Брэм Стокер. Вампир Глава первая ДНЕВНИК ДЖОНАТАНА ХАРКЕРА (Записано стенографически) 3 мая. Выехал из Мюнхена 1 мая в 8 часов 35 минут вечера и прибыл в Вену рано утром на следующий день; должен был приехать в 6 часов 46 минут, но поезд опоздал на час. Будапешт, кажется, удивительно красивый город; по крайней мере, такое впечатление произвело на меня то, что я мельком видел из окна вагона, и небольшая прогулка по улицам. Я боялся отдаляться от вокзала. У меня было такое чувство, точно мы покинули запад и оказались на востоке, а самый западный из велико­лепных мостов через Дунай, который достигает здесь громадной ширины и глубины, напомнил мне о том, что мы находимся недалеко от Турции. Выехали мы своевре­менно и прибыли в Клаузенберг после полуночи. Я оста­новился на ночь в гостинице "Руаяль". К обеду или, вернее, к ужину подали цыпленка, приготовленного ка­ким-- то оригинальным способом с красным перцем -- прекрасное оригинальное блюдо, но сильно возбуждаю­щее жажду. (Примечание: надо взять рецепт для Мины.) Я пришел к заключению, что, как ни скудны мои по­знания в немецком языке, все же они оказали мне боль­шую услугу. Право, не знаю, как бы я обошелся без них. Во время моего последнего пребывания в Лондоне я воспользовался свободным временем, чтобы посетить Британский музей, где рылся в книгах и атласах книж­ного отдела Трансильвании; мне казалось, что впослед­ствии, при моем сношении с магнатами этой страны, вся­кая мелочь может пригодиться. Я выяснил, что интересо­вавшая меня область лежит на крайнем востоке страны, как раз на границах трех областей: Трансильвании, Молдавии и Буковины, посреди Карпатских гор; я убе­дился, что это одна из самых диких и малоизвестных частей Европы и никакие географические карты и другие источники не могли мне помочь определить местополо­жение "Замка Дракулы", так как до сих пор нет подроб­ной географической карты этой области. Но все же мне удалось узнать, что почтовый город Быстриц -- упомя­нутый графом Дракулой -- существует на самом деле. Здесь я внесу кое-- какие примечания, дабы впоследствии, когда буду рассказывать Мине о своем путешествии и пребывании в этих краях, восстановить в памяти все виденное мною. Трансильвания населена четырьмя раз­личными народностями: саксонцами -- на севере, вала­хами -- на юге, мадьярами -- на западе и секлерами -- на востоке и северо-- востоке. Я нахожусь среди послед­них. Они утверждают, что происходят от Аттилы и гун­нов. Возможно, что так оно и есть поскольку в XI веке, когда мадьяры завоевали страну, она была сплошь за­селена гуннами. Я где-- то вычитал, что в недрах Карпатских гор за­родились суеверные предания и легенды всего мира, как будто в них находится центр водоворота фантазии; если это так на самом деле, то мое пребывание здесь обещает быть очень интересным. (Примечание: надо спросить об этом у графа.) Я плохо спал, хотя кровать моя была довольно удобна; мне снились какие-- то страшные сны. Какая-- то собака всю ночь завывала под моим окном, что может быть и повлияло на эти сны, а может быть, "паприка" всему виною, так как, хотя я выпил весь графин воды, все же не мог утолить жажды. Под утро я, по-- видимому, крепко заснул, так как, чтобы добудиться меня, при­шлось с полчаса неистово стучать в дверь. К завтраку подали опять "паприку", затем особую похлебку из куку­рузной муки, так называемую мамалыгу, и яйцеобраз­ные питательные плоды -- Демьянку, начиненные мел­ко нарубленным мясом -- превосходное блюдо; называ­ется оно "имплетата". (Примечание: необходимо раздобыть этот рецепт тоже.) Мне пришлось поторопиться с завтраком, так как поезд отходил за несколько минут до 8-- ми; вернее, он должен был отойти в это время, но когда я, примчав­шись на станцию в 7 часов 30 минут, сел в вагон, выяс­нилось, что ранее половины девятого поезд и не подумал трогаться. Мне кажется, чем дальше к Востоку, тем менее точны поезда. Что же делается в таком случае в Китае? Воображаю... В продолжение всего следующего дня мы любовались мелькавшими перед нами картинами, полными разнооб­разной красоты. Мимо проносились то маленькие города или замки на вершинах крутых холмов, похожие на те, которые встречаются на гравюрах в старинных книгах Св. Писания; то бурные потоки и реки, окаймленные бе­лыми каменными берегами. На каждой станции толпи­лась масса людей в разнообразнейших нарядах. К вечеру мы добрались, наконец, до Быстрица, ока­завшегося очень интересным старинным уголком. Граф Дракула в своих письмах рекомендовал мне гостиницу "Золотая Корона", которая оказалась, к мое­му большому восторгу, выдержанной в старинном стиле; моим самым пламенным желанием было видеть все то, что могло бы дать мне верное представление о стране. По-- видимому, меня здесь ожидали, так как в дверях мне встретилась веселая на вид, пожилая женщина, одетая в обычный национальный крестьянский костюм: в белую юбку с двойным длинным передником из цвет­ной шерстяной материи. Когда я подошел, она поклони­лась и спросила: "Господин англичанин?" "Да, -- отве­тил я, -- Джонатан Харкер". Она улыбнулась и что-- то сказала человеку в жилете, стоявшему за ней тоже в дверях; он вышел и сейчас же вернулся с письмом в ру­ках, которое передал мне. Вот оно: "Мой друг, приветствую Вас в Карпатах! С нетерпе­нием ожидаю Вас. Спите спокойно в эту ночь. Завтра в 3 часа дилижанс отправится в Буковину; одно место оставлено для Вас. В ущелье Борго Вас будет ожидать коляска, которая и доставит Вас в замок. Я надеюсь, что Вы благополучно приехали из Лон­дона и что Вам доставит удовольствие пребывание в нашей великолепной стране. Ваш друг, Дракула". 4 мая. Хозяин гостиницы, должно быть, получил письмо от графа с поручением оставить для меня место в дили­жансе; но на мои расспросы он долгое время ничего не отвечал и делал вид, что не понимает моего немецкого языка. Это не могло быть правдой, так как раньше он прекрасно понимал его; по крайней мере, в свое время на мои вопросы он отвечал. Хозяин и его жена погляды­вали друг на друга и на меня с каким-- то страхом. Нако­нец, он пробормотал, что деньги были посланы в письме и что больше он ничего не знает. Когда я спросил, знает ли он графа Дракулу и не может ли что-- нибудь расска­зать о замке, то он и его жена перекрестились и, ска­зав что они ровно ничего не знают, просто-- напросто отказались от дальнейших разговоров. Вскоре мне при­шлось отправиться в путь, а я так и не сумел никого расспросить. Все это было очень таинственно и отнюдь не действовало на меня ободряюще. Перед самым отъез­дом ко мне вошла жена хозяина -- пожилая дама -- и нервно спросила: "Вам непременно нужно ехать, о молодой господин? Вам это необходимо?" Она была в таком возбуждении, что, по-- видимому, забыла и тот маленький запас немецких слов, который знала, и при­мешивала к немецкой речи другой язык, которого я со­вершенно не знал. Я мог следить за смыслом ее речи только благодаря тому, что задавал много вопросов. Когда я сказал, что должен сейчас же ехать, что меня призывает туда важное дело -- она меня опять спро­сила: "Знаете ли вы, что за день сегодня?" Я ответил, что сегодня 4 мая; она покачала головой и сказала опять: "О, да. Я это знаю, я это знаю. Но знаете ли вы, что за день сегодня?" Видя, что я понятия не имею, в чем дело, она продолжала: "Сегодня канун Святого Георгия. Разве вы не знаете, что сегодня ночью, лишь только пробьет полночь, нечистая сила будет властвовать на земле? А имеете ли вы представление о том, куда вы едете и что вас там ожидает?" Она сильно сокрушалась, и как я ни старался ее утешить, все было безуспешно. В заклю­чение она упала передо мной на колени и начала умо­лять не ехать туда; или, по крайней мере, переждать день-- два. Все это было в достаточной мере смешно, да к тому же я неважно себя чувствовал; тем не менее меня призывали важные дела, и я не мог допустить, чтобы на мой отъезд влияли какие-- то бредни. Поэтому я поднял ее с колен и как можно строже сказал, что благодарю за предостережение, но должен ехать. Тогда она встала и, вытерев глаза, сняла со своей шеи крест и предложила мне надеть его. Я не знал, как поступить, так как, будучи членом англиканской церкви, с детства привык смотреть на такие вещи как на своего рода идо­лопоклонство, но я боялся, чтобы мой отказ не показался оскорбительным для пожилой дамы, которая была столь благожелательно настроена ко мне, и колебался, не зная, как поступить. Заметив мою нерешительность, она просто надела мне крест на шею, сказал: "Во имя вашей матери". Вношу это в дневник в ожидании кареты, которая, конечно, запаздывает; а крест так и остался у меня на шее. Не знаю, страх ли пожилой дамы или те многочисленные рассказы о привидениях, которые гос­подствуют в этой местности, или сам крест тому ви­ною -- не знаю, но я не чувствую себя так свободно, как всегда. Если этой книге суждено увидеть Мину раньше меня, то пусть она передаст ей мой последний привет. Вот и карета. 5 мая. В замке Серое утро сменилось ярким солнцем, высоко стоящим над горизонтом, который кажется зубчатым. Я не знаю, деревья или холмы придают ему такую форму -- все так далеко, что большие и маленькие предметы сли­ваются. Не хочется спать, а так как меня не позовут, пока я сам не проснусь, то я буду писать, пока не засну. Здесь происходит масса странных явлений, которые нужно отметить, но чтобы читатель не вообразил, что я опять слишком хорошо пообедал и поэтому галлюцинирую из-- за тяжести в желудке, я подробно опишу свой обед. Мне подали блюдо, которое здесь называется разбой­ничьим жарким: куски мяса и сала с луком, приправ­ленные паприкой, -- все это жарится прямо на угольях, так же как в Лондоне кошачье мясо. Вино подали "Зо­лотой медок", странно щиплющее язык, но в общем не неприятное на вкус; я выпил всего только пару бокалов этого напитка и больше ничего. Когда я сел в карету, то кучер еще не занял своего места, и я видел, как он бе­седовал с хозяйкой. Они наверное говорили обо мне, так как то и дело поглядывали в мою сторону; несколько соседей, сидевших на скамьях около дверей, подошли к ним, прислушались к беседе и тоже посмотрели на меня, причем большинство с чувством сострадания. Я мог расслышать массу слов, которые они часто повто­ряли, -- странные разнообразные слова, должно быть, на разных наречиях, так как в толпе были люди раз­личных национальностей; я незаметно вытащил из сумки свой многоязычный словарь и начал отыскивать слова. Нельзя сказать, чтобы найденные слова звучали осо­бенно ободряюще; вот значение большинства из них: "ordog" -- дьявол, "pokol" -- ад, "stregoica" -- ведьма, "vrolok" и "vikoslak" -- значение обоих слов одно и то же, но одно по-- словацки, а другое по-- сербски, обо­значает что-- то среднее между оборотнем и вампиром. (Примечание: я должен подробно узнать у графа об этих суевериях.) Когда мы двинулись в путь, то вся толпа высыпала к дверям гостиницы и все осенили себя крестным зна­мением, причем два пальца были направлены в мою сторону. С большими трудностями я добился от одного из моих спутников объяснения, что все это значит; сначала он не хотел мне отвечать, но узнав, что я англи­чанин, объяснил, что это служит как бы талисманом и защитой от дурного глаза. Такое поведение мне не особенно понравилось, так как я ехал в незнакомое место, чтобы встретиться с незнакомым человеком; но, говоря правду, каждый из них был до того искренен, до того чистосердечно огорчен и высказывал мне столько симпатии, что я невольно был тронут. Покрыв широким холстом сидение, наш кучер ударил своим длинным би­чом по четырем маленьким лошадкам, которые дружно стронули омнибус с места и -- наше путешествие на­чалось. Вскоре я совершенно позабыл о страхе перед приви­дениями, невольно залюбовавшись красотой природы. Перед нами расстилалась зеленая, покрытая лесами и дубравами местность; то здесь, то там вздымались круп­ные холмы, увенчанные группами деревьев или же фер­мами, белые остроконечные края крыш которых были видны с дороги. Везде по дороге встречались в изо­билии всевозможные фруктовые деревья в цвету -- груши, яблони, сливы, вишни, и проезжая мимо, я ясно видел, как трава под фруктовыми деревьями была сплошь усеяна опавшими лепестками. Посреди этих зеленых холмов пробегала дорога, то изгибаясь и кружась, то свободно и широко вновь по­являясь у опушки сосновых лесов. Дорога была неров­ная, но тем не менее мы неслись по ней с невероятной, прямо феерической скоростью. Тогда я не понимал при­чины этой быстроты; по-- видимому, кучеру был отдан приказ не терять времени и поспеть в определенный час в ущелье Борго. За зелеными волнистыми холмами воз­вышались цени Карпатских гор, покрытые могучими ле­сами. Они возвышались по обе стороны ущелья Борго, ярко озаренные заходящим солнцем, отливая всеми цветами радуги: темно-- голубым и пурпурным цветом сияли вершины, зеленым и коричневым -- трава на ска­лах; а бесконечно тянувшаяся перспектива зубчатых скал и заостренных утесов предстала перед нашими взорами, покрытая величественными снежными верши­нами ослепительно белого цвета. Мы продолжали наше бесконечное путешествие, а солнце за нашей спиной спускалось все ниже и ниже, и вечерние тени начали расстилаться вокруг. Местами холмы были до того круты, что, несмотря на все старания кучера, лошади могли двигаться только шагом. Я хотел, как это принято у нас дома, сойти и помочь лошадям, но кучер и слышать об этом не хотел. "Нет, нет, -- говорил он, -- вы не должны здесь ходить, тут бродят слишком свирепые собаки и затем, -- доба­вил он, по-- видимому шутки ради, так как обернулся к остальным пассажирам, рассчитывая на ободряющую улыбку, -- вам и так придется достаточно подождать, прежде чем удастся уснуть". Он только раз остановился, и то лишь затем, чтобы зажечь фонари. Когда начало темнеть, пассажиры заволновались и один за другим стали обращаться к кучеру с просьбою ехать быстрее. Ударом своего длинного бича и дикими криками кучер заставил лошадей положительно лететь. Затем сквозь темноту я увидел над нами какой-- то серый свет -- как будто расщелина в холмах. Волнение среди пассажиров все увеличивалось; наша шаткая коляска подскакивала на своих больших кожаных рессорах и раскачивалась во все стороны, как лодка в бурном море. Мне пришлось крепко держаться. Затем дорога выров­нялась, и мы понеслись по ней. Потом горы приблизи­лись к нам совершенно вплотную, и мы наконец въехали в ущелье Борго. Все пассажиры один за другим приня­лись наделять меня подарками; они давали их с такой настойчивостью, что я положительно был лишен воз­можности отказаться; каждый при этом искрение верил, что подарки избавят меня от дурного глаза, каждый из них меня еще благословлял и крестил, точно так же, как на дворе гостиницы в Быстрице. Затем, когда мы помчались дальше, кучер наклонился вперед, а пасса­жиры, нагнувшись по обе стороны коляски, нетерпе­ливо вперили взоры в окружающую мглу. Ясно было, что впереди случилось или ожидалось что-- то необыкновен­ное, хотя, сколько я ни расспрашивал пассажиров, никто не давал мне ни малейшего объяснения. Это состояние всеобщего волнения продолжалось еще некоторое вре­мя, пока наконец мы не увидели впереди выезд из ущелья. Было темно, надвигающиеся тучи и душный воздух предвещали грозу. Я внимательно всматривался в дорогу в ожидании экипажа, который повезет меня к графу. Каждую минуту я надеялся увидеть свет фонарей во мраке; но всюду было темно. Лишь в лучах фонарей омнибуса виднелся пар от наших загнанных лошадей, поднимавшийся облаком. Теперь мы ясно могли рас­смотреть расстилающуюся перед нами белую песчаную дорогу, но на всем ее протяжении даже и намека не было на какой-- нибудь экипаж. Пассажиры вновь спо­койно уселись с явным выражением радости, точно в насмешку над моим разочарованием. Я задумался над тем, что предпринять, когда кучер, посмотрев на часы, сказал что-- то другим, чего я, к сожалению, не смог по­нять, так как это было сказано очень тихо. Кажется он, сказал: "Часом раньше". Затем он повернулся ко мне и сказал на отвратительном немецком языке, еще хуже моего: "Нет никакой кареты. По-- видимому, Госпо­дина не ожидают. Лучше пусть он поедет сейчас с нами в Буковину, а завтра возвратится обратно, или же на следующий день -- даже лучше на следующий день". Пока он говорил, лошади начали ржать, фыркать и дико рыть землю, так что кучеру пришлось их сдерживать, напрягая всю силу. Вдруг, среди хора визгов и воплей пассажиров, осе­нявших себя крестным знамением, позади нас показа­лась запряженная четверкой лошадей коляска, которая, догнав наш омнибус остановилась. Когда лучи фонарей упали на нее, я увидел великолепных породистых воро­ных лошадей. На козлах сидел человек с длинной чер­ной бородой, в широкой черной шляпе, которая скры­вала его лицо. Я смог разглядеть блеск очень больших глаз, казавшихся красными при свете фонарей, когда он повернулся к нам. Он обратился к кучеру: "Ты что-- то рано сегодня приехал, друг мой". Возница, заикаясь, ответил: -- Господин англичанин очень торопил, -- на что незнакомец возразил: "Потому-- то ты, вероятно, и посоветовал ему ехать в Буковину! Меня не обманешь, друг мой; я слишком много знаю, да и лошади у меня быстрые". При этом он улыбнулся, и луч фонаря осветил его холодный, жесто­кий рот, ярко-- красные губы и острые зубы, белые, как слоновая кость. Один из моих спутников шепотом про­чел своему соседу строфу из Леоноры Бургера: "Так, как быстро скачет смерть". Незнакомец, очевидно, расслышал эти слова, посколь­ку взглянул на говорившего с торжествующей улыбкой. Пассажир отвернулся, осеняя себя крестным знаме­нием. "Подай мне багаж господина", -- сказал незнако­мец, и с необычайной быстротою мои вещи были вынуты из дилижанса и переложены в коляску. Затем я вышел, но так как коляска была закрыта, кучер помог мне взобраться, подхватив меня под локоть стальною ру­кою, -- по-- видимому, сила у него была необычайная. Молча дернул он вожжами, лошади повернули, и мы по­неслись во мраке ущелья. Когда я оглянулся, то заме­тил при свете фонарей лошадей дилижанса, а оглянув­шись вторично, увидел, как мои прежние спутники пере­крестились, затем кучер щелкнул бичом, окликнул своих лошадей, и они помчались дорогой в Буковину. Как только они канули во мрак, меня охватило чувство оди­ночества и странный озноб; но на плечи сейчас же был накинут плащ, колени укрыты толстым шерстяным одея­лом, и кучер обратился ко мне на прекрасном немец­ком языке: -- Ночь холодна, сударь, а господин мой, граф, про­сил окружить вас вниманием. Под сидением приготов­лена для вас фляжка сливянки -- нашей национальной водки; если захотите, то легко ее достанете. Я не коснулся ее, но приятно было сознавать, что она под рукой. Я чувствовал себя немного странно, но не ощущал никакого страха и не сомневаюсь, что, имея возможность выбирать, без сомнения предпочел бы оста­новку этому ночному путешествию по неведомым доро­гам. Коляска повернула на какую-- то извилистую жест­кую дорогу, тянувшуюся довольно долго, потом мы круто повернули и попали опять на прямую дорогу. Мне казалось, что мы попросту кружимся на одном месте; желая проверить свое впечатление, я отметил в уме определенную точку и убедился, что это так. Мне очень хотелось спросить кучера, что это значит, но я положительно боялся так поступить, ибо в моем поло­жении протест ни к чему не привел бы, раз это делалось умышленно. Некоторое время спустя мне захотелось узнать, который теперь час, я чиркнул серной спичкой и при свете ее взглянул на часы; была полночь без не­скольких минут; это неприятно подействовало на меня. Я ждал чего-- то с болезненной нерешительностью. Вдруг где-- то вдали на ферме завыла собака -- длин­ный тягучий жалобный вой, наполненный страхом. Ей ответила другая собака, затем третья, четвертая -- на­конец эти звуки слились в дикое бешеное завывание, исходившее, казалось, из каждой точки окрестности. При первых звуках волнение лошадей достигло чрезвы­чайных размеров, и кончилось тем, что они начали ста­новиться на дыбы, но кучер ласково заговорил с ними, и они успокоились, хотя и продолжали дрожать, тря­сясь от какого-- то непонятного мне испуга. Потом далеко за горами, по обе стороны от нас, снова раздался еще более громкий и пронзительный вой, -- на этот раз уже вой волков, который повлиял одинаково как на меня, так и на лошадей: мне захотелось выпрыгнуть из коляски и удрать, а лошади опять взвились на дыбы и сейчас же рванулись вперед, так что кучеру пришлось употребить всю свою громадную силу, чтобы сдержать их. Через несколько минут, однако, мое ухо привыкло к вою, и лошади успокоились настолько, что кучер смог сойти и стать перед ними. Он их ласкал, успокаивал и шептал что-- то на ухо, т. е. употреблял все приемы, которые как я и слышал, пускаются в ход укротителями лошадей, причем успех был необычайный, и лошади опять стали смирными, хотя и продолжали дрожать. Кучер снова уселся на козлы и, взяв вожжи, тронулся в путь крупной рысью. Наконец, оставив ущелье, он внезапно свернул на узкую темную дорогу, которая резко уходила вправо. Вскоре мы оказались окруженными деревьями, которые местами образовывали свод, так что мы проезжали как бы сквозь туннель; а потом опять перед нами с двух сто­рон открылись мрачные утесы. Хотя мы были под их за­щитой, но все же слышали завывание ветра, который со стоном и свистом проносился по утесам, ломая ветви деревьев. Становилось все холоднее и холоднее, и нако­нец пошел сильный снег, который вскоре покрыл и нас и все окружающее белой пеленой. Резкий ветер доно­сил до нас лай собак, который, однако, становился все слабее по мере нашего удаления. Зато вой волков разда­вался все ближе и ближе, и казалось, что мы были окру­жены ими со всех сторон. Мне стало невероятно страш­но, и лошади разделяли мой испуг, но кучер не выказы­вал ни малейшей тревоги. Он продолжал свой путь, поворачивая голову то налево, то направо, что меня очень удивило, так как я не мог ничего различить во мраке. Вдруг слева показался слабый мерцающий огонек. Кучер моментально заметил его; он сейчас же сдержал лошадей и, спрыгнув на землю, исчез во мраке. Я не знал, что делать, тем более, что вой волков почему-- то ослабевал, но пока я недоумевал, кучер неожиданно вернулся и, ни слова не говоря, уселся на место, и наше путешествие продолжалось. Мне кажется, что дальней­шие события я видел во сне, так как этот эпизод беспре­рывно повторялся, и теперь, оглядываясь мысленно назад, я думаю, что это было больше похоже на ужасный ночной кошмар, чем на действительность. Как-- то раз огонек показался так близко от дороги, что, несмотря на полный мрак, окружающий нас, я мог совершенно ясно различить все движения кучера. Он быстро напра­вился к месту появления голубого огонька и стал делать движения, точно горстями собирал огонь и укладывал его на камни, образуя этим как бы преграду; странно было только то, что вокруг этого пламени не было ни­какого освещения -- по-- видимому, огонек был очень слабый. При этом произошел странный оптический об­ман: когда кучер стоял между мною и огоньком, он не заслонял собою этого пламени, и я продолжал видеть это мрачное мерцание как бы сквозь тело кучера. Это явление поразило меня, но поскольку все продолжалось лишь мгновение, я решил, что это обман зрения, уто­мленного напряжением глаз в абсолютной тьме. Потом на время мерцание синего пламени прекратилось, и мы поспешно двигались вперед во мрак, под удручающий аккомпанемент воя волков, которые окружали нас со всех сторон. Наконец, при последнем появлении мерцающего огонька, кучер отошел очень далеко, и в его отсутствие лошади начали дрожать сильнее прежнего, все время фыркая и трясясь от страха. Я никак не мог понять причины, так как вой волков совсем прекратился; но в тот же момент я при свете луны, показавшейся сквозь темные облака, увидел вокруг нас кольцо волков с белыми зубами, с высунутыми красными языками, длинными мускулистыми ногами, покрытыми грубой шерстью. Они были во сто раз страшнее теперь, в охва­тившем их ужасном молчании, даже страшнее, чем тогда, когда выли. Что касается меня, то я от страха не мог двинуть ни рукой, ни ногой и потерял голос. Всю силу такого страха человек может понять, только очу­тившись лицом к лицу с таким ужасом. Вдруг волки снова пронзительно завыли, как будто лунный свет производил на них какое-- то особенное дей­ствие. Лошади подскакивали и брыкались, но живое кольцо ужаса окружало их со всех сторон и поневоле заставляло оставаться в центре его. Я окликнул кучера; мне казалось, что единственным спасением для нас было бы прорваться сквозь кольцо с его помощью. Я кричал и стучал, надеясь этим шумом напугать волков и дать ему таким образом возможность добраться до нас. Откуда он вдруг появился -- я не знаю, но я услышал его голос, который прозвучал повелительным приказом, и посмотрев перед собою, я увидел его на дороге. Он про­тянул свои длинные руки, как бы отстраняя неосязаемое препятствие, и волки начали медленно отступать, но тут большое облако заволокло лик луны, и мы опять очутились во мраке. Когда луна выглянула снова, я увидел кучера, взби­равшегося на сиденье; а волков и след простыл. Все это было так странно и необычайно, что я почувствовал безумный страх и боялся говорить и двигаться. Время тянулось бесконечно. Дальнейшее путешествие мы про­должали уже в совершенной тьме, так как проносив­шиеся облака совсем скрывали луну. Мы продолжали подниматься в гору, только изредка периодически спу­скались, но потом опять все время поднимались. Я не помню, сколько времени это продолжалось... Вдруг я почувствовал, что мы остановились. Мы были на дворе обширного, развалившегося замка, высокие окна которого были темны и мрачны, а обломанные зуб­чатые стены при свете луны вытянулись в зигзагообраз­ную линию. Глава вторая Я, должно быть, задремал, иначе наверное заметил бы приближение к такому замечательному месту. Во мраке двор казался обширным, но, может быть, он, как и некоторые темные дорожки, ведущие от него к большим круглым аркам, казался большим, чем был на самом деле. Я до сих пор еще не видел его при дневном свете. Когда коляска остановилась, кучер соскочил с козел и протянул мне руку, чтобы помочь сойти. Тут я опять невольно обратил внимание на его необыкновенную силу. Его рука казалась стальными клещами, которыми при желании он мог раздавить мою ладонь. Затем он положил мои пожитки возле меня на выложенную мас­сивными камнями площадку, на которую выходила гро­мадная старая дверь, обитая большими железными гвоздями. Даже при тусклом освещении я заметил, что камни были стерты от времени и непогоды. Пока я стоял, кучер опять взобрался на козлы, тронул вожжами, ло­шади дернули и скрылись вместе с экипажем под одним из темных сводов. Я остался один среди двора в полном одиночестве и не знал, что предпринять. У дверей не видно было даже намека на звонок или молоток: не было также и надежды на то, чтобы мой голос мог про­никнуть сквозь мрачные стены и темные оконные про­емы. Мне стало казаться, что я жду здесь бесконечно долго, и меня начали одолевать сомнения и страх. Куда я попал? К каким людям? В какую ужасную историю я впутался? Было ли это обыкновенным простым приклю­чением в жизни помощника адвоката, посланного для разъяснений по поводу приобретенного иностранцем в Лондоне недвижимого имущества! Помощник адво­ката?.. Мне это звание ужасно нравится -- да, я и по­забыл, ведь перед самым отъездом из Лондона я узнал, что мои экзамены прошли успешно; так что, в сущности говоря, я теперь не помощник, а адвокат... Я начал про­тирать глаза и щипать себя, чтобы убедиться, что не сплю. Все это продолжало казаться мне каким-- то ужас­ным ночным кошмаром, и я надеялся, что вдруг проснусь у себя дома, совершенно разбитым, как это бывало иногда при напряженной мозговой работе. Но, к сожа­лению, мое тело ясно чувствовало щипки, и мои глаза не обманывали меня. Я действительно не спал, а нахо­дился в Карпатах. Мне оставалось только запастись терпением и ожидать наступления утра. Как только я пришел к этому заключению, я услышал приближаю­щиеся тяжелые шаги за большой дверью и увидел сквозь щель мерцание света. Потом раздался звук гремящих цепей, шум отодвигаемых массивных засовов, и большая дверь медленно распахнулась. В дверях стоял высокий старик с чисто выбритым подбородком и длинными се­дыми усами; одет он был с головы до ног во все черное. В руке старик держал старинную серебряную лампу, в которой пламя свободно горело без какого бы то ни было стекла или трубы и бросало длинные, трепещу­щие тени от сквозного ветра. Старик приветствовал меня изысканным жестом правой рукой и сказал мне на прекрасном английском языке, но с иностранным акцентом: -- Добро пожаловать в мой дом! Войдите в него сво­бодно и по доброй воле. Он не сделал ни одного движения, чтобы пойти мне навстречу, а стоял неподвижно, как статуя, будто жест приветствия превратил его в камень; но не успел я пере­ступить порог, как он сделал движение вперед и, протя­нув мне руку, сжал мою ладонь с такой силой, что заставил меня содрогнуться -- его рука была холодна как лед и напоминала скорее руку мертвеца, нежели жи­вого человека. Он снова сказал: -- Добро пожаловать в мой дом! Входите смело, идите без страха и оставьте нам здесь что-- нибудь из принесенного вами счастья. Сила его руки была настолько похожа на ту, которую я заметил у кучера, лица которого я так и не разглядел, что меня одолело сомнение, не одно ли и то же лицо -- кучер и господин, с которым я в данный момент разго­вариваю; чтобы рассеять сомнения, я спросил: -- Граф Дракула? Он ответил: -- Я -- Дракула. Приветствую вас, мистер Харкер, в моем доме. Войдите; ночь холодна, а вы нуждаетесь в пище и отдыхе. Говоря это, он повесил лампу на крючок в стене и, ступив вперед, взял мой багаж. Он проделал это так быстро, что я не успел его упредить. Я тщетно попытался возразить. -- Нет, сударь, вы мой гость. Теперь поздно, и по­этому на моих людей рассчитывать нечего. Позвольте мне самому позаботиться о вас. Он настоял на своем, понес мои пожитки по коридору и поднялся по большой винтовой лестнице, откуда мы попали в другой широкий коридор, где наши шаги гулко раздавались благодаря каменному полу. В конце кори­дора он толкнул тяжелую дверь, и я с наслаждением вошел в ярко освещенную комнату, где стоял стол, на­крытый к ужину, а в большом камине весело потрески­вали дрова. Граф закрыл за нами дверь и, пройдя через столо­вую, открыл вторую дверь, которая вела в маленькую восьмиугольную комнату, освещенную одной лампой и, по-- видимому, совершенно лишенную окон. Миновав ее, он снова открыл дверь в следующее помещение, куда и пригласил меня войти. Я очень обрадовался, уви­дев его: оно оказалось большой спальней, прекрасно освещенной, в которой тепло поддерживалось топив­шимся камином. Граф, положив собственноручно при­несенные им вещи, произнес, прикрывая дверь перед уходом: -- Вы после дороги захотите, конечно, освежиться и переодеться. Надеюсь, вы найдете здесь все необхо­димое, а когда будете готовы, пройдите в столовую, где найдете приготовленный для вас ужин. Освещение и теплота, а также изысканное обращение графа совершенно рассеяли все мои сомнения и страхи. Придя благодаря этому в нормальное состояние, я ощу­тил невероятный голод, поэтому, наскоро переодевшись, я поспешил в первую комнату. Ужин был уже подан. Мой хозяин, стоя у камина, грациозным жестом при­гласил меня к столу: -- Надеюсь, вы меня извините, если я не составлю вам компании: я уже обедал и никогда не ужинаю. Я вручил ему запечатанное письмо от мистера Хаукинса. Граф распечатают его, прочел, затем с очаровательной улыбкой передал письмо мне. Одно место в нем мне в особенности польстило: "Я очень сожалею, что приступ подагры, которой я давно подвержен, лишает меня возможности предпри­нять какое бы то ни было путешествие; и я счастлив, что могу послать своего заместителя, которому я впол­не доверяю. Это энергичный и талантливый молодой человек. Во все время своего пребывания у вас он будет к вашим услугам и весь в вашем распоря­жении". Граф подошел к столу, сам снял крышку с блюда -- и я накинулся на прекрасно зажаренного цыпленка. Затем сыр и салат, да еще бутылка старого токайско­го вина, которого я выпил бокала два-- три, -- составили мой ужин. Пока я ел, граф расспрашивал меня о моем путешествии, и я рассказал ему по порядку все, пережи­тое мною. Затем я придвинул свой стул к огню и закурил сигару, предложенную графом, который тут же извинил­ся, что не курит. Теперь мне представился удобный случай рассмотреть его, и я нашел, что наружность графа заслуживает внимания. У него было энергичное, оригинальное лицо, тонкий нос и какие-- то особенные, странной формы ноздри; надменный высокий лоб, и волосы, скудно и в то же время густыми клоками росшие около висков; очень густые, почти сходившиеся на лбу брови. Рот, насколько я мог разглядеть под тяжелыми усами, был решитель­ный, даже жестокий на вид с необыкновенно острыми белыми зубами, выступавшими между губами, яркая окраска которых поражала своей жизненностью у чело­века его лет. Но сильнее всего поражала необыкновен­ная бледность лица. До сих пор мне удалось заметить издали только тыльную сторону его рук, когда он держал их на коле­нях; при свете горящего камина они производили впе­чатление белых и тонких; но, увидев их теперь вблизи, ладонями кверху, я заметил, что они были грубы, мяси­сты, с короткими толстыми пальцами. Особенно странно было то, что в центре ладони росли волосы. Ногти были длинные и тонкие, с заостренными концами. Когда граф наклонился ко мне и его рука дотронулась до меня, я не мог удержаться от содрогания. Возможно, его дыхание было тлетворным, потому что мною овладело какое-- то ужасное чувство тошноты, которого я никак не мог скрыть. Граф, очевидно, заметил это, так как сейчас же отодвинулся; и с какой-- то угрюмой улыбкой опять сел на свое прежнее место у камина. Мы оба молчали не­которое время, и когда я посмотрел в окно, то увидел первый проблеск наступающего рассвета. Какая-- то странная тишина царила всюду; но прислу­шавшись, я услышал где-- то вдалеке как будто вой вол­ков. Глаза графа засверкали, и он сказал: -- Прислушайтесь к ним, к детям ночи! Что за му­зыку они заводят! Заметя странное, должно быть, для него выражение моего лица, он прибавил: -- Ах, сударь, вы, городские жители, не можете по­нять чувство охотника! Но вы наверное устали. Ваша кровать совершенно готова, и завтра вы можете спать, сколько хотите. Я буду в отсутствии до полудня; спите же спокойно -- и приятных сновидений! С изысканным поклоном он сам открыл дверь в мою восьмиугольную комнату, и я прошел в спальню... 7 мая. Опять раннее утро. Вчера я спал до вечера и про­снулся сам. Одевшись, я прошел в комнату, где нака­нуне ужинал, и нашел там холодный завтрак и кофе, ко­торое подогревалось, стоя на огне в камине. На столе лежала карточка с надписью: "Я должен ненадолго отлучиться. Не ждите меня. Д." Радуясь свободному времени, я уселся за еду. Позав­тракав, я стал искать звонок, чтобы дать знать прислуге, что я окончил трапезу; но звонка нигде не оказалось. В замке, как видно, странные недостатки, особенно если принять во внимание чрезмерное богатство, окружаю­щее меня. Столовая сервировка из золота, да такой вели­колепной выделки, что стоит наверное громадных денег. Занавеси, обивка стульев и кушетки -- прекрасного ка­чества и потребовали, без сомнения, баснословных за­трат даже тогда, когда приобретались, так как этим вещам много сот лет, хотя все сохранялось в идеальном порядке. Я видел нечто подобное в Хемпстонском двор­це, но там все было порвано, потерто и изъедено молью. Но странно, что во всех комнатах отсутствовали зеркала. Даже туалетного зеркала не было на моем столике, и мне пришлось вынуть маленькое зеркальце из несессе­ра, чтобы побриться и причесаться. Кроме того, я не видел ни одного слуги и не слышал ни одного звука вблизи замка за исключением волчьего воя. Покончив с едой, я начал искать что-- нибудь для чтения, так как без разрешения графа мне не хотелось осматривать за­мок. В столовой я ровно ничего не нашел -- полное отсутствие книг, газет, даже всяких письменных принад­лежностей; тогда я открыл другую дверь и вошел в биб­лиотеку. В библиотеке я нашел, к великой моей радости, большое количество английских изданий -- целые полки были полны книгами и переплетенными за долгие годы газетами и журналами. Стол посредине комнаты ока­зался завален английскими журналами, газетами, но лишь старыми номерами. Книги встречались разнообраз­нейшие: по истории, географии, политике, политической экономии, ботанике, геологии, законоведению -- все от­носящееся к Англии и английской жизни, обычаям и нравам. Пока я рассматривал книги, дверь отворилась и вошел граф. Он радушно меня приветствовал, выразив надежду, что я хорошо спал в эту ночь. Затем продолжал: -- Я очень рад, что вы сюда зашли, так как убежден, что здесь найдется много интересного для вас мате­риала. Они, -- и граф положил руку на некоторые книги, -- были мне преданными друзьями в течение не­скольких лет, когда я еще и не думал попасть в Лондон; книги эти доставили мне много приятных часов. Благо­даря им я ознакомился с вашей великой Англией; а знать -- значит любить. Я жажду попасть на пере­полненные народом улицы вашего величественного Лон­дона, проникнуть в самый круговорот суеты человечест­ва, участвовать в этой жизни и ее переменах, ее смерти, словом, во всем том, что делает эту страну тем, что она есть. Но, увы! Пока я знаком с вашим языком лишь по книгам. Надеюсь, мой друг, благодаря вам я научусь и изъясняться по-- английски как следует. -- Помилуйте, граф, ведь вы же великолепно вла­деете английским! -- Благодарю вас, друг мой, за ваше слишком лестное обо мне мнение, но все же я боюсь, что в знании языка нахожусь еще только на полпути. Правда, я знаю грамматику и слова, но я еще не знаю, как их произно­сить и когда какое употреблять. -- Уверяю вас, вы прекрасно говорите. -- Все это не то... Я знаю, что живи и разговаривай я в вашем Лондоне, всякий тотчас узнает во мне ино­странца. Этого мне мало. Здесь я знатен; я -- магнат; весь народ меня знает, и я -- господин. Но иностра­нец на чужбине -- ничто; люди его не знают, а не знать человека -- значит не заботиться о нем. В таком случае я предпочитаю ничем не выделяться из толпы, чтобы люди при виде меня или слыша мою английскую речь не останавливались бы и не указывали на меня паль­цами. Я привык быть господином и хочу им остаться навсегда или же, по крайней мере, устроиться так, чтобы никто не мог стать господином надо мною. Вы приехали сюда не только для того, чтобы разъяснить мне все от­носительно моего нового владения в Лондоне; я надеюсь, что вы пробудете со мною еще некоторое время, чтобы благодаря вашим беседам я привык и изучил разговор­ный язык. Поэтому я настаиваю и прошу вас исправлять мои ошибки в произношении наистрожайшим образом. Я, конечно, сказал, что прошу его не стесняться меня, а затем попросил пользоваться библиотекой по своему усмотрению. Он ответил: -- О, да... Вообще, вы можете свободно передвигаться по замку и заходить, куда вздумаете, за исключе­нием тех комнат, двери которых заперты;