это предприятие; но данный случай был не из обыкновенных, а высокая и ужасная цель, к ко­торой мы стремились, вливала в нас силу, бывшую силь­нее просто физических неприятностей. После неволь­ного содрогания, охватившего нас при первом приступе омерзения, мы все как один принялись за работу, словно это отвратительное место было садом, наполненным розами. Мы произвели подробный осмотр местности, перед началом которого профессор сказал: -- Нам предстоит, во-- первых, проверить, сколько осталось ящиков; затем мы должны исследовать каж­дую дыру, каждую щель, каждый угол, и посмотреть, не можем ли мы найти какого-- нибудь ключа к тому, что произошло с остальными ящиками. Достаточно было одного взгляда, чтобы узнать сколько их осталось, потому что ящики с землей были громадного размера и не могли остаться незамечен­ными. Из пятидесяти осталось всего двадцать девять! Я испытал мгновение ужаса, ибо, заметив, что лорд Годалминг внезапно повернулся и посмотрел вдоль темнеющего прохода, я также взглянул туда -- и на минуту у меня замерло сердце. Мне показалось, что я вижу силуэт графа, вырисовывающийся в тени; я отчет­ливо увидел лукавое, мертвенно-- бледное горбоносое лицо с красными глазами, красными губами. Это продол­жалось всего одно мгновение, потому что, когда лорд Годалминг сказал: -- Мне показалось, что я видел чье-- то лицо, но это только игра теней, -- и возобновил свои расследования, я направил свет моей лампочки в указанном направ­лении и пошел в проход. Я не нашел ничьих следов; а так как там не встретилось ни углов, ни дверей, ни малейшей скважины, а лишь одни капитальные стены, то, следовательно, ему некуда было и скрыться. Я решил, что страх сыграл на руку воображению, и ничего не ска­зал своим спутникам. Несколько минут спустя я увидел, как Моррис по­пятился внезапно от угла, который исследовал. Мы все инстинктивно повернули головы в его сторону, посколь­ку нервы у всех были напряжены, и увидели массу фосфоресцирующих точек, мерцавших, как звезды. Все мы невольно попятились, увидев, что угол буквально наводнился крысами. Минуту или две мы стояли без движения, но лорд Годалминг, который, по-- видимому, приготовился к такой встрече, подошел к огромной, обитой железом двери, наружную сторону которой доктор Сьюард описал в своем дневнике, повернул ключ в замке, вынул огром­ные засовы и растворил ее настежь. Затем, вынув из кармана маленький серебряный свисток, резко и прон­зительно свистнул. Ему ответил лай собак из-- за дома доктора Сьюарда, и приблизительно через минуту из-- за угла примчались три фокстерьера. Мы бессознательно подвинулись к двери; я случайно заметил, что в этом месте пыль была сильно сбита: по-- видимому, недостаю­щие ящики проносились этим путем. Но даже за эту минуту количество крыс возросло. Собаки бросились к нам, но на пороге дома вдруг остановились, зарычали, затем одновременно задрав носы, начали выть самым зловещим образом. Лорд Годалминг взял одну из собак, внес внутрь и опустил на пол. Лишь только ее ноги коснулись земли, к ней вернулась природная храбрость, и она кинулась на своих естественных врагов. Они обратились в такое бегство, что прежде чем она успела загрызть одну, дру­гим собакам, которых пришлось внести таким же об­разом, почти не осталось добычи. Крысы исчезли так же быстро, как и появились. После их исчезновения мы почувствовали облегчение, точно избавились от чьего-- то дьявольского присут­ствия. К нам вернулось наше бодрое настроение. Было ли оно вызвано освежением мертвенной атмосферы благодаря открытой двери часовни, или облегчением, которое мы почувствовали, очутившись на свежем воз­духе, -- не знаю; но тень ужаса, казалось, соскользнула с нас, как одежда, и самая цель нашего прихода поте­ряла отчасти свое ужасное значение, хотя мы ни на йоту не поколебались в нашем решении. Закрыв наружную дверь, заперев ее, задвинув засовы и захватив с собой собак, мы возобновили поиски в доме. Мы ничего не нашли, кроме громадного количества пыли, все в нем осталось нетронутым, даже следы моих ног со времени моего первого посещения. Ни разу собаки не проявили признаков какой-- либо боязни, и даже когда мы верну­лись к часовне, они прыгали вокруг нас, точно только что охотились на кроликов в лесу. На востоке уже алела заря, когда мы вышли из подъ­езда. Доктор Ван Хелзинк вынул из связки ключ от входной двери и, заперев ее нормальным путем, положил ключ себе в карман. -- До сих пор, -- сказал он, -- наша ночь была очень удачна. Мы избежали всякого вреда, чего я очень боялся, и в то же время мы узнали, сколько ящиков недостает. Больше всего я рад тому, что этот наш первый -- и мо­жет быть труднейший и опаснейший -- шаг совершился без участия нашей прелестнейшей мадам Мины, без омрачения ее сна или бодрствования образами, звуками и запахами и тому подобными ужасами, которые она могла бы никогда не забыть. Мы имели возможность сказать "шах" в той шахматной игре, которую мы ведем для спасения человеческих душ, а теперь пойдем домой. Заря приближается, у нас же есть основание быть до­вольными своей работой первой ночью. Когда мы вернулись, все было тихо. Я на цыпочках вошел в нашу комнату и нашел Мину спящей и дышащей так тихо, что мне пришлось нагнуть­ся к ней, чтобы услышать ее дыхание. Она выглядит бледнее обыкновенного. Надеюсь, что ей не повредило сегодняшнее собрание. Я действительно очень призна­телен профессору за то, что он исключил ее из сферы нашей будущей работы и даже наших совещаний. Не­которые вещи встревожили бы ее слух; и в то же время скрывать их от нее было бы хуже, чем рассказывать, если бы она заподозрила, что от нее что-- то скрывают. С этих пор наша работа должна быть для нее запретной книгой, по крайней мере до того времени, пока мы не сможем сказать ей, что все кончено и что земля освобо­дилась от чудовища подземного мира. 1 октября. Позже. Вполне естественно, что мы проспали, потому что вчерашний день был сплошь занят работой, а ночь не принесла нам покоя. Даже на Мине, должно быть, ска­залось истощение вчерашнего дня, потому что хотя я сам проспал чуть не до полудня, тем не менее я про­снулся раньше ее, и будил ее два или три раза, пока она наконец не проснулась. Она спала так крепко, что, проснувшись, в продолжение нескольких секунд не узна­вала меня и смотрела на меня с невыразимым ужасом, как бывает после кошмара. Она немного жаловалась на усталость, и я оставил ее отдыхать. ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА 1 октября. Выло около полудня, когда профессор разбудил меня; он был веселее и радостнее обыкновенного; по­-- видимому, результаты работы прошлой ночью прояснили для него кое-- какие вопросы и сняли с души какую-- то тяжесть. Коснувшись происшествий сегодняшней ночи, он вдруг сказал: -- Твой больной очень меня интересует. Можно ли мне посетить его с тобой сегодня утром? Но если ты очень занят и ничего не имеешь против, я могу пойти один. Для меня новость -- сумасшедший, разговари­вающий как философ и рассуждающий так здраво. У меня была спешная работа; я сказал ему, что буду рад, если он пойдет один, так что в этом случае ему не придется меня дожидаться; затем я позвал служителя и дал ему необходимые разъяснения. Я продолжал свою работу и скоро ее окончил. По-- ­видимому, время в самом деле прошло очень быстро, так как Ван Хелзинк уже успел вернуться. -- Я не помешаю? -- вежливо спросил он, стоя у двери. -- Нисколько, -- ответил я. -- Войди. Моя работа кончена, и я свободен. Теперь я могу пойти с тобой, если хочешь. -- Это лишнее: я видел его! -- Ну? -- Боюсь, что он не очень высокого мнения обо мне. Наше свидание было коротко; когда я вошел в комнату, он сидел на стуле, опираясь локтями на колени, и лицо его выражало мрачное неудовольствие. Я обратился к нему как можно веселее и, насколько мог, почтитель­нее. Он не ответил ничего. "Разве вы не узнаете меня?" -- спросил я. Ответ его был малоуспокоителен: "Я знаю вас слишком хорошо: вы старый дурак, Ван Хелзинк. Я хотел бы, чтобы вы убрались вместе с вашими идиот­скими теориями куда-- нибудь в другое место. Да будут прокляты все толстокожие голландцы". Больше он не сказал ни слова, а сидел с невозмутимой мрачностью и таким равнодушием ко мне, как будто меня совсем не было в комнате. Так на этот раз я потерял случай поучиться чему-- нибудь у этого мудрого безумца; поэтому я решил пойти и, если можно, развеселиться в прият­ной беседе с нашей прелестной мадам Миной. Меня бесконечно радует, что она не будет больше волновать­ся из-- за этих ужасов. Хотя нам и будет сильно недоста­вать ее общества, но так лучше. ДНЕВНИК МИНЫ ХАРКЕР 1 октября. Мне странно сегодня находиться в потемках после стольких лет полного доверия Джонатана, видеть, как он умышленно избегает разговоров на известные темы, особенно на самые интересные для меня. После вчераш­него утомительного дня я долго спала, и хотя Джонатан тоже проспал, все же он встал раньше меня. Перед тем как уйти, он говорил со мной так нежно и ласково как никогда, но ни разу не проронил ни слова о том, что произошло с ними во время посещения графского дома. А между тем он должен был знать, как ужасно я волно­валась. Милый, бедный мальчикВероятно, это рас­строило его еще больше, чем меня. Все они сошлись на том, что мне лучше быть подальше от этой работы, и я согласилась с ними. Но каково знать, что они что-- то от меня скрывают! Но делать нечего -- когда-- нибудь Джонатан все мне расскажет; а я для того, чтобы он не подумал, что я что-- то от него скрываю, буду по-- прежнему вести свой дневник. Если он усомнится в моем доверии, я покажу ему дневник, в котором записана каждая мысль моего сердца, для того, чтобы его дорогие глаза прочитали их. Сегодня я чувствую себя страшно грустной, и у меня упадок духа. Вероятно, это реакция после ужасного волнения. Прошлой ночью я пошла спать, когда все ушли, просто потому, что они мне так велели. Спать не хоте­лось, и я сгорала от нетерпения узнать, как у них дела. Я продолжала думать обо всем, что произошло со вре­мени нашей встречи с Джонатаном в Лондоне, и все это представляется ужасной трагедией рока, ведущего нас неумолимо к какому-- то концу. Если бы я не при­ехала в Уайтби, милая бедная Люси была бы теперь с нами. У нее не было никакого желания идти на клад­бище, пока не приехала я; если бы она не пошла туда со мной днем, ее бы не влекло туда сонную; а если бы она не попала туда ночью во сне, чудовище не смогло бы ей повредить. О, зачем я поехала в Уайтби! Не помню хорошо, как я заснула прошлой ночью. Помню только, что внезапно услышала лай собак и множество странных звуков, точно в комнате мистера Рэнфилда, которая находится где-- то под моей, кто-- то шумно заиграл гаммы. Затем кругом наступило пол­нейшее молчание, молчание до того глубокое, что оно меня поразило: я встала и выглянула в окно. Все было темно и безмолвно, черные тени, отбрасываемые де­ревьями, озаренными лунным светом, казались напол­ненными собственной молчаливой тайной. Все казалось неподвижным, мрачным и застывшим, так что тонкая полоска белого тумана, которая медленно ползла по траве к дому, казалась единственной живой точкой в природе. Я думаю, что отвлечься от грустных мыслей было полезно, потому что, когда я вернулась в постель, то почувствовала, как мной овладела сонливость. Я лежала некоторое время спокойно, но никак не могла заснуть, поэтому я опять встала и снова выгля­нула в окно. Туман расстилался теперь около самого дома, так что я могла видеть, как он лежал у самых стен, точно подкрадывался к окнам. Несчастный Рэн­филд шумел в своей комнате больше прежнего, и хотя я не могла различить ни одного слова в его разговоре, но в звуках голоса как-- то улавливала странную угрозу. Затем я услышала шум борьбы и поняла, что с ним борются служители. Я так испугалась, что бросилась на кровать, натянула на голову одеяло и заткнула паль­цами уши. Тогда мне нисколько не хотелось спать -- так, по крайней мере, я думала -- но должно быть, я немедленно заснула, потому что не помню ничего, кроме снов, до самого утра, когда меня разбудил Джо­натан. Мне пришлось сделать некоторое усилие, и прошло какое-- то время, пока я сообразила, где я, и что надо мной наклонился Джонатан. Мне приснился очень страшный сон. Странно, что в нем необычайным образом отразилось то, о чем я думала в последнее время. Мне казалось, что я сплю и жду Джонатана. Я боялась за него, но была бессильна действовать, так как мои ноги, руки и мозг страшно отяжелели. Итак, я спала неспокойно и думала. Затем мне стало казаться, что воздух стал тяжелый, сырой и холодный. Я откинула с лица одеяло и к своему удивлению увидела, что вокруг меня все тускло. Газовый рожок, который я оставила гореть для Джонатана, слегка его завернув, казался кро­шечной красной искрой в сплошном тумане, который, по-- видимому, сделался гуще и пробрался в комнату. Тогда мне пришло в голову, что я не закрыла окно перед тем, как лечь спать. Я хотела подойти к нему, чтобы удосто­вериться в этом, но какой-- то свинцовый летаргический сон, казалось, сковал мои члены и волю. Я закрыла глаза, но могла видеть сквозь веки. (Удивительно, какие шутки играют над нами сны и как мы можем фантази­ровать в соответствии с ними.) Туман становился все гуще и гуще, и я могла теперь видеть, как он проникает в комнату, потому что видела его в форме дыма или клубов пара, проникавших не через окно, а через замоч­ную скважину. Туман стал еще гуще и сконцентрировался в виде облачного столба, сквозь вершину которого я могла разглядеть свет газового рожка, горевшего как красный глаз. В голове все начало кружиться, а облачная колонна тоже кружилась по комнате. Но вдруг у меня на глазах пламя рожка раздвоилось и засверкало, как мне показа­лось сквозь туман, двумя красными глазами, подобно тому, как рассказывала Люси в одну из наших совмест­ных прогулок, когда заходящая заря осветила окна церк­ви Св. Марии на утесе. Вдруг я с ужасом сообразила, что Джонатан точно так же видел этих ужасных женщин, превращавшихся из кружащегося в лунном свете ту­мана в реальные создания, и должно быть, во сне мне сделалось дурно, потому что все превратилось в бес­просветный туман. Последним проблеском сознания было фантастическое видение багрово-- белого лица, склонявшегося из тумана. Надо быть осторожной с подобными снами, потому что они могут повредить рассудку, если будут повторяться слишком часто. Я бы могла попросить доктора Ван Хелзинка или Сьюарда прописать мне что-- нибудь от бессонницы, но боюсь напугать их, так как в настоящее время они и так немало волнуются из-- за меня. Постараюсь сегодня выспаться как следует. Если это не удастся, я попрошу дать мне дозу хлорала; он не может повредить, если не злоупотреблять им, но даст хороший ночной сон. Прошлая ночь утомила меня сильнее, чем если бы я вовсе не спала. 2 октября, 10 часов. Прошлую ночь я спала, но без снов. Я, должно быть, спала крепко, так как даже не проснулась, когда вернулся Джонатан; но сон не освежил меня, потому что сегодня я чувствую страшную слабость и упадок духа. Весь вчерашний день я провела, пытаясь читать, или лежала и дремала. Днем мистер Рэнфилд попросил позволения меня видеть. Бедный человек -- он был очень кроток, а когда я уходила, поцеловал мне руку и призвал на меня Божье благословение. Меня это как-- то сильно тронуло; я плачу, когда вспоминаю о нем. Новая слабость; Джонатан страшно огорчился бы, если бы узнал, что я плакала. Я сделала все, что могла, чтобы подбодрить их, и вероятно, мое усилие принесло мне пользу, потому что я забыла о своей усталости. После обеда они отослали меня спать, а сами пошли вес вместе, как сказали, покурить, но я знаю, что они хотели поделиться друг с другом своими впечатлениями дня; я видела по манерам Джонатана, что он хотел сообщить им что-- то важное. Мне совсем не хотелось спать, поэтому я попросила доктора Сьюарда дать какое-- нибудь снотворное средство, так как я плохо спала прошлую ночь. Он был настолько добр, что сам приготовил для меня снотворный порошок и велел принять его, сказав, что он не повредит. Я приняла его и жду сна, которого все нет. Надеюсь, что я не по­ступила неправильно: когда мною начинает овладевать сон, мною овладевает и чувство страха; мне начинает казаться, что я, возможно, делаю глупость, лишая себя возможности проснуться: у меня все время такое чувство, точно это может мне понадобиться... Но меня начинает клонить ко сну. Спокойной ночи! Глава двадцатая ДНЕВНИК ДЖОНАТАНА ХАРКЕРА 1 октября. Вечером. Я застал Томаса Спелинга у себя в Бетнал Грине, но к несчастью, он был не в состоянии что-- нибудь вспомнить. Перспектива выпить со мною стакан пива так его соблазнила, что он слишком рано принялся за желанный кутеж. Все-- таки я узнал от его жены, что он был лишь помощником Смолетта, который является ответственным лицом перед фирмой, так что я решил поехать в Уолворф. Мистера Джозефа Смолетта я застал дома. Он очень скромный и умный малый, тип хорошего, добросовестного рабочего, очень толкового при этом. Он твердо помнил весь инцидент с ящиками и, вынув из какого-- то таинственного места в брюках записную книжку со странными застежками, в которой оказались иероглифические полустертые записи ка­рандашом, сказал мне, куда были доставлены ящики. Их было шесть, сказал он мне, на том возу, кото­рый он принял в Карфаксе и сдал в дом номер 197 по Чиксэнд-- стрит, Мэйл-- энд-- Нью-- Таун, а кроме того, еще шесть штук, которые он сдал Джамайко Лэн, Бермондси. Я дал Смолетту полсоверена и спросил его, были ли взяты еще ящики из Карфакса. Он ответил: -- Вы были так добры ко мне, что я расскажу вам все, что знаю. Несколько дней тому назад я слышал, как некий Блоксмэн рассказывал, что он со своим по­мощником сделали какое-- то темное дело в каком-- то старом доме в Перфмоте. Такие дела не так часто встречаются, и возможно, что Сэм Блоксмэн расскажет вам что-- нибудь интересное. Я сказал, что если он достанет его адрес, то полу­чит еще полсоверена. Тут он наскоро проглотил свой чай и встал, сказав, что пойдет искать его повсюду. У дверей он остановился и сказал: -- Послушайте, начальник, вам нет никакого смысла оставаться тут. Найду ли я Сэма, скоро или нет, сегодня во всяком случае он вам ничего не скажет. Сэм удивительный человек, когда он пьян. Если вы мне дадите конверт с маркой и напишете на нем свой адрес, я отыщу Сэма и напишу вам сегодня же вечером. Но вам придется отправиться к нему с утра, так как Сэм встает очень рано и немедленно уходит из дома, как бы он ни был пьян накануне. Я написал адрес, наклеил марку и, отдав конверт Смолетту, отправился домой. Как бы там ни было, а мы уже идем по следам. Я сегодня устал, и мне хочется спать. Мина крепко спит, она что-- то слишком бледна, и у нее такой вид, будто она плакала. Бедняжка, я убежден, что это неведение ее терзает, и она наверное беспокоится за меня и за других. Но в данном случае мне легче видеть ее разочарованной и беспокоящейся сейчас, нежели в будущем с окончательно расстроен­ными нервами. 2 октября. Вечером. Длинный, томительный, тревожный день. С первой же почтой я получил адресованный мне конверт с вло­жением грязного лоскута бумаги, на котором каран­дашом дрожащей рукой было написано: "Сэм Блокемэн, Коркранс, 4, Поттер Корт, Бартэл­стрит, Уолворф. Спросить перевозчика". Я получил письмо, когда еще лежал в постели, и встал, не будя Мину. Она выглядела усталой, бледной и не совсем здоровой. Я решил не будить ее и, вернув­шись со своих новых поисков, отправить ее в Эксэтер. Мне кажется, что дома, занимаясь своей повседневной работой, она будет лучше себя чувствовать, чем здесь, среди нас, да еще в полном неведении относительно того, что происходит. Я встретил доктора Сьюарда и сказал ему, куда ухожу, обещав вскоре вернуться и рассказать ему и остальным, как только что-- нибудь разузнаю. Я поехал в Уолворф и с некоторыми затруд­нениями нашел Поттер Корт и дом Коркранса. Когда я спросил человека, открывшего дверь, где живет пере­возчик, то за полсоверена узнал, что мистер Блоксмэн, выспавшись после выпитого накануне в Коркоране пива, уже в пять часов утра отправился на работу в Поплар. Он не знал точно, где находится это место, но насколько он помнил, в каком-- то вновь открытом товарном складе; с этими жалкими данными я отпра­вился в Поплар. Было около двенадцати часов, когда я, ничего не найдя, зашел в кафе, где обедали несколько рабочих. Один из них утверждал, что на Кросс Энджэл стрит строят новый холодный амбар для нового товар­ного склада. Я тотчас же принял это к сведению. Беседа со сторожем и главным приказчиком -- я наградил их обоих звонкой монетой -- навела меня на след Блокс­мэна; я обещал уплатить ему его поденную плату, и он пошел к своему начальнику спросить разрешения поговорить со мной. Он был довольно видный малый, хотя немного грубый в разговоре и манерах. Когда я дал ему задаток, обещав заплатить за сведения, он сказал мне, что дважды ездил из Карфакса в какой-- то дом на Пикадилли и отвез туда девять больших ящи­ков -- "невероятно тяжелых" -- на специально нанятой повозке. Я спросил о номере дома на Пикадилли, на что он ответил: -- Номер-- то, начальник, я забыл, но это всего в нескольких шагах от большой, недавно выстроенной белой церкви или чего-- то в том же роде. Дом старый и пыльный, хотя в сравнении с тем проклятым домом, откуда ящики взяты, это царский дворец. -- Как же вы попали в эти дома, раз они пустые? -- В доме в Пэрфлитс меня встретил старый гос­подин, он же помог мне поднять ящики и поставить на телегу. Черт подери, это был самый здоровый па­рень, которого я когда-- либо видел, а ведь такой старый, с седыми усами, и такой тощий, что даже тени не от­брасывал. Эти слова ужасно меня поразили. -- Представьте, он поднял свой конец ящика с та­кой легкостью, точно это был фунт чаю, между тем как я, задыхаясь и обливаясь потом, с трудом поднял свой, а ведь я тоже не цыпленок. -- Как же вы вошли в дом на Пикадилли? -- спро­сил я. -- Там был он же. Он, должно быть, вышел и пришел туда раньше и сам открыл мне дверь и помог внести ящики в переднюю. -- Все девять? -- спросил я. -- Да, на первой телеге их было пять, а на второй четыре. Это был ужасно тяжелый труд, и я даже не помню, как попал домой. -- Что же, вы оставили ящики в передней? -- Да, это была большая передняя, совершенно пустая. Я сделал еще одну попытку разузнать дальнейшее. -- А ключей у вас не было никаких? -- Мне не нужно было ни ключей, ни чего-- нибудь другого, потому что старик сам открыл дверь и сам закрыл ее за мною, когда я перенес все на место. Я не помню всего точно -- проклятое пиво! -- И не можете вспомнить номер дома? -- Нет, сэр, но вы и так сможете легко найти его. Такой высокий дом с каменным фасадом и аркой на­верху, с высокими ступенями перед дверьми. Я хорошо помню эти ступени, по ним я и таскал ящики вместе с тремя бродягами, жаждавшими получить на чай. Старик дал им по шиллингу; видя, что им так много дают, они стали требовать еще, тогда старик схватил одного из них за плечо, собираясь спустить его с лестни­цы, и только тогда они ушли, ругаясь. Я решил, что узнал вполне достаточно, чтобы найти тот дом, и заплатив своему новому приятелю за сведе­ния, поехал на Пикадилли. Тут пришла мне в голову мысль: граф ведь сам мог убрать эти ящики. Если так, то время дорого, поскольку теперь он может это сделать в любое время. У цирка Пикадилли я отпустил кэб и пошел пешком. Недалеко от белой церкви я увидел дом, похожий на тот, что описывал Блоксмэн. У дома был такой запущенный вид, словно в нем давно уже никто не жил. В Пикадилли мне больше нечего было делать, так что я обошел дом с задней стороны, чтобы посмотреть, не узнаю ли я тут еще чего-- нибудь. Там суетливо ле­тали чайки. На Пикадилли я расспрашивал грумов и их помощников, не могут ли они что-- нибудь рассказать о пустующем доме. Один из них сказал, что, по слухам, его недавно заняли, но неизвестно, кто. Он сказал еще, что раньше тут висел билетик о продаже дома и что, может быть, Митчел и Кэнди, агенты, которым была поручена продажа, что-- нибудь и смогут сказать по этому поводу, так как, насколько он помнит, он видел название этой фирмы на билетике. Я старался не пока­зывать вида, настолько мне эти было важно; и поблаго­дарив его, как обычно, полсовереном, пошел дальше. Наступили сумерки, близился осенний вечер, так что я не хотел терять времени. Разыскав в адресной книге адрес Митчел и Кэнди в Беркли, я немедленно отправился к ним в контору на Сэквил-- стрит. Господин, встретивший меня, был невероятно любе­зен, но настолько же необщителен. Сказав, что дом на Пикадилли продан, он посчитал вопрос исчерпанным. Когда я спросил, кто его купил, он широко раскрыл глаза, немного помолчал и ответил: -- Он продан, сэр. -- Прошу извинения, -- сказал я так же любезно, -- но по особо важным причинам мне необходимо знать, кто его купил. Он помолчал, затем, еще выше подняв брови, снова лаконично повторил: -- Он продан, сэр. -- Неужели, -- сказал я, -- вы больше ничего мне не скажете? -- Нет, ничего, -- ответил он. -- Дела клиентов Мит­чел и Кэнди находятся в верных руках. Спорить не имело смысла, так что, решив все же разойтись по-- хорошему, я сказал: -- Счастливы ваши клиенты, что у них такой хороший поверенный, ревностно стоящий на страже их инте­ресов. Я сам юрист. -- Тут я подал ему свою визитную карточку. -- В данном случае я действую не из простого любопытства а по поручению лорда Годалминга, желающего узнать кое-- какие подробности относительно того имущества, которое, как ему показалось, недавно продавалось. Эти слова изменили дело: он ответил любезнее: -- Если бы я мог, то охотно оказал бы вам услугу, в особенности лорду Годалмингу. Мы исполняли его поручения и, между прочим, сняли для него несколько комнат, когда он был еще Артуром Холмвудом. Если хотите, оставьте его адрес, я поговорю с представителями фирмы по этому поводу и, во всяком случае, сегодня же напишу лорду. Если будет возможно, я с удоволь­ствием отступлю от наших правил и сообщу необходимые его сиятельству сведения. Мне необходимо было заручиться другом, а не врагом, так что я дал адрес доктора Сьюарда и ушел. Уже стемнело; я порядком устал и проголодался. В "Аэро-- Брэд компани" я выпил чашку чаю и следующим поездом выехал в Пэрфлит. Все были дома: Мина выглядела усталой и бледной, но старалась казаться веселой и ласковой. Мне было больно, что приходится все скрывать от нее и тем причи­нить беспокойство. Слава Богу, завтра это кончится. Я не мог рассказать остальным о своих последних открытиях, приходилось ждать, пока уйдет Мина. После обеда мы немного музицировали, чтобы отвлечься от окружающего нас ужаса, а затем я проводил Мину в спальню и попросил ее лечь спать. В этот вечер Мина казалась особенно ласковой и сердечной и ни за что не хотела меня отпускать, но мне нужно было еще о многом переговорить с друзьями, и я ушел. Слава Богу, наши отношения нисколько не изменились оттого, что мы не во все посвящаем друг друга. Вернувшись, я застал всех друзей собравшимися у камина в кабинете. В поезде я все точно записал в дневник, так что мне пришлось только прочесть им свою запись: когда я кончил, Ван Хелзинк сказал: -- Немало, однако, пришлось вам потрудиться, друг Джонатан. Но зато теперь мы наверняка напали на след пропавших ящиков. Если все они найдутся в том доме, то и делу скоро конец. Но если некоторых из них не окажется, то придется снова отправляться на поиски, пока мы не найдем все ящики, после чего нам останется лишь одно -- заставить этого негодяя умереть естественной смертью. Мы сидели молча, как вдруг мистер Моррис спросил: -- Скажите, как мы попадем в этот дом? -- Но попали же мы в первый, -- быстро ответил лорд Годалминг. -- Артур, это большая разница. Мы взломали дом в Карфаксе, но тогда мы находились под защитой ночи и загороженного стеною парка. На Пикадилли будет гораздо труднее, безразлично, днем или ночью. Я очень сомневаюсь, что нам удастся туда попасть, если этот индюк-- агент не достанет нам каких-- либо ключей; мо­жет быть, завтра мы получим от него письмо, тогда все разъяснится. Лорд Годалминг нахмурился и мрачно зашагал взад и вперед по комнате. Затем постепенно замедляя шаги, он остановился и, обращаясь по очереди к каждому из нас, сказал: -- Квинси рассуждает совершенно правильно. Взлом помещения вещь слишком серьезная; один раз сошло великолепно, но в дачном случае это более сложно. Разве только мы найдем ключи от дома у графа. Так как до утра мы ничего не могли предпринять и приходилось ждать письма Митчела, мы решили устроить передышку до завтра. Мы довольно долго сиде­ли, курили, обсудили этот вопрос со всех сторон и разошлись. Я воспользовался случаем и записал все в дневник; теперь мне страшно хочется спать, пойду и лягу. ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА 1 октября. Рэнфилд снова меня беспокоит; его настроения так быстро меняются, что трудно понять его состояние; не знаю даже в чем тут причина -- это начинает меня сильно интриговать. Когда я вошел к нему сегодня утром, после того, как он выгнал Ван Хелзинка, у него был такой вид, точно он повелевает судьбами мира; и он действительно повелевает судьбой, но очень свое­образно. Его положительно ничто на свете не интересует; он точно в тумане и свысока глядит на слабости и жела­ния всех смертных. Я решил воспользоваться случаем и кое-- что разузнать у него. Из очень длинной беседы, причем он все время говорил изумительно здраво и осмысленно, я сделал вывод, что Рэнфилд твердо верит в свое предназначение для какой-- то высшей цели. Он убежден, что достигнет ее не путем использования человеческих душ, а исклю­чительно чужих жизней... Некоторые подробности беседы и взгляды на пользу, которую он может извлечь из чужой жизни, до того близки к рассказанному нам Ван Хелзинком о вампирах, что у меня неожиданно мелькнула мысль о влиянии на Ренфилда графа. Неужели так? Как это раньше не пришло мне в голову? Позже. После обхода я пошел к Ван Хелзинку и рассказал ему о своих подозрениях. Он очень серьезно отнесся к моим словам и, подумав немного, попросил взять его с собою к Рэнфилду. Когда мы вошли, то были поражены, увидев, что он опять рассыпал свой сахар. Сонные осен­ние мухи, жужжа, влетали в комнату. Мы старались навести его на прежний разговор, но он не обращал на нас никакого внимания. Он напевал, точно нас совсем не было в комнате, затем достал кусок бумаги и сложил его в виде записной книжки. Мы так и ушли ни с чем. По-- видимому, это действительно исключительный случай; надо будет сегодня тщательно проследить за ним. ПИСЬМО ОТ МИТЧЕЛ И КЭНДИ ЛОРДУ ГОДАЛМИНГУ 1 октября. Милостивый государь! Мы счастливы в любое время пойти навстречу Вашим желаниям. Из этого письма Ваше сиятельство узнает, согласно его желаниям, переданным нам мистером Харкером, подробности о покупке и продаже дома No 347 на Пикадилли. Продавцами были поверенные мистера Арчибальда Винтер-- Сьюффилда. Покупатель -- знатный иностранец, граф де Вил, который произвел покупку лично, заплатив всю сумму наличными. Вот все, что нам известно. Остаемся покорными слугами Вашего сиятельства, Митчел и Кэнди. ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА 2 октября. Вчера ночью я поставил человека в коридоре и велел следить за каждым звуком, исходящим из комнаты Рэнфилда; я приказал ему немедленно послать за мной, если произойдет что-- нибудь странное. После того, как миссис Харкер пошла спать, мы долго еще обсуждали наши действия и открытия, сделанные в течение дня. Один лишь Харкер узнал что-- то новое, и мы надеемся, это окажется важным. Перед сном я еще раз подошел к комнате своего пациента и посмотрел в дверной глазок. Он крепко спал; грудь спокойно и ровно поднималась и опускалась. Се­годня утром дежурный доложил, что вскоре после полу­ночи сон Рэнфилда стал тревожным и пациент все время молился. Больше дежурный ничего не слышал. Его ответ показался мне почему-- то подозрительным, и я прямо спросил, не заснул ли он на дежурстве. Вначале он отрицал, но потом сознался, что немного вздремнул. Сегодня Харкер ушел, чтобы продолжить свои рас­следования, а Артур и Квинси ищут лошадей. Годалминг говорит, что лошади всегда должны быть наготове, поскольку, когда мы получим нужные сведения, искать их будет поздно. Нам нужно стерилизовать всю привезенную графом землю между восходом и заходом солнца; таким образом мы сможем напасть на графа с самой слабой его стороны и будем меньше рисковать жизнью. Ван Хелзинк пошел в Британский музей посмотреть некоторые экземпляры книг по древней медицине. Древние врачи обращали внимание на такие вещи, которые не признают их последователи, и профессор ищет средства против ведьм и бесов. Порою мне кажется, что мы все сошли с ума и что нас вылечит только смирительная рубашка. Позже. Мы снова собрались: кажется, мы напали на след и завтрашняя работа, может быть, будет началом конца. Хотелось бы знать, имеет ли спокойствие Рэнфилда что-- нибудь общее с этим. Его настроение так явно соот­ветствовало действиям графа, что уничтожение чудовища может оказаться для него благом. Если бы иметь хоть малейшее представление о том, что происходит у него в мозгу, у нас были бы важные данные. Теперь он, как видно, на время успокоился... Так ли? Этот вой, кажется, раздаются из его комнаты... Ко мне влетел сторож и сказал, что с Рэнфилдом что-- то случилось. Он услышал, как Рэнфилд завыл и, войдя в комнату, застал его лежащим на полу лицом вниз, в луже крови. Иду к нему. Глава двадцать первая ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА 3 октября. Позвольте в точности изложить, насколько я помню, все случившееся со времени моей последней записи. Я придаю громадное значение тому, чтобы именно эти сообщения были записаны с необыкновенной, прямо педантичной точностью. Когда я вошел в комнату Рэнфилда, я нашел его лежащим на полу на левом боку в яркой луже крови. Подойдя ближе, чтобы поднять пациента, я сразу за­метил, что он получил тяжкие повреждения. Взглянув на его голову, я увидел, что лицо было так разбито, словно Рэнфилда колотили лицом об пол; действительно, лужа крови образовалась из лицевых ран. Служитель, стоявший на коленях возле тела, сказал, когда мы перевернули раненого: -- Мне кажется, у него сломана спина. Смотрите, правая рука, нога и вся правая сторона лица парали­зованы. Служителя чрезвычайно озадачило, как это могло случиться. Он был страшно поражен, и его брови в недоу­мении нахмурены, когда он сказал: -- Я не понимаю двух вещей. Он мог разбить себе лицо, если бы колотился им об пол. Я видел, как делала это одна молодая женщина в Эверсфилдском доме для умалишенных, прежде чем ее успели схватить. И полагаю, он мог сломать спину, если бы упал с постели в момент неожиданного припадка. Но я все же никак не могу понять, как могли произойти обе эти вещи. Если у него была сломана спина, он не мог биться голо­вой об пол; а если лицо было разбито до падения с постели, то должны остаться следы на кровати. Я крикнул ему: -- Бегите к доктору Ван Хелзинку и попросите не­медленно прийти сюда. Он мне нужен сейчас же. Служитель убежал, и через несколько минут появился профессор в халате и туфлях. Когда он увидел Рэн­филда на полу, то проницательно взглянул на него, а затем обернулся ко мне. Полагаю, что он прочел мою мысль у меня в глазах, потому что спокойно сказал -- очевидно, имея в виду уши служителя: -- А, печальный случай! Он потребует весьма забот­ливого ухода и больших попечений. Я останусь с вами, ни сперва оденусь. Подождите меня здесь, я вернусь через несколько минут. Пациент хрипло дышал, видно было, что он терпит невероятные страдания. Ван Хелзинк вернулся необы­чайно быстро с набором хирургических инструментов. Он, видимо, успел обдумать этот случай и принять какое-- то решение, потому что, не взглянув на пациента, шепнул мне: -- Вышлите вон служителя. Мы должны остаться с Рэнфилдом наедине к тому времени, когда к нему вернется сознание после операции. Я сказал: -- Пока довольно, Симмонс. Вы сделали все, что могли. Можете идти, а доктор Ван Хелзинк приступит к операции. Дайте мне немедленно знать, если случится что-- нибудь необычное. Служитель удалился, а мы приступили к вниматель­ному осмотру пациента. Раны на лице были поверх­ностными; тяжким повреждением был опасный пролом черепа на правой стороне головы. Профессор на минуту задумался и сказал: -- Надо постараться уменьшить давление костей на мозг и привести его в нормальное состояние, на­сколько это возможно; быстрота кровотечения показы­вает опасный характер повреждения. Вся двигательная сфера, кажется, затронута. Кровоизлияние в мозг быстро усилится, так что нам необходимо немедленно присту­пить к операции, иначе будет поздно. В то время, как он говорил, послышался легкий стук в дверь. Я открыл дверь и увидел в коридоре Артура и Квинси в пижамах и туфлях; первый сказал: -- Я слышал, как ваш человек позвал доктора Ван Хелзинка и сообщил ему о печальном случае. Я разбудил Квинси, вернее, позвал его, так как он не спал. Слишком много необычайных событий происходит в последнее время, чтобы мы могли наслаждаться здоровым сном. Мне пришло в голову, что завтрашняя ночь многое изменит. Мы должны глядеть вперед и назад гораздо внимательнее, нежели мы это делали до сих пор. Можно нам войти? Я молча кивнул и держал дверь открытой, пока они входили, затем снова запер ее. Когда Квинси увидел положение и состояние пациента и заметил страшную лужу на полу, он спросил: -- Боже мой! Что с ним? Бедняга, бедняга! Я вкратце рассказал ему, что произошло, и объяснил, почему мы надеемся, что к пациенту вернется со­знание после операции... на короткое время, во всяком случае. Квинси сел на край постели, рядом с Годалмин­гом, и мы стали терпеливо ждать. Минуты нашего ожидания протекали с ужасной мед­ленностью. У меня замирало сердце, и я видел по лицу Ван Хелзинка, что он также немало волнуется за резуль­тат. Я боялся тех слов, которые мог произнести Рэнфилд. Я положительно боялся думать; меня угнетало предчувствие того неотвратимого бедствия, которое на­двигалось на нас, как море в часы прилива. Бедняга Рэнфилд дышал отрывисто, спазматически. Каждую минуту казалось, что он откроет глаза и заговорит; но снова раздавалось хриплое дыхание, и снова он впадал в еще большую бесчувственность. Как я ни привык к виду болезней и смерти, это ожидание все больше и больше действовало мне на нервы. Я почти слышал биение своего собственного сердца; а кровь, приливавшая к вискам, стучала в мозгу, как удары молота. Молчание становилось мучительным. Я поглядел на своих товарищей и по их пылающим лицам и влажным лбам увидел, что они испы­тывают такую же муку. Все мы находились в таком нервном ожидании, словно сверху должен был раздаться страшный звук колокола и застать нас врасплох. Наконец настал момент, когда стало ясно, что пациент быстро слабеет; он мог умереть с минуты на минуту. Я взглянул на профессора и поймал его пристальный взор. О