которые все это время стояли поодаль, он велел им выйти из помещения. По-английски они не понимали, но интонации и жеста оказалось достаточно. Поклонившись, слуги удалились. Доктор Эндрю снял пиджак, закатал рукава рубашки и принялся делать те самые прославленные магнетические пассы, о которых некогда с таким скептическим удовольствием читал в журнале. От макушки головы, вдоль лица -- - вниз, к надчревной области, снова и снова, пока пациент не погрузится в гипнотический сон, или пока (согласно язвительному замечанию анонимного автора статьи) "врач-шарлатан не заявит, что околпаченный им пациент находится сейчас под магнетическим воздействием". Мошенничество, надувательство и вранье. Но все же, все же... Доктор упорно работал в тишине. Двадцать пассов, пятьдесят пассов. Больной вздохнул и закрыл глаза. Шестьдесят, восемьдесят, сто, сто двадцать. Жара была удушающей, рубаха доктора насквозь промокла, руки болели. Но доктор Эндрю все повторял и повторял нелепые жесты. Сто пятьдесят, сто семьдесят пять, двести. Пусть это надувательство и вранье, он во что бы то ни стало добьется, чтобы этот бедняга погрузился в гипнотический сон, даже если придется трудиться весь день.-- Вы засыпаете... засыпаете...-- сказал он вслух после двести одиннадцатого взмаха.-- Вы засыпаете... Голова больного чуть глубже погрузилась в подушки, и вдруг доктор Эндрю услышал громкий храп.-- Вы спите не задыхаясь,-- поспешно добавил он.-- Воздух проходит свободно, и вы не задыхаетесь. Дыхание раджи стало ровным. Доктор Эндрю сделал еще несколько пассов, а потом решил, что теперь можно немного отдохнуть. Он отер пот с лица, встал, вытянул руки и сделал несколько вращательных движений вперед-назад. Снова сев у кровати, он взял худое, как трость, запястье раджи и нащупал пульс. Час назад он насчитал сто ударов в минуту, теперь же только около семидесяти. Он поднял руку пациента: она повисла как неживая. Доктор Эндрю отпустил ее -- и рука, упав, застыла неподвижно на постели.-- Ваше величество,-- позвал он несколько раз, с каждым разом все более громко,-- ваше величество! Раджа не откликался. Пусть все это шарлатанство и вранье, но действовал метод безотказно, теперь он видел это воочию... Ширококрылый, ярко окрашенный богомол спорхнул на перекладину в изножье кровати, сложил бело-розовые крылья и протянул удивительно мускулистые передние лапки в молитвенном жесте. Доктор Мак-фэйл достал увеличительное стекло и склонился, чтобы рассмотреть насекомое. -- Gongylus gongyloides,-- определил он.-- Окраской напоминает цветок. Когда невежественные мошки приближаются попить нектар, он хватает и высасывает их. Самки богомола пожирают своих самцов.-- Убрав стекло, доктор Роберт откинулся на спинку стула.-- Мир привлекает нас своей невероятностью. Gongylus gongyloides, Homo sapiens, приезд моего прадеда на Палу, гипноз -- все это самые невероятные вещи. -- Да,-- откликнулся Уилл Фарнеби.-- Но еще невероятней мой приезд на Палу и гипноз; на Пале я оказался, потерпев кораблекрушение и затем сорвавшись в пропасть, а в гипнотический сон погрузился, слушая монолог об английском соборе. Сьюзила рассмеялась. -- К счастью, мне не пришлось прибегать к пассам. В нашем тропическом климате! Я восхищаюсь доктором Эндрю. Порой требуется три часа, чтобы пациент перестал чувствовать боль. -- Но доктор Эндрю этого добился? -- Блестящим образом. -- И провел операцию? -- Да, операцию он сделал. Но не сразу,-- ответил доктор Макфэйл.-- Потребовалась длительная подготовка. Сначала доктор Эндрю внушил пациенту, что тот может глотать без боли. В течение трех недель он кормил его, между приемами пищи погружая в сон. Наш организм творит чудеса, если предоставить ему соответствующую возможность. Раджа поправился на двадцать фунтов и почувствовал себя новым человеком, полным надежд и уверенности в будущем. Он знал, что преодолеет суровые испытания. И то же самое чувствовал доктор Эндрю. Пока он укреплял веру раджи в предстоящий успех, возросла и его собственная убежденность. Но она не была слепой. Доктор Эндрю чувствовал, что операция пройдет удачно. Однако, несмотря на уверенность, он делал все, чтобы обеспечить себе успех. Он не оставлял работы над гипнотическим сном. Сон, внушил он своему пациенту, с каждым днем будет становиться все глубже, но наиболее глубоким он будет в день операции. То же касалось и длительности сна. "Вы проспите,-- уверял он раджу,-- еще четыре часа после операции, а когда проснетесь, не почувствуете ни малейшей боли". Стараясь вселить уверенность в своего пациента, доктор Эндрю испытывал смешанные чувства: убежденность соседствовала со скептицизмом. Умом он понимал, что, исходя из предшествующего опыта, можно смело надеяться на успех. И все же предстоящая операция была делом совершенно новым. Но разве невозможное не случалось уже несколько раз? И опять случится. Надо только говорить о том, что это произойдет обязательно, повторять снова и снова. Так он и поступал, но самым лучшим его изобретением были репетиции. -- Что же он репетировал? -- Операцию. Чуть ли не десять раз он подробно пересказывал ее пациенту, погрузив его в гипнотический сон, деталь за деталью. Последняя репетиция состоялась утром перед операцией. В шесть часов доктор Эндрю пришел к больному и, весело поболтав с ним, начал делать пассы. Через несколько минут пациент впал в глубокий сон. Далее доктор Эндрю скрупу-лезнейше описал, что именно он собирается делать. Коснувшись скулы у правого глаза раджи, он сказал: "Я натянул кожу. А теперь, вот этим скальпелем (он провел по щеке кончиком карандаша) я делаю надрез. Вы не чувствуете боли, у вас нет никаких неприятных ощущений. А теперь я рассекаю подкожные ткани, но боли вы не чувствуете. Вы спокойно лежите и спите, пока я разрезаю щеку до носа. Я то и дело останавливаюсь, чтобы перевязать кровеносный сосуд, а потом опять продолжаю. Подготовительная часть работы проделана, и теперь я добрался до опухоли. Она растет из полости под скулой, проникая в глазную впадину, и распространяется вниз, проникая в глотку, И пока я вырезаю ее, вы лежите, как и лежали -- спокойно, удобно, расслабившись. А теперь я приподнимаю вашу голову". Сказав это, он приподнял голову раджи и склонил ее чуть вперед. -- Я приподнял и наклонил ее, чтобы стекала кровь, попавшая в рот и глотку. Часть крови попала в дыхательное горло, и вы выкашливаете ее, не просыпаясь. Раджа кашлянул раз или два и, едва доктор Эндрю разжал руки, уронил голову на подушку, продолжая спать. -- Вы не кашляете даже тогда, когда я удаляю опухоль из вашего горла.-- Доктор Эндрю открыл радже рот и просунул два пальца ему в глотку.-- Я вытаскиваю ее, но вы не кашляете. Если же вы кашлянете, чтобы удалить кровь, то сделаете это во сне. Да, во сне, в глубоком, глубоком сне. Репетиция закончилась. Через десять минут, сделав еще несколько пассов и велев пациенту спать еще глубже, доктор Эндрю приступил к операции. Он натянул кожу, сделал надрез, рассек щеку и отсек корни опухоли в глотке. Раджа лежал спокойно, пульс его был устойчив и не превышал семидесяти пяти ударов в минуту, боль совершенно не ощущалась, словно это опять была репетиция. Доктор Эндрю проник в горло; раджа кашлянул, но не проснулся. После операции пациент проспал еще четыре часа. Пробудившись, он улыбнулся из-под бинтов и на певучем кокни спросил у доктора, когда же начнется операция. Доктор Эндрю покормил его и обтер губкой, а потом, проделав пассы, велел спать еще несколько часов и набираться сил. Так прошла неделя: шестнадцать часов гипнотического сна ежедневно и восемь часов бодрствования. Раджа почти не чувствовал боли, и, несмотря на то, что и операция, и перевязки происходили без применения антисептических средств, раны не нагнаивались и заживали хорошо. Вспоминая ужасы, которые ему доводилось наблюдать в эдинбургском лазарете, и еще большие ужасы в хирургических палатах в Мадрасе, доктор Эндрю просто глазам своим не верил. Вскоре ему представился еще один случай убедиться, что можно сделать при помощи животного магнетизма. Старшая дочь раджи была на девятом месяце беременности. Рани, под впечатлением чудесного выздоровления мужа, послала за доктором. Войдя к ней в покои, он застал ее вместе с хрупкой испуганной шестнадцатилетней девочкой, которая на ломаном кокни объяснила ему, что и она, и ее ребенок должны погибнуть. Когда она шла по тропинке, путь ее пересекли три черных дрозда, и так повторялось три дня подряд. Доктор Эндрю не стал ничего доказывать. Уложив ее, он принялся делать пассы. Через двадцать минут дочь раджи погрузилась в гипнотический сон. В его стране, принялся уверять он пациентку, считается, что черные дрозды приносят счастье; они знаменуют благополучные роды и радость. Ребенка она родит легко и без боли. Она не будет чувствовать боли -- так же, как и ее отец во время операции. Совсем никакой боли, пообещал он, совсем никакой. Через три дня, после трех-четырех часов усиленного внушения, все благополучно завершилось. Проснувшись перед ужином, раджа увидел жену, сидящую у его кровати. -- У нас родился внук, -- сказала рани, -- и наша дочь здорова. Доктор Эндрю сказал, что завтра тебя отнесут к ней в комнату, и ты дашь им обоим свое благословение. Через месяц раджа распустил совет регентов и стал сам осуществлять верховную власть. Доктора Эндрю, спасшего жизнь ему и (рани была в этом уверена) его дочери, он сделал своим советником. -- Значит, он не возвратился в Мадрас? -- Ни в Мадрас, ни в Лондон. Он остался на Пале. -- Чтобы исправить произношение раджи? -- Да, но главное, ради того чтобы изменить жизнь на острове. -- Чего он добивался? -- Вряд ли доктор Эндрю сумел бы ответить на данный вопрос. Тогда у него еще не было никаких планов -- только некоторые симпатии и антипатии. Что-то на Пале ему нравилось, но многое не нравилось. Но о Европе, а также о странах, где он побывал во время плавания на "Мелампусе" он мог бы сказать то же самое: что-то он всей душой одобрял, иное с отвращением отвергал. У доктора Эндрю сложилось мнение, что для людей цивилизация -- это и благо, и наказание. Она приносит им расцвет, однако она же губит лучшее в зачатке или внедряет червя в самую сердцевину бутона. Может быть, на этом запретном острове удастся избежать червоточины и позволить каждому бутону расцвести с наибольшей пышностью? Вот вопрос, на который и раджа, и доктор Эндрю искали ответ, со временем все более осознавая, как именно он прозвучит. -- И они нашли его? -- Оглядываясь назад, можно только удивляться тому, чего сумели добиться эти двое. Шотландский врач и паланезийский верховный правитель; кальвинист, сделавшийся атеистом, и ревностный махаяна-буддист -- что за странная пара! Но это была пара неразлучных друзей, взаимно дополнявших друг друга и складом характера, и способностями, не говоря уж о философских взглядах и запасе знаний. Каждый из них восполнял пробелы другого, побуждая к развитию врожденных способностей. Раджа был человеком острого и тонкого ума, но он ничего не знал о мире, лежащем за пределами острова, и не был знаком с европейской наукой, технологией, искусством, европейским образом мышления. Доктор Эндрю не уступал ему в интеллектуальных способностях, но зато он ничего не знал об индийской живописи, поэзии и философии. Не знал он также, что существует наука о человеческой душе и искусство выживания. В последующие после операции месяцы и врач, и пациент стали учить друг друга. Конечно же, это было только начало. Но они не были просто частными лицами, которые занялись самосовершенствованием. Раджа правил миллионом подданных, а доктор Эндрю был фактически его первым министром. Их самосовершенствование обернулось усовершенствованием всего общества. Король и доктор учились друг у друга лучшему, чего достигли разные культуры -- восточная и европейская, древняя и современная, для того, чтобы эти достижения могла воспринять вся нация. Взять лучшее от двух культур -- но что я говорю? Взять лучшее из мировой культуры, воплощенной в культурах национальных, используя все потенциальные возможности. Таков был их дерзкий замысел, и недостижимость цели только подстегивала их задор; и они очертя голову ринулись туда, куда боятся ступать ангелы, и в конце концов доказали всем, что были не такими уж безумцами. Конечно же, им не удалось использовать для решения своих задач мировую культуру в полном объеме, но предпринимая к тому дерзкие попытки, они достигли большего, чем может вообразить себе скромный, благоразумный человек, даже не помышляющий о примирении непримиримого. -- "Глупец, упорствующий в своем недомыслии,-- процитировал Уилл "Пословицы Ада", -- становится мудрецом". -- Вот именно,-- согласился доктор Роберт.-- Но самая выдающаяся глупость -- та, что описана Блейком. Ее-то и вознамерились совершить раджа и доктор Эндрю -- сочетать браком Небеса и Ад. Но если вы все-таки упорствуете в этой беспримерно неразумной затее, вас ожидает великая награда. Разумеется, упорствовать надо с умом. Глупый безумец ничего не достигнет, и только умный, знающий безумец способен сделаться мудрецом, или достичь замечательных результатов. К счастью, оба наших дурака были умными безумцами. Во всяком случае, они начали осуществлять свою безумную затею наиболее скромным и находящим отклик способом. Первым делом они научили людей избавляться от боли. Паланезийцы были буддистами. Они знали, что несчастья человека проистекают из состояния его души. Вы к чему-то прилепляетесь, чего-то страстно желаете, отстаиваете свои права -- и живете в созданном вами аду. Стоит вам только отрешиться от желаний, и в душе наступает мир. "Я покажу вам страдания,-- сказал Будда,-- и я покажу вам конец страданий". Итак, доктор Эндрю обладал особым методом отрешения от страданий, позволившим справиться с физической болью. При помощи раджи, а также рани и ее дочери, выступавшими в качестве переводчиц, если аудиторию составляли женщины, доктор Эндрю давал уроки повитухам, врачам, учителям, матерям, инвалидам. Предлагая роды без боли, наши друзья снискали симпатии всех женщин Палы. Удаляя безболезненно камни и катаракту, леча геморрой, они завоевали расположение со стороны всех стариков и больных. Одним ударом они добились того, что более половины взрослого населения страны сделалось их союзниками, относившимися к ним дружески или, по крайней мере, способными воспринять без предубеждений следующую реформу. -- Каков же был их следующий шаг? -- Реформирование агрокультуры и языка. Из Англии был приглашен человек для основания Ротамстеда-в-Тропиках, и наряду с этим они ввели в употребление еще один язык, помимо паланезийского. Пале предстояло оставаться запретным островом; доктор Эндрю всецело был согласен с раджой, что миссионеры, плантаторы и предприниматели представляют собой опасность. Но если сюда нельзя пустить иностранцев, нужно помочь местному населению проникнуть во внешний мир. Если не физически, то хотя бы мысленно. Но их язык и архаическая версия брахманского алфавита являлись как бы тюрьмой без окон. И они не могли оттуда выйти, даже просто выглянуть наружу, не изучив английский язык вкупе с освоением латинского алфавита. Среди придворных лингвистические успехи раджи уже породили моду. Благородные паланезийки и паланезийцы пересыпали свою речь словечками на кокни, иные из них даже выписывали с Цейлона учителей, чтобы выучиться английскому. Теперь же мода переросла в политику. Учредили английские школы и пригласили бенгальских печатников, которые прибыли из Калькутты вместе со своими станками и шрифтами Каслона и Бодони. Первой английской книгой, изданной в Шива-пураме, стала "Тысяча и одна ночь" (в отрывках), второй -- перевод "Алмазной Сутры", до того существовавшей только в рукописях на санскрите. Все, кто желал ознакомиться с приключениями Синдбада и Ма~ руфа или интересовался Мудростью с Иного Берега, поторопились взяться за изучение английского. Это было начало длительного образовательного процесса, который превратил нас в двуязычную нацию. Мы говорим по-паланезийски, когда готовим, рассказываем анекдоты, беседуем о любви или занимаемся любовью (кстати, мы обладаем самым богатым в юго-восточной Азии запасом эротической и эмоциональной лексики). Но обращаясь к бизнесу, к науке, к спекулятивной философии, мы говорим преимущественно по-английски. К тому же большинство паланезийцев предпочитает писать по-английски. Любому писателю литература необходима как эталон; он ищет там образцы для подражания -- или опоры для отталкивания. Пала имеет хорошую живопись и скульптуру, замечательную архитектуру; искусство танца здесь восхитительно, а музыка поражает тонкостью и выразительностью. Но у нас нет настоящей литературы, нет национальных поэтов, прозаиков, драматургов. Только барды, пересказывающие буддийские и индусские мифы, да еще монахи пишут проповеди и плетут метафизическое кружево. Приняв английский в качестве мачехи, мы получили литературу с богатым прошлым и настоящим. Мы получили основу и духовную опору, набор стилей и приемов, и неистощимый источник вдохновения. Одним словом, мы обрели возможность возделывать поле, которое прежде никогда не возделывали. Благодаря радже и моему прадеду, у нас теперь существует анг-ло-паланезийская литература, современным светилом которой -- добавлю -- является Сьюзила. -- Я остаюсь в тени,-- запротестовала она. Доктор Макфэйл закрыл глаза и, улыбаясь, процитировал: Так, ушедшая в небытие, я рукою Будды Предлагаю несорванный цветок, монолог лягушки Посреди листьев лотоса, перепачканный молоком детский рот И налитую полную грудь, подобно незастланному облаками небу, Являющему и горы, и клонящуюся к закату луну; Пустоту, которая есть чрево любви, Поэзию безмолвия. Он вновь открыл глаза. -- И не только поэзию безмолвия, но и науку, философию, теологию безмолвия. А теперь вам самое время поспать.-- Доктор Макфэйл поднялся и подошел к двери.-- Пойду принесу для вас стакан фруктового сока. ГЛАВА ДЕВЯТАЯ "Патриотизм ограничен. Ограничено все, что бы вы ни взяли. Наука, религия, искусство также ограничены. Политика и экономика не могут заменить собою все, и то же можно сказать о любви и о долге. Ограничен любой ваш поступок, даже самый бескорыстный, и любая мысль, как бы она ни была возвышенна. Ничто не является достаточным, поскольку лишено всеохватности". -- Внимание! -- прокричала вдали птица. Уилл поглядел на часы: без пяти двенадцать. Он закрыл "Заметки о том, что есть что", достал бамбуковый альпеншток, принадлежавший некогда Дугласу Макфэйлу, и отправился на свидание с Виджайей и доктором Робертом. Главное здание Экспериментальной станции находилось менее чем в четверти мили от бунгало доктора Роберта. Однако день был жарким; к тому же предстояло преодолеть два пролета ступенек. Правая нога хотя и заживала, но находилась пока в лубках, и потому путешествие представлялось нелегким. Медленно, мучительно Уилл проделал путь по извилистой тропе и взобрался по ступенькам. На верхней площадке он остановился, чтобы перевести дыхание и вытереть пот со лба. Держась поближе к стене, где была узкая полоска тени, он направился к двери, над которой была надпись: "ЛАБОРАТОРИЯ". Дверь была приоткрыта; распахнув ее, он увидел длинную комнату с высоким потолком. Обыкновенная лаборатория: раковины и рабочие столы, шкафы со стеклянными дверцами, где хранятся колбы и реактивы, запах химикалий и лабораторных мышей. Сначала Уилл подумал, что в комнате никого нет, но вдруг в стороне за шкафом, почти заслонявшим правый угол, заметил Муругана, который сидел, поглощенный чтением. Уилл постарался войти как можно тише, чтобы доставить себе удовольствие застать юношу врасплох. Шагов не было слышно из-за шума электрического вентилятора, и Муруган заметил Уилла, только когда он вплотную приблизился к столу. Юноша виновато вздрогнул, с панической поспешностью засунул книгу в кожаный портфель и, потянувшись за другой, поменьше, что лежала перед ним раскрытой, придвинул ее поближе. С гневом он взглянул на незваного посетителя. -- Это я,-- с улыбкой успокоил его Уилл. Юноша облегченно вздохнул, -- А я думал, это...-- Он осекся, не окончив фразы. -- Кто-нибудь из тех, кто мешает заниматься чем хочешь? Муруган ухмыльнулся и кивнул курчавой головой. -- Где остальные? -- поинтересовался Уилл. -- В поле -- подрезают, опыляют и все такое прочее,-- презрительно сообщил Муруган. -- Кот за порог -- мышам раздолье. Что это вы так увлеченно читали? С невинным лукавством Муруган показал лежащую на столе книгу: -- Она называется "Начальная экология". -- Это я вижу,-- заметил Уилл.-- Но я спросил вас о той, что вы читали до нее. -- Ах та,-- Муруган пожал плечами.-- Вам она не покажется интересной. -- Мне интересно все, что пытаются спрятать,-- заверил его Уилл.-- Это порнография? Муруган, позабыв о притворстве, обиженно взглянул на него. -- За кого вы меня принимаете? За нормального парня, чуть было не ответил Уилл, но вовремя удержался. Юному другу полковника Дай-пы его слова могли показаться оскорблением или намеком. Уилл шутливо поклонился. -- Прошу прощения у вашего величества,-- сказал он.-- Но я ужасно любопытен. Можно взглянуть? -- Он положил руку на раздутый портфель. Муруган, поколебавшись, рассмеялся: -- Действуйте! -- Вот это книжища! -- Уилл вытащил из портфеля увесистый том и положил на стол.-- "Сирз Роубак и К°. Весенне-летний каталог",-- прочел он вслух. -- Прошлогодний,-- извиняющимся тоном сказал Муруган.-- Но с тех пор, наверное, мало что изменилось. -- А вот тут вы ошибаетесь, -- возразил Уилл. -- Если бы стили не менялись ежегодно целиком и полностью, какой смысл покупать новую вещь, когда старая еще не износилась? Вы не знакомы с первейшим принципом современного потребления. -- Он наудачу открыл книгу. -- "Мягкие танкетки на платформе, большие размеры". -- Открыв каталог на другой странице, Уилл наткнулся на иллюстрированное описание бледно-розовых бра с дакроновым и хлопковым абажуром. Перелистнул страницу и там -- memento mori1 -- нашел то, что предстояло носить покупателю бра через двадцать лет -- оснащенный ремешками набрюшник для поддержания живота. -- Самое интересное в конце, -- сказал Муруган. -- Всего в книге одна тысяча триста пятьдесят восемь страниц, -- заметил он. -- Подумать только! Тысяча триста пятьдесят восемь! 1 напоминание о смерти (лат.). Уилл перелистнул первые тысячу пятьдесят. -- О-о, здесь будет поинтересней,-- воскликнул он.-- Наши прославленные револьверы и автоматы двадцать второго калибра. Далее, за лодками из стекловолокна, рекламировались надежные бортовые моторы в двенадцать лошадиных сил. Навесные моторы стоили всего лишь двести тридцать четыре доллара девяносто пять центов, включая резервуар для топлива. -- Какой большой выбор! Но Муруган не был любителем мореплавания. Взяв книгу, он с нетерпением перелистнул еще несколько страниц. -- Взгляните на этот итальянский мотороллер! Пока Уилл вглядывался, Муруган прочел вслух: -- "Этот элегантный спидстер проходит до ста десяти миль на галлон топлива". Только подумайте! -- Обычно угрюмое лицо юноши сияло воодушевлением.-- И даже на этом мотороллере в четырнадцать с половиной лошадиных сил вы пройдете шестьдесят пять миль на галлон. А вот этот обеспечит вам семьдесят пять -- причем скорость гарантируется! -- Отлично! -- поддакнул Уилл.-- Вам прислали эту замечательную книжку из Америки? -- осведомился он с любопытством. Муруган покачал головой: -- Мне дал ее полковник Дайпа. -- Полковник Дайпа? Что за странный подарок от Адриана Ангиною! Уилл вновь взглянул на изображение мотоцикла, а потом перевел глаза на сияющее лицо Муругана. И вдруг его осенило; цель полковника Дайпы была ясна: "Змей обольстил меня, и я ела". Древо посреди сада носило название "Потребительские товары", и обитатели любого низкоразвитого Эдема, познав хотя бы однажды вкус запретного плода или просто увидев одну тысячу триста пятьдесят восемь приманчивых листьев запретного древа, со стыдом осознавали, что они, с промышленной точки зрения, наги. Будущий раджа Палы был вынужден признать, что он всего-навсего голоштанный правитель племени дикарей. -- Вам следует,-- продолжал Уилл,-- ввезти миллион каталогов и раздавать их всем подданным -- разумеется, бесплатно, как и противозачаточные средства. -- Зачем? -- Чтобы пробудить в них аппетит к собственности. Тогда они все начнут выступать за прогресс -- за нефтяные скважины, вооружение, за Джо Альдехайда и советских специалистов. Муруган нахмурился и покачал головой. -- Не поможет. -- Вы хотите сказать, что их нельзя соблазнить? Даже при помощи элегантных спидстеров и бледно-розовых бра? Невероятно! -- Да, невероятно,-- с горечью ответил Муруган,-- и тем не менее это факт. Им это неинтересно. -- Даже молодым? -- Я и говорю о молодых. Уилл Фарнеби насторожился. Подобное отсутствие интереса вызывало интерес. -- А вы не догадыветесь, почему? -- Что тут догадываться? Я это знаю наверняка. Невольно пародируя свою мать, Муруган вдруг заговорил с интонацией праведного негодования, совершенно не вязавшейся с его годами и внешностью. -- Начать с того, что они слишком заняты...-- Муруган поколебался и наконец с отвращением прошипел сквозь зубы ненавистное слово: -- ...Сексом. -- Но сексом занимаются все. И тем не менее не устают домогаться высокоскоростных спидстеров. -- Здесь секс другой,-- настаивал Муруган. -- И причиной тому -- йога любви? -- спросил Уилл, припоминая восторженное лицо юной сиделки. Юноша кивнул. -- Они испытывают что-то такое, что позволяет им вообразить себя счастливыми, и не желают ничего другого. -- Какое блаженство! -- Никакого блаженства здесь нет,-- отрезал Муруган.-- Одна только мерзость и глупость. И речи нет о прогрессе; только секс, секс и секс. Да еще эти ужасные наркотики. -- Наркотики? -- изумился Уилл. Наркотики в стране, где, по словам Сьюзилы, нет наркоманов? -- А что за наркотики? -- Они приготовляют их из поганок. Из поганок! Голос юноши звенел -- точь-в-точь как у рани, когда она вдохновенно чем-либо возмущалась; сходство было довольно комическое. -- Из таких симпатичных красноватых поганок, на которых обычно сидели гномы? -- Нет, из желтых, которые люди обычно собирали в горах. А теперь их выращивают на особых грядках сотрудники высокогорной Экспериментальной станции. Научное разведение поганок. Мило, не правда ли? Дверь хлопнула, послышались голоса и шаги по коридору. Неожиданно негодующий дух рани улетучился, и Муруган вновь превратился в недобросовестного школьника, пытающегося скрыть свою провинность. В один миг "Начальная экология" заняла место Сирза Роубака, а подозрительно раздутый портфель оказался под столом. И тут же в лабораторию стремительно вошел Виджайя -- обнаженный до пояса, потный после работы, его кожа сияла, как натертая маслом бронза. За ним вошел доктор Роберт. Муруган поднял глаза от книги: теперь он изображал собой образцового студента, которому помешали заниматься посторонние. Уилл, позабавившись, искренне переключился на вошедших. -- Я пришел слишком рано,-- ответил он на извинения Виджайи, -- и помешал нашему юному другу заниматься. Мы проболтали все это время. -- О чем же вы беседовали? -- поинтересовался доктор Роберт. -- Обо всем на свете. О королях и капусте, о мотороллерах, об отвисших животах... Когда вы вошли, мы говорили о поганках. Муруган сказал мне, что из ядовитых грибов здесь вырабатывают наркотики. -- "Что в имени?",-- со смехом отозвался доктор Роберт. -- Все что угодно. К несчастью, Муруган воспитывался в Европе, и потому он называет это наркотиками, испытывая, в силу условного рефлекса, закономерное отвращение. Мы же называем это препаратом мокша -- проявителем реальности, пилюлей красоты и истины. Непосредственный опыт подтверждает, что эти имена даны препарату заслуженно. Однако наш юный друг никогда не применял мокша-препарат, и его невозможно уговорить даже попробовать. Для него это наркотик, а к наркотикам порядочные люди не прикасаются. -- Что скажет его высочество? -- спросил Уилл. Муруган покачал головой. -- Что это дает, кроме иллюзий? -- пробормотал он.-- С какой стати я должен сбиваться с пути -- чтобы надо мной потешались? -- В самом деле! -- с добродушной иронией заметил Виджайя.-- Ты, в нормальном состоянии, единственный, над кем не потешаются и кто не имеет никаких иллюзий! -- Я такого не говорил,-- запротестовал Муруган.-- Я просто хотел сказать, что не нуждаюсь в вашем фальшивом самадхи. -- А откуда тебе известно, что оно фальшивое? -- спросил доктор Роберт. -- Потому что по-настоящему люди достигают этого состояния после долгих лет медитации, тапас и... воздержания от отношений с женщиной. -- Муруган -- пуританин,-- пояснил Виджайя Уиллу.-- Его возмущает, что четыреста миллиграммов мок-ша-препарата даже начинающим -- да-да, даже мальчикам и девочкам, которые занимаются любовью,-- позволяют увидеть мир таким, каким он предстает свободному от оков "это" взору. -- Но то, что они видят -- нереально, -- настаивал Муруган. -- Нереально! -- повторил доктор Роберт.-- Опыт собственных чувств также можно назвать нереальным. -- Напрашивается вопрос,-- возразил Уилл.-- Опыт может быть реален в отношении внутреннего раздражителя, безотносительно ко внешнему? -- Конечно,-- подтвердил доктор Роберт. -- И вы способны объяснить, что происходит в мозгу человека, принявшего препарат? -- Отчасти -- да. -- Мы постоянно работаем над этим,-- добавил Виджайя. -- Например,-- сказал доктор Роберт,-- мы открыли, что людям, при расслаблении не имеющим показателей альфа-активности, мокша-препарат назначать не следует. Таким образом, примерно для пятнадцати процентов населения необходимо подыскать другие средства. -- Мы также пытаемся выявить неврологическое соответствие этих переживаний,-- сказал Виджайя.-- Какие процессы в мозгу сопутствуют видению? И что происходит при переключении души из до-мистического в истинно-мистическое состояние? -- И вы это знаете? -- Знать -- это слишком громкое слово. Скажем лучше, что мы находимся в преддверии некоторых догадок. Ангелы, Новые Иерусалимы, Мадонны, Будды -- все они соотносятся с некими необычными раздражениями участков первичных представлений -- зрительного центра, например. Каким образом мокша-препарат стимулирует мозг, мы еще не открыли. Важен сам факт, что он производит эти стимулы. Он также воздействует и на молчащие области мозга, не участвующие в восприятии, движении, ощущениях. -- И как же отвечают на раздражение эти молчащие области мозга? -- Давайте сначала рассмотрим, как они не отвечают. Не наблюдается ни зрительных, ни слуховых образов, ни каких-либо парапсихологических явлений вроде телепатии или ясновидения. Одним словом, никакой околомистической суеты. Что мы здесь имеем, так это полнокровный мистический опыт. Вы знаете: Единое во Всем и Все в Едином. Из этого опыта непосредственно вытекают: безграничное сочувствие, безмерное постижение тайны и смысла бытия. -- Не говоря уж о радости,-- добавил доктор Роберт,-- невыразимой радости. -- И весь этот набор -- в вашей голове,-- сказал Уилл.-- Дело строго частное. Никаких обращений к вечной сущности -- вы обходитесь только поганками. -- Это нереально,-- вмешался Муруган.-- Вот что я собирался сказать. -- Вы полагаете,-- сказал доктор Роберт,-- что мозг производит сознание. А я считаю, что он его транслирует. И мое объяснение не более надуманно, чем ваше. Как явления одного уровня становятся явлениями другого уровня, разительно несоизмеримого с первым? Этого никто не знает. Все, что мы можем -- это воспринимать факты и сочинять гипотезы. А все гипотезы стоят друг друга, если подходить объективно. Вы утверждаете, что препарат мокша заставляет молчащие участки мозга производить субъективные впечатления, которые люди называют "мистическим опытом". А я полагаю, что мокша-препарат, воздействуя на эти участки, открывает что-то вроде протока, через который Сознание (с большой буквы) в большем объеме притекает в сознание (с маленькой). Вы можете доказывать истинность своей гипотезы, я буду доказывать истинность своей. И даже если вы убедите меня в том, что я не прав, что это меняет? -- Я думаю, это многое меняет,-- сказал Уилл. -- Вы любите музыку? -- спросил доктор Роберт. -- Да, очень. -- Тогда ответьте мне, к кому обращен квинтет Моцарта соль минор? К аллаху или дао? Или ко второму лицу Троицы? Или к атману-брахману? Уилл рассмеялся: -- К счастью, ни к кому. -- Но это не значит, что квинтет не стоит слушать. И то же касается мокша-препарата, а также опыта, который приносят молитва, пост, духовные упражнения. Даже если они не связаны с чем-то внешним, значение их оттого не утрачивается. Духовный опыт, как и музыка, ни с чем не сопоставим. Обращение к нему способно исцелить и преобразить вас. И все это, возможно, происходит только у вас в мозгу. Сугубо частное явление, которое объясняется не через нечто привходящее, но в пределах физиологии личности. Какая нам разница? Мы должны просто считаться с фактом, что определенный опыт заставляет человека прозреть и делает его жизнь благословенной. Они помолчали. -- Позвольте, я скажу вам два слова,-- обратился доктор Роберт к Муругану,-- раньше мне не хотелось об этом заговаривать, но теперь я чувствую, что обязан это сделать ради благополучия трона и всего народа Палы. И говорить я буду ни о чем ином, как об этом особом опыте. Возможно, мой рассказ поможет вам лучше понять свою страну и путь, по которому она идет. Выдержав паузу, доктор Роберт сказал сухо, почти деловито: -- Полагаю, вы знакомы с моей женой. Муруган, все еще глядя в сторону, кивнул. -- Меня огорчила весть о ее болезни,-- пробормотал он. -- Ей уже недолго осталось, -- сказал доктор Роберт.-- Это вопрос нескольких дней. Четырех-пяти -- самое большее. И тем не менее она в полном сознании и понимает, что с ней происходит. Так вот, вчера она попросила меня принять вместе мокша-препарат. Мы принимали его вместе, -- заметил он вскользь, -- - раз или два в год на протяжении тридцати семи лет -- почти с тех самых пор, как решили пожениться. А теперь мы сделали это в последний раз. Это было рискованно, поскольку могло оказать нежелательное воздействие на печень. Но мы решили, что стоит рискнуть. И, как выяснилось, не напрасно, мокша-препарат -- или наркотик, как вы его называете, -- вряд ли бы нанес серьезный ущерб ее здоровью. Но он вызвал духовное преображение. Наступило молчание. Уилл вдруг услышал, как в клетках пищат и скребутся лабораторные крысы и через открытое окно доносится гам тропического леса и отдаленный призыв птицы минах: -- Здесь и теперь, друзья. Здесь и теперь. -- Вы как та птица минах,-- продолжил доктор Роберт,-- пытаетесь повторять слова, значения которых не понимаете. "Это нереально, это нереально". Если бы вы пережили то, что мы с Лакшми пережили вчера, вы бы судили иначе. Вы поняли бы, что это гораздо более реально, чем сама действительность, чем то, что вы чувствуете и думаете в данный момент. Да, гораздо более реально, чем мир, который вы сейчас перед собой видите. А нереальны как раз те слова, что вас научили повторять: "Нереально, нереально". Доктор Роберт взволнованно положил руку на плечо юноше. -- Вас научили, что мы -- кучка самодовольных наркоманов, погрязших в галлюцинациях и фальшивых самадхи. Послушайте, Муруган, -- забудьте все дурные слова, которыми вас напичкали. Забудьте их хотя бы ради единственного эксперимента. Примите четыреста миллиграммов мокша-препарата -- и вы на собственном опыте узнаете, что он собой представляет и что он говорит вам о вас и этом странном мире, в котором вы обречены жить, познавать, страдать и в конце концов умереть. Да, даже вы некогда умрете -- быть может, через пятьдесят лет, а быть может, завтра. Кто скажет наверняка? Но это рано или поздно должно случиться, и глупо не готовить себя к этому.-- Доктор Роберт повернулся к Уиллу: -- Вы не пойдете с нами? Мы только примем душ и переоденемся. Не дожидаясь ответа, он вышел в длинный центральный коридор. Уилл, опираясь на бамбуковый посох, двинулся за ним следом, сопровождаемый Вид-жайей. -- Думаете, на Муругана подействуют слова доктора? Виджайя пожал плечами. -- Сомневаюсь. -- Я думаю, что с такой мамашей и при его страсти к двигателям внутреннего сгорания, он останется глух к любым вразумлениям. Слышали бы вы, как он рассуждает о мотоциклах! -- Мы слышали, -- сказал доктор Роберт, поджидая их у голубой двери.-- И довольно часто. Когда он станет совершеннолетним, мотоциклы сделаются немаловажной частью политики, -- Моторизировать или не моторизировать,-- засмеялся Виджайя,-- вот в чем вопрос. -- И вопрос этот стоит не только перед Палой,-- добавил доктор Роберт,-- но и перед всякой слаборазвитой страной. -- И ответ, -- сказал Уилл, -- везде один и тот же. Где бы я ни был -- а побывать мне удалось почти везде -- все выступают за моторизацию. Все без исключения. -- Да, -- согласился Виджайя, -- моторизация ради моторизации, и к черту всяческие соображения о реализации потенциальных возможностей души, самопознании, внутренней свободе. Не говоря уж об общественном и климатическом здоровье и благополучии. -- Тогда как мы, -- сказал доктор Роберт, -- всегда предпочитали приспосабливать экономику и развитие техники к условиям существования человеческой личности. Мы ввозим то, что не можем производить, но и производим, и ввозим мы только то, что в состоянии себе позволить. Здесь нет ограничений в фунтах, марках или долларах, все определяется преимущественно -- да, преимущественно, -- подчеркнул он, -- нашим желанием быть счастливыми, жить полноценной жизнью. Мотоциклы, как было решено по самом тщательном рассмотрении, мы не можем себе позволить. Бедняге Муругану это понимание достанется дорогой ценой, так как он не желает ничего понимать сейчас. -- А как бы он мог понять это сейчас? -- Получив образование и научившись видеть реальность. К сожалению у него нет ни того, ни другого. В Европе ему дали ложное образование: швейцарский гувернер, английские тьюторы, американское кино, всяческая реклама, -- а чувство реальности вытравила мать, клеймом спиритуализма. Неудивительно, что юноша без ума от мотоциклов. -- Подданные не разделяют его страсти? -- С какой стати? Они сызмальства научены познавать мир во всей его полноте и наслаждаться этим познанием. Более того: они видели и мир, и себя, и людей озаренными и преображенными при помощи средств, открывающих реальность. Это помогло им познать и насладиться самыми обыкновенными вещами, будто драгоценностями или чудесами. Драгоценностями или чудесами,-- подчеркнул он,-- вот почему мы отвергаем ваши мотоциклы, виски, телевидение, Билли Грэхема и прочие подобные развлечения. -- "Ничто не является достаточным,