на первый план, а поддерживала, питая Его; не вбирала в Себя, а расточала сочувствие и милосердие; не привлекала нашего внимания к Себе, но едва заметно в свете дня являла Собой основу, корень, подспорье, shakti, источник Его сострадания. Мария в голубом одеянии была Святым Духом. Между Ними был фитилек человеческой души. КАШМИР На следующий день Она ушла. Говорят, Она умерла в Ефесе, но это не так. Попрощавшись со мной, Она ласково, по-матерински благословила меня и сказала: "Мы еще встретимся, когда Я приду, чтобы пробудить мир," и, повернувшись в сторону восходящего солнца, ушла. Она держала путь в Индию, к подножьям высоких гор, в страну Кашмир, чтобы снова встретиться со Своим Сыном. Иисус ушел именно туда, после того как явился нам у Еммауса, а потом у моря Тивериадского. Он ушел через Андрапу в Битинии, через Месопотамию и Персию, через двор Царя Гондафароса в Таксиле. Он ушел незаметно, позвав с Собой только Дидиму Фому, ибо завершил Свою миссию в Израиле, драма была сыграна, и Он должен был трудиться в других краях. Думаю, Он выбрал Кашмир потому, что, открыв ворота Агии Чакры, хотел подготовить в нас путь в Царствие Божие. Как прежде во внешнем мире Агия Чакра воплотилась в Израиле, так же теперь путь ее оттуда в Царствие лежал в сторону Кашмира. Но только спустя много времени после того, как Он покинул нас, стали доходить вести о пути, которым Он шел, и о Его появлении в Кашмире. К тому времени многие из нас этому не хотели или не могли поверить. Хотя они и убеждали, что верны вечно живому Господу, но не верили, что Он еще жив; хотя в теории признавали Его Господином над всем Творением, но не верили, что Он покинул нашу землю и ушел в другие края с чужими обычаями и языком. Однажды, когда Фома вернулся на Запад, он подтвердил, что это правда. Он сказал, что Иисус известен в Кашмире как Исса, как Юз Асаф, "Повелитель Исцеленных", и что одни поклоняются Ему как святому или волшебнику, другие - как Исса-месиху, Мессии, третьи - как перевоплощению Шри Ганеши, который есть Бог в обличий ребенка, или Шри Картикейи, его воинственного брата, или в обличий великого Сына Бога-Отца, Шри Махавишну. Мария отправилась именно в Кашмир, и я, Иоанн Богослов, заявляю, что это правда. Именно там, в холмистой местности, Она потом умерла, и там же наш Господь сбросил, наконец, Свое человеческое обличье. ФОМА Фома же вернулся, дабы прожить свои последние годы в Израиле, но этому не суждено было случиться. Вскоре он увидел, что его рассказ о Христе, которого прозвали Исса, Шри Ганеша, многие принимали за бред сумасшедшего, губительный для нашей Веры или в лучшем случае смущающий верующих. Он понял, что красный кумкум и масло, которые он использовал (одно - для защиты, другое - для крещения), считают ересью и что его жизни, по-видимому, грозит опасность (не от правителей, а от фанатиков из среды наших братьев), и бежал в Индию, доверив свои писания тем, кто верил в Господа Иисуса, но не был близок Церкви. Больше я его не встречал. Тревоги Фомы смущают и теперь меня, ибо то, с чем он столкнулся, было попыткой наших священнослужителей присвоить историю жизни Христа, ограничив ее тем периодом, который Он прожил в Израиле, отрицая или скрывая то, что не совпадало с их целями, а, по существу, старались подогнать Его жизнь под новую смертоносную ортодоксальную теорию, называемую Христианство. Например, то уважение, которое Христос оказывал женщинам, Его слова о материнской силе внутри нас, Его слова об Утешительнице, Святом Духе, который Он считал женским началом, а также роль Матери в день Пятидесятницы - все это по прошествии времени они стали игнорировать преднамеренно или по неведению. Они отрицали также Его признание о том, что мы рождаемся не один, а много раз, хотя Матфей ясно написал: "И Иисус сказал об Иоанне Крестителе: "Если хотите принять, он есть Илия, которому должно прийти"". Все его рассказы о путешествиях в юности к белым берегам Британии с Иосифом из Аримафеи, о строительстве там храма из глины и прутьев, посвященного Матери - Святому Духу, они также игнорировали, как и рассказ о жизни Иисуса в Кашмире, ибо все это не укладывалось в догму, которую они проповедовали. Я расскажу об этом немного подробнее. В ГОРОДЕ ПОВСЕДНЕВНОЙ ЖИЗНИ Я вернулся в Иерусалим и обнаружил смущение в наших рядах. Было трудное время: мы учились жить как апостолы, распространяли Евангелие, узнавали, как далеко можно зайти в этом труде и как вовремя удержаться - прекратить спор, оставить в покое более равнодушных из искателей истины. После ухода Иисуса и Марии нам приходилось действовать без руководства. Мы учились многому, понимая, что сами не идеальны. Надо было продолжать поиски совершенства, всегда демонстрировать учение Христа на практике, прощать и еще раз прощать, организовывать нашу растушую общину, но с такой гибкостью, чтобы она принимала бы во внимание дух, а не букву закона. Было важно также сохранять традицию в неприкосновенности. Честолюбивые и злонамеренные люди рвались заявить, что они видели Христа, что у Него были тайные учения, к которым только они имеют доступ, распространяли дикие слухи о Его поведении на земле. Этим пересудам следовало что-то противопоставить, и поэтому мы устраивали чтения и изучение евангелий, которые сами написали; но опасаясь, что Слово Христово перестанет быть живым и станет чем-то закостеневшим и книжным, мы большое внимание уделяли беседам о миссии Иисуса в неформальной обстановке, рассказывали истории из Его жизни, особенно стараясь, чтобы они произвели на других такое же впечатление, как и на нас. Нам хотелось, чтобы любой последователь Христа преобразился через любовь и понимание, стал маяком в темноте, учителем для всех, кто ищет истину. Однако у нас самих не было учителя, и после стольких лет нашей привязанности к Иисусу и моего общения с Марией было страшно видеть, что подавляющее большинство живет жизнью, в которой Иисус из Назарета, казалось, не сыграл никакой роли. В Ефесе такое не удивляло, но в Иудее, в Самарии, в Галилее, казалось, все должно было быть иначе. Страна, которая, когда я жил с нашим Господом, представлялась мне новым, другим миром, теперь для моих соседей была все той же землей, как и в незапамятные времена; язык, которому я выучился и на котором звучали притчи нашего Господа, Его поучения, Нагорняя Проповедь, потрясающая душу поэзией речи, не был понятен простым смертным. Они знали какие-то обрывки Его речей, и я начинал понимать, что, несмотря на перемены в нас, мир не изменился вместе с нами. Я чувствовал себя человеком, который после долгого и трудного путешествия вернулся домой в надежде увидеть знакомые лица и удостоиться сердечного приема и веселого праздника, однако вместо этого он увидел лишь чужих недоверчивых и угрюмых людей. Где те толпы людей, которые внимали Христу, следовали за Ним в горы и чтили Его как Божество? Они разбрелись. Многие из тех, кого Иисус исцелил, были удовлетворены и более не искали Духа. Многие из тех, кто слушал нашего Господа, были удовлетворены воспоминаниями о том, что видели и слышали Сына Бога. Многие также считали нашего Господа святым, пророком, волшебником, но для них было непостижимо поверить, что Он - Мессия. Многие, услыхав, что Иисус распят, теперь избегали собраний и при встрече качали головой и даже притворялись, что не знают нас. Короче, они утратили свою веру, более того, боялись за свою жизнь и считали, что после распятия нашего Учителя могут последовать другие казни. Они боялись толпы, боялись римлян, боялись священнослужителей, боялись доносов и были так смущены, что боялись Божьего гнева, который, как говорили фарисеи, обрушится на тех, кто последовал за Христом. Не стану притворяться, но эти сомнения и страхи действовали и на нас. Мы знали нашего Господа не всю жизнь, даже не с детства, а лишь три или четыре коротких года. Теперь, когда Его не было, те годы великой веры в приход Царствия Божиего казались одним мгновением по сравнению с веками, за которые во внутренней жизни Человека ничего не менялось. В те дни в Иерусалиме нам иногда казалось, что бремя ушедших времен раздавит нас окончательно. Порой я впадал в отчаяние, порой мечтал об одиночестве. Хотя было много простодушных людей, которые воспринимали веру Христову, но они не могли как следует понять Его Евангелие о Царствии и оценить необходимость преображения. Они довольствовались верой в Бога, которому можно молиться; ни о чем не тревожились в надежде, что когда-нибудь все изменится. Так как они привыкли к хозяевам, тетрархам и правителям, им легче было признать таинственного, трансцендентного Бога, чем понять Сына Человека. Что я мог рассказать им о Марии? Тем более, как бы я передал другим ученикам то, что узнал о Святом Духе? Слишком поразительное было бы откровение. Если б даже мне кто-то и поверил, то одни бы испытали ревность, другие отвергли бы меня. Возникли бы споры и раздоры, в то время как требовалось как можно больше единства. Верно это было или неверно, но я, кроме Фомы, никому ничего не рассказал. "Верно или неверно", - как же самодовольно это звучит! Однако мне порой кажется, что есть два Иоанна. Глазами первого из них я смотрю теперь на свое прошлое и вспоминаю о странствиях в поисках истины, о пребывании у ног Сына Человека, о контакте с Духом, о некотором познании глубин бытия. Но все эти годы был и второй Иоанн. Он скользит по поверхности жизни, незрелый, рассеянный и, подобно другим, предающийся иллюзиям. Он идет в Город Повседневной Жизни и теряется там, его ошеломляет шум базаров, голоса поющих в храмах, зрелища и гомон вокруг него; его внимание привлекают девочки, играющие на флейтах, и ветер, наполненный ароматами деревьев и цветов в парках и садах, раскинувшихся террасами на склонах реки; он зачарованно бродит по царским площадкам для развлечений либо увлекается заботами о деньгах, еде, жилище, о будущем. Его втягивают в споры о правительстве, судьях, претензиях царей. Короче, его чувства не могут постичь сложности мира, более того, на него, как яд, действует привычный запах мирских дел, и он начинает забывать о своем Духе. Я хорошо знаю этого Иоанна, который в те трудные первые годы после распятия Христа часто побеждал. То же происходило и со всеми остальными. Мы беспокоились о своем житье-бытье, о том, как следует себя вести, что делать, куда идти; мы мало доверяли и много боялись; мы вновь и вновь предавали себя и других. Очень часто казалось, будто кормчий уснул и ночью маленькая лодка потеряла свой курс. Настало утро, и мы проснулись под гаснущими звездами и видим, что нас унесло далеко в открытое безбрежное море - море Иллюзий... ПАВЕЛ И вот среди нас появился человек по имени Саул, или Павел. Но молва опережала его, и одни из последователей Христа превозносили его, чуть ли не поклонялись ему, а другие не верили и не любили его. Это был тот самый человек, который, когда умирал Стефан, насмехался над верой молодого человека и прислуживал тем, кто забивал его камнями. После того он возглавил преследования наших братьев и сестер в первые дни после воскресения Христа и поступал даже более жестоко, чем первосвященники, в стремлении уничтожить нас. Мы слышали, что когда Павел ехал в Дамаск, дабы восстановить против нас местные власти, по дороге ему было то ли видение света, то ли он слышал голос, который принял за голос Иисуса, и Тот его спрашивал, почему он так восстает против нашего Господа, и тогда Павел сразу же обратился в нашу веру. Какое-то время после этого видения он был слеп, но снова прозрел и поехал за границу, а может, домой, в Тарсу, дабы пересмотреть всю свою жизнь и учиться. Появившись вновь на севере, стал обращать других в евангелие Христа, теперь пришел оттуда в Иерусалим, дабы встретиться с апостолами. Говорили также, что Павел обладает великой силой Святого Духа, что изъясняется на иных языках, что у него бывают видения и он общается с Господом. Более того, наложением рук он передает свой провидческий дар и владение иными языками другим, и те тоже иногда начинают изрекать тайны Духа или свидетельствовать о даре Христа. Рассказчики были искренни: они видели Павла собственными глазами, убедились, что за ним, действительно, следует все более и более людей. В конце концов очевидцы объявляли, что это было самое большое чудо, совершенное Христом: тот, кто был самым злым врагом, теперь стал самым верным другом. Павел пришел к нам как человек, который приходит в суд после смерти царя и говорит: "Смотрите, вот мои документы и вот что я совершил. Я тоже его сын, отдайте то, что принадлежит мне". ВСТРЕЧА В ИЕРУСАЛИМЕ Но мы не были судьями, и Царь не умер. Кажется, мы все отнеслись к Павлу с подозрением, но никто из нас не высказал своих сомнений вслух, ибо повсюду среди наших братьев и недавних последователей Христа происходило большое волнение в связи с приходом чудесно обратившегося Павла. Много было сказано о том, как Иисус завещал нам прощать своих врагов, и о силе этого прощения. Когда Павел прибыл, мужчины стали обнимать его, а женщины обращались с ним, как с той заблудшей овцой из притчи, которой пастухи чрезвычайно обрадовались, когда она нашлась. Но в моем сердце не было радости, и я не мог преодолеть свои сомнения. Я улыбался, но как-то нарочито, и те, кто знал меня, тихонько журили за холодность. Возможно, то же самое испытывали и другие апостолы, но я этого не заметил. Я был погружен в свои мысли среди всеобщего шума. Когда Павел вошел, я был удивлен, увидев перед собой маленького невзрачного человека. Другим тоже бросилось в глаза, как он тщедушен и некрасив, и поэтому ему стали оказывать больше внимания. Еще я почувствовал в нем какую-то силу, и те, кто пришел с ним, смотрели на него с почтительностью, как на святого, как на пророка.Теперь, спустя много лет, когда Павел написал о том времени, он клянется, причем вопреки словам Фомы, что встретил тогда только Петра и Иакова. А Фоме он сразу не понравился, и его слова о Павле христиане передавали из уст в уста по всей Иудее. Может быть, Павел просто забыл нас, мы ему не запомнились и, наверное, не соответствовали его представлению о нас как о важных персонах, достойных учениках Христа. У Петра же реакция была неоднозначна. Павел подошел к нему первому, и у них состоялась долгая и сложная беседа о том, как надо дальше идти. Я чувствовал, что Петр испытывал и смущение, и влечение к нему. Потом мы все вместе сели за трапезу в честь прихода Павла, и между нами прошла непринужденная беседа. Однако я заметил, как он мало ел и говорил. По сравнению с ним мы выглядели обжорами и болтунами, предающимися праздному веселью. Когда мы разошлись, он и его люди молились далеко за полночь. Поэтому, когда на следующий день мы собрались в своем кругу, чтобы обсудить его идеи, мне показалось, что у всех был пристыженный вид. Вот перед нами человек, который был очень далек от Иисуса, но обратился через видение и теперь так серьезно относится к своей вере. Вот как далеко он ушел, а что же мы? Что мы сделали и делаем со своей жизнью? Что делаем ради Господа нашего? Но вместе с тем мы интуитивно противились идеям Павла о распространении Евангелия. Пожалуй, даже не сами идеи были нам враждебны, а та манера, в которой он проповедовал их. Павел желал, чтобы мы запретили евреям жить по их законам, если они крестились. Но, говорили мы, какое это имеет значение? Суть не в законах и обычаях, а в сердце человека. Кроме того, ведь мы соблюдаем те обычаи, которые не противоречат нашему братству последователей Христа. Ведь мы говорим с греками и самаритянами, как братья с братьями, и едим и молимся с ними. Со временем во всем мире законы изменятся в соответствии с истиной, как это произошло среди нас. А до тех пор разумнее было бы отдать кесарю кесарево и воздержаться от вражды со своими соседями, насколько это возможно. Однако Павел хотел, чтобы мы создали законы, которые были бы выше законов. Хотя, может, потому, что он сам был еврей, в прошлом так преданный еврейским обычаям, именно поэтому он страстно желал объявить войну еврейским обычаям и судил так, будто одни евреи были виновны в распятии Христа. "Но в нашей стране правят римляне, - говорил Фома, - и, в конце концов, они предали смерти Христа". Или римляне вступили в союз с евреями, мог бы сказать он: первые воплощали маленькое "эго", а вторые - все предубеждения Человека. Павел, тем не менее, не мог успокоиться, пока вопрос о еврейских законах досконально не разложил бы по полочкам. Он приводил аргументы, то цитируя пророков, то ссылаясь на собственный пример, пытался доказать свою правоту, взывая к Богу и Господу Иисусу, или, как он называл его, Христу Иисусу. Все это время два его соратника молча сидели рядом с ним, наблюдая, какое впечатление его речи производят на нас. В его поведении я не видел ничего похожего на свободную и степенную манеру Иисуса. Павел никогда не говорил об Иисусе как о человеке, не вспоминал о Его даре сострадания, не говорил о прощении грехов или о Царствии Божием. Иаков сказал: "Ты хотел бы, чтобы мы изменили души людей, изменив прежде их обычаи. Но как только изменятся души, изменятся и сами обычаи". Павел не мог с ним согласиться и видя, что идет против ветра, избрал другой курс. "Как же мы свидетельствуем о Христе? - спросил он. - Почему все меняется так медленно? Разве мы так должны выполнять то, что, как все мы знаем, завещал нам Господь?" Он задел Иакова за больное место. Время шло, а евангелие распространялось долго и с трудом, так как надо было, чтобы всякий человек понял евангелие своим сердцем и оно бы изменило его жизнь. В этом темном мире многие были готовы услышать слово света, но мало кто понимал это слово, а еще меньше кто готов был сам обрести этот свет. Многие хотели слушать о Царствии, которое уготовано кротким и тихим, но мало кто желал его настолько горячо, чтобы искать это Царствие внутри самого себя. "Ищите и обрящете", - говорил наш Господь, но искатели в Иерусалиме были большей частью слабы и понимали плохо. Удивляться не надо, ибо мы и сами, знавшие Иисуса, все еще не понимали значения Его слов: "Царствие подобно человеку, который зарыл свое богатство в поле и не знает, где оно", или "Царствие Божие подобно той женщине, которая несла горшок с мукой". Неудивительно, что искатели в Иерусалиме не могли этого понять, потому что даже сами мы, о которых наш Господь говорил в ночь нашего последнего ужина, что мы "не от мира сего", часто были подвержены бурным событиям этого мира и воздействию своей несовершенной природы. Тем не менее, мы знали, что мы - искатели, что Иисус Христос - наш Спаситель.В то время как те, с которыми мы говорили в Иерусалиме о нашем Господе, были не уверены или мало верили в свой путь исканий истины и были полны сомнений насчет Сына Божьего. Им было больше по душе, что их святые принадлежат далекому прошлому, давно получили признание старейшин и священнослужителей, и потому они неохотно верили, что их Учитель тот, кто совсем недавно жил среди них. Им было трудно представить такого Мессию, которого отнюдь не признавали власти, которого Синедрион обвинил в святотатстве и которого распяли на кресте. Да, они искали истину, но не хотели поверить, что их Учитель тот, чье имя окружено всякими слухами, из которых одни правдивы и утверждают Его славу, другие выдуманы лжесвидетелями или книжниками. У этих людей возникало множество вопросов, они требовали объяснить притчи Христа, хотели знать, когда наступит Последний Суд, не могли понять, почему Сын Бога мог допустить, чтобы Его клеймили и убили, как преступника, и так далее. Короче, они искали чего-то, но не желали отказаться от установившегося порядка вещей. Но такой отказ был необходим, если они хотели обратиться к Христу, ибо тот установившийся порядок не допускал любви и признания нашего Господа. Однако были и такие, которые жаждали восстать против укоренившихся устоев, понимали, чего ищут, принимали веру с большим энтузиазмом, но вскоре отходили от нее в какую-либо из сект, возникавших по всей империи. Фарисеи все это время ждали подходящего момента поразить нас. Вопрос о распространении Евангелия тогда особенно тяготил Иакова, потому что именно ему было завещано руководить этим делом. Ситуацию усугубляла еще и напряженность в лагере, частые разногласия и неопределенность в том, как следует организовать движение последователей Христа. Возникало множество групп Его сторонников, но вопрос о том, каким образом их организовать, был предметом постоянных дискуссий, в которых никогда ничего не решалось. Все мы по природе своей не любили слишком строгой организации и помнили пламенные речи Иисуса, в которых он обрушивал свои проклятия на книжников и фарисеев, предупреждал нас никого не называть своим раввином, ибо у нас только один Учитель - Бог. Иисус Сам в жизни избегал навязывать людям и событиям негибкие формы руководства, дисциплины, отчего души становились косными. Он регулировал, организовывал спонтанно, в живой форме, которая приспосабливалась к той среде, в которой зарождалась. Он решал все вопросы легчайшим прикосновением, исходя из конкретной ситуации. Если мы куда-то приходили и нам нужна была еда, Он кого-либо посылал раздобыть ее, а еще кому-то поручал заняться вопросом ночлега. Если не оказывалось ни пищи, ни крова, это ничего не меняло, ибо мы не нарушали заранее обдуманного распорядка, ни разбивали ничьих надежд, не срывали никаких планов. С Иисусом любой распорядок, контроль, организация подчинялись Духу, дабы Его можно было бы свободнее выражать. Он учил, что живое само знает, как себя организовать. Сикомору человек не должен говорить: "Расти так", ибо он сам растет, не думая. Телу своему человек не должен говорить: "Расти так", ибо оно само растет, не думая. Дитя в утробе не должно заявлять: "Я буду такого-то роста и такого-то цвета...", ибо это все равно будет так. Все, что происходит, это дело рук Бога, Святого Духа. . Но когда речь заходит о том, как человеку прожить свою жизнь, он чувствует себя обязанным сказать: "Я буду и должен делать так, и это произойдет, и тогда я так сделаю". Поэтому человек подчиняет жизнь своим идеям, по сути, безжизненным. Если все идет по плану, человек не удивляется, если же задуманное не сбывается, он разочаровывается. Его будущее - заложник планов и идей об организации своей и чужой жизни. "Потому, - говорил Иисус, - не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо он сам о себе позаботится". "Живите в настоящем, которое отмечено присутствием Бога". Мы старались соблюдать заветы и не связывали ни себя, ни других излишними запретами и установками. Где было возможно, мы сеяли в богатую почву семена понимания Христа и не боялись, что земля оскудеет. Там, где семена прорастали, мы их взращивали, как могли, но предоставляли Богу заботиться об их росте. Иначе говоря, с теми, кто услышал слово Христово, мы делили свою пищу, кров, знание и опыт; но мы не могли открыть им двери Царствия - это мог сделать только Бог. Не могли мы и навязывать им идею, что Царство следует искать в себе самом. Мы могли только верить, как верил в нас Иисус, что они сами найдут смысл. Мы старались пасти овец нашего Господа, зная, что они принадлежат Ему, а не нам. В память о Нем мы преломляли хлеб и вместе молились, повторяли Отче Наш и пели песни, которые любил Иисус. Но сверх этого мы не стремились ограничивать Его последователей ритуалами и установками, ибо этого у них было достаточно в синагогах и храмах. Наш труд продвигался с большими трудностями и медленнее, чем мы ожидали. Но Павел торопил нас, требовал работать успешнее, закладывать церкви, назначать учеников, которые должны были их возглавлять и следить, чтобы члены церкви выполняли правила. Говорили, что раньше Павел был воином, и вот теперь он говорил на языке воинской стратегии и тактики. Он требовал, чтобы мы, как он, прибегли к своему авторитету апостолов и выступили бы против врагов истины, которые мешают нам идти по ее пути. Тогда Иаков ответил: "Но ты не апостол". На что Павел возразил, что он не такой, как мы, но тем не менее апостол, поставленный Христом Иисусом в Его видении, и мы должны признать это. "Взгляните, - говорил он, - какую работу я уже проделал, какие страдания принял за веру, сколько проповедую, как убеждаю ближних своих, сколько церквей основал в Антиохии и на Кипре". Хотя когда-то он и был великим грешником, Господь избрал его первым из первых для этой работы и простил ему грехи. "И мы, - говорил он, - должны признать это. Кроме того, апостолы, и Павел в том числе, должны распределить между собой обязанности и всерьез взяться за распространение церквей". Послышался ропот. Я, Фома и Иаков, мой брат, тоже были смущены и пристыжены этим человеком, который, по свидетельству других и самого себя, сделал за короткое время так много для продолжения дела Христа. Тем не менее, в его присутствии наши души испытывали смятение. По знаку Иакова мы стали молиться, и видя, что его слова не нашли сочувствия у нас, хотя мы в открытую его и не осудили, Павел ушел. СЛУХИ Он пошел в Сирию и Селевкию, держась подальше от Иерусалима. Тем временем наши труды в Иерусалиме встречали все растущее сопротивление евреев, и мы были изгнаны из Синагоги, как и предсказывал наш Господь. Более того, при Ироде Агриппе начались аресты, и мой любимый брат Иаков был убит. Одним словом, мы снова оказались между жерновами власти римлян и предрассудков евреев. Все это время мы получали известия о том, что Павел выполняет свою миссию в Сирии, на Кипре, в Греции и проповедует странное евангелие - не Евангелие Иисуса, а свое собственное. Вначале мы не обращали внимание на эти слухи, потому что он действительно прославлял Иисуса как Сына Бога и трудился во имя Его. Кроме того, многие честные искатели приходили к нам благодаря встрече с Павлом. Так как это были всего лишь слухи, то мы не обращали на них внимания, занятые другими вопросами. Время было беспокойное, связь плохая, и слухи, точно тучи, то набегали, то исчезали с восходом солнца. Воцарилось время сумасшедших императоров, праздных надменных правителей, Каиафов и ему подобных, когда детей света хватали без разбора. Это было время магов, мечтателей, провидцев и диковинных религий, когда мужчины ждали последнего пришествия, а женщины предавались немыслимым порокам. Это было время купцов-идолопоклонников и кесаря, который был сам себе Бог, время лжехристов и лже-мессий. Мы, носители учения Христа, должны были принимать во внимание эти идеи, мечты и учения. Воцарилось время сильной императорской власти, с одной стороны, и полного упадка - с другой. Отверженные и прокаженные, истощенные и ютившиеся в трущобах и гетто, они требовали к себе нашего внимания, и убывали наши силы в сострадании к ним, и возрастало чувство нашего бессилия. Это было и время вспыхнувшей среди последователей Христа в Иерусалиме ревности и мелочных ссор. Великие сомневались в своих силах, авторитет Иакова часто подвергался сомнению, нас ежечасно призывали прислушаться к словам Павла, который был далеко за морем. Но личность Павла, его манеры не вызывали во мне симпатии, не нравилось мне, как он резко и обезличенно говорил об Иисусе. Но не желая выглядеть немилосердным, я старался всего этого не замечать. Наконец, мы не обращали внимания на слухи, потому что не могли представить, чтобы враг Христа повсюду его проповедовал. Правда, у нас уже был пример Иуды, но тот был молчаливый и скрытный человек и никогда, даже с нами, не говорил с таким волнением о Христе. Кроме того, он все-таки был наш друг, который потом оказался предателем. Сейчас же мы столкнулись с врагом, который стал потом другом, а это совсем другое дело. Павел был заклятым врагом, бросал нас в тюрьмы, убивал, но для иных именно такое его рьяное усердие было предметом восхищения. Происшедшие затем в нас перемены и заставляли людей повторять слова самого Павла: через прощение его грехов Господь проявил милосердие ко всем. Так что многие продолжали восхвалять Павла и восхищаться его энтузиазмом в распространении вести об Иисусе по всему свету. Я тоже уважал Павла за его усердие, но не знал, откуда оно и на что направлено. ДЕЯНИЯ Шли годы, и слухи превращались в легенды, а легенды - в факты. Появлялись свидетели деятельности Павла в Греции; о нем рассказывали те, кого он отлучил; Мария Магдалина и другие женщины протестовали; наконец, перед нами лежало его евангелие, которое он проповедовал. Я говорю здесь о событиях, давно минувших, и в этом есть своя положительная сторона: теперь мне доступны все послания Павла, которые он рассылал повсюду, и его книга "Деяния апостолов", а тогда, насколько я помню, мы знали только о его послании к Римлянам. Я и теперь помню все четко и ясно, как тогда. Теперь многие считают, что книгу "Деяния апостолов" написал Лука. Возможно, что только начало было им написано, а в целом ее содержание и направление принадлежат Павлу. Правда, несмотря на то, что такое мнение бытовало и раньше, все же автором книги считали Луку, потому что она начинается обращением к Теофилу, как и евангелие от Луки. Но сторонники этой точки зрения игнорируют суть, материал книги. В отличие от евангелия от Луки, здесь, даже в начале, ничего не говорится об Иисусе как человеке и Сыне Человеческом; апостолы, которым книга как будто посвящена, сначала представлены как братство медиумов и пророков, что отнюдь не похоже на описание Луки, а затем они и вовсе исключены из повествования и забыты. Вместо них фигурирует Павел из Тарсы, и книга становится панегириком ему. Лука был художник, человек искусства, а не автор небылиц. А Павел фальсифицировал правду, как хотел, и изобразил себя героем легенды, о которой сам поведал, так что сегодня люди благословляют его имя, а вымыслы считают достоверными. Павлу нельзя доверять, даже когда он говорит о своем обращении. Трижды он рассказывает об этом: по одной версии, Господь просто говорит ему, чтобы он шел в Дамаск; по другой - Господь добавляет, что там ему будет сказано о том, что ему предназначено делать; и по третьей - Господь будто бы произносит речь, в то время как Павел лежит ослепленный на земле, и Господь объявляет этого нераскаявшегося убийцу своим посланником к язычникам. Вот как он описывает Пятидесятницу. Он пишет, как Святой Дух сошел в наши души, но может показаться, будто этот Дух лишь отнял у нас разум. Он изображает, как мы говорили с незнакомыми людьми на чужом и непонятном языке; и более того, он приписывает эту глоссолалию Святому Духу. Во всем этом нет ни толики правды. Я сам видел много раз тех, кого он описывает, они бродят по деревням, называют себя пророками, колдунами и якобы исцелителями верой, это и больные, которые приходили к Христу. Это одержимые духами. Душа их омрачена некой сущностью, которая и говорит, и кричит, и плачет. Но это не дар Духа Святого, как заявляет Павел, а дар мертвых. По-моему, и не дар вовсе, а долг, который должен быть оплачен десятикратно. Человек, впустивший в себя мертвых, впитывает смерть, несет на себе это бремя, выполняет их желания, и у него много причин страдать. Если человек говорит на ином, ему самому непонятном языке, то от этого никому нет пользы. Если иногда кто-то его и понимает или если вселившаяся в него сущность и говорит на своем языке, - что Павел называет прорицанием, - то мы должны помнить, что все это исходит от мертвых и мертво. Это не те мертвецы, которые где-то еще снова родятся или ждут на небесах, а те, которые пребывают в мире, не принимая своей смерти, не ища своего рождения, а существуя через других. Они разноликие тени: назойливые и вездесущие, злонамеренные и порывающиеся к освобождению. Христос бросал этих духов в огонь и в воду, дабы живые тела, в которые они вселились, освободились от них, вернулись в свою среду, а их души родились бы заново. Хорошо известно, что однажды Иисус изгнал их в стадо свиней, которые понеслись прямо в море. Но несмотря на это, сегодня многие вызывают эти сущности к себе во имя Христа и думают, что, одержимые духами, они совершают какое-то святое дело. Павел же вдохновлял и больше всех практиковал этот культ. Об этом говорится в одном из его посланий к коринфянам, где он хвастает, что умеет говорить на незнакомых языках лучше всех. Значит, такое несчастье - нечто для него чудесное, а нас, собравшихся вокруг Марии в Иерусалиме в день Пятидесятницы, изображает одержимыми. Это сущая ложь, но и святотатство показывать одержимость как дело Святого Духа. Неужели мы должны поверить, что Святой Дух хочет сделать из людей посмешище? Неужели он так глуп, взбалмошен, говорит банальности и несет какую-то околесицу? Неужели мы должны поверить, что Сын Человеческий пришел, чтобы вогнать тех, кого Он любит, в транс, заставить их непроизвольно стонать, вскрикивать или же отнять у них способность контролировать себя, чтобы они пускали слюни на глазах у толпы и бормотали тарабарщину? Иисус пришел, дабы возвысить Человека, а не дать ему бесноваться и визжать, как животному или юродивому. Кроме того, немало иммигрантов ученых и путешественников в чужих странах знают много языков, и это в порядке вещей; а Святой Дух должен дать нам нечто необычайное. Спустя шестьдесят лет я хорошо помню тот день в Иерусалиме, будто это было вчера. Помню уверенность и нежность Марии. Помню, как я вдруг увидел, почему Царствие Божие вечно присутствует в нас и среди нас, как говорил Иисус, и в то же время сокрыто и грядет. Таково измерение нашего сознания, и наступит день, когда ищущие Царствие всем сердцем войдут в него en masse. Я помню, как Мария пыталась научить нас тому, что pneuma есть язык, на котором все люди могут понимать друг друга. Не посредством произносимых слов, а благодаря языку своей сути, ибо слетающие с наших уст слова относительны и мимолетны, а природа нашей сокровенной сути иная и заявляет о себе через слова ветра и огня. Человек, услышавший этот язык, может заговорить с другими людьми словами ветра и огня и посредством чудесного священного ветра заговорить и с их душами, утешать и исцелять их. А среди тех, кто познал самих себя, душа говорит с душою на этом языке - языке любви. Однако мы не придавали значения и не понимали того, чему учила нас Мария, и Петр не признавал Ее права учить нас. Таким образом завещанное в тот день было растеряно, и его уцелевшие крохи сохранились в моей памяти, в рассказах одного-двух людей, в жестах, которые все еще в ходу в Церкви, и в легенде, которую пересказал Павел. Что же касается Петра, то его Павел изобразил по своему усмотрению. Его сны переданы как видения, речи превратились в лекции, помогавшие ему христиане преобразились в ангелов, и так далее. Я знал не такого Петра. Особенно бросается в глаза то, что Павел выделяет Петра как главного из апостолов. Он рассказывает именно о его деяниях, цитирует его слова. Правда, Петр был человек открытый, часто высказывался от нашего имени, увереннее, чем другие, чувствовал себя с Господом Иисусом, задавал Ему вопросы, когда хотел, но все это еще не значит, что его надо считать нашим лидером. Наш Господь завещал нам, если у нас возникнут вопросы, советоваться с братом Господа Иаковом. То, что у нас должен быть лидер, тоже вымысел Павла. Просто он знал Петра лучше и вывел его лидером. В "Деяниях" и слова, и поступки, и мысли Петра изменены до неузнаваемости. Вопрос о том, должны ли евреи-ученики Христа есть вместе с язычниками, следовать законам Моисея, не представлял ни для нас, ни для Петра никакой важности. Но имел значение для самого Павла, потому что, хотя он и не признавался в этом, он воспринимал жизнь в рамках буквы закона, который так или иначе довлел над его умонастроением. С самого начала Павел был чужим и всегда стремился завоевать симпатию высшего духовенства, с непримиримой яростью травил тех, кто нарушал закон, - и чего же он достиг? Он по-прежнему оставался воинственным и не искупившим своей вины. Несомненно, он сам нарушал закон, но, с другой стороны, закон был против него, так что и не следовало его соблюдать. Главное то, что Павел представлял нас так, будто мы радели только о евреях и еврействе, так как он хотел иметь собственное поле деятельности. Все знали, что он не такой апостол, как мы. Павел представлял дело так, что нас Иисус поставил апостолами среди обрезанных, а его с самого начала Бог назначил быть апостолом среди язычников, то есть в том мире, что за пределами нашей родины. А таким образом он мог удовлетворить свои амбиции. Так какое же это имеет отношение к истине? Ведь Иисус не ставил нас апостолами только среди обрезанных, потому что Он и Сам учил, исцелял и благословлял не только их. Конечно, Он родился евреем среди евреев, но разве Он кого-нибудь прогонял от Себя только потому, что тот был необрезанным? Разве Он говорил толпам, которые следовали за Ним в горы над Морем Галилейским: "Уходите все, кто не рожден евреем?" Напротив, Он делился своей мудростью со всеми, кто желал Его слушать. Особенно Он проповедовал Евангелие Царствия детям света, будь то евреи, римляне, греки, люди с Востока или из Африки. В притче о человеке, к которому пришли воры, сосед был самаритянин, а не еврей. Центурион, чей слуга был исцелен Иисусом, был римлянин, а не еврей. Женщина в Сидоне, ребенка которой Он исцелил, была гречанка, рожденная сирофиникиянкой. А после воскресения Он велел нам свидетельствовать о Нем и идти не только по всей Иудее, но в Самарию и дальше - до самого края земли. Разве в первую очередь не на евреев был направлен Его гнев, на тех, кто приравнивали истину еврейскому обычаю и считали себя ее хранителями? Разве иногда Он не приходил в отчаяние от того, что мы искали в псалмах и в пророчествах свидетельства о Его жизни, в то время как Он Сам был рядом с нами? Если мы заявляли: "Двадцать четыре пророка говорили в Израиле", то он отвечал: "Вы забыли о том, кто живет среди вас, и говорите о мертвых". Иисус родился в Палестине, потому что именно там Моисей и другие пророки подготовили для Него почву, и Он был воплощением их учения, видений. Но зачастую Его ученики, прослеживая Его родословную в пыльных фолиантах, думали о Нем исключительно в прошедшем времени. Они преподносили Ему только засохшие цветы, тогда как Он указывал им на Древо Жизни. Он обращал их внимание на горящий куст, а они взамен давали Ему пепел. Наше писание и традиции говорили о Его приходе именно в Палестине. Но когда Он пришел, кто же узнал Его? Старик на пороге смерти по имени Симеон, старуха Анна, Иоанн-Креститель, который потом сомневался, и какая-то горстка людей. Но большинство были равнодушны, и хранители тех писаний либо не признавали Его, либо также читали и перечитывали свои книги и не замечали Его. Евреи были избраны, потому что в отличие от других ждали Христа. Они знали, чего ждут, и потому с них спросится больше. Все же до самого конца они были слепы к Его славе и встречали Иисуса не дарами, а сомнениями, терновым венцом и смертью на кресте. Поэтому я и говорю последователям Павла: так вы воображаете, что после всего, что мы испытали, еврейский обычай остался для нас священным? Где он име