Говард Ф.Лавкрафт. Кошмар в Ред-Хуке
---------------------------------------------------------------
Origin: "Запретная книга" - русский фэн-сайт Г.Ф. Лавкрафта
---------------------------------------------------------------
В каждом из нас тяга к добру уживается со склонностью к злу, и, по
моему глубокому убеждению, мы живем в неизвестном нам мире мире, исполненном
провалов, теней и сумеречных созданий. Неизвестно, вернется ли когда-нибудь
человечество на тропу эволюции, но в том, что изначальное ужасное знание до
сих пор не изжито, сомневаться нс приходится .
Артур Мейчен
1
Пару недель тому назад внимание зевак, собравшихся на углу одной из
улиц Паскоуга, небольшой деревушки в Род-Айленде, было привлечено необычным
поведением высокого, крепко сложенного, цветущего вида человека,
спустившегося с холма по дороге из Ченачета и направлявшегося по главной
улице в центральный квартал, образуемый несколькими ничем не примечательными
кирпичными строениями главным образом лавками и складами, которые одни
только и придавали поселению оттенок урбанистичности. Именно в этом месте,
без всякой видимой причины, с незнакомцем и случился странный припадок:
пристально вглядевшись в самое высокое из зданий, он на секунду-другую
застыл, как вкопанный, а затем, издав серию пронзительных истерических
воплей, бросился бежать, словно за ним гнались все демоны ада, но на
ближайшем перекрестке споткнулся и грохнулся оземь. Когда заботливые руки
помогли ему подняться на ноги и отряхнуть от пыли костюм, выяснилось, что он
находился в здравом уме и, если не считать легких ушибов, полностью
оправился от нервного срыва. Смущенно пробормотав несколько фраз, из которых
явствовало, что в недавнем прошлом он перенес глубокую душевную травму,
незнакомец повернулся и, не оглядываясь, зашагал обратно по чепачетской
дороге. Когда он скрылся из глаз, все свидетели этого маленького
происшествия сошлись во мнении, что подобного рода припадков меньше всего
приходится ожидать от таких крупных, сильных и энергичных мужчин, каким, без
сомнения, был давешний пострадавший, и всеобщее удивление ничуть не
уменьшилось от того, что один из стоявших поблизости зевак сказал, что
признал в нем постояльца известного в округе молочника, жившего на окраине
Чепачета.
Как вскоре выяснилось, человек этот был нью-йоркским детективом Томасом
Ф. Мелоуном, находящемся ныне в длительном отпуске по состоянию здоровья,
подорванного в результате непомерного объема работы, взваленного им на плечи
во время расследования одного жутковатого дела, которому несчастная
случайность придала весьма трагическое завершение. Во время облавы, в
которой он принимал участие, рухнуло несколько старых кирпичных домов, под
обломками которых погибли как преследумые, так и товарищи Мелоуна по службе.
Обстоятельства катастрофы столь потрясли детектива, что с тех пор он
испытывал необъяснимый ужас при одном виде строений, хотя бы отдаленно
напоминаюших обрушившиеся, и в конце концов
специалисты по умственным расстройствам посоветовали ему уехать из
города на неопределенный срок. Полицейский хирург, у которого были
родственники в Чепачете, предложил это небольшое поселение, состоящее из
двух десятков домов в колониальном стиле, как идеальное место для исцеления
душевных ран. Недолго думая, больной оправился в путь, пообещав держаться
подальше от главных улиц более крупных деревень до тех пор, пока на то не
будет особого разрешения вунсокетского психиатра, под наблюдение которого он
поступал. Прогулка в Паскоуг за свежими журналами была явной ошибкой, и
несчастный пациент заплатил за свое ослушание испугом, синяками и стыдом.
Это было все, что удалось выведать сплетникам из Чепачета и Паскоуг;
ровно столько же знали и занимавшиеся Мелоуном специалисты с самыми высокими
научными степенями. Однако, последним детектив пытался рассказать гораздо
больше, и лишь откровенное недоверие, с каким воспринимались его слова,
заставило его замолчать. С тех пор он носил пережитое в душе и ни единым
словом не выразил несогласия с единодушным мнением окружающих, винивших в
нарушении его психического равновесия внезапный обвал нескольких дряхлых
кирпичных домов в бруклинском Ред-Хуке и последовавшую в результате смерть
доблестных блюстителей закона. Он потратил слишком много сил, говорили ему,
чтобы разорить это гнездо порока и преступности; по совести говоря, там было
много такого, от чего может
содрогнуться даже самый мужественый человек, а неожиданная трагедия
явилась всего лишь последним ударом. Это простое объяснение было доступно
каждому, а потому как Мелоун был отнюдь не прост, он решил в своих же
интересах им и ограничится. Ибо намекать лишеным воображения людям на ужас,
выходящий за рамки всех человеческих представлений, ужас, поглощающий и
переваривающий древние дома, кварталы и города со времен прежних эпох,
означало, что вместо оздоровительного отдыха в деревне он бы прямиком
отправился в войлочную камеру психиатрической лечебницы но для этого он был
слишком разумным человеком, если, конечно, не считать некоторой склонности к
мистицизму. Его отличало чисто кельтское видение страшных и потаенных сторон
бытия и одновременно присущая логикам способность замечать внешне
неубедительные вещи сочетание, которое послужило причиной тому, что в свои
сорок два года он оказался далеко от родного дома и занялся делом, не
подобающим выпускнику Дублинского Унивеситета, появившемуся на свет на
геогрианской вилле поблизости от Феникс-Парка.
А потому сейчас, перебирая мысленным взором вещи, которые ему довелось
видеть, слышать или только смутно прозревать, Мелоун был даже рад тому, что
он остался единственным хранителем тайны, способной превратить бесстрашного
бойца во вздрагивающего от каждого шороха психопата, а кирпичные ущелья
трущоб, высящиеся посреди океана смуглых, неотличимых друг от друга лиц в
жуткое напоминание о вечно стерегущем нас кошмаре. Это был не первый случай,
когда Мелоуну приходилось скрывать свои чувства, ибо знавшие детектива люди
считали его добровольное погружение в многоязычную бездну нью-йоркского дна
чем-то вроде внезапного и необъяснимого каприза. Но как мог поведать он
добропорядочным горожанам о древних колдовских обрядах и уродливых культах,
следы которых предстали его чуткому взору в этом бурлящем котле вековой
нечисти, куда самые низкие подонки минувших развращенных эпох влили свою
долю отравы и непреходящего ужаса? Он видел отстветы зеленоватого адского
пламени, возжигаемого при помощи потаенного знания в самом сердце этого
крикливого, пестрого людского хаоса, личиной которого была алчность, а душой
богохульное зло, и он только едва заметно улыбался в ответ на сыпавшиеся со
всех сторон насмешки по поводу его нововведений в полицейскую практику.
Доказывая Мелоуну бесплодность погони за фантастическими призраками и
непостижимыми загадками, друзья-острословы цинично уверяли его, что в наши
времена в Нью-Йорке не осталось ничего, кроме пошлости и ханжества, а один
из них даже готов был биться об заклад на крупную сумму, что, насмотря на
свои прежние острые публикации в Дублинском обозрении , детективу не удастся
написать по-настоящему интересной статьи о жизни городских трущоб. Сейчас,
вспоминая те времена, Мелоун не мог не удивляться заложенной в основе нашего
мироздания иронии, которая обратила в явь слова насмешливого пророка, хотя и
вразрез с изначально заложенным в них смыслом. Ужас, навсегда отпечатавшийся
в его сознании, не мог быть описан, потому что наподобие книги,
упоминавшейся однажды Эдгаром По, es laesst sich nicht lesen он не позволял
себя прочесть1.
2
Ощущение скрытой тайны бытия постоянно преследовало Мелоуна. В юности
он находил в самых обыкновенных вещах недоступную другим красоту и высокий
смысл, что служило ему источником поэтического вдохновения, однако нужда,
страдания и вынужденные скитания заставили его обратить взор в другую
сторону, и он содрогнулся при виде многообразия ликов зла, таящихся в
окружающем мире. С этого момента жизнь его превратилась в фантасмагорический
театр теней, в котором одни персонажи быстро сменялись другими, и на сцене
являлись то резко очерченные, исполненные угрозы образы в духе лучших работ
Бердслея2, то самые невинные фигуры и предметы, за которыми лишь
смутно угадывались контуры ужасающих созданий, наподобие тех, что воплощены
на гравюрах более тонкого и изощренного Гюстава Доре.3 Ему часто
приходило в голову, что насмешливое отношение людей, обладающих высоким
интеллектом, ко всякого рода сокровенным знаниям, является счастьем для
остального человечества, ибо стоит им хоть раз вплотную заняться изучением
секретов, на протяжение многих веков сберегаемых в рамках колдовских
культов, как результаты их деятельности не замедлят сказаться в энтропии,
которая не только разрушит нашу планету, но и поставит под вопрос
существование всей вселенной. Без сомнения, подобного рода размышления
накладывали несколько мрачноватый оттенок на мелоунский склад ума, однака,
мрачность эта с лихвой компенсировалась врожденными логическими
способностями и тонким чувством юмора. Его вполне устраивало, что эти
неясные, запретные видения оставались всего лишь объектом абстрактных
умозаключений, и только когда выполнение служебного долга привело его к
столкновению со слишком неожиданным и ужасающим откровением, этот баланс
нарушился, и наступило безумие.
Ред-Хукское дело впервые привлекло внимание детектива, когда он работал
в полицейском участке на бруклинской Батлер-Стрит, куда его временно
прикомандировали для оказания помощи тамошним сотрудникам. Ред-Хук
представляет из себя грязный людской муравейник, образовавшийся на месте
старых
портовых кварталов напротив Гавернер-Айленд, сгрудившихся вдоль
нескольких неухоженных магистралей, что берут начало от доков и бегут вверх
по холму, чтобы в конце концов соединиться с некогда оживленнейшими, а
теперь почти не использующимися Клинтон- и Корт-Стрит, ведущими в
направлении
Боро-Холл. В районе преобладают кирпичные строения, возведенные между
первой четвертью и серединой прошлого столетия, а потому некоторые наиболее
темные улочки и переулки до сих пор сохранили тот своеобразный мрачный
колорит, который литературная традиция определяет не иначе как диккенсовский
. Состав населения Ред-Хука остается неразрешимой головоломкой для многих
поколений статистиков: сирийские, испанские, итальянские и негритянские
корни слились здесь воедино и, щедро посыпанные американским и скандинавским
навозом, явили свету свои буйные ростки. Весьма странные крики вырываются
порою из недр этого шумного столпотворения и вплетаются в чудовищную
органную литанию пароходных гудков, исполняемую под аккомпанемент
равномерного биения покрытых мазутной пленкой волн о мрачные причалы. Однако
в давние времена Ред-Хук был совсем иным: на нижних улицах жили честные
трудяги-моряки, а повыше, в изящных резиденциях на склоне холма, селились
состоятельные коммерсанты.
Следы былого благополучия можно различить и в основательной архитектуре
старых домов, и в редкой красоте немногочисленных сохранившихся церквей, и в
некоторых других разбросанных там и сям по всему району свидетельствах
прежней заботы и любви прогнивших балясинах лестничных проемов,
покосившихся, а порою и сорванных с петель массивных дверях, изъеденных
червями декоративных пилястрах или безжалостно вытоптанных лужайках с
поваленным ржавым ограждением. А иногда посреди плотно примыкающих друг к
другу строений можно встретить легкий остекленый купол, в котором в
стародавние времена собиралась семья капитана, чтобы часами наблюдать за
океаном и ждать, когда на горизонте появится знакомый крылатый силуэт.
Отсюда, из этой морально и физически разлагающейся клоаки, к небу
несутся самые изощреные проклятия на более, чем сотне различных языков и
диалектов. Бранясь на все лады и горланя грязные куплеты, по улицам шастают
толпы подозрительного вида бродяг, а стоит случайно забредшему сюда
прохожему скользнуть взглядом по окнам домов, как в них тут же гаснет свет и
видневшиеся за стеклами смуглые, отмеченные
печатью порока лица торопливо скрываются за плотными занавесками.
Полиция давно уже отчаялась навести здесь хотя бы видимость порядка и
заботится лишь о том, чтобы скверна не выходила за границы района и не
заражала внешний мир. При появлении патруля на улицах воцаряется мрачное,
напряженное молчание, и таким же молчанием отвечают на все вопросы
следователей задержанные в Ред-Хуке правонарушители. По
своей пестроте состав преступлений здесь не уступает этносу в
посвященном этому району разделе полицейского архива можно найти все виды
беззакония, начиная от контрабанды спиртным и белой костью и кончая самыми
отвратительными случаями убийства и членовредительства. И если
статистический уровень преступности в Ред-Хуке не выше, чем в остальных
примыкающих районах, то в этом заслуга отнюдь не полиции, но ловкости, с
какой здесь умеют скрывать грязные дела. Достаточно заметить, что отнюдь не
все люди, ежедневно прибывающие в Ред-Хук, возвращаются обратно обычно
только самые неразговорчивые.
В настоящем положении дел Мелоун обнаружил едва уловимые признаки некой
тщательно сберегаемой, некой ужасной тайны, несравнимой ни с одним из самых
тяжких общественных пороков, о которых столь отчаянно вопиют добропорядочные
граждане и которые столь охотно бросаются исцелять священники и филантропы.
Ему, совмещавшему в себе пылкое воображение со строгим научным подходом, как
никому другому было ясно, что современный человек, поставленный в условия
беззакония, неумолимо скатывается до того, что в своей повседневной и
религиозной практике начинает следовать не указаниям разума, а темным
инстинктам, сохранившимся у него с доисторических времен, когда он еще мало
чем отличался от обезьяны.
Именно поэтому горланящие и сыплющие ругательствами процессии молодых
людей с невидящими глазами и отмеченными оспой лицами, попадавшиеся
детективу в предрассветные часы на замусоренных улицах Ред-Хука, заставляли
его всякий раз вздрагивать от отвращения чисто антропологического свойства.
Группки этих молодых людей можно было увидеть повсюду: то они приставали к
прохожим на перекрестках, то, развалившись на дверных ступенях, наигрывали
на примитивных музыкальных инструментах какие-то непостижимые мелодии, то
пьянствовали или пичкали друг друга грязыми историями у столиков кафетерия в
Боро-Холл, а то заговорщицки шептались о чем-то, столпившись вокруг
заляпанного грязью такси, припаркованного у высокого крыльца одного из
полуразвалившихся домов с заколоченными окнами. При всей своей
омерзительности они интересовали Мелоуна гораздо больше, чем он мог
признаться своим товарищам по службе, ибо за ними скрывалась некая
чудовищная сила, берущая начало в неведомых глубинах времени, некое
враждебное, непостижимое и бесконечно древнее социальное существо, в своих
проявлениях не имеющее ничего общего с бесконечными списками деяний, повадок
и притонов преступного мира, с таким тщанием составляемыми в полицейских
архивах. Внутри его зрело убеждение, что эти молодые подонки являются
носителями какой-то жуткой доисторической традиции, хранителями
беспорядочных, разрозненных обломков культов и обрядов, возраст которых
превосходит возраст человечества. Слишком уж сплоченными и осмыслеными были
их действия, и слишком уж строгий порядок чувствовался за их внешней
безалаберностью и неряшливостью. Мелоуну не доводилось попусту тратить время
на чтение таких книжонок, как принадлежащие перу мисс Мюррей Колдовские
культы Западной Европы , а потому ему и в голову не приходило усомниться в
том, что среди крестьян и некоторых других слоев населения издревле
существует обычай устраивать нечестивые тайные сборища и оргии, восходящий к
темным религиозным системам доарийского периода и запечатленный в народных
преданиях как черная месса или ведьмовской шабаш . Он ничуть не сомневался и
в том, что зловещие порождения урало-алтайского шаманства и азиатских
культов плодородия дожили до наших дней, и лишь иногда содрогался, пытаясь
представить себе, насколько
древнее и ужаснее должны они быть своих самых древних и самых ужасных
описаний.
3
Заняться серьезным изучением Ред-Хука Мелоуна заставило дело Роберта
Сейдама. Сейдам, ученый потомок древнего голландского рода, после смерти
родителей унаследовал ровно такое количество денег, которое позволяло ему не
гнуть спину ради хлеба насущного, и с тех пор жил отшельником в просторном,
но изрядно пострадавшем от времени особняке, что его дед своими руками
построил во Флэтбуше во времена, когда эта деревушка представляла из себя не
более, чем живописную группу коттеджей в колониальном стиле, притулившихся к
островерхой, увитой плющом протестанской церквушке с небольшим голландским
кладбищем позади. В этом уединенном жилище, возвышающемся в окружении
почтенного возраста деревьев,
Сейдам провел за книгами и размышлениями без малого шестьдесят лет,
отлучившись лишь однажды, лет сорок тому назад, к берегам Старого Света, где
и пребывал, занимаясь неизвестно чем, полных восемь лет. Он не держал слуг и
мало кому позволял нарушать свое добровольное затворничество. Старых друзей
он давно научился избегать, а немногочисленных знакомых, с кем еще
поддерживал отношения, принимал в библиотеке единственной из трех комнат
первого этажа, которая содержалась в относительном порядке и была заставлена
по стенам высоченными от пола до потолка стеллажами с наваленными на них
кипами пухлых, замшелых от древности и отталкивающих с виду томов.
Расширение городских пределов и последовавшее вслед за этим поглощение
Флэтбуша Бруклином прошло для Сейдама абсолютно незамеченным, да и город
постепенно перестал замечать его. Если пожилые люди при редких встречах на
улице еще узнавали его, то для молодого поколения он был не более чем
забавным толстым старикашкой, чей несуразный облик, включавший в себя
нечесаную седую шевелюру, всклокоченную бороду, потертую до блеска черную
пиджачную пару и старомодную трость с позолоченным набалдашником, неизмено
служил поводом для улыбок. До тех пор, пока этого не потребовала служебная
необходимость, Мелоуну не доводилось лично встречаться с Сейдамом, однако
ему не раз рекомендовали голландца как крупнейшего авторитета в области
средневекового оккультизма, и однажды он даже собрался было взглянуть на
принадлежащую его перу монографию, посвященную влиянию Каббалы4
на легенду о докторе Фаусте труд, который один из друзей детектива взахлеб
цитировал наизусть, но то обстоятельство, что книга была стремительно
раскуплена, и нигде невозможно было найти ни одного экземпляра, помешала
осуществлению сего намерения.
Сейдам стал представлять из себя дело после того, как какие-то его
отдаленные и чуть ли не единственые родственники потребовали вынесения
судебного определения о его невменямости. Требование это, каким бы
неожиданным оно ни показалось людям несведущим, явилось результатом
длительных наблюдений и ожесточенных споров внутри семьи. Основанием для
него послужили участившиеся в последнее время странные высказывания и
поступки почтенного патриарха: к первым можно было отнести постоянные
упоминания каких-то чудесных перемен, которые вот-вот должны явиться миру, к
последним недостойное пристрастие к самым грязным и подозрительным притонам
Бруклина. С годами он все меньше обращал внимание на свой внешний вид, и
теперь его можно было принять за заправского нищего, что, кстати, не раз
случалось с его друзьями, которые, к своему стыду и ужасу, замечали знакомые
черты в опустившемся бродяге, доверительно шепчущимся со стайками смуглых,
бандитского вида обитателей трущоб на станции подземки или на скамейке возле
Боро-Холл. Все разговоры с ним сводились к тому, что, загадочно улыбаясь и
через каждое слово вставляя мифологемы типа Зефирот , Асмодей и Самаэль , он
принимался распространяться о каких-то могущественных силах, которые ему уже
почти удалось подчинить своей власти. Судебное дознание установило, что
почти весь свой годовой доход и основной капитал Сейдам тратил на
приобретение старинных фолиантов, которые ему доставляли из Лондона и
Парижа, да на содержание убогой квартиры, снятой им в цокольном этаже одного
из домов в Ред-Хуке. В этой квартире он проводил чуть ли не каждую ночь,
принимая странные делегации, состоящие из экзотического вида иностранных и
отечественных подонков всех мастей, и проводя за ее наглухо зашторенными
окнами нечто вроде церковных служб и священнодействий. Сопровождавшие его по
пятам агенты докладывали о странных воплях и песнопениях, что доносились до
них сквозь громовой топот ног, служивший аккомпанементом этим ночным
сборищам, и невольно поеживались, вспоминая их нечестивую, неслыханную даже
для такого давно уже привыкшего к самым жутким оргиям района, как Ред-Хук,
экстатичность и разнузданность. Однако, когда началось слушание дела,
Сейдаму удалось сохранить свободу. В зале суда манеры его снова стали
изящными, а речи ясными и убедительными. Ему не составило труда объяснить
странности своего поведения и экстравагантность языка всецелой
погруженностью в особого рода научное исследование. Он сказал, что все
последнее время посвящал детальному изучению некоторых явлений европейской
культуры, что неизбежно требовало тесного соприкосновения с представителями
различных национальностей, а также непосредственного знакомства с народными
песнями и танцами. Что же касается абсолютно нелепого предположения о том,
что на его деньги содержится некая секретная преступная организация, так оно
лишь еще раз подчеркивает то непонимание, с каким, как ни прискорбно,
зачастую приходится сталкиваться настоящему ученому в своей работе. Закончив
эту блистательно составленную и хладнокровно произнесенную речь, он дождался
вынесения вердикта, предоставлявшего ему полную свободу действий, и удалился
восвояси, исполненный гордости и достоинства, чего нельзя было сказать о
пристыженных частных детективах, нанятых на деньги Сейдамов, Корлеаров и Ван
Брунтов.
Именно на этой стадии к делу подключились федеральные агенты и
полицейские детективы, в числе последних и Мелоун. Блюстители порядка
присматривались к действиям Сейдама со все нараставшим интересом и довольно
часто приходили на помощь частным детективам. В результате этой совместной
работы было выявлено, что новые знакомые Сейдама принадлежали к числу самых
отъявленных и закоренелых преступников, которых только можно было сыскать по
темным закоулкам Ред-Хука, и что по крайней мере треть из них неоднократно
привлекалась к ответственности за воровство, хулиганство и незаконый ввоз
эмигрантов. Пожалуй, не будет преувеличением сказать, что круг лиц, в
котором вращался ныне престарелый
затворник, почти целиком включал в себя одну из самых опасных
преступных банд, издавна промышлявшей на побережье контрабандой живого
товара в основном, всякого безымянного и безродного азиатского отребья,
которое благоразумно заворачивали назад на Эллис-Айленде. В перенаселенных
трущобах квартала, известного в те времена как Паркер-Плейс, где Сейдам
содержал свои полуподвальные аппартаменты, постепенно выросла весьма
необычная колония никому неведомого узкоглазого народца, родство с которым,
несмотря на сходство языка, в самых энергичных выражениях отрицали все
выходцы из Малой Азии, жившие по обе стороны Атлантик-Авеню. За отсутствием
паспортов или каких-либо иных удостоверений личности они, конечно, подлежали
немедленной депортации, однако шестерни механизма, именуемого исполнительной
властью, порою раскручиваются очень медленно, да и вообще, редко кто
отваживался тревожить Ред-Хук; если его к тому не принуждало общественное
мнение.
Все эти жалкие создания собирались в полуразвалившейся, по средам
используемом в качестве танцевального зала каменной церкви, которая
возносила к небу свои готические контрфорсы в беднейшей части портового
квартала. Номинально она считалась католической, но в действительности во
всем Бруклине не нашлось ни одного святого отца, который бы не отрицал ее
принадлежность к конгрегации, чему охотно верили полицейские агенты,
дежурившие около нее по ночам и слышавшие доносящиеся из ее недр странные
звуки. Им становилось не по себе от воплей и барабанного боя, сопровождаших
таинственные службы; что же касается Мелоуна, так он гораздо больше
страшился зловещих отголосков каких-то диких мелодий (исходящих, казалось,
из установленного в потайном подземном помещении расстроенного органа),
которые достигали его слуха в моменты, когда церковь была пуста и
неосвещенна. Дававший по этому поводу объяснения в суде Сейдам заявил, что,
по его мнению, этот действительно не совсем обычный ритуал представлял из
себя смесь обрядов несторианской церкви и тибетского шаманства. Как он
полагал, большинство участников этих сборищ относились к монголоидной расе и
происходили из малоизученных областей Курдистана (при этих словах у Мелоуна
захолонуло в груди, ибо он вспомнил, что Курдистан является местом обитания
йезидов5, последних уцелевших приверженцов персидского культа
почитания дьявола). Однако, чем бы ни кончилось слушание дела Сейдама, оно
пролило свет на постоянно растущую волну нелегальных иммигрантов, при
активном содействии контрабандистов и по недосмотру таможенников и портовой
полиции захлестывающую Ред-Хук от Паркер-Плейс до верхних кварталов, где,
подчиняясь законам взаимовыручки, вновь прибывших азиатов приветствовали их
уже успевшие обжиться в новых условиях братья. Их приземистые фигуры и
характерные узкоглазые физиономии, странным образом контрастирующие с
надетыми на них крикливыми американскими нарядами, все чаще можно было
увидеть в полицейских участках среди взятых с поличным на Боро-Холл воришек
и бродячих гангстеров, и в конце концов было решено произвести их перепись,
установить, откуда они берутся и чем занимаются, а потом передать в ведение
иммиграционных властей. По соглашению между федеральными и городскими
властями, дело это было поручено Мелоуну, и вот тогда-то, едва начав свое
скитание по выгребным ямам Ред-Хука, он и оказал:я в положении человека,
балансирующего на лезвии ножа над пропастью, имя которой было ужас и в
глубине которой можно было различить жалкую, потрепанную фигурку Роберта
Сейдама.
4
Методы работы полиции отличаются широтой и разнообразием. За время
своего бродяжничества Мелоуну удалось узнать немало разрозненных фактов,
касающихся организации, чьи нелицеприятные контуры начали вырисовываться в
голове детектива благодаря когда разговорам с тщательно отслеженными
случайными знакомыми , когда вовремя предложенной фляжке с дешевым пойлом,
отныне неизменно присутствующей в его заднем брючном кармане, а когда и
суровым допросам вконец перепуганных заключенных. Иммигранты действительно
оказались курдами, однако, говорили они на неведомом современной
лингвистической науке диалекте. Те немногие из них, что добывали себе
пропитание честным трудом, в основном работали на подхвате в доках или
спекулировали всякой мелочью, хотя некоторых из них можно было увидеть и за
плитой греческого ресторанчика , и за стойкой газетного киоска. Однако,
подавляющая их часть не имела видимых средств к существованию и
специализировалась по различным уголовным профессиям, самыми безобидными из
которых были контрабанда и бутлегерство. Все они прибывали на пароходах
трамповых сухогрузах,судя по описанию и темными, безлунными ночами
переправлялись в шлюпках к какой-то пристани, соединенной потайным каналом с
небольшим подземным озером, расположенным под одним изломов на Паркер-Плейс.
Что это были за пристань, канал и дом, Мелоуну узнать не удалось, поскольку
все его собеседники сохранили лишь самые смутные воспоминания о своем
прибытии, которые, к тому же, излагали на столь ужасном наречии, что
расшифровать его было не под силу самым способным переводчикам. Неясной
оставалась и цель, с которой все новые и новые партии курдов завозились в
Ред-Хук. На все расспросы относительно их прежнего места жительства, равно
как и агенства, предложившего им переехать за океан, они отвечали молчанием,
однако было замечено, что как только речь заходила о причине, побудившей их
поселиться здесь, на их лицах появлялось выражение неприкрытого ужаса. В
равной степени неразговорчивы оказались и гангстеры других национальностей,
и все сведения, которые в конце концов удалось собрать, ограничивались лишь
смутными упоминаниями о каком-то боге или великом жреце, который пообещал
курдам неслыханное доселе могущество, власть и неземные наслаждения, которые
они обретут в далекой стране.
Вновь прибывшие иммигранты и бывалые гангстеры продолжали с завидной
регулярностью посещать строго охраняемые ночные бдения Сейдама,а вскоре
полиция установила, что бывший затворник снял еще несколько квартир, куда
можно было войти, только зная определенный пароль. В целом эти
конспиративные жилища занимали три отдельных дома, которые и стали
постоянным пристанищем для сейдамовских странных друзей. Сам он теперь почти
не появлялся во Флэтбуше, изредка забегая туда лишь затем, чтобы взять или
положить обратно какую-нибудь книгу. Внешний облик старого голландца
продолжал медленно, но неуклонно меняться теперь в чертах его лица, равно
как и в поведении сквозила некая неизвестно откуда взявшаяся диковатость.
Дважды Мелоун пытался заговорить с ним, но оба раза разговор кончался тем,
что ему было велено убираться восвояси. Сейдам заявил, что он знать ничего
не знает ни о каких заговорах и организациях и понятия не имеет о том,
откуда в Ред-Хуке берутся курды и чего они хотят. Его забота изучать, по
возможности в спокойной обстановке, фольклор всех иммигрантов района, а
забота полицейских охранять правопорядок, по возможности не суя нос в чужие
дела. Мелоун не забыл упомянуть о своем восхищении, которое вызвала в нем
монография Сейдама, посвященная Каббале и древним европейским мифам, но
смягчить старика ему не удалось. Почувствовав подвох,последний весьма
недвусмысленно посоветовал детективу катиться куда подальше, что тот и
сделал, решив отныне прибегать к иным источникам информации.
Что еще удалось бы раскопать Мелоуну, продолжай он постоянно работать
над этим делом, мы теперь никогда не узнаем. Случилось так, что идиотская
распря между городскими и федеральными властями на долгие месяцы затормозила
расследование, и Мелоуну пришлось заняться другими делами. Но он ни на
секунду не забывал о Ред-Хуке и потому был удивлен чуть ли не больше других,
когда с Робертом Сейдамом начали происходить удивительные перемены. Как раз
в то время, когда весь Нью-Йорк был взбудоражен прокатившейся по городу
волной похищений и таинственных исчезновений детей, старый неряха-ученый
претерпевал метаморфозы весьма загадочного и в равной стевени абсурдного
характера. Однажды он появился в Боро-Холл с чисто выбритым лицом, аккуратно
подстриженными волосами и в безупречно подобранном костюме. С тех пор каждый
новый день добавлял к его облику все новые черты светскости, и вскоре он уже
мало чем отличался от самых утонченных щеголей, поражая знакомых
несвойствеными ему ранее блеском глаз, живостью речи и стройностью некогда
грузной фигуры. Теперь, снова обретя эластичность походки, бойкость манер и
(как ни странно!) природный цвет волос, он выглядел гораздо моложе своих
лет. С течением времени он начал одеваться все менее консервативно и в конце
концов окончательно сразил своих друзей серией многолюдных приемов,
устроенных в его заново переоборудованном флэтбушском доме, куда он
пригласил не только всех, кого мог припомнить, но и своих полностью
прощенных родственников, которые еще совсем недавно яростно добивались его
изоляции. Некоторые из гостей приезжали ради любопытства, другие из чувства
долга, но и те и другие не могли скрыть приятного удивления, вызванного умом
и обворожительными манерами бывшего отшельника. Он заявил, что в основном
закончил работу всей своей жизни, и теперь, после получения кстати
пришедшегося наследства, завещанного ему одним полузабытым другом из Европы,
он собирается потратить остаток своих дней на удовольствия, которые обещает
ему вторая юность, ставшая возможной благодаря покою, диете и тщательному
уходу за собой. Все реже и реже можно было увидеть его в Ред-Хуке, и все
чаще и чаще появлялся он в обществе, для которого был предназначен от
рождения. Полицейские отметили, что гангстеры; ранее собиравшиеся в
цокольном помещении на Паркер-Плейс, теперь зачастили в старую каменную
церковь, используемую по средам в качестве танцевального зала, но и прежние,
все еще принадлежащие Сейдаму квартиры, не были забыты, и там по-прежнему
селилась вся районная нечисть.
Затем произошли два на первый взгляд ничем не связанных между собой, но
в равной степени важных для Мелоуна события. Первым из них явилось короткое
объявление в Орле , извещающее о помолвке Роберта Сейдама и юной мисс
Корнелии Герристен, дальней родственницы новоиспеченного жениха, проживавшей
в Бейсайде и прекрасно зарекомендовавшей себя в самых высших слоях общества.
Вторым обыск, проведенный городской полицией в старой церкви после того, как
какой-то насмерть перепуганный горожанин доложил, что в одном из
полуподвальных окон здания ему на секунду померещилось лицо ребенка. Мелоун,
принимавший участие в облаве, воспользовался случаем и с особым тщанием
исследовал каждую деталь интерьера. Полиция не нашла ровным счетом ничего
более того, все место выглядело так, будто его не посещали уже тысячу лет,
но обостренное кельтское восприятие Мелоуна не могло пройти мимо некоторых
очень подозрительных, очень неуместных в церкви вещей. Чего стоили хотя бы
фрески, грубо намалеванные на панслированных стенах! Фрески, на которых
лицам святых были приданы такие сардонические выражения и такие вольные
позы, что, пожалуй, их не одобрил бы и самый заядлый атеист. Да и греческая
надпись, что шла поверх кафедры, пробудила в нем отнюдь не самые приятные
ассоциации, ибо бывший студент Тринити-Колледж не мог не узнать в ней
древнее колдовское заклинание, на которое он однажды наткнулся, перебирая
пыльные рукописи, в университетской библиотеке и которое буквально гласило
следующее:
О друг и возлюбленный ночи, ты, кому по душе собачий лай и льющаяся
кровь, ты, что крадешься в тени надгробий, ты, что приносишь смертным ужас и
взамен берешь кровь, Горго, Мормо, тысячеликая луна, благоволи принять наши
скромные подношения!
При виде этой надписи, странным образом пробудившей у него в памяти
отголоски диких органных мелодий, что во время его ночных бдений у стен
церкви доносились, казалось, откуда-то из-под земли, Мелоуна охватила
невольная дрожь. Ему пришлось содрогнуться еще раз, когда, обследуя алтарь,
он обнаружил металлическую вазу, по краям которой шла темная, похожая на
ржавчину полоска, а удушливая волна смрада, внезапно налетевшая невесть
откуда и ударившая ему в нос, заставила его на минуту-другую застыть на
месте от ужаса и отвращения. Память о варварских органных наигрышах не
давала ему покоя, и, прежде чем уйти, он тщательно обшарил все подвальные
помещения, но так ничего и нашел. Каким бы подозрительным ни казалось ему
это место, он ничего не смог бы доказать, а все его интуитивные догадки
относительно богохульственных фресок и надписей могли быть легко
опровергнуты предположением, что они являются всего лишь плодом невежества и
неискусностью церковного художника.
Ко времени сейдамовской свадьбы похищения детей, вылившиеся в настоящую
эпидемию, стали привычной темой газетных пересудов. Подавляющее большинство
жертв этих странных преступлений происходили из семей самого низкого пошиба,
однако все увеличивающееся число исчезновении вызвало у общественности
настоящую бурю эмоций. Заголовки газетных статей призывали полицию положить
конец беспрецедентной вспышке насилия, и властям не оставалось ничего иного,
как вновь послать детективов из полицейского участка на Батлер-Стрит искать
в Ред-Хуке возможные улики, новые обстоятельства и потенциальных
преступников. Мелоун обрадовался возможности снова пойти по старому следу и
с готовностью принял участие в облаве, проведенной в одном из домов Сейдама
на Паркер-Плейс. Несмотря на поступившие сообщения о доносившихся из дома
криках и найденной на заднем дворе окровавленой ленточки из тех, что
маленьким девочкам вплетают в волосы, полиция не обнаружила внутри никаких
следов похиенных детей. Однако чудовищные рисунки и надписи, выцарапанные на
облупившихся стенах почти во всех комнатах, а также примитивная химическая
лаборатория, оборудованная на чердаке, утвердили Мелоуна во мнении, что за
всем этим скрывается какая-то поистинне ужасная тайна. Рисунки были на
редкость отталкивающими никогда ранее детективу не доводилось видеть такого
количества чудищ всех мастей и размеров. Многочисленные надписи были
выполнены каким-то красным веществом и являли собою смешение арабского,
гречекого, латинского и древнееврейского алфавитов. Мелоун не мог толком
прочитать ни одной из них, однако и того, что ему далось расшифровать,
хватило, чтобы остановить кровь в его жилах. Ибо одна из наиболее часто
повторявшихся инскрипций, нацарапанная на на эллинистическом варианте
древнегреческого языка, изрядно сдобренного ивритом, носила очевидное
сходтво с самыми жуткими заклинаниями, которыми когда-либо вызывали дьявола
под крышами безбожной Александрии:
HEL. HELOYM. SOTHER. EMMANVEL. SABAOTH. AGLA. TERTRAGRAMMATON. AGYROS.
OTHEOS. ISCHIROS. ATHANATOS. IEHOVA. VA. ADONAI. SADAY. HOMOVSION. MESSIAS.
ESCHEREHEYE 6
Встречавшиеся на каждом шагу магические круги и пентаграммы весьма
недвусмысленно указывали на предмет религиозного поклонения обитателей этого
весьма обшарпанного жилища, прозябавших в нищете и убогости. Последнее
обстоятельство было тем более странно, если учесть, что в погребе
полицейские обнаружили совершенно невобразимую вещь небрежно прикрытую
куском старой мешковины груду полновесных золотых слитков, на сияющей
поверхности которых присутствовали все те же загадочные иероглифы, что и на
стенах верхних помещений. Во время облавы полицейским не пришлось
столкнуться со сколько-нибудь организованным сопротивлением узкоглазые
азиаты, высыпавшие из каждой двери в неисчислимом количестве, позволяли
делать с собою, что угодно. Не найдя ничего существенного, представители
власти убрались восвояси, но возглавлявший отряд капитан позднее послал
Сейдану записку, в которой рекомендовал.последнему быть более разборчивым в
отношении своих жильцов и протеже ввиду сложившегося вокруг них
неблагоприятного общественного мнения.
5
А потом наступил июнь, и Сойдам отпраздновал свадьбу, которая надолго
запомнилась местным обывателям. Ни одно событие на их памяти не могло
сравниться по своему великолепию с этим празднеством, которое Сейдамы и
Герристены устроили им на удивление. Начиная с полудня, весь Флэтбуш был
запружен роскошными автомобилями, чьи разноцветные флажки весело развевались
на ветру, а имена многочисленых приглашенных, сопровождавших новобрачных на
пристань Кунард-Пиэр, если и не составляли украшение нью-йоркских светских
хроник, то, по крайней мере, регулярно фигурировали в них. В пять часов
прозвучали последние прощания; огромный трансатлантический лайнер медленно
отвалил от длинного причала и, неуклюже развернувшись носом на восток и
отдав буксирные концы, величественно направился в безбрежные водные
просторы, за которыми лежали все чудеса и соблазны Старого Света. К
наступлению сумерек лайнер вышел за пределы внешней гавани Нью-Йорка, и
припозднившиеся на прогулочной палубе пассажиры получили возможность вволю
полюбоваться отражением звезд на незамутненных водах океана.
Сейчас уже никто не может сказать, что именно гудок следовавшего
встречным курсом парового сухогруза или жуткий вопль, донесшийся с нижней
палубы первым нарушило мирное течение жизни на судне. Возможно, оба
прозвучали одновременно, но сейчас это уже не имеет никакого значения.
Кричали в каюте Сейдама, и вполне вероятно, что если бы матросу, взломавшему
дверь и поспешившему на помощь молодоженам, удалось сохранить рассудок, он
мог бы порассказать немало страных и ужасных вещей о том, что он там увидел.
Однако, этого ему не удалось издав душераздирающий крик, по громкости
превосходивший первые вопли жертв, он выскочил из каюты и принялся, завывая,
носиться по всему кораблю. Потребовалось немало труда, чтобы изловить его и
заковать в железо. Корабельный врач, минуту спустя вошедший в покои
новобрачных, избежал сей жалкой участи, но все последующие годы хранил
гробовое молчание относительно того, что предстало его взору в то роковое
мгновение. Исключением послужило одно-единственное письмо, которое он
отправил Мелоуну в Чепачет. В нем он подтвердил, что кошмарное происшествие
было запротоколировано как убийство, однако, естественно, ни в одном
полицейском протоколе не были засвидетельствованы такие очевидные пустяки,
как, например, глубокие царапины на шее миссис Сейдам, которые не могли быть
оставлены рукой ее супруга, да и вообще любой другой человеческой рукой, или
кроваво-красная надпись, некоторое время зловеще мерцавшая на стене каюты и
позднее восстановленная доктором по памяти как халдейское ЛИЛИТ . Стоило ли
обращать внимание на подобные вещи, которые, к тому же, через несколько
минут пропали без следа? Что же касается тела Сейдама, то врачу
потребовалось сделать над собой изрядное усилие, прежде чем он смог
приступить к осмотру омерзительных останков. В своем послании к Мелоуну
доктор сделал особый упор на то, что ему не довелось лицезреть саму ТВАРЬ.
За секунду до того, как он включил свет, за открытым иллюминатором каюты
промелькнула какая-то фосфорецирующая тень и в воздухе прозвучал слабый
отголосок дьявольского смешка, но ничего более определенного ему явлено не
было. Доказательством тому, утверждал доктор, может послужить тот факт, что
он все еще находится в здравом уме.
Несколько минут спустя внимание экипажа целиком переключилось на
подошедший вплотную к ним сухогруз. С парохода была спущена шлюпка, и вскоре
толпа смуглых, вызывающего вида оборванцев, облаченных в потрепанную форму
береговой полиции, уже карабкалась на борт лайнера, который ввиду всех этих
весьма необычных обстоятельств временно застопорил машины. Вновь прибывшие
тут же потребовали выдать им Сейдана или его тело как видно, они знали не
только о том, что он находится на борту, но и каким-то непостижимым образом
уже пронюхали о его смерти. В тот момент на капитанском мостике воцарилось
настоящее столпотворение, ибо два таких события, как доклад перепуганного
доктора об увиденном им в каюте и последовавшее непосредственно за ним дикое
требование невесть откуда взявшихся полицейских, могло поставить в тупик и
мудрейшего из мудрецов, а не то что простого служаку-моряка. Капитан все еще
колебался, не зная, как ему поступить, когда предводитель назойливых
визитеров, темнокожий араб с пухлыми губами, свидетельствовавшими о том, что
в его жилах течет негритянская кровь, протянул ему порядком помятый и
замызганный листок бумаги. Он был подписан Робертом Сейдамом и содержал
следующее странноватое сообщение:
В случае, если мне суждено стать жертвой внезапного, равно как и
необъяснимого, несчастного случая, и буде он приведет к моей смерти, прошу
вас незамедлительно и беспрекословно передать мое тело в руки подателя сего
послания и его помошников. От вашей сговорчивости целиком и полностью
зависит как моя
собственная, так и, вполне возможно, ваша дальнейшая судьба. Все
объяснения будут представлены позднее исполните лишь то, о чем я вас прошу
сейчас!
Роберт Сейдем
Капитан и доктор обменялись удивленными взглядами, после чего последний
прошептал что-то на ухо первому. В конце концов оба беспомощно пожали
плечами и повели непрошенных гостей к аппартаментам Сейдема. Когда они
отпирали дверь каюты, доктор посоветовал капитану не смотреть внутрь. Все
последующее время, пока пришельцы находились внутри, он провел, как на
иголках, немного успокоившись только после того, как вся эта разношерстная
толпа повалила наружу, унося на плечах свою плотно завернутую в простыню
ношу. Он возблагодарил Бога за то, что сверток оказался достаточно тугим для
того, чтобы не выдавать очертаний сокрытото внутри предмета, и что у
носильщиков хватило ловкости не уронить его по дороге к ожидавшей их у
правого борта шлюпке. Лайнер возобновил свой путь, а доктор и корабельный
гробовщик вновь отправились в злосчастную каюту, чтобы оказать послеяние
услуги остававшейся в ней мертвой женщине. Там врачу пришлось пережить
очередное ужасное откровение, еще более усугубившее его скрытность и даже
принудившее к откровенному искажению истины. Ибо когда гробовщик спросил,
зачем доктору понадобилось выпускать всю до последней капли кровь из тела
миссис Сейдам, у него не хватило смелости признаться, что он не имел к этому
злодеянию ни малейшего отношения. Равно как не стал он обрашать внимание
своего спутника и на пустые ячейки в сетке для бутылок, и на резкий запах
спиртного, доносившийся из водослива, куда, несомненно, и было вылито их
изначальное содержимое. Только тут он вспомнил, что карманы темнокожих
моряков если, конечно, они были моряками и вообще людьми сильно
оттопыривались, когда они возвращались к своей шлюпке. Как бы то ни было, но
два часа спустя на берег была послана радиограмма, и мир узнал все, что ему
полагалось знать об этой трагедии.
6
Тем же самым июньским вечером ничего не подозревавший о случившемся на
судне Мелоун носился по узким улочкам Ред-Хука в состоянии крайнего
возбуждения. Район бурлил, как потревоженный муравейник, а таинственные
азиаты все как на подбор старые знакомцы детектива, словно оповещенные
каким-то неведомым сигналом, в огромном количестве собирались и, казалось,
ожидали чего-то возле старой церкви и сейдамовских квартир на Паркер-Плейс.
Только что стало известно о трех новых похищениях на этот раз жертвами стали
белокурые, голубоглазые отпрыски норвежцев, уже два века, как мирно
населявших Гауэнес, до тех пор относительно благополучный район нью-йоркских
пригородов, и до полиции дошли слухи, что
взбешенные потомки викингов формируют ополчение, призванное навести
порядок в Ред-Хуке и наказать виновных средствами самосуда. Мелоун, который
уже несколько недель убеждал начальство произвести всеобъемлющую чистку в
этом районе, наконец преуспел в своих попытках под давлением обстоятельств,
более понятных трезвому рассудку, чем домыслы дублинского мечтателя,
руководство городской полицией все-таки решилось нанести сокрушительный удар
по гнезду порока. Накаленая обстановка, сложившаяся в районе в тот вечер,
только ускорило дело, и около полуночи сводные силы трех близлежащих
полицейских участков ворвались на площадь Паркер-Плейс и прилегающие к ней
улицы, арестовывая всех, кто только ни
подворачивался под руку. Когда были взломаны двери конспиративных
жилищ, из полутемных, освещаемых только чадящими канделябрами комнат наружу
хлынули неописуемые орды азиатов, среди которых попадалось немало таких, что
имели на себе митры, пестрые узорчатые халаты и другие ритуальные
параферналии, о значении которых можно было только догадываться. Большинство
улик было утрачено в суматохе, ибо арестованные умудрялись выбрасывать
какие-то предметы в узкие колодцы, о существовании которых полиция ранее и
нс подозревала и которые вели, казалось, к самому центру земли. Густой
аромат поспешно воскуренного благовония скрыл все подозрительные запахи, но
кровь кровь была повсюду, и Мелоун содрогался от отвращения всякий раз, как
взгляд его натыкался на очередной алтарь с еще дымящейся на нем жаровней.
Мелоун разрывался на части от желания попасть всюду разом, и наконец,
после того, как ему сообщили о том, что старинная церковь на Паркер-Плейс
полностью очищена от злоумышленников и что там не осталось ни одного
необследованного уголка, остановил свой выбор на полуподвальной квартире
Сейдама. Он полагал, что именно там спрятана отмычка, которая позволит ему
проникнуть в самое сердце таинственного культа, центральной фигурой которого
теперь уже без всякого сомнения являлся пожилой ученый-мистик. Поэтому
понятно то рвение, с каким он рылся в пыльных, пахнущих сыростью и могилой
комнатах, перелистывая диковинные древние книги и изучая невиданные приборы,
золотые слитки и небрежно разбросанные там и сям пузырьки, запечатанные
стеклянными пробками. Один раз он едва не споткнулся о
тощего, черного с белыми пятнами кота, который скользнул у него между
ногами, попутно опрокинув стоящую на полу склянку с какой-то темно-красной
жидкостью. Он здорово испугался, но отнюдь не от неожиданности. И по сей
день детектив толком не может сказать, что ему померещилось тогда; однако
всякий раз этот кот является ему в снах, и он снова и снова видит, как тот
поспешно уносится прочь, претерпевая на ходу чудовищные превращения. Потом
он наткнулся на эту ужасную подвальную дверь и долго искал, чем бы ее
выбить. Под руки ему попалось старинное тяжелое кресло, сиденьем которого
можно было сокрушить порядочной толщины кирпичную стену, не то что трухлявые
от времени доски двери, и он принялся за работу. Нескольких ударов оказалось
достаточно, чтобы дверь затрещала, заскрипела и, наконец, рухнула целиком но
под давлением с другой стороны! Оттуда, из зияющей черноты проема, с ревом
вырвалась струя ледяного воздуха, в которой, казалось, смешались все самые
отвратительные миазмы ада. Оттуда же, из неведомых на земле и на небесах
областей, пришла неодолимая затягивающая сила, которая сомкнула свои
щупальца вокруг парализованного ужасом детектива и потащила его вниз сквозь
дверной проем и дальше, через необъятные сумеречные пространства,
исполненные шепотов и криков и раскатов громового хохота.
Конечно, то был всего лишь сон. Так сказали врачи, и ему нечем было им
возразить. Пожалуй, для него самого было бы лучше принять все случившееся
как сон тогда старые кирпичные трущобы и смуглые лица иноземцев не повергали
бы его в такой ужас. Но сны не врезаются в память настолько, что никакая
сила на свете не может потом вытравить из памяти мрачные подземные склепы,
гигантские аркады и бесформенные тени адских создаий, что чередою проходят
мимо, сжимая в когтях полуобглоданные, но все еще живые, тела жертв,
вопиющих о пощаде или заходящихся безумным смехом. Там, внизу. дым
благовоний смешивался с запахом тлена, и в облаках этих тошнотворных
ароматов, проплывавших в ледяных воздушных струях, копошились глазастые,
похожие на амебы создания. Темные, маслянистые волны бились об ониксовую
набережную, и один раз в их мерный шум вплелись пронзительные, дребезжащие
звуки серебряных колокольчиков, приветствовавших появление обнаженной
фосфоресцирующей твари (ее нельзя было назвать женщиной), которая, идиотски
хихикая, выплыла из клубившегося над водой тумана, выбралась на берег и
взгромоздилась на стоящий неподалеку резной позолоченный пьедестал, где и
уселась на корточки, ухмыляясь и оглядываясь по сторонам.
Во все стороны от озера расходились черные, как ночь, тоннели, и могло
показаться, что в этом месте находится источник смертельной заразы, которой
в назначенный час предстоит расползтись по всему свету и затопить города и
целые нации зловоною волною поветрия, пред которым побледнеют все ужасы
чумы. Здесь веками назревал чудовищный гнойник Вселенной, и сейчас, когда
его разбередили нечестивыми ритуалами, он готовился начать пляску смерти,
цель которой состояла в том, чтобы обратить всех живущих на земле во вздутые
пористые свертки гниющей плоти и крошащихся костей, слишком ужасные даже для
могилы. Сатана правил здесь свой Вавилонский бал, и светящиеся, покрытые
пятнами разложения руки Лилит были омыты кровью невинных младенцев. Инкубы и
суккубы7 возносили хвалу Великой Матери Гекате8, им
вторило придурочнос блеянье безголовых имбецилов. Козлы плясали под
разнузданный пересвист флейт, а эгипаны9, оседлав прыгавшие,
подобно огромным лягушкам, валуны, гонялись за уродливыми фавнами.
Естественно, не обошлось и без Молоха10 и Астарты11
ибо посреди этой квинтэссенции дьяволизма границы человеческого сознания
рушились и его взору представали все ипостаси царства зла и все его
запретные измерения, когда-либо являвшиеся или прозревавшиеся на земле. Ни
созданный человеком мир, ни сама Природа не смогли бы противостоять натиску
этих порождений тьмы, освобожденных от своих сумрачных узилищ, равно как ни
крест, ни молитва не смогли бы обуздать вальпургиеву пляску ужаса,
развязанную тщеславным схолистом, подобравшим ключ к наполненному
дьявольским знанием сундуку, который ему принесла невежественная азиатская
орда.
Внезапно эту исполненую фантазмов тьму прорезал яркий луч света, и
посреди адского гвалта, поднятого богопотивными тварями, Мелоун расслышал
плеск весел. Он становился все громче, и вскоре на мутной поверхности озера
появилась лодка, на носу у которой был установлен зажженный фонарь. Она
пришвартовалась у массивного, вделанного в осклизный булыжник набережной
кольца и извергла из своих недр толпу смуглых, странной наружности людей,
тащивших на плечах тяжелый, завернутый в простыни куль. Они бросили его к
ногам обнаженной фосфоресцирующей твари, что восседала на резном золотом
пьедестале, и та довольно захихикала и похлопала по нему рукой. Затем вновь
прибывшие развернули куль и извлекли из него полуразложившийся труп
дородного старика со щетинистой бородой и всклокоченными седыми волосами,
который тут же и прислонили стоймя к пьедесталу. Фосфоресцирующая тварь
издала еще один идиотский смешок, после чего люди с лодки достали из
карманов какие-то бутыли и, окропив ноги мертвеца наполнявшей их красной
жидкостью, передали их твари. Она принялась жадно пить.
В то же самое мгновение в одном из бесконечных сводчатых тоннелей
раздались треск и тяжелое сопение раздуваемых органных мехов, и через
секунду из его темного зева вырвались низкие надтреснутые звуки нечестивой
мелодии, дьявольским образом пародирующей святые гимны. Все вокруг пришло в
движение: козлы, сатиры, эгипаны, инкубы, суккубы, лемуры, амебы, кособокие
лягушки, ревуны с собачьими мордами и просто безмолвные тени все это
кошмарное сборище образовало своего рода процессию и под предводительством
отвратительной фосфресцирующей твари, что до того, хихикая, сидела на
золотом троне, а теперь важно выступала, сжимая в руках окоченевший труп
дородного старика, направилось туда, откуда доносились холодящие душу звуки.
Участники процессии скакали и кривлялись в приступе дионисийского безумия,
им вторили танцующие в хвосте колонны странные люди с лодки. Ослепленный,
растерянный, потерявший уверенность в своем земном или каком-либо ином
существовании Мелоун автоматически сделал было несколько неуверенных шагов
вслед удалявшемуся шествию, но тут же пошатнулся и, хватая руками воздух,
повалился на мокрый холодный булыжник набережной, где и лежал, задыхаясь и
дрожа всем телом, в то время как нарастающие звуки демонического органа
постепенно поглощали издаваемые процессией визг и вой, и барабанный бой.
До его притупленного ужасом слуха доносились обрывки непристойных
песнопений и отдаленные отзвувки невнятных квакающих голосов. Пару раз он
слышал, как вся компания принималась выть и стенать в богохульственном
экстазе. Однако вскоре все эти звуки сменились мощным, изрыгаемым тысячами
глоток речитативом, в котором Мелоун узнал ужасную греческую
надпись-заклинание, что ему довелось прочесть однажды над кафедрой старой,
служащей ныне танцевальным залом церкви.
О друг и возлюбленный ночи, ты, кому по душе собачий лай (в этом месте
адское сборище испустило отвратительный вой) и льющаяся кровь (здесь
последовали душераздирающие вопли вперемешку со звуками, которым нет
названия на земле), ты, что крадешся в тени надгробий, (затем, после
глубокого свистящего выдоха) ты, что приносишь смертным ужас и взамен берешь
кровь, (далее, вслед за короткими, сдавленными воплями, исшедшими из
неисчислимого множества глоток) Горго, (и эхом повторенное) Мормо, (и затем
в исступлении эксатаза) тысячеликая луна, (и на выдохе, в сопровождении
флейт) благоволи принять наши скромные подношения!
Завершив песнопение, вся компания разразилась бурным весельем. К их
крикам примешивались страннные свистящие звуки, похожие на змеиное шипение,
и на секунду за общим гвалтом не стало слышно даже органа, который на
протяжении всей церемонии не переставал оглашать воздух своим басовитым
дребезжанием. Затем из бесчисленных глоток вырвался вопль восхищенного
изумления, и стены тоннеля затряслись от оглушительных криков, лая и блеяния
в зависимости от того, каким органом та или иная тварь выражала свой
восторг, общий смысл которых сводился к бесконечному повтору пяти жутких
слов: Лилит, о Великая Лилит! Воззри на своего Жениха! Новые вопли, шум
борьбы и из тоннеля донеслись быстрые влажные шлепки, как если бы кто-то
бежал босиком по мокрому камню. Звуки эти явственно приближались, и Мелоун
приподнялся на локте, чтобы лицом к лицу встретить это новое испытание
своему рассудку.
Окутывавший подземелье полумрак немного рассеялся, и в исходившем от
стен призрачном свечении взору Мелоуна предтал неясный силуэт бегущего по
тоннелю существа, которое по всем законам Божьего мира не могли ни бегать,
ни дышать, ни даже собственно существовать. То был полуразложившийся труп
старика, оживленный дьявольскими чарами только что завершившегося ритуала.
За ним гналась обнаженная фосфоресцирующая тварь, сошедшая с резного
пьедестала, а у нее за спиной неслись, пыхтя от усердия, смуглые люди с
лодки и вся остальная омерзительная компания. Напрягая каждый полуистлевший
мускул, мертвец начал понемногу отрываться от своих преследователей он явно
держал курс на позолоченный резкой пьедестал, очевидно, являвшийся призом в
этой жуткой гонке. Еще мгновение и он достиг своей цели, при виде чего
отвратительная толпа у него за спиной взвыла и наддала скорости. Но было уже
поздно. Ибо, собрав последние силы, труп того, кто был некогда Робертом
Сейдамом, одним прыжком одолел последние несколько метров, отделявшие его от
пьедестала и со всего размаха налетел на предмет своего вожделения. Сила
удара была столь чудовищна, что не выдержали и с треском лопнули мускулы
богомерзкого создания и его растерзанное тело бесформенной массой стекло к
подножию пьедестала, который, в свою очередь, покачнулся, наклонился и,
немного побалансировав на краю набережной, соскользнул со своего ониксового
основания в мутные воды озера, скрывавшие под собой немыслимые бездны
Тартара. В следующий момент милосердная тьма сокрыла от взора Мелоуна
окружавший его кошмар, и он без чувств повалился на землю посреди ужасающего
грохота, с которым, как ему показалось, обрушилось на него подземное царство
тьмы.
7
Рассказ ничего не подозревавшего о смерти Сейдама детектива о том, что
ему довелось пережить в адском подземельи, странным образом подтверждается
несколькими весьма красноречивыми уликами и совпадениями, выявленными в ходе
расследования однако это еще не является основанием для того, чтобы
принимать его всерьез. Во время облавы без всякой видимой причины обрушились
три старых, изъеденных временем и плесенью дома на Паркер-Плейс, погребя под
собой половину полицейских и большую часть задержанных, причем за редким
исключением и те и другие были убиты на месте. Спастись удалось лишь тем,
кто в тот момент находился подвалах цокольных этажах. В числе счастливчиков
оказался и Мелоун, которого обнаружили в состоянии глубокого обморока на
берегу черного озера, раскинувшегося глубоко под домом Роберта Сейдама, чье
обезображенное тело, представлявшее из себя равномерную массу гниющей плоти
и перемолотых костей и идентифицированное лишь по пломбам и коронкам на
верхней челюсти, лежало в двух шагах от бесчувственного детектива. Дело
представлялось властям совершенно ясным: подземелье было соединено с
побережьем узким каналом, по которому остановившие лайнер смуглые
псевдотаможенники и доставили Сейдама домой. Их, кстати, так никогда и не
нашли во всяком случае, среди трупов, извлеченных из-под обломков, не
нашлось никого, кто хотя бы отдаленно подходил под описание, предоставленное
корабельным врачом, до сих пор не разделяющим уверенность полиции в столь
простой природе этого таинственного дела.
Очевидно, Сейдам возглавлял обширную организацию контрабандистов, так
как ведущий к его дому канал был лишь частью разветвленной сети подземных
каналов и тоннелей, опутывавшей всю округу. Один из таких тоннелей соединял
его дом с огромным пустым пространством под старой церковью, куда из
последней можно было попасть лишь через узкий потайной проход, имевшийся в
северной стене здания. В этом подземельи были обнаружены весьма необычные и
страшные вещи, в том числе расстроенный орган, установленный посреди
просторной молельни с длинными рядами скамеек и отталкивающего вида алтарем.
Стены молельни были испещрены темными отверстиями, ведущими к невероятно
узким и тесным камерам, в семнадцати из которых были обнаружены скованные по
рукам и ногам узники, пребывавшие в состоянии тихого и абсолютно
неизлечимого умопомешательства. Страшно сказать, но среди них оказались
четыре женщины с новорожденными младенцами на руках, и младенцы эти мало
напоминали сынов человеческих. Все они умерли вскоре после того, как их
вынесли на свет, и полицейские врачи сошлись во мнении, что это был для них
самый лучший исход. Однако, ни у кого из осматривавших этих странных
выродков специалистов не вспыл в памяти мрачный вопрос старика Дельрио: An
sint unquam daemones incubi et succubae, et an ex tali congressu proles
enascia quea? Ни у одного, кроме Мелоуна.
Прежде чем подземные каналы были засыпаны, их осушили и тщательно
обследовали дно. В результате было обнаружено огромное количество костных
обломков различной величины. После того всем стало ясно, что именно отсюда
исходила зловещая эпидемия киднэпинга, что в последнее время будоражила весь
город. Однако из оставшихся в живых задержанных только двоих удалось
притянуть к ответу, да и то они отделались всего лишь тюремным заключением,
ибо прямых доказательств их участия в кошмарных убийствах так и не было
найдено. Что же касается позолоченного резного пьедестала, который, по
словам Мелоуна, представлял из себя предмет первостепенной важности для
членов мерзкой секты убийц, то все поиски его оказались безрезультатными.
Возможно, конечно, что он угодил в бездонную впадину, что находилась
непосредственно под домом Сейдама и была слишком глубока для осушения. В
конце концов жерло ее окружили стеной и сверху залили бетоном, чтобы она не
мешала закладке фундаментов новых домов, но Мелоун так и не смог заставить
себя забыть о ее страшном содержимом. Удовлетворенные успешным свершением
операции по разгрому опасной банды религиозных маньяков и контрабандистов,
полицейские чиновники передали тех курдов, что оказались непричастными к ее
преступным деяниям, федеральным властям. Последние тут же депортировали из
страны нежелательных азиатов, попутно установив, что они и в самом деле
являются йезидами-дьяволопоклонниками. Паровой сухогруз и его смуглый экипаж
так и остались зловещей загадкой для всех, хотя не боящиеся ни Бога, ни
черта полицейские и утверждают во весь голос, что в любой момент готовы
оказать самый достойный прием этой своре контрабандистов и бутлегеров, стоит
им появиться
вместе во своим кораблем в здешних водах. На все эти хвастливые
утверждения Мелун лишь печально покачивал головой, удивляясь про себя
безнадежной ограниченности блюстителей закона, которая не позволяет им
обратить внимание как на тысячи лежащих перед самым их носом необеяснимым
улик, так и на темную природу этого дела в целом; в равной степени сетует он
и на газеты, помещающие на своих страницах лишь отдельные сенсационнные
подробности ред-хукского кошмара и в тоже время принимающие за
незаслуживающую публичного освещения секту маньяков-садистов то, что
является манифестацией вселенского ужаса на Земле. Однако ему не остается
ничего другого, как мирно сидеть в Чепаекте, залечивая расшатанную нервную
систему и моля Бога о том, чтобы все пережитое им за последние месяцы
перешло из сферы реальной жизни в область причудливого, невероятного
вымысла.
Роберт Сейдам покоится рядом со своей невестой на Гринвудском кладбище.
Его омерзительные останки зарыли в землю без обычной в таких случаях
церемонии, а многочисленные родственники молодоженов смогли облегченно
вздохнуть лишь посло того, как ужасное происшествие поросло наконец быльем.
Соучастие пожилого ученого в кошмарных редхукских убийствах так н не было
доказано юридически, поскольку смерть помогла ему избежать дознания,
которому, в противном случае, он бы неминуемо подвергся. Даже обстоятельства
его смерти не получили широкой огласки, а потому у клана Сейдамов есть все
основания надеяться, что последующие поколения запомнят его лишь как тихого
затворника, питавшего безобидную страсть к изучению магии и фольклора.
Что же до Зед-Хука, то он ничуть не изменился. Сейдам пришел и ушел так
же мимолетен был сопровождавший его ужас. Но зловещее дыхание тьмы и
разложения по-прежнему овевает эти скопища старых кирпичных домов, а стайки
молодых подонков продолжают сновать по своим неведомым делам под окнами, в
которых время от времени мелькают странные огни и перекошенные лица.
Переживший века ужас неистребим, как тысячеголовая гидра, а сопровождающие
его культы берут свои истоки в святотатственных безднах, что будут поглубже
демокритова колодца. Дух Зверя вездесущ и всемогущ, а потому горланящие и
сыплющие ругательствами процессии молодых людей с невидящими глазами и
отмеченными оспой лицами будут продолжать появляться в Ред-Хуке, который
является для них некой перевалочной базой, где они ненадолго останавливаются
на пути из одной неведомой бездны в другую на пути, куда их толкают
бездушные биологические законы, которые они сами вряд ли понимают. Как и
прежде, сегодня в Ред-Хук прибывает больше людей, чем возвращается обратно,
и среди местных жителей уже поползли слухи о новых подземных каналах,
прорытых контрабандистами и ведущих к тайным центрам торговли спиртным и
другими, гораздо более предосудительными вещами.
В старой церкви, что ранее использовалась как танцевальный зал только
по средам, теперь каждую ночь устраиваются весьма странные увеселения, а
редкие прохожие не раз видели в подвальных окнах искаженные ужасом и
страданием лица. А совсем недавно один полицейский ни с того ни с сего
заявил, что засыпанное подземное озеро, то самое, с зацементированным жерлом
глубоководной впадины, было разрыто опять но кем и с какой целью, он не мог
даже предположить.
Кто мы такие, чтобы противостоять Злу, появившемуся на Земле во
времена, когда не существовало еще ни человеческой истории, ни самого
человечества? Чтобы умилостивить это Зло, наши обезьяноподобные азиатские
предки совершали ритуалы, которые и сейчас, подобно раковой опухоли,
пожирают все новые и новые кварталы древних кирпичных домов.
Мелоуновскис страхи отнюдь не лишены оснований всего лишь два дня тому
назад патрулировавший по Ред-Хуку полицейский услыхал, как в одной темной
подворотне смуглая узкоглазая старуха учила крохотную девочку какому-то
малопонятному заклинанию. Заинтересовавший происходящим, он остановился и
напряг слух. И вот что он услышал: О друг и возлюбленный ночи, ты, кому по
душе собачий лай и льющаяся кровь, ты, что крадешься в тени надгробий, ты,
что приносишь смертным ужас и взамен берешь кровь, Горго, Мормо, тысячеликая
луна, благоволи принять наши скромные подношения!
Перевод И. Богданова
1. См. Эдгар По, "Человек толпы". [вернуться]
2. Обри Бердслей (1872-98) - англ. рисовальщик. Отличительными чертами
его графики являлись болезненная хрупкость линий и замысловатая игра
силуэтов (илл. к "Саломее" О.Уайльда). [вернуться]
3. Гюстав Доре (1832-1883) - выдающийся французский график,
прославившийся своими иллюстрациями к Библии и "Дон Кихоту" Сервантеса.
[вернуться]
4. Каббала - мистическое течение в иудаизме; воспринимало Библию как
особый мир символов. Так называемая практическая Каббала (каббалистика)
основана на вере в то, что при помощи специальных ритуалов и молитв человек
может активно вмешиваться в божественно-космический процесс. [вернуться]
5. Йезиды - наименование части курдов, исповедующих синкретическую
религию, которая сочетает элементы язычества, древних индоиранских
верований, иудаизма, несторианства и ислама. [вернуться]
6. Эль. Элохим. Сотер. Эммануэль. Саваоф. Агла. Тетраграмматон. Агирос.
Отеос. Ишхирос. Атанатос. Иегова. Ва. Адонаи. Шаддай. Гомоузион. Мессия.
Эшхерехейе. [вернуться]
7. Инкубы и суккубы - в средневековых народных верованиях - злые
духи-соблазнители. Инкуб - демон мужского рода, суккуб - женского.
[вернуться]
8. Геката - в греч. мифологии покровительница ночной нечисти и
колдовства. [вернуться]
9. Эгипаны (греч.) и фавны (рим.) - в античной мифологии боги природы,
полей и лесов. Обычно изображались с козлиными рогами, копытами и бородой.
[вернуться]
10. Молох - в библейской мифологии божество, для умилостивления
которого сжигали малолетних детей. [вернуться]
11. Астарта - в древнефиникийской мифологии богиня плодородия,
материнства и любви; олицетворение планеты Венеры. [вернуться]
Last-modified: Thu, 12 Dec 2002 09:23:45 GMT