появился худощавый господин и попросил пока­зать, куда поставили ящик. На что капитан ответил, что желал бы, чтобы и он и его ящик отправились ко всем чертям в ад. Но господин, нисколько не обидевшись, спустился вниз со штурманом, посмотрел, где стоит ящик, затем поднялся на палубу и остался там, окутан­ный туманом. Никто не обращал на него внимания. В самом деле, теперь было не до него, поскольку туман вскоре стал редеть и воздух прояснился. Как бы то ни было, судно вышло с отливом и утром находилось уже в устье реки, и когда мы расспрашивали о нем, плыло по волнам. Итак, дорогая Мина, мы можем на время отдохнуть, потому что наш враг в море и плывет, властвуя над ту­манами, к устью Дуная. На этот переход парусному судну потребуется немало времени; и если мы сейчас отправимся сухим путем, то опередим его и встретим на месте. Для нас лучше всего будет найти его в гробу между восходом и закатом солнца: тогда он будет не в состоянии бороться, и мы сможем поступить с ним как надо. До того у нас есть достаточно времени, чтобы составить план. Мы знаем, куда он направляется, так как видели хозяина корабля, показавшего нам все судо­вые бумаги. Ящик, который мы ищем, будет выгружен в Варне и передан агенту, который должен предъявить доверенность. Итак, наш приятель-- купец помог нам. Он спросил нас, не случилось ли чего неладного с ящи­ком, и хотел даже телеграфировать в Варну, чтобы там занялись расследованием, но мы его успокоили, потому что вмешательство полиции вовсе нежелательно. Мы должны исполнить все сами. Когда Ван Хелзинк кончил, я спросила его, уверен ли он, что граф остался на корабле. Он ответил: -- У нас имеется самое достоверное доказательство -- ваши собственные слова во время гипнотиче­ского сна. Я опять спросила, неужели так необходимо пресле­довать графа, ибо боюсь оставаться без Джонатана, а я наверняка знаю, что он пойдет туда, куда пойдут другие. Ван Хелзинк отвечал мне сперва спокойно, но потом его голос сделался более страстным и достиг, нако­нец, такого возбуждения и силы, что все мы поняли, в чем заключалась та власть, которая нас всех подав­ляла: -- Да, необходимо, необходимо, необходимо! Для вашего блага и блага всего человечества. Это чудовище и так причинило много вреда в ограниченной оболочке, когда оно было лишь телом и только ощупью, без зна­ний, действовало в темноте. Обо всем этом я уже рас­сказал другим: вы, госпожа Мина, узнаете все из фоно­графа Джона или из дневника мужа. Я рассказал им, как ему понадобились сотни лет, чтобы оставить свою маленькую страну и отправиться в новую, где столько людей, сколько в поле колосьев. Местность, в которой в течение столетий жил "не-- умерший", представляет собой только нагромождение всяких геологических не­сообразностей. В те тяжелые времена, когда он еще жил настоящей жизнью, он славился тем, что ни у кого не было таких железных нервов, такого изворотливого ума и такой храбрости. Некоторые жизненные силы в нем развились до крайней точки; вместе с телом развился также и его ум. Все это происходило помимо дьяволь­ской помощи, которую он несомненно получает, но она должна уступать силам, идущим из источника добра и их символам. Поэтому-- то он в нашей власти. Он осквер­нил вас -- простите, дорогая, что я так говорю, -- но это вам полезно. Он заразил вас таким образом, что даже если он не сделает этого вторично, вы будете только жить, жить обычным образом: а затем после смерти, являющейся по Божьей воле уделом всех людей, вы упо­добитесь ему. Но этого не должно случиться! Мы все поклялись, что этого не будет. Таким образом мы исполняем лишь волю Бога, который не желает, чтобы мир и люди, за которых пострадал Его Сын, были отданы во власть чудовищам, существование которых Его оскорбляет. Он уже позволил вернуть нам в лоно Истины одну душу, и мы отправимся теперь за другими, подоб­но древним крестоносцам. Как и они, мы пойдем на вос­ток, и если погибнем, то погибнем, как и они, за святое дело. Он остановился; я воспользовалась паузой, чтобы спросить: -- Но не отступит ли граф перед опасностью из-- за благоразумия? Быть может, с тех пор, как вы изгнали его из страны, он будет избегать ее подобно тигру, про­гнанному туземцами из деревни? -- Ага! -- сказал он. -- Ваше сравнение с тигром очень удачно, я им воспользуюсь. Ваши людоеды, как в Индии зовут тигров, попробовавших человеческой крови, не желают иной пищи, кроме человечины, и бро­дят вокруг деревень, пока им не удастся опять ею по­лакомиться. Тот, кого мы прогнали из нашей деревни, -- такой же тигр-- людоед, и он никогда не перестанет рыс­кать по соседству с нами. Да и не в его характере отсту­пать. В своем детском разуме он давно уже решил отправиться в большой город. Мы решили собраться через полчаса здесь в нашем кабинете и окончательно утвердить план действий. Я предвижу лишь одно затруд­нение, которое чувствую инстинктивно: мы все должны говорить откровенно, но боюсь, что по какой-- то таин­ственной причине язык госпожи Харкер будет связан. Я знаю, что она делает свои выводы, и на основании всего того, что произошло, я могу угадать, как они правиль­ны и близки к истине: но она не сможет или не захочет сообщить их нам. Я говорил об этом Ван Хелзинку, когда мы остались наедине, и мы обсудим это. Я предпо­лагаю, что ужасный яд, попавший в ее кровь, начинает оказывать свое действие. У графа, видимо, был опреде­ленный план, когда он дал ей то, что Ван Хелзинк назы­вает "кровавым крещением вампира". Должно быть, су­ществует яд, получаемый из безвредных веществ; в наш век осталось еще много таинственного, и поэтому нам нечего удивляться. Я знаю одно, а именно: если меня не обманывает мой инстинкт, то в молчании госпожи Хар­кер заключается новая страшная опасность, которая грозит нам в будущем. Но, быть может, та самая сила, которая заставляет ее молчать, заставит ее заговорить. Я не смею больше об этом думать, потому что боюсь даже мысленно оскорбить эту благородную женщину! Ван Хелзинк пришел в мой кабинет раньше других. Я постараюсь раскрыть истину с его помощью. Через некоторое время. Вот что сказал Ван Хелзинк: -- Джон, нам надо во что бы то ни стало переговорить кое о чем до прихода остальных, а впоследствии мы можем сообщить это и им. -- Мина, наша бедная, дорогая Мина становится другой! -- На основании нашего прежнего опыта с мисс Люси нам надо остерегаться, чтобы помощь не пришла слишком поздно. Наша задача теперь стала тяжелее, чем когда-- либо: ввиду этого нового несчастья нам до­рог каждый час. Я вижу, как на ее лице постепенно по­являются характерные признаки вампира. Правда, пока они едва заметны, но все же их можно разглядеть, если всмотреться внимательнее и без предрассудков. Ее зубы стали острее, а выражение глаз суровее. Кроме того, она теперь часто молчит, как это было с Люси; она даже не говорила, когда писала, то, что хотела сообщить. Теперь я боюсь вот чего! Если она может во сне, вызванном нами, сказать, что делает граф, то вполне вероятно, что тот, кто первый загипнотизировал Мину и заставил вы­пить свою кровь, может заставить ее открыть ему то, что она знает о нас. Нам надо во что бы то ни стало предотвратить это; мы должны скрывать от нее наши намерения, тогда она не сможет рассказать ему то, что не знает сама. О! Печальная задача! Такая печальная, что у меня раз­рывается сердце при одной мысли об этом; но иначе нель­зя. Когда мы увидим ее сегодня, я скажу, что по некото­рым причинам она не должна больше присутствовать на наших совещаниях, оставаясь, однако, под нашей охраной. Я ответил, что разделяю его мнение. Сейчас мы все соберемся. Ван Хелзинк ушел, чтобы приготовиться к исполнению своей печальной мис­сии. Я думаю, что он хочет также помолиться на­едине. Немного спустя. Перед самым началом нашего совещания мы с Ван Хелзинком испытали большое облегчение, так как госпожа Харкер послала своего мужа передать, что не при­соединится к нам, ибо ей кажется, что мы почувствуем себя свободнее, если не будем стеснены ее присутствием во время обсуждения наших планов. Мы с профессором переглянулись и с облегчением вздохнули. Я со своей стороны подумал, что раз госпожа Мина сама поняла опасность, то тем самым мы избавлены от многих стра­даний и неприятностей... Итак, мы приступили к составлению плана нашей кампании. Сперва Ван Хелзинк сжато изложил нам следующие факты: -- "Czarine Caterine" вышла вчера утром из Темзы. Чтобы добраться до Варны, ей понадобится, по край­ней мере, три недели; мы же доберемся до Варны сухим путем всего за три дня. Допустив даже, что благодаря благоприятной погоде, которая может быть вызвана графом, судно выиграет два дня, и что мы случайно будем задержаны на целые сутки, -- все же у нас впереди около двух недель. Таким образом, чтобы быть вполне спокойными, мы должны отправиться самое позднее 17-- го. Тогда мы в любом случае прибудем в Варну на день раньше судна и успеем сделать все необходимые приготовления. После этого Квинси Моррис прибавил: -- Я знаю, что граф родом из страны волков, и быть может, он будет там раньше нас. Я предлагаю допол­нить наше вооружение винтовками Винчестера. Во всех затруднительных обстоятельствах я крепко надеюсь на винтовку. -- Хорошо! -- сказал Ван Хелзинк.-- Возьмем с собой и винтовки. Здесь нам, в сущности, нечего делать, а так как Варна никому из нас не знакома, то не отпра­виться ли нам уже завтра? Все равно, где ждать, здесь или там. Сегодня ночью и завтра мы успеем пригото­виться и, если все будет в порядке, -- вечером тронемся в путь вчетвером. -- Вчетвером? -- спросил удивленно Харкер, бросая на нас вопросительные взгляды. -- Конечно! Вы должны остаться и позаботиться о вашей дорогой жене! -- поспешил ответить профессор. Харкер помолчал несколько минут и затем сказал глухим голосом: -- Мы поговорим об этом завтра утром. Мне надо посоветоваться с Миной. Я подумал, что Ван Хелзинку пришло время преду­предить Харкера не открывать ей наших планов: но он не обратил на это внимания. Я бросил на него много­значительный взгляд и закашлял; однако вместо ответа он приложил палец к губам и отвернулся. ДНЕВНИК ДЖОНАТАНА ХАРКЕРА 5 октября, после обеда. После нашего совещания я долгое время не мог ни о чем думать. Новый поворот событий настолько поразил меня, что я не в силах мыслить. Решение Мины не при­нимать никакого участия в обсуждении заставляет за­думываться: а так как я не смею сказать ей об этом, то могу лишь высказать свои предположения. Теперь я дальше от истины, чем когда-- либо. Поведение осталь­ных при этом известии также поразило меня: ведь в последнее время мы часто обсуждали данный вопрос и решили, что между нами не будет никаких тайн. Мина спит сейчас тихо и спокойно, как маленькое дитя. Губы ее полуоткрыты, и лицо сияет счастьем. Слава Богу, что это так. Немного спустя. Как странно! Я сидел, сторожа счастливый сон Мины, и считал себя таким счастливым, как, пожалуй, никогда. Когда настал вечер и земля покрылась тенью, в комнате стало еще тише и торжественней. Вдруг Мина открыла глаза и сказала: -- Джонатан, дай мне честное слово, что исполнишь мою просьбу. Дай мне это обещание перед Богом, и поклянись, что ты не нарушишь его, даже если я буду умолять тебя об этом на коленях, заливаясь горькими слезами. Скорее исполни мою просьбу -- сейчас же. -- Обещаю, -- ответил я, и она на мгновение показалась счастливой; для меня же счастья не было, так как красное клеймо по-- прежнему горело на ее лбу. Она сказала: -- Обещай, что ни слова не скажешь мне о плане, составленном против графа. Ни слова, ни намека, ни поступка, пока не исчезнет это! -- и она торжественно указала на клеймо. Я увидел, что она говорит серьезно, и повторил: -- Обещаю! После этих слов я понял, что с данного момента между нами появилась стена. Полночь. Весь вечер Мина была весела и бодра, так что и остальные приободрились, как бы зараженные ее ве­сельем, и даже я почувствовал, что печальный покров, давивший нас, будто немного приподнялся. Мы разо­шлись рано. Утро, 6 октября. Новый сюрпризМина разбудила меня так же рано, как и вчера и попросила пригласить Ван Хелзинка. Я подумал, что она хочет снова быть загипнотизирован­ной, и сейчас же пошел за профессором. Он, по-- видимому, ожидал этого приглашения, так как был уже одет. Дверь его была полуоткрыта, поэтому он слышал, как хлопнула наша дверь. Он сейчас же пришел. Войдя в комнату, профессор спросил Мину, могут ли войти и остальные. -- Нет, -- ответила она, -- это не обязательно. Вы можете сами все рассказать им потом. Я должна ехать с вами! Ван Хелзинк был поражен не меньше моего. После некоторой паузы он опять спросил: -- Но почему? -- Вы должны взять меня с собой. С вами я буду в большей безопасности, да и вы также. -- Но почему же, дорогая госпожа Мина? Вы знаете, что забота о вашей безопасности является нашей священной обязанностью. Мы идем навстречу опас­ностям, которым вы подвергаетесь больше, чем кто-- либо из нас, -- вследствие разных обстоятельств... Он остановился в замешательстве. Она указала пальцем на свой лоб и ответила: -- Знаю. Но я должна отправиться с вами. Могу сказать вам это, потому что солнце встает; потом я буду не в состоянии. Я знаю, что если граф захочет, то я должна буду пойти за ним, я знаю, что если он прикажет мне уйти тайком, то я употреблю хитрость, обману даже Джонатана. Вы сильны и храбры. Вы сильны тем, что вас много, и можете презирать то, что сломило бы одного человека. Кроме того, я, пожалуй, смогу быть вам полезной: если вы меня загипнотизируете, то узна­ете то, чего я не знаю сама. Тогда Ван Хелзинк сказал серьезно: -- Госпожа Мина, вы говорите умно, как всегда. Вы отправитесь с нами. И мы все вместе исполним нашу обязанность. Ван Хелзинк пригласил меня последовать за ним. Мы вошли в его комнату, где к нам присоединились Годалминг, доктор Сьюард, Квинси Моррис. Профессор рассказал им все, что сообщила Мина, и затем про­должал: -- Утром мы отправимся в Варну. Нам надо теперь считаться с новым фактором -- Миной. Но она нам пре­дана. Ей стоило многих страданий рассказать нам так много; однако она очень хорошо сделала: теперь мы предупреждены. Не надо упускать из виду ни одного шанса, и в Варне мы должны быть готовы действовать немедленно после прибытия судна. -- Что же нам там делать? -- лаконично спросил Моррис. Профессор подумал немного и ответил: -- Мы первым делом поднимемся на судно и затем, когда найдем ящик, положим на него ветку шиповника; пока она там, никто не сможет из него выйти, так, по крайней мере, гласит поверье. Далее, мы дождемся та­кого стечения обстоятельств, что никого не будет по­близости, откроем ящик -- и все закончим. -- Я не стану ждать никакого удобного случая, -- сказал Моррис. -- Когда я найду ящик, то открою его и уничтожу чудовище, и пусть тысячи людей видят это и пусть меня после этого сразу же казнят. -- Вы славный малый, -- сказал доктор Ван Хелзинк, -- да, славный малый. Дитя мое, поверьте, никто из нас не отступит из-- за страха. Я говорю только, что все мы поступим, как надо. Но на самом деле, пока мы не можем сказать, как. До того времени многое может случиться. Все мы будем вооружены, и когда наступит критический момент, наши усилия не ослабнут. Сегодня же приведем в порядок наши дела, потому что никто из нас не может сказать, какой будет конец. Мои дела уже устроены, а так как мне больше нечего делать, я пойду готовить все к путешествию. Я приобрету билеты и все, что необходимо. Нам больше нечего было обсуждать, и мы разошлись. Я сейчас займусь своими делами и после этого буду готов ко всему, что бы ни случилось. Некоторое время спустя. Все сделано. Моя последняя воля записана. Мина -- моя единственная наследница, если она переживет меня. Если случится иначе, то все получат остальные, которые были так добры к нам. Солнце близится к закату. Недо­могание Мины привлекает мое внимание. Я уверен, что она о чем-- то думает, мы узнаем это после захода солнца. Мы со страхом ждем каждый раз восхода и захода, потому что каждый раз узнаем о новой опасности, но­вом горе; но дай Бог, чтобы все кончилось благопо­лучно. Глава двадцать пятая ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА 17 октября, вечер. Меня попросил записать это Харкер, так как сам он не в состоянии работать, а точная запись нужна. Мы все заметили, что за последние дни время захода и восхода солнца является для миссис Харкер периодом особенной свободы; когда ее прежняя личность может проявляться вне влияния контролирующей силы, угне­тающей ее или побуждающей к странным поступкам. Состояние это наступает приблизительно за полчаса до наступления восхода или заката и продолжается до тех пор, пока солнце поднимается высоко или пока облака пылают еще в лучах скрывшегося за горизон­том дневного светила. Сначала ее состояние становится каким-- то колеблющимся, словно некие узы начинают ослабевать, внезапно наступает чувство абсолютной свободы. Когда же свободное состояние прекращается, быстро наступает реакция, которой предшествует предо­стерегающее молчание. Когда мы сегодня встретились, она была несколько сдержанна и проявила все признаки борьбы. Затем, после продолжительной паузы, сказала: -- Утром мы приступим к исполнению нашей задачи, и только Богу известно, что ожидает нас в даль­нейшем. Вы будете так добры, что возьмете меня с со­бою. Я знаю, на что в состоянии пойти отважные, стой­кие люди, чтобы помочь бедной слабой женщине, душа которой, может быть, погибла... во всяком случае, в опасности. Но вы должны помнить, что я не такая как вы. В моей крови, в моей душе -- яд, который мо­жет убить меня; который должен убить меня, если сво­евременно мне не будет оказана помощь. О, друзья мои, вы так же хорошо знаете, как и я, что моя душа в опасности; и хотя я также, как и вы, знаю, что для меня один только путь, но ни вы, ни я не должны из­брать его. -- Какой путь? -- спросил хриплым голосом Ван Хелзинк. -- Этот путь -- моя смерть сейчас же, от своей руки или от руки другого, но во всяком случае раньше, чем разразится величайшее бедствие. Я знаю, и вы тоже, что умри я сейчас, вы в состоянии будете спасти мою бес­смертную душу, как вы сделали это с бедной Люси. Если б только смерть или страх смерти стояли един­ственным препятствием на моем пути, я не задумываясь умерла бы здесь, теперь, среди любящих меня друзей. Но смерть не есть конец. Я не могу допустить мысли, что Божья воля направлена на то, чтобы мне умереть, в то время, как мы имеем надежду спастись. Итак я, со своей стороны, отказываюсь от вечного успокоения и добровольно вступаю в тот мрак, в котором, может быть, заключено величайшее зло, какое только встреча­ется в мире и в преисподней... Но что даст каждый из вас? Знаю, ваши жизни, -- быстро продолжала она, -- это мало для храбрых людейВаши жизни принадлежат Богу, и вы должны вернуть их Ему; но что дадите вы мне? Она поглядела на нас вопросительно, избегая глядеть в лицо мужа. Квинси как будто понял, кивнул головой, и ее лицо просияло. -- Я прямо скажу вам, что мне надо, потому что между нами не должно быть в этом отношении ничего скрытного. Вы должны обещать все, как один, -- и даже ты, мой любимый супруг, -- что когда наступит час, вы убьете меня. -- Какой час? -- спросил Квинси глухим, сдавлен­ным голосом. -- Когда вы увидите по происшедшей в моей внешности перемене, что мне лучше умереть, чем жить. Когда мое тело будет мертвым, вы должны не медля ни минуты проткнуть меня колом и отрезать голову, вообще испол­нить все, что понадобится для успокоения моей души. Квинси первый заговорил после продолжительной паузы. -- Я грубый человек, который, пожалуй, жил далеко не так, чтобы заслужить такое отличие, но я клянусь всем, что свято и дорого для меня: если момент насту­пит, я не уклонюсь от долга, который вы возложили на нас. -- Вы истинный друг! -- вот все, что она могла про­говорить, заливаясь слезами. -- Клянусь сделать то же самое, дорогая мадам Мина! -- сказал Ван Хелзинк. -- И я! -- произнес лорд Годалминг. -- И я последую их примеру, -- заявил ее муж, обер­нувшись к ней с блуждающими глазами, и спросил: -- Должен ли я также дать обещание, жена моя? -- Да, милый, -- сказала она с бесконечным сочувствием в голосе и глазах. -- Ты не должен отказываться. Ты самый близкий и дорогой для меня человек; в тебе весь мой мир; наши души спаяны одна с другой на всю жизнь и на всю вечность. Подумай, дорогой, о том, что были времена, когда храбрые мужья убивали своих жен и близких женщин, чтобы они не могли попасть в руки врагов. Это обязанность мужчин перед теми, кого они любят, во время тяжких испытаний. О, дорогой мой, если мне суждено принять смерть от чьей-- либо руки, то пусть это будет рука того, кто любит меня сильнее всех. Еще одно предостережение -- предостережение, ко­торого вы не должны забывать: если это время должно наступить, то оно наступит скоро и неожиданно, и в таком случае вы должны, не теряя времени, воспользо­ваться выгодой своего положения, потому что в то время я могу быть... нет, если оно наступит, то я уже буду... связана с вашим врагом против вас. -- И еще одна просьба, -- добавила она после минутной паузы, -- она не столь существенна и необходима, как первая, но я желаю, чтобы вы сделали одну вещь для меня, и прошу согласиться. Мы все молча кивнули головами. -- Я желаю, чтобы вы прочли надо мной обряд по­гребения. Ее прервал громкий стон мужа: взяв его руку, она приложила ее к своему сердцу и продолжала: -- Ты должен хоть когда-- нибудь прочесть его надо мной. Какой бы ни был выход из этого страшного поло­жения, это будет утешительной мыслью для всех или некоторых из нас. Надеюсь, прочтешь ты, голубчик мой, чтобы он запечатлелся в моей памяти навеки в звуках твоего голоса... что бы ни случилось. -- Но, дорогая моя, -- молил он, -- смерть далека от тебя. -- Нет, -- ответила она, -- я ближе к смерти в настоящую минуту, чем если бы лежала под тяжестью мо­гильной насыпи. Как я могу -- да и вообще кто-- нибудь -- описать эту страшную сцену во всей ее торжественности. Даже скептик, видящий одну лишь пародию горькой истины во всякой святыне и во всяком волнении, был бы растро­ган до глубины сердца, если бы увидел маленькую группу любящих и преданных друзей на коленях вокруг осуж­денной и тоскующей женщины; или услышал бы страст­ную нежность в голосе супруга, когда он прерывающим­ся от волнения голосом, так что ему приходилось вре­менами умолкать, читал простой и прекрасный обряд погребения. -- Я... не могу продолжать... слова... и... не хватает у меня... голоса... Она была права в своем инстинктивном требовании. Как это ни было странно, какой бы причудливой ни ка­залась нам эта сцена, нам, которые находились в то время под сильным ее влиянием, впоследствии она до­ставила большое утешение; и молчание, которое дока­зывало скорый конец свободы души миссис Харкер, не было для нас полным отчаянием, как мы того опасались. ДНЕВНИК ДЖОНАТАНА ХАРКЕРА 15 октября. Варна. Мы покинули Черинг-- Кросс 12-- го утром, приехали в Париж в ту же ночь и заняли приготовленные для нас места в Восточном экспрессе. Мы ехали день и ночь и прибыли сюда около пяти часов вечера. Лорд Годалминг отправился в консульство справиться, нет ли телеграммы на его имя, а мы расположились в гостинице. Дорогой, вероятно, происходили случайности; я, впрочем, был слишком поглощен желанием уехать, чтобы обращать на них внимание. Пока "Царица Екатерина" не придет в порт, для меня не может быть ничего интересного на всем земном шаре. Слава Богу, Мина здорова и как будто окрепла: возвращается румянец. Она много спит; дорогою она спала почти все время. Перед закатом и восходом солнца она, впрочем, бодрствует и тревожна; у Ван Хел­зинка вошло в привычку гипнотизировать ее в это время. Сначала требовалось некоторое усилие, но теперь она вдруг поддалась ему, точно привыкла подключаться. Он всегда спрашивает ее, что она видит и слышит. Она отвечает: -- Ничего; все темно. Я слышу, как волны ударяются о борт, и как бурлит вода. Паруса и снасти натягивают­ся, реи скрипят. Ветер сильный... Очевидно, что "Царица Екатерина" все еще в море и спешно направляется в Варну. Лорд Годалминг только что вернулся. Получил четыре телеграммы, по одной в день со времени нашего отъезда, и все одинакового содержания: Ллойд не имеет известий о "Царице Ека­терине". Мы пообедали рано и легли спать. Завтра нам надо повидать вице-- консула и устроить так, если возможно, чтобы попасть на корабль, как только он придет. Ван Хелзинк говорит, что для нас важно попасть на судно между восходом и закатом солнца. Граф, превратись он даже в летучую мышь, не может силою своей воли пересечь воду и поэтому не может покинуть корабль. Так как он не посмеет обернуться человеком, не воз­буждая подозрения, чего он, очевидно, желает избегнуть, то он должен оставаться в ящике. Следовательно, если мы попадем на судно после восхода солнца, он будет в нашей власти, потому что мы сможем открыть ящик и овладеть им прежде, чем он проснется. Пощады от нас ему нечего ждать. Надеемся, что с чиновниками и моря­ками затруднений не возникнет. Слава Богу, это такая страна, где подкупом можно сделать все, а мы в достаточ­ном количестве запаслись деньгами. Нам надо только похлопотать, чтобы судно не могло войти в порт неведомо для нас между закатом и восходом солнца, и мы будем спасены. 16 октября. Ответ Мины все тот же: удары волн о борт корабля и бурливая волна, темнота и благоприятные ветры. Мы, очевидно, в полосе везения, и когда услышим о "Царице Екатерине", мы будем готовы. Так как она должна пройти через Дарданеллы, мы можем быть уверены что узнаем все своевременно. 17 октября. Теперь, кажется, все устроено для встречи графа. Годалминг сказал судовладельцам, что подозревает, что в ящике на корабле могут оказаться вещи, укра­денные у его приятеля, и получил согласие на вскрытие ящика под свою ответственность. Владелец корабля дал ему письмо, приказывающее капитану предоставить Годалмингу полную свободу действий и дал такое же разрешение на имя своего агента в Варне. Мы повидали агента, на которого очень сильно подействовало ласко­вое обращение с ним Годалминга, и все мы спокойны; с его стороны будет сделано все, что может содействовать исполнению наших желаний. Мы уже сговорились, что делать, когда ящик будет вскрыт. Если граф окажется в ящике, Ван Хелзинк и Сьюард отрубят ему голову и воткнут кол в сердце; Моррис, Годалминг и я будем на страже, чтобы предупредить вмешательство, если понадо­бится, даже с оружием в руках. Профессор говорит, что если мы совершим обряд, то тело графа скоро обратит­ся в прах. В таком случае против нас не будет никаких улик, даже если возникнет подозрение в убийстве. Но даже если этого не произойдет, мы одолеем или падем, когда-- нибудь записки явятся доказательством нашей правоты и станут стеной между некоторыми из нас и ви­селицей. Мы решили не оставить камня на камне, но привести наш план в исполнение. Мы условились с не­которыми чиновниками, что как только "Царица Ека­терина" покажется, нас тотчас же уведомят. 24 октября. Целая неделя ожидания. Ежедневные телеграммы Годалмингу, но все те же: "нет известий". Утренний и вечерний ответы Мины под гипнозом неизменны: удары волн, бурливая вода, скрипящие мачты. ТЕЛЕГРАММА ОТ РУФУСА СМИТА, ЛЛОЙД, ЛОНДОН, ЛОРДУ ГОДАЛМИНГУ, ЧЕРЕЗ ВИЦЕ-- КОНСУЛА, ВАРНА 24 октября. "Сегодня утром получено известие о "Царице Ека­терине" из Дарданелл". ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА 25 октября. Как мне не достает моего фонографа! Писать дневник пером страшно утомительно, но Ван Хелзинк гово­рит, что я должен записывать все. Вчера, когда Годал­минг получил от Ллойда телеграмму, мы все были в ди­ком возбуждении. Теперь я знаю, что чувствуют люди в сражении, когда раздается приказ начинать атаку. Одна лишь миссис Харкер не проявила никаких признаков волнения. Впрочем, в этом нет ничего странного, потому что мы приняли все меры, чтобы она ничего не знала, и старались скрыть наши чувства, когда были в ее при­сутствии. Она очень переменилась за последние три недели. Сонливость все больше овладевает ею, и хотя у нее здоровый вид -- к ней вернулся румянец -- Ван Хелзинк и я недовольны ею. Ван Хелзинк сообщил, что он внимательно осматривает ее зубы во время гипноза, и говорит, что, пока они не начинают заостряться, можно не опасаться перемен. Когда перемена наступит, необхо­димо будет принять меры... Мы оба знаем, каковы будут эти меры, хотя не поверяем друг другу своих мыслей. Ни один из нас не уклонится от обязанности... страшной обязанности. Только 24 часа пути от Дарданелл сюда при той ско­рости, с какой шла "Царица Екатерина" из Лондона. Следовательно, она придет утром: поскольку она никак не может прийти раньше, мы рано разойдемся. И подни­мемся в час утра, чтобы быть наготове. 25 октября, полдень. До сих пор нет никаких известий о прибытии судна. Гипнотический ответ миссис Харкер сегодня утром был тот же, что всегда, так что, возможно, мы еще получим известие. Мы, мужчины, в лихорадочном возбуждении, все кроме Харкера, который внешне совершенно спокоен. Ван Хелзинк и я немного встревожились сегодня по поводу миссис Харкер. Около полудня она впала в сон, который нам не понравился. Хотя мы ничего не сказали другим, но нам обоим было не по себе. Она была беспо­койна все утро, и мы сперва обрадовались, что она за­снула. Однако когда ее муж случайно сказал, что Мина спит так крепко, что он не может ее разбудить, мы пошли в ее комнату взглянуть. Она дышала и выглядела так хорошо и спокойно, что мы согласились, что сон для нее полезнее всего. Бедняжка! Ей надо так много забыть; неудивительно, что сон, приносящий ей забвение, по­лезен. Позднее. Наше предположение оправдалось, так как после освежительного сна, продолжавшегося несколько ча­сов, она стала веселее и бодрее. На закате солнца она дала обычный гипнотический ответ. На каком бы месте Черного моря ни был граф, верно лишь то, что он спе­шит к месту назначения. К своей погибели, надеюсь! 26 октября. Вот уже второй день, как нет известий о "Царице Екатерине". Она должна была бы быть уже здесь. Что она все еще на плаву -- очевидно, так как ответ мис­сис Харкер под гипнозом на восходе солнца был обыч­ный. Возможно, корабль временами стоит на якоре по причине тумана; некоторые пароходы, прибывшие вчера вечером, сообщили, что на севере и юге от порта стоит густой туман. Мы должны быть настороже, так как суд­но может прибыть каждую минуту. 27 октября, полдень. Очень странно; все еще нет известий о корабле, ко­торый мы ожидаем. Миссис Харкер прошлой ночью и сегодня утром отвечала, как всегда: удары волн и бур­ливая вода, хотя прибавила, что волны слабые. Теле­граммы из Лондона те же: "нет известия". Ван Хелзинк страшно встревожен и только что сказал мне, что боится, как бы граф не ускользнул. Он прибавил многозначи­тельно: -- Мне не нравится сонливость мадам Мины. Душа и память проделывает странные штуки во время транса. Я хотел подробнее расспросить его, но вошел Хар­кер, и профессор сделал мне предостерегающий жест. Мы должны постараться сегодня на закате солнца за­ставить ее разговориться во время гипноза. ТЕЛЕГРАММА ОТ РУФУСА СМИТА, ЛЛОЙД, ЛОНДОН, ЛОРДУ ГОДАЛМИНГУ, ЧЕРЕЗ ВИЦЕ-- КОНСУЛА, ВАРНА 28 октября. "Царица Екатерина" вошла в Галац сегодня в час дня". ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА 28 октября. Когда пришла телеграмма о прибытии судна в Галац, это не стало для нас ударом, как следовало ожидать. Правда, мы не знали, откуда, как и когда разразится гроза, но мы ожидали, что случится нечто странное. За­поздание с прибытием в Варну подготовило нас к тому, что события складываются не так, как мы ожидаем; не­понятно было только, где произойдет перемена. Конеч­но, это нас поразило, но мы быстро оправились. -- Когда отправляется следующий поезд в Галац? -- спросил Ван Хелзинк, обращаясь к нам всем. Мы с удивлением переглянулись и хотели ответить, но миссис Харкер нас опередила: -- В шесть тридцать утра. -- Откуда вы это знаете? -- спросил Арчи. -- Вы забыли, или, может быть, не знаете, хотя Джо­натан и доктор Ван Хелзинк должны бы это знать, что я знаток по части расписаний поездов. Дома в Эксетере я всегда составляла расписания поездов, чтобы помочь мужу. Я нахожу это настолько полезным, что теперь всегда изучаю расписания поездов тех стран, по которым путешествую. Я знала, что если нам нужно будет побы­вать в замке Дракулы, то мы поедем через Галац или, во всяком случае, через Бухарест, и я тщательно за­помнила поезда. К несчастью, запоминать пришлось немного, так как только завтра идет единственный поезд. -- Удивительная женщина, -- прошептал профессор. -- Нельзя ли нам заказать экстренный? -- спросил лорд Годалминг. Ван Хелзинк покачал головой: -- Нет, думаю, вряд ли. Страна эта не похожа на вашу или мою; если бы мы даже и получили экстренный поезд, то он пришел бы позднее обыкновенного. К то­му же, нам надо еще собраться. Мы должны обдумать и организовать погоню. Вы, Артур, ступайте на желез­ную дорогу, возьмите билеты и устройте все, чтобы мы могли уехать завтра. Вы, Джонатан, идите к корабельно­му агенту и получите у него письмо к агенту в Галаце с разрешением произвести такой же обыск на судне, как здесь. Вы, Квинси, повидайте вице-- консула и заручитесь его поддержкой и помощью его коллеги в Галаце, чтобы все устроить для облегчения нашего путешествия и не терять времени на Дунае. Джон останется с мадам Ми­ной и со мной, и мы посоветуемся. Вас могут задержать, но это неважно, так как, когда зайдет солнце, здесь с ма­дам Миной буду я и смогу получить ответ. -- А я, -- сказала миссис Харкер оживленным тоном, более похожим на ее прежнюю манеру, постараюсь быть всячески полезной, буду думать и писать для вас, как привыкла делать до сих пор. Я чувствую, будто мне что-- то помогает, точно спадает какая-- то тяжесть, и я чувствую себя свободнее, чем за все последнее время. Трое молодых людей просияли в эту минуту, так как по-- своему поняли значение ее слов. Но Ван Хелзинк и я, повернулись друг к другу, обменялись серьезными, тре­вожными взглядами, и ничего не сказали. Когда трое мужчин ушли исполнять поручения, Ван Хелзинк попросил миссис Харкер достать дневник и выбрать из него запись Харкера о пребывании в замке. Она отправилась за дневником; когда дверь за ней за­крылась, он сказал: -- У нас одна и та же мысль. Говорите. -- Произошла какая-- то перемена. Но это хрупкая надежда; она может обмануть нас. -- Именно так; знаете, зачем я попросил ее принести рукопись? -- Нет, -- ответил я, -- впрочем, может быть, чтобы иметь случай переговорить со мной наедине. -- Отчасти вы правы, Джон, но только отчасти. Мне надо сказать вам кое-- что. О, мой друг, я сильно... страшно... рискую; но я считаю это справедливым. В ту самую минуту, когда мадам Мина сказала слова, кото­рые приковали наше внимание, на меня снизошло вдохно­вение. Во время транса, три дня тому назад, граф послал свой дух прочесть ее мысли; или, что вернее, он заставил ее дух явиться к нему в ящик на корабль. Итак, он узнал, что мы здесь; ибо у нее есть больше сведений, ведь она ведет открытый образ жизни, видит глазами и слы­шит ушами, чего он лишен в своем ящике-- гробу. Теперь граф делает величайшее усилие, чтобы скрыться от нас. Теперь Мина ему не нужна. Благодаря своим обшир­ным познаниям он уверен, что она явится на зов; но он гонит ее, ставит насколько возможно, вне пределов своей власти, чтобы она не могла к нему явиться. Вот тут-- то я надеюсь, что наш человеческий ум, который так долго был умом взрослого мужчины и не утратил Божьего милосердия, окажется сильнее, чем его детский мозг, лежавший целые века в могиле, который не дорос до на­шей зрелости и исполняет лишь эгоистическую и, следо­вательно, ничтожную работу. Вот идет мадам Мина; ни слова при ней о трансе. Предоставьте мне говорить, и вы поймете мой план. Мы в ужасном положении, Джон. Я боюсь, как никогда прежде. Мы можем надеяться лишь на милосердие Бога. Молчание. Она идет. Когда миссис Харкер вошла в комнату с веселым и счастливым видом, позабыв, казалось, за работой о своем несчастье, она подала Ван Хелзинку несколько листов, отпечатанных на машинке. Он начал сосредото­ченно пробегать их, и лицо его оживлялось по мере чте­ния. Затем, придерживая страницы указательным и боль­шим пальцами, он сказал: -- Какая-- то неясная мысль часто жужжала у меня в мозгу, но я боялся дать ей распустить крылья. А теперь, обогатив свой ум свежими познаниями, я снова возвра­щаюсь к тому источнику, где зародилась эта полумысль, и прихожу к заключению, что это вовсе не полумысль, нo целая, хотя столь юная, что не может еще пользовать­ся своими маленькими крылышками. Подобно тому, как происходит дело в "Гадком утенке" моего земляка Ган­са Андерсена, это вовсе не утиная мысль, но лебединая, которая гордо поплывет на своих широко распростер­тых крыльях, когда придет время испробовать их. Слу­шайте, я прочту вам то, что здесь написал Джонатан: "Тот, другой, который неоднократно отправлял свои силы через реку в Турцию; тот, который был разбит, но приходил снова и снова, хотя каждый раз возвращался один с кровавого поля, где были уничтожены его войска, так как знал, что может одержать окончательную по­беду только в одиночестве". Какое мы можем вывести из этого заключение? Вы думаете, никакого? Посмотрим. Детская мысль графа ничего здесь не видит, поэтому он и говорит об этом так свободно. Ваша взрослая мысль тоже ничего не видит. Моя тоже не видит ничего, вернее, не видела до сих пор. Но вот начинается речь той, которая говорит, не думая, потому что она также не знает, что это значит... что это могло бы значить. Это совершенно подобно тем элемен­там, которые кажутся неподвижными, что, однако, не мешает им совершать свой путь в системе мироздания и доходить до своей цели. Вдруг блеснет свет, раскры­вается небо и что-- то ослепляет, убивает и уничтожает; земля вскрывает свои недра на большие глубины. Разве не так? Вы не понимаете? Хорошо, я объясню. Изучали ли вы когда-- нибудь философию преступления? Да и нет. Вы, Джон, -- да, так как это изучение безумия. Вы, ма­дам Мина, нет, так как преступление далеко от вас... только однажды оно коснулось вас. Все же ваш ум ра­ботает правильно. Во всяком преступлении есть своя особенность. Это до того постоянно во всех странах и во все времена, что даже полиция, незнакомая с фило­софией, эмпирически узнает, что оно таково. Преступник всегда занимается одним преступлением, т. е. настоящий преступник тот, у кого есть предрасположение к опре­деленному разряду преступлений и который не спосо­бен на другое преступление. Ни один преступник не об­ладает мозгом зрелого человека. Он умен, хитер и наход­чив, но в отношении мозга он не зрелый человек. Во многом у него детский мозг. У нашего престу