Кристофер Гривз. София
1998
Кристофер Грнвз
София: Пер. с англ. - М.: ИВФ Антал, 1998
ISBN 5-85269-026-0
© Кристофер Гривз, 1998
© Перевод М.Рашеевой, 1998
ИВФ Антал, 1998
Я посвящаю эту книгу
Шри Матаджи Нирмала Деви
и ее великому делу - Сахаджа-йоге.
Кристофер Гривз родился на южном побережье Англии в июне 1952 года.
Роман "София", написанный от лица Апостола Иоанна, создавался в конце
восьмидесятых годов в Италии и Бристоле, где в настоящее время проживает
автор. С того времени К. Гривзом написан ряд произведений для детей,
являющихся своего рода продолжением "Софии", и его основная работа "Духовная
история западного искусства".
В
КОЛОДЕЦ
моем саду есть колодец с вкусной и свежей водой, но люди из города не
обращают на него внимания. Они довольствуются своими источниками, хотя вода
в них мутная и затхлая. Летом она загрязнена еще больше, и все же ее пьют,
потому что к ней привыкли и другой не пробовали.
Я говорю своим соседям о воде в колодце моего сада, но они лишь
усмехаются в ответ. Я понимаю: они думают, старик выжил из ума и несет
околесицу.
Они правы: в моей телесной жизни уже сгущаются сумерки. Шаги мои
нетверды, и кожа моя обожжена солнцем, некогда стройная осанка теперь
сгорбилась, а твердая походка стала неуверенной.
В день Господа нашего молодые люди нашей веры приходят, чтобы отнести
меня на носилках в Ефес, в церковь нашей Матери, помолиться и воздать
благодарение. В зеркалах, в серебре, в воде я вижу отражение своего лица и
думаю: нет, это морщинистое, осунувшееся лицо не мое, а чужое. Но я свыкся с
ним, будто оно дано мне от рождения. Просто тогда оно было невыразительной
маской, но я научился им пользоваться, сросся, сроднился с ним, а теперь оно
опять переходит в маску. Я смотрю на нее и думаю: нет, эта маска - не мое
лицо.
В жизни моей плоти сгущаются сумерки, слышен рокот моря, поет последняя
птица. Спускаются сумерки, и рыбацкие лодки бросают якоря, их улов вынесло
на берег. Сумерки спускаются на Ефес, и группа людей возвращается в свою
цитадель: они устали, их лошади поднимают пыль, слышится пение соловья в
оливковой роще, сверкают звезды высоко в небе, из-под копыт поднимается
пыль, будто курится фимиам. Люди думают только о своем доме и не сводят глаз
с чернеющей дороги - их труд завершен. Незаметно и неотступно подкрадывается
ночь, и в жизни моей плоти тоже уже ни зги не видно.
Но я чувствую, как в душе моей поднимается ветер и занимается заря. В
душе моей снова рассвет.
ЭТО ЗАВЕЩАНИЕ
Кое-кто все же приходит в мой сад. Приходит из ближних и дальних мест:
из Антиохии и Рима, из небольших городов Сирии, из Египта, Галлии, из
Британии и Тира. Приходят ли они потому, что я - Иоанн, последний апостол
Христа и последний свидетель времени, которое уже стало легендой, о котором
теперь рассказывают всякие небылицы, или потому, что хотят что-то узнать? Не
знаю. Одни приходят, и я вижу выражение разочарования на их лицах, когда
вместо ангела они обнаруживают старика, слышат старческий голос и смотрят в
тусклые глаза. Другие слушают мои рассказы о прошлом так, как будто они
что-то коллекционируют, может быть опыт. Но этот опыт оставляет их
равнодушными. Они смогут о нем говорить, но не передадут другим.
ГОВОРИТЬ О ХРИСТЕ
Мои посетители хотят услышать о Христе, о зарождении Церкви, об
апостолах, о деве Марии и Марии Магдалине, но они ищут только информацию, а
не возрождение. Лишь немногие приходят и неловко, сами едва понимая, чего
они хотят, просят: "Научи меня, чтобы я тоже знал". Каждому и всем им я
предлагаю напиться вкусной и свежей воды из колодца, а также каждому и всем
я предлагаю это последнее завещание - все то, что я искал, познал и полюбил.
Итак, я хочу говорить о Христе...
Но сказать хоть что-то о Христе нелегко. Когда я слышу, с какой
уверенностью священники в нашей Церкви говорят о Нем, я поражаюсь и теряю
дар речи. Они совершают крещение от Его имени, порицают от Его имени, карают
от Его имени, они используют Его святое имя как оружие, которым угрожают
язычникам или запугивают неправедных. Они и говорят, и благословляют, и
судят, и наказывают - от Его имени. Так откуда же у них эта уверенность, с
которой они вершат свои дела?
Они говорят, что от Веры; но я говорю: что есть Вера без Истины? что
есть Убеждение без Знания?
Я знаю, что не следует говорить о Христе без такого Знания, и все же
иногда оно ускользает и от меня, и тогда мне кажется, что им в большей мере,
чем я, обладают дети, в чьих глазах отражается море, на берегу которого они
играют.
ПАМЯТЬ
Итак, я ищу в своей памяти слова и поступки Иисуса, но не знаю, где
грань между воспоминанием и воображением.
Когда я думаю о событиях полувековой давности, то вижу, что некоторые
из них сохранились в моей памяти, как кубики мозаики: краски не поблекли,
формы не изменились, материал сохранился. Это те слова и деяния, которые мы
записали в евангелиях и столько раз пересказывали. Но есть и другие
рассказы, которые мы, первые Его ученики, обсуждали между собой: это детство
Христа, эпизоды Его служения и Его желание, чтобы мы снова родились, которое
он так часто высказывал. И наконец, есть истории, которые я поведал очень
немногим, лишь тем, кто готов был поверить мне. А если я расскажу о
сокровенном и мне опять не поверят, - что тогда? Не будет ли так, как сказал
Фома, когда мы стали сомневаться в том, что Иисус действительно произнес те
слова, о которых он говорил нам: "Да если я повторю хотя бы одно слово из
того, что Иисус сказал мне, вы возьмете камни и бросите их в меня, и огонь
поднимется из тех камней и вы сгорите в нем".
Под этим сокровенным я имею в виду все, что касается Матери.
И еще: очень часто я вспоминаю настроение Христа в ту или иную минуту,
а не подробности какого-то случая; или значение того, что Он сказал по
какому-то поводу, а не сами слова. Но, на мой взгляд, таково свойство
памяти. Пытаешься вспомнить любимое лицо, которого не видел много лет, -
например, лицо той девушки из Вифсаида, - а черты его ускользают или
перемежаются с чертами других лиц, других девушек. И все же остается
впечатление о человеке: его нежное живое лицо или его радующая сердце
чистота. Впечатление это истинно, несмотря на то, что подробности его
внешности и речи давно позабыты. И если кто-то скажет: "Опиши их", - мы
сможем это сделать благодаря таким впечатлениям и с помощью слов и образов,
хотя и не совсем точных, но верных по сути.
Вот и я, как мог, облек в форму настроения и смыслы запомнившихся слов
Христа.
ЦАРЬ-РЕБЕНОК
Еще ребенком я всегда чего-то искал. Ходил по охристым и
оливково-зеленым холмам и думал о Боге, Который создал и эти холмы, и эти
краски, и небо, и облака, и звезды.
Я любил псалмы Давида и Книгу Иова, где голос Бога раздается из купины,
но больше всего я любил слова Исайи, когда он говорит о Господе грядущем. Я
сам был ребенком, и меня влекло к этому мальчику-царю, который сидел на
троне Давида и правил миром. Не то чтобы я понимал все эти пророчества, но
среди них были слова, на которые моя душа отзывалась, как на музыку.
Например, когда пророки говорили о сострадании Бога.
Но священнослужители мало говорили о сострадании Бога, а больше о Его
гневе. Я думаю, для них Он был кем-то вроде архиепископа, чье одобрение надо
было заслужить показным благочестием и ученостью; а еще Он был в их глазах
каким-то ростовщиком, который ссудил нам наши жизни под огромные проценты и
докучает нам тайными напоминаниями о выплате, которую берет, однако, не
деньгами, а официально одобренной моралью. Эти священнослужители были старые
люди, и мне казалось, что они пренебрегли реальной жизнью.
Священнослужители рисовали образ Бога, Который озабочен тем, как
Человек соблюдает букву Закона, будто Он не видел того, о чем Закон прямо не
говорит: благородства любви или красоты творения. Не то чтобы я считал,
будто Богу нет дела до Закона, однако я не мог представить себе Его в роли
неумолимого судьи, денно и нощно следящего за тем, чтобы мужчины и женщины
соблюдали букву Закона. Я думал: хороший отец строг со своими детьми ради их
же пользы, но он не шпионит за ними и не судит их на месте за каждую ошибку,
ибо если они не будут ошибаться, как же они научатся? Или как будут, расти,
если не дать им свободы?
Если отец человеческий таков, если хороший отец терпелив и добр, каким
же должен быть Всемогущий Бог?
Бог невинен - не педантичен и не подозрителен, а невинен. И Иисус
невинен. Он пришел в этот мир не затем, чтобы навязать нам наше прошлое в
виде предрассудков, ибо Он был невинен. Не хотел Он и того, чтобы мы стали
рабами будущего, обольщенные планами и мечтами нашего маленького "эго", ибо
Он был невинен. Ни ненависть, ни похоть, ни алчность не были Ему ведомы, ибо
Он был невинен. Его нельзя было обмануть и купить лестью и деньгами - Он
смотрел на все без предубеждения, ибо Он невинен.
Он, как ребенок, жил в настоящем; как ребенок, прощал; как ребенок,
любил искренне и непосредственно. Мы всегда чувствовали, что хотя дело Его
трудное и опасное и оно привело Его на Голгофу, это все же была для Него
своего рода игра, ибо Он был sahaja - мудрый и невинный.
Кто видел, слышал Его и был с Ним, в том вновь пробуждалась невинность,
ибо Он был сама невинность и непосредственность, вечный царь-ребенок.
ЗАКОН
Но есть Закон, заложенный в Человеке. Если преступить Закон, то это
скажется на чувствах, уме, плоти, жизни человека. Надо соблюдать Закон, дабы
стать сильным и здоровым, дабы, наконец, приобрести право на свое рождение,
которое есть Царствие Божие. И человек знает этот Закон благодаря своим
инстинктам и эмоциям, своему разуму и опыту, а также словам Моисея и
Пророков и своим собственным наблюдениям над Природой.
Закон внутри нас необходим для нашего бытия, он и есть наше бытие, наш
образ жизни, который обеспечивает в нас развитие личности и помогает поиску
истины; в самых общих чертах он дан нам в десяти заповедях; это путь к
праведности и к Царствию Божию внутри нас.
Если мы сворачиваем с этого пути, значит, уклоняемся от источника
своего бытия и от своего восхождения. Поэтому и все Пророки стремились
удержать мужчин и женщин на этом узком пути: одни посредством
предупреждения, другие посредством поэзии или призыва к оружию; некоторые
утверждали законы силой и наказаниями; и все прибегали к личному примеру. Но
при любых внешних проявлениях Закона он всегда внутри нас.
Истинный Закон не меняется, тогда как его внешняя форма относительна.
Он фигурирует в законах, действующих и в моралях и культурах, которые
изменяются и со временем, и со сменой царей.
Однако фарисеи присвоили себе истинный Закон и сначала приравняли его к
внешним проявлениям, а потом стали что-то к ним прибавлять, усложнять и
всячески определять до тех пор, пока внешняя форма закона перестала служить
развитию Человека и стала его связывать. Они опутали нас своими
интерпретациями Закона, своими инструкциями по поводу Субботы, которая
должна быть днем отдыха, а стала днем обязанностей. Они раздули Закон до
такой степени, что с утра до вечера наше поведение стало определяться
правилами и на всякое событие полагалась определенная реакция. Тем самым они
лишили нашу жизнь всякой непосредственности, которой они боялись. И что хуже
всего, - они заставили нас поверить, что таким образом представляют Бога.
Но я и в молодости не верил им и считал, что Бог есть Бог любви,
невинности, что Он отец и мать. Однако меня все-таки мучили сомнения, ибо
фарисеи были могущественны. Они называли себя хранителями веры, а тех, кто
не был согласен с ними, - неверными и нелюбимыми чадами Бога. Большинство же
моих соотечественников не оспаривало это суждение, так что я не мог им не
верить.
Поэтому, когда много лет спустя я услышал Иисуса из Назарета, то
испытал чувство облегчения и мое сердце, как и сердца всех ищущих истину,
наконец получило голос. Он одним ударом разрубил все узлы, которыми были
связаны наши души, и заявил с уверенностью абсолютного авторитета: "Суббота
- для Человека, а не Человек - для Субботы".
Это было в полях за Капернаумом, когда уже заколосилась пшеница.
ИЕРУСАЛИМ
Детство кончилось, и я вместе с братьями и отцом стал забрасывать сети
в море Галилейское.
Среди рыбаков было много разговоров об оккупации: большинство
поддерживало зелотов и хотело бы восстать против римлян и их марионеточного
царя Ирода Антипа, если бы у них было достаточно силы. Но у них не хватило
сил, и они по-разному смотрели на то, каким должен быть мир после свержения
римского правления. И двигал ими гнев, который питал их противоречивые
взгляды, теории и мечты. И были среди них фанатики и, что еще хуже, были
сикарии - убийцы тех, кто симпатизировал римлянам. Хотя меня и волновали эти
разговоры, но я чувствовал, что это "не та цель, к которой следует
стремиться, - есть что-то другое и большее".
Если я и мечтал о чем-то, так это о гармонии в человеческих отношениях,
и как мы забрасывали сети, чтобы так было бы во все времена и во всем. Если
я мечтал о чем-то, так это о том, чтобы разделенные объединились. Иисус
сказал потом: "Я выберу тебя, одного из тысячи, и двух из десяти тысяч, и
они будут стоять, как один". Я мечтал об Адаме Кадмоне в саду мира.
Но юноши моего возраста не думали о таких вещах, а если и думали, то с
тоской, будто увидели прелестную девушку, которая прошла мимо их лодок у
берега, и на ней было шафрановое платье, а волосы темные, как морская
пучина, и кожа цвета жасмина, и она мимолетом улыбнулась им, и улыбка ее
была щедрой, как солнце. А имя той девушки было Иерусалим.
Или ее звали София.
И девушка была прекрасна, но она была чужая... и по мере того, как
юноши взрослели, они начинали ее ненавидеть за то, что она не принадлежала
им. В конце концов, они стали насмехаться над ней и говорить, что у нее
лукавая улыбка, а сама она не нужна им. Затем, они спрашивали ее, что она
делала на берегу одна, потому что подозревали, что у нее есть тайные
любовники. Проходило время, и они начинали ненавидеть девушку за ее свободу
и красоту и называли ее за глаза проституткой, а потом в лицо ей и ведьмой.
Так они изгоняли ее из своей жизни.
Но все это происходило постепенно, времена года сменяли друг друга,
юноши стали подумывать о женитьбе и о преимуществах такой жизни, в которой
ничего не меняется. В праздники они пили молодое вино и непочтительно
говорили о женщинах и друг о друге. Они забывали мечты своей юности,
довольствовались радостями, которые перепадали им в жизни. Если им
напоминали легенду о Мессии, то они представляли себе, как Он устроит все
по-другому, но в их жизни все останется по-прежнему.
Точь-в-точь, как у слуг богатого купца, который задумал заново украсить
свой дом, но не собирается прогонять их со двора. Изменится дом, но не они
сами. Так и Мессия: Он все изменит, но только не их самих.
Если они когда-нибудь говорили об Истине, то это было нечто вне их
самих, а не их сутью.
А тем временем на Галилейском море в сетях билась рыба, мокрая и
беспомощная...
ИОАНН КРЕСТИТЕЛЬ
Моим первым учителем был Иоанн Креститель.
Он завоевал мир. Любые тяготы, жажда и голод были ему нипочем. Он
смотрел на свою плоть, как на тягловое животное; ел стебли лотоса и одевался
в шкуры диких животных. Он был обуян пылкой страстью к истине.
Я его боялся.
Но Иоанн был велик. Только он один знал, кто был Иисус; и наш Господь
сам сказал, что не родился еще более великий человек, чем Иоанн. И все.
Иисус ответил без улыбки, тихо и задумчиво, как царь, который
вспоминает о своем слуге, служившем ему хорошо, но рано ушедшем: "Чтобы
доставить Иоанну удовольствие".
Я и тогда, и сейчас почувствовал: в конце концов, мы как дети, которые
играют в игру, название и правила которой забыли.
ПРИЗЫВ
Впервые я увидел Иисуса, когда был в отцовской лодке в море
Галилейском. Был вечер, Иаков был со мной, и мы везли домой дневной улов. И
тут я услышал голос, зовущий нас с берега, - оглянулся и увидел Сына Бога.
Но я не знал, что это Он. Я только узнал тех, кто был с Ним, - Симона и
Андрея. Но что-то в Нем не давало оторвать от Него взгляд, пока мы плыли к
берегу.
Позже Иаков сказал, что сначала ему показалось, будто нас зовет с
берега ребенок, но я сразу увидел мужчину лет тридцати. В нем безошибочно
указывалась какая-то сила и вместе с тем полная гармония с самим собой. Шаги
его по грубой прибрежной гальке были легки, как у танцора. Он двигался так,
будто всех окружала тьма, а его одного - свет дня. Он двигался так, будто
стихии хорошо знали его и приветствовали, склонялись перед ним и желали
только, чтобы ему было хорошо.
Он двигался так, будто мог прошествовать по воде, если бы пожелал.
Но когда наша лодка приблизилась к берегу, я всего этого не видел столь
отчетливо, а только чувствовал сердцем, ибо я не знал, кто он. И все же
что-то внутри меня знало его. Перед моим внутренним взором вставала фигура,
сотканная из света, с мечом в правой руке, с цветком - в левой, а у ног
разлилось солнце. И еще я увидел выражение безмерного сострадания на его
лице. Воочию же я видел на берегу просто человека, зовущего меня, и над
головой у него в пронизанном светом воздухе кричали чайки.
Помню, как я оглянулся к морю, где волны света и тьмы сменяли друг
друга, и показалось, будто он позвал меня выйти из океана иллюзий.
ЕДИНСТВО
В который уже раз меня спрашивают: "Какой Он был, Иисус? Что за человек
был этот Мессия?"
К этим вопросам я добавлю еще один: "С чем можно сравнить несравнимое?"
или "Как можно описать Бога словами?" Это невозможно.
Но что-то мы все же должны сказать и тем самым передать свое знание и
выразить свою любовь. Однако не следует забывать, что слова есть слова: они
содержат смысл, но могут не передать, а только затемнить, завуалировать его.
Ведь, в самом деле, люди по отдельным простым словам Евангелия создают
себе представление об Иисусе, которое не имеет ничего общего с
действительностью, но, очевидно, не потому, что эти слова неверны сами по
себе, а потому, что не выражают единства. Люди извлекают из текста
разрозненные фразы и говорят: "Иисус был смиренным", или "Иисус был
самоотверженным", или "Иисус велел богатому молодому человеку раздать свое
состояние бедным: следовательно, Он больше всего любил бедных", или "Иисус
говорил, что бедные будут всегда с нами: следовательно, Он не заботился о
бедных" (так говорят богатые), и тому подобное. Но Иисус был не тем, не
другим, а был един. Он был Все, pleroma.
В отличие от простых смертных, Он не обладал импульсивным неровным
характером. В отличие от нас, Ему не были свойственны причуды и странности,
и поэтому Его трудно описать, ибо когда мы хотим о ком-то рассказать, то
вспоминаем о его слабостях и привычках, и если воссоздаем его внешность, то
вспоминаем какие-нибудь шрамы и родинки. У Иисуса же не было странностей. Не
было в Нем и внутреннего противоборства, в Нем царило согласие с Самим
Собой, как и со звездами, и с морем, которое безошибочно знает время прилива
и отлива.
Иисус был един. Он благословлял ищущих во всех частях света; в Нем
соединялись полюса компаса. Он одинаково непосредственно смеялся и над
шалостями ребенка, и над глупостью людей и их суетой, а иногда даже над
священнослужителями, над их важным видом и манерами - смех Его был, как
солнце, светлый и теплый.
Он и смеялся, и плакал. Я вспоминаю, как Он рыдал, когда пришла весть о
смерти Лазаря. Слезы сострадания появлялись у Него на глазах, когда,
например, пастушонок играл на дудочке прелестные мелодии Его родных мест;
или когда какой-нибудь странник в толпе, выслушав внимательно и с трепетом
речи Спасителя нашего, не просил Его об исцелении или чуде, а просто стоял и
кланялся нашему Учителю, пока Он не скроется из виду; или когда там, в
эвкалиптовых рощах Капернаума, горожане пели и танцевали, приветствуя Сына
Бога - так было каждый раз, когда Он сталкивался с благородством, красотой,
величием человека в разнообразных проявлениях.
Он плакал и смеялся; Он изливал свой гнев на лицемеров, фарисеев и
книжников, на равнодушных и меркантильных купцов, которым нет дела до
соотечественников и до истины. Он боролся со злом и изгонял духов, демонов,
призраков. Он был и страстным, и нежным, любил Своих братьев, сестер, мать.
Он был весел и счастлив, как ребенок. Он был разный и единый.
Ему не были чужды все человеческие чувства и настроения. Но если мы
испытываем то одни, то другие эмоции, которые каждый раз будто уподобляются
замкнутым кельям, в которые мы себя заключаем, то Он, напротив, свободно
передвигался за их стенами, заглядывал в любую из них, когда хотел.
Он был свободен. Он был сама свобода в человеческом обличий. Ему не
были чужды человеческие чувства и настроения, но не в такой степени, как
нам, ибо Он не погружался в них, не терял свободы и Духа.
Он был совсем не такой, как все. Но не все это понимали, многие
равнодушно проходили мимо Него на улице или прислуживали Ему за столом, не
подозревая о Его божественной природе, или слушали Его проповеди и не
понимали, что перед ними непохожий на них святой и совершенный человек.
Многие приходили послушать, посмотреть на Него, думая, что если Он - Мессия,
как о Нем говорят, то они узнают Его с первого взгляда. Но всегда люди
уходили со словами: "Мы разочарованы: Он такой же обыкновенный человек, как
и мы". Просто им хотелось разочароваться, чтобы на их маленькое "эго" не
пала тень сомнения, чтобы показать, что они могут судить о таких вещах, как
Дух, хотя у них не было ушей, чтобы слышать музыку мудрости нашего
Спасителя, и не было глаз, чтобы видеть сияние Его святости.
Он был совсем не такой, как все. Но было бы неверно говорить
(приписывая эти слова мне), что у Него особенная внешность, например, Он
никогда не моргал или не закрывал глаза (хотя у Него глаза никогда не
бегали, как у некоторых людей), или что Его стопы не оставляли следов на
песке, и тому подобное. Напротив, Он всячески старался не выделяться.
Правда, Он иногда казался выше, чем был на самом деле, а иногда - сильнее,
чем человек Его комплекции, иногда же казалось, что Он бесплотный, созданный
из света, а однажды, когда фарисеи попытались схватить Его, Он просто исчез.
Но никто не видел Его исчезновения и не мог подтвердить этого. Он и не
рассчитывал на эффект. Он был совсем не такой, как все, и все же старался не
показывать этой разницы, чтобы жить среди нас как наш друг. Он преломлял с
нами хлеб, словно отец наш или брат, но вместе с тем стихии повиновались
Ему, море расступалось пред Ним, когда Ему было нужно, и более того, Он был
сутью творения.
Мы знали Его в те годы, когда Он был в самом расцвете сил, молодости и
здоровья. Он был выше среднего роста, крепко сбитый, не толстый и не худой.
С золотистой кожей и рыжеватыми волосами, словно в жилах Его текла кельтская
кровь. Его волевое лицо сияло, а глаза светились не виденной мной доселе
добротой.
Он никогда не говорил впустую, не делал ни единого лишнего жеста.
Двигался энергично, Его речь звучала уверенно и внушительно. Раввины и
учителя часто говорят: "Истина есть любовь" или "Мир с вами" и тому
подобное. То же самое может сказать и сатана (и говорит не раз, и будет
говорить), но в устах истинно святого от этих слов исходит благодать. Если
дьявол скажет: "Мир вам", - ничего не получится, разве что все обернется
иллюзиями и кончится распрями. Когда же Иисус произносил эти слова, с неба
тихо и незаметно спускались ангелы с дарами величайшего блаженства для тех,
кто отзывался на любовь.
В своей материальной жизни Он был, как и отец Его, искусен в ремесле
плотника. Сегодня в Палестине еще можно встретить людей, которые с гордостью
говорят: "У меня есть стол (или стул, или оглобля, или еще какой-нибудь
предмет), сделанный Иисусом из Назарета". Еще юношей Он служил плотником на
торговых кораблях своего дяди и плавал к тому далекому острову на
северо-западе, где добывают олово.
Бытует много легенд о Его детстве: в одних - доля выдумки, в других -
правды. Сам Иисус мало говорил о Своем прошлом, тем самым подавая нам пример
того, как надо жить в настоящем. В Его присутствии наше внимание
сосредоточивалось на насущном, так что, хотя при всем желании узнать
побольше о Его детстве, мы не расспрашивали Его, и Он не поощрял нас к
этому. Если кто-то иногда заговаривал о своем прошлом, Он давал нам понять,
что оно - только сон. Кто же любил повторять: "Пророки предсказывали Твой
приход" и тому подобное, тем Он иногда отвечал: "Да, и теперь настало время
жить не обещаниями, а их воплощением". Какие бы ни ходили слухи, я знаю, что
Он нигде специально не обучался, что не жил среди ефесян и не получил знания
о Боге в школах Египта. Напротив, Он часто говорил, что хотя египтяне много
знают о смерти, но мало сведущи в Божественном. Что касается Его знаний, то
дело просто в том, что Он сам был Логос. Он был Альфа. Он знал все
изначально.
Таков вот был трансцендентный всемогущий Бог, Пантократор, Который
много лет назад преломлял с нами хлеб и жил среди нас на высоких выжженных
холмах Иудеи у берегов моря Галилейского.
РОЖДЕСТВО
Год близился к концу, Мария и Иосиф отправились в Вифлеем, где
Август-кесарь проводил перепись. Так как в гостинице не было мест, они,
несмотря на состояние Марии, укрылись на ночь в хлеву.
Говорят, даже животные преклонились перед Марией и в ту холодную
осеннюю ночь теплом своих тел согревали ее, как могли.
Ночь в Иудее, которую они провели в хлеву, была, как говорят восточные
мудрецы, безлунной и самой темной в том году. Люди зажигали огни во всех
комнатах в честь праздника света или, как они называли его, Дивали.
В кромешную полночь и родился наш Господь Иисус Христос, потому что Он
был Свет. И свет должен был явиться во мраке мира, населенного призраками и
тенями, проникнутого тьмой нашего пренебрежения Духом и нашего незнания
Бога, нашими предрассудками, суевериями и страхами, нашим смутным мелким
"эго" и черной тенью человеческой жестокости. В ту беспросветную мглу должен
был прийти Он - воплощение света.
СВЕТ
Он пришел, как Свет для детей света, которые пропали бы без Него. Они
искатели истины, которые чувствуют в себе свет, но еще не обрели его. Он
явился для них как факел во тьме мира.
Где была истина? И что было истиной? Люди не знали ее, и кто толковал
об истине, тот не обладал ею; кто говорил о свете, тот не нес его. Они
зажигали в храмах свечи с длинными вощеными фитилями и толковали о свете,
будто обладали им. Но от них лишь исходило тусклое свечение.
То были фарисеи. Большинство из них, и еще священнослужители всех
религий Рима, Греции, Египта и Востока.
Они толковали о свете, но изображения Бога в их храмах были
закопченными из-за нечистого масла в лампадах, а образ Бога в своих
синагогах они заслоняли своими тенями, потому что становились между нашим
Отцом и нами. Они заслоняли не самого Отца нашего, а те формы, имена,
образы, по которым люди узнавали о Нем и поклонялись Ему. Иисусу,
воплощающему свет, предстояло зажечь в храме Божьем этот свет, который
невозможно было бы ни заслонить, ни погасить не только в Иерусалиме, но и в
сердцах людей.
Он был факельщиком, который во время ночного похода по трудной дороге
ведет домой своих спутников. В лесах встречаются духи и воры, которых
привлекает Его свет, но Он бесстрашен, и тот, кто вверится Ему, осилит
дорогу.
Воют волки, и лают лисы, но коснуться Его они не смеют. Его окружают
духи, некоторые зовут Его по имени, бросают Ему вызов, но не приближаются, и
для них Он всегда недосягаем.
Он факельщик и светоч, огонь и тепло, и Он освещает путь к Царствию
Божиему.
В каждом человеке есть свет Духовный, но никто об этом либо еще не
знает, либо считает это нереальным. Он и явил собой пример, символ, знамение
воплощенного солнечного света.
Он был подобен солнцу, и в свете солнца человек мог разглядеть свою
тень, а также ощутить окружающий его мрак. Солнце не указывает ни на тень,
ни на темноту, но само его присутствие позволяет их увидеть, что само по
себе и есть уже суд.
Наш Господь - свет Духа, в котором мы ясно себя видим. Хотя это и не
суд как таковой, но под этим светом мы можем судить и в лучах его
совершенствоваться.
Он был светом в очах своей матери, когда она смотрела на страдания
убогих, сирых, немощных и беспомощных мужчин и женщин.
Он был светом любви Бога, струящегося в полночную тьму мира.
СУД
Все в жизни Христа было символично, а отголоски ее беспредельны.
Он не случайно родился во время переписи, которую проводил кесарь.
Призыв Августа к мужчинам и женщинам империи собраться для переписи был
символом деяний нашего Господа.
Он пришел в этот мир, чтобы с севера и с юга, с востока и с запада
собрать всех жаждущих мудрости, призвать отовсюду заблудших и ищущих пути;
подать знак грешным, обремененным тяжкой ношей повседневности; призвать
искателей истины из городов Де-каполиса и маленьких приморских городков
Галилеи, из деревень Иудеи в Город Бога; обратиться ко всем мужчинам и
женщинам и словом и делом своим с тем, чтобы они посмотрели на себя,
заглянули в свои души, увидели свою жизнь.
Ибо они надели терновый венец на голову того, кто был императором и
судьей этого мира.
ЗВЕЗДА
Говорят также, что, когда Он родился, в небе над Вифлеемом появилась
звезда и трое восточных мудрецов, следуя за ней, пришли к Его колыбели и
поклонились Ему.
Я верю, что на самом деле эти мудрецы были Trimurtis, великими
олицетворениями Бога, - творца, хранителя и разрушителя - и, поклоняясь
Иисусу, они поклонялись чистейшему из чистых, субстанции всей чистоты,
чистому могуществу Бога-младенца.
Астрологи говорят, что взошедшая над Вифлеемом звезда была не звездой,
а двумя соединившимися планетами: одна - Сатурн, представляющая Отца Христа,
а другая -- Юпитер, представляющая его Мать, - будто так Его небесные
родители с горячей любовью взирали на Его рождение. Впоследствии Господь
Иисус, приветствуя или благословляя, поднимал руку и соединял большой палец
с безымянным и мизинцем, а указательный и средний вытягивал вверх, и эти
пальцы означали для него отца и мать, соответственно всемогущего Бога и
святой Дух.
СОВЕРШЕНСТВО
Иисус был совершенен.
Я слышал, как люди говорили, злословя и завидуя, что, несмотря на Его
труды, на Его любовь, Он все же не был совершенен, и приводят пример того,
как однажды в окрестностях Иерусалима Он проклял фиговое дерево, и оно
завяло и погибло.
Но поступил Он так не в минуты гнева или слабости, как думают те, кто
хочет осудить Иисуса. Дерево, о котором идет речь, было бесплодно и, прокляв
его, Иисус показал на примере, - не повредив человеку, какая ждет участь
тех, кто ведет бесполезную для человечества жизнь, не заботясь о Духе.
Сегодня мертвы их души, ибо ничто живое не может произойти от них, но если
они не начнут искать свой Дух, то завтра будет мертва и их плоть и они
окажутся вне круга бытия.
А гностики считают, что когда наш Господь был на кресте, Он
заколебался. Но если бы они присутствовали на Голгофе, то убедились бы, что
Он пожертвовал собой не в отчаянии, но как король на поле брани. Они бы
увидели, что Он до конца сыграл человеческую драму и не дрогнул. Они бы
сказали вместе с сотником, который наблюдал за Ним: истинно человек этот был
Сыном Божьим.
А еще говорят: конечно, Он был святой, но вместе с тем и человек, такой
же, как и мы. Он любил вино и однажды в Кане превратил в него воду, совершив
чудо. Но то был лишь чистый, неперебродивший виноградный сок. Неужели Он
затуманил бы столь чистое свое сознание алкоголем? Был Он не святым и не
человеком, а Духом во плоти - Он был божественным.
Тем не менее некоторые утверждают, что Он считал себя святым или
пророком, и Павел впоследствии объявил Его Мессией. Он, конечно, не
прославлял Себя, как другие, Он был лишен амбиций и тщеславия. Источаемая Им
божественность подобна солнцу, которое сияет без всяких объяснений или
оправданий, без гордыни и самохвальства, и она очевидна для всех, кто мог ее
видеть, ибо Он действительно был Сын Бога.
Будучи божественным, Он олицетворял собой совершенство, и все Его
деяния были совершенны. Его слова и поступки, казалось, не были заранее
обдуманы, и когда Он что-то делал, то будто разбрасывал по земле яркие
кубики, которые сами собой, исподволь складывались в мозаику. Он был
совершенен, и посему все Его действия были взаимосвязаны формой и смыслом, и
более того, выражали добрую волю.
Он не преследовал цели выдавать Свои дела как пример для подражания
всему человечеству, просто они гармонировали с Его природой, которая была
божественной. Он специально не выполнял и предсказания пророков, ибо
действовал по собственной воле и был тем, кем был, а Его дела неизбежно
соответствовали пророчествам.
Он был совершенен и поэтому недоступен соблазнам. Помню, как однажды во
время сбора урожая я по наивности хотел полюбопытствовать, как Он творит
Свои чудеса и чем занимается в наше отсутствие и во время молитвы. И я стал
следить за Ним, чтобы застать Его врасплох. Однажды Он вдруг схватил меня за
бороду, резко притянул к Себе и твердо заявил: "Иоанн, не сомневайся во Мне
и не любопытствуй". Я смутился, но притворился, будто не понимаю Его, а Он
нахмурился и отвернулся. Но вот уже истек месяц жатвы, а подбородок у меня
все еще болел, и я, осмелев, сказал: "Господи, если Ты шутя так больно
дергаешь, что будет, если Ты ударишь?" Он невесело и уклончиво ответил:
"Отныне поберегись и не искушай того, кто не поддается искушению".
Но случай этот - пустяк. Говорят, когда Он ушел в пустыню, дабы
размышлять о великом деле, которое Ему предстояло совершить, вся скверна
мирская в обличьи самого дьявола явилась Его искушать и была полностью
повержена.
Итак, Иисус был совершенный человек, безукоризненно чистый, рожденный
от девственницы, Сын Всемогущего Бога.
ЛЕВ
Человек не мог бы сделать того, что сделал Иисус, - ни говорить, ни
любить, как Он, - если бы только он абсолютно не знал страха.
Изо дня в день фарисеи и саддукеи боролись против Него, считая, что Он
может возбудить народ против них, ибо они богатели на приношениях и за счет
выручки от торговли в Храме. День за днем они спорили с Ним, угрожали Ему,
насмехались над Ним, но тщетно, ибо Его это не трогало.
Его существование было вызовом их падению, поэтому они хотели отнять у
Него жизнь. Он знал об этом и знал им цену, однако Он шел своим путем.
Когда они привели к нему женщину, которую застали за прелюбодеянием, и
по своей порочности спросили Его, не побить ли ее камнями, как того требует
закон Моисея, Он лишь наклонился и стал писать что-то на земле, будто и не
слышал их вопроса. Они снова спросили Его с нетерпением, как быть, в
надежде, что на сей раз Ему не отвертеться, ибо они рассчитывали, что Он
сразу объявит их закон неверным, или Ему придется побить ее камнями. Я был
там и видел их: внешне они походили на людей, однако сущность их была
кровожадной, как у волков, окруживших ягненка, который отбился от стада.
Иисус же был тот пастух, который по их расчетам, должен убежать, вели не
хочет, чтобы Его тоже сожрали.
Но Он не испугался и не смутился, а неспешно поднял голову и
несколькими словами обратил их в бегство. А та женщина, Мария Магдалина,
назвала Его Господом и с тех пор следовала за Ним, ибо увидела Его
непоколебимое бесстрашие и поняла, кто Он.
Некоторые думают, что раз сказано, будто Мессия будет человеком печали,
то наш Господь был тщедушным и слабым. Однако Он был хорошо сложен и
мускулист, как и подобает плотнику, и, когда Он был среди нас, мы
воспринимали Его как источник жизни.
Некоторые думают, что раз Он родился в хлеву, и благословлял смиренных,
и Сам страдал на кресте, то Он всегда говорил мягко и был робким. Но таким
людям я бы сказал: как может Божественное быть робким, если оно знает, что
оно Божественное? Как может человек быть слабым, если он знает, что он
Господин среди Господ, Царь Царей? Разве же молчаливый и неуверенный в себе
человек мог проповедовать Евангелие Царствия под носом у своих врагов? Мог
ли объявлять книжников и священнослужителей лицемерами и ворами? Мог ли
говорить им в лицо, что они исчадия ада?
Если Он вел себя покорно, то только ради нас, чтобы мы могли учиться
смирению, чтобы не гневались на Него за слишком уверенный и менторский тон,
ибо это повредило бы нам.
Его природе были абсолютно чужды робость и раболепство. Он не мог и не
искал компромисса с неверными. Он шел против скопища надменных
священнослужителей и предубежденных людей и ничего не боялся. И когда Он
перед Пасхой очищал Храм в Иерусалиме, Он ни на секунду не дрогнул. Он с
бичом в руке вступил в эту толпу дельцов, торгашей, покупателей - служителей
Храма, готовящих животных к жертвоприношению, принимающих дары за отпущение
грехов и благодарности за прощение пороков, менял, торгующих святынями,
продавцов голубей и мясников, лавочников разных мастей, - и ни один из них
не осмелился воспротивиться Ему. Мы шли за Ним следом, и Он опрокидывал
столы, рассыпал по полу товары и деньги, выгонял их овец и быков, выпускал
их голубей на свежий утренний воздух, объявляя громким, сотрясавшим стены
голосом: "Вы дом Отца Моего превратили в притон воровской". Мы с трепетом
видели Его сокрушающую силу, мы видели бедных и ищущих истину, которые
ликовали, ибо они наконец почувствовали, что пришел их защитник.
Люди называют Его Агнцем Божиим - оно так и было. Но в Нем вместе с
агнцем уживался и лев, поэтому Он был и Лев Божий.
МАРИЯ МАГДАЛИНА
Я помню Марию Магдалину, когда она впервые пришла к Христу. Он
приветствовал ее, как брат сестру, которая грешила, но тем не менее всегда
оставалась сестрой Его сердца.
Мы не могли понять, как такой чистый может говорить с такой нечистой.
Но со временем мы поняли: Он был настолько чист, что не боялся
обвинений в грехе, и, как я уже говорил, был выше всякого соблазна - ничто
не могло запятнать Его чистоту.
Потом мы увидели, что и сами во многом не чище Магдалины, и устыдились.
Однако Он только вместе с нами посмеялся нашему стыду, и мы поняли, что
это не позор, а что-то преходящее, нечистое. На самом деле суть наша - не
грехи, а наш Дух.
ПОЧТИТЕЛЬНОСТЬ
Мне нравилось, что Мария Магдалина вначале держалась от нас на
расстоянии, и я думал, ей подобает такая почтительность по отношению к
первым ученикам. Она держалась в стороне и от Иисуса, как будто не хотела
ничем привлечь к себе Его внимание, но всегда ждала случая и охотно
прислуживала Ему. Мне это тоже нравилось, потому что я считал неправильным,
если бы проститутка держалась вольно с Иисусом Христом и его учениками.
Потом я понял, что причина ее почтительности и не в ней самой. Она,
казалось, забыла, кем она была, забыла прошлое, не думала о будущем и жила
только настоящим. Она жила рядом с Богом и была почтительна к Иисусу потому,
что знала, кто Он.
Мы тоже знали, кто Он, но в то время как мы видели жаворонка, она