РКЕР 25 сентября, 6 часов. Дорогая мадам Мина, я прочел удивительный днев­ник вашего мужа. Можете спать спокойно! Как это ни страшно и ни ужасно, но все же это правда! Ручаюсь своей головой! Может быть, другим от этого хуже, но для вас и для него во всем этом нет ничего страшного. Ваш муж очень сме­лый человек и смею вас уверить -- я хорошо знаю лю­дей -- что тот, кто может спуститься по стене, как он это проделал, да еще найти в себе мужество вторично проделать то же самое -- у того потрясение не может быть продолжительным. Мозг и сердце его здоровы, за это я ручаюсь, даже не исследовав его; а потому будьте спокойны. Мне придется о многом его расспросить. Я буду рад повидаться с вами, поскольку только что узнал так много нового, что положительно не могу прий­ти в себя; надеюсь на свидание с вами. Преданный вам, Авраам Ван Хелзинк. ПИСЬМО МИССИС ХАРКЕР К ВАН ХЕЛЗИНКУ 25 сентября, 6.30 вечера. Милый доктор Ван Хелзинк! Бесконечно благодарна вам за ваше любезное письмо, столь облегчившее мне душу. Но неужели это прав­да, и такие ужасные вещи могут происходить на самом деле; какой ужас, если этот господин, это чудовище действительно в Лондоне! Страшно даже подумать об этом! Я только что получила телеграмму от Джонатана: он выезжает сегодня вечером в 6.25 из Лаунсестона и будет здесь в 20.18, так что сегодня вечером я уже не буду волноваться. Поэтому прошу вас прийти к нам завтра к завтраку к восьми часам, если это не слишком рано для вас; если вы торопитесь, то можете уехать в 10.30, тогда вы будете в Паддингтоне в 2.35. Ваш предан­ный и благодарный друг. Мина Харкер. ДНЕВНИК ДЖОНАТАНА ХАРКЕРА 26 сентября. Я надеялся, что мне больше нечего будет вносить в этот дневник, но ошибся. Когда я вечером вернулся домой, у Мины был уже приготовлен ужин; после ужина она рассказала о визи­те Ван Хелзинка, о том, что она дала ему оба дневника, и о том, как она за меня беспокоилась. Она показала письмо доктора, в котором он говорил, что все случив­шееся -- правда. Это сразу поставило меня на ноги. Я со­мневался в реальности происшедшего, и это меня угне­тало. Но теперь, когда я знаю наверное, я ничего не бо­юсь, даже самого графа. Он, как видно, все-- таки решил­ся приехать в Лондон, и тот, кого я видел, был несомнен­но он. Он теперь помолодел. Ван Хелзинку суждено со­рвать с него маску и разыскать его. Мы поздно сидели и беседовали об этом. Мина одевается, а я сейчас от­правляюсь в гостиницу за Ван Хелзинком. Мне кажется, он удивился, увидев меня. Когда я вошел к нему в комнату и представился, он взял меня за плечо и, повернув к свету, сказал предварительно хо­рошенько меня разглядев: -- Но ведь мадам Мина сказала, что вы больны, что у вас было потрясение. Мне было странно слышать, как этот добрый, серьез­ный старик называет мою жену "мадам Миной". Я улыб­нулся и ответил: -- Я был болен, у меня было потрясение, но вы меня уже вылечили. -- Каким образом? -- Вашим вчерашним письмом к Мине. Я был в большом сомнении, и все казалось мне неестественным, я не знал, чему верить, я не верил даже своим собственным чувствам. Не зная, чему верить, я не знал, что делать, и все продолжал думать над тем, что меня губило. Гибель казалась неминуемой, так как я перестал доверять себе. Вы понятия не имеете, что значит сомневать­ся во всем, даже в самом себе. -- Да, -- сказал он, улыбнувшись, -- вы -- физиономист. Здесь каждый час для меня -- наука. Я с удоволь­ствием пришел к завтраку; вы простите мне, сэр, по­хвалу старика, но должен зам сказать, что вы на редкость счастливый человек, так как у вас необыкновенная жена. Я читал все ее письма к бедной Люси, и в некоторых из них говорится про вас так, что хотя я знаю вас всего лишь несколько дней, да и то по рассказам других, все же я предлагаю вам свою дружбу. Мы пожали друг другу руки. -- А теперь, -- продолжал он, -- позвольте попросить вас о небольшой услуге. Мне предстоит трудная задача, но я не знаю, с чего начать. Вы можете помочь. Расска­жите, что было до вашего отъезда в Трансильванию? Впоследствии мне понадобится еще кое-- что, но пока и этого довольно. -- Послушайте, сэр, -- сказал я, -- то, о чем вы гово­рите, касается графа? -- Да, -- ответил он. -- Тогда я весь к вашим услугам. Так как вы уезжаете поездом в 10.30, то у вас не будет времени прочесть бумаги сейчас, но я дам вам всю имеющуюся у меня пачку, можете взять ее с собою и прочесть в поезде. После завтрака я проводил его на вокзал. Прощаясь, он сказал: -- Может быть, вы приедете в город с женой, если я попрошу вас? -- Мы оба приедем к вам, когда хотите, -- ответил я. Я купил ему местные утренние газеты и вчерашние лондонские; пока мы стояли у окна вагона в ожидании отправления поезда, он перелистывал и просматривал их. Вдруг глаза его остановились на чем-- то в "Вестмин­стерской газете". Он побледнел, внимательно прочел и тихо простонал: -- Mein Gott! Mein Gott!4 Так скоро! Так скоро! Мне кажется, что он совершенно забыл обо мне. Тут раздался свисток и поезд тронулся. Это заставило его опомниться, он высунулся в окно, замахал рукою и крик­нул: "Привет мадам Мине! Напишу вам, как только успею!" ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА 26 сентября. Действительно нет ничего труднее конца. Не прошло еще и недели, как я сказал себе "Finis", а вот уже снова приходится начинать, а вернее, продолжать свои записки. До сегодняшнего вечера не было основания обдумать то, что произошло. Благодаря нашим заботам Рэнфилд стал чрезвычайно здравомыслящим, он покон­чил с мухами и принялся за пауков, так что не достав­ляет мне никаких хлопот. Я получил письмо от Артура, написанное в воскресенье, из которого видно, что он удивительно поправился; Квинси Моррис с ним, а это для него большое утешение. Квинси написал мне также пару строк и говорит, что к Артуру возвращается его прежняя беспечность, так что за них я больше не беспо­коюсь. Что касается меня, то я снова с прежним востор­гом принялся за работу и теперь могу сказать, что рана, нанесенная мне Люси, начала уже затягиваться. Все теперь разъяснилось, и одному Творцу известно, чем все это кончится. Мне сдается, что Ван Хелзинку толь­ко кажется, будто он все знает, но он хочет разжечь любопытство. Вчера он ездил в Эксетер и ночевал там. Сегодня он вернулся в половине пятого, стремглав вле­тел в мою комнату и сунул мне в руки вчерашнюю "Вест­минстерскую газету". -- Что ты скажешь по этому поводу? -- спросил он, заложив руки за спину. Я вопросительно посмотрел на газету, так как не понимал, что он хочет этим сказать; он взял ее и пока­зал статью о детях, похищенных в Хэмпстэде. Меня это мало заинтересовало, пока, наконец, я не прочел описа­ние маленьких, как точки, ранок от укола на шее. Какая-- ­то мысль блеснула у меня, и я посмотрел на него. -- Ну? -- спросил он. -- Вроде ранок бедной Люси? -- Что же это значит? -- Просто то, что причина тут одна и та же. Что по­вредило ей, то и им... Я не совсем понял его слова: -- Вы так предполагаете? -- То есть как это, профессор? -- спросил я. Его серьезность меня забавляла, так как четыре дня полного отдыха после того вечного страха воскресили во мне бодрость духа, но взглянув на него, я смутился. Я никогда еще не видел профессора таким суровым, даже тогда, когда мы переживали из-- за Люси. -- Объясни мне! -- просил я. -- Я ничего не понимаю. Я не знаю, что думать, и у меня нет никаких дан­ных, по которым я мог бы догадаться, в чем дело. -- Не скажешь ты, Джон, что не имеешь представления, от чего умерла Люси; несмотря на все факты, которые ты мог наблюдать, несмотря на все намеки? На нервные потрясения, вызванные большой потерей крови? -- То есть как это -- потерей крови? Я покачал головой. Он подошел ко мне, сел и про­должал: -- Ты очень умен, Джон; ты хорошо рассуждаешь, твой дух смел, но ты слишком рассудителен. Ты ни­чего не хочешь ни видеть, ни слышать неестественного; и все, что не касается твоей обыденной жизни, тебя не трогает. Ты не думаешь, что существуют вещи, которых ты не понимаешь, но которые тем не менее существуют, что есть люди, которые видят то, чего не может видеть другой; но имей в виду, действительно существует то, что не увидишь простым глазом. В том-- то и ошибка нашей науки, что она все хочет разъяснить, а если это ей не удается, то говорит, что это вообще необъяснимо. И все-- таки мы видим вокруг себя каждый день возник­новение новых воззрений; но в основе они все-- таки стары и только претендуют на новизну. Надеюсь, в настоящее время ты веришь в преобразование тел? Нет? А в мате­риализацию? Нет? А в астральные тела? Нет? А в чтение мыслей? Нет? А в гипнотизм? -- Да, -- сказал я. -- Шарко это довольно хорошо доказал. Он улыбнулся и продолжал: -- Значит, ты этим удовлетворен и можешь про­следить за мыслью великого Шарко, проникающей в самую душу пациента? Нет? Но может быть, ты в таком случае довольствуешься одними фактами и не ищешь их объяснения? Нет? Тогда скажи мне -- как же ты ве­ришь в гипнотизм и отрицаешь чтение мыслей? Позволь обратить твое внимание, мой друг, на то, что в области электричества теперь сделаны изобретения, которые счи­тались бы нечистой силой даже теми, кто открыл элек­тричество, а между тем и их самих, будь это немного раньше, сожгли бы, как колдунов. В жизни всегда есть тайны. Почему Мафусаил прожил девятьсот лет, старый Парр -- сто шестьдесят девять, между тем как бедная Люси с кровью четырех человек в своих венах не могла прожить даже и одного дня? Знаешь ли ты тайну жизни и смерти? Знаешь ли ты сущность сравнительной анато­мии и можешь ли ты сказать, почему в некоторых людях сидит зверь, а в других его нет? Не можешь ли ты сказать, почему все пауки умирают молодыми и быстрой смертью, а нашелся один большой паук, который прожил сотни лет в башне старой испанской церкви и рос и рос до тех пор, пока не оказался в состоянии выпить все масло из церковных лампад? Не можешь ли ты сказать, почему в пампасах, да и в других местах живут такие летучие мыши, которые прилетают ночью, прокусывают вены у скота и лошадей и высасывают из них кровь? Почему на некоторых островах западных морей существуют та­кие летучие мыши, которые целыми днями висят на де­реве; видевшие их говорят, что они величиною с ги­гантский орех или стручок; ночью же, когда матросы спят на палубе из-- за духоты, они набрасываются на них, а затем... а затем на следующее утро находят мертвых людей, таких же бледных, как Люси? -- Помилуй Бог, профессор! -- воскликнул я, вско­чив. -- Не хочешь же ты сказать, что Люси была уку­шена такой же летучей мышью, и что такая вещь мыс­лима у нас в Лондоне в девятнадцатом веке... Он прервал меня знаком руки и продолжал: -- Не объяснишь ли ты, почему черепаха живет дольше, нежели целые поколения людей; почему слон пере­живает целые династии и почему попугай умирает лишь от укуса кошки или собаки, а не от других недугов? Не объяснишь ли ты, почему люди всех возрастов и мест­ностей верят в то, что существуют такие люди, которые могли бы жить вечно, если бы их существование не пре­кращалось насильственно, что существуют мужчины и женщины, которые не могут умереть. Нам всем из­вестно -- ибо наука подтверждает факты -- что жабы жили тысячи лет, замурованные в скалах. Не можешь ли ты сказать, как это индийский факир убивает себя и заставляет хоронить; на его могиле сеют рожь; рожь созревает, ее жнут, она снова созревает, и снова ее жнут, затем раскапывают могилу, вскрывают гроб, и из него выходит живой факир, и по-- прежнему продолжает жить среди людей? Тут я перебил его. Я окончательно сбился с толку -- он осыпал меня целым градом причудливых явлений природы и всевозможных невозможностей, так что мой мозг положительно пылал. -- Профессор, я готов снова быть твоим послушным учеником. Укажи мне сущность, чтобы я мог применить твое знание, когда ты будешь продолжать. До сих пор я кидался во все стороны и следовал за твоей фанта­зией как сумасшедший, а не как здравомыслящий чело­век. Я чувствую себя как новичок, заблудившийся в бо­лоте в туман, скачущий с кочки на кочку в надежде выбраться, идя сам не зная куда. -- Это очень наглядно, -- ответил он. -- Хорошо, я скажу тебе. Сущность моей речи следующая: я хочу, чтобы ты уверовал. -- Во что? -- Уверовал в то, во что верить не можешь. Я при­веду тебе пример. Мне пришлось слышать от одного американца такое определение веры: это то, что дает нам возможность поверить тому, что можно. В одном отношении я с ним согласен. Он этим хотел сказать, что на жизнь надо смотреть широко, что не следует до­пускать, чтобы маленькая ничтожная истина подавляла бы великую истину. Сначала нам нужна незначитель­ная истина. Господи! Мы храним и ценим ее, но не сле­дует верить, что она истина всего мира. -- Так значит ты боишься, что преждевременное раскрытие может вызвать во мне предубеждение по от­ношению к некоторым странным явлениям? Так ли я понял твою мысль? -- Ах, все же ты мой любимый ученик! Тебя стоит учить. Так как тебе хочется понять, то ты уже сделал первый шаг к истине: значит, ты полагаешь, что ранки на шее детей вызваны тем же самым, что и у мисс Люси? -- Я так предполагаю, -- ответил я. -- Ты ошибся. О, если бы это было так! Но увы! нет! Хуже, гораздо, гораздо хуже! -- Во имя Господа Бога, Ван Хелзинк, что ты хочешь сказать? -- воскликнул я. -- Эти ранки сделала сама Люси! -- сказал он го­рестно. Глава пятнадцатая ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА (Продолжение) Страшная злоба овладела мною: у меня возникло ощущение, будто он дал пощечину живой Люси. Я рез­ким движением отодвинул стол, встал и сказал: -- Вы с ума сошли, Ван Хелзинк. Он поднял голову и грустно, и бесконечно ласково посмотрел на меня; я сразу успокоился. -- Хотелось бы мне, чтобы это было так на самом деле, -- сказал он. -- Сумасшествие легче перенести, чем такую действительность. О, мой друг, подумай, почему я иду такими окольными путями, и так долго не говорил тебе такой простой вещи? Потому ли, что я презираю тебя и презирал всю жизнь? Оттого ли, что хотел тебе этим доставить страдание? Оттого ли, что я теперь за­хотел отплатить тебе за то, что ты спас мне когда-- то жизнь и избавил меня от такой ужасной смерти? О, нет! -- Простите меня, -- пробормотал я. Он продолжал: -- Милый друг, все это оттого, что я, жалея, не хотел сразу тебя ошеломить, так как знаю, что ты любил эту милую девушку. Но я знаю, что даже и теперь ты не веришь. Так трудно сразу поверить в такую поразительную действительность, что невольно сомневаешься в возможности ее существования. Когда привык отри­цать, еще труднее поверить такой печальной истине, случившейся в действительности с Люси. Сегодня ночью я хочу убедиться. Хватит ли у тебя мужества пойти со мною? Он заметил мое колебание и добавил: -- Моя логика очень проста: если это неправда, то доказательство послужит облегчением; во всяком слу­чае, оно не повредит. Но если это правда!.. Вот в этом-- то весь ужас; и самый ужас поможет мне, потому что в нем я найду спасение! Пойдем, я сообщу тебе мой план; во-- первых, пойдем и навестим того ребенка в больнице; д-- р Винсент из Северной больницы, где по газетам на­ходится дитя, мой большой друг. Он разрешит посмот­реть этот случай двум ученым. Мы ему скажем, что хо­тим поучиться. А затем... Он вынул ключ из кармана и показал мне: -- А затем мы оба проведем ночь на кладбище, где похоронена Люси. Вот ключ от ее склепа. Мне дал его гробовщик, поручив передать Артуру. У меня упало сердце, так как я чувствовал, что нам предстоит ужасное испытание. И все-- таки я никак не мог отказаться... Ребенок уже проснулся. Он выспался, поел и в общем чувствовал себя хорошо. Д-- р Винсент снял с его шеи повязку и показал нам ранки. Не было сомнения в их тождественности с ранками у Люси. Они были лишь по­меньше, и со свежими краями, -- вот и вся разница. Мы спросили д-- ра Винсента, чему он их приписывает; он ответил, что должно быть укусы какого-- нибудь живот­ного, вероятно, крысы; но по его личному мнению, это укус одной из тех летучих мышей, которых много в се­верной части Лондона. -- Возможно, -- сказал он, -- что среди массы без­вредных находится несколько диких из породы южных, более зловредных животных. Возможно, какой-- нибудь моряк привез одну из них к себе домой, и она улетела, или же какая-- нибудь молодая летучая мышь вылетела из зоологического сада, или же, наконец, какая-- нибудь из них вскормлена вампиром. Такие вещи, знаете ли, случаются. Наше посещение больницы отняло у нас больше вре­мени, чем мы рассчитывали. -- Пойдем, посмотрим, где бы нам поесть, потом пойдем дальше, -- сказал профессор. Мы поужинали в Джек Стро Кэстл. Около десяти часов мы вышли из ресторана. Было очень темно, и редкие фонари еще больше увеличивали мрак, когда мы выходили из полосы света. Профессор, очевидно, уже наметил дорогу, так как шел уверенно; что же касается меня, то я совершенно не мог ориенти­роваться. Чем дальше мы шли, тем меньше попадалось нам народу, так что мы даже поразились, когда нам встретился конный ночной патруль, объезжающий свой участок. Наконец мы дошли до кладбищенской стены, через которую перелезли с некоторым трудом, так как было страшно темно и местность казалась нам совер­шенно незнакомой; с трудом мы добрались до склепа Вестенр. Профессор вынул ключ, открыл дверь склепа и, отступив назад, любезно, но совершенно бессозна­тельно сделал мне знак пройти вперед. Какая-- то стран­ная ирония заключалась в этой любезной уступчивости в такой ужасный момент. Мой компаньон тотчас же по­следовал за мною и осторожно притворил за собою дверь, убедившись предварительно в том, что замок у нее был простой, а не пружинный. Затем он пошарил в своем саквояже и, вынув спички, зажег свечу. И днем-- то в склепе было мрачно и жутко, несмотря на то, что могила была усыпана цветами, а теперь, при слабом мерцании свечи, он производил такое жуткое и тяжелое впечат­ление, какое невозможно себе представить, цветы по­блекли, завяли, порыжели и сливались с коричневой зеленью; пауки и жуки появились в несметном коли­честве и чувствовали себя как дома; время обесцветило камень, известь пропиталась пылью, железо заржавело и покрылось плесенью, медь потускнела и серебряная доска потемнела. Невольно приходила мысль о том, что не только жизнь человека недолговечна. Ван Хелзинк методически продолжал свою работу. Он поднес свечу совсем близко к могильной надписи и убедился в том, что перед нами могила Люси. Затем снова порылся в саквояже и вынул оттуда отвертку. -- Что вы собираетесь делать? -- спросил я. -- Открыть гроб. Сейчас я докажу тебе, что я прав. И он начал отвинчивать винты, снял крышку, и мы увидели цинковую обивку гроба. Это зрелище было мне не по силам. Это было такое же оскорбление покойной, как если бы, когда она еще была жива, ее раздели во сне! Я невольно схватил его за руку, желая остановить. Он же только сказал: -- Ты сам увидишь! И снова порывшись в саквояже, вынул оттуда ма­ленькую пилу. Сильным ударом руки он пробил отверт­кой дыру в цинке, достаточно большую, чтобы в нее мог пройти конец пилы. Я невольно отступил назад, ожидая обычного тошнотворного запаха от пролежавшего це­лую неделю тела. Но профессор даже не приостановился; он пропилил пару футов вдоль края гроба, затем обогнул его и перешел на другую сторону. Схватив освободившийся конец, отогнул крышку к концу гроба и, держа свечку в открытом отверстии, предложил мне по­дойти и посмотреть. Я подошел и взглянул... Гроб был пуст! Меня это поразило и страшно ошеломило, но Ван Хелзинк даже не дрогнул. -- Ну что, теперь ты доволен, мой друг? -- спро­сил он. Страшное упорство заговорило во мне, и я ответил: -- Я вижу, что тела Люси нет в гробу, но это дока­зывает только одну вещь. -- Какую же именно, Джон? -- Что его там нет. -- Недурная логика. Но как ты думаешь, почему ею здесь нет? -- Может быть, это дело вора, -- сказал я. -- Может быть, кто-- нибудь из гробовщиков украл его! Я чувствовал, что говорил глупость, и все-- таки боль­ше ничего не мог придумать. Профессор вздохнул. -- Ну, хорошо, -- сказал он. -- Тебе нужны еще до­казательства? Пойдем со мною! Он опустил крышку на место, собрал все свои вещи, положил их обратно в саквояж, потушил свечу и также положил ее туда. Мы открыли дверь и вышли. Он запер дверь на ключ. Затем передал его мне и сказал: -- Оставь ключ у себя, тогда ты будешь спокойнее. Я засмеялся, но сознаюсь, что то был не очень умный смех, и хотел вернуть ему ключ. -- Ключ тут не важен, -- сказал я. -- Может быть еще дубликат, и кроме того, такой замок ничего не стоит открыть. Он ничего не возразил и положил ключ в карман. Затем сказал, чтобы я сторожил у одного конца кладбища, а он будет сторожить у другого. Я занял свое место за тисовым деревом и видел, как его темная фигура уда­лилась и скрылась за памятниками и деревьями. Это было скучное ожидание! Сейчас же после того, как я занял свое место, я услышал, как часы пробили двенадцать; время тянулось медленно: пробило и час, и два. Я продрог, стал нервничать и был зол на профес­сора за то, что он потащил меня в такое странствование, и на себя за то, что пошел. Мне было слишком холодно и слишком хотелось спать, чтобы быть внимательным наблюдателем, но в то же время я не был достаточно сонным для того, чтобы изменить своей надежде; так что в общем мне было скучно и неприятно. Вдруг, повернувшись случайно, я увидел какую-- то белую фигуру, двигавшуюся между тисовыми деревьями в конце кладбища, далеко за могилами; одновременно со стороны профессора с земли поднялась черная масса и двинулась ей навстречу. Тогда пошел и я; но мне при­шлось обходить памятники и огороженные плиты, и я несколько раз падал, спотыкаясь о могилы. Небо было покрыто тучами, и где-- то вдали запел петух. Невдалеке, за рядами можжевельников, которыми была обсажена дорога к церкви, по направлению к склепу двигалась какая-- то мутная фигура. Могила была скрыта за де­ревьями, и я не мог видеть, куда девалась фигура. Я услы­шал шум там, где я сперва увидел белую фигуру, и когда подошел туда, то нашел профессора, державшего на руках какого-- то худенького ребенка. Увидев меня, он протянул его мне и сказал: -- Теперь ты доволен? -- Нет, -- ответил я. -- Разве ты не видишь ребенка? -- Да, вижу, но кто же принес его сюда? Он ра­нен? -- спросил я. -- Посмотрим, -- сказал профессор и направился к выходу кладбища, неся спящего ребенка на руках. Подойдя к куче деревьев, мы зажгли спичку и осмотрели ребенка. На нем не оказалось ни царапины, ни по­реза. -- Не был ли я прав? -- спросил я торжествующим тоном. -- Мы пришли как раз вовремя, -- сказал профессор задумчиво. Нам нужно было решить теперь, что делать с ребен­ком. Если мы отнесем его в полицию, нам нужно будет давать отчет в наших ночных похождениях; во всяком случае, нам придется объяснить, как мы его нашли. На­конец, мы решили отнести его на Гит и, если заметим какого-- нибудь полисмена, спрятать ребенка так, чтобы тот его непременно нашел, а самим отправиться домой как можно скорее. Все прошло благополучно. У самого Хэмпстон Гита мы услышали тяжелые шаги полисмена и положили ребенка у самой дороги. Полисмен посве­тил вокруг себя фонарем и нашел его. Мы услышали, как он вскрикнул от удивления, и ушли. К счастью, мы вскоре встретили кэб и поехали в город. Не могу заснуть, потому записываю. Но все-- таки нужно будет поспать, так как Ван Хелзинк зайдет за мною в полдень. Он настаивает на том, чтобы я с ним опять отправился в экспедицию. 27 сентября. Нам представился случай сделать новую попытку только после четырех часов. Кончились чьи-- то похо­роны, которые тянулись с полудня, и последние про­вожатые удалились с кладбища. Спрятавшись за группой деревьев, мы видели, как могильщик закрыл ворота за последним из них. Мы знали, что до самого утра нас никто больше не потревожит, но профессор сказал, что нам понадобится самое большее два часа. Снова я по­чувствовал весь ужас действительности, более фанта­стической чем сказка; я ясно понимал ту опасность перед законом, которой мы подвергали себя своей оскверни­тельной работой. Кроме того, мне казалось, что все это бесполезно. Возмутительно было уже то, что мы откры­ли цинковый гроб, чтобы убедиться в том, что женщина, умершая неделю тому назад, действительно была мертва, теперь же было верхом безумия снова открывать мо­гилу, раз уж мы собственными глазами убедились, что она пуста. Меня коробило при одной мысли об этом. На Ван Хелзинка никакие увещевания не подействова­ли бы, у него своя манера. Он взял ключ, открыл склеп и снова любезно дал мне пройти вперед. На этот раз место не казалось уже таким ужасным, но впечатление, кото­рое оно производило при свете солнца, было все же от­вратительно. Ван Хелзинк подошел к гробу Люси, и я последовал за ним. Он наклонился и снова отвернул свинцовую крышку -- и удивление и негодование напол­нили мою душу. В гробу лежала Люси точь-- в-- точь такая же, какой мы видели ее накануне похорон. Она, казалось, была еще прекраснее, чем обыкновенно, и мне никак не вери­лось, что она умерла. Губы ее были пунцового цвета, даже более яркого чем раньше, а на щеках играл нежный румянец. -- Что это -- колдовство? -- спросил я. -- Вы убедились теперь? -- сказал профессор в ответ; при этом он протянул руку, отогнул мертвые губы и показал мне белые зубы. Я содрогнулся. -- Посмотри, -- сказал он, -- видишь, они даже острее, чем раньше. Этим и этим, -- при этом он указал на один из верхних клыков, затем на нижний, -- она мо­жет кусать маленьких детей. Теперь, Джон, ты веришь? И снова дух противоречия проснулся во мне: -- Может быть, ее положили сюда только вчера! -- Неужели? Кто же это сделал? -- Не знаю. Кто-- нибудь! -- А ведь умерла-- то она неделю тому назад. Большая часть людей иначе выглядела бы после такого срока. На это у меня не нашлось возражения. Ван Хелзинк, казалось, не замечал моего молчания; во всяком случае, он не выражал ни разочарования, ни торжества. Он внимательно смотрел на лицо мертвой женщины, поды­мая веки и разглядывая глаза, затем еще раз отогнул губы и осмотрел зубы. Потом, повернувшись ко мне, сказал: -- Тут есть одна вещь, совершенно из ряда вон вы­ходящая. Люси укусил вампир, когда она в беспамят­стве разгуливала во сне. О, ты ошеломлен, ты этого не знаешь, Джон, но ты все узнаешь потом, позже... Пока она находилась в беспамятстве, ему было очень удобно высасывать у нее кровь. В беспамятстве она умерла, и в беспамятстве она "He-- мертва". Вот почему это исклю­чительный случай. Обыкновенно, когда "He-- мертвое" спит "дома", -- при этом он сделал жест рукою, желая этим показать, какое значение "дом" имеет для вампи­ра, -- то по его лицу видно, что оно такое, но когда оно перестает быть "He-- мертвым", то превращается в нечто вроде обыкновенных мертвецов. В этом состоянии от них нет никакого вреда, и мне тяжело, что приходится убивать ее во сне, в таком состоянии. Мне стало жутко, и я начинал уже верить словам Ван Хелзинка, но ведь если она действительно была мерт­ва, то какой смысл снова ее убивать? Он взглянул на меня и, очевидно, заметил перемену в моем лице, потому что как-- то торжествующе спросил: -- А теперь ты веришь? -- Не торопите меня. Я готов это допустить. Но как вы исполните свой кровавый долг? -- Я отрублю ей голову, набью рот чесноком и вобью кол в ее тело. Я содрогнулся при мысли, что так исковеркают тело той женщины, которую я любил. И все-- таки чувство это было не так сильно, как я ожидал. В сущности, теперь я начинал содрогаться от присутствия этого существа, этого "He-- мертвого" существа, как Ван Хелзинк назы­вал это, и я чувствовал к "нему" омерзение. Ван Хелзинк долго над чем-- то раздумывал; наконец, закрыл саквояж и сказал: -- Я передумал. Если бы я решил исполнить свое намерение, то сделал бы это сейчас же, но может воз­никнуть масса осложнений, которые могут оказаться гораздо неприятнее, чем мы себе представляем. И вот почему! Она еще не погубила ни одной жизни, хотя вре­мени было достаточно, и если бы я теперь это сделал, то обезвредил ее навсегда. Но для этого нам нужен Артур, а как ему обо всем рассказать? Если ты не по­верил мне, ты, который видел ранки на шее Люси, затем такие же ранки у ребенка в госпитале; ты, который ви­дел вчера ночью гроб пустым, а сегодня занятым этой женщиной, которая не только не изменилась, а даже порозовела и похорошела, несмотря на то, что прошла уже целая неделя со дня ее смерти -- ты, который ви­дел ту белую фигуру, принесшую вчера на кладбище ре­бенка; чего же можно ожидать от Артура, который ниче­го об этом не знает и ничего не видел. Он усомнился во мне, хотя я лишил его возможности проститься с ней так, как он должен был бы сделать; но теперь по незна­нию он может подумать, что мы похоронили ее живой и, чтобы скрыть нашу величайшую ошибку, убили ее. Он станет ненавидеть нас за это и, таким образом, будет несчастен всю жизнь. Поэтому я решил сделать все в его присутствии. Завтра в десять часов утра ты придешь ко мне в гости­ницу Беркли. Я пошлю за Артуром и за тем американ­цем, который тоже отдал ей свою кровь. Потом всем нам придется много поработать. Я дойду с тобою до Пика­дилли и пообедаю там, так как мне необходимо еще раз вернуться сюда до захода солнца. Мы закрыли склеп, ушли, перелезли через кладби­щенскую стену, что было не очень трудно, и поехали обратно на Пикадилли. ЗАПИСКА ВАН ХЕЛЗИНКА, ОСТАВЛЕННАЯ ИМ В ПАЛЬТО НА ВЕШАЛКЕ В ГОСТИНИЦЕ БЕРКЛИ, АДРЕСОВАННАЯ ДЖОНУ СЬЮАРДУ Д. М. (Не врученная) 27 сентября. Друг Джон! Пишу на тот случай, если произойдет что-- нибудь непредвиденное. Иду один на кладбище. Меня радует, что сегодня ночью "He-- мертвой" Люси не удастся выйти, так что завтра ночью оно выявится еще определеннее. Поэтому я приделаю к склепу то, чего она не любит -- чеснок и крест, и таким образом запечатаю гробницу. Она как "He-- мертвое" еще молода и будет осторожна. Кроме того, это препятствует ей лишь выйти, но не от­вратит ее от желания выходить: когда "He-- мертвое" в отчаянии, то ищет выхода там, где меньше всего сопро­тивления. Я буду находиться поблизости от заката до восхода солнца, и если представится что-- нибудь инте­ресное, то я своего не упущу. Люси я не боюсь, но по­баиваюсь того, другого, из-- за которого она "He-- мертвое"; у него теперь есть право и власть искать ее могилу, и у него она может найти защиту. Он хитер, судя по словам Джонатана и по тому, как он околпачивал нас, играя жизнью Люси; да и вообще "He-- мертвое" во многих отношениях очень сильно. Оно обладает силою два­дцати людей; даже та сила, которую мы вчетвером вли­пали в кровь Люси, пошла исключительно ему на пользу. Кроме того, он может созывать волков и сам не знаю кого еще. Так что, если он придет туда ночью, то за­станет меня: но больше никто не должен присутство­вать при этом, а не то будет скверно. Но, возможно, что он не станет покушаться на это место. У него, на­верное, есть на примете более интересная добыча, чем кладбище, где спит "He-- мертвое" и сторожит старик. Пишу это на случай, если... Возьми все бумаги, ко­торые находятся тут же, дневник Харкера и остальное, и прочти их, а затем отыщи "He-- мертвое", отруби ему голову, сожги его сердце, вбей в него кол, чтобы мир на­конец вздохнул свободно. Итак, прощай, твой Ван Хелзинк. ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА 28 сентября. Прямо удивительно, до чего благотворен сон. Вчера я почти готов был поверить ужасным идеям Ван Хел­зинка, теперь же они мне кажутся дикими и лишенными всякого смысла. Не может быть, чтобы он сошел с ума. Должно же быть какое-- нибудь объяснение всем этим таинственным событиям. Возможно, профессор сам их создал. Постараюсь найти разгадку этой тайны. 29 сентября. Утром. Артур и Квинси зашли вчера около 10 часов к Ван Хелзинку: он объяснил все, что нам нужно делать, обра­щаясь главным образом к Артуру, точно все наши же­лания были сконцентрированы в нем одном. Он говорил, что надеется на общую помощь, так как нам предстоит очень большая задача. Затем спросил Артура, удивился ли он его письму. -- Я? Да! Оно меня порядком встревожило. За последнее время я пережил так много горя, что не оста­лось больше сил. Мне было бы очень интересно узнать, в чем дело. -- Я хочу вашего согласия на то, ответил Ван Хелзинк, -- что я собираюсь сделать сегодня ночью. Я знаю, что требую многого, и только тогда, когда вы узнаете, в чем дело, вы поймете, что это действительно много. Поэтому я хотел бы, чтобы вы доверились мне пока "втемную", чтобы потом не упрекали себя ни в чем. Вы будете некоторое время сердиться на меня -- с этим придется примириться. -- Я вовсе не желаю покупать кота в мешке, -- возразил Артур. -- Если тут затрагивается честь джен­тльмена или же моя вера христианина, то я никак не могу дать вам подобных обещаний. Если бы обещаете, что ваше намерение не затрагивает ни того, ни другого, то я сейчас же даю свое согласие: хотя, клянусь жизнью, я никак не могу понять, к чему, вы клоните. -- Я принимаю ваши ограничения, -- сказал Ван Хелзинк, -- но прошу вас лишь об одном -- быть уве­ренным, что мои поступки не затронут этих ограниче­ний, но вы, раньше, чем станете меня осуждать, хоро­шенько взвесьте свое решение. -- Решено! -- сказал Артур. -- Итак, переговоры кончены; могу я теперь спросить у вас, в чем дело? -- Мне очень хочется, чтобы вы пошли со мной на кладбище в Кингстэд, но только по секрету от всех. Артур был изумлен. -- Туда, где похоронена Люси? -- Профессор кив­нул головой. Артур продолжал: -- Зачем? -- Чтобы войти в склеп. -- Вы говорите это серьезно, профессор, или же­стоко шутите?.. Простите, я вижу, -- серьезно. Наступила длинная пауза. Наконец он спросил: -- Зачем же в склеп? -- Чтобы открыть гроб. -- Это уж слишком, -- сердито сказал Артур, вставая. -- Я согласен на все, что благоразумно, но на та­кое... такое осквернение гроба той, которую...-- дальше он не мог говорить от негодования. Профессор с состра­данием посмотрел на него. -- Если бы я мог уберечь вас хоть от одной муки, видит Бог, я сделал бы это, -- сказал он. -- Но сегодняш­ней ночью вам придется пройти по тернистой дороге, иначе той, которую вы любите, придется потом, быть может, даже и навеки, ходить по пылающему пути. Артур побледнел и вскричал: -- Будьте осторожны, сэр, будьте осторожны! -- Не лучше ли вы послушаете, что я вам скажу? -- произнес Ван Хелзинк. -- Тогда, по крайней мере, вы будете знать, что я вам предлагаю. Сказать? -- Итак уже все ясно, -- вставил Моррис. После некоторого молчания Ван Хелзинк продолжал -- видно было, что это стоило ему большого труда. -- Мисс Люси умерла, не так ли? Да? Следователь­но, все в порядке. Но если она не умерла? Артур вскочил на ноги. -- Господи! -- вскричал он. -- Что вы хотите этим сказать? Разве произошла какая-- нибудь ошибка? Разве ее похоронили живой? Он впал в такое отчаяние, что тяжело было смотреть на него. -- Я ведь не сказал, что она жива, дитя мое; я не то хотел сказать. Я хочу сказать только, что она "не­мертва". -- Не мертва! Не жива! Что вы хотите этим сказать? Что это -- кошмар, или что-- то еще более ужасное? -- Бывают тайны, о которых мы можем только до­гадываться, которые могут разрушаться лишь годами и по частям. Поверьте, перед нами лишь часть тайны. Но я ничего еще не сказал. Вы разрешите мне отрубить голову мертвой Люси? -- Клянусь небом и землей, нет! -- вскричал Артур с негодованием. -- Я ни за что на свете не соглашусь на поругание ее тела. Ван Хелзинк, вы слишком пы­таете меня! Что я сделал вам дурного, за что вы меня так терзаете? Что сделала вам эта бедная девушка, за что вы так издеваетесь над ее могилой? Или вы сошли с ума, говоря подобные вещи, или я помешался, слу­шая их! Не смейте даже думать о подобном оскверне­нии, я ни за что не дам своего согласия! Я пойду за­щищать ее могилу от поругания, и, клянусь Богом, я ее защищу! Ван Хелзинк встал со своего места и сказал сурово и серьезно: -- Лорд Годалминг, у меня тоже есть долг, долг по отношению к другим, к вам и к умершей, и клянусь Богом, я это сделаю. Я прошу вас лишь об одном: пой­демте со мною, посмотрите и послушайте, и если позже я предложу вам то же самое, не беритесь за дело рев­ностнее меня, ибо тогда я исполню свой долг по соб­ственному усмотрению. Тогда я исполню ваше желание и буду готов дать вам отчет, когда и где вы захотите. Тут голос его дрогнул, и он продолжал гораздо мягче: -- Но, умоляю вас, не смотрите на меня так сердито. В моей жизни было много тяжелых минут, терзавших мне душу, но такая трудная задача впервые выпала на мою долю. Поверьте, когда настанет время и вы пере­мените свое мнение обо мне, то один лишь ваш взгляд сотрет воспоминания об этих ужасных часах, ибо я сде­лаю все, что во власти человека, чтобы спасти вас от горя. Подумайте только! Чего ради я стал бы так тру­диться и мучиться? Я пришел сюда чтобы помочь вам, во-- первых, чтобы оказать услугу моему другу Джону, во-- вторых, и помочь милой молодой девушке, которую я, как и вы, очень полюбил. Ей, -- мне стыдно сказать, но я говорю это просто, -- я отдал то, что дали и вы: кровь из моих вен; и дал ее я, который вовсе не был воз­любленным Люси, а лишь врачом и другом; если моя смерть в состоянии дать ей что-- нибудь теперь, когда она "He-- мертва", то я отдам жизнь охотно. Он сказал это с какой-- то благородной, мягкой гор­достью, и Артур был очень тронут этим. Он взял руку старика и сказал дрожащим голосом: -- О, как ужасно об этом думать, и я никак не могу понять, в чем дело, но обещаю вам идти с вами и ждать. Глава шестнадцатая ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА (Продолжение) Ровно без четверти двенадцать мы перелезли через низкую ограду кладбища. Ночь была темна, луна лишь порою выглядывала из-- за туч, тянувшихся по небу. Мы старались держаться как можно ближе Друг к другу; Ван Хелзинк шел впереди, показывая дорогу. Когда мы подошли к могиле, я начал внимательно следить за Ар­туром, так как близость местности, связанной со столь­кими печальными воспоминаниями, могла его взволно­вать; но он держался молодцом. Должно быть, таин­ственность увлекла его. Профессор открыл дверь склепа и, заметив наше колебание, подбодрил нас тем, что сам прошел вперед. Мы последовали за ним, и он закрыл за нами дверь. Затем он зажег тусклый фонарь и указал на гроб. Артур, сильно волнуясь, двинулся вперед; Ван Хелзинк сказал мне: -- Ты вчера был со мною. Тело Люси лежало тогда здесь в гробу? -- Да, лежало. Профессор обратился к остальным: -- Вы слышите? И все-- таки кое-- кто мне еще не верит. Он взял отвертку и снова снял крышку с гроба. Артур, бледный и молчаливый, глядел на это; когда крыш­ку сняли, он ступил вперед. Ван Хелзинк откинул цинковую крышку, мы взгля­нули в гроб и попятились назад. Гроб был пуст! В течение нескольких минут никто не произнес ни слова. Затем профессор сказал: -- Два дня тому назад я пришел сюда со Сьюардом и открыл гроб; и мы нашли