключен гражданский мир и объявлена амнистия, судебные
преследования политических преступников оказались на некоторое время под
запретом. В 400 году демократы овладели Элевсином, казнили бывших стратегов,
и таким образом закрепили вою победу над олигархами. Спартанцы никак не
отреагировали на эту акцию.
Между тем, новая демократия оказалась столь же алчной и жестокой, как
ее предшественница в конце века. Опять наступает эпоха сведения счетов,
казней и конфискации имущества. Процесс Сократа послужил пробным камнем для
открытия судебных расправ над бывшими политическими противниками демократии.
Формально, обвинения, предъявленные Сократу, носили религиозно-этический
характер, но по существу дела это был первый политический процесс, за
которым последовали многие другие. Осуждением Сократа Афинская демократия
подтвердила, что она уже не способна подняться после своего нравственного
падения в эпоху Клеона, Алкивиада и Сицилийской авантюры.
Официальным обвинителем Сократа выступил бездарный поэт-трагик Мелет.
Обвинение поддерживали малоизвестный оратор Ликон и богач Анит, который, как
уже упоминалось, был одной из наиболее влиятельных фигур среди демократов.
Анит не раз оказывался мишенью насмешек Сократа и всем своим существом
ненавидел философа. Диоген Лаэртский сообщает, что именно Анит побудил
Аристофана высмеять Сократа в комедии. Тот же автор приводит и текст
обвинения, найденного во II веке нашей эры в афинских архивах. Вот оно:
"Заявление подал и клятву принес Мелет, сын Мелета из Питфа, против
Сократа, сына Софрониска из Алопеки: Сократ повинен в том, что не чтит
богов, которых чтит город, а вводит новые божества, и повинен в том, что
развращает юношество; а наказание за это - смерть".(Диоген Лаэртский, II,
40)
По афинским представлениям и почитание богов, и воспитание юношества
относились к делам общегосударственным. Философ обвинялся в государственном
преступлении.
Процедура афинского суда нам известна. Речи обвинителей не сохранились.
О их содержании можно судить лишь по нескольким фрагментам, которые цитирует
Ксенофонт, и защитительной речи Сократа, пересказанной Платоном. Обвинение в
отрицании традиционных богов и введении новых базировалось на признаниях
Сократа в том, что при всех ответственных жизненных ситуациях он слышит
некий внутренний голос, который удерживает его от неверных поступков. О нем
Сократ рассказывает и на суде:
"Со мной приключается нечто божественное или чудесное... Началось у
меня это с детства: возникает какой-то голос, который всякий раз отклоняет
меня от того, что я бываю намерен делать, а склонять к чему-нибудь никогда
не склоняет. Вот этот-то голос и возбраняет мне заниматься государственными
делами".(Платон. Апология Сократа, 31, Д)
Может быть, мы сейчас назвали бы это критическое "второе я", этот
внутренний голос, - совестью. Но Сократ верил в его божественную природу,
считал своим охранительным гением, или, как он его называл "даймонием".
Сохранившиеся сведения о Сократе не оставляют сомнения в том, что даймоний
вовсе не мешал ему почитать богов греческого пантеона. Быть может только
молитвы, которые он обращал к богам, были несколько иного характера, чем у
большинства его сограждан. Например, такая, о которой вспоминает Платон:
"Милый Пан и другие здешние боги, дайте мне стать внутренне прекрасным!
А то, что у меня есть извне, пусть будет дружественно тому, что у меня
внутри. Богатым я считаю мудрого, а груд золота пусть у меня будет столько,
сколько не унести, ни увезти никому, кроме человека воздержанного".(Федр,
279 C)
И все же даймоний Сократа не случайно так раздражал его обвинителей и
судей. В этой сугубо личной связи с божественным началом было нечто,
противостоящее преимущественно общественному характеру тогдашней религии
греков. Нечто, посягающее на устои государственной общности и единомыслия.
Обвинение в совращении молодежи расшифровывалось в первую очередь как
внушение презрения к существующим демократическим порядкам и законам, в
частности к практике избрания государственных функционеров по жребию. Как
видно из цитированного выше фрагмента, обвинитель Сократа утверждает, что
юношей такие речи "располагают к насильственным переворотам". В пользу
обвинения было то обстоятельство, что Алкивиад и Критий в молодости слушали
Сократа. Обвинитель называет их учениками философа. Тезис о необходимости
познания себя и окружающего мира, о преимуществе знающего перед незнающим
трактовался как внушение юношам презрения к их несведущим родителям и
согражданам.
В своей защитительной речи Сократ опровергает предъявленные ему
обвинения. По поводу попытки доказать его безбожие ссылкой на признание
внутреннего гения, он говорит Мелету:
"Итак, если гениев я признаю, с чем ты согласен, а гении - это некие
боги, то и выходит, как я сказал: ты шутишь и предлагаешь загадку,
утверждая, что я не признаю богов и в то же время признаю их, потому что
гениев-то я признаю. С другой стороны, если гении - это как бы побочные дети
богов, от нимф или от кого-нибудь еще, как гласят предания, то какой же
человек, признавая детей богов, не будет признавать самих богов?" (Платон.
Апология Сократа, 24)
Сократ отвергает и обвинение в "совращении молодежи", настаивая на том,
что он вообще не был чьим-либо учителем, а лишь собеседником в поисках
истины. Он говорит:
"Да я и не был никогда ничьим учителем, а если кто, молодой или старый,
желал меня слушать и наблюдать как я делаю свое дело, то я никому никогда не
препятствовал. И не то, чтобы я, получая деньги, вел беседы, а не получая,
не вел, но одинаково как богатому, так и бедному, позволяю я задавать мне
вопросы, а если кто хочет, то и отвечать мне и слушать, что я говорю. И если
кто из них становится лучше или хуже, я, по справедливости, не могу за это
держать ответ, потому что никого никогда не обещал учить и не учил".(Там же,
32, E)
Этот тезис Сократа кое-кому из нас сегодня покажется не бесспорным. Мы
иной раз склонны неугодные нам мысли, хотя и высказанные в свободной
дискуссии, квалифицировать как пропаганду и "совращение". Сократ относил
такую возможность только к авторитетному поучению, чем он никогда не
занимался. И поэтому был вправе отвергать свою ответственность за
последующие поступки себялюбца Алкивиада или кровавого тирана Крития. Да
разве эти поступки соответствовали тому, что Сократ считал самым главным для
государственного деятеля? Вспомните цитированную выше беседу с Калликлом:
"... приступивший к делам города будет ли у нас иметь какую-нибудь иную
заботу, кроме той, как бы нам, гражданам, сделаться наилучшими?"
Но речь Сократа на суде отнюдь не сводится к защите от выдвинутых
против него обвинений. Как это и подобает человеку мужественному, он
использует суд для утверждения своей миссии, которую считает исполнением
воли Аполлона. Он говорит:
"Таким образом, афиняне, я защищаюсь теперь вовсе не ради себя, как это
может казаться, а ради вас, чтобы вам, осудив меня на смерть, не лишиться
дара, который вы получили от бога. Ведь если вы меня казните, вам не легко
будет найти еще такого человека, который попросту - хоть и смешно сказать -
приставлен богом к нашему городу, как к коню, большому и благородному, но
обленившемуся от тучности и нуждающемуся в том, чтобы его подгонял
какой-нибудь овод. Вот, по-моему, бог и послал меня в этот город, чтобы я,
целый день носясь повсюду, каждого из вас будил, уговаривал, упрекал
непрестанно".(30 E)
Афинские судьи привыкли к тому, что обвиняемые умоляют их о пощаде и
снисхождении. Сократ понимает, что его дерзкая речь раздражает их, что он
играет со смертью, но верность своему призванию сильнее страха. Он говорит
судьям:
"Поистине афиняне дело обстоит так: где кто занял место в строю, находя
его самым лучшим для себя, или где кого поставил начальник, тот там, по
моему мнению, и должен оставаться, несмотря на опасность, пренебрегая и
смертью, и всем, кроме позора. А если бы после того, как меня ставили в
строй начальники, выбранные вами, чтобы распоряжаться мной, - так было под
Потидеей, под Амфиполем и под Делием, - и после того как я, подобно любому
другому, оставался в строю, куда они меня поставили, и подвергался
смертельной опасности, - если бы теперь, когда меня бог поставил в строй,
обязав, как я полагаю, жить, занимаясь философией и испытуя самого себя и
людей, я бы вдруг испугался смерти или еще чего-нибудь и покинул строй, это
был бы ужасный проступок. И за этот проступок меня в самом деле можно было
бы по справедливости привлечь к суду..." (28 E)
Мы уже знаем, что афинская гелиея признала Сократа виновным 280
голосами против 221. Поскольку случай был неординарным, путем нового
голосования надлежало либо приговорить его к смертной казни, на чем
настаивал обвинитель, либо принять ту меру наказания, которую предложит
осужденный. Наверное, если бы теперь Сократ признал себя виновным и
предложил изгнание или крупный штраф, то избегнул бы казни. Сократ выбрал
смерть. Он заявил:
"Итак, если я должен по справедливости оценить мои заслуги, то вот к
чему я присуждаю себя - к обеду в Пританее".(37)
Это была дерзость, насмешка над осудившими его - ведь обед в Пританее в
качестве великой почести предоставляли победителям Олимпийских игр.
Естественно, что рассерженные судьи, на этот раз с перевесом в 80 голосов,
вынесли Сократу смертный приговор. После этого, в своей заключительной речи
на суде Сократ сказал:
"И вот я утверждаю, афиняне, меня умертвившие, что тотчас за моей
смертью постигнет вас кара тяжелее, клянусь Зевсом, той смерти, которой вы
меня покарали. Теперь, совершив это, вы думали избавиться от необходимости
давать отчет в своей жизни, а случится с вами, говорю я, обратное: больше
появится у вас обличителей - я до сих пор их сдерживал. Они будут тем
тягостнее, чем они моложе, и вы будете еще больше негодовать".(39 C)
Как видим, Сократ верил в бессмертие своего дела. Более того,
добровольно выбирая казнь, он обеспечивал, утверждал это бессмертие. И не
ошибся. Учение Сократа, рассказ о жизни и смерти философа, записанные его
молодыми последователями, стали достоянием