Сэм отметил грамматическую точность речи, характерную для его жены. Он иногда завидовал ее высшему образованию, сам он бросил школу ради бейсбола, хотя ненасытная любознательность заставляла его постоянно изучать грамматику. Барбара никогда не жаловалась на недостаток у него формального образования, но сам он очень страдал. Джонатан все же уснул. Ребенок подрос, теперь в колыбели он занимал больше места, чем сразу после рождения. Сэм коснулся руки жены и сказал: -- У меня есть для тебя подарок, дорогая. Вообще-то он для нас обоих, но тебе достанется первой. Я удерживался целое утро, поэтому думаю, что смогу подождать еще немного. Он сумел заинтриговать ее. -- Что у тебя такое? -- выдохнула она. -- Ничего особенного, -- предупредил он. -- Не алмаз и не открытый автомобиль. Они оба рассмеялись, хотя смех был нерадостным. Пройдет немало времени -- если оно вообще когда-нибудь наступит, -- чтобы можно было начать думать о прогулке в открытом автомобиле. Он сунул руку в карман и вытащил новую трубку из кукурузного початка и кожаный кисет с табаком. -- Вот. Она удивленно раскрыла глаза. -- Где ты добыл это? -- Один цветной рано утром был у нас и продавал это, -- ответил Сэм. -- Он из северной части штата, там еще выращивают табак. Обошлось в пятьдесят баксов, но не беда. Все равно деньги тратить не на что, так почему бы нет? -- Я вовсе не против. Да нет, я -- за! -- Барбара сунула пустую трубку в рот. -- Такую никогда раньше не курила. Я, наверное, похожа на бабушку из южных штатов. -- Милая, для меня ты всегда прекрасна, -- сказал Игер. Выражение лица Барбары смягчилось. Поддерживать у жены хорошее настроение не так уж сложно -- в особенности если вы вкладываете смысл в каждое высказываемое слово. Он потыкал пальцем в кисет. -- Ты хотела бы, чтобы я набил трубку для тебя? -- Да, пожалуйста, -- сказала она. У него была зажигалка "Зиппо", заправленная теперь не специальной жидкостью, а самогоном. Он с ужасом думал, что когда-нибудь закончатся кремни, но пока этого не случилось. Он крутанул колесико большим пальцем. Бледное, почти невидимое пламя горящего спирта возникло над нею. Он поднес его к табаку, в чашке трубки. Щеки Барбары запали, когда она стала втягивать в себя дым. -- Осторожнее. -- предупредил Сэм. -- Трубочный табак гораздо крепче, чем тот, который в сигаретах, и... Их глаза встретились. Она закашлялась, словно захлебнувшись. -- ...ты в последнее время вообще не курила, -- закончил он уже без всякой необходимости. -- Ничего себе! -- Ее голос стал скрежещущим. -- Помнишь тог отрывок из "Тома Сойера"? "Первые трубки... но когда я потерял свой ножик", что-то вроде этого. Теперь я понимаю, что чувствовал Том. Очень крепкий табак. -- Дай мне попробовать, -- сказал Сэм и взял у нее трубку. Он осторожно затянулся. Он был знаком с трубочным табаком и знал, что может сделать с человеком любой табак, если ты некоторое время не курил. Но Барбара была нрава: этот табак был дьявольски крепким. Его следовало бы обрабатывать -- для смягчения -- минут пятнадцать, может быть, даже двадцать. При курении возникало такое ощущение, словно скребли грубой наждачной бумагой по языку и небу. Слюна заливала рот. Примерно на секунду он почувствовал головокружение, почти потерю сознания -- хотя знал, что не следует набирать много дыма в легкие. Он тоже пару раз кашлянул. -- Ух ты! -- Ладно, отдай, -- сказала Барбара. Она сделала еще одну, более осмотрительную попытку, затем выдохнула: -- Боже! По отношению к обычному табаку это то же самое, что самогон -- к настоящему алкоголю. -- Ты слишком молода, чтобы знать о самогоне, -- сурово сказал он. В его памяти всплыли воспоминания о некоторых неприятных моментах. Он снова затянулся. Сравнение было не самое неудачное. Барбара захихикала. -- Один мой любимый дядя в свободное время занимался бутлегерством. У нас была вечеринка по случаю окончания школы -- вот с этих пор я и знаю про самогон, между прочим. -- Она снова взяла трубку у Сэма. -- Мне надо немного времени, чтобы снова к этому привыкнуть. -- Да, пока кисет не опустеет, -- согласился он. -- Один бог знает, когда этот цветной парень снова появится в городе -- если вообще появится. Они выкурили трубку до конца, затем набили ее снова. Комната наполнилась густым дымом. Глаза Сэма слезились. Он чувствовал легкость и расслабленность, как после сигареты в старые добрые дни. Правда, при этом он ощущал легкое головокружение и привкус сырого мяса во рту, но это пустяки. -- Неплохо, -- сказала она отстраненно и разразилась очередным приступом кашля. -- Стоящая вещь. -- Я тоже так считаю. -- Сэм рассмеялся. -- Знаешь, кого мы напоминаем сейчас? -- Когда Барбара покачала головой, он ответил на свой вопрос сам: -- Мы похожи на пару ящеров, которые засунули языки в банку с имбирем. -- Какой ужас! -- воскликнула Барбара. Подумав, она добавила: -- Это ужасно, но, пожалуй, ты прав. Нам нравится наркотик -- табак я имею в виду. -- Конечно, ты права. Пару раз я пытался бросить, когда играл в мяч, -- не нравилось, как это действует на легкие. И не смог. Нервничал и корчился и еще не знаю что. Когда табака не достать, это не так уж плохо: у тебя нет выбора. Но когда табак перед глазами каждый день, нам не утерпеть. Барбара снова затянулась и сделала гримасу. -- Наверняка имбирь на вкус лучше. -- Да, я тоже так считаю -- теперь, -- сказал Сэм. -- Но если бы я курил постоянно, так бы уже не думал. Ты знаешь, вообще-то вкус кофе тоже довольно мерзкий, иначе мы не улучшали бы его сливками и сахаром. Но я хотел бы выпить кофе, к которому привык, если бы он у нас был. -- Я тоже, -- грустно сказала Барбара. Она показала на колыбель. -- С его привычкой просыпаться, когда ему это приходит в голову, мне бы пригодилось немного кофе. -- Несомненно, мы с тобой -- пара одурманенных наркотиками. По части кофе. Игер взял у нее трубку и затянулся. Теперь дым уже не казался таким неприятным. Он задумался: стоит ли надеяться, что этот негр снова появится с табаком -- или лучше не связываться с ним? * * * Партизанский командир, толстый поляк, который назвался Игнацием, с удивлением взирал на Людмилу Горбунову. -- Это вы пилот? -- скептически спросил он на правильном немецком языке. Людмила, не отвечая, смерила его изучающим взглядом. Осмотр внушил ей серьезные опасения. Во-первых, почти единственный способ оставаться жирным в эти дни сводился к эксплуатации обширного большинства тощих, едва ли не до полного их истощения. Во-вторых, его имя звучало очень похоже на "наци", а она начинала нервничать, только услышав это слово. Она ответила также по-немецки: -- Да, я -- пилот. А вы командир партизан? -- Боюсь, что так, -- сказал он. -- За последние несколько лет было не так много приглашений нанять учителя фортепиано. Людмила снова принялась изучать его, на этот раз по другой причине. Значит, это представитель мелкой буржуазии? Он определенно старался скрыть свою классовую принадлежность: начиная от плохо выбритых щек до перекрещенных на груди патронташей и разбитых сапог он выглядел как человек, который всю свою жизнь был бандитом -- и все его предки в течение многих поколений. Она с трудом могла представить его изучающим этюды Шопена с усталыми молодыми учениками. Рядом с ней стоял Аврам и смотрел вниз -- на свои покрытые рубцами руки. Владислав глазел на вершину липы, под которой они стояли. Оба они, сопровождавшие ее от Люблина, молчали. Они выполнили свое задание, доставив ее сюда. Теперь наступила ее очередь. -- У вас здесь есть самолет? -- спросила она, решив не придавать значения внешности, имени или классовой принадлежности Игнация. Дело есть дело. Если великий Сталин мог заключить пакт с фашистом Гитлером, то она постарается сладить с вооруженным шмайссером учителем фортепиано. -- У нас есть самолет, -- согласился он. Возможно, он тоже стремился преодолеть свое недоверие к ней, социалистке и русской. Во всяком случае он стал объяснять в подробностях: -- Он приземлился, когда ящеры выставили отсюда немцев. Мы не думаем, что с ним что-то не в порядке, исключая то, что у него кончилось топливо. У нас теперь есть топливо, есть новая аккумуляторная батарея, заряженная. Мы также слили старое масло и гидравлическую жидкость и заменили и то и другое. -- Это уже хорошо, -- сказала Людмила. -- Какого типа самолет? Она предполагала, что это может быть "Мессершмитт-109". Она никогда прежде не летала на настоящем истребителе. Наверное, это будет веселая жизнь, но уж очень короткая. Ящеры с ужасающей легкостью посбивали "мессершмитты" и самолеты советских ВВС в первые же дни нашествия. Но Игнаций ответил: -- Это -- "Физлер-156". -- Он увидел, что это название ничего не говорит Людмиле, и поэтому добавил: -- Они называют его "шторх" -- журавль. Кличка тоже не помогла. Людмила сказала: -- Думаю, будет лучше, если вы мне дадите взглянуть на машину. -- Да, -- сказал он и опустил руки, словно на воображаемую клавиатуру. Он наверняка был учителем фортепиано. -- Идемте со мной. От лагеря Игнация до самолета было около трех километров Эти три километра по неровной тропе свидетельствовали, какие тяжелые бои проходили здесь. Земля была покрыта воронками от снарядов, повсюду валялись куски металла и обгоревшие остовы бронетехники. Людмила прошла мимо множества спешно вырытых могил, большинство с крестами, некоторые со звездой Давида, а часть -- вообще без ничего. Она показала на одну. -- Кто похоронен здесь? Ящер? -- Да, -- снова сказал Игнаций. -- Священники, насколько я знаю, до сих пор не решили, есть ли у ящеров душа. Людмила не знала, что ответить, и поэтому промолчала. Она не думала, что у нее есть душа -- в том смысле, какой подразумевал Игнаций. Люди, слишком невежественные, чтобы постичь диалектический материализм, всегда беспокоятся об ерунде! Она задумалась, где же скрыт гипотетический "Физлер-156". В окрестностях была лишь парочка зданий, к тому же настолько разрушенных, что в них нельзя было спрятать не только самолет, но даже автомобиль. Он подвел ее к небольшому холму и сказал: -- Мы сейчас стоим прямо на нем. В голосе его слышалась гордость. -- Прямо на чем? -- спросила Людмила, когда он повел ее вниз по другому склону холма. Они прошли еще немного вбок -- и теперь все стало ясно. -- Боже мой! Вы возвели над самолетом плоскую крышу! Вот это была маскировка, к которой бы даже Советы отнеслись с уважением. Игнаций заметил восхищение в ее голосе. -- Так мы и сделали, -- сказал он. -- Нам казалось, что это лучший способ сохранить его. Она смогла только кивнуть. Они проделали огромную работу, хотя даже не могли летать на самолете, который прятали. Командир партизан вытащил свечу из кармана своего вермахтовского мундира. -- Там темно: земля и сети загораживают свет. Она подозрительно взглянула на Игнация и коснулась рукояти своего "Токарева". Она не любила, когда мужчины водили ее одну в темное место. -- Только не делайте глупостей, -- посоветовала она. -- Если бы я не делал глупости, то разве стал бы партизаном? -- спросил он. Людмила нахмурилась, но промолчала. Наклонившись, Игнаций поднял край маскировочной сетки. Людмила вползла под нее. Затем, в свою очередь, она подержала сетку для польского партизана. Пространство под маскирующей платформой было слишком обширным, чтобы одна свеча могла осветить его. Игнаций направился к машине. Людмила последовала за ним. Когда слабый свет упал на самолет, глаза ее расширились. -- О, вот какая, -- выдохнула она. -- Вы ее знаете? -- спросил Игнаций. -- Вы можете летать на ней? -- Я знаю эту машину, -- ответила она. -- Я не знаю пока, смогу ли я летать на ней. Надеюсь, что смогу. "Физлер", или "шторх", был монопланом с высоко расположенным крылом, немного больше, чем ее любимый "кукурузник", и не намного быстрее. Но если "кукурузник" был рабочей лошадью, то "шторх" -- тренированным скакуном. Он мог взлетать и садиться почти на месте, вообще не требуя пространства. Держась против слабого ветерка, он мог зависать на месте, почти как вертолет ящеров. Людмила взяла свечу у Игнация и обошла вокруг самолета, восхищенно изучая огромные закрылки, рули высоты и элероны, которые позволяли машине делать все эти трюки. Не на каждом "шторхе" было вооружение, но этот располагал двумя пулеметами -- один под фюзеляжем, второй за спиной пилота, чтобы огонь из него мог вести наблюдатель. Она поставила ногу на ступеньку, открыла дверь со стороны пилота и взобралась в кабину. Закрытая кабина была полностью остекленной, и поэтому обзор из нее был гораздо лучше, чем из открытой кабины "кукурузника". Она задумалась: каково это -- летать без потока воздуха, бьющего в лицо? Затем поднесла свечу к панели приборов и с изумлением принялась рассматривать. Сколько шкал, сколько указателей... как же летать, если надо все сразу держать в поле зрения? Все было выполнено по гораздо более высоким стандартам, чем те, к которым она привыкла. Она и раньше видела различное немецкое оборудование: нацисты делали свои машины, как точные часы. Советский подход, напротив, заключался в том, чтобы выпустить как можно больше танков, самолетов, орудий. Пусть они сделаны грубо, что с того? Им все равно предстоит гибель. [Вообще-то именно простота устройства (а следовательно, и надежность) является едва ли не главным показателем совершенства военной техники. К слову сказать, приборные доски у немецких самолетов имели меньше приборов и всяческих тумблеров-кнопок-переключателей, чем у аналогичных советских, что свидетельствовало о более высокой технической культуре. -- Прим. ред.] -- Вы сможете летать на нем? -- повторил Игнаций, когда Людмила с заметной неохотой спустилась из кабины. -- Да, думаю, что смогу, -- ответила Людмила. Свеча догорала. Они с Игнацием направились к сетке, под которой следовало проползти. Она бросила последний взгляд на "шторх", надеясь стать наездником, достойным этого красавца. * * * С юга Москвы доносился гул выстрелов советской артиллерии, бьющей по позициям ящеров. Отдаленный гул достигал даже Кремля. Услышав его, Иосиф Сталин изменился в лице. -- Ящеры осмелели, Вячеслав Михайлович, -- сказал он. Вячеслав Молотов не обратил внимания на скрытый смысл этих слов. "Это ваш просчет", -- словно говорил Сталин. -- Как только мы сможем изготовить еще одну бомбу из взрывчатого металла, Иосиф Виссарионович, мы напомним им, что заслуживаем уважения, -- ответил он. -- Да, но когда это произойдет? -- строго спросил Сталин. -- Эти так называемые ученые все время мне лгали. И если они не начнут действовать быстрее, то пожалеют об этом -- и вы тоже. -- А также весь Советский Союз, товарищ генеральный секретарь, -- сказал Молотов. Сталин всегда думал, что все ему лгут. Чаще всего люди действительно лгали -- просто потому, что слишком боялись сказать ему правду. Молотов пытался объяснить ему, что после использования бомбы, изготовленной из взрывчатого материала ящеров, СССР еще долгое время не сможет сделать еще хотя бы одну. Но тот не пожелал слушать. Он редко хотел кого-либо слушать. Молотов продолжил: -- Однако, кажется, вскоре мы будем иметь больше такого оружия. -- Я слышал это обещание и прежде, -- сказал Сталин. -- Я уже устал от него. Когда именно новая бомба появится в нашем арсенале? -- Первая -- к лету, -- ответил Молотов. При этих словах Сталин сел и сделал запись для памяти. -- Работа в "колхозе" за последнее время привела к замечательному прогрессу, я рад доложить об этом. -- Да, Лаврентий Павлович сказал мне то же самое. Я рад слышать это, -- подчеркнуто сказал Сталин. -- Я бы обрадовался еще больше, если бы это обернулось правдой. -- Так и будет, -- сказал Молотов. "Будет еще лучше". Но теперь он начал думать, что благодарить, очевидно, следует Берию. Доставить этого американца в "колхоз 118" оказалось мастерским ходом. Его присутствие и его идеи демонстрировали -- иногда очень болезненным образом, -- насколько далеко отставала от капиталистического Запада советская исследовательская ядерная программа. Он воспринимал как само собой разумеющееся и теорию, и инженерную практику, которые Курчатов, Флеров и их коллеги только начинали постигать. Но благодаря его знаниям советская программа наконец начала продвигаться. -- Я рад услышать, что у нас будет такое оружие, -- повторил Сталин, -- рад и за вас, Вячеслав Михайлович. -- Служу Советскому Союзу! -- сказал Молотов. Он схватил стакан водки, стоявший перед ним, залпом выпил ее и наполнил стакан снова из стоявшей рядом бутылки. Он понимал, что имел в виду Сталин. Если рабочие и крестьяне Советского Союза не получат вскоре бомбу из взрывчатого металла, то они получат нового комиссара иностранных дел. Будет виноват в провале именно он, а не старый друг Сталина из Грузии -- Берия, Сталин не испытывал аллергии, когда писал "ВМН" ["Высшая мера наказания". -- Прим. перев.] папках подследственных, намеченных к ликвидации. -- Когда у нас будет вторая бомба, товарищ генеральный секретарь, -- сказал Молотов, решительно отказываясь думать о том, что случится с СССР и с ним самим, если что-то сорвется, -- я рекомендую использовать ее сразу же. Сталин пыхнул трубкой, посылая нераспознаваемые дымовые сигналы. -- Когда была первая бомба, вы возражали против ее использования. Почему теперь вы изменили мнение? -- Потому что когда мы использовали первую, мы не имели в резерве второй, и я боялся, что это станет очевидным, -- ответил Молотов. -- Но теперь, используя новую бомбу, мы не только докажем, что она у нас есть, но также продемонстрируем способность изготовить и другие бомбы. Поднялось еще одно облако неприятного дыма. -- В этом есть смысл, -- сказал Сталин, медленно кивнув головой. -- Это послужит предупреждением не только ящерам, это предостережет также и гитлеровцев: с нами шутить нельзя. И этот же сигнал дойдет и до американцев. Неплохо, Вячеслав Михайлович. -- В первую очередь, как вы сказали, ящерам. Это Молотов сказал сугубо деловым тоном. Он не хотел показать Сталину свой страх перед высказанной угрозой, хотя генеральный секретарь был уверен, что напугал его. Так или иначе, внешне он не выдал своего отношения. Но вряд ли он мог обмануть Сталина. Он играл на эмоциях своих подчиненных, как на струнах скрипки, противопоставляя одного человека другому, как дирижер оркестра, развивающий расходящиеся темы. -- Помня о первой очереди, мы должны также помнить, что она не единственная. После того как ящеры заключат мир с Родиной... -- Сталин остановился и мечтательно выпустил дым. Молотов привык вслушиваться в тонкие нюансы речи генерального секретаря. -- После того, как ящеры заключат мир, Иосиф Виссарионович? А не после того, как они будут побеждены, уничтожены или изгнаны из этого мира? -- Товарищ народный комиссар -- только для ваших ушей. Я не думаю, что это в наших силах, -- сказал Сталин. -- Мы будем использовать бомбы -- если ученые соблаговолят дать их нам. Мы уничтожим скопления ящеров, какие сможем. Они, в свою очередь, уничтожат один из наших городов -- это обмен ударами, который они практикуют. Победить на таких условиях мы не сможем. Наша цель теперь -- убедить врагов, что они тоже не смогут победить, им достанутся только руины, если война продлится. -- В таком случае, какие условия вы намереваетесь предложить? -- спросил Молотов. "И как долго вы намерены считаться с ними?" -- пришло ему в голову, но задать этот вопрос Сталину смелости не хватило. Генеральный секретарь был безжалостно прагматичен, он выжал все преимущества из пакта с Гитлером. Одного он не ожидал -- что Гитлер превзойдет его в безжалостности и ударит первым. Любой мир с ящерами аналогично мог быть только временным. -- Я хочу изгнать их из СССР, -- сказал Сталин, -- за границы, которые существовали на 22 июня 1941 года. После этого можно вести переговоры обо всем. Пусть фашисты и капиталисты торгуются за свои страны. Если они потерпят неудачу, я не шевельну и пальцем, чтобы помочь им. Как вы знаете, они мне не помогают. Молотов кивнул, соглашаясь с этим и одновременно обдумывая обоснованность решений генерального секретаря. Они соответствовали тем, которые Сталин принимал в прошлом. Вместо того чтобы раздувать пожар мировой революции, к чему призывали троцкисты, Сталин сосредоточился на строительстве социализма в одной стране. Теперь он мог использовать этот же подход для строительства независимой державы людей. -- Ящеры -- империалисты, -- сказал Молотов. -- Можно ли заставить их отступиться от их тщательно продуманной концепции завоевания? Вот мое главное сомнение, Иосиф Виссарионович. -- Мы можем превратить Советский Союз в бесполезную территорию. По тону слов Сталина можно было понять, что он готов сделать именно то, что сказал. Молотов не думал, что генеральный секретарь блефует. Прежде он обладал властью, чтобы выполнить подобное, но не имел возможности. Физики дали ему такую возможность. Может ли главнокомандующий флотом ящеров сравниться с генеральным секретарем в силе характера? Единственными встретившимися Молотову людьми, которые достигли этого уровня, были Ленин, Черчилль и Гитлер. Мог ли Атвар сравниться с ними? Сталин ставил на кон судьбу своей страны, чего пришельцы сделать не могли. Молотов чувствовал бы себя более уверенным, если бы в прошлом у Сталина не было этой катастрофической недооценки Гитлера. Из-за этой ошибки он и СССР были близки к гибели. Если он допустит подобную ошибку, используя бомбы из взрывчатого металла, то не выживет ни он, ни Советский Союз, ни марксизм-ленинизм. Как сказать Сталину об этих опасениях? Молотов выпил второй стакан водки. Он не видел выхода. Глава 11 Снова на фронт. Если бы не долг чести, бригадный генерал Лесли Гровс предпочел бы остаться в Денверском университете со своим, так сказать, вязаньем -- другими словами, с производством атомных бомб и с уверенностью в том, что умными могут быть не только ящеры. Но когда командующий фронтом приказывает вам прибыть, вы подчиняетесь. Омар Брэдли в каске нового образца, с тремя золотыми звездами на ней, со своего наблюдательного пункта показал в сторону фронта и заявил: -- Генерал, мы бьем их, нет никакого сомнения. Они платят за каждый дюйм, который захватывают, -- платят больше, чем могут себе позволить, если наши разведданные хотя бы отчасти правдивы. Мы бьем их, как уже я сказал, но они продолжают захватывать дюйм за дюймом, и мы этого больше допустить не можем. Вы поняли, что я сказал? -- Да, сэр, -- ответил Гровс. -- Мы собираемся использовать атомное устройство, чтобы остановить их. -- Или два. Или три. Сколько понадобится, -- сказал Брэдли. -- Они не должны прорваться в Денвер. Это теперь sine qua non [Непременное условие (лат.). -- Прим. перев.]. -- Да, сэр, -- повторил Гровс. В данное время он располагал одной, только одной готовой к использованию атомной бомбой. И в течение нескольких недель новых не появится. Брэдли должен был об этом знать. А на случай, если не знает, Гровс ему напомнил. Большими красными буквами. Брэдли кивнул. -- Я понимаю, генерал. И это мне не нравится. Что ж, даже первая заставит их качнуться назад и даст нам время сделать следующую, только и всего. Звено американских самолетов, долго хранившихся на случай самой крайней нужды, пронеслось над ними на бреющем полете. У этих машин, "Киттихоук" Р-40, на капотах радиаторов под двигателями были намалеваны страшные акульи пасти. Пулеметы на крыльях били по боевым порядкам ящеров. Одной машине удалось подбить вражеский вертолет, который рухнул на землю, объятый пламенем. Летчики вскоре прекратили атаку, которая могла закончиться их гибелью, и повернули обратно. Две машины взорвались в воздухе, причем вторая -- с таким громким ударом, что он заглушил шум боя. Остальные вернулись на удерживаемую американцами территорию. -- Приятно видеть, как ящеры принимают угощение, а не подают его, -- сказал Гровс. Брэдли кивнул. -- Надеюсь, пилоты успеют сесть, выйти из машин и спрятаться в укрытие до того, как ракета ящеров догонит их. Он слыл "солдатским генералом" за то, что в первую очередь заботился о людях. Гровс почувствовал слабый упрек совести -- ему это в голову не пришло. И словно для примера на позиции американцев, как устремившийся на добычу орел, спикировал истребитель ящеров. Вместо когтей он использовал ракеты, Мужчины -- и несколько женщин -- с красными крестами в белых кругах на касках и на нарукавных повязках побежали к передовой, чтобы перенести раненых в полевые госпитали. -- Ящеры ведь не стреляют умышленно в медиков, так ведь? -- сказал Гровс. -- Они лучше соблюдают правила, чем япошки! -- Так больше говорить нельзя. Япония теперь на нашей стороне. Нарочито сухой тон и сурово поднятые брови указывали, что высказывание Брэдли не следует принимать уж слишком всерьез. Еще один истребитель ящеров нанес удар по позициям американцев, на этот раз совсем близко от наблюдательного пункта, где находились Гровс и Брэдли: они оба нырнули в укрытие, чтобы защититься от осколков бомб и пушечного огня. Гровс выплюнул землю. Такой вкус войны был совсем не похож на привычный ему. Он уже забыл, как выглядит покрытый грязью мундир. Брэдли воспринял все это спокойно, хотя сам тоже не привык к настоящему реальному бою. Спокойно, как будто продолжал стоять на ногах, он сказал: -- Мы хотим поместить бомбу в место, где ящеры сконцентрировали войска и запасы. И мы стараемся, как можем, достичь такой концентрации. Главная сложность -- сделать все так, чтобы ящеры не заметили наших усилий, пока не будет слишком поздно. -- Скажите мне, сэр, куда ее доставить, и я это выполню, -- сказал Гровс, изо всех сил стараясь не уступать Брэдли в апломбе. -- В конце концов, именно так я зарабатываю свое жалование. -- То, как вы реализуете ваш проект, заслуживает всяческих похвал, генерал, -- сказал Брэдли. -- Когда генерал Маршалл -- госсекретарь Маршалл -- посылал меня руководить защитой Денвера, он очень хорошо отозвался о вас и о сотрудничестве, которого я могу ожидать с вашей стороны. И я не разочаровался. Похвала, высказанная Джорджем Маршаллом, -- это настоящая похвала. Гровс сказал: -- Мы можем доставить бомбу на фронт в грузовике с усиленной подвеской или в конном экипаже, что будет медленнее, но не так подозрительно. Если потребуется, мы можем доставить ее по частям и собрать там, где мы будем ее взрывать. Этот зверь имеет пять футов в ширину и более десяти в длину, так что для него нужна чертовски большая клетка. -- М-мм, я должен подумать над этим, -- сказал Брэдли. -- Прямо сейчас я склонен проголосовать против. Как я понимаю, если мы потеряем любую из важных частей, то, имея все остальное, эта штука сработать не сможет. Правильно? -- Да, сэр, -- ответил Гровс. -- Если вы попытаетесь завести мотор джипа, у которого нет карбюратора, вы не доберетесь дальше того места, до которого можно дойти пешком. Грязь, покрывавшая лицо Брэдли, делала его улыбку еще ярче и приветливее. -- Достаточно честно, -- сказал он. -- Мы будем делать все возможное, чтобы избежать ее применения, -- мы провели контрнаступление в районе Кайова, это чуть южнее, и у меня есть некоторые надежды. Ящеры испытывают трудности на равнинах к юго-западу от Денвера, и в этом районе они до сих пор не смогли реорганизовать войска. Мы можем нанести им порядочный ущерб. -- Он пожал плечами. -- Или, наоборот, мы можем просто принудить их сконцентрировать войска перед взрывом бомбы. Пока не попробуем, не узнаем. Гровс стряхнул землю, прилипшую к рубашке и брюкам. -- Я сделаю то, что вы скажете, сэр. Эти слова дались ему нелегко. Он привык быть самой крупной военной рыбой в денверском пруду. Но он мог защитить его от ящеров не лучше, чем Брэдли управился бы с проектом Металлургической лаборатории. Брэдли подозвал адъютанта. -- Джордж, доставьте генерала Гровса обратно в Денверский университет. Он будет ожидать там нашего приказа, в зависимости от развития ситуации. -- Да, сэр. -- Джордж выглядел пугающе чистым и отглаженным. Он отдал честь и повернулся к Гровсу. -- Если вы пойдете со мной, сэр... Их ожидал джип. Гровс вздохнул с облегчением: по делам службы ему приходилось большую часть дня разъезжать в седле, а поскольку он был очень толстым, то верховая езда не доставляла радости ни ему, ни лошади. Но на обратном пути он то и дело посматривал на небо. Ящеры взяли моду обстреливать автомобили. Ему удалось вернуться в университетский городок в целости. В этот вечер сильный грохот орудийных залпов доносился с юго-востока, а вспышки света на горизонте напоминали далекую зарницу. Гровс поднялся на крышу Научного центра, но ничего нового не увидел. Он надеялся, что это заградительный огонь, а не что-то другое. На следующее утро, когда солнце еще не взошло, его разбудил помощник. -- Сэр, генерал Брэдли у телефона. Гровс зевнул, протер глаза, провел руками по волосам, пригладил непослушные усы, которые щекотали ему нос. К моменту, когда он взял трубку телефона, примерно через сорок пять секунд после пробуждения, голос его уже звучал уверенно и связно, хотя сам уверенности пока не ощущал. -- Гровс у телефона. -- Доброе утро, генерал, -- прозвучал голос Брэдли на фоне помех, причиной которых был, скорее всего, телефон -- так, по крайней мере, он надеялся. -- Вы помните о том багаже, который мы обсуждали вчера. Похоже, его требуется доставить нам. Сон сняло как рукой. -- Да, сэр, -- сказал он. -- И как я вам докладывал, мы готовы. Э-э, вы хотите получить его собранным или я должен послать частями? -- В собранном виде будет быстрее, не так ли? -- Не ожидая ответа, Брэдли продолжил. -- Лучше доставить его так. Мы хотели бы открыть его как можно скорее. -- Да, сэр. Я так и сделаю, -- сказал Гровс и положил трубку. Он скинул пижаму и начал надевать форму, ворча на бесполезную трату времени, требуемого на одевание. Если Гровс в деле, он никогда не мешкает. Он пулей пронесся мимо своего помощника, не сказав даже "доброе утро", и направился на перерабатывающий завод, где хранилась последняя атомная бомба. Очень скоро часть Колорадо будет объята огнем. * * * Сердце Лю Хань колотилось, когда она подходила к павильону маленьких чешуйчатых дьяволов, который портил красоту острова посередине озера в Запрещенном Городе. Повернувшись к Нье Хо-Т'ингу, она сказала: -- По крайней мере, мы одержали настоящую победу против маленьких дьяволов. Нье бросил взгляд на нее. -- Ты имеешь в виду свою победу. Она мало что значит в народной борьбе против империалистической агрессии, разве что сможем выжать из нее кое-что для наших пропагандистских целей. -- Моя победа, -- согласилась Лю Хань. Насколько она знала, он ставил идеологию и социальную борьбу впереди любви, будь то любовь между мужчиной и женщиной или между матерью и ребенком. Большинство членов центрального комитета разделяли его взгляды. Лю Хань иногда задумывалась, являются ли они на самом деле людьми. -- Я надеюсь, что ты не допустишь, чтобы твой личный триумф стал для тебя важнее дела, которому ты служишь, -- сказал Нье. Возможно, он был менее подчинен чувствам, чем обычный человек, а может быть, просто держал их в крепких вожжах, -- но он был далеко не глуп. Маленький чешуйчатый дьявол направил автоматическую винтовку на приближающихся людей. На приличном китайском он приказал: -- Вы войдете в палатку. Вы дадите нам посмотреть, что вы не несете скрытого оружия с собой. Вы пройдете через эту машину. И он показал на контролирующее устройство. Лю Хань уже однажды проходила через него, Нье Хо-Т'инг -- много раз. Никто из них никогда и не пытался пронести тайно оружие. У Нье была информация, что машина начнет издавать дьявольский шум, если обнаружит что-либо опасное. И пока Народно-освободительная армия не нашла способа обмануть ее. Лю Хань подозревала, что раньше или позже это произойдет. На дело коммунизма работали и очень умные люди. Машина молчала. За нею стоял еще один вооруженный маленький дьявол, который сказал: -- Проходите. Слово прозвучало невнятно, но ошибиться в значении жеста было невозможно. В палатке маленький чешуйчатый дьявол по имени Ппевел сидел за столом, возле которого Лю Хань его видела в прошлый раз. Рядом сидел самец с куда более скромной раскраской тела -- его переводчик. Ппевел заговорил на своем шипящем и щелкающем языке. Переводчик перевел его слова на китайский. -- Вам надо быть сидящими. Он показал на два необыкновенно пышных кресла, стоящих перед Нье и Лю Хань. Они отличались от тех, которые были здесь при первом посещении Лю Хань, и, вероятно, означали более высокий статус посланцев Народно-освободительной армии. Лю Хань почти не заметила этого. Она надеялась увидеть за столом вместе с Плевелом Томалсса и даже надеялась увидеть свою дочь. Она задумалась, как же должен выглядеть ребенок, матерью которого была она, а отцом -- иностранный дьявол Бобби Фьоре. Затем ее потрясла поистине ужасная мысль: а что, если маленькие дьяволы решили заменить рожденного ею ребенка другим, такого же возраста и вида? Как она сможет это определить? Ответ был простым и чудовищным: никак. Она вознесла про себя молитву Амиде Будде, чтобы такая мысль не пришла в голову дьяволам. Она знала, что Нье Хо-Т'инг ставил Амиду Будду не выше любого другого бога или демона и считал, что и другим не следует думать иначе. Лю Хань пожала плечами. Такова была его идеология. Она не могла не видеть в этом определенной правоты. Ппевел заговорил снова. Переводчик перевел: -- Мы возвращаем этого детеныша самке как символ нашей готовности давать в обмен на получение. Мы ожидаем в обмен остановку ваших партизанских нападений здесь, в Пекине, на полгода. Так договорились? -- Нет, -- сердито ответил Нье Хо-Т'инг. -- Согласие давалось только на три месяца -- четверть года. Сердце Лю Хань упало. Неужели она снова потеряет свою дочь из-за какой-то четверти года? Ппевел и переводчик снова заговорили между собой на своем языке. Затем переводчик сказал: -- Пожалуйста, извините меня. Четверть года для вас, людей, будет точно соответствовать соглашению. Для моего народа это полгода. -- Очень хорошо, -- сказал Нье. -- Тогда мы согласны. Принесите девочку, которую вы украли в ходе систематической эксплуатации этой угнетенной женщины. -- Он показал на Лю Хань. -- И хотя мы не договаривались, я требую, чтобы вы извинились за те страдания, которые она перенесла от ваших рук, а также за пропагандистскую кампанию по очернению, которую вы вели против нее в усилиях, направленных на то, чтобы не возвращать самую маленькую жертву вашей несправедливости. Переводчик перевел все это Ппевелу. Маленький дьявол с причудливо раскрашенным телом произнес короткое предложение-ответ, закончив его усиливающим покашливанием. Переводчик сказал: -- Об извинении договоренности не было, значит, не будет и извинения. -- Ладно уж, -- тихо сказала Лю Хань Нье. -- Меня не интересуют их извинения. Я хочу вернуть моего ребенка. Он поднял бровь и ничего не ответил. Она поняла, что он потребовал их извинения не ради нее или, по крайней мере, не только ради нее одной. Он действовал так ради дела, стараясь добиться морального превосходства над чешуйчатыми дьяволами, так же как это он делал при контактах с японцами или гоминдановской кликой. Ппевел отвел оба своих глаза от человеческих существ, повернув их к отверстию, которое вело в заднюю часть огромной палатки. Он сказал что-то на своем языке. Лю Хань непроизвольно сжала кулаки -- она расслышала имя Томалсса. Ппевел повторил свои слова. Вошел Томалсс. Он нес дочь Лю Хань. Вначале она была не в состоянии рассмотреть, как выглядит ребенок, -- глаза ее, залитые слезами, ничего не видели. -- Дайте мне ее, -- тихо сказала она. Ярость, которую она должна была ощутить при встрече с маленьким дьяволом, укравшим ее дитя, просто не возникла. Она рассеялась при виде маленькой девочки. -- Будет исполнено, -- ответил Томалсс на своем языке фразой, которую она поняла. Затем он перешел на китайский. -- По моему мнению, возвращение этого детеныша вам -- ошибка. Детеныш мог бы принести гораздо большую пользу для связи между вашим родом и моим. Сказав это, он сердито бросил ребенка Лю Хань. -- А по моему мнению, вы принесли бы гораздо большую пользу в виде нечистот, -- прорычала она и оттащила дочь подальше от чешуйчатого дьявола. Теперь она впервые смогла рассмотреть свою маленькую девочку. Цвет ее кожи был не совсем таким, как у китайского ребенка: кожа чуть светлее и чуть грубее. Лицо ее было также чуть длиннее и менее плоским; шейка -- тонкая, напомнившая Лю Хань Бобби Фьоре, -- и положила конец ее страхам. Чешуйчатые дьяволы не подменили ребенка. Глазки ребенка имели правильную форму -- они не были круглыми и не выглядели, как у иностранного дьявола. -- Добро пожаловать домой, маленькая, -- мурлыкала Лю Хань, прижимая крошку к себе. -- Иди к своей маме. Ребенок начал плакать. Он смотрел не на нее, а на Томалсса, стараясь вырваться и вернуться к нему. Острый нож прошелся по сердцу Лю Хань. Звуки, которые издавала ее дочь, не были похожи на звуки китайского языка или языка иностранных дьяволов, на котором говорил Бобби Фьоре. Это были шипенье и щелчки ненавистной речи маленьких чешуйчатых дьяволов. Среди них безошибочно угадывались усиливающие покашливания. Томалсс заговорил с выражением презрительного удовлетворения: -- Как видите, детеныш привык к компании самцов Расы, а не к вашему роду. Тот язык, на котором говорит детеныш, -- это наш язык. Его привычки -- это наши привычки. Да, он выглядит как Большой Урод, но мыслит как представитель Расы. Лю Хань пожалела, что не пронесла в палатку оружие. Она с радостью прикончила бы Томалсса за то, что он сделал с ее дочерью. Ребенок продолжал извиваться, стараясь вырваться и вернуться в рабство к Томалссу, к единственному существу, какое он пока знал. Его плач отдавался в ушах матери. Вмешался Нье Хо-Т'инг: -- То, что сделано, можно переделать. Мы перевоспитаем ребенка в достойное человеческое существо. На это потребуется время и терпение, но это может быть сделано и будет сделано. Все это было сказано на китайском. -- Будет исполнено. -- Лю Хань перешла на язык маленьких дьяволов, бросив эти слова в лицо Томалсса и добавив для порядка усиливающее покашливание. Ее дочь с широко раскрытыми глазами уставилась на нее с удивлением, услышав, что мать использует слова, понятные ей. Может, в конце концов, все будет не так уж плохо, думала Лю Хань. Когда она впервые встретилась с Бобби Фьоре, единственными словами, понятными обоим, были обрывки языка маленьких чешуйчатых дьяволов. Они старались -- и это им удалось -- понемногу изучить и языки друг друга. А дети, когда начинают говорить, усваивают слова с удивительной быстротой. Нье прав -- если повезет, то вскоре ее дочь начнет понимать китайский и станет настоящим человеческим существом, а не имитацией чешуйчатого дьявола. А пока ей придется использовать слова, которые за