янулся вокруг, не подслушивает ли кто, - люди называли это "немецким взглядом". - Им также пришлось заниматься евреями, которых высылали из Германии и западных территорий - Франции, Голландии, Бельгии. - Евреями? - Да, да. Только давай потише. - Хальдер говорил так тихо, что Маршу, чтобы расслышать, пришлось наклониться над столом. - Представляешь, какой был хаос. Перенаселение. Голод. Болезни. Можно догадываться, что там и сейчас отхожее место, что бы они ни говорили. Еженедельно газеты публиковали, телевидение и радио передавали обращения Восточного министерства, приглашавшие колонистов в генерал-губернаторство. "Немцы! Требуйте принадлежащее вам по праву рождения! Бесплатная усадьба! Гарантированный доход в первые пять лет!" Рекламные объявления изображали живущих в роскоши счастливых колонистов. Но обратно просачивались сведения и о подлинном положении дел - неплодородная земля, каторжный труд и захудалые городишки, куда немцам приходилось возвращаться по вечерам из страха перед налетами местных партизан. В генерал-губернаторстве было хуже, чем на Украине, хуже, чем в Остланде, даже хуже, чем в Москве. Подошел официант предложить еще кофе. Марш отказался. Когда тот удалился на недосягаемое для слуха расстояние, Хальдер продолжил все тем же тихим голосом: - Франк управлял всем из замка Вавель. Должно быть, там размещался и Булер. Мой приятель работает в генерал-губернаторстве в официальных архивах. Боже, он такое рассказывает... Роскошь, очевидно, была невероятная. Что-то из времен Римской империи. Картины, гобелены, сокровища, награбленные у церквей, драгоценности. Взятки деньгами и натурой, если понимаешь, что я имею в виду. - Голубые глаза Хальдера светились, брови плясали. - И Булер имел к этому отношение? - Кто знает? Если нет, то он, пожалуй, был единственным, не связанным с этим делом. - Это, возможно, объясняет, откуда у него дом в Шваненвердере. Хальдер тихонько присвистнул. - Вот тебе и ответ. Мы с тобой, друг мой, были не на той войне. Запертые в вонючем металлическом гробу в двух сотнях метров от поверхности воды в Атлантике. А могли бы жить в силезском замке, спать на шелках в компании с парой молоденьких полек. У Марша еще было что расспросить, но не было времени. Когда они выходили, Хальдер сказал: - Итак, ты придешь пообедать у меня с коллегой, занимающейся Союзом немецких девушек? - Я подумаю. - Может быть, нам удастся уговорить ее носить форму. - Стоя у входа в гостиницу с глубоко засунутыми в карманы руками и в дважды обернутом вокруг шеи длинном шарфе, Хальдер стал еще больше похож на студента. Вдруг он хлопнул себя ладонью по лбу. - Начисто забыл! А ведь собирался сказать тебе. Вот память... На прошлой неделе в архив приходили двое парней из зипо и расспрашивали о тебе. Марш почувствовал, как с лица исчезла улыбка. - Гестапо? Что им было нужно? Ему удалось сохранить легкий, непринужденный тон. - О, обычный набор. "Как он вел себя во время войны? Придерживается ли он каких-либо твердых политических взглядов? Кто его друзья?.." В чем дело, Зави? Продвижение по службе или что-нибудь еще? - Должно быть. - Он приказал себе расслабиться. Возможно, всего лишь обычная проверка. Не забыть спросить Макса, не слыхал ли он что-нибудь о новой проверке персонала. - Ну тогда, если станешь начальником крипо, не забывай старых друзей. Марш рассмеялся. - Не забуду. - Они обменялись рукопожатиями. Когда расходились, Марш произнес: - Интересно, были ли у Булера враги? - Не сомневайся, - ответил Хальдер. - Кто же тогда они? Хальдер пожал плечами. - Для начала тридцать миллионов поляков. Единственной живой душой на втором этаже здания на Вердершермаркт была уборщица-полька. Когда Марш выходил из лифта, она стояла к нему спиной. Ему был виден только широкий зад, покоящийся на пятках черных резиновых сапог, да красная косынка на волосах, которая качалась в такт ее движениям - она скребла щеткой пол. Она тихо пела про себя на родном языке. Он протиснулся мимо нее и вошел в кабинет. Когда дверь закрылась, Марш услышал, как она запела снова. Еще не было девяти. Он повесил фуражку у двери и расстегнул пуговицы мундира. На его столе лежал большой коричневый пакет. Он открыл его и вытряхнул содержимое - фотография с места преступления. Глянцевые цветные снимки тела Булера, развалившегося, словно загорая, на берегу озера. Он снял со шкафа старенькую пишущую машинку и понес к своему столу. Достал из проволочной корзинки два листа неоднократно использованной копирки, два листа тонкой бумаги и один бланк отчета, разложил их по порядку и вставил в машинку. Закурил и несколько минут глядел на засохший цветок. Потом принялся печатать. "РАПОРТ Содержание: неопознанное тело (мужчина). От: штурмбаннфюрера СС К.Марша. 15.4.64 г. Имею честь доложить о следующем: 1. Вчера в 06:28 мне было приказано присутствовать на изъятии тела из озера Хафель. Тело обнаружил в 06:02 стрелок СС Герман Йост и сообщил в местную полицию (заявление прилагается). 2. Поскольку не было сообщений об исчезновении лиц, соответствующих описанию, я договорился о проверке отпечатков пальцев объекта в архиве. 3. Это дало возможность опознать объект как доктора Йозефа Булера, члена партии, имеющего почетное звание бригадефюрера СС. Объект в 1939-1951 гг. был государственным секретарем в генерал-губернаторстве. 4. Предварительное обследование на месте штурмбаннфюрером СС доктором Августом Эйслером указывает в качестве вероятной причины смерти утопление, а предполагаемое время смерти - вечер или ночь 13 апреля. 5. Объект проживал в Шваненвердере, поблизости от места обнаружения тела. 6. Не было никаких явно вызывающих подозрение обстоятельств. 7. Полное вскрытие будет произведено после официального опознания объекта родственниками". Марш вынул рапорт из машинки, подписал и, выходя из здания, передал рассыльному. В морге на Зейдельштрассе на жесткой деревянной скамье сидела, выпрямившись, пожилая женщина. На ней был коричневый твидовый костюм, коричневая шляпка с уныло торчащим пером, грубые коричневые туфли и серые шерстяные носки. Она смотрела прямо перед собой, сжав лежавшую на коленях сумочку, не обращая внимания на санитаров, полицейских, проходящих по коридору опечаленных родственников. Рядом с ней, сложив на груди руки и вытянув ноги, сидел со скучающим видом Макс Йегер. Он отвел в сторону подошедшего Марша. - Она здесь десять минут. Почти не разговаривает. - В шоке? - Думаю, да. - Давай закончим с этим делом. Пожилая женщина не подняла глаз, когда Марш сел рядом на скамью. Он сказал тихо: - Фрау Тринкль, меня зовут Марш. Я следователь берлинской криминальной полиции. Нам необходимо завершить отчет о смерти вашего брата и нужно, чтобы вы опознали его тело. Потом мы отвезем вас домой. Вам понятно? Фрау Тринкль повернулась к нему. У нее было худое лицо, тонкий нос (как у брата), тонкие губы. Брошь с камеей застегивала на костлявой шее ворот отделанной оборками темно-красной блузки. - Вам понятно? - повторил штурмбаннфюрер. Она глядела на него не тронутыми слезой ясными серыми глазами. - Вполне. Речь отрывистая и сухая. Они прошли через коридор в маленькую без окон приемную. Пол из деревянных плит. Стены выкрашены зеленой клеевой краской. Чтобы оживить мрачное помещение, кто-то налепил туристские плакаты компании немецких имперских железных дорог: вид Большого зала ночью, Музей фюрера в Линце, озеро Штарнбергер в Баварии. С четвертой стены плакат сорвали, оставив на штукатурке оспины, словно следы пуль. Стук за дверьми возвестил о прибытии тела. Закрытое покрывалом, его ввезли на металлической тележке. Двое служителей в белых халатах поставили ее посередине комнаты - словно стол с закусками, ожидающий гостей. Они покинули комнату, и Йегер закрыл дверь. - Вы готовы? - спросил Марш. Она кивнула. Он отвернул покрывало, и фрау Тринкль встала у его плеча. Она наклонилась вперед, и в лицо следователю ударил терпкий запах мятных лепешек, духов и камфары - запах старой женщины. Она долго смотрела на труп, потом открыла рот, словно собираясь что-то сказать, но лишь вздохнула. Закрыла глаза. Марш поймал ее, когда она падала. - Это он, - произнесла женщина. - Мы не виделись десять лет, он потолстел, я никогда не видела его без очков с тех пор, как он был ребенком. Но это он. Фрау Тринкль сидела на стуле под плакатом с изображением Линца, низко склонившись, голова между коленями. Шляпка свалилась. На лицо упали жидкие пряди седых волос. Тело Булера увезли. Открылась дверь. Это вернулся Йегер со стаканом воды, который он насильно вложил в худую руку женщины. - Выпейте это. Она помедлила, потом поднесла к губам и отхлебнула. - Я никогда не падаю в обморок, - сказала она. - Никогда. Стоя сзади нее, Йегер скорчил рожу. - Конечно, - поддержал сестру Булера Марш. - Мне нужно задать несколько вопросов. Вам лучше? Остановите меня, если устанете. - Он достал записную книжку. - Почему вы десять лет не виделись с братом? - После смерти Эдит, его жены, между нами не осталось ничего общего. Во всяком случае, мы никогда не были близки. Даже в детстве. Я на восемь лет старше его. - Его жена умерла давно? Она задумалась. - По-моему, в пятьдесят третьем. Зимой. У нее был рак. - И с тех пор от него ни единой весточки? А другие братья и сестры были? - Нет. Нас было двое. Иногда он писал. Две недели назад я получила от него письмо. Он поздравлял меня с днем рождения. Фрау Тринкль пошарила в сумочке и достала листок почтовой бумаги хорошего качества, плотной, кремового цвета, с вытисненным сверху изображением дома в Шваненвердере. Текст тоже вытиснен каллиграфическим шрифтом, содержание сугубо официальное: "Дорогая сестра! Хайль Гитлер! Шлю поздравления по случаю дня рождения. Горячо надеюсь, что ты, как и я, в добром здравии. Йозеф". Марш сложил и вернул листок. Неудивительно, что никто его не хватился. - Не упоминал ли он в других письмах о чем-нибудь таком, что бы его беспокоило? - А что ему было беспокоиться? - брызгая слюной, выкрикнула она. - Во время войны Эдит получила наследство. Деньги у них были. Он жил на широкую ногу, должна вам сказать. - Детей не было? - Он был бесплодным, - ответила женщина будничным тоном, словно говоря о цвете волос. - Эдит так переживала. Думаю, что это ее и убило. Она в одиночестве сидела в том огромном доме - это был рак души. Она очень любила музыку, прекрасно играла на рояле. Помню, у них был "Бехштейн". А он... такой холодный, равнодушный. - Значит, вы были о нем невысокого мнения, - пробормотал в другом конце комнаты Йегер. - Да, не очень. Мало кому он нравился. - Она обернулась к Маршу. - Я овдовела двадцать четыре года назад. Муж был штурманом в люфтваффе. Его сбили над Францией. Я не осталась в нужде - ни в коей мере. Но пенсия... очень мала, если привыкнешь жить немного лучше. За все это время Йозеф ни разу не предложил мне помочь. - Что у него с ногой? - снова вмешался Йегер. В его голосе чувствовалась неприязнь. Он явно решил в этом семейном конфликте встать на сторону Булера. - Как это случилось? - Судя по его виду, он считал, что, возможно, она украла эту ногу. Старая женщина игнорировала его и отвечала Маршу: - Сам он об этом не говорил, но Эдит мне рассказала. Это случилось в 1951 году, когда он все еще был в генерал-губернаторстве. Он ехал с охраной из Кракау в Каттовиц [здесь и далее употребляются немецкие названия польских городов: Кракау - Краков, Каттовиц - Катовице, Аушвиц - Освенцим, Литцманнштадт - Лодзь, Позен - Познань, Бреслау - Вроцлав и др.]. Польские партизаны устроили засаду. Эдит говорила, что это была мина. Водителя убило. Йозефу повезло - потерял только ногу. После этого он ушел с государственной службы. - И несмотря на это он плавал? - Марш заглянул в записную книжку. - Знаете, когда мы нашли его, он был в плавках. Фрау Тринкль ответила скупой улыбкой. - Брат был фанатиком во всем, герр Марш, будь то политика или здоровье. Он не курил, никогда не притрагивался к спиртному, каждый день физически упражнялся, несмотря на... инвалидность. Так что я ничуть не удивлюсь, если он плавал. - Она поставила стакан и взяла шляпку. - Если можно, я бы хотела вернуться домой. Марш встал и протянул руку, помогая ей подняться. - Чем занимался доктор Булер после 1951 года? Ему было сколько?.. чуть больше пятидесяти?.. - Довольно странно. - Она открыла сумочку и достала зеркальце, посмотрела, прямо ли сидит шляпка, нервными, резкими движениями пальцев заправила выбившиеся пряди. - До войны брат был честолюбив. Работал по восемнадцать часов круглую неделю. Но после Кракау махнул на все рукой. Даже не вернулся к юриспруденции. Более десяти лет после смерти Эдит он просто сидел в своем огромном доме и ничего не делал. Двумя этажами ниже, в подвальном помещении морга, военврач СС Август Эйслер из отдела ВД2 (патология) криминальной полиции с удовольствием мясника занимался своим привычным делом. Грудная клетка была вскрыта по стандартному образцу: V-образный надрез, разрезы от каждого плеча до подложечной ямки, прямая линия вниз до лобковой кости. Эйслер запустил свои руки глубоко в брюшную полость, зеленые перчатки отливали красным, и выкручивал, резал, вытягивал. Марш и Йегер, прислонившись к стене у открытой двери, курили сигары Макса. - Видели, что этот человек ел на обед? - спросил Эйслер. - Покажи-ка, Эк. Ассистент Эйслера вытер руки о фартук и поднял прозрачный пластиковый мешок. На дне находилось небольшое количество чего-то зеленого. - Салат-латук. Переваривается медленно. Часами держится в кишечнике. Маршу приходилось работать с Эйслером и раньше. В позапрошлую зиму, когда из-за снегопада остановилось движение на Унтер-ден-Линден и отменили конькобежные соревнования на озере Тегелер, из Шпре вытащили замерзшего до полусмерти шкипера баржи по имени Кемпф. Он скончался в машине "скорой помощи" по пути в больницу. Несчастный случай или убийство? Решающее значение имело время, когда он упал в воду. Глядя на лед, протянувшийся на два метра от берега, Марш прикинул, что он мог выжить в воде, самое большее, пятнадцать минут. Эйслер назвал сорок пять, и его мнение перевесило в глазах прокурора. Этого было достаточно, чтобы разрушить алиби второго помощника на барже. И повесить его. Позднее прокурор, порядочный человек, придерживающийся старых взглядов, пригласил Марша к себе и запер дверь. Потом показал ему "доказательства" Эйслера: копии документов со штампом "Совершенно секретно", помеченные "Дахау, 1942 год". Это был отчет об экспериментах по замораживанию, проводившихся на обреченных на смерть узниках исключительно в рамках департамента генерального военного врача СС. Людей заковывали в наручники и погружали в чаны с ледяной водой, периодически вынимая для измерения температуры, и так до тех пор, пока они не погибали. Там были снимки голов, торчащих между плавающими кусками льда, и диаграммы, иллюстрирующие предполагаемую и фактическую теплоотдачу. Опыты продолжались два года. Наряду с другими их проводил молодой унтерштурмфюрер Август Эйслер. В тот вечер Марш и прокурор пошли в бар в Кройцберге и напились до беспамятства. На другой день никто из них не обмолвился ни словом о том, что было. С тех пор они больше не разговаривали друг с другом. - Если ты, Марш, думаешь, что я выдвину какую-нибудь фантастическую теорию, не надейся. - От тебя ничего подобного не ожидаю. - Я тоже, - засмеялся Йегер. Эйслер оставил без внимания их веселое настроение. - Несомненно, это утопление. В легких полно воды, так что, входя в озеро, он дышал. - Нет ли ран? - спросил Марш. - Кровоподтеков? - Может быть, ты хочешь подойти и заняться этим делом? Нет? Тогда поверь мне - он утонул. На голове нет ушибов и других повреждений, которые бы свидетельствовали о том, что его били или держали под водой силой. - Может, сердечный или какой-нибудь другой приступ? - Возможно, - признал Эйслер. Эк передал ему скальпель. - Этого я не узнаю, пока не закончу полное исследование внутренних органов. - Сколько времени на это потребуется? - Сколько надо. Эйслер встал слева от Булера. Он мягким движением, словно успокаивая головную боль, откинул волосы со лба покойного. Потом низко наклонился и воткнул скальпель в левый висок. Надрезал дугой верхнюю часть лица, как раз под линией волос. Послышался скрип металла о кость. Эк ухмыльнулся, глядя на них. Марш вдохнул полные легкие сигарного дыма. Эйслер положил скальпель в металлическую чашку и залез пальцем в глубокий надрез. Начал постепенно снимать скальп. Марш отвернулся и зажмурился. Он молил, чтобы никого из тех, кого он любил, кто ему нравился или кого он лишь просто знал, никогда не осквернили кровавым вскрытием. Йегер спросил: - Итак, что ты думаешь? Эйслер взял небольшую круглую ручную пилу. Включил ее. Она завизжала, как бормашина. Марш последний раз затянулся сигарой. - Думаю, что нам надо убираться отсюда. Они вышли в коридор. Позади них в прозекторской было слышно, как менялся звук пилы по мере того, как она вгрызалась в кость. 2 Через полчаса Ксавьер Марш сидел за баранкой служебного "фольксвагена", следуя изгибам проложенного высоко над озером Хафельского шоссе. Иногда вид на озеро закрывали деревья. Потом новый поворот или деревья стоят пореже - и снова видна водная поверхность, бриллиантами искрящаяся под апрельским солнцем. По озеру легко скользили две яхты - два бумажных кораблика, два белых треугольника на голубом фоне. Он опустил стекло и выставил наружу руку. Теплый ветерок тормошил рукав. По обе стороны дороги ветки деревьев пестрели зеленью поздней весны. Еще месяц, и машины будут следовать сплошным потоком: берлинцы побегут из города походить под парусами или поплавать, повеселиться на пикнике или просто поваляться под солнышком на одном из больших общественных пляжей. Но сегодня воздух пока еще прохладен и еще свежи воспоминания о зиме, так что дорога принадлежит Маршу. Он проехал стоящую как часовой кирпичную Башню кайзера Вильгельма, и дорога стала спускаться вниз, к озеру. Через десять минут он был на месте, где было обнаружено тело. В хорошую погоду оно выглядело совсем иначе. Это была стоянка туристов, удобная площадка, известная как "Широкое окно". Там, где вчера была серая однообразная хмарь, сегодня открывалась величественная панорама озера, раскинувшегося на восемь километров до самого Шпандау. Марш поставил машину и прошел по пути, которым бежал Йост, когда обнаружил тело, - по лесной тропинке, круто вправо и вдоль берега озера. Он проделал этот путь второй раз, потом третий, удовлетворенный вернулся в машину и поехал по низкому мосту в сторону Шваненвердера. Дорогу перегораживал полосатый красно-белый шлагбаум. Из будки появился часовой с винтовкой за спиной и дощечкой для записи в руке. - Ваше удостоверение, пожалуйста. Марш протянул в окошко свое удостоверение крипо. Часовой, изучив его, вернул и вытянул руку в приветствии: - Все в порядке, герр штурмбаннфюрер. - Каковы здесь правила? - Останавливаем каждую машину. Проверяем документы и спрашиваем, к кому едут. Если возникают подозрения, звоним в дом и справляемся, ждут ли. Иногда обыскиваем машину. Это зависит от того, дома ли рейхсминистр. - Ведете список приезжих? - Так точно, герр штурмбаннфюрер. - Будьте добры, посмотрите, были ли в понедельник вечером гости у доктора Йозефа Булера. Часовой поправил за спиной винтовку и вернулся в будку. Марш видел, как он листал страницы журнала. Вернувшись, покачал головой: - Весь день у доктора Булера никого не было. - А сам он покидал остров? - Мы не ведем запись постоянных жителей, герр штурмбаннфюрер, только гостей. И не проверяем уезжающих, только прибывающих. - Хорошо. Марш поверх часового посмотрел на озеро. Низко над водой с криком летали стаи чаек. У пристани пришвартовано несколько яхт. - А как насчет берега? Он как-нибудь охраняется? Часовой кивнул. - Постоянно патрулирует речная полиция. Но в большинстве домов имеется столько сирен и собак, что хватит для охраны "кацет". Мы только отгоняем зевак. "Кацет" удобнее выговорить, чем "концлагерь". Вдали послышался звук мощных моторов. Часовой повернулся в сторону острова и посмотрел на дорогу. - Минутку, пожалуйста. Из-за поворота на большой скорости появился серый "БМВ" с включенными фарами, за ним длинный черный "мерседес", затем еще один "БМВ". Часовой шагнул назад, нажал кнопку. Шлагбаум поднялся. Часовой отдал честь. Когда колонна мчалась мимо, Марш мельком увидел пассажиров "мерседеса" - красивую молодую женщину с короткими светлыми волосами, возможно, актрису или манекенщицу, и рядом с ней узнаваемый сразу острый профиль смотревшего прямо перед собой худого и морщинистого старика. Машины с ревом помчались в сторону города. - Он всегда так быстро ездит? - спросил Марш. Часовой со значением посмотрел на него. - Рейхсминистр проводил предварительный отбор. К обеду возвращается фрау Геббельс. - А, все ясно. - Марш повернул ключ зажигания, и "фольксваген" ожил. - Слыхали, доктор Булер скончался? - Никак нет, - равнодушно ответил часовой. - Когда? - В понедельник вечером. Его вынесло на берег в нескольких сотнях метров отсюда. - Я слышал, что нашли тело. - Что он был за человек? - Я его почти не видел. Он нечасто выходил из дома. И гостей не принимал. Никогда не разговаривал. Вообще-то, многие здесь кончают таким образом. - Который его дом? - Его нельзя не узнать. На восточной стороне острова. Две высокие башни. Один из самых больших домов. - Благодарю. Въезжая на дамбу, Марш посмотрел в зеркальце. Часовой несколько секунд постоял, глядя ему вслед, потом снова поправил винтовку, повернулся и медленно направился в будку. Шваненвердер был невелик, меньше километра в длину и полкилометра в ширину, односторонняя дорога петлей вилась по часовой стрелке. Чтобы добраться до владений Булера, Маршу пришлось проехать вокруг острова. Он ехал осторожно, приостанавливаясь каждый раз, как видел дом с левой стороны. Место было названо по имени знаменитых колоний лебедей, которые обитали в южной части Хафеля. Оно стало модным в конце прошлого столетия. Большинство зданий сохранилось с того времени: огромные виллы с крутыми крышами и каменными фасадами во французском стиле в окружении длинных аллей, лужаек, скрытые от любопытных глаз высокими заборами и деревьями. На обочине не к месту торчала часть разрушенного дворца Тюильри - колонна и фрагмент арки, доставленные из Парижа давно умершим дельцом времен Вильгельма. Нигде никакого движения. Иногда сквозь решетки-ворот попадались на глаза сторожевые псы, а один раз он увидел сгребающего листья садовника. Владельцы были либо в городе на работе, либо в отъезде, либо лежали во прахе. Марш знал некоторых из них: партийные бонзы; магнат автомобильной промышленности, разжиревший на рабском труде; директор "Вертхайма", большого универсального магазина на Потсдамерплатц, конфискованного у владельцев-евреев более тридцати лет назад; хозяин военных заводов; глава объединения, занимающегося строительством больших автобанов, ведущих в глубь восточных территорий. Он удивлялся, как Булеру удалось попасть в такую состоятельную компанию, но потом вспомнил замечание Хальдера: роскошь, словно в Римской империи. - КП17, говорит КХК. КП17, ответьте, пожалуйста, - настойчиво обращался женский голос. Марш поднял трубку расположенного под щитком радиотелефона. - Я КП17. Продолжайте. - КП17, соединяю вас со штурмбаннфюрером Йегером. Он находился у ворот виллы Булера. Сквозь металлические узоры Маршу были видны изгиб желтой дорожки и высокие башни, точно такие, как описал часовой. - Ты напрашивался на неприятности, - пророкотал голос Йегера, - и мы их получили. - Что у тебя? - Не успел я вернуться, как явились двое наших почтенных коллег из гестапо. "Ввиду видного положения, которое занимал в НСДАП партайгеноссе Булер, бла-бла-бла, решено, что дело имеет отношение к безопасности страны". Марш стукнул рукой по рулевому колесу. - Вот дерьмо! - "Все документы должны быть немедленно переданы в службу безопасности, расследующие дело офицеры должны доложить, в каком состоянии находится следствие, расследование силами крипо прекратить немедленно". - Когда это было? - Прямо сейчас. Они сидят в нашем кабинете. - Ты им сказал, где я? - Конечно, нет. Я оставил их с чем есть и сказал, что попробую тебя разыскать. И пришел прямо в дежурку. - Йегер понизил голос. Марш представил, как он повернулся спиной к телефонистке. - Слушай, Зави, я не советую тебе лезть на рожон. Поверь, они настроены вполне серьезно. С минуты на минуту Шваненвердер будет кишеть гестаповцами. Марш глядел на дом. Там было абсолютно тихо и безлюдно. Наплевать на гестапо. И он решился. - Мне тебя не слышно, Макс, - прокричал он. - Извини. Связь прерывается. Я ничего не понял из того, что ты сказал. Прошу сообщить, что связь не в порядке. Отбой. - И выключил приемник. Не доезжая метров пятидесяти до дома. Марш увидел справа от дороги проселок, ведущий в заросшую лесом середину острова. Он дал задний ход, быстро проскочил на проселок и заглушил мотор. Потом побежал к воротам усадьбы Булера. Времени было в обрез. Ворота были заперты. Этого следовало ожидать. Сам засов представлял собой прочный металлический брусок в полутора метрах над землей. Он встал на него носком сапога. По верху ворот, как раз у него над головой, в тридцати сантиметрах друг от друга торчали железные шипы. Ухватившись за них обеими руками, он подтянулся и закинул левую ногу. Рискованное дело. Некоторое время он сидел верхом на воротах, переводя дыхание. Потом спрыгнул на засыпанную гравием дорожку с внутренней стороны. Дом был огромный, причем странной конструкции. Три его этажа завершались крутой шиферной крышей. Слева возвышались две каменные башни, о которых говорил часовой. Они примыкали к основному зданию. Во всю длину второго этажа протянулся балкон с каменной балюстрадой. Балкон поддерживали колонны. Позади них, наполовину спрятанный в тени, находился главный вход. Марш направился туда. Обе стороны дорожки обильно заросли неухоженными буками и елями. Бордюры запущены. Не убранные с зимы сухие листья перекатывались по газону. Он прошел между колоннами. Первая неожиданность: дверь не заперта. Марш остановился в прихожей и огляделся. Справа - дубовая лестница, слева - две двери, прямо - мрачный коридор, который, как он догадывался, вел на кухню. Он подергал первую дверь. Она открывалась в отделанную деревянными панелями столовую. Длинный стол и двенадцать стульев с высокими резными спинками. Холод и затхлый запах запустения. Следующая дверь вела в гостиную. Он продолжал откладывать в памяти детали. Ковры на натертом деревянном полу. Тяжелая мебель, обтянутая дорогой парчой. На стенах гобелены, тоже неплохие, насколько Марш разбирался. У окна рояль, на нем две большие фотографии. Марш повернул одну к свету, слабо пробивавшемуся сквозь пыльные свинцованные стекла. Тяжелая серебряная рамка с орнаментом из свастик. На фотографии Булер и его жена в день свадьбы, спускающиеся по ступеням. По обе стороны почетный караул штурмовиков, осеняющих счастливую пару дубовыми ветками. Булер тоже в форме штурмовика. Его жена с вплетенными в волосы цветами, пользуясь излюбленным выражением Макса Йегера, страшна, как корзина лягушек. На лицах ни улыбки. Марш взял другую фотографию и тут же почувствовал, как похолодело в желудке. Снова Булер, на этот раз слегка наклонившись вперед и подобострастно пожимая руку другому человеку. Предмет его глубокого почтения стоял вполоборота к фотоаппарату, словно в момент рукопожатия кто-то стоявший позади фотографа отвлек его внимание. На снимке надпись. Чтобы разглядеть неразборчивый почерк, Марту пришлось соскрести пальцем грязь со стекла. "Партайгеноссе Булеру, - прочел он. - От Адольфа Гитлера. 17 мая 1945 года". Внезапно Марш услышал шум, словно кто-то стучал ногой в дверь. Затем повизгивание и вой. Он поставил снимок на место и вернулся в прихожую. Звуки раздавались в глубине дома. Он вынул пистолет и прокрался вдоль коридора. Как он и предполагал, тот вел на кухню. Звуки повторились. Вроде бы испуганный плач и шаги. К тому же отвратительно пахло. В конце кухни была еще одна дверь. Он крепко сжал ручку и рывком распахнул дверь. Мимо с шумом пронесся с широко раскрытыми от ужаса глазами пес в наморднике. Он мелькнул в коридоре, прихожей и выскочил через открытую дверь во двор. Пол кладовки был густо покрыт издающими вонь фекалиями, мочой и продуктами, которые пес сдернул с полок, но был не в состоянии съесть. После такого Маршу хотелось бы задержаться на несколько минут и прийти в себя. Но времени не было. Он убрал "люгер" и быстро осмотрел кухню. В раковине несколько сальных тарелок. На столе недопитая бутылка водки, рядом пустой стакан. Дверь в подвал заперта; он решил ее не ломать. Направился наверх. Спальни, ванные - всюду та же атмосфера поизносившейся роскоши, следы ушедшей в прошлое шикарной жизни. И всюду, заметил он, картины - пейзажи, религиозные аллегории, портреты, покрытые толстым слоем пыли. Дом как следует не убирали месяцами, а то и годами. На верхнем этаже одной из башен находилась комната, которая, должно быть, служила Булеру кабинетом. Полки учебников по юриспруденции, фолиантов с разбором судебных дел, сборников законодательных актов. У окна, выходящего на лужайку позади дома, большой письменный стол и вращающееся кресло. Длинный диван со сложенными одеялами - видно, на нем частенько спали. И снова фотографии. Булер в судейской мантии. Булер в эсэсовской форме. Булер в группе нацистских "шишек" (среди них Марш без особой уверенности разглядел Ганса Франка), видимо, сидящих в первом ряду на концерте. Все фотографии, по меньшей мере, двадцатилетней давности. Марш уселся за стол и посмотрел в окно. Лужайка вела к берегу Хафеля. Там был маленький причал с пришвартованной к нему моторкой с каютой, а за ним открытая до противоположного берега панорама озера. Вдали пыхтел паром Кладов-Ваннзее. Он переключил внимание на письменный стол. Пресс-папье. Тяжелая бронзовая чернильница. Телефон. Он протянул к нему руку. Телефон зазвонил. Рука повисла в воздухе. Один звонок. Второй. Третий. Звук казался громче из-за царившей в доме тишины; пыльный воздух вибрировал. Четвертый. Пятый. Он положил пальцы на трубку. Шестой. Седьмой. Поднял ее. - Булер? - старческий голос, скорее мертвый, чем живой; шепот из другого мира. - Булер? Отвечай же. Кто это? Марш сказал: - Друг. Молчание. _Щелчок_. Звонивший дал отбой. Марш положил трубку и стал быстро, наугад открывать ящики стола. Несколько карандашей, немного почтовой бумаги, словарь. Он один за другим до конца выдвигал нижние ящики и шарил рукой. Ничего. Нет, кое-что было. В самой глубине ящика пальцы скользнули по небольшому гладкому предмету. Марш достал его. Маленькая записная книжка в черной кожаной обложке с вытисненными золотом орлом и свастикой. Он веером пролистал ее. Книжка-календарь члена партии на 1964 год. Сунув ее в карман, он поставил на место все ящики. А пес Булера, скуля, бешено метался вдоль кромки воды, вглядываясь в другой берег Хафеля. Временами он приседал на задние лапы, чтобы через несколько секунд снова начать свой отчаянный бег. Марш теперь видел, что почти весь правый бок собаки покрыт засохшей кровью. Она не обратила никакого внимания на спускавшегося к озеру Марша. Каблуки звонко стучали по доскам причала. Сквозь щели между расшатанными досками была видна плещущаяся на мелководье мутная вода. Дойдя до конца причала, он ступил в лодку, закачавшуюся под его весом. На корме скопилось немного дождевой воды, засоренной грязью и листьями, с радужными разводами на поверхности. Вся лодка пропахла горючим. Должно быть, где-то течь. Марш наклонился и подергал дверцу каюты. Она была заперта. Прикрыв лицо с боков руками, он заглянул в иллюминатор, но внутри было слишком темно, чтобы разглядеть что-нибудь. Он выпрыгнул из лодки и пошел обратно. Дерево причала от непогоды потемнело, за исключением одного места на противоположном от лодки конце. Здесь валялись мелкие оранжевые осколки, был виден мазок белой краски. Наклонясь, чтобы разглядеть эти следы, он увидел близ берега какой-то предмет, тускло мерцающий в воде. Он встал на колени и, держась левой рукой за причал и протянув как можно дальше правую, сумел его достать. Это был ножной протез, розовый и выщербленный, как старинная китайская кукла, с кожаными ремнями и стальными пряжками. Первым их услышал пес. Он поднял голову, повернулся и затрусил по лужайке к дому. Марш тут же бросил свою находку обратно в воду в побежал следом за раненым животным. Выругав себя за глупость, он обогнул дом и встал в тени башен, так, чтобы были видны ворота. Пес, рыча в намордник, бросался на их железные створки. По ту сторону Марш увидел двух человек, разглядывавших дом. Потом появился третий с огромными кусачками, которыми он захватил замок. Через десять секунд замок с треском поддался. Трое гуськом вошли на участок. Пес отскочил назад. Как и Марш, все они были в черной эсэсовской форме. Один вынул что-то из кармана и направился к псу, вытянув вперед руку, словно предлагая ему угощение. Животное в страхе поджало хвост. Тишину нарушил выстрел, отдавшийся эхом на участке. Над лесом с гвалтом поднялись тучи грачей. Мужчина убрал пистолет в кобуру и махнул рукой одному из спутников. Тот ухватил пса за задние лапы и оттащил в кусты. Все трое широким шагом направились к дому. Марш спрятался за колонной, медленно передвигаясь вокруг нее, чтобы его не увидели. Он подумал было, что ему нет нужды прятаться. Он мог бы сказать гестаповцам, что проводит обыск, что не получил сообщения Йегера. Но что-то в их поведении, в той небрежной жестокости, с какой они расправились с собакой, насторожило его. Они здесь уже бывали. Они приблизились, и он смог различить их звания. Два штурмбаннфюрера и обергруппенфюрер - пара майоров и генерал. Какие соображения государственной безопасности потребовали личного участия гестаповского генерала? Обергруппенфюреру было под шестьдесят. Он был сложен как бык, с разбитым лицом бывшего боксера. Марш узнал его - видел по телевидению, на газетных фотографиях. Кто же он? Потом вспомнил. Одило Глобоцник. Известный в СС под прозвищем Глобус. Много лет назад он был гауляйтером Вены. Собаку убил Глобус. - Ты - на первый этаж, - приказал Глобус. - Ты - проверь задние помещения. Они достали пистолеты и исчезли в доме. Марш подождал с полминуты, затем направился к воротам. Он держался края участка, избегая дорожки - наоборот, низко согнувшись, пробирался сквозь заросли кустарника. Не доходя пяти метров до ворот, он остановился перевести дух. Внутри их правой опоры находился малозаметный ржавый металлический ящик для почты - там лежал большой коричневый сверток. Это безумие, подумал он. Полное безумие. Он не побежал к воротам, зная, что ничто так не привлекает человеческий взгляд, как внезапное движение. Наоборот, он заставил себя не спеша выйти из кустов, словно это было самым естественным делом в мире, вынул сверток из почтового ящика и неторопливо прошел за ворота. Он ожидал, что сзади раздастся крик или выстрел. Но единственным звуком был шорох деревьев на ветру. Подойдя к машине, он почувствовал, как трясутся его руки. 3 - Почему мы верим в Германию и фюрера? - Мы верим в Бога, поэтому верим в Германию, которую Он создал в этом мире, и в фюрера, Адольфа Гитлера, которого он ниспослал нам. - Кому мы прежде всего должны служить? - Нашему народу и нашему фюреру Адольфу Гитлеру. - Почему мы повинуемся? - По внутреннему убеждению, благодаря вере в Германию, фюрера. Движение и СС и преданности делу. - Хорошо! - одобрительно кивнул преподаватель. - Хорошо. Через тридцать пять минут собираемся на южной спортплощадке. Йост, останьтесь. Остальные свободны! Коротко подстриженные, в мешковатых светло-серых робах, курсанты СС походили на заключенных. Они шумно покинули класс, гремя стульями и топая сапогами по неструганным доскам пола. Сверху с большого портрета им благосклонно улыбался покойный Генрих Гиммлер. Одиноко стоявший в середине классной комнаты по стойке "смирно" Йост выглядел покинутым всеми. Некоторые курсанты, выходя, бросали на него любопытные взгляды. Кто же, как не Йост, было написано на их лицах. Йост - странный, нелюдимый, всегда третий лишний. Вечером в казарме его вполне могли снова избить. Преподаватель кивком указал в конец комнаты. - К тебе гость. Оттуда, опершись на радиатор и скрестив руки на груди, на него смотрел Марш. - Еще раз здравствуй, Йост, - сказал он. Они пошли по широкому плацу. В одном углу перед группой новобранцев разглагольствовал гауптшарфюрер СС. В другом около сотни юношей в черных тренировочных костюмах под громкие команды послушно разгибались, сгибались, касались руками носков ног. Визит к Йосту напоминал Маршу посещение заключенных в тюрьме. Тот же специфический запах мастики, дезинфекции и кухонного варева. Те же уродливые бетонные здания. Те же высокие стены и патрулирующие часовые. Подобно концлагерю, училище "Зепп Дитрих" было огромным замкнутым учреждением, полностью отгороженным от мира. - Можно где-нибудь уединиться? - спросил Марш. Йост смерил его малопочтительным взглядом. - Здесь никакого уединения. В этом все дело. - Они прошли еще несколько шагов. - Думаю, можно попробовать в казарме. Все сейчас в столовой. Они повернули, и Йост повел следователя к низкому выкрашенному в серый цвет зданию. Внутри было мрачно, сильно пахло мужским потом. Не менее сотни коек, выстроенных в четыре ряда. Йост правильно угадал - казарма пустовала. Его койка находилась в центре, ближе к задней стене. Марш сел на грубое коричневое одеяло и предложил Йосту сигарету. - Здесь нельзя. Марш помахал перед ним пачкой. - Давай. Скажешь, я приказал. Йост с благодарностью взял. Он опустился на колени, открыл стоящий рядом с кроватью металлический рундучок и стал искать что-нибудь под пепельницу. Дверца была откинута, Марш видел, что находится внутри: стопка книжек в бумажных переплетах, журналы, фотография в рамке. - Можно? Йост пожал плечами. - Конечно. Марш взял в руки фото. Семейный снимок, напомнивший ему фотографию Вайссов. Отец в форме эсэсовца. Застенчивая мать в шляпке. Дочка - прелестная девочка со светлыми косами, лет четырнадцати. И сам Йост - с пухлыми щеками, улыбающийся, совсем не похожий на замученное, остриженное наголо существо, стоящее на коленях на каменном полу казармы. Йост заметил: - Изменился, верно? Марш был потрясен и пытался скрыть это. - Твоя сестра? - спросил он. - Она еще учится в школе. - А отец? - Сейчас у него машиностроительное предприятие в Дрездене. Он был среди первых в России в сорок первом. Отсюда форма. Марш внимательно вгляделся в суровую фигуру. - Никак у него Рыцарский крест? Высшая награда за храбрость. - О да, - ответил Йост. - Настоящий герой войны. - Он взял фотографию и положил в рундучок. - А ваш отец? - Он служил в имперском флоте, - сказал Марш. - Был ранен в первую войну. Так по-настоящему и не поправился. - Сколько вам было, когда он умер? - Семь. - Вы о нем вспоминаете? - Каждый день. - Вы тоже служили во флоте? - Почти. На подводной лодке. Йост медленно пока