оизводительнее. Мистер Доннер сказал, что это весьма прибыльно, можно сэкономить на рабочей силе. Он выдал мне премию в пятьдесят долларов и прибавил десять долларов в неделю. Я хотел пригласить Джо Карпа и Фрэнка Рейли отпраздновать это событие, но Джо нужно было что-то купить для жены, а к Фрэнку внезапно приехал двоюродный брат. Да, наверно, потребуется немало времени, чтобы привыкнуть ко мне. Все меня боятся. Когда я подошел к Джимпи, чтобы о чем-то спросить, и тронул его за плечо, он подпрыгнул, уронил чашку с кофе и облился с ног до головы. Джимпи все время украдкой посматривает на меня. Никто больше не разговаривает со мной, как раньше. Работать стало одиноко и неуютно. Размышляя об этом, я вспомнил, как Фрэнк вышиб из-под меня ноги, когда я уснул стоя. Теплый сладкий запах, белые стены, Фрэнк открывает печь и оттуда доносится рев огня. Я падаю... выгибаюсь... пол вылетает из-под ног... вспышка боли... Это я -- и все же это кто-то другой лежит на полу, другой Чарли. Он растерян... он трет ушибленное место... смотрит на Фрэнка, долговязого и тощего, и на стоящего рядом Джимпи -- огромного, заросшего волосами. Его голубых глаз почти не видно под нависшими бровями. -- Оставь парня в покое,-- говорит Джимпи. -- Боже, Фрэнк, ну почему ты все время цепляешься к нему? -- Пустяки,--смеется Фрэнк,-- я же не убил его. Ему ведь все равно. Правда, Чарли? Чарли съеживается. Он не понимает, чем заслужил такое наказание, но понимает, что это еще не конец. -- Но тебе-то не все равно,-- говорит Джимпи, скрипя ортопедическим ботинком.-- Как же ты можешь издеваться над ним? Они садятся за длинный стол и начинают лепить тесто для булочек, заказанных к вечеру. Некоторое время они работают молча, потом Фрэнк останавливается и сдвигает на затылок свой белый колпак. -- Слышь-ка, Джимп, давай научим Чарли печь булочки. Джимпи ставит локти на стол. -- Давай лучше оставим его в покое. -- Нет, Джимп, серьезно. Спорим, его можно научить чему-нибудь простому -- например, делать булочки. Кажется, мысль начинает нравиться Джимпи, и он, повернувшись, внимательно смотрит на Чарли. -- В этом что-то есть. Эй, Чарли, поди-ка сюда на минутку. Чарли стоит, уставившись на шнурки своих ботинок -- он всегда так делает, когда другие говорят о нем. Он знает, как шнуровать ботинки и завязывать шнурки. Он может делать булочки. Его можно научить, как взбить, раскатать, свернуть тесто и сделать из него маленькие круглые булочки. Фрэнк с сомнением глядит на него. -- Может, не надо, Джимп? Чего ради нам возиться с этим придурком? ' -- Предоставь это мне,-- говорит Джимпи, которого уже захватила идея Фрэнка.-- Мне кажется, у него пойдет дело. Чарли, хочешь научиться делать булочки, как я и Фрэнк? Чарли смотрит на него, и улыбка медленно исчезает с его лица. Он знает, чего хочет от него Джимпи, и чувствует, что его загнали в угол. Он хочет услужить Джимпи, но в словах учить и учиться есть что-то зловещее, за ними ему видится высоко поднятая тонкая белая рука, бьющая его, чтобы он выучил то, чего не может понять. Чарли отступает на шаг, но Джимпи хватает его за руку. -- Не бойся, парень, мы не сделаем тебе ничего плохого. Глянь-ка, ты весь трясешься, как будто собираешься развалиться на куски. Смотри, что у меня есть.-- Он раскрывает ладонь, а на ней лежит медная цепочка, к которой прикреплен сияющий диск с надписью: "Стар-брайт полирует до звездного блеска" Джимпи поднимает цепочку, и золотистый кружок начинает медленно вращаться, отражая свет люминисцентной лампы. Такой блеск Чарли уже видел, хотя и не помнит, где и когда. Чарли знает: возьмешь чужое -- будешь наказан. Если вложат что-то прямо в руку -- все в порядке. Только так. Но ведь Джимпи хочет отдать ему в висюльку... Чарли кивает и улыбается. -- Это он понимает,-- смеется Фрэнк и окончательно передает проведение эксперимента в pyки Джимпи,-- любит, чтоб ярко блестело.-- Он взволнованно подается вперед.-- Если эта безделушка так уж нужна ему, может, он и научится лепить булочки. Два пекаря всерьез принимаются за Чарли, и вся пекарня собирается вокруг. Фрэнк очищает участок стола, а Джимпи шмякает на него средних размеров кусок теста. Зрители заключают пари. -- Следи внимательно,-- говорит Джимпи, и кладет цепочку с диском на стол.-- Следи и повторяй за нами. Научишься делать булочки, и эта штука твоя. На счастье. Чарли, сгорбившись на стуле, смотрит, как Джимпи берет нож и отрезает кусок теста. Ему видно каждое движение -- вот он раскатывает тесто в длинную колбаску, отрывает от нее кусок и сворачивает в кольцо. Время от времени Джимпи посыпает тесто мукой. -- Теперь смотри сюда,-- говорит Фрэнк, проделывая то же самое. Чарли смущен -- в их действиях есть разница. Катая тесто, Джимпи растопыривает локти, как птица крылья, а Фрэнк прижимает их к бокам. Джимпи держит все пальцы вместе, а у Фрэнка большие пальцы задраны вверх. Джимпи говорит: -- Давай, Чарли, попробуй. Чарли отрицательно качает головой -- неуверенность в мелочах пригвождает его к месту. -- Смотри, Чарли, я сейчас сделаю все медленно. Следи, и повторяй движения за мной. Договорились? Попробуй запомнить все как следует, чтобы потом сделать самому. Чарли морщит лоб, наблюдая как Джимпи отрезает кусок теста и скатывает его в шар. Он медлит, потом берет нож, тоже отрезает кусок теста и кладет его на середину стола. Медленно, отставив локти как Джимпи, он скатывает шар. Смотрит то на свои руки, то на руки Джимпи и старается держать пальцы так же, как и он,-- вместе. Нужно сделать все правильно, потому что Джимпи хочет этого. В голове что-то шепчет: сделай все правильно, и они полюбят тебя. Чарли очень хочется, чтобы Фрэнк и Джимпи полюбили его. Джимпи выпрямляется, и то же самое делает Чарли. -- Вот это здорово. Смотри, Фрэнк, он сделал шар. Фрэнк кивает и улыбается Чарли вздыхает. Он весь дрожит от напряжения. Успех непривычен для него. -- Хорошо,-- говорит Джимпи,-- а теперь будем делать колбаски. Неуклюже, но очень внимательно Чарли повторяет каждое его движение. Несколько раз дрожание Рук сводит все его усилия на нет, но в конце концов он ухитряется скрутить кусок теста в кольцо. Он делает шесть колечек и кладет их на большой посыпанный мукой противень, рядом с теми, что сделал Джимпи. -- Отлично, Чарли.-- Лицо Джимпи серьезно.-- А теперь сделай все сам, без меня. Давай. Чарли смотрит на огромный ком теста и на нож, который сунули ему в руку. И сразу же им овладевает отчаяние. Что он делал сначала? Как держал руку? Пальцы? Как скатать тесто в шар? Тысячи вопросов роятся у него в голове, а он стоит и улыбается. Ему хочется, чтобы Франк и Джимпи были рады и полюбили его, ему хочется получить обещанную цепочку на счастье. Он снова и снова переворачивает тесто, но никак не может заставить себя начать. Не может отрезать кусок, потому что знает, что ошибется. Ему страшно. -- Он уже забыл,-- говорит Фрэнк.-- Ничего в голове не держится. Чарли сосредоточенно хмурится и пробует вспомнить: сначала отрезаешь кусок. Потом скатываешь из него шар. Но как он становится колечком как те, на противне? Дайте ему время, и он вспомнит. Вот рассеется немного туман, и он сразу вспомнит. Он отчаянно борется с собой, чтобы удержать в голове хоть чуточку из того, чему его учили. Он так старается... -- Ну что ж, Чарли,--говорит Джимпи, отбирая у него нож,-- не мучь себя понапрасну. Все равно это не твоя работа. Еще минута, и он вспомнит. Если бы только онн не торопили его. Куда все так спешат? -- Иди, Чарли. Иди посиди и посмотри комиксы. Нам надо работать. Чарли улыбается и вытаскивает из заднего кармана журнал со смешными картинками. Он расправляет его и кладет себе на голову, как шляпу. Фрэнк хохочет, да и Джимпи наконец улыбается. -- Иди, бэби,-- фыркает Джимпи.-- Посиди, пока не позовет мистер Доннер. Чарли улыбается ему и бредет в угол, где сложены мешки с мукой. Ему нравится сидеть на них, скрестив ноги, и разглядывать картинки в журнале. Он начинает переворачивать страницы, и им вдруг овладевает желание заплакать. Он не понимает, почему. О чем печалиться? Туман густеет, потом снова рассеивается. Он предвкушает удовольствие от ярких картинок, ви денных им уже тридцать, сорок раз. Он знает, как кого зовут и что белые пузыри с буквами над головами фигурок означают, что они разговаривают. Сможет ли он когда-нибудь прочитать эти буквы? Дайте ему время, не торопите, не толкайте его -- и он сможет. Но все куда-то спешат... Чарли подтягивает к себе колени и открывает журнал на первой странице, где Батман и Робин раскачиваются на длинной веревке, свисающей с крыши какого-то здания. Когда-нибудь, решает Чарли, он обязательно научится читать и узнает, что тут написано. Он чувствует руку на своем плече и поднимает голову. Это Джимпи, он протягивает ему цепочку. Медный диск крутится, поблескивает... -- Возьми,-- ворчит он, бросает цепочку Чарли на колени и хромая уходит. Теперь я понимаю, что для него это был весьма необычный поступок. Почему он сделал это? С той поры, благодаря профессору Немуру, доктору Штраусу и другим людям, работающим в колледже, я проделал долгий путь. Но что думают обо мне Фрэнк и Джимпи? Ведь я стал совсем другим... 22 апреля. Народ в пекарне здорово изменился. Они не просто игнорируют меня, я чувствую настоящую враждебность. Доннер хочет, чтобы я вступил в профсоюз, и еще раз повысил мне зарплату. Самое паршивое, что я не получаю от всего этого никакого удовольствия, потому что люди обижены на меня. Что ж, не могу винить их -- они не понимают, что произошло со мной, а я не могу объяснить им. Раньше мне казалось, что они будут гордиться мной. Но это не так. Правда, мне есть с кем поговорить. Завтра вечером приглашу мисс Кинниан в кино, отпраздновать прибавку. Если отважусь. 24 апреля. Наконец-то профессор Немур согласился со мной и с доктором Штраусом, что мне совершенно невозможно записывать свои ощущения, зная, что их будут читать другие. В своих записях я всегда старался быть абсолютно честным, но есть такое, что мне не хотелось бы делать всеобщим достоянием. По крайней мере, сейчас. Теперь я могу оставлять у себя записи о самых тайных переживаниях, но при условии, что перед тем как представить окончательный доклад в фонд Уэлберга, профессор Немур прочитает все и сам решит, что может быть опубликовано. Сегодня произошло довольно неприятное событие. Я пришел в лабораторию пораньше, чтобы спросить доктора Штрауса или профессора Немура, можно ли мне пригласить Алису Кинниан в кино. Я уже собрался было постучать в дверь, но услышал, как они спорят друг с другом. Очень трудно справиться с привычкой подслушивать, ведь раньше люди всегда говорили и действовали так, словно я -- пустое место, словно им наплевать, что я о них подумаю. Кто-то из них стукнул ладонью по столу, и профессор Немур закричал: -- Я уже информировал оргкомитет, что мы представим доклад в Чикаго! Потом я услышал голос доктора Штрауса: -- Ты неправ, Гаролд. Шесть недель -- слишком короткий срок. Он все еще меняется. Потом опять Немур: -- До сих пор мы ни разу не ошиблись в своих предсказаниях, и тем самым получили право обнародовать наши результаты. Повторяю, Джей, бояться абсолютно нечего. Все идет по плану. Штраус: -- Эта работа слишком важна для всех нас, чтобы трезвонить о ней прежде времени. Ты берешь на себя смелость... Немур: -- А ты забываешь, что руковожу проектом я! Штраус: -- А ты забываешь, что тут замешана не только твоя репутация! Если результаты не подтвердятся, под ударом окажется вся теория! Немур: -- Я проверил и перепроверил все, что можно, и думаю, что регрессия нам больше не грозит. Небольшой доклад не повредит нам. Я просто уверен, что все будет в порядке! Потом Штраус сказал, что Немур метит на пост заведующего кафедрой психологии в Гэлстоне. На это Немур ответил, что Штраус вцепился ему в фалды и тащится за ним к славе. Штраус: -- Без моей техники нейрохирургии и инъекций энзимов твои теории ничего не стоят, и скоро тысячи хирургов во всем мире будут пользоваться моей методикой. Немур: -- Эти новые методики родились только благодаря моей теории! --Они всячески обзывали друг друга: оппортунист, циник, пессимист, и я почему-то испугался. Внезапно мне пришло в голову, что я не имею никакого права стоять под дверью и подслушивать их. Раньше для них это не имело бы никакого значения, но теперь, когда они прекрасно осведомлены о моих умственных способностях, вряд ли им захочется, чтобы я узнал об этом споре. Не дождавшись конца разговора, я ушел. На улице стемнело, и я долго бродил, пытаясь понять, что же так испугало меня. Впервые я увидел их такими, какие они есть на самом деле -- не богов, даже не героев, а просто двух усталых мужчин, старающихся получить что-то от своей работы. А вдруг Немур прав, и эксперимент удался? О чем же тогда спорить? Так приглашать мисс Кинниан в кино или нет? Спрошу завтра. 26 апреля. Наверно, не стоит мне болтаться по колледжу без дела. Вид юношей и девушек, спешащих куда-то с книгами под мышкой, звуки их голосов -- все это волнует меня. Мне хочется посидеть и поговорить с ними за чашкой кофе, поспорить о романах, политике, новых идеях. Интересно послушать, как они спорят о поэзии, науке и философии -- о Шекспире и Мильтоне, Ньютоне, Эйнштейне, Фрейде; Платоне, Гегеле и Канте, и о других, чьи имена отдаются у меня голове, как звуки огромного колокола. Слушая их разговоры, я притворяюсь, что тоже студент, хотя и много старше. Я ношу с собой учебники и даже начал курить трубку. Глупо, конечно, но мне почему-то кажется, что я принадлежу к тому же миру, что и они. Ненавижу свой дом и свою такую одинокую комнатенку. 27 апреля. В кафе познакомился и подружился с несколькими студентами. Они спорили о том, сам ли Шекспир писал свои пьесы. Один из них -- толстяк с потным носом -- утверждал, что все пьесы Шекспира написал Марлоу. Но Ленни -- коротышка в темных очках -- сказал, что Марлоу -- это чепуха и все прекрасно знают, что эти пьесы написал сэр Фрэнсис Бэкон, потому что Шекспир никогда не учился в колледже и не мог получить того образования, которое прослеживается в приписываемых ему произведениях, Тогда парень в шапочке первокурсника сказал, что слышал, как ребята в туалете говорили, будто пьеса Шекспира на самом деле написала какая-то леди. Они говорили про политику, про искусство и про Бога. Никогда не предполагал, что Бога может и не быть. Мне становится немного страшновато, ведь я впервые задумался о том, что же такое Бог. Теперь я понимаю, что одна из главных задач колледжа -- объяснить людям, что то, во что они верили всю жизнь, на самом деле совсем не так и что ничто не является на самом деле тем, чем кажется. Все время, пока они спорили, возбуждение так и бурлило во мне. Вот чего мне хочется больше всего на свете -- ходить в колледж и слушать, как люди говорят о важных вещах. Почти все свободное время я теперь провожу в библиотеке, глотая и впитывая в себя книги. Круг моих интересов достаточно широк: Достоевский, Флобер, Диккенс, Хемингуэй, Фолкнер -- любые романы, которые попадаются под руку. Мой голод из тех, что нельзя насытить. 28 апреля. Ночью мне приснилось, как мама ругается с папой и с учительницей в школе э 13, где я учился пока меня не перевели в 222-ю... -- ...Он нормальный! Он нормальный! -- Он вырастет и будет как все остальные! Лучше, чем все остальные!-- Она пробует вцепиться учительнице в лицо, но папа крепко держит ее. -- Он будет ходить в колледж Он станет знаменитым! -- Она выкрикивает это снова и снова, вырываясь из папиных рук.-- Он будет ходить в колледж! Мы в директорском кабинете и кроме нас тут полно народу. У всех смущенный вид, и только заместитель директора слегка улыбается и отворачивается, чтобы никто этого не заметил. В моем сне у директора длинная борода, он плавает по комнате и показывает на меня пальцем: -- Его необходимо перевести в особую школу. Государственная специальная школа в Уоррене -- вот что вам нужно! Он не может оставаться здесь! Папа выталкивает маму из кабинета, но она продолжает кричать и плакать. Я не вижу ее лица, но огромные красные слезы капают и капают на меня... Утром я смог не только вспомнить сон, но и снова проникнуть памятью сквозь туман -- туда, где мне шесть лет и где все это случилось. Норма еще не родилась. Мама -- крохотная темноволосая женщина. Речь ее тороплива, а руки постоянно в движении. Помнится, она все время трепетала вокруг папы, как большая заботливая птица. Папа очень уставал на работе, и у него не было сил отмахиваться от нее. Я вижу Чарли. Он стоит посреди кухни со своей любимой игрушкой -- ниткой с нанизанными на нее бусинками и колечками. Он вращает нитку, она накручивается на палец, рассыпая вокруг яркие вспышки. Он может играть с ней часами. Я не помню, кто сделал ее и куда она потом делась, но помню, как он восхищенно смотрит на яркие мерцающие круги... Она кричит на него... нет, она кричит на отца: -- Я не собираюсь забирать его из школы! С ним все в порядке! -- Роза, хватит обманывать себя, будто он нормальный ребенок. Посмотри на него, Роза! Ему уже шесть лет, а... -- Он не идиот! Он как все дети! Папа печально глядит на сына, играющего со своей ниткой. Чарли улыбается и вытягивает руку, чтобы папа увидел, как здорово она крутится. -- Выбрось эту гадость! -- вопит мама и бьет Чарли по руке. Нитка падает на пол.-- Иди поиграй в кубики! Чарли напуган этой внезапной вспышкой гнева. Он не знает, что будет дальше. Его, начинает бить дрожь. Родители продолжают спорить, и голоса, перелетающие от одного к другому, туго охватывают его, сжимают внутренности. Паника. -- Чарли, марш в уборную! Только посмей наделать в штаны! Конечно, он послушался бы ее, только ноги почемуто не двигаются. Его руки взлетают вверх, защищая голову от удара. -- Ради Бога, Роза! Оставь его в покое! Посмотри, как ты напугала его. Всегда ты так, а бедный ребенок: -- А почему ты не помогаешь мне? Почему я все должна делать сама? Я каждый день занимаюсь с ним, чтобы он не отстал. Он просто медлительный, вот все. -- Не обманывай себя, Роза, это нечестно. Ты дрессируешь его, как животное. Не приставай к нему. -- Мне хочется, чтобы он стал таким, как все! Пока они спорят, живот Чарли болит все сильнее и сильнее, будто собирается взорваться. Он прекрасно понимает, что нужно идти в туалет. Он просто не может заставить себя. Куда удобнее сделать все прямо тут, на кухне, но это неправильно, и она ударит его. Он хочет свою нитку обратно. Если бы она была у него и крутилась, он смог бы удержаться и не наделать в штаны. Но игрушки нет -- колечки и бусинки разлетелись по кухне, а нитка лежит около плиты. Странно, хотя голоса доносятся до меня совершенно отчетливо, я по-прежнему не вижу их лиц, только размытые очертания. Папа -- огромный и неторопливый, мама -- маленькая и быстрая. Прислушиваясь к их спору, мне так и хочется заорать изо всех сил: "Да посмотрите же вы на него! Вниз, на него! На Чарли! Ему нужно в туалет!!!". Они спорят, а Чарли стоит, вцепившись ручонками в свою красную клетчатую рубашку. В словах, проскакивающих, между ними словно искры, слышны злоба и сознание своей вины. -- В сентябре он снова пойдет в тринадцатую, и снова пройдет весь класс! -- Ну посмотри же правде в глаза! Учительница сказала, что он неспособен ни к какой серьезной работе. -- Эта стерва? О, я знаю, как назвать ее в следующий раз! Пусть только начнет, и я напишу не только в попечительский совет! Я выцарапаю глаза этой грязной шлюхе! Чарли, что ты так извиваешься? Иди в туалет. Иди сам. Ты знаешь, куда идти. -- Разве ты не видишь -- ему хочется, чтобы ты пошла с ним. Ему страшно! -- Отстань! Он прекрасно сходит и один. В книге написано, что это придаст ему уверенности и создаст чувство достижения цели. Но ужас, который вызывает у Чарли холодная, облицованная белым кафелем комнатка, превозмогает все. Он боится идти туда один. Он протягивает к маме руки и всхлипывает: -- Ту... туа... Она бьет его по рукам. -- Хватит, -- говорит строго. -- Ты уже большой мальчик. Иди прямо в туалет и сними штанишки, как я тебя учила. Предупреждаю -- если обделаешься, накажу. Я почти чувствую корежащие его спазмы, а эти двое стоят над ним и ждут, что же он будет делать. Всхлипывания становятся все тише и тише, и внезапно он теряет всякий контроль над своим телом. Он закрывает лицо руками и пачкает себя. Облегчение и страх. Сейчас она будет бить его. Вот она уже наклоняется к нему, крича, что он плохой мальчик, и Чарли ищет спасения у отца. ...И вдруг я вспоминаю, что ее зовут Роза, а егоМатт. Странно, что я забыл, как зовут маму и папу. Ведь я помню, как звали сестру. Не помню, когда я в последний раз думал про них. Мне хочется увидеть лицо Матта, понять, о чем он думает в этот момент. Когда она начала бить меня, он повернулся и ушел на улицу. Если бы я только мог разглядеть их лица! ОТЧЕТ No 11 1 мая. Почему я до сих пор не замечал, как хороша Алиса Кинниан? У нее нежные карие глаза и волнистые каштановые волосы до плеч. Когда она улыбается, ее полные губы складываются колечком. Мы сходили в кино, а потом поужинали. В первом фильме я мало что понял, потому что все время думал о том, что вот наконец она сидит рядом. Дважды ее обнаженная рука касалась моей, и оба раза я отдергивал ее в страхе, что она рассердится. Потом я заметал, как впереди нас парень положил руку на плечо своей девушки, и мне тоже захотелось обнять мисс Кинниан. Подумать только, до чего я дошел... Не надо торопиться: Подниму рук на спинку кресла: Потом дюйм за дюймом: вот рука рядом с ее плечом: и как бы случайно: Я не посмел. Я ухитрился всего лишь разместить локоть поручне ее кресла, но руке тут же пришлось покинуть завоеванное место -- мне срочно потребовалось вытереть пот с лица. А один раз она случайно коснулась меня ногой. В конце концов это стало невыносимо, и я принудил себя не думать о ней. Первый фильм был про войну, но я застал только самый его конец: один солдат возвращается в Европу и женится на женщине спасшей ему жизнь. Вторая картина заинтересовала меня. Психологический фильм про мужчину и женщину, которые вроде бы любят друг друга, а на самом деле подталкивают себя к гибели. Все идет к тому, что муж прикончит жену, но в последний момент ей снится кошмар, она что то кричит во сне, и муж начинает вспоминать свое детство. Его озаряет, что всю свою ненависть он должен направить на злую гувернантку, которая постоянно пугала его жуткими историями, оставив тем самым трещину в его драгоценном "я". Взволнованный до глубины души своим открытием, муж вскрикивает от радости, да так, что жена просыпается. Он обнимает ее и все проблемы решены. Дешевка! Наверно, я как-нибудь проявил свой праведный гнев -- Алиса вдруг спросила, что со мной. -- Бесстыдное вранье,--объяснил я, когда мы выходили в фойе. -- Такого не бывает. -- Конечно, не бывает, -- сказала она и рассмеялась. -- Кино -- мир притворщиков. -- Это не ответ!-- продолжал настаивать я. -- Даже в выдуманном мире должны существовать свои правила. Отдельные части должны складываться в единое целое. Такие фильмы -- ложь. Сценаристу или продюсеру захотелось вставить туда нечто такое, чему там не место, и сразу начинает казаться, что все идет вкривь и вкось. Мы вышли на залитый яркими огнями Таймссквер. Алиса задумчиво посмотрела на меня. -- Как быстро ты меняешься: -- Я растерян. Я больше не знаю, что я знаю. -- Пусть это не тревожит тебя. Ты начинаешь випеть и понимать мир. -- Она взмахнула рукой, включая в этот жест сверкающий вокруг нас неон. Мы свернули на Седьмую авеню. --Ты начинаешь догадываться, что скрыто за фасадом вещей... А отдельные части должны подходить друг к другу, тут я согласна с тобой. -- Ну что ты. У меня совсем нет чувства, что я совершил великое открытие. Я не понимаю себя самого и никак не могу разобраться в своем прошлом. Я не знаю даже, где мои родители, как они выглядят. Когда я вижу их во сне или вспоминаю, то их лица расплываются. А мне так хочется увидеть отраженные в них чувства! Я никогда не пойму, что происходит со мной, пока не увижу их лиц. -- Чарли, успокойся. -- На нас оборачивались. Алиса взяла меня под руку и притянула к себе. -- Потерпи. Не забывай, что за несколько недель ты сделал то, на что у других уходит вся жизнь. Скоро ты начнешь находить связи между отдельными явлениями и поймешь, что разные на первый взгляд области знания на самом деле составляют единое целое. Ты как бы взбираешься по огромной лестнице все выше, и видишь вокруг себя все больше Когда мы зашли в кафе на Пятьдесят четвертой улице и взяли подносы, она оживленно заговорила: -- Обычные люди могут увидеть совсем немного. Не в их в части изменить себя или подняться выше определенного уровня, но ты -- гений. Каждый день будет открывать тебе новые миры, о существовании которых ты раньше и не подозревал. Люди в очереди оборачивались поглазеть на новоявленного гения, и мне пришлось слегка подтолкнуть ее, чтобы заставить говорить потише. -- Я только надеюсь, -- прошептала она, -- что это не пойдет тебе во вред. Я не сразу нашелся, что ответить на это. Мы взяли еду со стойки, расплатились и сели за столик. Ели мы молча, и, в конце концов, молчание начало действовать мне на нервы. Я понимал, чего она боится, и решил обратить все в шутку. -- А с чего ты взяла, что операция может повредить мне. Вряд ли я стану хуже, чем раньше. Посмотри на Элджернона. Пока хорошо ему, будет хорошо и мне. Она молча рисовала ножом круги на куске масла, и эти размеренные движения на какое-то мгновение загипнотизировали меня. -- А еще, -- сказал я, -- мне удалось кое-что подслушать. Профессор Немур и доктор Штраус поспорили, и Немур сказал, что он уверен в благополучном исходе. -- Будем надеяться,-- сказала она -- Ты и представить себе не можешь, как я боялась за тебя. -- Она заметила, что я уставился на ее нож, и осторожно положила его рядом с тарелкой. Я собрался с духом и произнес: -- Я пошел на это только ради тебя. Алиса улыбнулась, и я задрожал от счастья. Тогда-то я и заметил, что у нее нежные карие глаза. Внезапно она опустила взгляд и покраснела. -- Спасибо, Чарли,--сказала она и взяла меня за руку. Такого я еще в своей жизни не слышал. Я наклонился к ней и, зажмурившись от страха, произнес: -- Ты мне очень правишься. -- Она кивнула головой и чуть-чуть улыбнулась, одними губами: -- Больше чем нравишься. Я хочу сказать: Я не знаю, что хочу сказать! Я сознавал, что сижу весь красный, не зная куда смотреть и что делать с руками. Я уронил вилку, полез доставать ее и опрокинул стакан воды прямо ей на платье. Внезапно опять я стал тупым и неуклюжим и, когда захотел извиниться, обнаружил, что язык у меня слишком большой и не помещается во рту. -- Ничего страшного,-- попробовала Алиса успокоить меня. -- Это всего лишь вода. В такси по дороге домой мы долго молчали, а потом она положила сумочку, поправила мне галстук и выровняла платок в наградном кармане. -- Ты очень взволнован, Чарли. -- Я чувствую себя смешным. -- Я расстроила тебя своими разговорами, смутила тебя. -- Это не так. Меня тревожит, что я не всегда могу высказать то, что чувствую. -- Чувства -- новость для тебя. Не все нужно: высказывать. Я придвинулся ближе к ней и хотел взять ее за руку, но она отдернула ее. -- Не надо, Чарли. Мне кажется, это не то, что тебе сейчас требуется. Я виновата перед тобой, и неизвестно еще, чем все кончится. И снова я почувствовал, что туп и смешон одновременно. Я разозлился на себя, отодвинулся от Алисы и уставился в окно. Я ненавидел ее, как никого раньще,-- за легкие ответы на трудные вопросы и материнское воркование. Мне захотетось влепить ей пощечину, заставить ползать перед собой на коленях, а потом захотелось обнять ее и поцеловать. -- Чарли, прости меня. -- Забудем об этом. -- Но ты должен разобраться в том, что происходит. -- Конечно-конечно, но давай все-таки не будем говорить об этом. Когда такси подъехало к ее дому, я уже чувствовал себя самым несчастным человеком на свете. -- Пойми,-- сказала Алиса,-- это моя ошибка. Мне никуда нельзя было ходить с тобой. -- Да, теперь я вижу. -- Я хочу сказать. Нам нельзя строить наши отношения на эмоциональной основе. Тебе так много нужно сделать. У меня нет права врываться в твою жизнь. -- Это ж моя забота, не так ли? -- Это не только твое личное дело, Чарли. У тебя появились обязательства, не перед Немуром и Штраусом, а перед теми миллионами, которые пойдут по твоим следам. Чем больше она говорила об этом, тем хуже мне становилось. Вечер, проведенный с нею, высветил всю мою неловкость, полное незнание того, как вести себя в подобных случаях. В ее глазах я был всего лишь неловким подростком, и она постаралась избавиться от меня как можно изящнее. Мы остановились у дверей ее квартиры. Алиса улыбнулась, и мне показалось даже, что она хочет пригласить меня к себе. Но она только прошептала: -- Спокойной ночи, Чарли. Спасибо за чудесный вечер. Мне захотелось поцеловать ее на прощанье. Я уже Думал об этом раньше. Всегда ли женщина ждет, что ее поцелуют? В известных мне романах и фильмах инициатива всегда исходила от мужчины. Вчера я твердо решил, что поцелую ее. А вдруг она не позволит? Я шагнул к ней, но Алиса оказалась проворнее меня. -- Давай лучше пожелаем друг другу спокойной ночи, Чарли. Нельзя так сразу. Пока нельзя. Прежде чем я смог спросить, что означает это "пока", она переступила порог квартиры. -- Спокойной ночи. И спасибо еще раз.. Спасибо. Дверь захлопнулась. В тот момент я был зол на себя, на нее, на весь мир, но когда добрался домой, то понял, что она права. Не знаю, нравлюсь ли я ей или она всего лишь старается быть доброй. Что может Алиса найти во мне? Да, я неловок, но только оттого, что никогда прежде не оказывался в подобных обстоятельствах. Откуда человек узнает, как ему вести себя с другим человеком? Откуда мужчина узнает, как вести себя с женщиной? От книг мало толку. В следующий раз обязательно поцелую ее. 3 мая. Среди всего прочего меня тревожит то, что, вспоминая свое прошлое, я никогда не могу с уверенностью сказать, происходило ли что-нибудь на самом деле или мне кажется, что происходило именно так, или я вообще все придумал. Я похож на человека, который проспал полжизни, а теперь пытается узнать кем он был, пока спал. Ночью мне снились кошмары, и я кое-что запомнил. Ослепленный клубами пыли, я бегу по длинному коридору. Я бегу вперед, потом поворачиваюсь и бегу назад. Мне страшно, потому что в моем кармане чтото спрятано. Я не знаю, что это такое и откуда оно взялось, но сознаю, что это хотят у меня отнять. Вдруг падает стена, в проломе появляется рыжеволосая девушка и протягивает ко мне руки. Ее лицо -- бледная маска. Она обнимает, целует и утешает меня, мне хочется крепко прижать ее к себе, но я боюсь. Она не отпускает меня и мне становится все страшнее, потому что я знаю, что никогда не должен прикасаться к женщине. Я начинаю ощущать, как что-то бурлит и дрожит во мне. Становится тепло Я поднимаю глаза и вижу в ее руке окровавленный нож. Я убегаю. В моих карманах пусто. Я обшариваю карманы, но не знаю, ни что именно я потерял, ни почему я вообще прятал это. Когда я проснулся и вспомнил про Алису, меня охватила такая же паника, как и во сне. Чего же я боюсь? Наверно, это как-то связано с ножом. Я сварил кофе и выкурил сигарету. Мне еще никогда не снилось ничего подобного, и я совершенно уверен, что сновидение уходит корнями во вчерашний вечер. Я начинаю думать об Алисе по-другому. Свободные ассоциации -- все еще слишком мучительный процесс. Очень трудно отучиться контролировать свои мысли : Распахни свой мозг и дай чему угодно вливаться в него: Образы булькают, как пузыри в стакане: в ванне: там купается женщина: девочка: Норма принимает ванн: Я подсматриваю в замочную скважину: Она встает, чтобы вытереться, и я вижу, что ее тело отличается от моего. Чего-то не хватает. Бегу по коридору... Кто-то гонится за мной: не человек: всего лишь огромный сверкающий кухонный нож: Я в ужасе и хочу закричать, но голоса нет, горло мое перерезано, и из него льется кровь. -- Мама, Чарли подглядывает за мной! Почему она другая? Что случилось с ней:? Кровь: реки крови : Три слепых мышонка три слепых мышонка, Как они бегут! Как они бегут! Они бегут за фермерской женой, Отрезавшей им хвостики кухонным ножом. Ты когда-нибудь видал такое? Три: слепых: мышонка: Чарли один рано утром на кухне. Все еще спят, и он развлекается со своей ниткой. Вот он неловко поворачивается, и от рубашки отлетает пуговица. Она катится по линолеуму с замысловатым рисунком, катится к ванной, и Чарли теряет ее из виду. Где пуговица? Поиски приводят Чарли в ванную. Там стоит ящик с грязным бельем, и ему нравится вынимать оттуда вещи и глядеть на них -- одежда отца, матери... вещи Нормы. Однажды, когда он надел их и притворился Нормой, мама здорово отшлепала его. Ему попадается белье Нормы со следами крови. Он потрясен. Что с ней случилось? Наверно, тот, кто ранил ее, охотится сейчас за ним... Почему это воспоминание не выветрилось из моей памяти, как большинство остальных? Почему оно приводит меня в ужас? Как оно связано с моими чувствами к Алисе? Теперь-то я начинаю понимать, почему меня научили держаться подальше от женщин. Нельзя было так говорить с Алисой. У меня нет права думать о женщинах -- пока нет. Почему все твердят мне, что я становлюсь человеком? Я был человеком всегда, даже до того, как меня коснулся нож хирурга. Я -- человек. Я должен любить. 8 мая. Даже теперь, когда я разобрался в том, что творится за спиной мистера Доннера, мне трудно в это поверить. Первый раз я заметил неладное два дня назад. Джимпи за стойкой заворачивал праздничный пирог нашему постоянному клиенту. Такой пирог стоит 3 доллара 95 центов. Джимпи звякнул кассой, и в ее окошечке выскочили цифры 2,95. Я открыл было рот, чтобы поправить его, но вдруг в зеркале, висевшем за стойкой, увидел, как покупатель весело подмигнул, а Джимпи улыбнулся ему в ответ. Покупатель взял сдачу, и я заметил блеск большой серебряной монеты, оставшейся в ладони Джимпи, и быстрое движение, которым он опустил полдоллара себе в карман. -- Чарли, -- спросила вошедшая женщина,-- эклеры еще остались? -- Сейчас посмотрю. Это позволило мне поразмыслить над тем, чему я стал невольным свидетелем. Конечно, Джимпи не ошибся. Он нарочно недобил клиенту доллар, и они прекрасно поняли друг друга. Каждый получил половину. Не зная, что делать, я бессильно прислонился к стене. Джимпи работал у Доннера пятнадцать лет. Доннер всегда относился к своим служащим, как к близким друзьям, и не раз приглашал семью Джимпи к себе на ужин. Когда ему нужно было отлучиться, Доннер оставлял его вместо себя, а еще я слышал, что он давал Джимпи деньги на оплату больничных счетов жены. Немыслимо красть у такого человека. Тут должно быть какое-то другое объяснение. Например, Джимпи случайно ошибся, а полдоллара -- всего лишь чаевые. Или мистер Доннер разрешил делать скидку постоянным клиентам. Да пусть будет что угодно, только бы Джимпи не оказался вором. Ведь он всегда был так добр ко мне. Я ничего не хотел знать. Я принес эклеры и принялся раскладывать по прилавку булочки. На окошечко кассы я больше не взглянул. Но... вошла маленькая рыжеволосая женщина -- она всегда щиплет меня за щеку и шутит, что скоро найдет мне подружку,-- и я вспомнил, что она почти всегда приходит, когда Доннер завтракает, а Джимпи стоит за стойкой. Он частенько посылал меня относить заказы ей на дом. Я невольно подсчитал стоимость ее покупки: 4 доллара 53 цента, и отвернулся, чтобы не видеть, сколько пробьет ей Джимпи. Я горел желанием знать правду, но вместе с тем боялся ее. -- Два пятьдесят три, миссис Уилер,--донесся до меня голос Джимпи. Звон кассы. Звон сдачи. Стук по прилавку. -- Благодарю вас, миссис Уилер. Я обернулся как раз в тот момент, когда его рука была в кармане, и услышал приглушенный звон монет. Сколько раз при передаче заказов он использовал меня как посредника? С кем делил разницу? И неужели все эти годы я помогал ему красть? Я не мог оторвать глаз от хлопочущего за стойкой Джимпи. Он был в прекрасном настроении, возбужден, из-под его белого колпака на лицо струился пот. Но вот он поймал мой взгляд, нахмурился и отвернулся. Мне захотелось ударить его. Зайти за стойку и врезать ему как следует. Не помню, чтобы раньше у меня возникало такое желание... В тишине своей комнаты я выплеснул чувства на бумагу. Не помогло. Как вспомню, что Джимпи обкрадывает мистера Доннера, мною овладевает желание что-нибудь сломать, разбить, размозжить. Хорошо, что я не способен к насилию. За свою жизнь я ни разу никого не ударил. Нужно на что-то решиться. Сказать мистеру Доннеру, что человек, которому он доверяет, как самому себе,-- вор? Джимпи от всего откажется, а я ничего не смогу доказать. А как сам мистер Доннер воспримет такую новость? Не знаю, что делать. 9 мая. Ночью не сомкнул глаз. Слишком многим я обязан мистеру Доннеру, чтобы спокойно стоять в сторонке и смотреть, как его обкрадывают. Промолчав, я стану соучастником Джимпи. Но имею ли я право доносить на него? Больше всего меня беспокоит то, что это именно я помогал ему обделывать свои грязные делишки. Пока я ничего не понимал, с меня и спроса не было, но теперь молчание делает меня таким же преступником, как и Джимпи. Да, Джимпи работает вместе со мной. Трое детей. А если Доннер выгонит его? Вряд ли со своей деревянной ногой он найдет другую работу. Какое мне до этого дело? Ирония в том, что никакие, пусть даже самые обширные знания не помогут мне решить эту маленькую задачку. 10 мая. Рассказал обо всем професору Немуру. Он заявил, что меня это не касается, и совершенно ни к чему впутываться в дело, которое впоследствии может оказаться весьма неприятным. Тот факт, что меня использовали как посредника, не произвел на него никакого впечатления. Если в то время я не соображал, что происходит, сказал он, значит, мое дело -- сторона. Ты, мол, виноват не больше, чем нож, когда он ранит, или машина, когда сбивает человека. -- Не сравнивайте меня с бессловесной железякой! Я -- человек. На мгновение он смутился, потом рассмеялся. -- Естественно, Чарли. Но я говорю о том, что было до операции. Довольный, напыщенный -- мне захотелось дать по физиономии и ему. -- Я был личностью и до операции. Если вы забыли... -- Конечно-конечно, Чарли. Но пойми меня правильно... Все было по-другому... -- Тут он вспомнил, что нужно проверить чьи-то истории болезни и сбежал. Доктор Штраус Обычно он во время наших психотерапевтических сеансов молчит, но, когда я упомянул о своих переживаниях, сказал, что мой долг -- рассказать все мистеру Доннеру. Чем больше я думаю об этом, тем сложнее все кажется. Кто-то должен распутать этот уз