Рейли. И в этот момент я увидел, как волочащиеся деревья взорвались яростью. Впечатление было такое, будто все они сразу распались на части. Огромное облако искрящихся красных точек поднялось над покрытыми розовым инеем кронами. -- О боже! Квартиранты! Все бегом! -- Я даже не посмотрел, подчинились они или нет. -- Локи! Оставь их! Он пытался помочь Уиллиг, но она не могла даже стоять, не то что идти -- не было сил или нарушилась координация. Локи неожиданно подхватил ее и неуклюже взвалил на плечо. Он с трудом двинулся к нам, проламывая твердую корку сугробов. С таким же успехом он мог просто приклеиться к месту -- так медленно он продвигался. Им явно не успеть. Рой опустился на них обоих и на Рейли тоже. Вероятно, в воздухе стоял запах крови и растерянности. Вокруг червя тоже жужжало облако голодных квартирантов. В защитных костюмах люди, возможно, имели шанс, но именно эти квартиранты оказались маленькими красными хищниками, которых мы называли терками. Это были воздушные пираньи, самые кровожадные из всех. В какой-то момент показалось, что Локи и Уиллиг все-таки удастся уйти. Они продолжали упорно продвигаться сквозь рой свирепых кровососов, но слой хищников на их телах продолжал расти. Терки облепили накидки, комбинезоны, садились на спины, на руки, на головы -- пока фигуры людей окончательно не превратились в дьявольские кипящие сгустки. Один лишь вес бесчисленного множества терок повалил их обоих в розовую грязь. Возможно, они яростно отмахивались от мириад крошечных хищников, а может быть, просто копошащийся рой создавал иллюзию, что его жертвы отчаянно сопротивляются, но, как бы то ни было, стало ясно, что костюмы не устоят перед натиском. Большое черное пятно расплылось по бледной пыли. Червь приходил в себя. Пошатываясь, он двинулся вперед: посмотреть, в чем там дело. В запасе оставалась, может быть, минута, прежде чем квартиранты настигнут остальных. Я уже кричал: -- Вперед! Вперед! Черт вас возьми! Черт! Черт! Черт! Бегом! Я бешено размахивал руками, подгоняя оставшихся к гондоле, и, ослепленный паникой, бросился следом за ними, тщетно стараясь выбраться из неподатливой грязи, проламываясь сквозь корку, спотыкаясь, поскальзываясь, буксуя, падая, протягивая руки к светящемуся желтым дверному проему в отдалении. Ослепленный, видящий только плывущую пелену перед глазами, хрипящий, вскрикивающий, не знающий даже, преследуют ли меня эти твари, я каждую секунду ожидал, что меня собьет ревущий червь или накроет облако алых кровососов, которое запеленает всех нас в агонию режущих мелких укусов, отвратительного царапанья и щипков, повалит в сугробы, растащит на части нас, забившихся в крике; в голове мелькали страшные картины -- пасть, зубы, уходящие концентрическими рядами прямо в ад, летящие от Рейли капли крови, Уиллиг, молотящая по воздуху руками, тщетная борьба Локи, взорвавшийся рой, неистовые насекомые, водоворот крошечных жующих ртов -- и крики! Боже мой, крики! Дикая ругань и другие звуки тоже, влажные всхлипы. Кровь стучала в висках. Сейчас червь уже добрался до них и... Лопец первая оказалась у гондолы. Аппарат был размером с небольшой микроавтобус, только с посадочными лыжами вместо колес. Она нажала на красную панель рядом с люком -- панель откинулась, Лопец ударила по кнопке, и люк гондолы открылся, выпав наружу и образовав трап. Хрустнула корка, поднялось облако пыли. Лопец забросила внутрь свои коробки, потом повернулась и помогла Валаде залезть в модуль. Следующим подошел Зигель, спотыкаясь и скользя по раскисшей розовой каше -- она пенилась, как сироп, -- и, подтолкнув Лопец вверх по трапу, повернулся, поджидая меня. Я пропихнул его внутрь, пользуясь черным ящиком как тараном, и повалился на Зигеля сверху, не оглядываясь назад. Дверь с лязгом захлопнулась за мной. Я запутался в куче конечностей и металлических коробок. Кто-то матерился, кто-то кричал. Слышались всхлипывания. Я пытался высвободить свои ноги и старался, чтобы мои приказы услышали: -- Чтоб вас всех! Кто-нибудь, нажмите на кнопку запуска! Кто-то нажал. Я почувствовал, как модуль резко вздрогнул. Надувался первый из подъемных шаров. С глухим ударом освободились еще два и тоже начали наполняться гелием. Когда все три серебристых шара раздуются, как спелые дыни, гондола пойдет вверх и поднимется высоко над розовой мутью. Если понадобится, она унесет нас до стратосферы. -- Закрепите все ящики и пристегнитесь сами. Кто-нибудь ранен? -- Я сел, подтянувшись за поручень. -- Лопец, присмотри за Валадой. Сделай ей анестезию, если потребуется. Маски не снимать! -- Я соскользнул по стенке и повалился на бок, но все-таки сумел заслонить собой дверь. -- Забудь об этом, Зигель. Ты не вернешься... -- Только один выстрел, капитан. -- Пусть живет! Если ты промахнешься или только ранишь червя, он атакует модуль. -- Тогда разрешите мне застрелить его с воздуха! -- Я сказал: пусть живет! Глаза Зигеля наполнились такой ненавистью и злобой, что на секунду мне показалось, будто он собирается броситься на меня. Он уже отворачивался, когда я поймал его за плечо, развернул и, сжав его лицо обеими руками, притянул к себе. -- Слушай! Она была и моим другом тоже -- я сам едва не бросился к ней. Она знала, на что идет! И Рейли знал. И Локи тоже знал. Они оплатили твой билет на этот автобус. Не потеряй его, совершив какую-нибудь глупость. Я был прав, но Зигелю по-прежнему не хотелось это слышать. Модуль задрожал и дернулся. Мы оба взглянули вверх... -- Первый баллон наполнился, -- доложила Лопец. -- Второй и третий... -- Гондола снова задрожала, поехала в сторону и опасно накренилась. Жижа под нами хлюпала, пытаясь удержать рвущуюся на свободу машину. -- Второй и третий баллоны сейчас тоже наполнятся. -- Принайтуйте это, -- Я указал на черный ящик. Зигель грубо схватил его и прихватил парой зажимов, прикрепленных к полу. Я огляделся вокруг; все остальные уже привязались ремнями; по периметру кабины шли сиденья. Толкнув Зигеля в одно из них, я упал в другое -- напротив. Валада протянула мне один конец привязного ремня, а за вторым пришлось нагнуться. Я еще шарил под сиденьем, когда гондола наконец с чмоканьем вырвалась из проклятой трясины и поднялась в воздух. Какое-то время стояла полная тишина. Мы смотрели друг на друга, грязные и еще не пришедшие в себя от быстрой смены событий. Еще не веря себе, мы поднимались в небо. -- Высота? -- спросил я. Лопец посмотрела на экран перед ней. -- Семьдесят пять метров и продолжает расти. -- Еще недостаточно высоко, -- сказал я и расстегнул ремни, чтобы можно было повернуться и выглянуть из окна. Нет -- не тот борт. Я перебрался на противополож-ную сторону и, наклонившись над Зигелем, выглянул наружу. -- Повернись и посмотри, -- приказал я ему. Внизу можно было разглядеть неясный серый бугор транспортера, вмерзшего в кондитерский пейзаж. Неподалеку покрытый инеем червь занимался чем-то ужасным. В центре утрамбованного пятна в меренге, окруженный сердито роящимся облаком, кормился червь. Даже будучи не в себе, каким-то обособленным участком мозга я понял, что это объясняет странную форму ран, которую мы наблюдали у мертвого дикого хторра. Сначала три цивилизованных червя убили его, потом налетели квартиранты и начали жадно насыщаться, пока не перестала течь кровь. Еще один пример страшного партнерства. Я отстегнул от пояса дистанционный взрыватель, взвел его и нажал на красную кнопку. Транспортер исчез во вспышке. Возник красивый яркий шар оранжевого огня и стал быстро распухать, поглотив обоих мертвых червей и третьего -- который пожирал тела наших товарищей, -- рощу волочащихся деревьев, гнездо под ней и проклятых тварей, еще порхающих в воздухе. Все они моментально превратились в пепел. А пламя все распространялось. Взрывная волна настигла нас. В течение короткого неприятного мгновения на модуль обрушилась серия угрожающих толчков, потом все стихло, и мы продолжали подниматься в тишине. Мир внизу горел. Розовая корка воспламенилась и пылала. Вокруг поднимался черный дым, полыхало жаром, как от печи. Мне было наплевать, что адский огонь может докатиться до Чиуауа, оставив пол-Мексики сожженной и обугленной. Черт с ней! Черт со всем на свете! Жигалка откладывает яйца в мясистые съедобные доли пурпурной хторранской ягоды. Яйца пребывают в состоянии покоя до тех пор, пока ягоду не съедает подходящий организм-хозяин. Когда яйца жигалки попадают в орган, выполняющий функции желудка, из них появляются прожорливые личинки. Чтобы их не снесло в нижние отделы кишечника, личинки многочисленными сильными жвалами прикрепляются к слизистой желудка. После этого они начинают питаться содержимым кишечника, отдавая предпочтение веществам с высоким содержанием клетчатки. В этом плане наиболее подходящими для личинок жигалки являются несколько видов хторранских организмов, в частности гастроподы, кладбищенские воры (горпы) и кроликособаки. Хозяевами могут быть и другие хторран-ские жизненные формы, но они пока остаются неизвестными. Ряд земных видов также создает приемлемую среду обитания для личинок жигалки. В этот список входят (но не ограничивают его) крупный рогатый скот, лошади, ослы, овцы, козы, ламы, страусы, свиньи, собаки, кошки и люди. Вместе с тем земные организмы очень тяжело переносят заражение личинками ядовитых жигалок, которое обычно приводит к прободению желудка, тяжелым инфекционным заболеваниям и смерти. "Красная книга" (Выпуск 22. 19А) 26 ГОЛУБАЯ ФЕЯ Выбирайте себе смерть тщательно. Вам придется иметь с ней дело очень долго. Соломон Краткий Внезапно мы вырвались из преисподней, и мир снова стал голубым. Мы с изумлением переглядывались, а лимонно-желтое солнце светило сквозь иллюминаторы. Мы неожиданно почувствовали себя чистыми. Мы плыли в свежем голубом небе, оставив позади все случившее-ся в каком-то другом, ужасном, розовом кошмарном мире. Я огляделся вокруг и увидел нервные улыбки. Как и мне, всем хотелось захихикать -- значит, мы были еще живы. -- Мы спаслись, да? -- прошептала Валада. Ее вопрос не нуждался в ответе. Опершись рукой на стекло, я смотрел в прекрасное, новое, залитое солнечным светом небо. Как легко быть благодарным за такие маленькие радости! Мир внизу был накрыт огромным розовым ковром, наползающим мягкими клубами на четко прочерченный горизонт. Прямо под нами из глубины высвечивало зловещее оранжевое зарево. Даже без черной копоти оно выглядело жутко. Как далеко оно распространится? Не имеет значения. Тот мир уже мертв. Надо отнестись к этому как к интересному экологическому эксперименту и выбросить из головы -- это просто еще одно оружие против злокачественного хторранского заражения. Мы всплывали к вершине неправдоподобно яркого голубого неба. Я посмотрел на часы. Еще нет и половины десятого. Все произошло чересчур быстро... Самолет сделал два захода. В первый раз пилоту не понравился угол сближения, он сделал вираж, чтобы поймать нас на другом направлении. Вторая попытка удалась. Воздушный крюк зацепился на трос, скользнул по нему до соединительного узла, защелкнулся; включились, подъемники. Трос натянулся, и нас рывком протащило по небу. Им понадобилось много времени, чтобы втянуть нас внутрь. Пилот должен был снизить скорость, но так, чтобы, с одной стороны, не потерять высоту, а с другой не тащить нас за собой, как мешок картошки по булыжной мостовой. В основном это ему удалось, но все-таки мы почувствовали облегчение, когда наконец с тяжелым ударом ввалились в брюхо самолета и грузовой люк захлопнулся под нами. Голос в моем наушнике сказал: -- Добро пожаловать на борт, капитан. Рад, что вы все здесь. Надеюсь, в пути не сильно трясло. Мы постарались затащить вас помягче. Но остаток пути, обещаю, будет несравнимо более гладким. Меньше чем через час мы опустим вас на землю в целости и сохранности. Прошу прощения, но сегодня мы не можем доставить вас прямо в Хьюстон. Нам бы и хотелось сделать вам такое одолжение, но это чуть в стороне от наших краев. Мы высадим вас в Сан- Антонио, а там вы пересядете на вертушку и к ужину будете дома. И это, черт меня возьми, самое большее, что мы можем для вас сделать. Надеюсь, вы не обидитесь, если я попрошу вас посидеть до конца пути в гондоле. Так будет лучше -- для всех нас. В продовольственном шкафу есть обычный набор закуски и выпивки. Да, чуть не забыл: кто-нибудь нуждается в медицинской помощи? -- Нет, мы в порядке, -- заверил я. -- Спасибо, что забрали нас. Кто вы? -- Ах, вы действительно хотите знать это. -- Голос прозвучал скорее утвердительно, чем вопросительно. -- Да, хочу, -- прямо ответил я. -- Ладно, могу сказать, -- медленно, но без обиняков заявил он. -- Но тогда мне придется нажать на большую красную кнопку, которая открывает грузовой люк... и ваша гондола просто-напросто вывалится наружу. Знаете, эти штуки стукаются о землю гораздо сильнее, когда к ним не привязаны парашюты. Вот что я скажу: почему бы вам не считать, что вас подобрала Голубая Фея?.. -- Я вас понял. Спасибо. -- Конечно, поняли, я уверен. На этом все, связь кончаю. Зигель смотрел на меня широко открытыми глазами. Как и остальные. В ответ на их недоуменные взгляды я неопределенно пожал плечами и мрачно покачал головой: -- Я не знаю. Ваши догадки ничуть не хуже моих... -- Во дела! -- воскликнул Зигель с преувеличенным уважением. -- Эти феи могут быть крутыми! ... На самом деле мои предположения были намного убедительнее. Просто не хотелось высказывать свои подозрения вслух. Мы замолчали, каждый погрузился в собственные мысли. В основном мы думали о Рейли, Уиллиг и Локи.. Валада начала тихонько всхлипывать. Лопец обняла ее за плечи и притянула к себе, успокаивая как могла, но и сама выглядела чертовски расстроенной. Зигель просто спрятался в раковине собственных переживаний, угрюмо надувшись. Я же думал о другом. Со своими переживаниями я разберусь позже. Наедине с собой. Это была одна из вещей, которым я научился на модулирующей тренировке. То чувство, которому ты сопротивляешься, ни за что не оставит тебя в покое. Если не дать себе пережить его, можно попросту завязнуть. Оно будет преследовать тебя повсюду, поскольку не получило завершения. Но если дать ему свободу -- полную свободу, а не механическую игру в пересказывание своих проблем, -- тогда энергия, вложенная тобой в переживания, высвободится и со всей этой историей будет покончено раз и навсегда. Она перестанет глодать твой мозг -- просто растворится в прошлом. Я очень долго не понимал, о чем толкует Форман, но когда попросил его объяснить, в чем суть, он лишь посоветовал не мучить себя. "В реальной жизни понимание похоже на утешительный приз, его получают даже те, кто приходит к финишу последним. Так что просто сиди и жди, -- сказал он. -- И ты поймешь". Я сидел и ждал. Позже мы занимались упражнением, процессом, изгнанием нечистой силы, если угодно. Называйте это, как хотите. Это упражнение нельзя выполнить неправильно. Всего лишь требовалось прийти в комнату и выслушать инструкцию. А по инструкции полагалось вспомнить все ужасные вещи, которые кто- либо когда-либо сделал вам. Вспомнить о случаях, когда вас предавали, когда вы попадали в безвыходные положения, когда вам отказывали, вами играли, обманывали, когда вас принуждали, ограничивали, оскорбляли -- о всех тех случаях, когда вас ломали и обходились со зверской жестокостью. Форман и его помощники неслышно ходили по проходам между рядами стульев, шепотом спрашивая, поглаживая, подталкивая, настаивая: "Кто вас обидел?" "Кто вас ударил? Кто причинил вам боль? Кто повалил вас и держал, заставляя плакать от бессилия? Вы помните этот момент? Помните, что вы при этом чувствовали?" "Думайте о работодателе, который обещал вам золотые горы, о человеке, всегда говорившем правильные вещи, и о том, как однажды он оказался лицемером, негодяем и злопамятным трусом -- не напоминал ли он тех живодеров со школьного двора, которые изводили вас каждый день, дразнили и задирали до тех пор, пока просыпаться по утрам и идти в школу не стало для вас мучением? Вспомните, в чем вы провинились перед ними? Вы смешно выглядели, или одевались не так, или просто не хотели быть такими, как все... А вот еще. Подумайте о любимом человеке. Который жестоко обошелся с вами. Который бросил вас ради другого, потому что ему или ей нравилось трахаться с другим или другой больше, чем с вами. Думайте обо всех, кто вас бросил. Припомните каждый случай, когда у вас не было возможности сказать прощай -- или поквитаться. А ваши мать и отец? Какие чувства вы испытываете к ним? Может быть, между вами осталась какая-то недоговоренность? Что-нибудь вроде злобы или сожаления? Чего вы им так и не простили? Вспомните все злодеяния против вас -- и все подлости, совершенные вами в ответ. Вы держали всю эту злобу в себе много лет и держите до сих пор? И когда она выйдет наружу, не лопнет ли ваше лицо? Может быть, она всегда проявляется в неподходящий момент? И направлена на совершенно посторонних людей? А знаете почему? Потому что всю жизнь вы подавляли в себе всю вашу злость, все ваши страхи, всю вашу печаль... Знаете, сколько уходит энергии, чтобы сдерживать это? Расходуется вся ваша энергия. Вся ваша жизнь. Итак, прямо сейчас я говорю вам: перестаньте сдерживаться. Так будет правильнее. Не сдерживайте больше слезы. Пусть они текут. Пусть нахлынет все разом. И течет, течет, течет. Теперь у вас есть возможность выразить все, чему вы сопротивлялись всю жизнь..." И мы это сделали. Я удивился самому себе. Мне и в голову не приходило, сколько боли накопилось внутри за всю мою жизнь. Я думал, что давно справился со всем этим. Мне казалось, что я могу справляться с собой. Однако здесь и сейчас, в самой середине модулирующей тренировки, из меня извергся водоворот слез и ярости. Он излился подобно темной маслянистой крови, захлестнувшей гнездо волочащихся деревьев. Все пропиталось, залилось, погрузилось и в конечном итоге утонуло во все-затопляющей трясине. Звуки высвобождающейся энергии, боли, скорби, безумия, должно быть, напоминали то, что слышалось в Дахау. Но на этом упражнение не закончилось, далеко не закончилось. Одного за другим, по мере того как проходил пик эмоций, нас уводили в большую пустую комнату и, вручив дубинку, подводили к огромному, возвышающемуся над человеком манекену. Сначала я почувствовал себя глупо и смутился, но манекен начал говорить. Он лишь отдаленно напоминал живого человека: артикуляция не совпадала с тем, что он произносил грубым голосом. Но потом он начал говорить ужасные вещи, произносить ужасные слова. Он говорил сразу и мужским и женским голосом, этот глас сразу всех людей в мире произносил самые непереносимые слова, которые когда-либо я слышал: "Ты недостаточно хорош. Ты маленького роста. Ты недостаточно сильный. Ты некрасивый. В тебе нет талантов. Ты недостаточно умен". И тогда я поднял дубинку и стал бить, лупить, охаживать его. Я нападал, словно рехнувшийся, настолько осатанев от ярости, что даже не осознавал, чем занимаюсь. Мой мозг находился где-то в другом месте, а все, что осталось, было чисто физической вспышкой единственного чувства, которое я испытывал, -- желания убить. И я лупил по манекену, пока он, всхлипывая, не повалился на пол, и я тоже опустился на пол, всхлипывающий, обессиленный, выжатый, беспомощно ползающий. Следующее, что я запомнил, -- как мне помогли подняться на ноги и мягко подтолкнули к другому этапу упражнения, бесцельному хождению по кругу, как в стаде. Всех, кто прекращал буйствовать, безумствовать, изгонять нечистую силу -- называйте это как хотите, -- отправляли ходить по кругу и избавляться от этого, оставляли каждого наедине с собой парить в розовом бездумном блаженстве, отсутствующе бродить, подобно сумасшедшим в бедламе. Кружить до тех пор, пока мы опять не обретали свое вербальное "я" в той степени, чтобы беспомощно улыбнуться сквозь еще текущие по щекам слезы и потом, каким-то образом, снова прийти в себя, но уже ощущать себя по-другому: изменившимся, трансформированным. Позже, гораздо позже, когда эта часть процесса закончилась и мы почувствовали себя очистившимися, цельными и приятно новыми и пустыми, я спросил Формана: "Что теперь будет?" -- Что будет теперь? -- переспросил он. -- Теперь вы начнете накапливать новые проблемы. Только на этот раз, поскольку вы стали больше, то и проблемы будут больше, а справившись с ними, вы подготовите себя к новому набору проблем, еще более сложных. -- И так без конца? -- подавленно ужаснулся я. -- Нет, почему же, конец будет, -- сказал он. -- О, это хорошо -- и когда же я его достигну? -- Когда умрешь, -- сообщил Форман. И все рассмеялись. Даже я. Шутка предназначалась не только мне -- всем сразу Но он был прав. Это никогда не кончается, а просто продолжается, продолжается и продолжается. И это огорчало и злило больше всего -- не важно, сколько конов ты выиграешь, все равно жизненная игра заканчивалась, когда тушили свет. Его выражение, не мое. Однако я помнил, как легко было потом, когда упражнение закончилось и я избавился от всего груза. Я помнил, как приятно чувствовать пустоту внутри, себя. Гадал: состояние ли это просветленности или просто усталость? Хотя какая разница. Я находился в другом месте, и там мне не было больно. Так однажды ночью... мы поругались, Лиз и я. Началось с дурацкого спора -- мы шутили, куда денем все деньги, которые собирались выиграть в лотерею, но потом, непонятно как, разговор перешел в: "Это похоже на тебя...", а затем к: "Ты же знаешь, что твои поступки сводят меня с ума..." Вскоре мы уже бранились, упрекая друг друга в страшных вещах, и нам не было важно, кто прав, а кто виноват -- мы оба были не правы и весь спор был настолько глупым, настолько мелким, что впору бы устыдиться. Только ни один не хотел признать это первым. Она кинулась в спальню и начала рвать простыни в клочья, а я заперся в ванной и стоял под душем прямо в одежде и матерился. Через некоторое время я сорвал одежду и швырнул ее в закрытую дверь, она громко шлепнула и влажно сползла на пол. Я лег в ванну и на полную мощность включил самую горячую воду. Но уже красный как рак, разваренный и распаренный, по-прежнему продолжал злиться. А потом вдруг вспомнил о всесилии процесса избавления, переживания, изгнания -- называйте как хотите, -- и недолго думая начал буйствовать прямо в ванне. Я колотил по воде и орал. Я гнал волну бешенства из живота, выдавливал ее из горла, напрягал тело изо всех сил. Меня поразило, каким узким каналом оно оказалось и как долго пришлось выпускать ярость через столь крошечное отверстие в окружающий мир. Я лягался и шлепал руками, разбрызгивая воду, старался производить как можно больше шума, помогая себе шипением пены и плеском бегущего из кранов кипятка. Воды на стенах и на полу было больше, чем в ванной, когда Лиз наконец сломала задвижку на двери и ворвалась ко мне, встревоженная, испуганная, плачущая. Она подумала, что у меня начался припадок -- в известном смысле так оно и было, но только я вызвал его сам. К тому моменту, когда она сломала дверь, он уже закончился, и я, выдохшийся, повалился ей на руки, даже не в силах объяснить, чем занимался. Я обхватил ее, а она обняла меня, вся промокнув, и дело кончилось тем, что Лиз залезла в ванну, и я извинялся, что напугал ее, а она стащила с себя одежду, и мы заново наполнили ванну, и я объяснил, что специально довел себя до приступа ярости, а потом заверил Лиз, что злился вовсе не на нее, а на самого себя за тупость, слепоту и упрямство, и начал просить у нее прощения, а она начала извиняться передо мной, а потом мы оба рассмеялись над тем, как глупо себя вели, и посмотрели друг на друга и... Одно вызывало другое -- мы прижались друг к другу щеками, обнялись, а затем остальные части наших тел тоже слились самым естественным образом, и наконец слились наши души -- и мы стали снова теми, кем нам полагалось быть с самого начала. Я чуть не утонул в ванне. И это было бы хорошо. Я заслуживал счастливую смерть. Вспомнив, что больше всего на свете люблю мириться с Лиз Тирелли, я улыбнулся. Но тем вечером я узнал еще кое-что. Я понял, что могу справиться с печалью, или злостью, или страхом, или любой другой болью, которая может мне встретиться. Я мог справиться с ней самостоятельно, один, без всякой помощи, если понадобится -- уединившись в собственной ванной. Единственное, что требовалось, -- это тряпка и ведро. Я всерьез не задумывался над багажом, накопленным мною за последние несколько дней. Еще не задумывался. Просто тащил его за собой, сделав мысленную заметку позвать первого попавшегося коридорного. Только никто не появлялся. Я знал, что сделаю первым делом, когда вернусь домой. Либо залезу в ванну, либо... Это мысль. Можно спуститься в гимнастический зал. Там есть борцовские куклы. Одну можно представить себе генералом, а другую его коротышкой- лизоблюдом. А после... Не знаю, что сделаю после, но, по крайней мере, условия справиться с собой там лучше, чем где-либо. У меня имелась довольно неплохая версия, кем была Голубая Фея или, по крайней мере, кто ее послал. Где-то по пути должны были вмешаться люди дяди Аиры. Едва ли кто-нибудь скажет мне правду, но это и неудивительно. Почему группа дяди Аиры сочла нас -- меня? -- заслуживающими спасения? Или, может быть, дело не во мне? Может быть, у дяди Аиры имелись некие причины быть заинтересованным в материалах, которые мы везли с собой? Неприятная мысль. Проклятье! Еще один повод для злобы -- образцы в наших ящиках были для них важнее наших жизней. Но не прошло и часа, как я сам поступил точно так же. Я решил, что пробы важнее, чем жизнь Рей-ли, и Уиллиг, и Локи. Хотя достаточно ясно предвидел последствия этого решения. Долго же придется сидеть в ванне. Слишком много надо выплакать. Личинка ядовитой жигалки -- не паразит. Она выполняет в организме хозяина уникальную пищеварительную функцию. В кишечнике личинки можно обнаружить большие колонии пищеварительных бактерий. Хотя каждая отдельная личинка обычно служит хозяином только для одного определенного вида микроорганизмов, таких видов среди пищеварительных бактерий насчитывается много. В пробах из желудков червей присутствовало в среднем по меньшей мере от двадцати до тридцати разновидностей микроорганизмов, активных в данном организме-хозяине. Эти симбиотические микробы расщепляют молекулы целлюлозы до усвояемых молекул крахмала и Сахаров, позволяя питаться пищей, которая при других обстоятельствах не усваивается не только самими личинками жигалки, но организмом, в котором они находятся. Таким образом, бактерии помогают переваривать пищу сразу обоим своим хозяевам. "Красная книга" (Выпуск 22. 19А) 27. В ПУТИ Удовлетворенность есть процесс восприятия собственной жизни, как бы она ни была плоха.. Соломон Краткий В Сан-Антонио мы пробыли на земле меньше пяти минут. Самолет подрулил к стоянке, гондола опустилась из грузового люка, ее дверь открылась, и безликая женщина в шлеме и очках указала на поджидающий вертолет. Она настойчиво, почти со злостью размахивала своим жезлом. -- Пошли, -- скомандовал я, подхватив свой шлем и коробки. Было ясно, что мы не дождемся здесь ни ответов на вопросы, ни вежливости. -- Вы хотите сказать, что мы даже не посетим Аламо? -- • удивилась Лопец. -- Один из моих предков одержал здесь выдающуюся победу1. -- Оставь это на потом, маха2. Сейчас неподходящее время для шуток. Я плечом подтолкнул ее в направлении вертушки, лениво рассекающей лопастями воздух. Наверное, пинок был сильнее, чем требовалось, но я пребывал не в лучших чувствах, и существовало еще одно дело, которым мне не терпелось заняться. 1 Во время Техасской войны за независимость мексиканцы осадили францисканскую миссию Аламо в Сан-Антонио и взяли ее 6 марта 1836 года, при этом весь гарнизон миссии погиб. 2 М а х а -- женщина (исп.). Я обратил внимание, что аэротакси не имеет никаких опознавательных знаков. Любопытно, но для каких-либо выводов маловато. Я залез в него с чувством изжоги в желудке. Думать о том, что ждет нас по приземлении в Хьюстоне, не хотелось. Дверь захлопнулась за моей спиной, и мы поднялись в воздух, прежде чем я успел найти где сесть, не говоря уж о том, чтобы пристегнуться. Я упал в одно из передних кресел, обращенное спинкой к кабине пилотов. Оставшиеся в живых члены моего экипажа озадаченно смотрели на меня. -- Что, черт возьми, происходит? -- спросил Зигель. Я покачал головой. Лучше им этого не знать. Но Зигеля такой ответ не удовлетворил. -- Давайте говорите, капитан. Это не похоже на обычную процедуру. Нас должна была встретить команда, принимающая отчеты. И медицинское подразделение. -- Помолчав секунду, он добавил: -- И капеллан тоже. Лопец хмыкнула. -- Да, что за выпады? Это неправильно. Я вздохнул. Посмотрел на свои ботинки. Подумал, сильно ли будут вонять мои ноги, если я разуюсь. Интересно, существует ли способ расшнуровать их, находясь в другой комнате. Рассеянно почесал затылок. Одним словом, старался выглядеть немногословным добродушным капитаном. Потом снова встретился с ними глазами. Мое представление их не убедило. Тогда я пожал плечами и сказал: -- Хотите послушать, что я думаю? Я думаю, что авиакомпания "Голубая Фея" нас не любит и не хочет увидеть еще раз. -- Но когда-нибудь, -- спросил Зигель, -- мы получим прямой ответ? -- Кто-то хочет, чтобы мы не оставили следов. Чем меньше мы знаем, тем труднее кому-нибудь из нас проговориться. -- Не переведете ли вы это на нормальный язык? -- попросила Валада, сняв шлем и откинув черные волосы с глаз. Она была здорово раздражена. Я надул щеки и выпустил воздух, издав губами неприличный звук. -- Послушайте, я согласен с вами, да, здесь что-то происходит. Хотя одно абсолютно ясно: операция проводится втайне, и нам с вами не полагается этого знать. -- Почему вы так уверены? -- Потому что никто не сказал нам ни слова. Вот почему. Валада, казалось, хотела запустить в меня своим шлемом. Но вместо этого повесила его на спинку соседнего кресла и сердито покачала головой. -- Это черт знает что, -- сказала она. -- Хоть это вы понимаете? Просто черт знает что. -- Прошу прощения, но мне известно не больше вашего. А строить догадки я не собираюсь. Я приложил одну руку к уху, а другой показал на потолок, Валаду это не убедило. Зигель изрек тихое: "О!" А Лопец произнесла что-то по-испански, но слишком быстро, чтобы я успел перевести. Что-то насчет "cojones"1 и что-то насчет "la verdad"2. Я обвел взглядом внутренность вертушки; это была серийная модель, не совсем военная, не совсем гражданская, не совсем правительственная -- вообще никакая. Незаметная. Бросив шлем, я водрузил ноги на коробки, лежавшие передо мной. Внезапно в голову пришла мысль. Я оглянулся на стенку за моей спиной, и мне показалось, что я вижу телефон! Тоже не армейский! Обычная гражданская линия связи! Вынув его из держателя, я набрал свой личный номер. Удивительно, но он работал. В трубке сразу послышался гудок. Я заколебался, водя пальцем по кнопкам. Кому позвонить первому?.. Лиз не ответила, а оставлять сообщение я не хотел. Проклятье! Кому бы еще? Данненфелзеру? Не очень хорошая идея. Соблазнительная, но неподходящая. О, я набрал номер Марано. Она ответила почти моментально: -- Марано слушает. 1 "Яйца" (исп.). 2 Здесь: "брехня" (исп.). -- Это Маккарти, -- тихо, но очень выразительно сказал я. -- Что, черт возьми, с вами произошло? -- Капитан! -- Она почти взвизгнула. -- Где вы? -- В воздухе. -- Я взглянул на часы. -- Меньше чем через час будем дома. Куда ты делась? -- Мы получили специальный сигнал к отходу... -- Ее голос звучал смущенно. -- Какой такой специальный сигнал? -- А? Разве вы его не получили? -- Ее удивление было искренним. -- Подожди, -- сказал я. -- Расскажи мне, в чем он заключался. -- Это была шифровка -- она пришла по красной линии. Прием не подтверждать, сохранять радиомолчание, не пытаться ни с кем связаться, а просто следовать в точку с такими-то координатами на максимально возможной скорости -- для немедленной эвакуации. -- Мы не получали никакого сигнала, -- произнес я, -- по той простой причине, что его никто не посылал. Нас намеренно... Я прикусил язык, чтобы не сказать еще чего-нибудь. Предполагалось, что гражданские линии связи не прослушиваются, но никто в это не верил. -- Э, послушай... -- начал я. -- Должно быть, произошла путаница. Дома я разберусь. Не переживай. И, э... -- Я постарался говорить обычным тоном. -- Наверное, тебе не стоит говорить об этом кому-нибудь, пока я кое-что не выясню, договорились? -- Есть, сэр. Я рада, что вы все в порядке... -- И только тут она поняла, что, возможно, поспешила. -- Э, вы все в порядке?.. Я замялся, не представляя, как ей рассказать. Марано поняла мое молчание. Ее голос упал. -- Насколько плохо? -- спросила она. -- Очень плохо, -- ответил я. Слова едва давались. -- Рейли. И Уиллиг тоже. И Локи. -- О нет... В трубке наступила долгая тишина, В конце концов я был вынужден спросить: -- Лидия, ты еще здесь? Она всхлипнула и с трудом выдавила: -- Да, я здесь. Я виновата... -- Не надо. Э... потом поговорим, хорошо? -- Хорошо. Судя по тону, Марано чувствовала себя так же паршиво, как и я. -- Связь кончаю. -- Я отключился. Сидя в кресле, я долго, нахмурившись, смотрел на те-лефон, потом снова набрал номер Лиз и на этот раз оставил сообщение, коротенькое. Не хотелось говорить сейчас обо всем, что я на самом деле чувствовал. Только не в присутствии своих подчиненных. Поэтому я просто сказал: "Я на пути домой. Нам надо о многом поговорить. М-м... я люблю тебя. Пожалуйста... будь на месте. Ты мне нужна. Очень". Я повесил телефон на место и весь остаток такого трудного пути просидел молча. Когда личинка жигалки достигает достаточно крупного размера, она перестает держаться за слизистую желудка хозяина, превращается в покрытую прочной неперевариваемой оболочкой куколку и, пройдя с пищевым комком через кишечный тракт, попадает с экскрементами наружу. Вскоре после экскреции, обычно через сутки, из куколки выходит взрослая ядовитая жигалка. Личинки проводят внутри пищеварительной системы здоровой гастроподы всего три или четыре недели. Поэтому, чтобы сохранить способность переваривать растительную пищу -- как хторранскую, так и земную, ~ гаст-ропода должна постоянно заражаться яйцами жигалок. Этот симбиоз явно полезен для обоих партнеров: гастропо-да более эффективно использует ресурсы окружающей среды, а в результате процветают как сами жигалки, так и их микрофлора. Однако ясно, что симбиоз более важен для жигалок, чем для червей, потому что червь может выжить без жигалок в своем пищеварительном тракте, а жигалка не способна завершить цикл развития без хозяина. Это предполагает, что хторранская ягода является важной составляющей рациона гастропод, ибо в противном случае жигалка не была бы столь зависима от этого пути проникновения в организм хозяина. Как результат наших предварительных исследований, для предотвращения распространения ядовитых жигалок -- и, возможно, червей -- было предложено уничтожать хтор-ранскую ягоду; однако прежде чем приступить к любым программам по уничтожению растения, настоятельно рекомендуется провести дополнительные эксперименты. С одинаковой вероятностью возможно, что без пищеварительной помощи со стороны личинок жигалки и их симби-отической микрофлоры аппетиты червей опасно возрастут и будут представлять намного большую опасность для населения в зонах заражения и вблизи них. "Красная книга" (Выпуск 22. 19А) 28. ХЬЮСТОН Умеренность необходима во всем. Особенно в умеренности. Соломон Краткий Вертушка приземлилась, сильно ударившись о землю, и почти в тот же момент распахнулся люк. Я узнал этот прием. Пилоту что-то не нравилось, и он хотел, чтобы мы вытряхнулись из его машины немедленно. От удара заболели почки, сморщившись, я спускался по ступенькам. Данненфелзер допустил ошибку. Нет, не в том, что поджидал меня внизу у трапа. Я настолько устал, что прошел бы мимо, даже не заметив его, -- но он раскрыл свой рот. Это и было его ошибкой. Я уверен, что он собирался произнести что-то страшно умное. Только не знаю что, потому что не дал ему возможности договорить до конца. Я просто схватил его за грудки и ударил спиной о ближайшую машину. -- Сукин ты сын! Проклятый предатель человеческого рода! Из зависти ты готов продать саму правду! Его глаза выкатились, как яйца всмятку, а в лице не было ни кровинки, как у мертвеца, -- если не считать крови, хлеставшей из носа. Я даже не помнил, как съездил ему по морде, просто продолжал бить его спиной по чертовой машине -- снова, снова и снова. Когда меня наконец оттащили, он как подкошенный повалился на землю. Тем не менее я его даже зауважал -- он ни разу не захныкал. Только шмыгал носом и пытался подняться на ноги, показывая руками, чтобы ему помогли. -- Все хорошо, все хорошо... Меня потрясло, как я его отделал, и в то же время разочаровало. Я чувствовал незавершенность. Хотелось постучать его башкой о стену. Хотелось услышать, как хрустят его кости. Меня переполняла ярость, смешанная с исступленным восторгом. Это было настолько приятное чувство, что все проклятые последствия могли катиться к чертям. Мне и так хватит что сказать трибуналу. Неожиданно я заметил, что мои руки кровоточат, с костяшек пальцев капает кровь. Я их порезал, когда головой Данненфелзера расшиб окно в машине. Я стряхнул с себя руки Зигеля и Валады. -- Все в порядке. Я закончил. -- Потом добавил: -- На этот раз, во всяком случае. Двое дружков Данненфелзера уводили его. Они выглядели такими же потрясенными, как и он. -- Боже мой, посмотрите на ваши руки, -- простонала Вал ада. - -- Отведем его к санитарам. -- Нет, -- сказала Валада. -- Я захватила из вертушки аптечку первой помощи. -- Она уже прижигала тыльные стороны моих кистей бактерицидными ватными тампонами. -- Вам повезло. Упав с трапа, вы отделались содранной кожей. Сейчас немного побрызгаем спреем, все| будет в порядке. -- А? -- А лейтенанту Данненфелзеру не повезло. Надо же было ему споткнуться и так удариться о стену. -- Валада, о чем ты бормочешь? -- Зигель удивленно уставился на нее. -- Я знаю, что я видела, -- заявила она и посмотрела на других. -- Бедный маленький Данненфелзер так скакал от радости, празднуя нашу встречу, что ненароком налетел на стену. Капитан Маккарти ссадил себе костяшки пальцев, когда бросился ему на помощь. Верно? -- Спасибо, Кристин, -- сказал я. -- Но тебя могут отдать под трибунал за лжесвидетельство. Кроме того, это тот случай, которым я предпочитаю гордиться. -- Прошу прощения, капитан, но я так не думаю. -- Тем не менее я настаиваю. Это мое дело, а не ваше. Валада фыркнула и пожала плечами. -- Вытяните руки. Она яростно потрясла флакон и побрызгала из него на мои пальцы. От замораживающего состава почти мгновенно прекратились и боль и кровотечение. Я бросил взгляд через плечо. Данненфелзер, поддерживаемый своими друзьями, ковылял ко мне. Он выглядел ужасно, весь опухший и красный. Завтра будет еще страшнее. Валада перехватила мой взгляд и попыталась встать между нами. Я сказал: -- Все в порядке. Я уже закончил. Однако Зигель и Лопец снова приготовились нас разнимать