г до головы, а лицо было сосредоточенно нахмурено. Постепенно это выражение сменилось удив­лением, перешедшим в сомнение; затем, к моему велико­му изумлению, он сказал: -- Ведь вы не та девушка, на которой доктор хотел жениться? Впрочем, вы не можете быть ею, знаете ли, потому что она умерла. Миссис Харкер ответила с прелестной улыбкой: -- О нет! У меня есть собственный муж, за которого я вышла замуж, прежде чем мы встретились с доктором Сьюардом. Я -- миссис Харкер. -- Что же в таком случае вы делаете здесь? -- Мы с мужем гостим у доктора Сьюарда. -- Ну, так не оставайтесь тут больше. -- Почему же? Я подумал, что разговор подобного рода так же мало приятен миссис Харкер, как и мне, поэтому я пере­менил тему: -- Откуда вы знаете, что я собирался на ком-- то жениться? Его ответ был дан после паузы, во время которой он на секунду перевел взгляд с миссис Харкер на меня, и сейчас же снова стал смотреть исключительно на нее: -- Что за ослиный вопрос! -- Я совершенно этого не нахожу, м-- р Рэнфилд, -- сказала миссис Харкер, желая помешать мне говорить с ним. Он ответил, высказывая ей столько же почти­тельности и вежливости, сколько презрения ко мне: -- Вы, конечно, понимаете, миссис Харкер, что когда человек так любим и уважаем, как наш хозяин, то все его касающееся интересует весь наш маленький круг. Д-- р Сьюард любим не только своими домашними и друзьями, но также и своими пациентами, из которых некоторые почти лишены душевного равновесия и спо­собны искажать причины и следствия. Я положительно разинул рот, услышав это. Мне интересно было узнать, не затронуло ли присутствие миссис Харкер какую-- нибудь струну в его памяти. Если эта фраза была самопроизвольной или вызвана бессознательным влиянием миссис Харкер, у нее должен быть какой-- нибудь редкий дар и сила. Мы продолжали некоторое время наш разговор. Рэнфилд еще больше поразил меня, рассказав миссис Харкер в связной форме историю своего покушения на меня и выразив сожаление о случившемся. Посмотрев на часы, я увидел, что пора ехать на вокзал встречать Ван Хелзинка, и сказал миссис Харкер, что пора ухо­дить. Она сейчас же собралась, любезно сказав Рэн­филду: -- До свидания. Надеюсь видеться с вами часто при более благоприятных для вас обстоятельствах. На это к моему глубокому удивлению он ответил: -- Прощайте, милая! Молю Бога, чтобы мне никогда больше не пришлось увидеть ваше прекрасное лицо. Благослови и храни Он вас. Отправляясь на вокзал навстречу Ван Хелзинку, я оставил всех дома. Бедный Артур выглядел веселее, чем я помню его с тех пор, как заболела Люси, а Квинси похож на вполне жизнерадостного человека, чего давно уже не было. Ван Хелзинк выскочил из вагона с юноше­ской живостью. Он сразу увидел меня и бросился ко мне со словами: -- Ну, Джон, как дела? Хороши? Так! Я был очень занят, но решил приехать сюда и остаться здесь, сколько понадобится. Все мои дела устроены, и мне о многом надо вам рассказать. Мадам Мина у вас? Да? А ее муж? А Артур и мой друг Квинси, они тоже у тебя? Прекрасно! По дороге домой я рассказал ему о происшедшем и о том, как пригодился в некоторой степени мой днев­ник благодаря сообразительности миссис Харкер. Про­фессор прервал меня и начал: -- Ax, эта удивительная мадам Мина! У нее мужской ум -- и женское сердце. Милосердный Бог пред­назначил ее для известной цели, устроив такое хорошее сочетание. До сих пор судьба делала из этой женщины нашу помощницу: но после той ужасной ночи она не должна больше прикасаться к нашему делу. Нехорошо, что ей приходится так сильно рисковать жизнью. Мы, мужчины, намерены уничтожить чудовище; а это не женское дело. Даже если оно ей и не повредит, все же ее сердце может не выдержать таких ужасов, и после она может страдать наяву от нервных припадков, а во сне -- от кошмаров. К тому же миссис Харкер -- моло­дая женщина и недавно замужем; надо думать и о других вещах, если не сейчас, то через некоторое время. Вы говорите, она все перепечатала? Тогда она должна при­сутствовать при нашем разговоре; но завтра пусть про­стится со своей работой; мы будем продолжать ее сами. Я с радостью согласился с ним и затем рассказал, что мы открыли в его отсутствие: именно, что дом, ко­торый купил Дракула, находится рядом с моим. Он по­разился, и мне показалось, что его охватила сильная тревога. -- О, если бы мы знали это раньше, -- сказал он, -- тогда мы могли бы схватить его и спасти нашу бедную Люси. Однако после лета по малину не ходят, как го­ворится. Не будем думать об этом и доведем дело до конца. Затем он глубоко задумался; молчание продолжалось до тех пор, пока мы не въехали в ворота дома. Прежде чем разойтись, чтобы переодеться к обеду, он сказал миссис Харкер: -- Я узнал, мадам Мина, от моего друга Джона, что вы с мужем привели в полный порядок все бумаги, ка­сающиеся того, что произошло до настоящего момента. -- Не до настоящего момента, профессор, -- воз­разила она, -- но до сегодняшнего утра. -- Но почему же не до этой минуты? Мы увидели, как много света проливают даже незначительные де­тали. Мы все рассказали свои тайны, и никому не сде­лалось хуже. Миссис Харкер покраснела и, вынув из кармана бумагу, сказала: -- Будьте добры прочитать и сказать, следует ли это включить. Здесь мой протокол сегодняшнего дня. Я тоже вижу необходимость фиксировать все, даже пустяки; но тут мало материала, за исключением имею­щего чисто личное значение. Надо ли его вписать? Профессор серьезно прочитал написанное и отдал ей обратно со словами: -- Оно могло бы и не быть включенным, если хотите; но я очень прошу включить. Это заставит вашего мужа еще больше полюбить вас, а всех нас, ваших дру­зей, еще больше чтить вас и также больше уважать и любить. Она, покраснев вторично, взяла бумагу обратно. Таким образом, все отчеты, имеющиеся в наших руках, полны и приведены в порядок. Профессор взял одну копию, чтобы познакомиться с ней после обеда до общей беседы, которая назначена на 9 часов. Все осталь­ные уже прочитали; так что когда мы встретимся в ка­бинете, мы будем осведомлены относительно фактов и сможем обсудить план борьбы с этим ужасным и таин­ственным врагом. ДНЕВНИК МИНЫ ХАРКЕР 30 сентября. Сойдясь вечером после обеда в кабинете д-- ра Сьюарда, мы бессознательно образовали что-- то вроде заседа­ния или комитета. Профессор Ван Хелзинк был пред­седателем, его попросил о том д-- р Сьюард, как только профессор вошел в комнату. Меня он посадил рядом с собой и попросил быть секретарем. -- Я могу, надеюсь, принять как основное положе­ние, что все мы знакомы с фактами, изложенными в этих бумагах. Мы все ответили утвердительно, и он продолжал: -- Я полагаю, в таком случае необходимо сообщить вам кое-- что о том, с каким врагом нам приходится иметь дело. Потом я посвящу вас в историю жизни этого су­щества, которая была мною тщательно проверена. За­тем мы может обсудить, как нам слезет действовать, и сообразно с этим принять меры. Вампиры существуют на свете; некоторые из вас убедились в этом воочию. Даже если бы у нас не было собственного печального опыта, учения и свидетельства прежних времен достаточно убедительны для здраво­мыслящих людей. Сознаюсь, сначала я был скептиком. Увы, знай я с самого начала то, что знаю теперь, дога­дайся я раньше -- одна драгоценная для всех нас жизнь была бы спасена на радость всем любившим ее. Но это, к сожалению, невозвратимо; и мы должны работать, чтобы не дать погибнуть другим душам, пока есть воз­можность их спасти. Вампир не умирает, как пчела, после того как один раз ужалит. Он только крепнет; а делаясь сильнее, приобретает возможность творить еще больше зла. Этот вампир, живущий среди нас, сам по себе имеет силу двадцати человек; он хитрее смерти, потому что его хитрость -- плод веков; все люди, к ко­торым он может приблизиться, в его власти; он больше чем зверь, так как он -- дьявол во плоти; он может в предоставленных ему пределах появляться где и когда угодно, в любой свойственной ему форме; он может управлять стихиями: бурей, туманом, громом; он может повелевать низшими существами: крысами, совами, ле­тучими мышами, молью, лисицами, волками; он может увеличиваться и уменьшаться в объеме; он может вре­менами исчезать и неожиданно появляться. Каким же образом мы можем вступить с ним в борьбу и начать наше дело? Как мы найдем его местопребывание? А най­дя, как мы сможем его уничтожить? Друзья мои, это очень трудно; мы затеваем ужасное дело, и могут про­изойти вещи, которые заставят нас содрогнуться. Если мы хоть на минуту потеряемся в этой борьбе, он побе­дит наверняка; и тогда что станется с нами? Жизнь -- пустяки! Но быть побежденным в данном случае -- не только вопрос жизни и смерти. Дело в том, что мы уподобимся ему; с минуты его победы мы превратимся в таких же бездушных существ, что и он, без сердца и совести, питающихся телами и душами тех, которых больше всего любим. Для нас навеки будут закрыты райские двери; ибо кто вновь откроет их для нас? Мы бу­дем вести существование отвергнутых всеми; мы сде­лаемся темным пятном на фоне божественного сияющего солнца; стрелой в борьбе против Того, Кто умер за нас всех. Но мы стоим лицом к лицу со священной обязан­ностью; а разве в таком положении можно отступать? За себя я скажу -- нет; но я стар, и жизнь с солнечным светом, сияющими днями, с пением птичек, музыкой и любовью осталась далеко позади меня. Вы же все -- молоды: некоторые из вас познали печаль, но вам пред­стоит еще немало прекрасных дней. Что же вы мне ответите? Когда профессор кончил, муж посмотрел мне прямо в глаза, я ответила тем же; слов было не нужно. -- Я отвечаю за Мину и за себя, -- сказал он. -- Рассчитывайте на меня, профессор, -- лакони­чески сказал м-- р Квинси Моррис. -- Я с вами, -- сказал лорд Годалминг, -- ради Люси, если не по другой причине. Д-- р Сьюард просто кивнул головой. Профессор встал и, положив на стол золотое распятие, протянул руки в обе стороны. Мы все взяли друг друга за руки. Таким образом был заключен наш торжественный союз. Я чув­ствовала, что сердце у меня похолодело; но мне даже в голову не пришло отступить. Мы опять сели на свои места, и Ван Хелзинк продолжил: -- Итак, вы знаете, с чем нам предстоит бороться. Но мы также не лишены силы. На нашей стороне власть единения -- власть, которой лишена природа вампиров; в наших руках научные источники; мы можем свободно мыслить и действовать, и часы дня и ночи -- совер­шенно одинаково -- принадлежат нам. В общем, по­скольку наши силы в нашей власти, мы можем свободно пускать их в ход. У нас есть самоотверженность и цель, достижение которой бескорыстно. Все это имеет гро­мадное значение. Теперь посмотрим, до какой степени организованы противные нам силы; в чем слабые стороны вампира? Наконец, рассмотрим ограничения вампиров вообще и нашего в частности. Все, с чем нам приходится считаться, -- это традиции и суеверия. Сначала они представляются не имею­щими большого веса, но когда дело идет о жизни и смерти -- все приобретает иное значение. И мы должны довольствоваться ими в силу необходимости, так как, во-- первых, мы не имеем под руками других средств, а во-- вторых, в такого рода вещах традиции и суеверия в сущности все. Разве вера в вампиров -- не суеверие? А между тем нам приходится поневоле верить в их су­ществование. Кто из нас год тому назад допустил бы возможность существования таких явлений в наш научно-- скептический, требующий только фактов девят­надцатый век? Мы даже насмехались над верованием, которое подтвердилось у нас на глазах. Примите же в таком случае и веру в то, что вампир, также как и уче­ние о его ограничениях и способах искоренения пока существуют в природе. Ибо, позвольте вам заметить, что он известен, повсюду в обитаемых местах. О нем писали в Древней Греции и Древнем Риме; он процветал во всей Германии, во Франции, в Индии и даже в Херсонесе; даже в Китае, который так отдален от нас, даже там он существовал, и люди боятся его до сих пор. Он сопут­ствовал возникновению исландцев, гуннов, славян, сак­сонцев, мадьяр. Так что пока у нас есть данные, на осно­вании которых мы можем действовать; а кроме того, заметьте, многие из этих верований подтверждаются нашим собственным опытом. Вампир живет и не может умереть как люди, только потому, что пришло их время; он будет процветать, пока у него есть возможность жи­реть от крови живых; даже больше: мы знаем на осно­вании наших собственных наблюдений, что он может молодеть; его жизненные способности возобновляются, когда его специальный корм в изобилии. Но он не может процветать без этой диеты; он не ест, как другие. Даже друг Джонатан, живший с ним несколько недель, нико­гда не видел, как он ест -- никогда! Он не отбрасывает тени, он не дает отражения в зеркале -- опять-- таки по наблюдениям Джонатана. В его руках сконцентри­рована сила многих людей -- о чем опять свидетель­ствует Джонатан -- судя по тому, как граф закрыл дверь от волков или помог ему сойти с дилижанса. Он может превращаться в волка, как мы знаем по сведениям о прибытии корабля в Уайтби, когда он разорвал со­баку; он может уподобиться летучей мыши, как сви­детельствует мадам Мина, которая видела его в окне в Уайтби, и друг Джон, который видел его вылетающим из соседнего дома, и друг Квинси -- у окна мисс Люси. Он может окружить себя туманом, который он сам вызы­вает -- об этом свидетельствует благородный капитан корабля; но как мы знаем, расстояние, на котором он может создать этот туман, ограничено; и туман может появляться только вокруг него. Он материализуется в лунных лучах в виде пыли, как Джонатан видел это в замке Дракулы при появлении сестер. Он может беско­нечно утоньшаться -- мисс Люси, когда была вампиром, проскальзывала сквозь отверстие толщиной в волос у дверей склепа. Он может, если однажды нашел до­рогу, выходить откуда бы то ни было, и входить куда угодно. Он может видеть в темноте. Он может проде­лывать все эти вещи, но тем не менее он не свободен. Нет, он даже больше в плену, чем раб на галере, чем безумный в своей камере. Он не может идти куда хочет; он -- выродок природы -- должен подчиняться, однако, некоторым ее законам. Почему? -- Этого мы не знаем. Он не может никуда войти, пока кто-- нибудь из домо­чадцев не пригласит его, хотя потом он может входить куда угодно. Его мощь исчезает с наступлением дня, как у всякой нечистой силы. Только в известное время у него бывает ограниченная свобода, так например, если он находится не на месте, с которым связан, то может менять личину только в полдень, или точно в мо­менты восхода или захода солнца. Все это нам известно наверняка, и в настоящем нашем докладе мы имеем доказательства всего этого. Таким образом, все фокусы и прекращения доступны ему в отведенных для него пределах, но только тогда, когда он находится в своем земном доме, в гробу, доме, заменяющем ему пре­исподнюю. Во всех же остальных случаях он может превращаться только в известный час. Кроме того, утверждают, что он может проходить через проточную воду только в час прилива или отлива. Затем, есть пред­меты, обладающие свойством лишать его силы, как, на­пример, чеснок; что же касается таких священных пред­метов, как мое распятие, которое объединяет нас в при­нятом нами решении, то для вампиров они не имеют никакого значения, хотя встретив или увидев их на своем пути, вампиры стараются поместиться подальше от них и относятся к ним с молчаливой почтительностью. Есть и другие вещи, о которых я расскажу, если они пона­добятся нам в наших поисках. Ветка шиповника, по­ложенная на гроб вампира, не дает ему выйти из него; освященная пуля, выпущенная в гроб, убивает его дей­ствительно насмерть. Что же касается прокалывания вампира, то мы уже имели случай убедиться в недейст­вительности этого средства; отрезанная голова дает ему покой. Мы и это видели собственными глазами. Таким образом, если мы найдем жилище этого не­человека, то сможем лишить его возможности покидать свой гроб, и уничтожить, если будем точно следовать тому, что нам известно. Но он умен. Я просил своего друга Арминиуса, профессора Будапештского универ­ситета, дать о нем сведения; он навел справки по всем имеющимся в его распоряжении источникам и сообщил мне о том, кем он был. По-- видимому, наш вампир был тем самым воеводой Дракулой, который прославил свое имя в войне с турками из-- за великой реки на границе с Турцией. Если это действительно так, то он не был обыкновенным человеком, так как и в те времена и много веков спустя о нем шла слава, как о хитрейшем и лука­вейшем человеке из "Залесья". Могучий ум и железная решительность ушла с ним за пределы его земной жизни и теперь направлена против нас. Дракулы были -- пишет мне Арминиус -- знаменитым и благородным родом, хотя среди них появлялись иногда отпрыски, которых современники подозревали в общении с лукавым. Они познакомились с тайной наукой в горах над Герман­штадтским озером, где дьявол берет себе в виде дани каждого десятого человека в ученики. В рукописях встречаются такие слова как "стрегонка" -- "ведьма", "ордог" и "покал", "сатана" и "ад"; а в одной рукописи об этом самом Дракуле говорится как о "вампире", что нас с вами теперь вряд ли удивит. В числе его потомства есть великие мужи и великие женщины, могилы которых почитаются священными местами, а между тем там же на кладбище гнездится и эта мерзость. Ибо не послед­ним из ужасов является то обстоятельство, что это лукавое существо живет в тесной близости со всем доб­рым; в безлюдной же почве, почве без святых воспоми­наний для него не существует отдыха. Во время доклада м-- р Моррис сосредоточенно смотрел в окно, затем неожиданно встал и вышел из комнаты. Наступило долгое молчание, потом профессор про­должал: -- А теперь мы должны решить, что делать! У нас много данных, надо заняться приготовлениями к нашей кампании. Мы знаем из расследования Джонатана, что из замка графа в Уайтби прибыло 50 ящиков земли, которые все были приняты в Карфаксе; мы знаем также, что, по крайней мере, некоторые из этих ящиков были перенесены в другое место. Мне кажется, что прежде всего мы должны установить, остались ли остальные ящики в доме за стеною, которая граничит с нашим домом. В эту минуту нас неожиданно прервали: с улицы донесся звук пистолетного выстрела; окно было разбито пулей, которая рикошетом от верха амбразуры удари­лась о противоположную стенку комнаты. Боюсь, в душе я трусиха, потому что я вскрикнула. Мужчины вскочили на ноги, лорд Годалминг бросился к окну и открыл его. В это время мы услышали с улицы голос Морриса: -- ЖальПростите, я, должно быть, испугал вас. Сейчас я вернусь -- и расскажу, в чем дело. Через минуту он вошел и сказал: -- Это было очень глупо с моей стороны; прошу прощения, миссис Харкер, боюсь, я вас страшно испу­гал. Но дело в том, что в то время, когда говорил про­фессор, сюда прилетела огромная летучая мышь и усе­лась на подоконнике. У меня такое отвращение к этим проклятым животным под влиянием событий послед­него времени, что я не могу выносить их вида, поэтому я пошел и выстрелил в нее, как поступаю теперь всегда, когда вижу их вечером или ночью. Ты еще смеялся надо мной. Арчи! -- Попали ли вы в нее? -- спросил Ван Хелзинк. -- Не знаю; думаю что нет, так как она улетела. Не сказав больше ни слова, он сел на прежнее мес­то, а профессор начал резюмировать свой доклад: -- Мы должны выследить местонахождение каждого из ящиков; и когда с этим покончим, то должны или взять в плен или убить чудовище в его логове; или же должны, так сказать, "стерилизовать" землю, чтобы он не мог в ней больше укрываться. Тогда в конце концов мы сможем найти его в человеческом образе в проме­жутке между полуднем и заходом солнца и овладеть им в такое время, когда он слабее всего. Что же касается вас, мадам Мина, то эта ночь будет последним этапом, в котором вы принимаете участие. Вы слишком дороги нам всем, чтобы мы могли позво­лить вам подвергаться риску; вы не должны нас больше ни о чем расспрашивать. Обо всем мы скажем вам в свое время. Мы мужчины и способны к выносливости, а вы должны быть нашей путеводной звездой; мы будем дей­ствовать тем свободнее, чем больше будем уверены, что вы вне опасности. Все мужчины, даже Джонатан, казалось, почувство­вали облегчение; но мне показалось несправедливым, что они будут подвергаться опасности и, может быть, даже вредить себе, заботясь обо мне, так как отвлекут этим часть своих сил от борьбы; но они твердо решили, и хотя пилюля показалась мне очень горькой, я ничего не могла им возразить, и мне оставалось только принять их рыцарскую заботливость. Мистер Моррис прекратил дебаты: -- Так как нам нельзя терять времени, я предлагаю сейчас же осмотреть тот дом. В нашем деле время -- все, и быстрота действий может спасти новую жертву. Сознаюсь, что сердце у меня упало, когда пришло время приниматься за работу, но я ничего не сказала, опасаясь больше всего сделаться им в тягость и стать помехой в работе. Итак, они решились пойти к Карфаксу с тем, чтобы пробраться в дом. Как истинные мужчины, они предложили мне лечь спать, точно женщина может заснуть, когда тот, кого она любит, находится в опасности! Я лягу и притворюсь спящей, чтобы Джонатан не волновался, когда вер­нется. ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА 1 октября, 4 часа после полудня. Мы только что собрались выйти из дома, как мне принесли спешное послание от Рэнфилда, спрашивав­шего, не может ли он сейчас же повидать меня, так как ему необходимо сообщить нечто чрезвычайно важное. Я поручил посыльному передать, что в настоящий мо­мент очень занят. Служитель добавил: -- Он, по-- видимому, очень нуждается, сэр. Я никогда еще не видел его в таком состоянии нетерпения. Не берусь предсказать, что будет, но полагаю, что если вы не повидаетесь, с ним опять сделается один из его страшных припадков. Я знал, что этот человек не сказал бы так без осно­ваний, поэтому ответил: -- Хорошо, я сейчас приду, -- и попросил остальных подождать меня несколько минут, так как мне надо навестить пациента. -- Возьми нас с собою, Джон, -- сказал профессор. -- Его случай по описанию в твоем дневнике сильно меня заинтересовал, и к тому же он имеет некоторое отноше­ние к нашему делу. Я очень хотел бы повидать Рэн­филда, особенно теперь, когда его душевное равновесие нарушено. -- Можно нам также пойти? -- спросил лорд Годал­минг и м-- р Моррис. Я кивнул, и мы все вместе пошли по коридору. Мы нашли Рэнфилда в возбужденном состоянии, но гораздо разумнее в разговоре и манерах чем раньше. Требование заключалось в том, чтобы я немедленно выпустил его из больницы и отправил домой. Он подкреплял свое требование аргументами, доказывавшими его полное выздоровление, и обращал мое внимание на свою полную нормальность. -- Я взываю к вашим друзьям, -- добавил он, -- может быть, они не откажутся высказать свое мнение по моему делу, хотя, к слову, вы забыли нас познакомить. Я был настолько удивлен, что странность этой пре­тензии, претензии сумасшедшего, находящегося в доме умалишенных, представить ему посетителей, не поразила меня в ту минуту; к тому же, в его манере держаться было известного рода достоинство, как у человека, при­выкшего к обращению с равными себе, поэтому я сейчас же представил их друг другу. Он всем пожал руку, го­воря каждому по очереди: -- Лорд Годалминг, я имел честь быть одно время помощником вашего отца в Уиндгаме: очень горько знать, судя по вашему титулу, что его уже нет в живых. Все знавшие любили и уважали его; в молодости он изо­брел, как я слышал, жженый пунш из рома; он сильно в ходу в ночь перед Дэрби. -- Мистер Моррис, вы должны гордиться своим состоянием и высоким положением. Признание их Соединенными Штатами является прецедентом, могу­щим иметь большие последствия, когда полюс и тропики присягнут в верности звездам, то есть национальному американскому флагу. -- О, как мне выразить свое удовольствие при встрече с профессором Ван Хелзинком? Сэр, я не извиняюсь за то, что не произнес в честь вас приличествующих случаю предисловий. Когда человек произвел революцию в области терапии, своим открытием бесконечной эво­люции в мировой субстанции, обычные разговорные формы неуместны, раз они пытаются ограничить его одним классом. Вас, джентльмены, которые националь­ностью, наследственностью или врожденными дарова­ниями предназначены для высокого положения в этом мире, я призываю в свидетели, что я нормален настоль­ко, насколько, по крайней мере, нормально большинство людей, пользующихся полной свободой. И я уверен, что вы, доктор Сьюард, гуманный и юридически образован­ный человек, сочтете своим нравственным долгом обра­щаться со мною, как с человеком, заслуживающим выполнения своей просьбы... Я подозреваю, что все мы опешили. Я, по крайней мере, был убежден, несмотря на мое знание характера и истории болезни этого человека, что к нему вернулся рассудок, и у меня было сильное желание сказать, что я удовлетворен состоянием его здоровья и позабочусь о формальностях, необходимых для освобождения на следующее утро. Все же я решил, что необходимо подо­ждать немного с решением такого важного вопроса, так как на основании прежнего опыта знал о внезапных переменах, которым был подвержен этот больной. По­этому я ограничился тем, что констатировал наличие быстрого выздоровления, сказав, что побеседую с ним об остальном утром и тогда посмотрю, что можно сде­лать во исполнение его желания. Это совсем не удовле­творило Рэнфилда, и он быстро сказал: -- Боюсь, доктор Сьюард, едва ли вы поняли меня как следует. Я хочу уехать сейчас -- немедленно -- в эту же минуту, если можно. Время не терпит. Я уве­рен, что стоит только высказать такому великолепному практику, как д-- р Сьюард, такое простое и в то же время такое важное желание, чтобы быть уверенным в его исполнении. Он зорко посмотрел на меня, и заметив на моем лице отрицательное отношение, посмотрел на других, точно испытывая их. Не получив удовлетворительного ответа, он продолжил: -- Неужели я ошибся в своем предположении? -- Да, ошиблись, -- сказал я откровенно, но почув­ствовал, что сказал это грубо. Наступило продолжи­тельное молчание, после которого он медленно произнес: -- В таком случае, позвольте привести основания для моего требования. Позвольте мне просить о такой уступке, о милости, о привилегии -- как хотите. В дан­ном случае я прошу не ради каких-- то своих целей, но ради других. Я не вправе сообщать вам полностью все причины, но вы можете поверить, что это хорошие, честные, бескорыстные причины, основанные на высо­чайшем чувстве долга. Если бы могли, сэр, заглянуть мне в сердце, вы бы вполне одобрили руководящие мною чувства. Даже больше, вы стали бы считать меня своим лучшим и преданнейшим другом. Опять он испытующе посмотрел на нас! У меня росло убеждение, что эта внезапная перемена во вполне логич­ной манере выражаться была лишь новой формой или фазой сумасшествия, и поэтому решил дать ему про­должать еще немного, зная по опыту, что в конце кон­цов он как все сумасшедшие выдаст себя. Ван Хелзинк смотрел на него с крайне сосредоточенным видом, его пушистые брови почти сошлись, до того он нахмурился. Он сказал Рэнфилду тоном, на который я в тот момент не обратил внимания, но которому впоследствии не­мало удивился, когда вспомнил -- потому что он вполне походил на обращение к равному себе: -- Можете ли вы откровенно сообщить мне настоящую причину вашего желания быть освобожденным именно сегодня? Я ручаюсь, что если вы со свойствен­ной вам откровенностью удовлетворите меня -- незна­комца без предрассудков, -- доктор Сьюард даст вам на свой собственный страх и риск привилегию, которой вы добиваетесь. Рэнфилд грустно покачал головой с выражением глубокого сожаления. Профессор продолжал: -- Послушайте, сэр, образумьтесь! Вы требуете, чтобы к вам отнеслись как к вполне выздоровевшему человеку, вы стараетесь импонировать нам своей полной нормальностью. И это делаете вы, человек, в выздоров­лении которого мы все еще сомневаемся. Если вы не поможете нам в наших усилиях выбрать правильный образ действий, то как сможем мы выполнить те обязан­ности, которые вы на нас же возлагаете? Будьте благо­разумны и помогите нам; и если это будет в наших силах, мы поможем вам исполнить ваше желание. Рэнфилд продолжал качать головой и ответил: -- Мне нечего сказать, профессор; ваши аргументы очень убедительны, и я не колебался бы ни минуты, если бы имел право; но в данном случае я не свободен. Я могу только просить вас верить мне. Если я получу отказ, то ответственность за то, что случится, будет лежать не на мне. Я решил, что настало время прекратить эту сцену, которая становилась комически серьезной, и поэтому направился к двери, сказав: -- Идемте, друзья мои; у нас есть дело. Спокойной ночи, Рэнфилд. Однако, когда я почти дошел до двери, с пациентом произошла новая перемена. Он так быстро подскочил ко мне, что у меня моментально зародилось подозре­ние, не собирается ли он вторично сделать попытку на­пасть на меня. Мои опасения, однако, были неоснова­тельны, так как он умоляюще простер ко мне обе руки и начал жестами выражать ту же просьбу об освобожде­нии. Хотя он заметил, что эти движения вредили ему в нашем мнении, так как наводили нас на мысли о новом припадке, он все же продолжал умолять меня. Я по­смотрел на Ван Хелзинка и увидел в его глазах под­тверждение своего мнения, поэтому я стал несколько сдержаннее, продолжал быть настороже, и сказал Рэн­филду, что все его усилия напрасны. Я и раньше замечал у него нечто похожее на это возрастающее волнение именно в тех случаях, когда он добивался исполнения какого-- нибудь из своих многочисленных фантастиче­ских требований, например, когда ему нужна была кошка; я полагал, что после категорического отказа он впадет в ту же угрюмую покорность, как и в предыду­щих случаях. Мои ожидания не оправдались: убедив­шись, что просьба его не будет исполнена, он впал в не­истовство. Он бросился на колени, протягивал ко мне руки, ломал их в жалобной мольбе, по его щекам кати­лись слезы, и все лицо и фигура выражали глубочайшее волнение. -- Умоляю вас, доктор Сьюард, взываю к вам, чтобы вы выпустили меня сейчас же из этого дома. Вышлите меня как и куда хотите, пошлите со мной сторожей с кнутами и цепями; пусть они увезут меня в смиритель­ной рубашке со связанными руками и закованными в железо ногами хотя бы в тюрьму; но выпустите меня отсюда! Я говорю из глубины сердца -- из самой души. Вы не знаете, кому и как вы вредите, а я не могу вам сказать! Горе мне! Я не могу сказать! Но во имя всего для вас святого, дорогого, в память вашей разбитой любви, во имя живущей еще в вас надежды -- ради Всемогущего, возьмите меня отсюда и спасите от зла мою душу! Неужели вы не слышите меня, не понимаете? Неужели никогда не узнаете? Разве вы не видите, что теперь я здоровый, нормальный человек, борющийся за спасение своей души? О, послушайте меня! Послу­шайте меня! Отпустите! Отпустите! Отпустите! Я решил, что чем больше это будет продолжаться, тем больше он будет неистовствовать и дойдет до при­падка; поэтому я взял его за руку и поднял с колен. -- Довольно, -- сказал я строго, -- довольно; я уже достаточно насмотрелся. Ложитесь в постель и поста­райтесь вести себя приличнее. Он неожиданно затих и внимательно взглянул мне прямо в глаза. Потом, не говоря ни слова, встают и, мед­ленно передвигаясь, пошел и сел на край кровати. Покор­ность пришла так же неожиданно, как и в предыдущих случаях. Когда я последним из всей компании выходил из комнаты, он сказал мне спокойным голосом благовоспи­танного человека: -- Вы воздадите мне справедливость со временем, д-- р Сьюард, сегодня я сделал все, что в моих силах, чтобы убедить вас. Глава девятнадцатая ДНЕВНИК ДЖОНАТАНА ХАРКЕРА 1 октября, 5 часов дня. Мы с легким сердцем отправились на поиски вампира, потому что оставили Мину в прекрасном настрое­нии. Я так рад, что она согласилась остаться и предо­ставить работу нам, мужчинам. Мне как-- то страшно становилось при мысли, что она вообще принимает участие в этом ужасном деле; но теперь, когда ее ра­бота кончена и когда благодаря ее энергии, сообрази­тельности и предусмотрительности вся история связана и единое целое, -- она может чувствовать, что ее дело сделано и что с этого времени она может предоставить остальное нам. Все мы были несколько взволнованы сценою с Рэнфилдом. Выйдя от него, мы до самого воз­вращения в кабинет не обмолвились ни словом. Затем мистер Моррис сказал доктору Сьюарду: -- Послушай, Джон, мне кажется, что если этот человек не замышлял какой-- нибудь выходки, то он нор­мальнейший из сумасшедших, которых я когда-- либо встречал. Я не вполне в этом уверен, но мне кажется, что у него была какая-- то серьезная цель, и если это так, то, пожалуй, жаль, что не удалось осуществиться его желанию. Мы с лордом Годалмингом молчали, но доктор Ван Хелзинк добавил: -- Ты больше меня знаешь о сумасшедших, Джон, и я рад этому; если бы мне пришлось решать вопрос о его освобождении, боюсь, я освободил бы его, конечно, до того истерического припадка, который мы наблюдали в конце. Но век живи -- век учись, и в данном случае не надо было давать ему потачки, как выразился бы мой друг Квинси. Что ни делается -- все к лучшему. Доктор Сьюард ответил: -- Не знаю! Но, пожалуй, я согласен с тобою. Если бы этот человек был обыкновенным сумасшедшим, я бы решился поверить ему; но он, по-- видимому, каким-- то непонятным образом связан с графом, так что я боюсь повредить нашему предприятию, потакая его выходкам. Не могу забыть, как он молил о кошке, а затем почти с такой же страстностью пытался перегрызть мне горло зубами. Кроме того, он называет графа "господин и повелитель". Он хочет выйти, чтобы помочь ему каким­-- то бесовским образом. Наш отвратительный вампир имеет в своем распоряжении волков, и крыс, и всю свою братию; я думаю, он не побрезгует обратиться к помощи почтенного умалишенного. Хотя, по правде говоря, он выражался вполне связно. Надеюсь, что служители бу­дут осмотрительнее, чем раньше, и не дадут ему воз­можности бежать. А не то в связи с предстоящей рабо­той, способной истощить человеческие силы, могут слу­читься большие неприятности. -- Не волнуйся, друг Джон, -- ответил профессор, -- мы все стараемся исполнить свой долг в этом ужасном и печальном случае; каждый из нас поступает так, как ему кажется лучше. Но что же нам остается, кроме надежды на милосердие всемилостивого Бога? Лорд Годалминг вышел на несколько минут из комнаты и вернулся, держа в руках маленький серебряный свисток. -- Эта старая дыра, вероятно, полна крыс, -- сказал он. -- На всякий случай я захватил с собой предохра­нительное средство. Обойдя стену, мы направились к дому, стараясь держаться в тени деревьев. Когда мы подошли к подъ­езду, профессор открыл свой мешок и вынул множество предметов, которые разложил на ступеньках, рассорти­ровав их на четыре маленькие кучки, предназначав­шиеся, по-- видимому, для каждого из нас. Затем он сказал: -- Друзья мои, мы затеваем очень рискованное пред­приятие и нам понадобится всевозможное оружие. Наш враг силен не только как дух. Помните, он обладает силой двадцати человек, и в то же время у нас обыкно­венные шеи и глотки, которые поддаются простой силе. Более сильный человек или кучка людей, которые вместе сильнее его, могут на некоторое время его удержать; но все же они не могут повредить ему так, как он нам. Поэтому даже лев должен остерегаться его прикосно­вения. Храните это у вашего сердца, -- сказал он, под­няв небольшое распятие и протянув его мне, так как я был к нему ближе всех. -- Наденьте эти цветы себе на шею, -- протянул он мне венок увядших цветов чесно­ка, -- а для других врагов, обычного типа, возьмите этот револьвер и нож; на всякий случай вот вам крошечные электрические лампочки, которые вы можете прикрепить себе на грудь; но важнее всего вот это оружие: мы не должны расточать его понапрасну. Это был маленький кусок освященной облатки, ко­торую он положил в конверт и передал мне. -- Теперь, -- добавил он, -- скажи-- ка, Джон, где отмычки? Если нам не удастся открыть дверь, то при­дется вламываться в дом через окно, как было однажды у мисс Люси. Доктор Сьюард попробовал несколько отмычек, причем его хирургическая привычка послужила ему нема­лую службу. Он быстро нашел подходящую и открыл дверь. -- In manus tuas, Domine!6 -- сказал профессор, переступая через порог и осеняя себя крестным зна­мением. Мы закрыли за собой дверь, чтобы не привлекать ничьего внимания, когда зажжем свои электрические лампочки. Профессор осторожно попробовал замок, что­бы узнать, сможем ли мы отпереть его без затруднения, если будем торопиться к выходу. После этого все мы зажгли свои лампочки и принялись за поиски. Я никак не мог отделаться от ощущения, что с нами находился кто-- то еще. Вероятно, это было следствием воспомина­ния, неотвязно жившего в моей душе, о жуткой обста­новке, в которой произошли все эти ужасы в Трансиль­вании. Мне показалось, что и остальные испытывали те же чувства, поскольку я заметил, что при каждом звуке, каждой новой тени, каждом шорохе они то и дело оглядывались. Все окружающее было покрыто густым слоем пыли. Пол казался покрытым ею на несколько вершков, за исключением тех мест, где видны были свежие следы с отпечатками гвоздей с широкими шляпками, как я мог различить, освещая затвердевшую пыль своей лампоч­кой. Стены были также покрыты слоем пыли, а по углам висела масса паутины. В зале на столе лежала большая связка ключей с пожелтевшими от времени ярлыками на каждом из них. По-- видимому, ими несколько раз пользовались, потому что на пыльном покрывале стола было несколько одинаковых следов, подобных тому, какой образовался после того, как их поднял профессор. Он повернулся ко мне и сказал: -- Ты знаком с этим местом, Джонатан? Ты снимал с него план, и тебе оно, во всяком случае, более знакомо, чем мне. Где дорога к часовне? Я имел смутное представление, где находится часов­ня, хотя в прошлое свое посещение так и не смог до­браться до нее. В конце концов, после нескольких не­верных поворотов, я нашел дорогу и очутился против низкой, сводчатой, дубовой двери, обитой железными полосами. -- Вот это где, -- сказал профессор, осветив своей лампой маленький план дома, скопированный из книг моей собственной корреспонденции, относящейся к най­му дома. С небольшим затруднением мы отыскали в связке нужный нам ключ и отперли дверь. Мы готови­лись к чему-- то неприятному, потому что в то время, когда мы открывали дверь, сквозь щели крался слабый отвратительный запах, но никто из нас не ожидал той вони, которая ударила нам в нос. Никто из нас, кроме меня, не встречал раньше графа, а когда его видел я, он либо находился в своих комнатах, но в стадии поста, либо, если был упитан свежей кровью -- находился в разрушенном здании на открытом воздухе; здесь же помещение было небольшое и закрытое, кроме того, в нем десятки лет никто не жил, из-- за чего воздух сде­лался затхлым и зловонным; в нем носился землистый запах каких-- то гниющих миазмов, вызывавший тошноту. При обычных условиях такое зловоние заставило бы нас бросить