Джон Уиндем. Поиски наугад
-----------------------------------------------------------------------
"Библиотека современной фантастики", т.25. Пер. - Ю.Кривцов.
OCR & spellcheck by HarryFan, 25 August 2000
-----------------------------------------------------------------------
Звук затормозившей по гравию машины заставил доктора Харшома взглянуть
на часы. Он захлопнул блокнот, положил его в ящик стола и стал
прислушиваться поджидая. Наконец Стефан открыл дверь и произнес:
- Мастер Трэффорд, сэр!
Доктор встал с кресла и внимательно посмотрел на вошедшего молодого
человека. Мистер Колин Трэффорд оказался представительным тридцатилетним
мужчиной со слегка вьющимися каштановыми волосами и чисто выбритыми
щеками. На нем были хорошо сшитый из дорогого твида костюм и
соответствующая обувь. Внешность располагающая, но довольно обычная.
Наверное, он похож на каждого второго из тех молодых людей, которых мы
встречаем ежедневно. Приглядевшись поближе, доктор заметил следы усталости
на его лице, выражение тревоги и напряженного упорства в складке рта.
Они пожали руки друг другу.
- Вы, наверное, долго добирались сюда, - сказал доктор. - Я думаю, вы
не против глотка виски. До обеда еще полчаса.
Молодой человек поблагодарил, сел и сказал:
- Вы были очень любезны, пригласив меня сюда, доктор Харшом.
- Я сделал это небескорыстно: по мне, лучше поговорить с человеком, чем
заводить переписку. Более того, отказавшись от нудной сельской практики, я
стал дотошным, мистер Трэффорд, а уж в тех редких случаях, когда мне
удается столкнуться с настоящей тайной, я не отвяжусь, пока мое
любопытство не будет удовлетворено до конца, - сказал доктор Харшом и тоже
сел.
- С тайной? - повторил молодой человек.
- С тайной, - сказал доктор.
Молодой человек отпил виски.
- Но наводимые мною справки такого свойства, что... они под стать
любому юристу, не правда ли?
- Но вы же не юрист, мистер Трэффорд, - сказал доктор.
- Да, - согласился тот.
- Что тогда заставило вас наводить эти справки? Нужда или досужее
любопытство? В этом-то и заключается тайна - искать человека, в
существовании которого вы и сами не уверены и о котором нет никаких
данных, даже в Соммерсет Хаусе.
Молодой человек с интересом разглядывал доктора, который продолжал:
- Откуда мне известно, что вы не уверены в существовании разыскиваемого
лица? Да просто подобные поиски предпринимаются только в этом случае. Будь
у вас свидетельство о рождении данного человека, вы бы так не поступали. В
самом деле, откуда эта непонятная решимость найти того, кто официально не
существует? И тут я сказал себе: "Когда этот упрямец обратится ко мне, я
попытаюсь разгадать его тайну".
Молодой человек нахмурился.
- Вы хотите сказать, что это пришло вам в голову еще до того, как вы
получили мое письмо?
- Мой дорогой, Харшом - это не обычная фамилия, она происходит еще от
Харвестов, если это вас интересует, - и действительно, я никогда не слышал
о Харшоме, который бы не имел отношения к этой древней фамилии. Поэтому в
той или иной степени все мы, Харшомы, связаны друг с другом, и вторжение
молодого неизвестного нам человека, настойчиво перебирающего всех нас и
пристающего к каждому со своими расспросами относительно какой-то
таинственной мисс Харшом, вполне естественно, возбуждает наш интерес.
Поскольку я сам, как мне кажется, нахожусь в конце вашего списка
Харшомов, то я и решил, со своей стороны, заняться некоторыми
исследованиями.
- Но почему вы считаете, что находитесь в конце моего списка? - прервал
его Колин Трэффорд.
- Потому что вы, очевидно, придерживаетесь определенного принципа, в
данном случае - географического. Вы начали поиски Харшомов в центральном
районе Лондона и продолжали расширять их от центра, пока не добрели до
Хирфордшира. Теперь в вашем списке осталось только два Харшома: Питер,
который живет на крайнем мысу Корнуэлла, и Гарольд - в нескольких милях от
Дургамала, не так ли?
Колин Трэффорд кивнул с чувством недовольства.
- Верно, - согласился он.
Доктор Харшом улыбнулся.
- Так я и думал. Предположим... - начал он, но молодой человек прервал
его опять:
- В своем письме вы пригласили меня сюда, но при этом не ответили на
мой вопрос.
- Это верно. Но я ответил на него теперь, заявив, что лицо, которое вы
разыскиваете, не только не существует, но никогда и не существовало.
- Если вы так уверены в этом, зачем вы вообще позвали меня сюда?
- Затем, чтобы... - Слова доктора прервал звук гонга. - Простите,
Филипс дает нам десять минут на туалет перед обедом. Позвольте мне
показать вам вашу комнату, и мы продолжим беседу за столом.
Чуть позже, когда суп был подан, доктор продолжал:
- Вы спрашивали меня, почему я пригласил вас сюда. Полагаю, ответ
заключается в следующем. Если вы чувствуете право проявлять любопытство к
моей гипотетической родственнице, я имею не меньшее право интересоваться
причинами, вызвавшими ваше любопытство. Резонно, не правда ли?
- Едва ли, - ответил мистер Трэффорд, подумав. - Я допускаю, что
выяснять мотивы моих поисков было бы оправданным, если бы вы знали, что
объект поисков существует. Но поскольку вы уверяете меня, что его нет, то
вопрос о мотивах становится чисто академическим.
- Но мой интерес и носит чисто академический характер, дружище, хотя и
не лишен практического смысла. Возможно, мы продвинемся несколько вперед,
если вы позволите осветить проблему так, как она мне представляется.
Трэффорд кивнул, и доктор продолжал:
- Итак, обрисуем обстановку: около семи или восьми месяцев назад
молодой человек, совсем неизвестный нам, начинает целую серию попыток
завязать контакт с моими родственниками. Его намерения, по его словам,
заключаются в выяснении всего, что касается Оттилии Харшом. Он полагает,
что она родилась в 1928 году или около того. Конечно, она могла принять
после замужества другую фамилию. Тон его первых писем был доверительным,
что предполагало наличие чувств, которые легко можно понять. Но после того
как один за другим Харшомы отказывались опознать среди родственников
предмет розыска, тон писем стал менее доверительным, хотя и не менее
настойчивым. В одном или двух случаях он встречался, видимо, с молодыми
представительницами рода Харшомов, правда, не Оттилиями, тем не менее он
пристально их изучал. Может быть, он так же не уверен в ее имени, как и во
всем, что касается ее? Но, вероятно, ни одна из тех дам не отвечала его
представлениям об Оттилии Харшом, потому что он продолжает свои поиски.
Его решимость вывернуть наизнанку этих Харшомов все растет, и тут он
преступает грань разумного. Кто он - сумасшедший, страдающий манией
любопытства?
Однако, по крайней мере, до весны 1953 года он, видимо, был абсолютно
нормальным молодым человеком. Его полное имя - Колин Вейланд Трэффорд. Он
родился в 1921 году в Солихалле. Сын юриста. Поступил в школу в Чартоу в
1934 году. В 1939-м был призван в армию и в 1945 году демобилизовался в
чине капитана. Поступил в Кембриджский университет. Получил в 1949 году
диплом физика и в том же году занял ответственный пост в "Электро-физикал
индастри компани". Женился на Делле Стивенс в 1950-м. Овдовел в 1951-м. В
начале 1953 года во время лабораторных опытов произошел несчастный случай,
он пострадал и целых пять недель провел в больнице святого Мерруна.
Примерно через месяц появляются его первые письма Харшомам относительно
Оттилии Харшом.
Колин Трэффорд заметил:
- Вы очень неплохо осведомлены, доктор Харшом.
Доктор слегка пожал плечами.
- Ваша собственная информация о Харшомах теперь должна быть почти
исчерпывающей. Чего же вам обижаться на то, что и нам известно кое-что о
вас?
Колин не ответил. Он пристально глядел на скатерть, как бы изучая ее.
Доктор заключил:
- Я только что сказал: не мания ли это у него? Я ответил бы: да, это
стало манией с марта прошлого года. До этого времени никаких расспросов
относительно мисс Оттилии Харшом не было.
И вот, когда я уяснил себе эти обстоятельства, я почувствовал, что
нахожусь в преддверии куда более удивительной тайны, чем можно было
предположить ранее.
Доктор сделал паузу.
- Я хотел бы спросить вас, мистер Трэффорд, было ли вам известно имя
Оттилии Харшом до прошлого года?
Молодой человек колебался. Затем с трудом произнес:
- Возможно ли и как вам на это ответить? Количество самых разных имен
бесчисленно. Одни запоминаются, другие хранятся в подсознании, а
некоторые, очевидно, проходят незамеченными. На этот вопрос нельзя
ответить определенно.
- Допускаю. Но получается любопытная ситуация: до января Оттилия Харшом
была вне вашего сознания, однако начиная с марта без видимых на то причин
она овладела всеми вашими помыслами. Поэтому-то я и спрашиваю себя, что
могло случиться между январем и мартом?
Как известно, я занимаюсь музыкой. И я берусь связать воедино ряд
внешних факторов чисто логически.
В конце января вас вместе с другими приглашают присутствовать при
демонстрации опытов в одну из лабораторий вашей компании. Мне не объяснили
деталей, да и сомневаюсь, что я понял бы их, если бы и рассказали. Но я
знаю, что во время демонстрации произошло что-то неладное. Был взрыв или,
может быть, подобие спровоцированного излучения пучка электронов. Во
всяком случае, в лаборатории была авария. Один был убит на месте, другой
скончался позднее, несколько человек ранены. Вы пострадали не очень
сильно: несколько синяков и порезов - ничего серьезного, но вас сбило с
ног. Это был основательный удар: вы пролежали без сознания двадцать четыре
дня... И когда вы наконец пришли в себя, у вас появились признаки
значительного психического расстройства - более сильного, чем можно было
ожидать от пациента вашего возраста и комплекции. Вам дали успокаивающее.
Следующую ночь вы спали беспокойно, вы вновь и вновь звали кого-то по
имени Оттилия.
В больнице пытались разыскать Оттилию, но никто из ваших друзей и
родственников не знал никакой Оттилии, имеющей к вам отношение. Вы начали
поправляться, но было ясно: какие-то серьезные изменения произошли в вашем
сознании.
Вы отказались дать разъяснения, но уговорили одного из врачей попросить
секретаршу поискать имя Оттилии Харшом в справочнике. Когда имя обнаружить
не удалось, вы впали в депрессию. Однако вы опять не объяснили причины.
После выхода из больницы вы пустились на поиски Оттилии Харшом, которые вы
продолжаете, несмотря на явную их безнадежность. Итак, какое же заключение
можно сделать из этого?
Доктор замолчал, чтобы взглянуть на своего гостя. Левая бровь его
вопросительно приподнялась.
- Заключение? - недовольно буркнул Колин. - Что вам известно больше,
чем я предполагал. И что вам пристало бы заниматься подобными расспросами,
если бы я лечился у вас, но, поскольку я не пациент ваш и не имею ни
малейшего желания консультироваться у вас как профессионала, ваши действия
представляются мне вмешательством в чужие дела, что неэтично.
Если он предполагал, что хозяин будет выбит из седла сказанным, то ему
пришлось разочароваться.
Доктор все так же заинтересованно разглядывал его.
- Я не убежден еще, что вы можете обойтись без наблюдения врача, -
заметил он. - Однако позвольте мне сказать, почему именно я, а не кто-либо
другой из Харшомов серьезно занялся всем этим. Может, тогда вы не будете
считать мои усилия столь неуместными. Но я заранее предупреждаю во
избежание ложных надежд: вы должны понять, что Оттилии Харшом, которую вы
ищете, нет и не было, это определенно.
Тем не менее во всем этом есть одно обстоятельство, которое сильно
интригует и удивляет меня и которое я не могу отнести к разряду
совпадений. Видите ли, имя "Оттилия Харшом" не совсем безызвестно мне.
Нет!.. - он поднял руку. - Повторяю - без ложных надежд! Оттилии Харшом
нет, но была - или скорее были в прошлом две Оттилии Харшом.
Обида и недовольство Колина полностью улетучились. Он сидел, слегка
наклонясь вперед, внимательно следя за хозяином.
- Но, - подчеркнул доктор, - это было очень давно. Первой из Оттилии
была моя бабушка. Она родилась в 1832 году, вышла замуж за дедушку Харшома
в 1861 году и умерла в 1866 году. Второй была моя сестра: она, бедняжка,
родилась в 1884-м и умерла в 1890 году.
Он прервал рассказ. Колин молчал. Доктор продолжал:
- Я единственный, кто остался в живых из нашей ветви Харшомов, поэтому
неудивительно, что другие забыли о том, что в нашем роду было имя Оттилия.
Но, когда я услышал о ваших поисках, я сказал себе: в этом есть что-то
необычное. Оттилия не самое редкое из имен, но потребовалось бы очень
много поколении, чтобы появилась еще одна Оттилия Харшом - согласитесь,
фамилия Харшом встречается крайне редко. Вероятность такого совпадения
имени и фамилии ничтожна, и для выражения этой вероятности потребуются
астрономические числа, настолько большие, что я не могу поверить в случай;
где-то помимо случая должно быть звено связи, какая-то причина. Итак, я
послал приглашение, чтобы выяснить, почему какой-то Трэффорд ссылается,
более того, одержим таким невероятным совпадением имени и фамилии. Не
поможете ли вы мне разобраться в этом?
Колин смотрел на доктора в упор, но молчал.
- Не хотите? Ну ладно. Так вот, я собрал все доступные данные и пришел
к такому заключению: в результате несчастного случая и травмы вы пережили
потрясение небывалой силы и необычного свойства. Что потрясение было
сильное, явствует из того упорства, с которым вы добиваетесь определенной
цели; необычность же его проявилась в том, что вы пришли в себя уже в
состоянии умопомешательства, и в том, с каким упрямством вы отказывались
вспомнить хоть что-нибудь из того, что с вами было с момента удара до
пробуждения.
Почему же в момент пробуждения вы оказались в состоянии
умопомешательства? Объяснить это можно воспоминаниями, возникшими в тот
самый момент у вас в голове. И если эти воспоминания не более чем
отражение снов, то почему вы не хотите о них говорить?
Очевидно, потому, что все, связанное с именем Оттилии Харшом, имеет для
вас огромное значение - и в настоящем и в будущем.
Итак, мистер Трэффорд, что вы скажете о моих рассуждениях и выводах?
Как врач, я полагаю, что подобные задачи можно решать лишь сообща.
Колин задумался, но, поскольку все еще медлил с ответом, доктор
добавил:
- Вы уже у финиша ваших поисков. Осталось только два неопрошенных
Харшома, и, я уверяю, они не смогут помочь вам. И что тогда?
- Наверное, вы правы, - вяло ответил Колин. - Вам виднее. Но все равно
я должен повидать их. Может быть, хоть что-нибудь... Я не могу пренебречь
ни единой возможностью. Я и так почти ни на что не рассчитывал, когда вы
пригласили меня. Я знал, что у вас была семья...
- Была, - тихо сказал доктор. - Мой сын Малкольм убит в 1927 году. Он
не был женат. Дочь была замужем, но не имела детей. Она погибла в 1941
году во время бомбежки Лондона... Вот и все... - Доктор медленно опустил
голову.
- Простите... - сказал Колин. - Вы не разрешите взглянуть на портрет
вашей дочери?
- Но ведь она далеко не ровесница той, кого вы ищете!
- Я понимаю, но все-таки...
- Хорошо, я покажу фотографию, когда вернемся в кабинет. А пока что вы
не сказали, что вы думаете о ходе моих рассуждении.
- О, они вполне логичны!
- Но вы все еще отмалчиваетесь? Тогда я еще немного порассуждаю. Судя
по всему, то, что произошло с вами, не должно было оставить у вас в душе
осадок стыда или отвращения. Иначе вы любым способом постарались бы
приукрасить это событие. Вы этого явно не делаете. Поэтому скорее всего
причиной вашего молчания является страх. Что-то пугает вас, мешает вам
говорить о случившемся. К счастью, вы не боитесь моих рассуждении. Вам
страшно поделиться своими мыслями с другими, ибо это может привести к
каким-то осложнениям. И осложнения эти коснутся в первую очередь вас
самого, а не того, другого, человека...
Колин продолжал безучастно рассматривать доктора, затем откинулся на
спинку кресла и впервые слабо улыбнулся.
- Ну вот вы и высказались, доктор, не так ли? Извините меня, но ваши
рассуждения по-немецки тяжеловесны. На самом деле все гораздо проще и
сводится к следующему. Любой человек, утверждающий истинность чувств и
восприятии, не соответствующих общепринятым, будет признан не совсем
нормальным, верно? А если он не совсем нормальный, разве можно на него
вообще полагаться? Вы скажете, можно, но не разумнее ли будет передать
ключевые позиции в руки нормального человека? Это лучше и надежней. И вот
он уже обойден. Его неудачи замечают. Над ним сгущаются тучи. Все это еще
несущественно, малозаметно для него, но постоянно омрачает его
существование.
Вообще-то, мне кажется, что людей совсем нормальных нет, есть лишь
распространенное убеждение, что они должны быть. В любом организованном
обществе существует понятие человека, который необходим данному обществу.
Представление о таком человеке и выдается за эталон "нормального
человека". И каждый член общества стремится соответствовать данному
эталону, и всякий человек, который в частной ли жизни или на службе в
значительной мере отступает от него, грозит испортить себе карьеру. В
этом-то и заключается мой страх: я просто боюсь осложнений.
- Пожалуй, верно, - согласился доктор. - Но вы ведь не пытаетесь скрыть
своих странных поисков Оттилии Харшом?
- А зачем? Что может быть обычнее положения "мужчина разыскивает
девушку"? Я подвел под это такую базу, которая удовлетворяет не только
моих любопытных друзей, но и некоторых Харшомов.
- Пожалуй. Но никто из них не знает о "счастливом" совпадении имени
"Оттилия" с фамилией "Харшом". Об этом знаю только я.
Доктор подождал ответа Колина Трэффорда, но, так и не дождавшись,
продолжал:
- Послушайте, дорогой кой. Эта проблема тяжелым бременем лежит у вас на
сердце. Нас тут только двое. У меня с вашей фирмой нет абсолютно никаких
контактов. Моя профессия должна убедить вас в том, что все останется между
нами, и, если хотите, я дам вам особые гарантии. В результате вы сбросите
тяжкое бремя со своей души, а я наконец доберусь до сути...
Но Колин покачал головой.
- Ничего у вас не получится. Если бы даже я решился рассказать вам все,
непонятного для вас стало бы больше. Я это знаю по себе.
- Одна голова хорошо, а две лучше. Давайте попробуем, - сказал доктор и
снова поглядел на Колина.
Некоторое время Колин размышлял, потом поднял глаза и уверенно встретил
взгляд доктора.
- Ну хорошо. Я пытался разобраться во всем сам. Теперь попытайтесь и
вы. Но прежде покажите мне портрет вашей дочери. Когда ей было двадцать
пять лет. Есть у вас такой?
Они встали из-за стола и вернулись в кабинет. Доктор жестом предложил
Колину сесть, а сам направился в дальний угол комнаты, к шкафу. Достал
пачку фотографий, просмотрел их бегло, отобрал три. Несколько секунд он
внимательно вглядывался в них, затем протянул Колину. Пока Колин изучал
фотографии, доктор разливал бренди.
Но вот Колин кончил рассматривать фотографии.
- Нет, - сказал он. - Но все-таки что-то в них есть...
Он попробовал закрывать рукой на фотографии сначала лоб, потом нос,
губы.
- Похожи разрез и постановка глаз, но не совсем. Может быть, брови...
Но прическа другая, это мешает определить точно... - Он еще немного
подумал, затем вернул фотографии. - Спасибо, что позволили мне взглянуть
на них.
Доктор вытащил из пачки еще одну фотографию и протянул ее Колину.
- Это Малкольм, мой сын.
На ней молодой человек стоял, смеясь, возле машины, окутанный
выхлопными газами, и пытался ремнями стянуть капот.
- Он любил эту машину, - сказал доктор. - Но для старой дороги у нее
была слишком большая скорость. Машина перелетела через барьер и ударилась
в дерево.
Он положил фотографии на место и протянул Колину стакан с бренди.
Некоторое время оба молчали. Потом Колин отпил бренди и закурил
сигарету.
- Ну что ж, - произнес он. - Попробую рассказать. Было ли это в
действительности или только в моем воображении, неважно, но это случилось
со мной. Подробности мы рассмотрим позже, если вы захотите...
- Хорошо, - согласился доктор. - Но прежде скажите: все началось с того
несчастного случая или было что-то еще раньше?
- Нет, - ответил Колин. - С него все и началось.
Это был самый обычный день. Если что и отличало этот день от других,
так это тот самый эксперимент в лаборатории. В чем он заключался, не стоит
говорить. Это не мой личный секрет, да и к делу никакого отношения не
имеет. Все мы собрались вокруг установки. Дикин - он дежурил - врубил ток.
Что-то загудело, потом взвыло, будто мотор, набирающий обороты. Вой
постепенно перешел в визг, потом секунду или две казалось, что не вынесешь
этого звука, достигшего порога слышимости. И вдруг чувство облегчения,
потому что он прекратился, и все вроде опять успокоилось. Я смотрел на
Дикина, наблюдавшего за поведением приборов, готового в любой момент
отключить их, когда в лаборатории ярко полыхнуло огнем. Я ничего не
услышал и не почувствовал: зафиксировал только поразительную белую
вспышку... Потом - ничего, сплошная чернота... Я слышал, как кричали люди,
и женский голос, истеричный женский голос...
Что-то очень тяжелое придавило меня. Я открыл глаза и был ослеплен
острой болью. Я постарался освободиться от придавившей меня тяжести и тут
обнаружил, что лежу на земле и на меня навалились два или три человека.
Мне удалось сбросить с себя двоих и сесть. Вокруг валялись люди; несколько
человек уже подымалось. В двух футах слева от себя я увидел огромное
колесо. Посмотрев вверх, я понял, что это колесо автобуса, автобуса,
который возвышался надо мной как красный небоскреб и, более того, стоял
наклонно и явно собирался свалиться на меня. Это заставило меня подхватить
молодую женщину, лежавшую на моих ногах, быстро вскочить и убраться вместе
с нею в безопасное место. Она была без сознания, лицо ее было смертельно
бледным.
Я огляделся. Нетрудно было понять, что здесь случилось. Автобус, шедший
с большой скоростью, видимо, потерял управление, въехал на переполненный
тротуар и в витрину магазина. Переднюю часть его верхнего яруса сплющило
стеной здания, и именно оттуда раздавался истеричный женский крик.
Несколько человек все еще оставались на земле: женщина подавала слабые
признаки жизни, стонал мужчина, а двое или трое лежали совсем неподвижно.
Три струйки крови медленно текли по асфальту среди кристалликов разбитого
стекла. Движение на улице остановилось, и я заметил два полицейских шлема,
медленно продвигающихся над собравшейся толпой.
Я пробовал пошевелить руками, ногами. Они действовали безупречно и
безболезненно. Но я чувствовал головокружение, и в голове стучало. Я
ощупал голову и нашел крошечную ранку на левом виске: падая, я, видимо,
ударился обо что-то острое.
Полицейские продирались сквозь толпу к автобусу. Один из них стал
расталкивать орущих зевак, второй занялся пострадавшими, оставшимися
лежать на дороге. Появился третий и полез на второй ярус автобуса узнать,
кто там кричит.
Я осмотрелся. Мы находились на Риджент-стрит, недалеко от Пиккадилли;
разбитая витрина принадлежала Остину Риду. Я опять посмотрел на автобус.
Он действительно наклонился, но не было опасения, что он упадет: его
накрепко заклинило в витрине в каком-нибудь ярде от слова "Дженерал",
золотыми буквами горевшего на алом боку автобуса.
В этот момент до меня дошло, что если я сейчас же отсюда не уберусь, то
буду вовлечен в это дело в качестве свидетеля; не то чтобы я вообще не
считал для себя возможным выступать свидетелем, но только при обычных
обстоятельствах и если это было кому-нибудь на пользу. А тут я вдруг ясно
осознал, что обстоятельства далеко не обычные. Во-первых, единственное,
свидетелем чего я был, это печальные последствия катастрофы, а во-вторых,
что я тут делал?.. Только что я наблюдал демонстрацию опыта в Уотфорде и
вдруг оказался на Риджент-стрит... Какого черта я здесь делаю?
Потихоньку я смешался с толпой. Петляя среди остановившихся машин,
перешел на другую сторону улицы к кафе Ройал. Кажется, с тех пор как я был
у них года два назад, они здорово перестроились, но моей главной задачей
было отыскать бар, что я и сделал без особого труда.
- Двойной бренди с содой, - заказал я бармену.
Он налил мне бренди и пододвинул сифон. Я вынул из кармана деньги -
оказалась какая-то мелочь, серебро и медь. Полез за чековой книжкой.
- Полкроны, сэр, - как бы предупреждая мой жест, сказал бармен.
Я вылупил на него глаза. Но цену назначил он. Я протянул ему три
шиллинга. Он с благодарностью принял их.
Я разбавил бренди содовой и с наслаждением выпил.
Это случилось в тот момент, когда я ставил стакан на прилавок: в
зеркале за спиной бармена я увидел свое отображение.
Было время, я носил усы. Когда я вернулся из армии, например. Но,
поступив в Кембридж, я сбрил их. А теперь - вот они, может быть, не такие
пышные, но вновь воскресшие. Я потрогал их. Никакого обмана, усы
настоящие. Почти тут же я заметил, какой на мне костюм. В таком костюме я
ходил несколько лет назад, но мы, служащие "Электро-физикал индастри Ко",
не носили ничего подобного.
Все поплыло у меня перед главами, я поспешил выпить бренди в немного
неуверенно полез в карман за сигаретой. Из кармана я вытащил пачку
совершенно незнакомых мне сигарет. Слышали вы когда-нибудь о сигаретах
"Маринер"? Нет? Не слышал о них и я, но достал одну и трясущейся рукой
закурил. Головокружение не проходило, напротив, оно быстро нарастало.
Я пощупал внутренний карман. Кошелька в нем не было. Хотя он должен был
находиться там, если только какой-нибудь паршивец в толпе возле автобуса
не прихватил его... Я проверил остальные карманы: вечное перо, связка
ключей, две квитанции от Гарроди, чековая книжка - в ней чеки на
Найтбриджское отделение Уэстминстерского банка. Так, банк мой, но почему
Найтбриджское отделение? Я живу в Гэмпстеде...
Чтобы найти объяснение всему этому, я начал восстанавливать в памяти
события, начиная с того мгновения, когда я открыл глаза и увидел
возвышающийся надо мной автобус. Я вспомнил острое ощущение опасности от
нависшего надо мной алого автобуса с золотыми буквами "Дженерал", ярко
пылающими на его боку... Да, да, золотыми буквами, а вы должны знать, что
слово "Дженерал" исчезло с лондонских автобусов еще в 1933 году, когда оно
было заменено словами "Лондон транспорт".
Тут я, признаюсь, испугался немного и стал искать что-нибудь в баре,
что помогло бы мне вернуть равновесие. На столике я заметил оставленную
кем-то газету. Я пересек бар, чтобы взять газету, и вернулся на свое место
к стойке, не взглянув на нее. Только после этого я сделал глубокий вдох и
посмотрел на первую страницу. Сначала я испугался: всю страницу занимали
рекламы и объявления. Но некоторым утешением для меня послужила строчка на
верху страницы: "Дейли Мейл, Лондон. Суббота 27 января 1953 года". Ну хотя
бы дата была соответствующая: именно на этот день намечалась демонстрация
опыта в лаборатории.
Я перевернул страницу и прочитал: "Беспорядок в Дели. Одно из
грандиознейших гражданских волнений в Индии за последнее время имело место
сегодня в связи с требованием немедленного освобождения из тюрьмы Неру. На
целый день город замер".
Мое внимание привлек заголовок соседней колонки: "Отвечая на вопросы
оппозиции, премьер-министр Ватлер заверил палату представителей в том, что
Правительство проводит серьезное рассмотрение..."
Голова кружилась. Я взглянул на верхнюю рамку газеты - та же дата, что
и на первом листе: 27 января 1953 года, и тут же, под рамкой, фото с
подписью "Сцена из вчерашней постановки театра Лаутон "Ее любовники", в
которой мисс Аманда Коуворд играет главную роль в последней музыкальной
постановке ее отца. "Ее любовники" была подготовлена к постановке за
несколько дней до смерти Ноэля Коуворда в августе прошлого года. После
представления мистер Айвор Новелло, руководивший постановкой, произнес
трогательную речь в честь усопшего".
Я прочел еще раз. Затем для уверенности осмотрелся по сторонам. Мои
соседи по бару, обстановка, бармен, бутылки были несомненно реальны.
Я положил газету на стойку и допил остаток бренди.
Я хотел повторить заказ, но было бы неловко, если бы бармен вздумал
назначить большую, чем раньше, цену - денег осталось в обрез.
Я взглянул на свои часы - и опять что за чертовщина! Это были хорошие
золотые часы с ремешком из крокодиловой кожи, стрелки показывали половину
первого, но никогда раньше я не видел этих часов. Я снял часы и посмотрел
снизу. Там было выгравировано "К. навеки от О. 10.Х.50". Это поразило
меня, ведь в 1950 году я женился, хотя и не в октябре, и не знал никого,
чье имя начиналось бы с буквы "О". Мою жену звали Деллой. Я механически
застегнул часы на руке и вышел из бара.
Виски и эта маленькая передышка подействовали к лучшему. Вернувшись на
Риджент-стрит, я чувствовал себя менее растерянным. Боль в голове стихла,
и я мог осмотреться вокруг более внимательно.
Кольцо Пиккадилли на первый взгляд было обычным, и тем не менее
казалось, будто что-то тут не так. Я догадался, что необычны люди и
машины. Много мужчин и женщин были в поношенных костюмах, цветочницы под
статуей Эроса были тоже в каких-то лохмотьях. Я посмотрел на прилично
одетых дам и удивился. Почти все без исключения носили плоские широкополые
шляпы, приколотые булавками к прическам. Юбки были длинные, почти до
лодыжек. Был полдень, но дамы почему-то вырядились в меховые накидки,
производившие впечатление вечерних туалетов.
Узконосые туфли на тонких каблуках-шпильках с излишними украшениями
выглядели на мой вкус уродливо. Крик моды всегда смешон для
неподготовленного, к нему приходят исподволь, постепенно. Я чувствовал бы
себя Рипом ван-Винклем после пробуждения, если бы не эти вполне
современные заголовки в газетах... Автомашины, короткие, высокие, без
привычной обтекаемости форм, тоже казались смешными.
Присмотревшись, я понял, что, кроме двух явных "ройсов", все остальные
марки машин мне незнакомы. Пока я удивленно таращил глаза, одна из дам в
плоской шляпе и поношенных мехах встала передо мной и мрачно обратилась ко
мне, назвав "дорогушей". Я сбежал от нее на Пиккадилли. Между прочим, я
обратил внимание на церковь святого Джеймса. Когда я видел ее в последний
раз, она вся была в лесах. Материалы для перестройки и укрепления
фундамента были подвезены в сад и огорожены временным забором. Это было
две недели назад. Но теперь все исчезло, будто церковь вовсе не пострадала
в свое время от бомбежек. Я пересек дорогу, присмотрелся внимательнее и
крайне удивился мастерству реставраторов.
Я остановился перед витриной магазина Хаггарда и посмотрел выставленные
книги. Некоторых авторов я знал: Пристли, Льюис, Бертран Рассел,
Т.С.Элиот, но редкие из заглавий их книг были мне знакомы. Тут вдруг
внизу, в центре витрины, я увидел книжонку в суперобложке розовых тонов
"Юные дни жизни", роман Колина Трэффорда.
Я уставился на книгу, наверное, с открытым ртом. Признаться, у меня
были одно время потуги самолюбия в литературном направлении. Если бы не
война, я бы, вероятно, получил образование в области искусства и
попробовал бы в нем свои силы. Но случилось так, что мой приятель по полку
убедил меня заняться наукой, а потом я поступил на работу в ЭФИ.
Поэтому, увидев свое имя на обложке книги, минуту или две я пытался
разобраться в сумбурном потоке своих мыслей и ощущений. Любопытство
заставило меня зайти в магазин.
На столе я заметил в стопке полдюжину экземпляров "Юных дней жизни". Я
взял верхнюю и раскрыл. На обложке четко стояло имя автора, на обороте
титула - перечень семи других его произведений. Затем шло незнакомое мне
название издательства. Рядом отмечалось: "Первое издание - январь 1953
года".
Я взглянул на заднюю сторону суперобложки и чуть не уронил книгу: там
красовался портрет автора, несомненно мой портрет, и с усами! Пол у меня
под ногами дрогнул...
Где-то у себя за плечом я услышал показавшийся мне знакомым голое:
- Рад встрече, Нарцисс! Смотришь, как идет продажа? Ну и как?
- Мартин! - вскрикнул я от неожиданности. Никогда в жизни я так не
радовался встрече с приятелем. - Мартин, сколько мы не виделись с тобой?
- Сколько? Да дня три, старик! - услышал я слегка удивленный голос.
Три дня! Я встречался с Мартином, и не раз, в Кембридже. Но это было не
меньше двух лет назад. Однако он продолжал:
- Как насчет перекуса, если ты не занят?
И опять - странно: я уже много лет не слышал, чтобы кто-нибудь говорил
"перекус". Я постарался убедить себя, что все в порядке вещей.
- Отлично, - согласился я, - но платить тебе, у меня стащили кошелек.
Он щелкнул языком.
- Надеюсь, в нем было не так уж много. А если пойти в клуб? Они примут
к оплате чек.
Я положил книгу, которую все еще держал в руках, и мы вышли.
- Забавная штука, - сказал Мартин. - Только что встретил Томми - Томми
Вестхауза. Он вроде порхающего мотылька - надеется на своего американского
издателя. Ты помнишь его дурацкую вещь "Розы в шипах"? Как Бен-Гур
встречает Клеопатру, а им мешает Синяя Борода? Так вот его издатель не
лучше...
Он болтал, пересыпая рассказ профессиональными шутками и неизвестными
мне именами. И я его, признаться, почти не понимал. Мы прошли так
несколько кварталов почти до Пол-Мола. Он спросил:
- Ты так и не сказал мне, как идут "Юные дни жизни". Кое-кто говорит,
что книгу переоценили. Видел "Вечлит"? Там тебя поругивают. Самому
прочесть книгу не привелось: хлопот куча!
Я предпочел отвечать уклончиво и сказал, что распродажа вдет, как и
ожидали, средне.
Мы пришли в клуб. Это оказался "Сэвидж-клаб". И хоть я не член его,
швейцар приветствовал меня по имени, как будто я был их ежедневным
посетителем.
Меня мучили сомнения, но все обошлось хорошо, и во время завтрака я
старался быть на высоте и придерживаться принципа: веди себя как все,
потому что если что-то кажется людям необычным, то они скорее посчитают
тебя сумасшедшим, чем помогут тебе.
Боюсь, мне это не всегда удавалось. Я не раз замечал, что Мартин
странно поглядывает на меня. Один раз даже спросил меня:
- Как ты себя чувствуешь, старик?
Но самое страшное случилось позднее, когда он потянулся левой рукой за
сельдереем. Я увидел золотое кольцо-печатку у него на безымянном пальце, и
это поразило меня. Дело в тем, что у Мартина на левой руке не было мизинца
и безымянного пальца. Он их потерял во время войны в 1945 году где-то в
боях у Рейна.
- Боже мой! - невольно воскликнул я.
Он повернулся ко мне.
- Какого черта, старик, что стряслось? Ты побелел как полотно!
- Твоя рука... - пролепетал я.
Он с удивлением посмотрел на руку, потом на меня.
- По-моему, все в порядке, - сказал он, и глаза его испытующе сузились.
- Но... Но ведь ты потерял два пальца на войне!
У него брови поползли вверх от удивления, затем он нахмурился. В глазах
сквозила озабоченность.
- Ты что-то путаешь, старик! Ведь война кончилась еще до моего
рождения.
Ну после этого в моей голове поплыл туман, а когда он прошел, я
полулежал в большом кресле. Мартин сидел рядом и наставлял меня такими
словами:
- Итак, старик, прими мой совет. Топай-ка ты к врачу сегодня же.
Наверное, ты перебрал малость. Как ни смешно - за мозгами тоже нужно
присматривать. А теперь мне надо бежать, обещал. Только смотри не
откладывай! Дай мне знать, как пойдут дела.
И он ушел.
Я расслабился в кресле. Как ни странно, я чувствовал себя самим собой в
большей степени, чем за все время после того, как пришел в сознание на
тротуаре Риджент-стрит. Как будто сильнейший удар выбил меня из состояния
замешательства, и теперь мозги приходили в порядок... Я был рад, что
отделался от Мартина и мог спокойно подумать.
Я осмотрелся вокруг. Я не был членом клуба и плохо представлял
расположение и обстановку дома. И все же обстановка казалась мне несколько
необычной. Ковры, освещение - все было другим, чем я видел в последний
раз.
Народу было немного. Двое беседовали в углу зала, трое дремали, и еще
двое читали газеты. Никто не обратил на меня внимания. Я подошел к столу с
газетами и журналами и вернулся в кресло, взяв "Нью Стейшн", датированную
22 января 1953 года. Передовая призывала для прекращения безработицы
национализировать средства транспорта в качестве первого шага по передаче
в руки народа средств производства. Это вызвало во мне чувства, похожие на
ностальгию. Я перевернул страницу и, просматривая статьи, был удивлен
скудостью их содержания. Я обрадовался, найдя раздел "Современное
обозрение". Среди других вопросов, которых касался обзор, было упоминание
о важных физических экспериментальных работах, проводимых в Германии.
Опасения обозревателя, разделяемые, видимо, некоторыми видными учеными,
сводились к следующему: в настоящее время почти нет сомнений в
теоретической возможности ядерного расщепления. Предлагаемые же методы
управления этой реакцией слабы и ненадежны. Имеется угроза цепной реакции,
которая может вызвать катастрофу космических масштабов. Консорциум, в
котором принимают участие знаменитые ученые, писатели и деятели искусства,
собирается обратиться в Лигу наций с жалобой на правительство Германии,
которое во имя всего человечества должно прекратить свои безрассудные
эксперименты...
Так, так!..
Мало-помалу, словно в тумане, кое-что начинало проясняться... Совсем
неясными оставались все "как" и "почему", - я еще не имел своей разумной
концепции о случившемся. Но я уже понимал, что предположительно могло
произойти. Даже мне все представлялось противоречивым, может быть, оттого,
что я знал, что случайный нейтрон при одних условиях захватывается атомом
урана, а при других - нет... Это, конечно, противоречит Эйнштейну и его
теории относительности, которая, как вы знаете, отрицает возможность
абсолютного определения движения и, следовательно, приводит к идее
четырехмерной пространственно-временной системы измерений. И поскольку вы
не можете определить движение элементов континуума, любой образ или
картина движения должна быть по сути своей иррациональной или иллюзорной,
а потому и последствия не поддаются строгому определению и могут быть
различны.
Однако там, где исходные факторы близки или похожи, то есть состоят из
одинаковых элементов, скажем, атомов, находящихся в примерно одинаковых
соотношениях, можно ожидать и похожих последствий. Они, конечно, никогда
не будут идентичными, в противном случае определение движения было бы
возможно.
Но они могут оказаться весьма схожими и, выражаясь языком специальной
теории относительности Эйнштейна, - "доступными для рассмотрения и могут
быть в дальнейшем описаны с помощью системы близких друг к другу
определителей".
Иными словами, хотя бы одно из бесконечных обстоятельств, которое мы
относим по времени, например, к 1953 году, должно произойти еще где-то в
континууме. Оно существует только относительно определенного наблюдателя и
появляется в одинаковых опосредствованиях с окружающим для нескольких
наблюдателей, занимающих похожий (в комбинации пространства и времени)
угол зрения или координаты отсчета. Однако заметим, что, поскольку два
наблюдателя не могут быть совсем идентичными, каждый из них должен
по-разному воспринимать прошлое, настоящее и будущее. Следовательно, все,
что воспринимает каждый наблюдатель, возникает на базе его отношений к
континууму и действительно существует только для него одного. Таким
образом, я пришел к пониманию того, что произошло, а именно: каким-то
образом - я еще не догадывался каким - я был переведен в положение другого
наблюдателя, координаты и угол зрения которого были отличными от моих, но
не настолько, чтобы окружающее было совсем недоступна моему пониманию.
Другими словами, мой двойник жил в мире, реальном для него, так же как я
жил в своем мире, пока не случилась эта удивительная рокировка,
позволившая мне наблюдать его мир со свойственный ему восприятием прошлого
и будущего, вместо тех, в который привык я. Поймите, ведь это кажется так
просто, когда все обдумаешь, но я, конечно, не мог сначала охватить все в
целом и сформулировать это для себя сразу. Но в своих рассуждениях близко
подошел к пониманию отношений меня и моего двойника и решил, что, несмотря
на всю невероятность происшедшего, мои мозги, по крайней мере, в порядке.
Беда была в том, что они попали в непривычную обстановку, что они
воспринимали то, что не было адресовано им, - как приемник, настроенный на
чужую волну. Это было неудобно, плохо, но все же намного лучше, чем
испорченный приемник. И я понял наконец хотя бы это.
Я сидел там довольно долго, пытаясь вообразить, что мне делать, пока не
кончилась пачка сигарет "Маринер". Тогда я поднялся и пошел к телефону.
Сначала я позвонил в "Электро-физикал индастри Ко". Никакого ответа. Я
заглянул для верности в телефонный справочник. Номер оказался совсем
другим. Я набрал номер, попросил "1-33", но, подумав, назвал свой отдел.
"О! Вам нужен 59!" - ответила телефонистка и соединила меня. Кто-то
ответил, и я сказал: "Позовите мистера Колина Трэффорда!" - "Простите, -
ответила девушка, - я не могу найти этой фамилии в списках".
Я повесил трубку. Стало очевидно, что я не работаю в институте.
Поразмыслив минуту, я позвонил к себе на Уормстер. Бодрый голос ответил
тут же: "Уникальные пояса и корсеты". Я опустил трубку.
Я поискал в справочнике себя. Нашел: "Трэффорд, Колин У. 54 Хогарт
Корт, Дачис Гарденс, С.У.7. СЛАва 67021". Я набрал номер. Телефон на том
конце звонил, но никто не снимал трубку.
Я вышел из телефонной будки, соображая, что делать дальше. Странно
чувствовать себя иностранцем в своем городе, потерять ориентировку и не
иметь даже комнаты в гостинице.
Подумав еще с минуту, я решил, что вернее и логичней всего поступать
так, как поступил бы здешний Колин Трэффорд.
Если он не работает в институте, то, по крайней мере, у него есть дом,
куда он может направить свои стопы!..
Хогарт Корт - прекрасный жилой квартал. Упругий ковер и цветочные узоры
по потолку и стенам украшали вестибюль моего дома. Швейцара не оказалось,
и я прошел прямо в лифт. Дом производил впечатление маловатого для того,
чтобы вместить в себя пятьдесят четыре квартиры, и я нажал верхнюю кнопку,
предполагая попасть на свой этаж. Выйдя из лифта, я увидел прямо перед
собой квартиру N_54. Я вынул связку ключей, выбрал, на мой взгляд,
подходящий и угадал.
Сразу же за дверью оказалась маленькая передняя. Ничего особенного:
белые с давленым рисунком обои. Коричневый на весь пол ковер, столик с
телефоном и вазой, в ней немного цветов. Зеркало в приятной золоченой
оправе. Рядом со столиком жесткое кресло. В коридорчик выходило несколько
дверей. Я подождал.
- Алло! - позвал я громко и повторил несколько тише: - Алло, есть кто
дома?
Никто не ответил. Я закрыл за собой дверь. Что дальше? А, да что там,
ведь я был, да и есть, Колин Трэффорд! Я снял пальто. Оказалось, что
положить его некуда. Заметил стенной шкаф. Там висело несколько вещей -
мужских и женских. Повесил пальто туда же.
Я решил посмотреть, что собой представляет квартира. Не буду описывать
всю обстановку, но в целом это была славная квартира и по размерам больше,
чем мне сначала показалось. Хорошо и продуманно обставленная, без излишней
экстравагантности, но и не бедно, - вое в ней свидетельствовало о вкусе
хозяев. Правда, отличном от моего. Но что такое вкус? Либо дань времени,
либо утонченное отклонение от нормы. Я почувствовал здесь второе. Но стиль
показался странным, и потому не очень привлекательным.
Забавно выглядела кухня. Под краном в нише раковина без отделения для
мойки посуды, без обычной сушилки, никакого распылителя на кране. Пакет с
мыльным порошком. Нет пластмассовых щеток для мытья посуды или других
приспособлений для смешивания напитков. Электрическая старомодная плита,
забавная панель освещения в три квадратных фута, вделанная в стену...
Гостиная просторная, с удобными креслами. В конструкции мебели ни
единой тонкой детали в виде прута или рейки. Большая, витиевато украшенная
радиола. На панели управления никаких признаков приема
частотно-модулированных радиопередач. Освещение, как и в кухне, световыми,
плоскими, похожими на стеклянные вафли панелями, установленными на стойках
или вделанными в стены. Телевизора нет.
Я обошел всю квартиру. Женская спальня обставлена строго. Двуспальные
кровати, ванная в мягких светлых тонах, дополнительная спальня с небольшой
двуспальной кроватью. И так далее. Больше всего меня заинтересовала
комната в конце коридора. Подобие кабинета. Одна стена сплошь занята
полками с книгами. Некоторые книги, особенно старые, я знал, другие видел
впервые. Просторное кресло, кресло поменьше, у окна - широкий, покрытый
кожей письменный стол. В окно сквозь голые ветви деревьев смотрело
огромное пространство облаков и неба. На столе пишущая машинка, прикрытая
легким чехлом, передвижная настольная лампа, несколько пачек бумаги, пачка
сигарет, металлическая пепельница, пустая и чистая, и фотопортрет в
кожаной рамке.
Я внимательно рассмотрел фотографию. Очаровательная женщина. Ей можно
было дать двадцать четыре - двадцать пять лет. Интеллигентное, совсем
незнакомое жизнерадостное лицо, на которое хотелось смотреть и смотреть.
Слева у стола стояла тумбочка, а на ней застекленная этажерка с восемью
вертикальными секциями для книг. Книги были в ярких суперобложках и
выглядели новыми. Справа стояла та самая, что я видел утром в магазине
Хатгарда - "Юные дни жизни".
Остальные также принадлежали перу Колина Трэффорда. Я сел в кресло и
некоторое время рассматривал их сквозь стекло. Затем с трепетным
любопытством взял и открыл "Юные дни жизни"...
Звук открываемой ключом двери я услышал примерно через полчаса. Я
решил, что лучше показаться самому, чем быть неожиданно обнаруженным. Я
открыл дверь кабинета: в конце коридора у столика я увидел женщину в
замшевом полудлинном плаще, она складывала на столик принесенные свертки.
На звук шагов она повернула ко мне голову. Это была она, правда, не в том
настроении, что на фото. Когда я подошел, она взглянула на меня с
удивлением. В выражении ее лица не было и подобия доброго приветствия
любящей жены.
- О! - сказала она. - Ты дома? Что случилось?
- Случилось? - повторил я, пытаясь поддержать разговор.
- Ну насколько я понимаю, у тебя в это время назначена одна из столь
важных встреч с Дикки, - сказала она с усмешкой.
- О! Ах это... да. Ему пришлось отложить это свидание, - растерянно
промямлил я в ответ.
Она спокойно осмотрела меня. Очень странно, подумал я.
Я стоял, уставившись на нее. Не зная, что делать, сожалея о том, что не
подумал заранее о неизбежной встрече. Дурак, не попытался даже узнать ее
имя, вместо того чтобы читать "Юные дни жизни". Было ясно, что и сказал я
что-то не то и невпопад. Кроме того, ее реакция на мой ответ совсем выбила
меня из равновесия. Такого со мной никогда не случалось... Когда тебе
тридцать три, попасть в такое безнадежно дурацкое положение нелегко и
далеко не так приятно.
Так мы стояли, уставившись друг на друга: она неодобрительно-хмуро, я -
пытаясь совладать со своей растерянностью и не в силах вымолвить слова.
Она начала медленно расстегивать плащ. Уверенности ей тоже не хватало.
- Если... - начала она.
Но в этот момент зазвонил телефон. Казалось, довольная отсрочкой, она
подняла трубку. В тишине я различил женский голос, спрашивающий Колина.
- Да, - сказала она. - Он здесь.
И она протянула мне трубку, с любопытством глядя на меня.
- Хэлло, Колин слушает, - произнес я.
- О, в самом деле, - ответил голос. - Разрешите спросить почему?
- Э-э... я не вполне... - начал я, но она прервала.
- Слушай, Колин. Я уже битый час жду тебя, полагая, что если ты не
можешь прийти, то догадаешься хоть позвонить. Теперь выясняется, что ты
торчишь дома. Очень мило, дорогой!
- Я... Кто это? Кто говорит? - Это все, что я мог сказать. Я скорее
почувствовал, чем увидел, как молодая женщина рядом замерла, наполовину
сняв плащ.
- О, ради бога, - в трубке звучало раздражение. - Что это за глупая
игра? Кто это, как ты думаешь?
- Это я как раз и пытаюсь выяснить! - сказал я.
- О, перестань паясничать, Колин... Это ты потому, что Оттилия рядом?
Готова поспорить, что это так, а ты идиот. Она первая подняла трубку, так
что прекрасно знает, что это я.
- Так, может, мне лучше спросить ее, кто вы? - предложил я.
- О, ты и впрямь туп как олух. Иди и отоспись. - Она, очевидно, бросила
трубку, и телефон замолк.
Я, в свою очередь, положил трубку. Молодая женщина смотрела на меня в
замешательстве. Она, разумеется, слышала все, что говорилось по телефону,
почти так же ясно, как я. Она отвернулась, медленно сняла плащ и не спеша
повесила его в шкаф. Когда с этим было покончено, она снова повернулась ко
мне.
- Не могу понять, - сказала она, - может быть, ты и в самом деле
обалдел? Что все это значит? Что натворила драгоценная Дикки?
- Дикки? - спросил я, желая узнать побольше. Легкая морщинка между ее
бровей стала глубже.
- О Колин, неужели ты думаешь, что я до сего времени не узнаю голос
Дикки по телефону?
Это была моя грубейшая ошибка. Действительно, трудно представить себе,
что можно не отличить по голосу мужчину от женщины. И поскольку мне не
хотелось казаться спятившим, я должен был разрядить обстановку.
- Слушай, не пройти ли нам в гостиную. Мне нужно кое-что рассказать
тебе! - предложил я.
Я сел в кресло и задумался - с чего начать? Если бы даже мне самому
было ясно все, что произошло, - задача была не из легких. Но как доказать
ей, что, хоть я и обладаю физической оболочкой Колина Трэффорда и сам
являюсь Колином Трэффордом, все же я не тот Колин Трэффорд, который
написал книги и женат на ней, что я всего лишь разновидность Колина
Трэффорда из другого альтернативного мира? Необходимо было придумать
какой-то подход, чтобы объяснение не привело к немедленному вызову
врача-психиатра.
- Итак, что ты скажешь? - снова спросила она.
- Это трудно объяснить. - Я сознательно медлил.
- Конечно, трудно! - сказала она без тени одобрения и добавила: - Было
бы, наверное, легче, если бы ты не смотрел на меня. Так. И мне было бы
лучше.
- Со мною произошли весьма странные превращения, - начал я.
- О дорогой, опять?! - воскликнула она. - Чего ты хочешь - моего
сочувствия или еще чего-нибудь?
Я остановился, несколько смешавшись.
- А что, разве с ним это случалось в раньше? - спросил я.
Она холодно взглянула на меня.
- "С ним"? С кем "с ним"? Мне казалось, ты говорил о себе? А я имела в
виду на этот раз Дикки, а перед этим - Фрэнсис, а перед ней Люси... А
теперь самый странный и удивительный отказ от Дикки... По-твоему, мне
нечему удивляться?
Я быстро и много узнавал о своем двойнике. Но что мне до него - он из
другого мира. Я сделал попытку продолжить объяснение:
- Нет, ты не понимаешь. Речь идет совсем о другом.
- Конечно, я не понимаю. Разве жены способны понимать? У вас всегда все
другое. Ну да ладно, если все это для вас так важно... - и она начала
подниматься с кресла.
- О, не уходи, пожалуйста! - с волнением сказал я.
Она сдерживалась, рассматривая меня. Морщинка появилась снова.
- Нет! Я думаю, мне тебя не понять. Наконец, я не смогу...
Она продолжала вглядываться в меня с тревогой и, как мне показалось, с
некоторой неуверенностью.
Когда вы ищете понимания, сочувствия, обращаться к человеку в безличной
форме нельзя. Но если вы не знаете, как обратиться - "дорогая", "моя
хорошая", просто во имени или ласково, с детским уменьшительным именем -
ваше дело совсем дрянь, особенно если вы и раньше не понимали друг друга.
- Оттилия, милая, - начал я и сразу понял, что это была непривычная для
нее форма обращения. Ее глаза мгновенно расширились, но я пошел напролом:
- Это совсем не то, о чем ты думаешь, ни капельки. Дело в том, что я, ну,
в общем, не совсем тот человек...
Она снова приняла свой тон.
- Довольно странно, но мне порой казалось то же самое, - сказала она, -
и я припоминаю, что ты говорил что-то подобное не раз и раньше. Ну хорошо,
позволь продолжить вместо тебя. Итак, ты не тот человек, за кого я вышла
замуж, и тебе нужен развод, и ты, наверное, боишься, что муж Дикки подаст
в суд и будет скандал? Или... О господи, как мне надоело все это...
- Нет, нет! - в отчаянии воскликнул я. - Совсем, совсем не то.
Наберись, пожалуйста, терпения. Эти вещи объяснить чрезвычайно трудно...
Я помолчал, наблюдая за ней. Она смотрела на меня, и, хотя морщина не
разгладилась, глаза выражали скорее усталость, чем недовольство.
- Что же случилось с тобой?.. - напомнила она.
- Это я и хочу рассказать тебе.
Но я сомневался, слушает ли она. Глаза ее вдруг расширились, она отвела
взгляд.
- Нет! - словно выдохнула она. - Нет и нет!
Казалось, она вот-вот заплачет. Она плотно сжала коленями свои ладони и
прошептала:
- О нет, о, будь милостив, боже - нет! Только не нужно опять... Да
хватит же терзать меня!.. Не надо... не надо!
Она вскочила и, прежде чем я успел подняться с кресла, выбежала из
комнаты.
Колин Трэффорд умолк, закурил новую сигарету и повременил немного,
прежде чем продолжать:
- Итак, вы, наверное, уже поняли, что миссис Трэффорд была урожденной
Оттилией Харшом. Родилась она в 1928 году, а замуж вышла в 1949-м. Ее отец
погиб в авиационной катастрофе в 1938 году. Я не помню, к сожалению, чтобы
она называла отца по имени. Если бы я знал, что вернусь в этот мир, я бы
расспросил и записал массу событий и имен. Но, увы, я не мог предполагать,
что подобное невероятное превращение может случиться дважды...
Я сделал все возможное, и не только для удовлетворения своего
любопытства, чтобы установить время, когда произошел раскол миров. Должна
была быть, как я понимаю, некоторая исходная точка, когда, может быть,
случайно произошли основные события. Поиск этой точки приблизил бы нас к
определению того момента, когда был расщеплен сам элемент времени и время
стало течь уже по двум различным каналам.
Может, такое происходит всегда, но мы этого просто не замечаем.
Непрерывное раздвоение одного измерения на неопределенное количество
каналов приводит к незаметным вариациям обстановки в одних случаях и к
заметным - в других. Может быть, такие случайные разветвления в истории и
привели к поражению Александра Македонского, разбитого персами, к победе
Ганнибала, к тому, что Цезарь не перешел Рубикон. Бесконечное множество
случайных расхождений и обратных самопроизвольных соединений потоков
времени... Кто знает? Может, и вся вселенная, которую мы теперь знаем, -
это результат комбинации случайных совпадений. А почему бы и нет? Но я не
смог достаточно точно определить, когда произошло расщепление времени в
моем случае.
Это было, представляется мне, где-то в конце 1926-го, начале 1927 года.
Позднее не могло быть, исходя, из сравнения дат различных событий, записи
о которых имелись.
Именно в это время что-то произошло или, наоборот, не произошло из
того, что должно было произойти. Это привело помимо всего прочего к тому,
что Гитлер не пришел к власти, что не было второй мировой войны, и это
задержало осуществление расщепления ядра.
Для меня, как я уже сказал, все это было тогда не более чем любопытно.
Все мои непосредственные действия и мысли были заняты главным для меня, вы
понимаете - Оттилией.
Вы знаете, я был женат и обожал свою жену. Мы были, как говорится,
счастливой парой, и я никогда не сомневался в этом, пока... пока со мною
не случилось всего этого.
Я не хочу ничего сказать против Деллы, и, думаю, она была вполне
счастлива, но я несказанно благодарен одному - что все это случилось уже
не при ее жизни. Она так никогда и не узнала, что была для меня "не той
женщиной".
И Оттилия вышла замуж не за того человека... Или лучше сказать - она не
встретила предназначенного именно ей человека. Она влюбилась в другого. И
вначале, нет сомнения, он тоже любил ее. Но через год она почувствовала не
только любовь, но и ненависть к нему. Ее Колин Трэффорд выглядел
совершенно как я - вплоть до шрама на большом пальце левой руки,
изуродованной электрическим вентилятором. Это доказывало, что до 1926-1927
годов он был собственно мной.
Я понимал, что общими у нас были и некоторые манеры, и голос. Мы
отличались запасом слов и произношением, как я заметил, прослушивая его
голос на магнитофоне. Была разница и в других незначительных деталях -
манере причесываться, подстригать усы. Но было ясно, что я - это он и он -
это я. У него были те же родители, та же наследственность, та же
биография. И, если я правильно определил время превращения, мы должны были
иметь одинаковые воспоминания, по крайней мере, до пятилетнего возраста.
Позднее уже прослеживались различия. Окружение или жизненный опыт привели
постепенно к заметной разнице.
Мне кажется это объяснение логичным, как по-вашему? Ведь жизнь всегда
начинается похоже, и только позднее человек меняется под воздействием
среды. Как все происходило с этим, другим, Колином Трэффордом, я не знаю,
на мне было немного больно прослеживать развитие моего второго "я", как
будто я разглядывал себя в постепенно и неожиданно искривляющихся
зеркалах.
Была какая-то сдержанность и осторожность, ожидание чего-то в глазах и
голосе Оттилии, когда она рассказывала мне о нем. Более того: через
несколько дней я внимательно прочел книги, написанные Трэффордом. Ранние
произведения не вызывали неприязни. Но последующие правились все меньше и
меньше.
Без сомнения, все растущее внимание к извращениям и описания все
большего числа жестокостей свидетельствовали о расчете на сенсацию, а
следовательно, на успех книги.
Более того, с каждой книгой мое имя на обложках печаталось все более
крупным шрифтом.
Я обнаружил и последние рукописи. Я бы мог издать их, но я знал, что не
стану этого делать. Уж если бы я решил продолжать литературную карьеру, я
написал бы свою книгу. В любом случае мне не нужно было беспокоиться о
куске хлеба на жизнь: все, что касалось войны, могло дать большие доходы.
Достижения в области физики, известные мне, обгоняли их знания на целое
поколение. Если они и имели радар, то он, видимо, пока что был засекречен
военными. Моих знаний было достаточно, чтобы прослыть гением и обеспечить
свое будущее, как я хотел. Стоило захотеть.
Он улыбнулся, встряхнул головой и продолжал:
- Поскольку первый шок прошел, и я начал разбираться в происшедшем,
причин для особых тревог не было, я наконец встретил Оттилию и потому ни о
чем не жалел. Нужно было лишь приспособиться к обстановке. В общем, было
полезно настроиться в поведении на предвоенные годы. В деталях трудно было
разобраться: тут и неузнанные тобой знакомые, и приятели, которые не
узнавали тебя. У всех неизвестное тебе прошлое: кое у кого из них мужья и
жены, которых я знал, у некоторых - совсем неожиданные партнеры.
Бывали удивительные случаи. За стойкой бара в отеле Гайд-парка я
встретил бармена - кудрявого весельчака, которого я видел в последний раз
мертвым с простреленной навылет головой. Я видел и Деллу, мою жену,
выходящей из ресторана под руку с каким-то долговязым типом. Она выглядела
веселой, и мне было не по себе, когда она безучастно посмотрела на меня
как на постороннего. Мне казалось в тот момент, что оба мы привидения. Но
было радостно, что она жива-здорова и пережила свой смертный час 1951 года
хотя бы в этом измерении.
Наибольшую неловкость я испытывал, когда встречался с незнакомыми
людьми, которых, как потом оказывалось, я должен был знать. Круг знакомых
моего двойника был обширен и удивителен. Я уже подумывал, не объявить ли
себя психически нездоровым, перетрудившимся - это бы мне помогло при
встречах с людьми.
И единственная вещь, которая не пришла тогда мне в голову, - это
возможность еще одного сдвига времен, но на этот раз в обратном
направлении.
Впрочем, я рад, что тогда не додумался до этого. Иначе были бы
испорчены три самых счастливых недели моей жизни.
Я пытался объяснить Оттилии, что произошло со мной, но для нее это
ничего не значило, и я оставил свои объяснения. По-моему, она решила про
себя, что со мною что-то случилось на почве переутомления и что теперь я
опять чувствую себя лучше и снова становлюсь самим собою... каким она
знала меня... что-то в этом роде... Но, впрочем, объяснение не очень
занимало ее - важны были последствия...
И я согласен с нею. Как она была права! В жизни нет ничего
значительнее, чем любовь двух людей друг к другу. По-моему, ничего. А я
любил. Неважно, как я нашел единственную незнакомку, о которой мечтал всю
жизнь. Я ее нашел, я был так счастлив, как раньше и представить себе не
мог. Поверьте, обычными словами этого не объяснишь, но на моей "вершине
мира" стало все удивительно светло и ярко. Я был полон легкости и
уверенности, как будто слегка опьянен. Я мог справиться с чем угодно. Я
думаю, и она чувствовала то же. Да, я в этом уверен. Она быстро
освобождалась от тяжелых воспоминаний прошлых лет. Ее вера в счастливое
будущее росла с каждым днем... Если бы я знал! Но разве мог я знать? И что
я мог поделать?..
Он снова прервал свой рассказ, глядя в огонь камина. На этот раз он
молчал долго. Доктор, чтобы привлечь его внимание, заерзал в кресле и
спросил:
- Что же случилось потом?
Колин Трэффорд посмотрел на него отсутствующим взглядом.
- Случилось? - повторил он. - Если бы я знал, я бы, может быть... Но я
не знаю... Нечего тут знать... Все это беспричинно, вдруг... Однажды я
уснул вечером рядом с Оттилией, а проснулся утром на койке в больнице
снова в этом мире... Вот и все... Все это... да, случайно, необъяснимо,
все наугад.
Во время длительной паузы доктор Харшом не спеша набил табаком трубку,
тщательно раскурил ее, поудобнее уселся в кресле и сказал тоном, не
допускающим возражений:
- Жаль, что вы не верите мне. Иначе вы никогда не затеяли бы этих
поисков.
Нет, вы полагаете, что существует модель или, по-вашему, две модели,
весьма похожие между собой вначале, которые логически и последовательно
развиваются в большее число вариантов... и что вы с вашей психикой,
называйте ее как вам угодно, были не более чем случайным отклонением.
Однако давайте не будем вдаваться в философию или метафизику того, что
вы назвали расщеплением реальности: объяснения могут быть различны.
Допустим, я не только уверен в реальности случившегося и полностью
разделяю ваши убеждения, но еще имею собственные суждения о их причине.
Я разделяю ваши убеждения по ряду причин, и среди них не последней
является, как я уже говорил, астрономически малая вероятность сочетания
имени Оттилия с фамилией Харшом. Разумеется, вы могли случайно увидеть или
услышать то и другое, и они подсознательно запечатлелись в вашей памяти.
Но это настолько маловероятно, что я отбрасываю такой вариант.
Тогда давайте рассуждать далее. Мне кажется, вы делаете несколько
совершенно беспочвенных предположений. Например, вы считаете, что,
поскольку Оттилия Харшом существует, как вы говорите, в "том измерении",
она должна быть и в нашем, реальном для нас с вами мире. Я так не думаю,
исходя из сказанного вами же. Допускаю, что она могла существовать, тем
более что имя Оттилия встречалось и в моей родне. Но вероятность того, что
ее нет, во много раз больше. Не вы ли рассказывали, что видели знакомых,
которые были женаты на других женщинах? А поэтому не вероятнее ли всего
то, что условия, породившие ребенка Оттилию в одном мире, не повторились в
ином, и другой Оттилии там вообще не появилось? Так, наверное, и
случилось.
Поверьте, я сочувствую вам. Я понимаю ваши искренние стремления. Но не
находитесь ли вы в положении ищущего молодую женщину-идеал, которой, увы,
никогда не рождалось? Вы должны понять одно: если бы она существовала
сейчас или в прошлом, я бы знал об этом - справочная фирмы Сомерсет имела
бы ее в списках и тогда ваши собственные поиски не были бы столь
безнадежны.
Я советую вам, мой мальчик, согласиться с этим, это в ваших интересах.
Все против вас, и у вас нет ни одного шанса.
- Только моя внутренняя убежденность, - вставил Колин. - Может, это и
против логики, тем не менее это так.
- Вам следует отделаться от этой убежденности. Неужели вы не понимаете,
что помимо всего есть законы права и морали? Если она и существует в этом
мире, она, вероятно, уже давно замужем.
- Да, но не за тем человеком, - мгновенно парировал Колин.
- И даже это не обязательно. Ваш двойник оказался непохожим на вас. Ее
двойник, если он существует, вероятно, также отличается от нее, от той,
которую вы знаете. Остается вероятность лишь внешнего сходства. Вы должны
согласиться, дружище, что в вашей затее "куда ни кинь - всюду клин", стоит
только здраво поразмыслить. - Доктор внимательно посмотрел на Колина и,
кивнув головой, сказал: - Где-то в глубине души вы оставили место для
надежды на успех. Кончайте с этим.
Колин улыбнулся:
- Как это все по-ньютоновски у вас, доктор! Я не согласен. Случайные
величины всегда случайны, а потому шансы все же есть.
- Вы неисправимы, молодой человек, - сказал Харшом. - Если бы
существовала хоть малейшая надежда на успех, ваша решимость заслуживала бы
самых добрых пожеланий. Но так уж сложились обстоятельства, что я советую
обратить вашу настойчивость к другим, более достижимым целям.
Его трубка погасла, и он снова раскурил ее.
- Это, - продолжал он, - мои рекомендации врача-профессионала. А
теперь, если у вас есть еще время, мне бы хотелось услышать, что вы
думаете. Не пытаясь утверждать, что мне понятно все с вами случившееся, я
признаюсь, что даже размышления о том, что могло бы еще быть, необычайны и
увлекательны. Нет ничего противоестественного в желании удовлетворить свое
любопытство, узнать, как ваш собственный двойник выйдет из такого
положения и как будут себя вести при этом другие. Например, наш нынешний
премьер-министр и его двойник - получили бы они в том, другом, мире
работу? Возьмем сэра Уинстона [имеется в виду Уинстон Черчилль] - или там
он уже не сэр Уинстон? Как бы он в другом мире обошелся без второй мировой
войны, как бы расцвели его таланты? А что было бы с нашей доброй старушкой
- лейбористской партией? Возникают бесчисленные вопросы...
На следующее утро после позднего завтрака доктор Харшом, подавая пальто
Колину, проводил гостя словами напутствия:
- Я провел остаток ночи, обдумывая все происшедшее с вами, - признался
он. - Какое бы ни было объяснение, вам следует все записать, каждую
деталь, которую вы помните. Если хотите, без указания на действительных
лиц, но обязательно запишите. Возможно, со временем это уже не будет
казаться чудом и подтвердит еще чьи-нибудь опыты или теоретические
разработки. Так что запишите все, а уж потом выкиньте из головы.
Постарайтесь забыть ваши идиллические предположения. Ее не существует.
Существовавшие в этом мире Оттилии Харшом давным-давно скончались.
Забудьте ее. Спасибо вам за доверие. Я хоть и любознателен, но умею
хранить секреты. Если понадобится, я готов помочь вам...
Он проводил взглядом отъезжающую машину. Колин помахал ему рукой у
поворота за угол. Доктор Харшом покачал головой. Он понимал, что мог бы
сдержаться при расставании, промолчать, но чувство долга оказалось
сильнее. Он нахмурился и направился в дом. Как ни фантастична эта
одержимость молодого человека, было почти ясно: рано или поздно он загонит
себя вконец.
В течение нескольких последующих недель доктор Харшом не имел известий
о Колине, он узнал только, что Колин Трэффорд не последовал его советам и
продолжает поиски. Питер Харшом на Корнуэлле и Гарольд Харшом в Дургаме
получили запросы относительно мисс Оттилии Харшом, которой, по их
сведениям, не существует.
Прошло еще несколько месяцев. И вдруг - почтовая открытка из Канады. На
одной стороне - вид на здание Парламента в Оттаве, на обороте - краткое
сообщение: "Нашел. Поздравляйте. К.Т.".
Доктор Харшом разглядывал открытку и улыбался. Было приятно. Значит, он
правильно оценил Колина - этого милого молодого человека. Было бы жаль,
если бы он плохо кончил со своими бесполезными поисками. Конечно, трудно
поверить даже на минуту... но если нашлась разумная молодая женщина,
сумевшая убедить его, что она и есть перевоплощение его любимой, то это
хорошо для них обоих... Навязчивая идея развеялась. Доктор хотел
немедленно откликнуться поздравлением, но на открытке не было обратного
адреса.
Через несколько недель пришла еще открытка из Венеции с изображением
площади святого Марка. Послание было опять лаконичным, но с обратным
адресом гостиницы: "Медовый месяц. Можно потом привезти ее к вам?"
Доктор Харшом колебался. Как врач, он готов был отказать. Не следовало
напоминать молодому человеку о его прошлом состоянии. С другой стороны,
отказ прозвучал бы не только странно, но и бесчеловечно. В конце концов он
ответил на открытке с изображением Хирфордского собора: "Приезжайте.
Когда?"
Только в конце августа появился Колин. Он приехал на машине, загорелый
и бодрый. Выглядел он гораздо лучше, чем в первый свой визит. Доктор
Харшом был рад ему, но удивился, что в машине он один.
- Как я понял из вашей открытки, вы собирались прибыть сюда с невестой,
- запротестовал он.
- Да, да, так было, так оно и есть, - заверил Колин. - Она в отеле.
Я... я просто хотел сначала кое-что рассказать вам...
- Располагайтесь свободно, - пригласил доктор.
Колин сел на край кресла, локти на колени, кисти рук свесил между
колен.
- Главное для меня - это поблагодарить вас, доктор. Правда, я никогда
не сумею отблагодарить вас как надо. Если бы вы не пригласили меня тогда,
я едва ли нашел бы ее.
Доктор Харшом нахмурился.
- По-моему, все, что я делал, - это слушал и предлагал, как мне
казалось, для вашей же пользы то, что было вам неприятно и что вы
отвергли.
- И мне тогда так казалось, - согласился Колин. - Казалось, вы
захлопнули передо мной все двери и выхода не оставили. И именно тогда я
осмотрелся и увидел один-единственный путь, сулящий надежду.
- Я не помню, чтобы я оставил вам какую-либо лазейку, - ответил доктор.
- Конечно, нет, вы правы... и все-таки выход был. Вы наметили мне самую
последнюю и узенькую тропинку, и я пошел по ней... Сейчас вы узнаете, если
немного потерпите. Когда я понял, как ничтожно малы мои возможности, я
прибегнул к помощи профессионалов. Они - дельный народ, они отметут все,
что не обещает делового успеха. Они мне и не сказали ничего по сути, кроме
того, что один из потерянных следов ее родителей ведет в Канаду. Тогда я
обратился к профессионалам в Канаде. Это большая страна. Много людей туда
переселилось. В ней каждодневно ведутся самые разнообразные поиски. Пошли
безнадежные ответы, и стало совсем грустно. Но вот они нащупали путь, а
уже на следующей неделе мне сообщили, что очень похожая женщина работает
секретарем в одной из юридических контор в Оттаве. Тогда я сообщил в ЭФИ,
что мне нужен отпуск за свой счет, а позже, с новыми силами...
- Минутку, - прервал его доктор, - если бы вы спросили меня, то я бы
сказал вам, что в Канаде нет никого из семейства Харшомов. Иначе я бы
знал, поскольку...
- О, я так и думал. Ее фамилия была не Харшом, она носила фамилию Гейл,
- прервал Колин, как бы извиняясь.
- Ах вот как! Надеюсь, и звали ее не Оттилией? - мрачно спросил доктор.
- Нет, ее звали мисс Белиндой, - ответил Колин.
Доктор поморгал, открыл было рот, но решил промолчать. Колин продолжал:
- И тогда я перелетел через океан, чтобы убедиться. Это был самый
сумасшедший перелет из всех, что я помню. Но там все обернулось хорошо.
Стоило мне увидеть ее издали. Я не мог ошибиться - это была она. Я мог бы
узнать ее и среди десятков тысяч. Даже если бы ее волосы и одежда были
совсем другими. - Он намеренно остановился, следя за выражением лица
доктора. - Как бы то ни было, - продолжал он, - я знал! И было чертовски
трудно остановить себя, чтобы не броситься к ней. Но у меня хватило ума
воздержаться. Нужно было подумать, как ей представиться. Потом нас
представили, или что-то в этом духе.
Любопытство вынудило доктора спросить:
- Так, так! Все это легко и забавно, как в кино! А что же ее муж?
- Муж? - мгновенно насторожился Колин.
- Ну да, вы же сказали, что фамилия ее Гейл, - заметил доктор.
- Я же, кажется, сказал мисс Белинда Гейл. Она была однажды обручена,
но никогда не выходила замуж. Уверяю вас - в этом было веление судьбы, как
говорят греки.
- Ну а если... - начал доктор Харшом и сразу же замедлил, контролируя
свои слова.
- Ничего бы не изменилось, если бы она и была замужем, - заявил с
беспардонной уверенностью Колин. - Он бы все равно был не тем человеком
для нее.
Доктор не стал возражать, и Колин продолжал свой рассказ:
- Никаких затруднений или сложностей не было. Она жила в квартире с
матерью. Вполне прилично зарабатывала. Мать ее была одинока. Она получала
пенсию за мужа, канадского военного летчика, погибшего в войну под
Берлином. Так что материально их жизнь была хорошо обеспеченной.
Ну вот, как видите, ничего особенного. Ее мать не слишком радостно
встретила меня. Но она оказалась благоразумной женщиной и, очевидно,
поняла, что мы поладим. Так что и эта часть моего представления прошла
проще, чем можно было ожидать.
Колин сделал паузу, и доктор успел заметить:
- Конечно, мне приятно это слышать. Но признаюсь, мне не совсем ясно,
почему вы приехали без жены?
Колин посерьезнел.
- Видите ли, по-моему, и она так думает... я еще не все рассказал...
Это деликатный вопрос...
- Не спешите, я сдаюсь! - дружелюбно сказал доктор.
Колин колебался.
- Ладно. Так будет честнее перед миссис Гейл. Я сам расскажу.
Я не намерен рассказывать пока об Оттилии, то есть о том, почему я
отправился в Оттаву. Это потом. Поскольку вы единственный, кому я
рассказал все, так будет лучше.
Мне не хотелось, чтобы они думали, что я слегка чокнутый. Все шло как
надо, пока я не проговорился. Это случилось накануне нашей помолвки.
Белинды в комнате не было. Она занималась последними приготовлениями. Мы
были наедине с моей будущей тещей, и я старался всячески успокоить ее
разговорами.
И, помнится, вот что я сказал: "Моя работа в институте вполне
устраивает меня, весьма перспективна и имеет непосредственное отношение к
Канаде, а поэтому смею уверить вас, что, если Оттилии не понравится жизнь
в Англии..."
Я сразу остановился, так как миссис Гейл вздрогнула, выпрямилась в
кресле и уставилась на меня с отвисшей от изумления челюстью. Затем она
неуверенно спросила: "Что вы сказали?"
Я заметил свою ошибку, но слишком поздно. Чтобы исправиться, я пояснил:
"Я сказал, что если Белинде не понравится..." Она прервала меня: "Вы не
сказали "Белинде", вы сказали "Оттилии". - "Э-э, может быть, я оговорился,
- заметил я, - но я имел в виду, что если ей не понравится..." - "Но
почему вы назвали ее Оттилией?" - настаивала она.
Она настаивала, и мне некуда было деваться.
"Знаете ли, просто так я называю ее про себя", - признался я.
"Но почему, почему вы называете ее про себя Оттилией?" - добивалась
она.
Я вгляделся в нее повнимательнее. Она побледнела, и рука ее дрожала.
Она была потрясена и напугана. Я перестал водить ее за нос.
"Я не думал, что так получится", - сказал я.
Она посмотрела на меня испытующе и немного спокойней.
"Но почему - вы должны сказать мне. Что вы знаете о нас?" - "Просто при
других обстоятельствах она бы не была Белиндой Гейл. Она была бы Оттилией
Харшом".
Она продолжала всматриваться в мое лицо, в мои глаза, долго и
пристально, все еще бледная и встревоженная.
"Я не могу понять, - сказала она как бы про себя. - Вы могли знать о
Харшоме - да, вы могли это узнать от кого-то или угадать... Или она вам
сказала?"
Я отрицательно покачал головой.
"Неважно, вы могли узнать, - продолжала она, - но имя Оттилия... Никто,
кроме меня, не знает истории этого имени... - И она покачала головой. - Я
даже не говорила об этом Регги, моему мужу. Когда он спросил меня, не
назвать ли ее Белиндой, я согласилась с ним. Он был так добр ко мне... Ему
и в голову не приходило, что я хотела назвать ее Оттилией. И я никому не
говорила об этом: ни раньше, ни потом... Так как же вы узнали?.."
Я взял ее руку, сжал ее, стараясь успокоить.
"Нет причин волноваться. Считайте, что это я увидел во сне, просто во
сне, ну представилось мне, что ли... Просто я, мне кажется, знаю..."
Она качнула головой, не соглашаясь, и после короткой паузы сказала уже
спокойно: "Никто, кроме меня, не знал... Это было летом 1927 года. Мы были
на реке, в лодке, привязанной под ивой. Белый катер скользил мимо нас, мы
посмотрели ему вслед и прочитали имя у него на борту. Малкольм сказал..."
Если Колин и заметил, как неожиданно вздрогнул доктор Харшом, то выдал
это только тем, что повторил два последних слова: "Малкольм сказал:
"Оттилия - отличное имя, не так ли? Оно уже есть в нашей семье. У моего
отца была сестра Оттилия, она умерла, когда была еще маленькой девочкой.
Если бы у меня была дочь, я хотел бы назвать ее Оттилией..."
Колин Трэффорд прервал рассказ и посмотрел на доктора. Затем продолжил:
- После этого она долго молчала, потом сказала: "Он так никогда и не
узнал этого. Бедный Малкольм, он погиб прежде, чем я поняла, что у нас
будет ребенок, мне так хотелось, помня его, назвать ее Оттилией. Он этого
хотел... И я бы хотела..." И она тихо заплакала...
Доктор Харшом оперся на стол локтем одной руки, второй рукой прикрыл
глаза. Он оставался некоторое время недвижим.
Наконец он вытащил носовой платок и решительно прочистил нос:
- Я слышал, что там была девочка, и даже наводил справки, по мне
сказали, что она вскоре вышла замуж. Я думал о ней, но почему она не
обратилась ко мне? Я бы позаботился о них.
- Она не знала об этом. Она обожала Регги Гейла. И он ее любил и хотел,
чтоб ребенок носил его имя! - заключил Колин. Он встал и подошел к окну.
Он простоял там спиной к доктору довольно долго, больше минуты, пока не
услышал движение позади себя. Доктор Харшом поднялся и направился к
буфету.
- Мне бы хотелось выпить рюмку. Предлагаю тост за восстановление
порядка и гибель случайного.
- Согласен, - сказал Колин. - Мне хочется лишь добавить, что вы были в
конце концов правы. Оттилии Харшом не существует, и пора мне представить
вам вашу внучку, миссис Колин Трэффорд.
Last-modified: Tue, 23 Jan 2001 22:10:00 GMT