Оцените этот текст:Не читал10987654321
СодержаниеFine HTMLPrinted versiontxt(Word,КПК)Lib.ru html
Тонино Бенаквиста. Кто-то другой


     ----------------------------------------------------------------------
     OCR Альдебаран & BiblioNet http://www.aldebaran.ru/
     "Кто то другой": ACT, ЛЮКС; Москва; 2004
     ISBN 5 17 022499 0, 5 9660 0078 6
     Оригинал: Tonino Benacquista, "Quelqu'un d'autre"
     Перевод: Н. Ю. Морозова
     ----------------------------------------------------------------------

                                        Алану Рэ

ПРОЛОГ

     В тот  год,  впервые  за  долгое  время, Тьери Блен решился  взяться за
ракетку  с  единственной  целью  --  встретиться с собой прежним: прекрасным
игроком, который хоть никогда и не участвовал ни в каких турнирах, но все же
заставлял понервничать самых талантливых  теннисистов.  С  тех  пор механизм
начала  разъедать  ржавчина, удар  ослаб, да и вообще  бегать  за  маленьким
зеленым мячиком казалось как-то странно. Для очистки  совести  Тьери  достал
свою старую, не  слишком  сильно натянутую ракетку Snauweart,  парочку мячей
Stan Smith,  несколько других реликвий  и с опаской направился в ближайший к
дому спортзал  "Фейан". Уладив  все формальности, он  спросил  охранника, не
знает  ли  тот  кого-нибудь,  кому  нужен партнер.  Охранник  кивнул ему  на
высокого человека, размеренно посылавшего мячи в стену.
     Николя  Гредзински  уже  две  недели  ходил  в  спортзал,  но  пока  не
чувствовал себя ни в форме, чтобы сыграть с  опытным игроком, ни  достаточно
терпеливым, чтобы отбивать удары новичка. На самом  деле  Гредзински  не мог
признаться себе в том, что его вечный страх перед противостоянием проявлялся
и здесь, в  эти два часа еженедельных  занятий спортом,  --  он видел логику
военных действий даже в самых мирных проявлениях. Когда незнакомец предложил
Гредзински  обменяться парочкой мячей или даже  сыграть сет, для  Николя это
оказалось  возможностью  наконец-то выйти  на  корт.  Чтобы  оценить уровень
соперника, Николя задал несколько вопросов, на которые Блен ответил довольно
сдержанно, после чего они оба направились к корту  номер четыре. С первых же
разогревочных мячей к  Тьери вернулись, казалось бы, забытые ощущения: запах
войлока новеньких мячей,  комочки красновато-коричневой  земли  под  ногами,
скрип струн ракетки после  первых  ударов.  Пока было  еще  рано  говорить о
чем-нибудь  другом  --  о чувстве мяча, об  определении расстояния, позиции,
пружинистой  упругости ног.  Единственной задачей было отбить мяч. Во что бы
то ни стало. Ему нужно было завязать разговор, вспомнить значения слов, даже
если первые фразы были  не  те, из которых складываются знаменитые речи  или
хотя бы сентенции.
     Удар справа  у Гредзински  всегда был красноречив, а  вот  левый что-то
подкачал. Он  всю жизнь был каким-то  напряженным,  поэтому Николя  решил не
использовать  его  при атаке  и предпочитал  сбиться с  курса, чтобы на свой
страх  и риск в  конце концов отбить справа.  Получалось неплохо, так что со
временем  эта  слабость  органично вписалась  в игру  и стала  отличительной
чертой  его  стиля.  Всего  через  несколько  мячей он  уже  нагонял  время,
потерянное при  атаке, и его  удар  слева снова обретал тот щелчок запястья,
который шел вразрез со всеми общепринятыми нормами, но в большинстве случаев
оказывался эффективным. Гредзински  сам удивился,  когда  предложил  сыграть
матч -- хоть он и  боялся соревнования, но уже  успел  представить себе, как
героем выходит из окопа и несется на врага.  "К тому все и шло", -- подумали
оба. Для  Блена это  была единственная возможность прояснить ситуацию, а для
Гредзински -- разорвать вечные узы, мешавшие ему воспринимать теннис как то,
чем он был в первую очередь, -- как игру.
     Первые  удары  были  скорее  галантными,  без  фиоритур,  каждый  хотел
пересмотреть  свой  арсенал перед  решающей битвой.  Своими длинными ударами
справа, удерживающими Блена у задней линии корта, Гредзински пытался сказать
примерно следующее: "Я могу трепаться так несколько  часов  подряд". На  что
Блен  отвечал: "Как пожелаете",  собранный  и  терпеливый,  перемежая  удары
справа и  слева. Проиграв свою подачу  при счете 4/2 в первом сете, он решил
перейти к главному -- невпопад усиливая удар,  он ясно давал понять: "Может,
хватит болтать?"  Гредзински волей-неволей пришлось согласиться, сухо послав
мяч на 15/0. И беседа  становилась все оживленнее. Постоянно выходя к сетке,
когда  ему  возвращали  подачу,  Елен  отвергал  все предложения  противника
короткими ударами:  "Не обсуждается!", "Дудки!" и даже "Зря!" и "Фиг  вам!",
ударяя по мячу навылет. Тактика оказалась удачной, и первый сет  он  выиграл
со счетом  6/3. Гредзински  оказался крепок задним  умом  -- только когда он
отирал пот со лба,  воспользовавшись моментом, когда они менялись сторонами,
ему пришло  в голову, как надо было ответить на все эти категоричные выпады.
Он  решил  продемонстрировать  это  двум-трем   любопытным,  что   собрались
поглазеть у их корта.
     Сразу  же  начал  подавать  с  середины   задней  линии,  чтобы  лишить
противника  возможности  сильно  разнообразить траекторию  ответного  удара,
потом развлекся, отправляя мяч то в левый, то в правый угол площадки, доведя
Блена  до  изнеможения,  давая   ему  понять:  "Я  тоже  --   могу  быть  --
стремительным --  ты, чудак, -- или  невежда, -- который хочет --  выставить
меня  --  кретином".  Этот  самый чудак  попался  на  удочку  и,  задыхаясь,
проворонил все  удобные случаи. Некоторые из  низко летящих над сеткой мячей
Николя  просто напрашивались на то, чтобы их услышали, их  послание  звучало
немного странно:  "Дайте  мне вставить  хоть слово". Второй  сет  походил на
расправу,  и, предположив это, члены клуба "Фейан" -- игроки и просто зеваки
--  не  ошиблись.  Вокруг  корта  собралось  уже  с  десяток  зрителей,  они
аплодировали рискованным выпадам Гредзински и слишком  редким ответам Блена,
который проиграл этот сет. Однако у Блена было психологическое преимущество,
которого  всегда так не  хватало Гредзински, спокойная убежденность  в своей
правоте, уверенность  в своих выводах, заставлявшая его играть внутри  поля,
словно  это  было  единственно  верным  решением.   Ему  удалось  произвести
впечатление на Гредзински,  и довольно быстро диалог и ответы  третьего сета
привели к  счету  5/2  с прицелом  на  победу.  На  помощь Гредзински пришло
основное   правило   прикладной  диалектики:   ограниченный  собеседник   не
переносит, когда ему отвечают  его же  аргументами. Поэтому он  начал играть
длинными эффектными  ударами, словно решил перебить  неисправимого  болтуна.
Как ни  странно, Елен  начал проигрывать после  счета 5/3 и быстро  дал себя
обойти,  так  что  в  конце  концов  позволил  Гредзински  дойти  до  5/5  с
последующей подачей. Но у ракетки Блена оставалось еще несколько аргументов:
он был  из  тех, кто  никогда не  врет, но  и не говорит  всего. Впервые  он
продемонстрировал прекрасный крученый удар  слева, позволивший ему  отразить
подачу Гредзински, изумленно застывшего на линии коридора. Он  ожидал всего,
чего  угодно,  но только  не  такого подвоха со  стороны  своего  соперника,
который с самого начала мат!  ча играл элегантно, но абсолютно предсказуемо.
Откуда  взялся  этот крученый  удар  слева?  Это  нечестно!  Он  должен  был
продемонстрировать  его  в  самом  начале игры,  как  высказывают  глубинную
истину,  чтобы  показать  собеседнику,  с  кем  он  имеет  дело.  Третий сет
закончился   мучительным   тай-брейком,  и  это  было   решающей   схваткой.
Продолжение  показало,  на  что  каждый  из  них  способен,  когда чувствует
опасность. Блен три раза подряд ударил с лета, последний раз слишком сильно,
Гредзински дал такую высокую свечу, что в  ее траектории явственно читалось:
"Такие рассуждения  навсегда  пройдут у  вас над  головой". Но он плохо знал
своего соперника,  который  не боялся гасить  свечи с задней  линии,  просто
чтобы заставить  побегать противника:  "Господи, как же вы далеки от этого!"
Гредзински бежал  со всех  ног, вернул мяч  сопернику  и замер  у сетки:  "Я
здесь, здесь и  останусь!" И остался, ожидая реакции того, кто  заставил его
бежать как  оглашенного, того, кто ненавидит  свечки даже в самой неприятной
ситуации,  считая их трусливой  уловкой.  Тьери  сосредоточился и  выудил из
своей ракетки  обводку,  означавшую: "Я подрезал вас на лету".  Первая слеза
замутнила глаза  Гредзински  --  он  не  только пробежал  километры, чтобы в
последний момент отбить этот  смэш,  но теперь его сразил самый унизительный
отпор  в  этой чертовой игре -- обводка вдоль линии. Окончательно добили его
восхищенные зрители,  начавшие аплодировать. Один из  старинных членов клуба
взобрался на судейскую вышку и провозгласил:
     -- Три-ноль, смена площадки.
     Гредзински  так и  видел, как  он разбивает свой Dunlop  о голову этого
несчастного идиота, но ему ничего не оставалось делать, как сменить стороны,
о чем  ему только что напомнили. Как все застенчивые люди, которые чувствуют
себя  униженными, он  черпал энергию  в своей  самой  черной  обиде.  А Блен
радовался обретению  самого  себя, каким он  был много лет назад  -- ловким,
веселым  и уверенным в себе в  тяжелые  минуты.  С большим трудом он выиграл
четвертое  очко  и с таким же  напряжением  проиграл  следующее. Когда  один
говорил:  "Я  буду  биться до  последнего",  другой  отвечал:  "Я  буду  вам
достойным противником", но ни один из них не мог  превзойти другого. Когда у
каждого было по пяти,  игроки  обменялись  последним взглядом перед решающим
боем.  Взглядом, в котором выражалось  сожаление,  что  невозможно прийти  к
джентльменскому  соглашению или  для  каждого выйти из дела с честью. Пробил
момент истины, надо было пройти через это. Гредзински ослабил хватку, устало
и  бесхитростно  отбивая  мячи,  и потерял следующее  очко,  проиграв  таким
образом весь матч. Его способ  сообщить Блену,  что  "победа достается тому,
кто больше ее желает".

     Выйдя из раздевалки и миновав автоматы с газировкой и шезлонги в садике
спортклуба, они направились к американскому бару неподалеку от Брансьона. Им
необходимо было место, достойное их матча, награда за усилия.
     -- Тьери Блен.
     -- Николя Гредзински, очень приятно.
     Они пожали друг другу  руки и уселись на высокие  табуреты  с видом  на
мириады бутылок, расставленных на трех уровнях. Бармен поинтересовался,  что
они желают выпить.
     -- Рюмку водки, ледяной, -- не задумываясь ответил Блен.
     -- А вам?
     Дело  в том, что Гредзински никогда  не знал, что выбрать в кафе, а тем
более  в баре, куда он вообще  не  заходил. Но игра породила в нем  странную
смелость и чувство причастности, поэтому он радостно заявил бармену:
     -- То же самое.
     На  этом  "том  же  самом"  стоит остановиться на  минутку,  потому что
Гредзински, несмотря на далеких предков-поляков, никогда не  пробовал водки.
Иногда  под то или иное блюдо он  выпивал бокал вина, иногда бутылочку пива,
чтобы освежиться после  рабочего дня, но, если можно так  выразиться, у него
не было  никакого романа с алкоголем. Только энтузиазм и эйфория матча могут
объяснить это "то же самое", которое удивило его самого.
     Ни  для  одного из них теннис  не  был  настоящей  страстью, но никакой
другой спорт  не доставлял им столько  удовольствия. Облокотившись на стойку
бара, они перебирали имена любимых игроков. Очень быстро сошлись на том, что
Бьорн Борг -- лучший теннисист всех времен и народов, как бы ни относиться к
его игре,
     --   А  его  уникальный  список  наград   --  лишь  самое   малое  тому
подтверждение, -- говорил Блен. -- Достаточно увидеть, как он играет.
     -- Эта тишина, когда он появлялся  на корте, вы помните? Это носилось в
воздухе и уже не оставляло  ни малейших сомнений в  исходе  матча. И он  это
знал, это читалось у него в глазах -- но противник мог попытать счастья.
     --  Ни  один зритель не задавался  вопросом, в  хорошей  ли  он  форме,
восстановился  ли после предыдущей игры, не болит ли у него плечо  или нога.
Борг был тут, со своей тайной, которая, как любая настоящая тайна, исключала
нескромные взгляды.
     --  Боргу  не   нужен  был  счастливый  случай.  Борг  просто  исключал
возможность случайности.
     --  Необъяснимая тайна  --  это  его  угрюмость, какая-то  неизъяснимая
грусть в его глазах.
     -- Я бы  не назвал это  грустью,  скорее,  наоборот, безмятежностью, --
ответил  Гредзински.  -- Совершенство  может  быть  только безмятежным.  Оно
исключает эмоции, драмы  и, конечно, юмор.  А может  быть, его чувство юмора
состояло в  том, чтобы выбить  из рук  противника последнее оружие,  которым
можно защищаться.  Когда его пытались представить машиной, посылающей мячи в
конец корта, он начинал играть на редкость жестко.
     -- Встреча Борга с  лучшим в  мире подающим? Да  он начнет с того,  что
навяжет ему игру всухую, всю из эйсов  -- Борг ищет слабое место? Борг берет
на измор? Если бы  он только захотел, он мог бы ускорить дело, и у  зрителей
остался бы в запасе еще час, чтобы пойти посмотреть менее однообразный матч.
     -- Единственный проигрыш -- и журналисты тут же заговорили о закате его
карьеры!
     -- Второй финалист после Борга мог выиграть любой турнир. Быть  номером
два после него -- значит быть первым в глазах публики.
     Они  замолчали,  поднеся  к  губам  маленькие  запотевшие  рюмки.  Блен
машинально выпил большой глоток водки.
     Гредзински, без подготовки, не  имея  никакого  опыта  в подобном деле,
надолго  задержал  жидкость  во  рту, чтобы  дать  ей проявиться  до  конца,
пополоскал,  чтобы  почувствовали все сосочки, обрушил  потрясение в горло и
прикрыл глаза, чтобы остановить жжение.
     Это мгновение показалось ему божественным.
     -- Только одна тень омрачает карьеру Борга, -- сказал Блен.
     Гредзински снова почувствовал себя в состоянии принять вызов:
     -- Джимми Коннорс?
     Блен  опешил. Он задал риторический вопрос, заранее зная ответ.  Но это
был  его  ответ, субъективное мнение,  причуда, чтобы  вывести  из  себя так
называемых специалистов.
     -- Как вы догадались? Ведь именно его я имел в виду!
     И словно  это  было еще  возможно,  простое  упоминание Джимми Коннорса
воодушевило их почти так же, как водка.
     -- Можно ли любить одну вещь и ее полную противоположность?
     -- Вполне, -- ответил Гредзински.
     -- Тогда  можно сказать, что Джимми Коннорс -- полная противоположность
Бьорну Боргу, как вы считаете?
     -- Коннорс -- неуравновешенный псих, это энергия хаоса.
     -- Борг был совершенством, Коннорс -- изяществом.
     -- А совершенству частенько не хватает изящества.
     --  А эта  всегдашняя готовность  выкладываться  на  каждом  мяче!  Эта
фантазия в победах и красноречие в проигрышах!
     -- А дерзость в безнадежных ситуациях! А изящество провалов!
     --  Как объяснить  то, что все болельщики мира  были  у  его  ног?  Его
обожали на  Уимблдоне, его обожали на  Ролан Гарросе, его обожали на Флешинг
Мидоу, его обожали всюду. Борга не  любили, когда  он  выигрывал, а Коннорса
любили, когда он проигрывал.
     -- А помните, как он  кидался вверх, чтобы ударить  по  мячу, когда тот
еще был далеко?
     -- Из приема подач он сделал оружие более грозное, чем сами подачи.
     --  Его  игра  была антиакадемической, даже антитеннисной. Точно  он  с
самого раннего детства во всем пытался противоречить своим учителям.
     -- Мы любим тебя, Джимбо!
     Они  чокнулись  за  здоровье  Коннорса  и  еще  разок  --  за Борга.  И
замолчали, каждый думал о своем.
     -- Мы с вами,  конечно,  не чемпионы, Тьери, но у каждого из  нас  есть
свой стиль.
     -- Иногда даже немного блеска.
     -- Этот крученый удар слева был у вас всегда? -- спросил Гредзински.
     -- Сейчас он уже не тот.
     -- Я бы хотел научиться такому.
     -- Ваши ускорения гораздо опаснее.
     -- Может быть, но в вашем крученом  ударе  слева есть что-то надменное,
что  меня всегда привлекало. Ужасный  ответ всем этим нахалам, удар, который
подрезает крылья самым дерзким.
     -- Я  его  просто-напросто украл  у  Адриано Панатты, Ролан Гаррос 1976
года.
     -- Как можно украсть удар?
     -- С изрядной долей претензии. В пятнадцать  лет  не  сомневаешься ни в
чем.
     -- Ну, не только это, надо еще быть безмерно талантливым.
     -- Так как с  этим мне не повезло,  то с меня сошло семь потов. Я забыл
все остальные удары, чтобы  отработать  этот крученый удар слева. Я проиграл
большинство матчей,  но каждый раз, когда мне удавался этот  удар, противник
был сражен  наповал,  такого он  никак  не ожидал, и эти пять  секунд  я был
чемпионом.  Сейчас  он почти  исчез  --  практики  не  хватает, но  остались
приятные воспоминания.
     -- Знаете,  он  появляется  снова, и когда соперник меньше всего  этого
ждет, уж поверьте мне!
     Гредзински почувствовал, как  странная  расслабленность  растекается по
всему  телу,  и,  заглянув в этот  момент  в свою рюмку,  обнаружил, что она
пуста. Что-то  вроде просвета  в  постоянно облачном небе, каким оно  всегда
было  над  ним. Гредзински не был несчастен,  но его естественным состоянием
было беспокойство. Давным-давно он  привык к тому, что каждое утро по дороге
на работу его поджидает чудовищный монстр тревоги, которого может  успокоить
только  лихорадочная  деятельность,  и  то  ненадолго.  Каждый  день  Николя
старался отыграть у  своей  тревоги  хоть пару минут, чтобы  насладиться ими
перед сном. Но сегодня вечером ему казалось,  что  он находится именно  там,
где  ему  хочется, и  настоящее его  вполне устраивало, и  запотевшая  рюмка
ледяной водки сделала свое  дело. Он сам удивился, когда  заказал  вторую, и
обещал  себе   растянуть   ее,   насколько   возможно.  Дальше   --  больше:
произнесенные  им слова  принадлежали именно  ему,  его мысль  не  встретила
никаких помех  на своем  пути,  и то, о чем рассказывал Блен, вызвало у него
странное воспоминание.
     -- Эта история  о пяти секундах счастья, в ней есть  нечто прекрасное и
трагическое  одновременно,  так я лучше  понял этот  удар.  Я  пережил нечто
подобное,  когда  мне было лет двадцать пять.  Я снимал  квартиру на пару  с
учительницей  музыки,  и  чаще  всего -- слава тебе,  господи! -- она давала
уроки, пока меня не было. Ее пианино  было центром всего  -- нашей гостиной,
наших  разговоров, нашего времяпрепровождения,  потому что мы организовывали
его вокруг инструмента.  Временами  я  его ненавидел, а иногда  -- вот  ведь
парадокс!  -- ревновал к ученикам,  которые прикасались  к  нему. Даже самые
никудышные из них могли извлечь из него что-то, а я нет. Я был бездарен.
     -- Зачем сражаться с пианино, если оно вас так раздражает?
     -- Видимо, чтобы надругаться над ним.
     -- ...В каком смысле?
     -- Самому  сыграть на нем что-нибудь -- худшая  месть, которую я только
мог придумать. Играть,  никогда  не учившись, не отличая ля от ре. Идеальное
преступление.  Я  попросил  свою   соседку  выучить  со   мной  какое-нибудь
произведение --  показать, на  какие клавиши нажимать и как ставить  пальцы.
Технически это возможно, главное -- терпение.
     -- И что за произведение?
     --  Вот тут-то и начались проблемы. Я метил высоко, и моя  приятельница
испробовала все аргументы, чтобы меня отговорить, но я не  отступил. "Лунный
свет" Дебюсси.
     Видимо,  Тьери это название  ничего не говорило, и  Николя напел первые
такты. Продолжили они хором.
     -- Несмотря ни на что, моя учительница вдохновилась трудностью задачи и
обучила  меня "Лунному  свету".  И  в  конце  концов  мне  удалось  -- через
несколько месяцев я уже играл "Лунный свет" Дебюсси.
     -- Как настоящий пианист?
     -- Конечно, нет, она меня  сразу предупредила. Естественно, подражая, я
мог  сойти  за  настоящего  музыканта,  но мне  всегда не хватало  главного:
сердца, души рояля, чутья, которое может дать  только классическое обучение,
страсти к музыке, слияния с инструментом.
     -- Ну вот, в двадцать лет особо делать нечего, кроме как поражать своих
знакомых. Наверное, вам это удалось пару раз.
     -- Не больше, но каждый раз я переживал нечто потрясающее. Я играл этот
"Лунный свет", напустив  на себя мрачность, но эта музыка настолько красива,
что она зажигалась своей собственной магией, и в конце концов между  фразами
проскальзывал  настоящий Дебюсси.  Мне  кричали  браво,  мне  улыбались юные
девушки, и несколько минут я чувствовал себя кем-то другим.
     Последние слова повисли в воздухе и  резонировали  еще несколько минут.
Бар постепенно  заполнялся народом,  те, что шли  ужинать, освобождали места
тем, кто уже поел, и этот смутный гул заставил помолчать Тьери и Николя.
     -- Что тут скажешь... Мы были молоды.
     На Тьери  накатила неожиданная ностальгия, и он заказал Jack  Daniel's,
напомнивший  ему поездку в Нью-Йорк. Николя терпеливо растягивал водку,  как
сам себе и обещал, но это стоило ему больших усилий -- много  раз он чуть не
опрокинул ее залпом, как Блен, просто чтобы посмотреть, к чему приведет  его
опьянение. Он переживал,  не  зная того, первые  главы романа  с  алкоголем,
состоящего обычно из двух частей -- сначала отдаешься на волю ударов молнии,
а потом стараешься продлить этот эффект как можно дольше.
     -- Мне тридцать девять лет, -- сказал Тьери.
     -- А  мне две недели  назад исполнилось сорок.  Мы можем  считаться еще
немного... молодыми?
     --  Наверное, да,  но  период обучения  закончился.  Если принять,  что
средняя продолжительность жизни мужчины --  семьдесят пять лет, нам осталось
прожить вторую -- и может быть, лучшую, кто знает? -- половину. Но за первую
мы стали теми, кто мы есть.
     -- Вы только что сказали, что наш выбор необратим.
     -- Мы всегда знали, что не станем ни Панаттой, ни Альфредом Бренделем1.
За эти годы мы создали себя, и у нас, возможно, есть еще тридцать лет, чтобы
проверить,  насколько  это было удачно. Но  никогда мы  не станем кем-нибудь
другим.
     Это прозвучало как приговор. Они чокнулись за эту уверенность.
     --  А  впрочем,  зачем  становиться кем-то другим, вести жизнь  кого-то
другого? -- продолжал Гредзински. -- Переживать неудачи и радоваться успехам
кого-то другого? То, что мы стали самими собой, уже говорит о том, что выбор
был не так уж плох. Кем бы вы хотели быть?
     Тьери повернулся и обвел бар широким жестом.
     --  Например,  вот  тем  мужиком,  рядом  с ним  сидит  красотка и пьет
"Маргариту"?
     -- Что-то подсказывает мне, что у этого парня непростая жизнь.
     -- Вы бы не хотели стать барменом?
     -- Я всегда избегал работы на публике.
     -- Или самим папой?
     -- Говорю же вам, никакой публики.
     -- Художником, чьи картины выставляются в "Бобуре"?
     -- Надо подумать.
     -- А что скажете о наемном убийце?
     -- ?..
     -- Или просто вашим соседом по лестничной площадке?
     -- Никем из них, разве что самим собой, -- подвел итог Николя. -- Самим
собой, о котором  я  мечтаю, тем, кем у  меня  никогда  не  хватало смелости
стать.
     И неожиданно почувствовал какую-то тоску.
     Играя и из любопытства они рассказывали об этом другом -- таком близком
и  таком недостижимом.  Тьери  виделось,  что  он  носит  такую-то  одежду и
работает  тем-то, Николя рассказал жизненные принципы и некоторые недостатки
своего  двойника.  Оба  развлекались тем,  что  описали  обычный день своего
другого я,  час  за  часом,  в мельчайших  подробностях,  которые  их  самих
взволновали. Настолько, что через два часа за стойкой их уже сидело четверо.
Рюмки сменяли одна другую до той необратимой точки, когда уже и мысль о том,
чтобы их пересчитать, кажется неприличной.
     -- Наш разговор дошел до абсурда, -- заметил Николя. -- Борг никогда не
станет Коннорсом, и наоборот.
     -- Я не люблю себя настолько,  чтобы желать остаться собой любой ценой,
-- сказал Блен. -- Те тридцать лет, что мне остались, я хотел  бы  прожить в
шкуре кого-нибудь другого.
     -- У меня нет привычки -- может, мы просто немного перебрали?
     -- Только от нас зависит поиск этого другого. Чем мы рискуем?
     Покорный Гредзински уже давно похоронил свою тревогу в пустыне и теперь
отплясывал  на  ее  могиле.  Он искал  единственный  ответ,  казавшийся  ему
логичным:
     -- ...Потеряться по дороге.
     -- Хорошее начало.
     И они  снова чокнулись  под  скептическим взглядом  бармена, который --
время было позднее  -- ничего им  больше не  налил. И хотя  Блен был гораздо
трезвее  Гредзински, он неожиданно  напустил на себя заговорщицкий  вид. Сам
того  не  подозревая,  он направил  разговор  в  нужное  ему русло, чтобы  в
результате  выйти  именно  к  этой  точке,  словно  он  нашел  в  Гредзински
собеседника, которого  ждал  всю  жизнь, Победа  в матче воодушевила  его на
следующую  игру,  где  он будет одновременно своим  единственным партнером и
соперником.  Борьба такого  масштаба, что  ему  придется  собрать  все силы,
разбудить в себе независимого судью, вспомнить свои  мечты, снова поверить в
себя, забыть ограничения, с которыми он уже начал сталкиваться.
     -- Мне понадобится время  --  скажем,  года два-три, чтобы выверить все
мелочи, -- но я готов держать пари, что стану кем-то другим.
     Этот вызов Тьери бросил себе самому, Гредзински тут был лишь предлогом,
в лучшем случае свидетелем.
     -- ...Сегодня  23  июня, -- продолжал  он. -- Давайте встретимся  ровно
через три года, день в день, минута в минуту, в этом самом баре.
     Гредзински  уже  был  где-то  далеко, не  здесь,  он  слегка  одурел от
происходящего и отдался на волю  опьянения, включив  автопилот,  позволивший
ему сосредоточиться на главном.
     -- Встреча... встречаемся мы с вами или двое других?
     -- В этом вся соль пари.
     -- А ставка? Если вдруг чудом одному из нас это удастся, он заслуживает
огромной награды.
     Для Блена  это не было главным.  Завоевать  этого другого само  по себе
было главной ставкой. Он ловко вывернулся:
     -- В этот  вечер 23 июня,  в девять часов, ровно через три года, тот из
нас, кто выиграет, может потребовать от другого чего угодно.
     -- Чего угодно?
     -- По-моему, это самая высокая ставка в мире?
     Там,   где   находился   сейчас   Гредзински,  не  существовало  ничего
экстравагантного. Все требовало  его  внимания. Он обнаружил,  что  способен
восторгаться -- редкое чувство, занявшее разом его мозг и сердце.
     Им пришло  время  расстаться, как  будто прозвучал  какой-то сигнал. Ни
тот, ни другой не знали, что сказать.
     -- Возможно, Тьери, мы видимся с вами последний раз.
     -- Вы не думаете, что это лучшее из того, что может с нами произойти?

ТЬЕРИ БЛЕН

     Он поднялся, не  дав себе времени  обдумать решение, принятое накануне.
Он  понимал, что вчера, когда незнакомец втянул его  в это невероятное пари,
качался  обратный отсчет. На холодильнике записка  Надин  напоминала ему  об
ужине сегодня вечером у их старинных друзей. Если бы он стал варить кофе, то
не успел бы к  открытию  своего ателье. Поэтому Тьери  ограничился остатками
чая из кружки, забытой на  углу стола  его  подругой, и направился в ванную,
чтобы  быстренько принять душ. Обычно  по  утрам его  не переполняла бешеная
энергия, поэтому он воспользовался неожиданным приливом сил, чтобы подрезать
густую  бороду, которая уже начала  залезать на скулы. Когда его спрашивали,
почему он  от нее не избавится,  Тьери  отвечал,  что  ненавидит  бриться. В
какой-то  мере это  было  правдой,  но он никогда не  объяснял, насколько не
любит смотреть на свое отражение в зеркале.
     Если  в  кафе ему  случалось  оказаться  напротив зеркала, он неизменно
предлагал Надин поменяться  местами, чтобы сидеть лицом к  залу. Не смотреть
на свое отражение уже вошло у Тьери в привычку. Когда же встреча оказывалась
неизбежной, ему приходилось  смириться и принять  то, что  он  видел, но это
решительно   ему   не   нравилось.   Круглое   лицо   с   густыми   бровями,
невыразительными глазами, слегка оттопыренными ушами, верхняя губа, рисующая
"галочку"  посреди  рта,  и  особенно  ужасное  отсутствие  подбородка.  Эта
неисправимая мелочь, его самое  уязвимое место,  из-за  чего  он  и отрастил
такую густую бороду. Кто-то проклинает свой маленький рост, другие  не любят
раздеваться, а  Блен отдал бы что угодно за квадратный подбородок. Когда  он
был совсем  маленьким, какой-то одноклассник  непонятно за  что  обозвал его
черепахой.  А еще через несколько  лет, когда все смотрели слайды, снятые  в
летнем лагере,  Тьери  услышал,  как одна подружка шепнула другой:  "Тебе не
кажется, что  Блен  в  профиль похож  на  черепаху?" Он  начал расспрашивать
окружающих,  но  никто не  смог  ему  внятно  ответить.  Пришлось  дождаться
зрелости, чтобы  понять. Как-то он  мыл  руки  в туалете ресторана,  где все
стены были увешаны зеркалами, создававшими  эффект калейдоскопа, и тут Тьери
впервые увидел  вблизи свой профиль и  движения. Наконец-то  он различил эту
кривую,  что  идет от лба  к носу и дальше  к нижней губе,  эти веки, словно
лежащие  на  щеках,  --  все  это неизбежно наводило на мысль о черепахе  из
мультика, грустной, еле ползущей черепахе.
     Если бы он был уродлив,  по-настоящему уродлив... Но настоящее уродство
встречается так же редко,  как и настоящая красота, и под эту категорию Блен
тоже не  подпадал.  Может быть, уродливым он бы  понравился  самому себе. Но
трагедия была  в том, что его лицо было до ужаса банальным, если не сказать,
ничем  не   примечательным.  "Бесполезная"   внешность,  как  он   сам   это
характеризовал.  Тьери представлял себе,  как  забавно он будет  выглядеть в
старости: округлая  согбенная черепаха с дряблой  кожей,  с вялыми  членами,
становится все печальнее и печальнее, двигается все медленнее и медленнее. И
все это  было бы не так важно, если хотя  бы однажды кто-нибудь сказал  ему,
что он красив. И Тьери  бы поверил, хотя  и не  был наивен.  Привлекательные
люди знают  это: окружающие с самого детства не  устают напоминать  им об их
красоте  и  даже  потом считают своим долгом  время  от времени  освежить их
память. Но Блен никогда не замечал, чтобы девушка проводила  его взглядом, а
женщины, которые отдавались ему,  никогда  не говорили, как он выглядит.  Он
нравился  им,  но ни  одна из  них  не считала  его  красивым, самые честные
признавались  откровенно. Изредка,  когда он упоминал об этом, Надин неловко
заводила разговор о его "шарме", чтобы доставить ему удовольствие.
     --  В твоем возрасте пора привыкнуть к той физиономии, какая есть. Меня
она вполне устраивает.
     Но, черт возьми, почему в  этом дурацком мире мы имеем право  только на
одну  физиономию?  Мы  должны иметь  право ее  менять, как  разрывают  брак,
казавшийся вечным.
     Тьери  вышел  из  дому,  нырнул  в  метро  на  "Конвансьон",  вышел  на
"Пернети",  заказал,  как  обычно,  кофе  навынос  и  открыл  свою  багетную
мастерскую  "Синяя рама", где его ожидали несколько литографий, которые надо
было окантовать до конца недели. Пока его руки машинально взялись за работу,
мозг судорожно разрабатывал сложный план, чтобы выиграть вчерашнее пари.
     Любил ли Блен свою работу? Он хотел стал ремесленником  из стремления к
независимости, а вовсе не из любви к картинам,  рамам или даже  дереву. Свое
призвание  он  нашел, как  встречают  любовницу,  которую  рано  или  поздно
бросают. Когда-то Тьери стажировался на архивиста в отделе графики  в Лувре,
и там он  познакомился  со  специалистом,  создавшим  хитроумную  систему --
благодаря ей  можно было работать с  пастелями  и рисунками, не прикасаясь к
ним. С пастелями Дега, рисунками  Будена  и  Фантен-Латура. Мало-помалу Блен
выучился всему, что должен знать багетчик. Сдав экзамен, он  получил  диплом
высококвалифицированного  специалиста. Обратился в дирекцию музеев Франции и
получил  предложение  от музея Орсэ. Так  все  и началось. Новенькая студия,
которую Блен делил с реставратором, прекрасный вид на  Париж и специализация
на старых  фотографиях. Надар, Ле Грей, Этгет и некоторые другие обязаны ему
сегодня своим вечным  покоем между  двумя листами плексигласа.  Некоторые из
его коллег относились к  материалу -- лаку, бумаге, золотой фольге, и прежде
всего к дереву, как к живым существам. Эксперты, влюбленные в дерево, делали
стойку на обыкновенную  кленовую  болванку. И со временем Тьери осознал, что
не принадлежит этому племени. Его первым  воспоминанием о дереве была дикого
вида  сабля, кое-как  смастеренная совершенно безруким отцом  из  двух плохо
пригнанных брусков, от которой у Тьери  все руки были в занозах.  Работая  в
музее, он выполнял свою работу тщательно, но без малейшей изобретательности.
Уволиться он решил внезапно, чтобы ухватиться за другое, не более священное,
но  более  живое  искусство. Тьери снял  помещение бакалейной лавки на тихой
улочке в четырнадцатом округе, сделал из него багетную мастерскую, установил
бумагорезальную машину, полку для багетов, резкий неоновый свет и  несколько
рам в витрине. Он развесил рекламу, надеясь в основном на благожелательность
окрестных лавочников, и широко открыл двери своей "Синей рамы" -- счастливый
ремесленник, опьяненный своей вновь обретенной свободой и  обласканный теми,
кто считал его про! фессию благородной и верил в искренность его призвания.
     И тут-то они пошли косяком.
     Владельцы  ресторанов  со  своими   акварелями,  мальчишки  со   своими
сложенными  вчетверо  постерами,  любители  кино со своими афишами в клочках
скотча, просвещенные любители со своими ню, претенциозные любители со своими
гиперреалистичными  ню  и  несколько  коллекционеров с  траченными ржавчиной
гравюрами, откопанными  на блошином  рынке  в  Сен-Уене. Потом  пошли и сами
художники, "чистые  абстракционисты",  которые  перешли на масло, но слишком
усердствовали с  высушивающими веществами,  любители буколических сюжетов со
своими пастелями про детский  сад, лауреаты  разных конкурсов, среди которых
"Золотая  палитра"  четырнадцатого округа, и -- венец всему  --  мадам  Комб
принесла  ему автопортреты углем. Блену не на что было жаловаться -- заказов
было не  так много, чтобы перетрудиться, но достаточно, чтобы  заработать на
жизнь.
     Через восемь лет ему не доставляло уже никакого удовольствия заниматься
своим делом. Во имя чего? Красоты? Искусства? После Лувра и музея Орсэ слово
"искусство",  звучавшее в  его мастерской, приобрело совсем  другой оттенок,
Одной из первых его клиенток была дамочка с двенадцатью картинами Климта.
     -- Двенадцать картин Климта? Гюстава Климта? Вы уверены?
     -- Да, двенадцать рисунков,
     -- Оригиналы?
     -- Не знаю.
     -- Ну, они подписаны? Это произведения на бумаге?
     -- Да нет, это календарь.
     Немного   пообвыкшись,  он  наловчился   переводить.  "Картина  Гогена"
означало  чаще  всего афишу выставки, а вот фраза "У меня  есть оригинал..."
предвещала обычно неприятные четверть часа.
     -- У меня есть оригинал Бурелье, морской пейзаж.
     -- Кого?
     --  Ромена Бурелье! Это лучший  период Бурелье. Я даже  не знала, что у
моего  деда  была его  картина,  представьте себе,  Бурелье,  и в прекрасном
состоянии!
     -- Знаете, я не силен в истории искусства...
     -- Его  лучший период! Сразу  после войны! Мне это сказали в Вильбонне,
он родом оттуда. Я хотела бы оценить его, но не знаю, к  кому обратиться. Вы
не знаете никакого специалиста?
     -- Мне нужно навести справки...
     -- А вы знаете, что в мэрии Корселля в Бургундии висит картина Бурелье?
     -- Я подумаю, что тут можно сделать.
     -- Только не трезвоньте об этом.
     Пальма  первенства  принадлежала  "чистому  абстракционисту"  из ателье
напротив,  местному  бедному  (как  и положено  в его  положении) художнику,
который никогда не платил вовремя, но -- что поделать -- его статус позволял
ему. Он посвящал своего багетчика во все состояния души и проблем -- все эти
бюрократы, которые  ничего  ни в чем не смыслят! -- и считал, что выставлять
свои картины в "Тавола ди Пепе", пиццерии на улице де л'Уэст, недостойно его
таланта, но так он хотя бы оставил место другому.
     Поначалу  Блен был благожелателен, выслушивал их наивные рассуждения  и
даже завидовал тому, что они рискнули делать  то, на что не отважился он сам
-- так он воздавал им по заслугам, ведь он был их первым зрителем. Но теперь
его уже  не  занимали творческие проблемы в округе, и когда  кто-то входил в
его мастерскую, он с трудом подавлял зевоту. Он ожесточился и не склонен был
больше выслушивать излияния.  Иногда  ему хотелось расквитаться  хотя  бы  с
одним  из них  за  всех остальных, упиваясь  его  стилистической  бедностью,
донести  на  него  в  комитет  по надзору за  хорошим вкусом,  выставить  на
посмешище.  В итоге он оставался любезным,  льстивым -- надо  же было как-то
жить. Невозможно признаться в этом Надин, она была одной из них.  Именно так
они и познакомились. Огромная фотография, которой она жутко гордилась -- это
было видно  по глазам,  когда она доставала ее из папки  для рисунков. Серые
силуэты,  встречающиеся на проспекте, полное безразличие, пустая скамейка на
заднем  плане.   Метафора,   аллегория,   современная   жизнь,   отчуждение,
интимистская недодержка и т.д.
     -- Очень красиво. И печать хорошая.
     -- Спасибо. Что бы вы мне посоветовали?
     -- А какая у вас обстановка?
     Он часто задавал этот вопрос, без малейшего  подвоха, но на этот раз он
позволил себе заговорщицкую, несколько двусмысленную, почти обидную улыбку.
     -- То есть... я хочу сказать... в каких тонах оформлена ваша квартира?
     Она ответила еще более  заговорщицким тоном, Тьери даже показалось, что
сейчас она предложит ему пойти взглянуть.
     -- Все черно-белое, как на моих фотографиях.
     Она  говорила  правду,  он  быстро  в этом  убедился. Это было пять лет
назад. Сейчас  они  жили в  трехкомнатной  квартире на улице Конвансьон, она
работала  ассистенткой  кардиолога,  а  Тьери продолжал  делать  рамы  к  ее
фотографиям для  выставки,  которую галерейщик  откладывал  каждый месяц. Со
временем  Блен стал гораздо больше ценить ее саму,  чем ее  работу, в чем не
решался  ей  признаться. По  идее, удовольствия, которое  Надин получала  от
фотографии, должно быть достаточно, но Тьери трудно привыкнуть к мысли,  что
она не настоящий фотограф, так же как он не настоящий багетчик.
     Тьери  мог  бы  всю  оставшуюся  жизнь  играть  в  эту  игру,  придавая
выразительность талантам своих соседей, но это  раздвоение его существования
чем  дальше  --  когда  перспектива пенсии  стала  уже  не  просто  вымыслом
футуриста, тем дороже ему обходилось.
     Управленец  из  Тьери  был никудышный.  Он  бы  уже  давно  закрыл свою
лавочку,  если бы  не встретил ту, что смогла навести порядок  в его книгах,
составлять  бухгалтерские отчеты  и  заполнять налоговые декларации. Бри-жит
управлялась  с цифрами, как  иные  женщины  вяжут.  Она  умела  одновременно
манипулировать калькулятором, записывать цифры и трещать о последнем фильме,
который  она  посмотрела. Исправив ошибку в десять  франков,  она  испускала
такой вздох облегчения, словно  выиграла чемпионат мира по шахматам.  У  нее
была  привычка  повторять, что она "ничего не понимает в  живописи", но  при
этом говорила о Матиссе своими словами, и каждый раз Тьери открывал для себя
что-то новое. Он очень привязался к ней, она казалась ему забавной и цельной
натурой. Кроме всего  прочего, он любил подкалывать ее за  "стародевические"
замашки, которых она сама не сознавала.  Сначала он называл  ее  Мадемуазель
Брижит, потом просто Мадемуазель, и это породило меж ними странную близость.
Но несмотря на ее китайские атласные  платья с разрезом на боку, подвигавшие
Тьери  на несколько вольные  замечания, он никогда не смотрел на нее как  на
женщину. Время от времени ему казалось,  что она жалеет об этом. Но он видел
в ней лишь союзника.
     --  Скажите,  Мадемуазель,  вас  никогда  не  привлекали  живопись  или
коллажи?
     --  Мой талант --  проценты. Это мой конек. Если  бы  у  меня было хоть
малейшее  желание рисовать,  я бы  не колебалась ни  секунды.  Тут  я с вами
совершенно  не согласна. Чем  больше будет людей, которые самовыражаются  --
рисуют, пишут и разводят круги  на воде, тем больше у  нас будет возможности
бороться против надвигающегося апокалипсиса. Каждый человек в душе художник,
некоторые имеют наглость верить в это сильнее, чем другие. Когда я вижу, как
сюда входит человек,  несущий на плечах бремя Ван Гога, просто чтобы сделать
рамку для цветной  капусты, нарисованной гуашью, это меня трогает до глубины
души.
     -- Меня тоже. Я даже начинаю бояться, что однажды он отрежет себе уши.
     -- Вы ведь хорошо играете в теннис? -- спрашивает она, пожимая плечами.
     -- И что из этого?
     -- Как вы играете по отношению к Макинрою?
     -- Вы знаете, кто такой Макинрой?
     --  Только не надо делать из  меня  идиотку.  И  не  уводите разговор в
сторону.  Если принять шкалу  от одного  до  двадцати баллов  --  сколько вы
дадите Макинрою?
     -- Семнадцать, восемнадцать.
     -- А самому себе?
     -- Ну, от одной второй до единицы.
     --  И при этом вы не бросаете  играть в теннис? Вы понимаете, что мадам
Комб со своими автопортретами гораздо ближе к Рембрандту, чем вы к Макинрою?
И  знаете почему? Потому что она никогда не  видела автопортрета Рембрандта.
Она ведет  себя непосредственно, много работает, и ей необходимо то, что она
делает.  У   Рембрандта  был  толстый   нос  и  двойной  подбородок,  но  он
воспроизводит не  только свои черты, он ищет  другую истину. И наша милейшая
мадам Комб  работает  именно  в этом направлении, ею движет  не  нарциссизм,
просто  она  использует  единственный  сюжет, который  всегда  у  нее  перед
глазами, -- саму себя. И у вас хватит  наглости сказать  ей, что  она тратит
свое время впустую?
     В те дни, когда она приходила, Тьери нравилось сознавать, что она рядом
-- пока Брижит была в мастерской, тут ничего не могло случиться.
     Часам к пяти он решил, что уже достаточно потрудился на сегодня, и стал
приводить мастерскую  в порядок. Продавщица из  книжной лавки напротив зашла
на чай и остатки шоколадного торта. Сосредоточенный на своем плане, он  лишь
кивал  в ответ  на ее панегирик о том, как  прекрасно жить  в тихом квартале
посреди Парижа. Новый клиент положил конец их  ритуальному чаепитию, и Тьери
получил  заказ:  за два дня изготовить раму со стеклом для диплома за Первую
премию по архитектуре.
     Большую часть времени, когда клиенты оставляли его в покое, Тьери любил
побездельничать,  устроившись в кресле  в глубине мастерской, предаваясь тем
мечтам,  которые он  еще не успел  похоронить. Все очень банально -- немного
восторгов,  повседневность, оставляющая  место для неожиданного, неужели  он
просил слишком многого?  На пороге сорокалетия  его  пугало  то, что остаток
жизни он будет так же покорен судьбе. Не зная  как, Тьери хотел бы посвятить
свою   драгоценную  свободу   чему-нибудь  другому,   но  только  не   своим
инструментам и деревянным рамкам, поработать с каким-нибудь более человечным
материалом (неужели же  то, что проходило через его мастерскую, представляло
весь  вид!), узнать  секреты себе  подобных, не  спрашивая  их разрешения. В
последние несколько месяцев ему  на ум часто приходила блондинка, играющая в
теннис  в Люксембургском саду.  Она так  разожгла  его  любопытство, что  он
пытался оказаться  рядом, когда она выходила с корта. Искусно лавируя, Тьери
удалось  занять  соседний столик  в практически  пустом кафе. Ему  нравилось
играть в шпиона, чтобы наблюдать --  видеть и слышать ее -- как можно ближе.
До него  долетали  обрывки ее разговора  с партнершей по  теннису,  и  таким
образом Тьери отведал  странных,  совершенно неизведанных ощущений и наконец
добился,  чего  хотел --  украл  у нее всплеск личной жизни.  Он представлял
себе,  что бы  случилось, если бы он проник в жизнь этой  женщины, открытия,
которые он мог  бы совершить,  а  потом  его  воображение разыгралось, и  он
ощутил  ликование,  которое ему самому показалось несколько  подозрительным.
Каждый человек на Земле хоть однажды  задавался вопросом,  что скрывают  его
соседи,  Блен  же  решил,  что  этот вопрос заслуживает  более  пристального
внимания.
     Вороша прошлое,  Тьери любил вспоминать каникулы 1976 года, целое лето,
проведенное под крышей домика в  Рюгле  в Нормандии. В  первые дни подросток
больше страдал от скуки, чем от жары,  -- он не  смог подружиться с местными
ребятами, телевизор  остался  в Париже,  а ездить  на велосипеде можно  было
только вечером, когда  дул  первый ветерок и  в  деревне зарождалось подобие
жизни.  Его мучения  начинались в  девять часов утра и длились весь день  --
лучше  сказать  ежедневная  вечность,  которая  заставляла  его   проклинать
каникулы.
     Пока его не спасло чудо.
     Обычно   Тьери  читал   лишь  строго   ограниченный  минимум   школьной
литературы,  но  тут  он  случайно  наткнулся  на  сборник  рассказов  Жоржа
Сименона,  забытый  в  какой-то  коробке.  Он  снова  мысленно  увидел себя,
лежащего в  тени, истекающего  потом, в красном  комбинезончике, под  голову
подоткнуто  свернутое  в  комок  одеяло,  с книгой  на  груди. Тьери  прочел
тринадцать рассказов из "Маленького доктора" по одному в день, и перечитывал
их,  чтобы продержаться  до конца июля и  ожидая нового чуда в августе. Этот
маленький  доктор, молодой деревенский врач,  которому нравилось разыгрывать
из  себя  детектива-любителя,  вместо того  чтобы  лечить своих пациентов, и
каждый рассказ ввергал его в приключения, воодушевлявшие его гораздо больше,
чем  все остальное.  Что особенно привлекало  юного Тьери, так это  то,  как
неожиданное призвание  персонажа с первых же  строк началось с таинственного
телефонного  звонка, от которого  в  мозгу  маленького  доктора  закрутились
неведомые  шестеренки.  Любая  мелочь, на которую  обращаешь внимание только
благодаря здравому смыслу, а  никак не профессии, -- и неутомимый Жан Доллен
начинал  выстраивать  систему доказательств, которая  увлекала все больше  и
больше, он становился еще более  дерзким  перед неизведанным. Он чувствовал,
как тревожное ожидание и приключение врываются в размеренную жизнь сельского
врача и  никогда уже жизнь не будет такой, как прежде. Тьери понял, что речь
идет  о толчке, который разбудит чудесное желание  отделять  истину от  лжи.
Ведь  именно  любительство доктора делало рассказ таким захватывающим. Тьери
шаг  за  шагом  следовал  за ним в его  логических построениях и даже иногда
предвосхищал,  так  как они совершенно не были похожи  на обычные запутанные
дедукции  сыщиков  из сериалов. Из  рассказа  в рассказ  доктор  все  больше
увлекался  игрой и под конец  при  любом  удобном  случае  сбегал из  своего
кабинета, к огромной радости Тьери, который видел в этом неисповедимый закон
судеб. По ходу дела доктор Доллен  набрался  опыта, и клиенты начали платить
ему за расследование преступлений. Он стал подумывать о том, чтобы б! росить
медицину и сделаться профессиональным полицейским. Вероятно, какая-то высшая
сила отвратила его от медицины.
     Двадцать пять  лет  прошло с  того  давнего романа с книгой. Как  и все
юношеские  любовные истории, забыть ее невозможно.  Тьери даже казалось, что
чем  дальше, тем  чаще  он  вспоминает  об этой  книге,  и  воспоминания эти
становились все более волнующими, словно забытье совершило  крут и связанное
с возрастом ослабление памяти искаженным способом вернуло его к главному. За
сомнениями в выборе профессии неотступно следовали юношеские фантазии,  одна
из которых была прямо-таки приказом. Она скрывалась за двумя магическими, но
более чем реальными словами -- "частный детектив".
     Но до того, как начать  мечтать о том, кем  он  станет, надо порвать  с
собой прежним.  Любая эпопея начинается с того,  что сворачиваешь за угол, а
потом уж дело за малым -- идешь и  шаг  за шагом преодолеваешь  препятствия.
Начать нужно было с какого-нибудь символического жеста.
     В  семь  вечера у него еще осталось время закрыть  мастерскую, зайти  в
"Фейан" и вернуться домой, как раз когда Надин выйдет из ванной.
     -- Меня зовут Тьери Блен, я вчера записался в ваш клуб, помните?
     --  О, вчера  вы  отлично сыграли. Если  бы Гредзински в начале отыграл
свои подачи, у него был бы шанс. Хотите корт?
     -- Нет, я пришел закрыть свой абонемент.

     Надин  и ее  церемониальная  ванна. Очень горячая  с миндальной  пеной.
Перед  ней  деревянный  столик  --  маленький  алтарь,  на  котором  журнал,
аперитив,  салфетка, чтобы  вытирать  руки, зеркальце. Тьери тоже был частью
ритуала,  его роль состояла в  том, чтобы присесть на край ванны, поцеловать
Надин  в  губы,  обменяться парой  слов о  том, как прошел день, принести ей
второй  стакан --  обычно немного виски с  большим  количеством минералки  с
газом.  Он  скользнул рассеянным  взглядом по ее  наполовину  скрытым  пеной
грудям,  слегка  приплюснутому  носику, серьезным  глазам, чуть потускневшей
коже.  Ее  немного грустная улыбка, хрупкое  тело.  Тьери  всегда  нравились
миниатюрные женщины. Маленькие  ноги, груди, живот. Хотя с некоторых пор это
не имело значения.  После встречи с той блондинкой в Люксембургском  саду он
пересмотрел свои  критерии.  При малейшем движении  белые шортики  позволяли
любоваться  красивыми,  накачанными  ногами,  поднимавшими  пупок  точно  на
уровень  сетки. Ей было лет  сорок пять,  улыбка и  морщины женщины, любящей
жизнь, кожа, привыкшая к невероятно дорогим кремам, вульгарный голос, манера
речи,  похожая  на короткий удар слева, и грудь, слишком крепкая, чтобы быть
волнующей.  Но в  тот  день  Тьери  владели  не  эмоции,  а  чувство  сродни
чревоугодию.  Пышная грудь,  удерживаемая лифчиком для  чемпионок, созданная
тысячами  ударов  справа, слеза, выигранных  подач,  ни  одного  пощаженного
мускула, -- со временем это принесло плоды. С грудью Надин Тьери мог играть,
придавать ей любую форму, а потом  переходить к остальному. Тьери представил
себе, как он проводит остаток жизни с подобной женщиной -- огромной машиной,
которая живет сама по себе  и умеет заставить  его смеяться. Ничего общего с
мордашкой  брюнеточки,  которая  думала  только  о   том,  чтобы  свернуться
клубочком  рядом с ним. Надин  иногда мягко вклинивалась  в беседу, но  чаще
предоставляла говорить другим.  С течением  времени Блен начал ненавидеть ее
скромность. Случалось даже, что он находил ее мягкость невыносимой.
     -- Тьери?
     -- Что?
     -- Подожди, я только накрашу губы, и поедем.
     -- Можешь не торопиться.
     Надин всегда называла его только по имени. Иногда ему хотелось бы стать
ее котиком или ее сокровищем -- не важно, что это смешно, -- но только не ее
Тьери. Все знакомые  тоже называли его Тьери, и никто, даже его родители, не
посягали на его  имя, чтобы сделать его  звучание  близким и родным. Ни одна
женщина не вздыхала: "Тьери!" -- когда они занимались  любовью, это  не было
криком сердца, любовным стоном. Он не мог вспомнить уменьшительное от Тьери,
прозвище, образованное от Блена, и  бог знает, были ли они вообще.  Это  имя
ему не нравилось не само по себе, но оно гораздо больше подходило другим.  В
детстве он не  пытался стать Тьери, существовать  как Тьери, хотя он и  знал
настоящих Тьери, которые жили  в ладу  со  своими  двумя  слогами, с улыбкой
Тьери на губах.  С годами ничего не изменилось, ему  было все хуже и хуже  в
шкуре Тьери, он звался  Тьери, как мог бы зваться Бернаром. Загвоздка в том,
что  он не больше был и  Бернаром. Он не был счастлив зваться Тьери, но  его
родители не соизволили дать ему других имен, за которые он мог бы уцепиться.
Если бы  он только мог  выбирать  из Тьери Луи Бастьен  Блен, он бы поставил
всех  в известность,  что его  зовут  Луи,  и  все было  бы  в  порядке.  Он
чувствовал  себя  гораздо  больше  Луи, чем  Тьери.  Поэтому  он  был  Тьери
досадующий. Недостойный Тьери. Или недостойный быть Тьери.
     Фамилия никогда не создавала  проблем,  в ней ведь так мало  интимного.
Тьери знавал десятки Бленов, начиная с дядей и тетей, стариков и детей, одни
только  Блены,  он  чувствовал  себя  не  больше  и  не  меньше Бленом,  чем
кем-нибудь  другим.  И  тут  дело было  только  в звучании. "Слушайте, Блен,
зайдите ко  мне в кабинет".  Но в  конце  концов,  как и  все остальные,  он
привык, однако был уверен, что фамилия не записана ни в душе, ни в сердце, а
только  в  памяти.  Вот, например,  пес, которого всю  жизнь звали Султаном,
может хотя бы неделю отзываться на "чайник" или "Версаль". Человек не должен
сильно отличаться.
     Из  вопроса об имени  вытекали  все прочие. "В  конце концов, что такое
гражданское  состояние?  -- подумал он. -- Кто сделал  так, что  я существую
легально, что у меня есть страховка и военные обязанности?"
     Всего лишь заявление  его  отца,  который  однажды утром  пошел в мэрию
заявить о его  рождении? Неужели все началось именно тогда? А  если бы в тот
знаменательный день его отец был  бы слишком озабочен празднованием рождения
сына, существовал ли бы  сегодня Тьери Блен? Говорят, что никто не  проходит
между ячейками сети, но, может, случаются редкие исключения?
     Он не родился от неизвестных родителей в далекой стране, где все архивы
сгорели во  время  гражданской  войны.  Он действительно был Тьери Бленом, у
него  был паспорт,  загранпаспорт, карточка пенсионного страхования, чековая
книжка, он честно платил налоги, и у него была официальная сожительница. Что
сделать, чтобы вернуться  назад, -- кричать громко, во весь голос, что он не
тот Тьери Блен, о котором все говорят? Вычеркнуть? Стереть? Сжечь? Вернуться
в мэрию Жювизи, чтобы вырвать  из  амбарной  книги  страницу,  с которой все
началось?  Придется  признать,  что  все это возможно, но явно недостаточно.
Надо было изобрести верное средство, чтобы избавиться от Тьери Елена.
     Взглянув на Надин, задумавшуюся перед распахнутым шкафом, он растянулся
на диване с отрывным календарем в руке.
     -- Когда я  купила этот календарь, ты надо мной издевался, -- с улыбкой
заметила она.
     Пробегая  глазами   день   за   днем   имена  святых,   он   мгновенно,
бессознательно   и   инстинктивно   сводил    воедино   тысячи   коннотаций,
характеристик, обозначений и  общих идей, в  которые их вырядили. Упражнение
оказалось  занятным, и  выбор происходил сам собой.  Наконец у него остались
Алан,  Антуан, Франсуа,  Фредерик, Жюльен,  Жан, Поль, Пьер.  Ему  нравились
простые, элегантные имена, которые существовали всегда, но их не давали всем
подряд.  Поэтому  он  испытывал  некий  трепет  перед  их  носителями.  Люди
скромные, утонченные, несущие тяжкую ношу быть энной вариацией на тему  Поля
или Пьера. Тот, кем он будет завтра, вполне мог называться Пьером или Полем.
Чуть  шероховатый звук "Пьер", эта  каменистость  уравновешивала  библейское
звучание. Блен уже мечтал, как кто-нибудь обратится к нему:
     -- Пьер, а вы что скажете? Что ему скажут:
     -- Ах, Пьер, вы всегда меня поражаете.
     Никто никогда не говорил ему: "Ах, Тьери, вы всегда меня поражаете".
     Если  бы сорок  лет  его звали  Поль, то, несомненно,  его  путь был бы
другим. Кто  знает,  может, он бы  рисовал картины, вместо того чтобы делать
для них рамы? У Поля обязательно должна быть душа художника или даже задатки
международного шпиона. Что  касается женщин, то его  жизнь  была  бы усыпана
предложениями типа: "Поль, отвезите меня, куда хотите" или "Поль, вставь мне
еще  разок!".  Можно  держать пари, что высокая блондинка  мечтала встретить
какого-нибудь Поля.
     Не в состоянии  объяснить  себе это, Блен почувствовал,  что становится
Полем. Он должен был бы прославиться как  Поль в прошлой жизни, может  быть,
он даже  был самим апостолом. Через несколько минут Поль в  нем окончательно
победил Пьера.
     -- Я буду готова через пару минут!
     Он положил календарь на  пол и вытянул руку с  карандашом, чтобы  иметь
возможность писать, не вставая с дивана.
     Какая  фамилия  больше  всего подходит Полю?  Пробегая  глазами колонки
имен, он пришел к выводу, что Поль отлично подходит к любой фамилии. Нажель,
Лезаж, Брюнель,  Роллек, Сири, Билла, список был  бесконечен.  Поль перестал
быть  критерием отбора,  и  от этого выбор  становился колоссальным. Блен не
знал,   как   поступить,    и   быстро   потерял   ориентиры.   Он   пытался
руководствоваться  некими принципами, которые  ему  казались  рациональными,
чтобы хоть как-то продвинуться. Правило номер 1: фамилия должна состоять как
минимум из двух слогов, в идеале трех, чтобы раз и навсегда покончить с этим
несчастным, не слишком  приятным Бленом,  который  с детства  стеснял его. К
тому  же "Поль"  требовал фамилии скорее длинной, со слегка северным, но все
же мягким звучанием, чего-то такого безмятежного и холмистого. Правило номер
два: начинаться фамилия  должна с буквы от R  до Z. Поздний, но справедливый
реванш.  Всю жизнь  его вызывали  первым, вечная жертва  учителей, раб номер
один,  волонтер,  которому  не  надо  было даже делать  шаг вперед. "Блен, к
доске!" Как же  он  ненавидел  это заглавное  "Б!"  Пришло время удалиться в
конец списка, в  теплое местечко. Он снова пролистнул  справочник,  напрасно
ожидая чуда,  и, все так  же  лежа на диване, пробежался  глазами по книжным
полкам. Из десятков  книг, энциклопедий и  всех  изданий, которые он даже не
проглядывал,  уверенный,  что  где-то  между  страницами  забилась  северная
фамилия  из  трех слогов, начинающаяся  на U, V,  даже W, и  почему бы не Z.
Интуитивно  он  направился  к словарю фламандской  живописи,  открыл его  на
последней  трети,   вполголоса  бормоча   фамилии,   которые  казались   ему
элегантными и в то же  время знакомыми. Рембрандт, Рубенс, Рюисдель, Ван дер
Вейден,  Ван Эйк,  чтобы  закончить  на самом  чарующем  из всех, на  имени,
которое для него одного заключало в себе саму гармонию: Вермеер.
     Никого  не  зовут Вермеером,  но  это было неплохой  точкой отсчета. Он
начал выкручивать  имя,  приставлять к нему  разные  суффиксы,  придавая ему
новое звучание. И вдруг -- озарение.
     С этих пор его будут звать Поль Вермерен.
     Надин была готова -- надушенная улыбающаяся красавица. Весь вечер Тьери
был  галантен,  как  никогда.  За  ужином  он   был  красноречив  и  скромен
одновременно,  внимателен  ко  всем гостям.  По  дороге  домой  Надин  нежно
смотрела,  как  он  ведет машину, и была счастлива, что он  рядом.  Она  уже
представляла себе, что рано или поздно станет мадам Тьери Блен.
     Она даже не подозревала, что провела вечер с Полем Вермереном.

НИКОЛЯ ГРЕДЗИНСКИ

     Гредзински  был  экспертом по  тревогам. Он  знал  все ее  виды  и  мог
назвать, когда  она  только еще зарождалась у него внутри -- незаметная  или
мрачная, колеблющаяся или явная.  Эта  -- неизвестная до сегодняшнего дня --
причиняла страдания при  каждом движении.  И он был единственным человеком в
мире,  который  не  распознал остальные признаки:  сухость во рту,  головная
боль, общее изнеможение. Николя сопоставил признаки: похмелье. Ему не хватит
внутренней  силы,  чтобы  пережить эту  грусть -- первая пьянка в  его жизни
станет последней.  Никогда  в жизни ему не нужно было  ничего, чтобы достичь
теневых сторон сознания, куда увлекал его природный пессимизм. И если каждое
утро возвращение к  жизни было плохой  новостью,  с  которой ему приходилось
мириться, похмелье стало его приговором без малейшей надежды на помилование.
     Две таблетки аспирина,  которые он  выпил, только встав  с  кровати, не
возымели никакого  действия, придется мучиться.  По дороге  на  работу он на
секунду закрыл глаза, чтобы определить, где находится пульсирующий нерв этой
мигрени, который с самого утра не  давал ему быть самим собой.  Он ощутил ее
где-то между  левой долей и теменем.  Может, именно здесь  царствовала вина,
отсюда  исходили все моральные решения, в том числе и наказание. Как узнать,
что  речь  шла действительно о наказании? Может, он слишком многого требовал
от  тела, не приспособленного  к такому разрушительному количеству жидкости?
Любой врач заметил бы ему, что не стоит за один вечер пить больше водки, чем
за всю  свою жизнь, но  он  же сказал бы, что  все мы  по-разному подвержены
греху. Некоторые живут только ради этого, другие умирают, так и не согрешив.
Николя еще не знал, к какой породе принадлежит он сам.
     В то время когда все его нейроны обычно приходили  в движение при одной
мысли  о кофе, он отдал бы все, что  угодно,  за  глоток  газированной воды.
Вода,  холод  и газ. Интуитивно он  чувствовал, что в комбинации  этих  трех
элементов  кроется единственное спасение от химии угрызений совести. Войдя в
холл  "Группы Парена", он  на  минутку задержался  перед  кафетерием  купить
упаковку  ледяной  перье,  после него зашел в лифт. Полузакрыв глаза, Николя
поздоровался  с Мюриэль,  секретаршей  шестого  этажа, и  скрылся у  себя  в
кабинете. Залпом  выпил бутылку воды и испустил  хрип раненого зверя. Глоток
воды  принес  ему  облегчение, больше  не  казалось,  что  язык  раздулся  и
приклеился  к небу. Но  Николя  еще не пришел в себя, он  вскрыл пару писем,
пролистал один из журналов, на  которые был подписан его отдел, взял папку с
документами по проекту Vila, которые уже три дня  не мог закончить, и тут же
захлопнул  ее.  Ничто не  могло  отвлечь его от  мрачных  страданий, которые
настраивали его на пессимистичный лад в рассуждениях о судьбах мира вообще и
его судьбе, в  частности.  Николя  уткнулся  лбом в сложенные на столе руки,
закрыл  глаза и увидел себя накануне  с неизвестно каким  по  счету стаканом
бренди в руках, готовым куролесить всю ночь. Это показалось ему невероятным,
не  соответствующим его образу, и он решил, что никогда не сможет убрать это
воспоминание в ячейку вместе с другими.
     В  этот  неудачный день, стоя с подносом в  столовой  самообслуживания,
Николя  сам  удивился, ответив "Не  знаю"  на  стандартный  вопрос:  "Курицу
по-баскски или котлеты?" Своих соседей по столу ему не удалось  провести, да
они и не  пытались узнать подробности, все по  очереди рассказывали, что они
видели накануне по телевизору. Потом они перешли в кафе, где Гредзински, как
за  последнюю  соломинку,  ухватился  за  двойной  эсп-рессо, перед  тем как
вернуться в свой кабинет.
     Стройка, на которую выходило его окно -- Телефонное отделение, -- росла
с  бешеной  скоростью.   "Парена"  ширилась  с  каждым   днем,   завоевывала
пространство, и жесткость, с которой она давила конкурентов по всем фронтам,
уже приводили в пример на  всех факультетах экономики. Половину жизни провел
Николя  по адресу:  7  аллея  Мюро  в  Булони,  за  этим  давно  вышедшим из
употребления адресом  скрывалась целая империя на берегу Сены. Три здания --
в овальном расположилось Управление окружающей среды  и  все начальство,  во
втором -- Сектор электроники, и в третьем, самом скромном, отдел по связям с
клиентами, где работал Николя.
     На  обсаженной деревьями  площадке между  тремя  стеклянными  монстрами
сосредоточились  кафе,  рекрутинговое  агентство,  небольшой  супермаркет  и
пресс-офис.  Огромный  мост  связывал  империю  с  окружной,  большая  часть
служащих добирались по нему до метро. Распределение Воды, Реклама, Кабельное
телевидение, Спутник, Энергоресурсы, Информатика,  а теперь еще и Телефонное
отделение --  все  вместе  насчитывало  3200 служащих,  среди которых был  и
маленький подавленный  человечек. Магда зашла к нему в кабинет узнать, когда
он идет  в отпуск. Николя,  захваченный  врасплох,  пробормотал,  что должен
дождаться  возвращения  начальника  отдела.  Как  и  каждый год,  его отпуск
зависел от Бардана, который предпочитал принимать решения в последнюю минуту
-- привилегия начальства.
     -- А ты не можешь ему позвонить?
     --  Если я пристану  к нему  с вопросами об отпуске, он  решит,  что  я
спятил. Он у клиента в Авиньоне.
     Точнее, в Горде, на роскошной даче своего приятеля, они обмывают только
что построенный бассейн. Бардан уехал,  не оставив своему помощнику ни капли
информации о документах Vila. Николя  не пытался понять, было ли это простой
забывчивостью  или  свинством.  Уже  три года  он  играл  роль буфера  между
Барданом  и командой дизайнеров,  перечитывал контракты, следил за макетами,
контролировал проекты, составлял сметы и так далее.
     -- Магда, ты можешь зайти завтра утром? Он как раз вернется. В четыре у
него совещание у начальства.
     -- А куда ты собираешься этим летом?
     --  Если  мне  дадут две недели в августе, думаю, поеду к друзьям,  они
снимают дом в Пиренеях.
     -- Как в прошлом году?
     У Магды была хорошая память, и Николя не преминул сообщить  ей об этом.
Как  только  она вышла, он крепко зажмурился, пытаясь отловить монстриков, с
утра  порхавших у него  в голове. Маленькие непонятные, но  реальные штучки,
шумные и решительно настроенные сцепиться. Его разбудил телефонный звонок.
     -- Месье Гредзински? С вами хочет поговорить Жак Барато.
     -- Какой Жак?
     -- Барато. По личному вопросу.
     -- Спасибо, Мюриэль. Соедините.
     Николя узнал Жако  и подосадовал, что его застали  врасплох. Как он мог
забыть, что его зовут Жак Барато?
     -- Гред, ты как?
     Доброжелательный вопрос, ответ на  который  невозможен. Как  говорить о
головной боли с человеком, страдающим раком? Жако звонил без особого повода,
просто чтобы поговорить "об этом".
     За  несколько  месяцев до  того  авторитет  мэтра  Жака  Барато,  члена
Парижской коллегии адвокатов, придавал уверенности его клиентам и повергал в
дрожь оппонентов. Он вырвал Николя  из  лап правосудия,  во время процесса о
гражданской  ответственности,  когда  тот  был  несправедливо  обвинен.  Все
раскручивалось, как  в плохой комедии,  но всем было не до смеха.  Николя на
велосипеде,  приняв  все  необходимые   меры  предосторожности,   свернул  с
гравийной дороги на небольшую улочку. Мчавшаяся с  бешеной скоростью  машина
обгоняет  его и -- излишняя  предосторожность  --  слишком сильно  смещается
влево,   напугав  двигавшееся   в   противоположном   направлении  семейство
велосипедистов.  Старший сын резко тормозит, младший с  разгону  налетает на
него  и падает  в  канаву головой вперед.  Автомобиль был уже  далеко, когда
испуганные  и разъяренные  родители  схватили  Николя,  стали названивать  в
полицию,  в страховую компанию  и в  адвокатскую  контору.  Система пришла в
движение,  и все эти деятели  тут же раскрутили  дело,  и,  не найдя  никого
получше, все обвиняющие взгляды устремились на месье Николя Гредзински.
     Это было  началом  кафкианского периода,  который  для  его  и без того
хрупких нервов был совершенно излишним. У ребенка  была  огромная  шишка, но
родители раздули банальное  происшествие до того, что  требовали непомерного
возмещения морального ущерба.
     Николя  попал  в переплет, став козлом отпущения, --  никто  и не думал
подвергать сомнению то, что он  совершил "серьезную ошибку", и он уже видел,
как приоткрываются двери ада, в  данном случае -- тюрьмы. Он не знал никаких
адвокатов,   но  вспомнил  об  однокласснике,  которого  недавно  совершенно
случайно  встретил.  Тот стал  мэтром  Барато. Процесс  состоялся через год,
Николя давал  показания  перед  судом в  самых  высоких  инстанциях, и мэтру
Барато  удалось  доказать вину автомобилиста  и  гипертрофированную  реакцию
старшего  брата,  из-за чего  младший  и упал. Для  Николя  кошмар  на  этом
закончился. За  тот год страх ежедневно отвоевывал  небольшие территории, он
стал главным  в его жизни. А может, важнее и самой жизни. Депрессия, которая
так и осталась неназванной. Мэтр  Барато, к тому  времени ставший уже просто
Жако, умел  оказаться в  нужное время  в  нужном  месте -- одним словом, мог
остановить  машину нервозности,  которая  готова  была закрутиться  в  любой
момент, чаще всего ночью.
     -- Жако? Я тебя разбудил? Я знаю, что уже поздно, но... Как ты думаешь,
меня посадят?
     -- ...Нет, Николя, тебя не посадят.
     -- Я знаю, ты хочешь меня ободрить,  но  я не слышу уверенности в твоем
голосе.
     -- У меня голос человека, которого разбудили в три часа ночи.
     -- Так меня посадят или нет?
     -- Нет. В таком случае, как твой, посадить человека просто невозможно.
     -- А  если  вдруг  окажется, что  сын судьи пострадал в автокатастрофе?
Тогда он захочет отыграться на мне.
     -- ?..
     -- Ты молчишь... Такого ты не предвидел?..
     -- Да,  такого  я  не предусмотрел.  Но  это ничего не меняет.  Тебя не
посадят.  Даже если ты схлопочешь по полной  программе, тебя  не посадят. Ты
мне доверяешь?
     -- ...Да.
     -- Ладно, я вешаю трубку, мне завтра в суде выступать.
     -- Жако! Последний вопрос: между  "Центральной" и "Тюремным домом" есть
разница?
     И хотя сегодня  Николя чувствовал себя обязанным, он испытывал ужас при
мысли, что придется говорить "об этом". Он не обладал ни даром убеждения, ни
способностью   участливо  выслушивать  исповеди.  За  его  молчанием  всегда
слышалась неловкость, иногда даже панический страх.
     -- Вчера я  получил результаты анализов. Лейкоциты в норме,  гемоглобин
тоже, а вот тромбоциты...
     -- ...Ну?
     --  Они снижаются с самого начала  лечения, врачи боятся кровоизлияния,
мне будут делать переливание крови.
     -- Мне бы нужно поехать куда-нибудь за город на пару дней, чтобы прийти
в себя после химиотерапии. Но я, наверное, останусь дома. Какие у тебя планы
на выходные?
     -- Пока не знаю.
     -- Если у тебя есть время, может, выпьем кофе?
     -- Я тебе звякну.
     Похмелье не  проходило, а этот глоток  малодушия в конце дня еще подлил
масла  в  огонь.  Вместо  того  чтобы наслаждаться теплым июньским  вечером,
Гредзински вышел  из кабинета с твердым  намерением завалиться спать  еще до
темноты. Выйдя на улицу,  он глубоко  вздохнул,  чтобы освободить легкие  от
кондиционированного  воздуха,  и  направился  к мостику слева  от эспланады.
Сидящие на террасе "Немро" Жозе, Режина, Арно, Санд-рин и Маркеши предложили
ему  присоединиться   к  их  аперитиву.  Этот   ежевечерний   стаканчик  уже
превратился  в  расслабляющий ритуал, с шести  до восьми вечера  в кафе были
happy  hours   --  два   стакана   по   цене  одного,  и  члены   маленького
суперзамкнутого кружка, членом которого был и Николя, не пытались привлечь к
себе никого больше, словно обретя идеальное равновесие в своем мирке.
     -- У тебя есть пять минут?
     Николя почувствовал, что должен воспротивиться, и склонился к Жозе:
     -- Я малость перебрал вчера, сегодня весь день псу под хвост. Так что я
пошел домой спать.
     -- Только не это! Клин клином! Садись.
     Николя Гредзински  так  и не научился отвечать "нет",  это был  один из
извращенных результатов его нервозности.
     -- Что ты вчера пил?
     ...Что такое он пил вчера, чтобы сегодня быть в таком состоянии?
     -- Кажется, водку.
     Жозе обернулся  к официанту и заказал ледяной  водки,  чтобы  примирить
бабушкины  рецепты  с мировым  алкоголизмом.  Остальные  смотрели  на  толпу
спешащих  домой   служащих  "Группы",   и   некоторые   лица   провоцировали
безжалостные  шуточки. В этой игре  Николя был не на высоте. Как все люди, у
него  была  своя  доза злословия,  но  врожденная  застенчивость,  усиленная
присутствием  Режины   и   Сандрин,   мешала  ему   подыскать   убийственную
характеристику. Зато Жан-Клод Маркеши за  словом в карман не лез, он  сделал
это  практически  своей  профессией.  Воротила  в   отделе   "Объединения  и
приобретения "Группы Парена",  точнее,  Managing  Director of the Merger and
Acquisition  Departement,  он  жонглировал  финансовыми  рынками,  покупал и
продавал  любые  компании по  всему миру.  Маркеши приносил "Группе" немалый
доход, и,  в частности,  большая часть сидящих за столом  была  обязана  ему
своей  зарплатой. Пока официант ставил  перед Николя запотевший стакан,  все
почтительно  слушали,   как  Маркеши  поливает  финансового  директора  трех
кабельных каналов, принадлежащих "Группе". Улыбнувшись его колкостям, Николя
отхлебнул  первый  глоток  жидкости  без цвета, запаха и, похоже, без  души,
несущей разочарование.  Выходило так, что рот -- это просто разверстая рана,
которую надо лечить алкоголем.
     -- Магда уже выясняла у вас насчет отпуска? -- выпалила Режина.
     -- Первые две недели в июле на  мысе Агд, -- ответил Жозе. -- Потом две
недели в сентябре в Париже, мне надо ремонт закончить.
     После первого глотка Николя словно  получил апперкот -- он на мгновение
прикрыл глаза и задержал дыхание, ожидая, когда утихнет жжение.
     -- А я со своими еду в Киберон, там такой расслабленный отдых,  как раз
то, что мне надо, -- объяснил Арно,
     И это жжение  несло в себе неминуемое наслаждение, а именно избавление.
Очищающий  огонь  сжигал  все  на своем  пути:  потерянный  день,  угрызения
совести, мрачные мысли. Все.
     -- Были б деньги, махнула бы со своим в Гваделупу, -- заявила Режина.
     Пожар быстро утих,  оставив после себя лишь  маленькие  всполохи где-то
глубоко  внутри. Стало лучше.  Он чувствовал это  каждой частичкой тела.  Не
отдавая  себе  отчета, он  испустил вздох облегчения,  словно сердце наконец
успокоилось и забилось ровное. Вздох умиротворения.
     -- Для меня отпуск -- это море, -- сказала Сандрин. --  Не важно какое.
Иначе мне кажется, что это не отпуск.
     Только  сейчас  он  начал  ощущать вкус. Перец, пряности,  соль, земля.
Жесткая сила.
     -- Я пока не решил. Меня зовут спускаться по горным ущельям на джипах в
Альпах по  реке  Вердон, но  еще  есть  возможность  отправиться  в  Севилью
посмотреть корриду, -- сообщил Маркеши.
     Так  что  в  этом  подлунном  мире есть волшебная  жидкость,  способная
разжечь  пожар в наперстке и  избавить  его от  груза, который он  тащил всю
жизнь. Он допил стакан, стараясь удержать последние капли счастья на кончике
языка.
     -- Николя, ты снова поедешь к своим приятелям в Пиренеи?
     Он  даже  не  успел  задуматься,  вся его  жизнь  вдруг  понеслась  без
тормозов, открылись немыслимые прежде горизонты, он почувствовал в себе силы
справиться со всем.
     -- Я еду на Тробрианские острова играть в крикет с папуасами.
     Такой   ответ  пришел  ему  в  голову  неожиданно   и  показался  самым
захватывающим, а значит, и самым искренним.
     -- Вы  что, никогда не слышали про Тробрианские острова в Новой Гвинее?
В Папуа? Бывшая английская колония, до  начала века. Со времен колонизаторов
ничего  не  осталось,   кроме  крикета,   который  аборигены   переделали  в
национальный ритуал.
     -- Крикет?
     -- Их крикет не имеет ничего общего  с любимой игрой англичан. Обычно в
него  играют двумя командами -- два воюющих  друг  с другом  племени.  Число
игроков  может доходить  до  шестидесяти  вместо  одиннадцати. У  них боевая
раскраска и одежда. Над клюшками произносятся магические заклинания, мячи из
дерева,  отполированного  бивнями  кабанов.  После  каждого  забитого   мяча
отличившаяся команда танцует и поет: "Мои руки намагничены! Мяч приклеился!"
Судья принадлежит одной из команд и сам может играть и кидать жребий.
     Николя забавляла  внезапная неподвижность вокруг стола.  В общем-то сам
не  желая  того,  он оказался в  центре  разговора,  который  перестал  быть
таковым.  После  долгой, бесплодной  борьбы  с  неудачным  днем  он  наконец
расслабился. И начинающийся вечер был для него восходом.
     -- Ты там уже когда-нибудь был?
     -- В том-то и дело, что нет.
     Жозе  спросил,  идет ли речь о  заветной мечте, просто в голову ударило
или он давно уже все это решил и обдумал.
     -- Все  вместе. Пятнадцать тысяч франков за все -- это, считай,  даром.
Сначала самолет  из Парижа в Сидней, потом из Сиднея в Порт-Моресби, столицу
Папуа,   потом  кукурузником   до  Киривины,  главного  острова   Тробрианы.
Потрясающие  пляжи и девственно  чистые  леса. В крикет  играют две деревни.
Живешь у аборигенов. Конечно,  оттуда не будешь звонить каждые пять минут, а
в остальном это просто счастье.
     Его  стали расспрашивать, откуда  эта бредовая  идея, привык  ли  он  к
долгим путешествиям, один ли он туда поедет и т. д. От всех этих вопросов он
почувствовал себя искателем приключений. На самом деле Николя Гредзински был
полной  противоположностью.  Он не смог бы ни найти  на  карте  Найроби,  ни
пережить путешествия в Непал, у него не было ни малейшего желания гонять чаи
на украинской  даче, он заскучал бы в музее современного искусства в Чикаго,
на карнавале в  Рио, на  религиозных  шествиях в  Киото. Дожидаясь приема  у
врача, он  листал, конечно  же,  "Пари  Матч",  а не National Geographic. Но
когда  National Geographic был единственным  доступным журналом,  Гредзински
мог прочесть  статью о нравах  туземного населения и  запомнить оттуда самые
сочные подробности. Мысль  поехать  посмотреть, как папуасы играют в крикет,
казалась ему  настолько соблазнительной,  что  он не  мог найти  причины, по
которой не стоило бы, пока не стало  слишком поздно,  посетить  Тробрианские
острова.

     Сидя  в одиночестве  за столиком  в  кафе  неподалеку от Сент-Женевьев,
Николя  пристально разглядывал  рюмку "Выборовой",  Уже темнело,  вечер  был
теплым,  усталость,  накопившаяся за день, улетучилась. Ему не хотелось идти
домой, и он желал только остановить мгновение, почувствовать его в руках, до
того как оно исчезнет навсегда. Всполох безмятежности, секунды, украденные у
самого себя. Выпив глоток,  он благословил  всех, благодаря кому этот нектар
пролился  ему  в  рот.  Конечно,  без  божественного  вмешательства  тут  не
обошлось: создав человека, Он создал  пьянство.  Или человек создал его сам,
что  еще  больше  забавляло Николя. Однажды кто-то  дистиллировал  пшеничные
зерна в перегонном аппарате, и остальные люди впали в транс. Николя не забыл
ни  водителя грузовика,  который доехал от Варшавы до этой  улочки  в  пятом
округе Парижа, ни официанта, который заблаговременно поставил эту  бутылку в
холодильник,  чтобы она  была еще лучше.  Третья  рюмка принесла ему чувство
настоящего  спокойствия. В "Немро" он ощутил лишь его слабое  предвестие. Он
пил  эту рюмку  удивительно медленно  и сосредоточенно. Этим вечером  у него
было все время мира. И пусть бы этот  мир провалился в тартарары, Николя это
больше не пугало.
     Спокойствие.
     Еще вчера это слово было для  него  под  запретом.  Он едва осмеливался
произнести  его, из страха  прогневить  своих  демонов. Спокойствие античных
философов,  спокойствие до  сильного  удара, спокойствие, которое  смакуют с
закрытыми глазами. Почему жизнь  не такая все время? Если единственный ответ
стоил того, Николя желал его знать.
     Вдруг он  вспомнил то,  что  произошло  накануне.  Как там звали  этого
чудака?  Брен? Блен? С огромной бородищей и глазами хорька. Сегодня утром он
небось тоже проснулся  с тяжелым похмельем, стыдясь глупостей, произнесенных
вчера  вечером.  Хороши же они были  оба,  если  им пришло  в  голову  такое
безумное  пари.  В  таком  состоянии  они  могли  бы  попытаться  влезть  на
Триумфальную арку  или  петь  серенады под окнами  бывшей подружки,  недавно
вышедшей  замуж.  Вместо этого они  размечтались  о  том,  как стать  кем-то
другим.
     Что произойдет за эти три долгих года?
     Несмотря на всю нелепость этого пари,  Николя  не мог делать вид, будто
его вообще не было. Надо бы все отменить, пока не стало слишком поздно.
     -- Он заходил час назад.
     -- Играл в теннис?
     -- Да нет. Мне это все показалось очень странным.
     Отвечая на вопросы Николя, смотритель спортклуба поливал и утрамбовывал
корт, утоптанный четверкой игроков, которые обсуждали свой матч у автомата с
напитками.  Наконец-то стемнело, подул освежающий  ветерок, пара  быстренько
закончила сет, пока еще виден был мяч. А Блен исчез.
     -- Что вам показалось странным?
     -- Он попросил меня закрыть его абонемент в клубе.
     -- В каком смысле?
     --  Он произнес слово "закрыть". Он ведь только что  записался.  Обычно
люди просто больше не  появляются, и все. А он настаивал, чтобы я отдал  ему
формуляр.
     -- И вы закрыли его абонемент?
     --  Я   сделал  это  впервые  в  жизни,  мне  даже  пришлось  позвонить
управляющему.
     -- Наверняка у вас остались его телефон или адрес в компьютере?
     -- У нас не было времени вбить его данные в компьютер,  но даже если бы
они у меня были, я бы их вам не сообщил.
     Николя  извинился и  попросил предупредить Тьери Блена,  если вдруг  он
снова объявится. Гредзински знал, что это бессмысленно. Блен не появится.
     Возвращаясь в центр, он попросил таксиста высадить его на улице Фонтен.
Гредзински  любил водку меньше двадцати четырех  часов, но она была  ему уже
так близка, что необходимо было остаться с  ней  наедине, чтобы осознать это
исчезновение.  Он  задумался,  куда  бы   пойти,  и  направился   в  "Линн",
классический бар, где все обтянуто красной и черной кожей, официанты в белых
ливреях, а деревянная стойка еще величественней той, из вчерашнего бара.
     Говорят,  что  рыбак  рыбака  видит  издалека.  Николя  не  хотел  даже
задумываться  о том,  угадал ли он безумную идею Блена или тот  угадал  его.
Одно  можно сказать определенно: Блен всерьез воспринял каждое произнесенное
вчера слово, как будто эта идея давно его занимала и словно встреча с Николя
позволила ему наконец оформить свою мысль.
     Он заказал рюмку  водки и выпил залпом. С высоты  своего спокойствия он
поплыл  в  эйфорию. Николя высоко  поднял  рюмку, обращаясь  к  Блену, как к
умершему другу: "Дорогой Блен, скорее всего мы никогда больше не встретимся,
но где бы вы ни были, если вы слышите меня, то поймите, что вчерашние пьяные
бредни должны  испариться с рассветом. Никто не становится кем-то другим. Не
принимайте этого  всерьез, вы можете  заблудиться в  дебрях, из которых  нет
возврата. Поверить в это  пари, попытаться  его выиграть -- безумие, которое
несомненно приведет  к  странным, необратимым последствиям. Даже  думать  об
этом --  уже чересчур. Нельзя будить своих демонов, а тем более ставить их в
дурацкое положение, пытаясь найти им замену. Они не дремлют, и наши души для
них -- теплое местечко, они бдят.  И  у нас  хватит наглости указать  им  на
дверь?  Они никогда  нам этого  не простят.  Мы  ничего не можем изменить  в
положении вещей, все записано, выведено, выцарапано, и этого не сотрешь. Мой
мозг не терпит  исправлений,  это не  страница, которую  можно  переписывать
каждое утро. Мое сердце больше не будет биться как мое сердце, оно  не будет
искать нового ритма, оно уже давно  нашло  свою мелодию. Зачем же ее менять,
когда на ее создание ушли годы?"
     Внезапно  ему  захотелось  курить, и  он  попросил  у  официанта  пачку
сигарет.
     -- Мы не продаем сигареты.
     -- А вы не дадите мне закурить?
     -- Я бросил.
     -- Я тоже, но...
     -- Пойду спрошу.
     Николя заметил синюю пачку "Данхилла" у женщины, сидящей рядом с ним за
стойкой  бара. Рискуя  растерять все свои принципы,  он  был  готов  выбрать
настоящие, крепкие сигареты,  какие курил пять лет  назад. Официант протянул
ему "Кравен" без фильтра, он поднес ее к губам, понимая, чем рискует -- если
он выкурит эту  одну-единственную  сигарету, за ней последуют тысячи других,
гораздо хуже.  В  некоторые  утра, когда его одолевал  страх, сигарета могла
иметь  привкус  смерти. Рядом  с  бокалом  соседки  Николя  заметил  "зиппо"
(впервые он видел женщину с бензиновой зажигалкой) и позаимствовал ее. Перед
тем как зажечь сигарету, он  опять  засомневался,  как раз чтобы выпить  еще
рюмку водки.
     А если  он в конце  концов не настолько предсказуем? А вдруг после этой
сигареты он выкурит только  пару-тройку, просто чтобы увеличить удовольствие
от опьянения?  А если  именно он, Николя Гредзински,  победит там,  где  все
остальные потерпели поражение? Переиграет сценарий, написанный давным-давно,
положит на  обе лопатки заядлых курильщиков и раскаявшихся любителей табака.
Некоторое  время  он  смотрел  на  пламя  зажигалки,  потом наконец прикурил
сигарету, набрал полные легкие дыма и шумно выдохнул.
     А там видно будет.
     Была уже половина первого,  а  в баре  прохладно  и  светло  как  днем,
вентилятор пожирал  выдыхаемый им дым, рюмка не оставляла  никаких следов на
деревянной стойке, первая  встреча  завтра  назначена только на десять утра,
поэтому  ничто  не  помешает  ему выпить  последнюю  рюмку. С  каждой  новой
затяжкой  легкие  пары  дорогих  духов  достигали  его   ноздрей.  Николя  с
удивлением  украдкой  понюхал  свои  пальцы,  которые  должны  были  пахнуть
бензином.  Не  спрашивая  разрешения  у  соседки, он  взял  ее  зажигалку  и
пристально осмотрел ее со всех сторон.
     -- Вы что, вместо бензина заправили ее духами?
     --  Miss Dior. Бензин очень вонючий. А  духи  горят так же и к тому  же
дают красивое голубее пламя.
     Ее  глаза тоже  были  голубыми, нужно было только  приглядеться  к  ним
повнимательнее, что он  и сделал. На самом деле ее глаза притягивали к себе,
но  она даже  не кокетничала. Николя захотелось увидеть ее лицо  при дневном
свете,  что-то  подсказывало  ему,  что  этот  стальной взгляд  противоречит
горячей гармонии ее  матовой кожи и каштановых волос. В  обычное время он бы
уже  давно  промямлил  какую-нибудь банальность  и  смущенно  потупился  бы,
захваченный  врасплох, не в силах ответить  на  невинное очарование странной
девушки. Но сегодня вечером он -- сигарета в зубах, полнейшая невозмутимость
--  смотрел  ей  прямо в  глаза, не  пытаясь  нарушить молчание  отточенными
фразами, и наслаждался утекающим мгновением, не стараясь ничего предпринять.
     -- Как вы думаете, с водкой тоже получится? -- спросил он.
     Она улыбнулась. Николя стало любопытно, что она пьет, и он наклонился к
ее стакану:
     -- Что это?
     -- Вино.
     -- Вино, -- удивленно повторил он.
     -- Знаете,  такая красная  терпкая  жидкость, которая меняет  поведение
людей.
     -- Я не знал, что его подают в барах. Надо вам сказать, что я новичок в
этих делах.
     -- В каком смысле?
     -- Вчера вечером я попробовал алкоголь первый раз в жизни.
     -- Шутите?
     -- Вчера состоялась моя первая попойка. Несмотря на невыносимый привкус
искренности, она отказывалась верить.
     -- Клянусь, это правда. Сегодня утром у меня даже было похмелье.
     -- И как вам?
     -- Хотелось чего-нибудь газированного.
     -- И что?
     -- Выпил перье.
     -- Помогло?
     -- Весь день ходил какой-то квелый.
     -- Не стоит говорить это новичку, но самое лучшее средство -- это пиво.
Грустно, но помогает.
     -- Как  же вам повезло, что вы так поздно начали. У вас печень,  как  у
младенца,   желудок,  который  переварит  что  угодно,   сердечно-сосудистая
система, которая еще долго не откажет.  На  вашем  месте  я бы отправилась в
путешествие,  чтобы  перепробовать  все  сивухи  в  мире  --  все  они  дают
совершенно разный эффект, и  никогда  не  знаешь, к  чему что приведет.  Мне
кажется, вы похожи на искателя приключений.
     -- А куда вы посоветуете?
     --  Я пью только  вино.  Немного, но обязательно хорошее.  В этом  баре
отличный погреб, такая редкость для ночных заведений.
     -- Меня зовут Николя Гредзински.
     -- Лорен.
     На ней был тонкий серый свитер, длинная,  до щиколоток, черная юбка, на
правом запястье  -- уйма  браслетов,  черные  кожаные с тканевыми  вставками
туфли. Выступающие  скулы и темные круги под глазами не свидетельствовали об
усталости, но делали лицо более утонченным. Ее слегка золотистая кожа на лбу
и  щеках была чуть темнее.  Кожа итальянки  и славянские черты. Единственное
лицо, которое навсегда отпечаталось на сетчатке Николя.
     -- Чем вы занимаетесь? -- спросил он. И тут все кончилось.
     Мгновения нежданной милости оборвались именно в эту секунду.
     Она  спросила  счет,  вынула  деньги,  положила  в  сумку   сигареты  и
зажигалку.
     -- Я никогда не отвечаю ни на какие личные вопросы.
     Захваченный врасплох Николя не  знал, как вернуть все на круги своя. Он
предложил  выпить по последней, но она сухо отказалась, сгребла сдачу и ушла
не обернувшись.
     Перед  уходом Николя выпил последнюю рюмку водки, чтобы проверить,  так
ли она помогает забыть неудачи, как праздновать победы.

ТЬЕРИ БЛЕН

     Он довольно долго  выбирал  между "Трауром" и "Учетом". Из суеверия  он
отверг  первое, так и не решился на второе, в  результате нацарапал маркером
на картонке "Закрыто по техническим причинам". Приклеивая объявление скотчем
к  стеклянной  двери,  он  задумался,  сколько времени могут  провисеть  эти
"технические причины", пока взволнованные соседи не вызовут полицию.
     -- Он нам очень  нравился, месье комиссар.  Я заподозрила неладное, как
только увидел эту записку, раньше Блен никогда не закрывал свою мастерскую.
     Тьери прямо-таки видел,  как  мадам Комб разыгрывает эту сцену, надеясь
найти  разлагающийся  труп  за листом  плексигласа.  И  запоздалая  героиня,
гордясь своей  проницательностью,  по  такому случаю (о  котором  она  давно
мечтала) перейдет наконец от  автопортретов к натюрмортам. Блен не  доставит
ей такого удовольствия, ему нужно всего несколько часов, чтобы провести свои
изыскания, и он рассчитывал вернуться до вечера. Он выбрал не самый короткий
путь, а тот, который позволял увидеть небо и Сену. Приклеивая записку, Тьери
почувствовал  странное ощущение свободы. Он  только что  совершил  небольшую
революцию,  нарушил установленный порядок вещей. Какой бы безобидной ни была
записка --  это "закрыто по техническим причинам" стало мутным пятном  в его
насквозь прозрачной жизни, секретом, которым он  не мог ни с кем поделиться,
публичной ложью. Не хватало мелочи, чтобы отрезать дорогу назад.
     Тьери  вошел в здание  газеты и  направился  в  справочный  отдел.  Ему
предложили подождать, усадив на продавленный диванчик рядом с автоматом  для
кофе  и  переполненной окурками пепельницей.  Он  заинтригованно  следил  за
мельтешением  людей, которых он скопом принял за  журналистов.  Тьери не мог
постичь  саму идею, что работать не всегда приходится в одиночестве. Если бы
боги  и дьяволы дали ему силы  сконструировать  человека, каким он  хотел бы
стать,  это точно  был бы самый одинокий  человек на свете.  В  тепле своего
уединенного   кабинета,   забаррикадировавшись  в   отчужденности   безумца,
поддерживаемый теми, кто  считает, что все  вокруг всего лишь  иллюзия.  Тот
человек жил  бы инкогнито  среди своих  современников, молясь о  том,  чтобы
обман длился как можно дольше.
     -- Я хотел бы посмотреть все статьи в вашей газете, посвященные частным
детективам.
     Он  произнес   "частным   детективам"   так,  словно  сами  слова  были
виновниками  смуты, провозвестниками хаоса. Они  резонировали с "закрыто  по
техническим   причинам".   Блену  эти  слова   казались   компрометирующими,
восхитительно опасными. Не то  чтобы он шел на поводу У своей паранойи, но в
ней он  видел признак  решительности  и  обещание принять всерьез задуманное
приключение.
     Архивистке, попивающей  кофе, даже  и в  голову  бы не  пришли все  эти
соображения.  Она  поколдовала  над клавиатурой и распечатала все  тексты, в
которых  за последние двенадцать лет  появлялись слова  "частный  детектив".
Меньше  чем  через час  Тьери  Блен,  обложившись  бумагами  и  вооружившись
маркером,  устроился  за  столом городской библиотеки. Здесь он нашел книгу,
которую  цитировал  автор одной  из  статей  --  довольно  занудная  история
профессии,  Блен  пролистал  ее  за  двадцать  минут,  но тут же приводилась
исчерпывающая библиография. К середине дня он уже стал специалистом по этому
вопросу,  его возбуждала мысль о том,  что он  разыскивает сведения о людях,
разыскивающих  сведения.  Разобраться  с  техникой  ему  помогла  студентка,
которую развеселил этот  недотепа  перед экраном компьютера, где фланировали
мириады  сайтов,  более  или  менее   связанных  с  темой.   Его  разыскания
продвигались  быстрее,  чем   предполагалось,  он  собрал  уже  впечатляющее
количество документов, в качестве сопровождения инструкцию по использованию,
ссылки на остальные  статьи, их было даже больше, чем хотелось бы. В книжном
магазине он спросил "Частный детектив сегодня", эта книга считалась наиболее
достойной доверия, когда речь шла о профессии, легендах вокруг нее, реальных
происшествиях, о правовой системе. У  Тьери еще осталось  время вернуться  в
"Синюю  раму",  чтобы  спрятать  бумаги  и  разорвать  записку  "Закрыто  по
техническим причинам". Он был уверен, что никто не заметил его отсутствия.

     Больница находилась  на  границе  затерянного  пригорода,  между  домом
престарелых и наполовину облезлым футбольным полем. Уже темнело, когда Тьери
припарковал  машину  на улочке, идущей  вдоль здания, и  вошел в холл, когда
начали загораться неоновые вывески.
     -- У меня встреча с профессором Кенигом.
     -- Как вас зовут?
     -- Поль Вермерен.
     Ну  вот, он  и сказал. Назначая встречу по телефону, ему  удалось легко
произнести это имя, но очная ставка куда серьезнее.
     -- Подождите, пожалуйста, месье Вермерен. Взволнованный Тьери остался в
одиночестве в зале ожидания. Когда барышня произнесла это имя, сердце у него
забилось  так,  будто  он  пересек  границу  с чемоданом,  полным  стихийных
бедствий,  Поль  Вермерен  родился сегодня,  28  июля  в  19.30,  секретарша
больницы, сама того не зная, приняла роды. С этих пор это день его рождения.
Блен больше не мог дать задний ход. Он сыграл с самим собой ученика дьявола,
не обманув никого, и какая разница, что закон это запрещает.
     Профессор  Кениг пригласил  его  в свой  кабинет,  оказавшийся  обычной
комнатой со столом посередине.
     -- Вы у нас впервые, месье Вермерен, -- произнес врач, глядя на него по
возможности безразлично. -- О чем речь?
     "Мне сорок лет, и я хочу доказать, что бывает жизнь после жизни".
     -- Я хотел бы изменить свою внешность.
     Врач чуть заметно моргнул -- секундное размышление.
     -- Объясните, пожалуйста, свое решение.
     -- Это не так просто... Мне все труднее и труднее выносить свое лицо. Я
хочу его изменить, кажется, это возможно.
     -- Можно исправить мелкие  дефекты, которые вас раздражают, но, похоже,
вы имеете в виду нечто более радикальное.
     -- Только не говорите мне, что я первый прошу вас о чем-то подобном.
     -- Кто вам меня рекомендовал?
     -- Я нашел вас в адресной книге.
     -- В адресной книге...
     Взгляд доктора  утратил  странную неподвижность,  и  его  выражение  не
слишком понравилось Тьери.
     -- Вы  решились доверить  свое лицо врачу, которого нашли  по  адресной
книге?
     Кениг поднялся с кресла и жестом пригласил Тьери к выходу.
     -- Месье Вермерен,  мне неинтересно, почему вы пришли к такому решению.
Имейте  в виду,  что во Франции всего триста пластических хирургов,  имеющих
право делать подобные операции, но делают  их две тысячи пятьсот. Среди  них
вы обязательно кого-нибудь найдете.
     И он решительно захлопнул дверь. На негнущихся ногах,  так, словно  его
усыпил легкий запах эфира, Тьери вернулся к машине. Не зная, как  выкрутился
бы из этой ситуации  Блен, он  был уверен в  одном: первое явление миру Поля
Вермерена было плачевным.
     Несмотря  на постоянные  угрозы  законодателей  раз  и навсегда  решить
вопрос,  пока  кто  угодно  мог  вообразить  себя  частным  детективом,  без
какого-либо диплома или образования, открыть агентство и без помех работать,
или, например, не имея судимости, зарегистрироваться  в  префектуре. Короче,
Блену было достаточно  заменить на вывеске "багетная мастерская" на "частный
детектив",  и все  дела. Большая  часть информации,  почерпнутая  в  прессе,
повторялась,  так  что  можно считать, что  он уже освоил  азы профессии, ее
историю, повседневность, клиентов, цены и даже неприятные неожиданности.
     -- Что это за ксероксы?
     Надин неожиданно зашла  за ним в "Синюю  раму" -- внезапно появилась на
пороге подсобного помещения,  где на полу как раз были разложены все бумаги.
Восемь  дней он  сортировал,  подчеркивал,  классифицировал, вырезал, ставил
галочки и сжигал все,  что  казалось ему  ненужным. Восемь дней  он открывал
новый мир, разрушая свой прежний и свою работу. От всевидящего  ока Надин он
прятал в шкаф свой "Справочник частного детектива",  произведение, очищающее
эту  профессию  от романтических  штампов  и  рассказывающее  о повседневных
трудностях. В то утро он как раз читал интервью частного детектива,  который
говорил о своем  занятии довольно сдержанно  и по делу. Этот человек вызывал
доверие и изобличал многие клише.
     -- Мне прислали  документы  о человеке,  который  изобрел "Кассандру" и
"Карабин".
     -- Чего?
     Надин  уже забыла, о чем  спрашивала, и прохаживалась по  мастерской  в
надежде найти что-нибудь вдохновляющее.
     -- Я встречался с этим  парнем, когда  работал в музее, он тогда только
что  придумал два типа  рам, которые можно прикручивать прямо  к стене. Если
тебе и правда интересно, могу объяснить.
     --  Ты хочешь использовать  эти рамы?  --  спросила она, уставившись на
оригинальную афишу  "Лица со шрамом", для которой Тьери должен был до завтра
сделать раму.
     -- Нет, просто я хочу понять, почему это придумал он, а не я.
     -- Как ты хочешь найти ответ на такой вопрос?
     --  Если  бы  ты   видела   тогда  этого  парня...   Он  казался  таким
посредственным, вечно словно не в своей тарелке, невозможно представить, что
ему в голову пришла такая блестящая идея.
     -- Сводишь меня поужинать?
     С некоторых пор ложь занимала основное место в жизни Блена. Чем дальше,
тем  больше такая ложь становилась реальностью.  Готовые  идеи,  присвоенные
имена, исторические компромиссы --  эти  неправды  прошли проверку временем;
никто больше не собирался их  оспаривать. Может быть, однажды он сам поверит
в  парня  из  музея Орсэ,  который  придумал  знаменитую  раму  "Кассандра",
прикручивающуюся прямо  к стене. Пока что он просто удовлетворил любопытство
Надин.  Тьери  закрыл  мастерскую,  сел  в  машину  и на  автомате порулил в
китайский ресторанчик, от которого она была без ума. Весь вечер он наблюдал,
как  она  улыбается, орудует палочками,  отменяет свои  заказы.  Обычно  она
бывала  не  так разговорчива, он терпеливо слушал  ее подробный отчет о том,
как  прошел день. Их дороги должны были  вскоре разойтись,  он исчезнет  для
мира,  а  мир  этого  даже  не заметит. Но  ни в коем  случае Тьери не хотел
сделать Надин несчастной, заставить  ее переживать его отсутствие, поступить
так,  чтобы его исчезновение стало для нее диктатом,  обречь ее на сомнение,
на  надежду  возвращения, воображать  всевозможные ужасы,  которые никто  не
сможет  опровергнуть.  Та, что  говорила  ему  "Я  тебя  люблю",  не  должна
страдать. Никогда не превратит  он ее  в женщину, которая ждет. Другой скоро
заменит его в сердце Надин и будет заботиться о ней лучше,  чем он. Ему надо
только придумать конец их истории, до того как исчезнуть навсегда.
     Тьери смотрел, как Надин пьет маленькими глотками чай, и вспоминал, как
они уговаривались перед переездом, словно уже  когда-то жили в браке, словно
наизусть знали, что  такое супружеская жизнь  и  как ее  можно продлить.  Не
пытаться изменить друг друга  --  таково было правило номер один. Сегодня он
уже и не  знал, что думать об этом, но ясно одно -- гораздо более заманчивым
для него оказалось измениться самому.
     Позже вечером они занимались  любовью -- без особой страсти, подчиняясь
молчаливому  согласию  уважать  супружеские  правила,  не  употребляя  слово
"эрозия" за неимением лучшего.

     Странное чувство вины. Почти четверть часа Тьери описывал круги  вокруг
телефона-автомата,  набираясь  смелости  позвонить  во  "Всевидящий",  самое
старое  и,  вероятно,  самое  серьезное  детективное агентство.  Попросил  к
телефону  частного детектива  Филиппа Леалера  --  в длинном интервью  Тьери
подкупили  его объяснения и откровенность. Его не было, предложили соединить
с кем-нибудь  другим. Тьери предпочел перезвонить через пару часов. Принимая
во  внимание  статью,  он  явно  был не  единственным желающим поговорить  с
Филиппом  Леалером. Запасшись  терпением,  Тьери  пошел в кафе  читать  свою
библию о современных частных детективах.  К  концу рабочего дня ему  удалось
дозвониться до Леалера.
     -- Я читал в газете ваше интервью.
     -- Вы хотите встретиться?
     -- Да.
     -- Когда вам удобно?
     -- Прямо сейчас.
     -- Через полчаса ко мне должны прийти, так что это невозможно.
     -- Я тут совсем недалеко от вас.
     --  Если  вы  хотите поручить  мне расследование,  то это может  занять
больше времени, чем вам кажется.
     -- Все проще и сложнее одновременно.
     -- Десяти минут хватит?
     Леалер не был по-настоящему удивлен: именно  так поступали все желающие
ознакомиться с его профессией. Для начала он попытался предостеречь Блена от
романтических историй и  фантазий, которые  приклеились  к  подошвам частных
детективов. Он считал свою профессию  одной  из самых строгих,  может  быть,
одной из самых стеснительных, иногда одной из самых тяжелых. Леалер заострил
его  внимание   на  окружающих  шарлатанах,   на  многочисленных  клише,  на
неопределенных побуждениях -- в общем, на всех тех пунктах, что Блен читал и
перечитывал  в собранных вырезках из газет  и журналов. Но впервые он слышал
об этом  из уст человека,  чьей профессией было  следить за людьми на улице,
наблюдать  из  машины  в   обнимку   с  термосом,  фотографировать  парочки,
целующиеся на  террасе кафе. Поглядывая  на  часы, Леалер закончил свою речь
тем,   что   единственный   способ   стать  детективом   --   стажировка   в
соответствующем агентстве.  Его агентство  сейчас  никого  не  берет,  но он
подумает.
     -- Мне сорок лет. Не слишком поздно начать?
     --  По  здравом  размышлении это  скорее  ваш  козырь. Если вы все-таки
пойдете на риск, как ваш покорный слуга, потерять личную жизнь.

     Это был  пустой, больной дом, но все-таки  он еще стоял.  Иветта и Жорж
Блены  поселились  тут практически  сразу  после встречи  и  в конце  концов
выкупили его за  гроши. Здесь они поженились, здесь они выделили детскую для
своего единственного  сына, сюда вернулся  Жорж однажды вечером, жалуясь  на
боль в левом плече. И  на следующий день маленький Тьери увидел  в доме кучу
народу.  А  его мать,  у  которой  обычно был  готов ответ  на любой вопрос,
молчала.
     С тех пор они жили вдвоем, осужденные на этот сарай. Но в конце концов,
это  был домишко в пригороде с парой деревьев, со спокойными  соседями --  а
ведь  столько детей в Жювизи довольствовались пустырем на окраине.  Тот, кто
задумал  и построил  эту  халупу,  даже не помышлял  о  благополучии  людей,
которые  будут в  нем жить.  Пространство было разделено на  три  совершенно
одинаковые  комнаты, на три очень правильных квадрата  -- две очень  больших
спальни  и  посередине  гостиная с кухней, где невозможно было ходить и куда
никто  не собирался приглашать гостей.  Обогревалось это все  мазутом, запах
был одуряющим, Иветте приходилось бегать за ним туда-сюда с канистрой, чтобы
наполнить  котел. Тьери  пользовался  решеткой  -- еще  совсем маленьким  он
научился  жарить попкорн  и каштаны. Полотна красного джута, скрывающие язвы
стен и  вспученного линолеума,  представляли  отличную  площадку для игры  в
шары, гораздо  лучше, чем слишком гладкие плитки. Ванная была холодной и без
всякой  вентиляции.  У  них не  было чердака,  только заброшенный погреб  --
приводить его в  порядок обошлось бы слишком дорого.  Тьери  никогда туда не
спускался, он воображал, что живет над загадочной черной дырой, полной всего
того,  что  рассказывают  о  погребах и  подземельях.  Повзрослев,  он  стал
чувствовать  себя  неуютно  в  стенах своей  комнаты. Он с радостью принимал
приглашения  приятелей,  вечерами  долго  околачивался  в  парке,  обедал  в
школьной  столовой,  совсем  рядом с  домом. Вечерами  он  слушал  музыку  в
наушниках и воображал себя в Америке времен слушаемых дисков. Тьери уехал из
дому  сразу после выпускных  экзаменов,  сняв каморку в парижской мансарде в
Домениле. Можно  было  начинать жить. Он возвращался в дом  номер восемь  по
улице Жан-Перрен  в Жювизи только по  субботам -- навестить  мать. Потом она
уехала доживать и умирать туда,  где  родилась, -- в Ванде.  Всю жизнь, зная
семейные случаи, она боялась этого разрыва аневризмы.
     Блен припарковал машину у  калитки на пустынной тихой  улице, какой  он
всегда ее помнил,  особенно после того, как  исчезли  собаки. Зеленые ставни
были  поедены  ржавчиной,  между плитками пробивался пырей.  Тьери предпочел
подождать на  улице Келлера  -- подрядчика из "Седима", заинтересованного  в
покупке  и  объединении   пяти  мелких   участков  земли,  один  из  которых
принадлежал Тьери. Агент был очень любезен, готов на любые притворства, лишь
бы купить  участок. Тьери  держал его в неведении до последнего  момента.  В
конце  концов, он  не был  последним звеном  в  этой  цепочке,  была еще эта
парочка голубков.  Юные  влюбленные  вбили себе в  голову  идею "счастья  по
старинке", главным для  них было иметь "свой дом". С уже полученным кредитом
они  могли себе  позволить лишь  небольшой домик, который  бы  рос  по  мере
появления детей  и свободного  времени. Они дерзали,  и им  хотелось помочь.
Несмотря на это,  Тьери  предпочитал заключить договор  с  "Седимом",  чтобы
обтяпать  дельце с  Келлером и, чуть снизив цену, получить наличные, которые
понадобятся ему в ближайшее время.  Кроме того, он не  мог  допустить, чтобы
эти юнцы обосновались здесь, как когда-то его родители. Нужно бьшо во что бы
то  ни стало дать  им возможность построить свой дом в другом месте, чистом,
новом, далеком  от плохих  вибраций, от  прошлого, которое проникает  сквозь
стены. Этот дом  никогда не станет "их  домом", как он не был домом Иветты и
Жоржа. И последний момент, может, самый жестокий -- Тьери хотел увидеть, как
дом рухнет. Тот,  кем он станет, никогда не найдет себе места в  жизни, если
этот дом останется стоять, хотя бы даже просто в его памяти.
     В общем, этим прохладным октябрьским утром он прибыл сюда на спектакль.
В  восемь приехал  пунктуальный  бульдозер  и  повалил дом  с  одного  раза.
Зачарованный  Тьери  смотрел,   как  упали   потрескавшиеся   от   влажности
перегородки, как  треснул сруб, как  разлетелась черепица, словно  карточный
домик,  как  красные  стены  его  комнаты  смешались  с  эмалью  ванны,  как
засаленная кухня  разверзлась к  небу,  как  комната родителей стала  просто
кусками  штукатурки  и  стеновыми  блоками  --  кусочки  мозаики  его  жизни
перемешались и рассыпались в прах. Раковина, до  которой он дотянулся, встав
на  стул,  перевернувшись, упала  на зеленый линолеум, помнивший его  первые
шаги.  Ковер, повешенный отцом  в  гостиной,  был завален остатками ступенек
крыльца,  на  которое  они  все  втроем  выходили  подышать  душными летними
вечерами. Под  полотнами джута, которые  отслаивались, словно  мертвая кожа,
снова появились  обои  в  крупные  цветы,  а вместе  с  ними  фотографии  из
семейного  альбома  --  Тьери  в  люльке.  Челюсти  бульдозера  загребали  и
перемалывали его детство до полного исчезновения.
     Мотор наконец  замолчал. Тьери  прошелся  по развалинам  с единственной
целью -- потоптать обломки, после чего навсегда покинул это место.

     Леалер объявился раньше, чем  ожидалось, и оставил на автоответчике имя
-- Пьер-Алан Родье.
     -- Нам  приходилось работать  вместе.  Он решил  отойти от  дел  и ищет
стажера, чтобы скрасить  одиночество.  Он не будет платить  вам,  но  научит
всему, что  нужно знать  в  нашей профессии.  Я  не рекомендовал вас ему, но
предупредил, что вы позвоните.
     Не веря своим  ушам, Тьери отдался на  волю  волн  и  стал ждать, когда
что-нибудь его остановит. Он договорился о встрече на неделе.
     Агентство Пьера-Алана Родье примыкало к его квартире в довольно дорогом
районе  в   восьмом   округе.  Старый  ковер,  письменный  стол,  компьютер,
энциклопедии, за дверью навалены  документы, в рамке  -- тарифы, в другой --
портрет Видока. В свои  пятьдесят восемь лет Родье оказался эдаким невысоким
человечком, скорее  худым, с  пожелтевшими от табака волосами, седыми усами,
усталыми  глазами, но  хитроватой  усмешкой. Блен  играл  в  открытую  -- он
багетчик, хочет сменить профессию, его тянет стать частным детективом. Родье
поступил так же  -- терпение уже не то, что раньше, ему нужен компаньон, ему
хотелось бы передать  свой опыт,  до того как откланяться.  Кандидат  должен
быть готов работать  днем и ночью и по выходным. Он не дал Блену опомниться,
чтобы обговорить условия.
     -- Когда вы можете начать?
     -- Довольно скоро.
     -- Завтра в семь?
     -- ?..
     -- Улица Ренн, дом семьдесят. Это будет ваша первая слежка.
     -- Что?
     -- Это единственный способ научиться.

НИКОЛЯ ГРЕДЗИНСКИ

     Так,  значит,  это  алкоголизм?  Ему  всегда  говорили,  что  у  пьяниц
множество проблем со  здоровьем: сосуды, органы, кожа  источены и окислились
-- жертвы медленного разложения, все тело источает резкий болезненный запах,
и  все это ведет  прямиком к  жалкому концу, когда над  могилой  несчастного
произносят  приговор: "Он пил". Но для  Николя все это  не  шло ни  в  какое
сравнение с настоящей драмой  алкоголика  -- унынием,  проникающим до  самой
глубины души, с того момента как он открыл глаза, угрызениями совести за то,
что накануне он наконец был счастлив. В конце  концов, это  единственное, за
что  стоит  платить  слишком дорого. Людям,  постоянно  охваченным тревогой,
следовало  бы запретить алкоголь, они слишком легкие жертвы -- они настолько
слабы, что верят -- всего  на один вечер, -- что  имеют право на свою порцию
счастья.
     Ничто не помогало: ни обжигающий душ с сильной струей  в лицо, ни кофе,
ни  газировка,  ни  аспирин,  ни  святой  дух, ни  клятвы  никогда больше не
притрагиваться  к спиртному. Николя обещал  себе, что он ни за  что снова не
будет переживать  муки бесконечного похмелья. Проходя мимо кафе, он вспомнил
о совете, которому лучше не следовать.
     -- Стакан пива, пожалуйста.
     Он сказал это машинально, не отдавая себе отчета  в сутолоке кафетерия,
над  которым витал аромат кофе. Потом  передумал и попросил  банку Heineken,
которую  предусмотрительно сунул в портфель.  Едва  переступив порог  своего
кабинета,  он приложил ко  лбу  холодный  жестяной цилиндр. Горячий  душ  не
помог,  но теперь он мог бы  поклясться, что  тиски слегка ослабли. Он жадно
выпил пиво, словно холодную воду после спортзала.
     Секундой позже Николя вышел из ступора и поверил в чудо.
     -- Николя, у тебя есть свободная минутка?
     В проеме двери возник Мерго  из бухгалтерии -- держась за ручку  двери,
он с удивлением взирал на коллегу, поглощающего пиво огромными глотками.
     -- Постучать не мог? Ты  что, никогда не видел,  как человек пиво пьет?
Можешь не смотреть на часы, сейчас ровно девять тридцать утра.
     Обескураженный  Мерго закрыл дверь. Не  испытывая ни малейших угрызений
совести,  Николя   допил  последние  капли,  прислушиваясь  к   тому,  какое
впечатление  произведет  пиво  на его  депрессию, и ничто  в  мире не  могло
помешать этому чувству  освобождения. Он удобно устроился в кресле, в тепле,
полуприкрыв веки, на полдороге между двумя мирами.
     Все,  что он  помнил, -- это разговор с девушкой в баре. Если бы он все
не  испортил, возможно,  он  проснулся бы рядом с ней  сегодня утром. И весь
день  бы  прошел  под знаком  этого  нежного  воспоминания, пропитанного  ее
духами. Никогда  еще  судьба не давала ему  пережить подобные мгновения. Все
женщины, которых он знал, были  частью окружающей  среды и оказывались в его
объятиях  в   силу  тех  или  иных  причин:  встречи,  которые  должны  были
состояться, -- иногда запланированные, другие не то чтобы очень неожиданные,
женщины, находившиеся  там  же, где и он, и дававшие  ему  об  этом знать. В
общем,  Николя был не  из той  породы мужчин,  что заходят в бар  пропустить
стаканчик,  а выходят оттуда под  руку с  очаровательной девушкой.  Вчера он
упустил  свой единственный шанс  стать именно  таким  человеком,  которым он
всегда восхищался.
     Чем вы занимаетесь?
     Почему  вчерашняя  девушка так взбеленилась от этого невинного вопроса?
Николя вроде был не настолько пьян, чтобы опустить все штампы, которыми люди
считают себя обязанными обмениваться  в подобных случаях, но этот вопрос был
самым  что  ни на  есть  обычным. Он даже  не  очень хотел  знать,  чем  она
занимается, у него была к ней масса других, более важных вопросов.
     Чем вы занимаетесь?
     Головная  боль  идет отсюда. Угрызения совести от того,  что он не смог
помешать себе быть  тем,  кем  он  был всю  жизнь, сожаление, что он  не тот
человек, что  заходит  выпить, а выходит из  бара под руку  с очаровательной
девушкой. Он чуть было  не стал таким  мужчиной, у него  уже  появились  эти
жесты, это  лукавство, чувство времени, и уже практически заговорил на языке
этого  человека. Он попытался убедить самого себя: заговорить  с женщиной  в
баре -- это все равно что отправиться куда-то в тумане, хроника объявленного
кораблекрушения,  постыдное пробуждение. В эту  секунду  сидящая перед тобой
женщина -- не единственное существо в мире, а единственный человек, которого
бы ты хотел видеть на другом конце света. Мгновение ужаса.
     "В  конце концов,  что я об этом знаю?" -- с полным правом  спросил  он
себя, потому что с ним-то этого никогда не случалось.
     Пиво  оказалось  гораздо  эффективнее всего  остального,  у Николя было
странное  ощущение,  что  его мозги  вернулись в  нормальное  состояние.  Он
понемногу вылезал из своей оболочки изнеможения, день мог начинаться.
     -- Алло, это Мюриэль. Вы не знаете, где месье Бардан, ему звонят?
     -- Он должен вернуться сегодня.
     -- Мне так неудобно, этот человек звонил уже несколько раз.
     В ту минуту, когда  он меньше  всего ожидал этого, Николя  почувствовал
приближение легкой эйфории. Внезапно захотелось подшутить.
     -- Кто это?
     -- Месье Веро, из Vila pharmaceutique.
     -- Переключите его на меня.
     -- Но... он же спрашивает месье Бардана...
     -- Я  как  раз занимаюсь  их  документами  и не хочу в последнюю минуту
сесть в лужу, только потому что его нет на месте.
     Фармацевтическая Vila в связи со слиянием с фирмой Scott  обратилась ко
многим агентствам, в том числе и  к  "Парена", для создания  нового  имиджа,
включая новые имя и логотип. Бардан зарядил дизайнеров, не объяснив им четко
задания, побуждая их импровизировать.
     --  Месье  Верно? Я Николя  Гредзински, заместитель  Алена  Бардана.  Я
просмотрел   вашу   документацию,   и,   насколько  понимаю,  вы  недовольны
графическими изображениями, предложенными нашим художественным отделом.
     Ему  было абсолютно  наплевать  на  место  шефа, он  просто хотел найти
ошибку.  Больше  чем  когда-либо  Бардан казался ему  бестолочью,  способной
проворонить очередной контракт.
     -- Вы в курсе дела?
     -- Да, и мне кажется, что вы не правы.
     -- ?..
     --  Проблема  в  том, что  вы  хотите  красиво,  а  мы  предлагаем  вам
эффективно. Логотип,  который  мы  для  вас сделали,  не  "красивенький", но
послужит вам еще лет сто точно.
     -- Если  я правильно  понимаю, вы только  что  сказали, что  у меня нет
никакого вкуса.
     -- Нет,  я бы даже сказал, что у вас его в избытке. Если  вы потребуете
"красоты"  от  наших конкурентов,  они вам это  сделают. Да что там, они вам
соорудят что угодно, лишь бы сохранить клиента.
     -- ?..
     -- Если честно, вам нравится оформление Pepsi?  Зато миллиарды долларов
в год. Реклама кофе Mariotti чудесна, Рафаэль все-таки -- так они разорились
в прошлом  году. Я могу вам сказать, потому что это наши клиенты. Они хотели
Возрождения, они его получили.
     --  Я бы с  вами согласился по  поводу  цвета, мне  самому  не  слишком
нравится  этот ядовито-зеленый оттенок, слишком очевидный, слишком  много  в
нем  разочарования. Мне  видится  что-то более  динамичное, алый,  например.
Можно поменять шрифт на более классический, сдержанный. А название вам какое
предложили?
     -- Dexyl.
     --  Ужасно. Все эти искусственные, взаимозаменяемые,  псевдосовременные
названия совершенно неинтересны.  Вам  стоит воспользоваться слиянием, чтобы
слить  заодно  и  имена,  почему  бы  вам  не  назваться,  например,  просто
Vila-Scott. На упаковке аспирина у меня бы, например, такое название вызвало
доверие.
     --  Вы  отдаете  себе  отчет,  что   критикуете  сейчас   работу  своих
креативщиков?
     -- Хотите, чтобы мы сделали последнюю попытку?
     -- Послушайте... я...
     -- Я пришлю вам по факсу еще до обеда.
     -- Ну разве что посмотреть...
     -- Перезвоните мне, как только посмотрите?
     -- Обязательно. Извините, я не запомнил вашего имени.
     -- Николя Гредзински.
     Положив трубку, он расхохотался.  Он только что  испортил  отношения  с
дизайнером,  Бардан  захочет снять  с него  скальп, только  за  то,  что  он
поговорил с клиентом и изменил проект без его санкции. Продвижение Николя по
служебной лестнице замедлится лет на двадцать.
     К его глубокому удивлению, ему было на это наплевать.

     Котлета  с картошкой. Николя решил  позволить  себе графинчик  красного
вина. Шесть лет он работал на "Парена", но никогда не брал  вина в столовой.
Он поставил графинчик на  поднос и в задумчивости  остановился у сыров. Взял
кусочек  бри,  понимая, что этого  никто  не заметит,  но зато  все  обратят
внимание на вино. Сесиль нашла столик на  пятерых. Не успев  сесть на место,
Николя отметил косой взгляд Натали.
     -- Что это ты пьешь?
     -- Вино.
     -- Вино?..
     --  Вино.  Такая  красная  терпкая  жидкость,  которая меняет поведение
людей.
     -- Ты пьешь вино? -- перехватил инициативу Юго.
     -- А я и не знала, что ты пьешь вино, -- заявила Сесиль.
     С   застывшей  улыбкой  Николя  пришлось  вынести   начало  нездорового
интереса.
     --  Я не "пью вино", просто привношу разнообразие в повседневную жизнь.
А запивать сыр водой, согласитесь, как-то грустно в любое время дня.
     -- Думаю, не слишком вкусно, -- заметила Сесиль, принюхиваясь.
     -- Что, бри?
     -- Вино.
     --  А я  от вина в обед засыпаю, -- сообщил Жозе. -- И оставшуюся часть
дня я уже ни на что не гожусь.
     -- А я  бы с  удовольствием выпил, если бы не боялся,  что у меня будет
красная рожа и пахнуть, как от матроса.
     Николя  не ожидал такого  взрыва эмоций. Что бы  они  сказали, если  бы
видели вчера вечером, как  он пил водку, а напротив него  сидела женщина его
мечты  с бокалом  выдержанного  божоле  и  "зиппо",  заправленной Miss Dior.
Николя внезапно почувствовал, что между  ним и остальной частью стола прошла
трещина,  пока  не  слишком  заметная,  но  вполне  реальная.  Его крошечный
островок отделился от континента и  начал медленно дрейфовать в одиночестве.
Первый раз в жизни  на него смотрели как  на человека, который  пьет.  И  не
последний, подсказывала интуиция.
     Николя не  пошел с  коллегами в кафе, запаху кофе он предпочитал  более
пикантный  аромат  Cote-du-Rhone. "Я  пью только вино". Лорен произнесла это
невероятно  естественно,  с  той смесью серьезности  и удовольствия, которое
казалось выстраданным. В отличие от Жозе, Николя решил, что теперь-то он как
раз  может наконец взяться  за  работу. Даже больше:  от избытка  энергии  с
напылением оптимизма ему хотелось  поприветствовать  всех, с  кем он работал
все эти годы, не особенно вникая в детали. Но не хватило времени.
     -- Вас срочно вызывает месье Бардан, -- сообщила Мюриэль.
     -- Он наконец вернулся?
     Николя направился  к кабинету шефа, чтобы покончить  со всем этим раз и
навсегда. То, что должно было случиться, случилось, но как-то грустно -- ему
придется пережить  среднего качества взбучку, ведь Бардан никогда не блистал
талантами в  области командования,  не  умел  отдавать  приказы,  не  владел
искусством утонченных угроз.  Диалог ему тоже был не нужен, он ограничивался
тем, что пропускал мимо ушей все, что мог сказать Николя в  свое оправдание.
Единственным сюрпризом оказался приговор.
     -- Ваша ошибка слишком серьезна,  чтобы я мог  ее покрывать, поэтому вы
пойдете со  мной на совещание к директору. Я  уже говорил об этом с Броатье.
Все зависит от него.
     Никогда еще Николя не доводилось присутствовать на совещании с участием
одного  из  пяти директоров "Группы", даже с  главой его сектора, Кристианом
Броатье. Авторитет  Бардана  среди  художников  слегка пошатнулся, и  вот он
решил устроить показательное выступление.
     -- Встретимся через пятнадцать минут на девятом этаже.
     Разбитый  Гредзински  направился  к  двери. Бардан  дождался,  пока  он
повернется спиной, чтобы нанести последний удар:
     -- Гредзински... Вы пьете?
     Николя не нашелся, что  ответить,  молча вышел из кабинета, спустился в
"Немро" и заказал водки. Самое время выяснить, может ли он на нее положиться
в  трудную  минуту. Бардан  придумал новый метод  наказания.  Случай  Николя
теперь  станет  прецедентом  --  профессиональная ошибка,  стоившая  миллион
франков, именно таков бюджет контракта Vila. Он  не стал  смаковать или даже
пить свою  рюмку водки  -- опрокинул  ее  одним махом. Он  уже видел,  как с
завтрашнего дня будет стоять перед стойкой в дешевом кафе после  целого  дня
пробежек  по  всему  городу  в  поисках работы,  чтения  объявлений,  улыбок
начальникам  отделов кадров и выслушивания  их вежливых отказов. А потом час
аперитива будет наступать  все  раньше  и  раньше,  пока наконец  Николя  не
поймет,  что идеальное время для выпивки -- сразу после пробуждения. А он на
это способен, сегодня утром убедился.
     Его встретила  секретарша и проводила  подождать в небольшую  приемную,
где  уже болталось несколько сотрудников. Николя  был не  в лучшей форме,  а
потому, не соблюдая субординации, плюхнулся  на кушетку,  все равно  это уже
ничего не  изменит  в приговоре:  он  не  получит лицензии,  к тому  же  ему
придется заплатить изрядный штраф. Для главаря  Бардана все люди делятся  на
две четкие категории,  и  Гредзински  относится  ко второй.  Но шеф  не знал
правила,  которое хорошо усвоил  вечный подчиненный Николя: спесивые однажды
станут рабами.  Другими словами --  чем больше ходишь по головам слабых, тем
больше придется лизать ноги сильных мира сего.
     Броатье поздоровался  со  всеми изящным  кивком, что  позволило  ему не
пожимать столько  рук,  и  предложил  им  пройти  в  зал  заседаний.  Николя
направился в дальний угол, как плохой ученик, каким он, собственно, и был, и
обнаружил, что комната странно пуста -- ни блокнотов, ни бутылок с водой, ни
маркеров, ни проектора,  только  огромный круглый стол из розового мрамора и
такой  же  пустой  камин. В череде всех этих строгих дорогих костюмов нельзя
было не заметить  знаменитую Алису, прекрасную  мавританку  лет  пятидесяти,
помощницу  и практически  правую руку патрона.  Никто даже не намекал на то,
что они  любовники,  что  показывало истинное  влияние  этой дамы.  Один  из
заместителей  Броатера  взял  слово,  но  Николя  не  слушал: в  отличие  от
остальных  ему  не надо было понимать, о чем  идет речь, ни думать об  этом,
предвидеть  или вникать  в  решения  собрания. Как лентяя, который обычно не
слушает объяснений учителя, Николя просили дождаться своей очереди  получить
линейкой по рукам, перед тем как выйти из зала.
     --  Krieg поручит нам  делать их  передачу только  при условии, что  мы
сможем организовать им поддержку в министерстве. В то же время мы знаем, что
Дьелефис из  Crosne & Henaut в прекрасных отношениях с главой кабинета, но я
также слышал краем уха, что его позиции в Crosne все слабее.
     Николя почувствовал, что ему  становится  все  жарче. Он наконец понял,
что имеют  в виду, когда о пьяницах говорят, что  у  них "двоится в глазах",
что это  за дар двойного видения. Его глаза проникали за внешние оболочки, а
обостренные  чувства не  упускали ничего  из  тех сцен, что  разворачивались
перед  ним.  За  всеми  этими  иерархиями, должностями,  ролями,  правилами,
языками,  намеками он оказался  среди  мужчин  и  женщин, маленьких существ,
которые,  как и  он, барахтались в этой  жизни и  чаще всего, ценой огромных
усилий, находили в  ней свое место. В приступе внезапного благодушия все они
показались  Николя трогательными, немного наивными,  суетящимися существами,
которые вот-вот собьются с пути, -- детьми.
     -- Скоро нам очень понадобится человек типа Кезанна.
     -- Ему только что предъявили обвинение.
     Наверняка под  этими рубашками Paul Smith, под костюмами  от  Lagerfeld
бились живые сердца. Этих  людей, вопреки их воле втянутых в водоворот, сама
мысль о соревновании скорее пугала,  нежели подстегивала.  Справа от Броатье
сидел высокий человек с крестьянским лицом, у которого так и хотелось купить
молока и яиц;  чтобы отдавать приказы, ему приходилось входить в роль. Рядом
с Николя  сидела  круглолицая блондинка -- исполнительный  директор;  многие
говорили о ней как об убийце, но за последние несколько минут  Николя увидел
в ней другое. Он представлял, как она молится Богу, а потом, когда судьба на
нее  ополчилась, полностью  отдается  на Его волю,  -- духовная  жизнь порой
вступает в противоречие с карьерными соображениями.
     -- Вот увидите, они нам устроят то же, что и British Airways.
     И  тут  проснулся сотрудник,  которого взяли на  работу  за  прекрасное
знание японского языка и связи  в Токио --  он читал Кавабату  в  оригинале,
смотрел  фильмы  Озу  без  субтитров  и  мог  бы научить  остальных  навыкам
дзен-буддизма.
     -- Месье Мейер, что вы думаете о документации Lancero?
     "Ты должен быть тем, кого зовут Люгань, тебе  поручают создавать имиджи
целых  стран,  которым  нужно поправить свои  дела  перед  лицом Запада.  Ты
единственный,  кто берет  этот  странный томатный суп  в автомате,  выдающем
напитки.  Хотя,  впрочем,  не единственный,  есть  еще  Лоран, который чинит
ксероксы. Кто  знает, может,  между вами есть  еще что-то  общее,  может, вы
станете  лучшими  друзьями,  не разлей вода  и  будете семьями выбираться по
выходным на шашлыки. Все возможно, и ничто не известно заранее".
     -- Как обстоят дела у Vila? -- произнес Броатье. Все взгляды обратились
к  Николя, и неожиданная тишина вывела его из задумчивости. Броатье произнес
"дела" слегка насмешливо, чтобы  снять напряжение  --  на его вкус, ситуация
становилась слишком  драматичной. Бардан  бросился в  бой,  Николя отрешенно
слушал,  как  он  разыгрывает  свой спектакль. По  венам  текла водка, и  он
спокойно  созерцал окружающих.  Он смотрел на них не как на вояк, какими они
хотели  казаться,  --  офицеры  на  театре  военных  действий,  подвергающие
опасности  свою  жизнь.  Он  не  смотрел   на  них  как  на  людей,  которые
выплескивают свою природную агрессию на  работе. Он не смотрел на них как на
стратегов, готовых  дать отпор  современным врагам, гораздо более  коварным,
чем прежние,  потому что  они  наступают  втихаря. Он смотрел  на них как на
детей, играющих в любимую детскую игру -- в войнушку.
     -- Я могу сделать так, будто этого  факса  не было, -- заключил Бардан.
-- Я исправляю ошибку во второй раз, но он будет последним.
     Он благопристойно  не  стал  указывать пальцем,  но все служащие  снова
повернулись к Николя, ожидая, что этот  несчастный наконец публично покается
в своевольничанье. Он сказал первое, что пришло ему в голову:
     -- Если это уже второй раз, когда вы исправляете ошибку,  месье Бардан,
то он несомненно станет последним.
     Последовавшему молчанию не обучали в экономических институтах. Это было
"око за око", произнесенное мелкой  сошкой. Проклятие  обреченного с  высоты
эшафота.  Если  мгновением раньше Николя мог  выйти  из  передряги, публично
покаявшись, то на этот раз шеф потребует его головы на блюде.
     Самый молодой из участников  скромно поднял руку, чтобы взять слово, --
недавно принятый на работу по настоянию Броатье художественный директор.
     --  Как  раз  перед  нашей  встречей   я  разговаривал  с  коммерческим
директором Vila, похоже, идея алого цвета им понравилась.
     Николя  больше  не  слушал, обрадовавшись, что  говорит  кто-то другой.
Броатье передали новый макет проекта.
     --  С этим  шрифтом  он  сразу  становится...  неожиданным  и внушающим
доверие одновременно.
     Сидящие за столом казались абсолютно согласными с этим определением  --
"неожиданным и внушающим доверие одновременно".
     -- Вероятно, -- добавил он, -- нам следует доверить это дело месье...
     -- Гредзински, -- подсказала Алиса.
     Николя кивнул,  и  это стало  сигналом к окончанию совещания.  Он вышел
первым, во что бы  то ни стало стараясь не встречаться глазами с Барданом. В
лифте  он подумал о миллионах солдат, лежащих в земле, с тех пор как человек
изобрел войну. За всю историю  человечества  только горстка людей  пошла  на
фронт,  остальные  всю  жизнь  ждали, когда  что-нибудь  произойдет.  Николя
поклялся себе, что никогда больше не будет одним из них.

     -- Женщина, которая сидела вчера рядом со мной, вот здесь, вино пила, в
одиночестве.
     Бармен "Линна",  задумавшись, замер с  шейкером  в руке. Николя  быстро
надоели разглагольствования Маркеши за аперитивом, и он первым покинул клуб,
направившись на улицу  Фонтен, все еще  переживая по  поводу своей вчерашней
неловкости.
     -- Она вон за тем столиком, в глубине зала, справа. Присутствие Лорен в
ночном  баре два вечера  подряд  больше говорило о ее  образе жизни, чем все
вопросы  на личные темы, которых  она так упорно избегала.  Он  залпом выпил
рюмку водки, не распробовав ее, не дав небу и вкусовым сосочкам насладиться.
Беспокойные люди никогда  не  научатся смаковать. Молекула этилового спирта,
или  этанола, или СН3 СН2 ОН, едва успела войти в  его жизнь. Он обращался с
ней, как  с игрушкой, которой  надо  наиграться, пока не сломалась.  На  дне
стакана он наконец нашел то, что искал, -- жидкую, прозрачную смелость.
     --  Мне не важно, кто вы, просто хочу выпить  с вами. Ее светлые  глаза
уже приняли  предложение, но сама Лорен помариновала  его еще минуту, прежде
чем предложить присесть. Он дал себе  слово выражаться предельно ясно, чтобы
избежать вчерашних недоразумений.
     -- Проснулись с трудом?
     -- Я последовал вашему совету -- выпил  пива, а  потом все пошло как по
маслу. У меня странное ощущение, что я прожил целых три дня вместо одного.
     -- Вы всегда верите всему, что слышите в барах?
     --  Я наконец понял то, что  другие  знали всю жизнь: в яде  содержится
лекарство, и наоборот. Самое ужасное -- это мрачные взгляды коллег.
     -- Не  только они вас осудят, не забывайте о друзьях и родственниках, а
главное -- о детях.
     "Не делай поспешных выводов, что у нее есть семья и дети".
     -- Не стоит  на них за  это обижаться, -- добавила она.  -- Те, кто вас
любит, беспокоятся, что вы пьете, а те, кому на вас наплевать, успокоятся.
     -- Успокоятся?
     -- Тем  несчастным, чья жизнь сера и скучна, кому  некого любить, не  о
чем думать, нечего дать окружающим, остается последнее развлечение -- пороки
других. Увидев,  что вы пьете, они успокоятся --  сами они  еще не  пали так
низко.
     Он не сформулировал  это так четко и ясно, но подумал именно так, глядя
на Мерго, который застукал его сегодня утром с банкой пива в руке.
     -- Другой совет, но уж этому следуйте обязательно: что бы вы ни делали,
не выставляйте  это  напоказ.  Не потому,  что  стыдно,  а  просто  чтобы не
доставлять им удовольствия.
     В разговоре с Лорен все казалось возможным,  любая экстравагантность. В
его жизни не  хватало именно такой фантазии, как не  хватало ему живительной
силы, которую он нашел в рюмке водки.
     Случайности  и  маленькие  радости  разговора  -- пустяки  перемежались
серьезным,  одна история  сменяла другую,  и  Николя отдался на  волю  этого
бесшабашного серпантина, не опасаясь больше указателей "личная жизнь". Через
пару  часов  он к  слову  упомянул свою  коллегу  Сесиль, которая  "способна
нарисовать в разрезе метро Шатле со всеми входами и выходами", и возвел ее в
ранг  "гения  промышленных  чертежей". Лорен  уцепилась  за  слово  "гений",
которое, по  ее  мнению,  стоило  использовать  гораздо  аккуратнее. Они оба
начали  вращение  по орбите  вокруг  идеи  гениев, и  разговор  обрел второе
дыхание.
     -- Гении -- это моя страсть. У меня их целая коллекция.
     -- Что вы имеете в виду?
     -- У меня их целый книжный шкаф. Я забочусь о них, охочусь за тем, чего
о них не знаю, иногда нахожу новых, но довольно редко.
     -- А кого вы подразумеваете под столь категоричным словом "гений"?
     -- Это не личное мнение, я руководствуюсь  энциклопедией. Я имею в виду
знаменитостей, не  вызывающих  сомнений, -- Моцарт, Шекспир, Леонардо,  ну и
все остальные вне подозрений,  те, перед которыми мы вынуждены преклоняться.
Я прочла все, что  можно по  этому вопросу, не специальную литературу, а так
-- биографии, науч-поп... я слежу за их развитием, читаю про разные  периоды
их  жизни, собираю  всякие  истории про них, которые  потом  впариваю  своим
знакомым.
     -- И давно вы этим занимаетесь?
     -- Начала, когда мне было лет четырнадцать -- шестнадцать. А  так как я
ни творец, ни ученый,  то  не боюсь отбрасываемой ими тени. К тому  же  меня
интригует  раннее  развитие,  талант, доведенный до  крайности,  возможность
бесконечной работы.  Каждый из  них  --  это  реванш  общей лени,  всемирной
снисходительности. Это  заслоны для  самодовольства  и  презрения  к другим.
Каждый из  них подвигает  меня  посмотреть на себя  со стороны, понять  свои
пределы и принять их.
     Николя слушал ее, скрестив руки на груди и уставившись в одну точку. Он
восхищался ее способностью говорить о себе и  ничего не  рассказать  о своей
жизни (все, что он узнал  походя, -- у нее есть книжный шкаф и знакомые), но
говорить при этом сердцем, рассказывать о том, что ее волнует.
     --  Лорен,  я плачу за ваш  следующий  бокал,  если вы  расскажете  мне
какую-нибудь из жемчужин своей коллекции.
     -- Какой вы  смешной, -- развеселилась  она.  -- Это может занять много
времени.
     Николя заказал еще водки и бокал белого сансерра:
     -- У меня вся ночь впереди.
     Они уже  счастливо избежали многих подводных камней,  но это  мгновение
было  самым приятным -- каждый чувствовал,  что в  эту минуту собеседник  не
желает оказаться в другом месте.
     --  Выбирайте сами из моей коллекции, у меня нет предпочтений. Шекспир?
Бетховен? Паскаль? Микеланджело?
     У него была вся ночь, но и ее не хватит.

ТЬЕРИ БЛЕН

     Надин беспокоилась по поводу  бессонницы  Тьери. Он рассказывал невесть
что, и это  невесть что звучало гораздо правдоподобнее, чем истина. А истина
была настолько безумна, так непросто было признаться в этом, она походила на
плохую  шутку  или  сонный  бред,  рассеивающийся  с  первыми лучами солнца:
"Завтра утром я встречаюсь с Родье, чтобы начать слежку".
     Чего? Слежку? Все  эти слежки существуют только в грошовых  детективных
романах,  дешевых американских  фильмах  да  в  фантазиях параноиков,  но  в
реальной жизни?.. Часам к четырем утра Блен спустился на землю, в свой мирок
ремесленника,  который  живет там, где  за  людьми  не следят  на  улице.  А
существовал  ли в реальности тот, другой мир? Обращались  ли ко всяким Родье
мужчины  и женщины,  чтобы узнать секреты  других  мужчин и других женщин? В
окружении Тьери не было никого, кто хоть раз обращался бы к услугам частного
детектива, ни разу  ни один  из его знакомых не  упомянул не только  что  он
обращался  в  агентство,  но  и  его  друг,  друг  его  друга...  В 4.20  он
почувствовал   себя  жертвой  фарса,  причем  заблуждался   он   один.   "Не
беспокойтесь,  я  там буду",  --  сказал  ему  Родье. Это была одна из самых
тревожных фраз, которые Тьери слышал за всю свою жизнь.  Он прижался к спине
Надин, слегка  коснулся  губами ее затылка, положил  руки ей  на бедра... и,
однако  никто, никакая пара  в мире,  не  были дальше друг от друга, чем эти
двое. Надин простила бы его, если бы он проиграл все их сэкономленные деньги
в  покер,  переспал  бы  с  ее  лучшей  подругой,  публично  высмеял  бы  ее
фотографии, но как простить то, что он исключил ее из своей жизни,  из своей
мечты, которая становилась реальностью?
     -- Ты встаешь?.. Уже?
     -- Чем ворочаться без сна, лучше схожу в мастерскую, у  меня  там  куча
работы накопилась.
     -- Поцелуй меня.
     Они  поцеловались неожиданно  нежно. За эти несколько секунд он чуть не
лег обратно к ней и не забыл все это безумие.

     Метро в семь утра. Тишина, позевывание, полузакрытые глаза. Солнце едва
показалось, когда он  вышел на  станции "Сен-Жермен".  Он  приехал на десять
минут  раньше.  Родье  был уже  тут,  сидел  в  своем  синем "фольксвагене",
припаркованном  напротив  дома номер 70 по  улице Ренн.  Блен протиснулся на
пассажирское место, они молча обменялись  рукопожатием.  Внутри было  чисто,
впереди -- аккуратно, на заднем сиденье громоздились журналы и начатые пачки
печенья. Родье был  одет так же, как  накануне  --  бежевые  брюки и  черная
кожаная   куртка.  Его   улыбка  была  как  у  священника  --  сдержанная  и
успокаивающая.
     -- Перед семидесятым домом нет кафе. Придется сидеть  в машине, пока он
не выйдет.
     -- Кто?
     Родье  достал  из потертого  кожаного портфеля  ксерокс фотографии,  на
которой парень лет двадцати улыбался в объектив на фоне моря.
     -- Это самая последняя фотография, которая нашлась у его родителей. Его
зовут  Тома,  он  живет тут  в  мансарде. Не  ходит  на лекции  и не  подает
признаков жизни. Его родители убеждены,  что  он вступил в секту или  что он
гомосексуалист,  кажется, для них это практически одно и  то же... Они хотят
знать, куда он ходит, как проводит время.
     -- Уверены, что он там, наверху?
     --   Нет.  Официально   наблюдение   начинается  в  семь   тридцать   и
заканчивается в десять, если четко установлено,  что он провел ночь в другом
месте. И с согласия отца мы начинаем все снова на следующий день. Никогда не
забывайте оговорить часы с клиентом, чтобы он не терял  зря  деньги, а вы --
свое  время.  Если же мы  увидим, как он  выходит, мы следуем  за  ним, если
придется -- весь день  и, может  быть,  часть ночи. Я беру триста франков за
час слежки.
     Тьери побоялся  вынуть  блокнот,  чтобы не сойти  за слишком  усердного
стажера, который только  и  думает  о том,  как бы  набрать побольше баллов.
Родье достал кляссер с дисками.
     -- Я предпочитаю классическую музыку, это помогает. Сейчас больше всего
подойдет Вивальди.
     Наконец рассвело. Пара старичков вывела на прогулку собаку, в некоторых
окнах подняли железные ставни, фонари погасли, и свет вдруг стал из красного
голубым.  Блен  посмотрел на себя в зеркало заднего  вида,  оттуда  на  него
глядел  заговорщик,  голова  втянута  в плечи.  С тех  пор как он сел  в эту
машину,  он смотрел на всех людей по-другому, все они что-то скрывали, взять
хотя бы эту  даму, которая катила  перед собой тележку  задолго  до открытия
магазинов. Остался ли мир тем же, что и десять минут назад?
     -- Как следить за кем-то?
     -- Это довольно просто и одновременно очень сложно, и как во всем, учат
только  практика и  долгий  опыт. Первые  несколько  раз, когда я следил  за
кем-то, я ужасно боялся, что меня обнаружат, мне казалось,  что  я  похож на
вора  или полицейского. Потом  ощущение  остроты притупилось,  я  выхожу  на
работу спустя рукава, и в этом есть свое преимущество -- я ни на кого больше
не похож.  Я стал невидимым или, скорее,  прозрачным, человек улицы,  некто,
сливающийся  со  стенами.  Я никто.  Иногда  человек,  за  которым я следил,
заходил в кафе, и  я заказывал  пиво у стойки прямо  бок  о бок с ним,  а он
ничего не  замечал. Меня забывают, потому что я сам забываю, что я  делаю  в
этот  момент.   Чтобы  добиться   этой   отвлеченности,  надо  искупаться  в
адреналине,  облиться потом, загубить  тысячу дел,  упустить  сотни людей  в
метро и  потратить кучу времени, терпеливо дожидаясь в неправильном месте  в
неудачное время.
     --  В  том,  что  я читал  обо всем  этом,  довольно  часто упоминается
интуиция.
     -- Зависит от того, что вы понимаете под словом "интуиция". Могу только
сказать, что  если я  долго буду  следить за  женщиной, в  какой-то момент я
смогу только по походке определить, что она идет на свидание с любовником.
     Блен  с  некоторым  облегчением  вцепился  за  этот  пример  и  засыпал
детектива  вопросами об интуиции, предвосхищении событий,  всем том, что его
так увлекало, но Родье прервал его тираду:
     -- Я  тут недалеко приметил фаст-фуд, кофе, должно быть, омерзительный,
но мне хочется чего-нибудь горячего. Вам что-нибудь взять?
     -- Вы что, хотите меня тут одного оставить? Давайте лучше я схожу.
     -- Мне надо немного размять ноги, к тому же это всего пара минут.
     -- А если он как раз выйдет?!
     -- Импровизируйте.
     Родье хлопнул дверцей и завернул за угол. Вот сволочь! Теперь все ясно,
ему нужен был козел отпущения, чтобы позабавиться напоследок. Подонок Родье!
     Блен впервые в жизни сидел в засаде.
     Как и следовало ожидать, дверь дома номер семьдесят открылась.
     На пороге  появился  консьерж,  огляделся по  сторонам.  Блен сполз  на
сиденье,  постаравшись принять независимый вид. Консьерж забрал ящики из-под
мусора. Появился Родье с пластиковыми стаканчиками.
     -- Вот ваш кофе, сливки и сахар отдельно.
     -- Больше никогда так не делайте!
     -- Мы вообще  не  уверены, что он там,  -- ответил Родье, вглядываясь в
верхние  окна  здания.  --  Окна его комнаты выходят на  улицу,  но они  все
темные, посмотрите сами.
     Тьери, стараясь  не расплескать кофе, уткнулся носом в ветровое стекло,
пристально вглядываясь вверх. Он не  увидел ничего примечательного,  но само
действие доставило ему удовольствие.
     -- Я ограничил себя  тремя чашками кофе в день, -- сообщил Родье.  -- У
меня с  собой в багажнике всегда есть бутылка воды -- пью много. Если будете
делать  так же,  не забывайте убедиться,  что  где-нибудь рядом есть туалет.
Может, это и глупо, но запомните.
     -- Если он выйдет, будем следить вместе?
     -- Почему нет? Шик! Два филера по цене одного.
     -- Хватит  шутить,  лучше объясните  мне, что мы будем делать,  если он
появится.
     --  Не  стоит нервничать  перед  таким  делом.  Слушайте,  если это вас
успокоит, мы сейчас ему позвоним.
     -- ?..
     Родье вытащил мобильник, набрал номер  и  стал  ждать, помешивая  кофе.
Блен напряженно прислушивался.
     -- Автоответчик.
     --  Он наверняка бы  поднял трубку, если  бы был дома,  --  предположил
Тьери.
     --  Если  он в  депрессии, как  боятся  его  родители,  он мог  принять
анксиолитики или снотворное среди ночи.
     -- В таком случае  он весь день может  провести в постели, ни на что не
реагируя.
     --  Возможно. В таком случае мы заканчиваем  в  десять, как условились.
Так что у нас есть время насладиться Шубертом.
     Становилось  все светлее. У Блена была  куча вопросов, но он  предпочел
подождать  --  бессмысленно  откладывать  про  запас  тяжелые материалы  без
реального применения, а это время  молчаливого ожидания уже  само по  себе о
многом   говорило.   Но   скоро   дурные  предчувствия  сменились   неуемным
любопытством, и  Тьери  уже не терпелось  увидеть выходящего из  дома юношу.
Блен только-только потерял дистанцию по отношению к происходящему, его место
было  не  где-то  в  других, более подходящих  краях, а именно здесь, в этой
машине,  в  ожидании  человека, которого  он не  знал,  рядом  с  человеком,
которого  он не знал.  Все это казалось  ему все менее  и  менее  странным и
становилось реальностью.
     -- Тьери, у вас есть с собой билетики на метро?
     Родье посоветовал ему  купить их на будущее и воспользовался предлогом,
чтобы  прочесть  лекцию  по поводу транспорта.  Половина всех  его  слежек в
Париже происходила в метро. Скутер хорош, чтобы следить за машиной в центре,
но  в  пустынном  пригороде  или  в провинции  его  легко  засечь,  так  что
автомобиль необходим. Тьери был слишком сосредоточен на том, чтобы запомнить
урок,  поэтому  не  заметил,  что взгляд  Родье внезапно сфокусировался.  Он
отрывисто спросил:
     -- Это он?
     -- Кто? Где?
     Секунда невнимания -- и Тьери не  услышал  характерного щелчка двери. А
парень уже шел по улице.
     -- Так это он или нет? -- настаивал Родье, словно перекладывая на Тьери
обязанность принимать решение.
     Тьери  в панике схватил фото.  Родье  уже выскочил  из машины и ждал на
улице. Со  спины это мог быть и он: цвет волос, стрижка, фигура. Сумка через
плечо, шарф  вокруг шеи, будто сейчас  зима, джинсы, мокасины,  все в  стиле
парня с фотографии.
     -- Это он! -- решил Тьери, будто выносил приговор.
     -- Интуиции надо доверять. Пошли.
     Растерянный  Тьери  тупо  смотрел,  как   Родье  припустил  за  парнем,
удаляющимся по улице Ренн, и бросился за ними почти бегом.
     -- И что мне теперь делать? -- задыхаясь, спросил он Родье.
     --  Идите  по  той же  стороне, а  я перейду  на  другую.  Постарайтесь
держаться позади меня.
     Тьери  повиновался, не имея  ни  малейшего  представления  о том, какую
дистанцию соблюдать и как себя вести. Родье вышагивал как беспечный  турист,
интересующийся  архитектурой, Блен же выверял  каждый шаг,  жался  к стенам,
съежился и блуждал взглядом, не останавливаясь ни на  чем. Он тщетно пытался
встретиться  глазами с Родье, потом  вперился в парня,  который  уже свернул
налево, на бульвар Сен-Жермен. Пока Тьери шел за ним, его одолевали странные
мысли:  он  представил  себе  юношу,  живущего   в  постоянном  конфликте  с
родителями, мать в слезах, отца, орущего: "Ты  мне больше не сын!" Он увидел
его мертвецки пьяным, ночью, заявляющим всему миру: "Моя жизнь  -- что хочу,
то и делаю!" Самым невероятным было для Блена ощущение, что он ясно читает в
душе  человека,  которого преследует  через весь  Париж,  даже  ни  разу  не
взглянув ему в лицо.  Ему хватило  всего лишь походки, странное  постоянство
его траектории выдавало сбитого с  толку ребенка, потерявшего все ориентиры.
За  два часа до того Тьери и не подозревал о его существовании, еще меньше о
его проблемах.  С  тех пор он знал о  Тома  больше, чем,  видимо,  сам Тома.
Который, воспользовавшись последними  секундами светофора,  быстро перебежал
бульвар  Сен-Жермен.  Машины  преградили  путь  двум сообщникам,  оказавшись
рядом, они растерянно смотрели, как их жертва сворачивает на улицу Сен-Пер.
     -- Такое  впечатление, что он идет на медицинский факультет, -- заметил
Родье.  --  Хотя  его родители  сказали мне, что он  учится  в экономическом
институте в пригороде...
     Тьери, всерьез  принявший  свою роль, ничего  не ответил, но  огромными
скачками  нагнал Тома, притормозив  шагов за пятнадцать до  него. Родье  был
прав, этот парень направляется прямиком к огромным железным кованы м воротам
медицинского факультета. В конце концов, сейчас время начала занятий, а Тома
со своим  рюкзачком  за  плечами  очень  похож  на будущего  доктора.  Тьери
вынужден  был  признать:   то,  что   он  квалифицировал   как  депрессивную
заторможенность, может быть всего  лишь полной погруженностью  в предстоящий
зачет по  травматологии. Он оставил беспочвенные  догадки  по  поводу  жизни
Тома,  сосредоточился на слежке, попытался сократить дистанцию, но  у входа,
куда устремился поток студентов на  двадцать лет  моложе  его,  вынужден был
замедлить шаг. На кого они с Родье будут похожи в этой сутолоке? На людей со
странностями? На старых извращенцев? Не на приличных людей во всяком случае.
Впрочем,  они  ими и не  были. Тома направился  к автомату с  кофе и  бросил
монетку. Отлично, передышка была необходима.
     -- Ну так это  он или нет? --  снова спросил Родье. Это не мог  быть не
он...
     Если только...
     Тьери  уже не  знал,  который из  его  сценариев  был  правильным.  Они
пристроились  за  столом,  где две студентки сравнивали  свои программы,  не
обращая на них  ни малейшего внимания. Родье снова посмотрел на  фотографию,
Блен  тоже, и хотя  молодой человек был прямо у  них  под  носом,  они  не в
состоянии были  определить,  он это или  нет.  Родье нервно сжимал  кулаки и
отстукивал такт ногой. Тома или не Тома? Будущий менеджер, замученный своими
родителями, или будущий  врач,  преодолевающий  все  препятствия  на пути  к
клятве  Гиппократа?  Юноша выкинул пустой  стаканчик и направился в  сторону
аудиторий. Тьери впервые видел, как покраснел Родье.
     --  Тьери, забудьте то, что я сейчас  сделаю,  -- попросил он, стараясь
сохранять спокойствие.
     Он обернулся к центру и заорал:
     -- ТООООМАААА!
     Стены  завибрировали,  крик Родье отозвался эхом,  с десяток  студентов
оглянулись на них. Но не тот парень -- он спокойно исчез  из их поля зрения,
вероятно, направившись в аудиторию.
     -- Ну, теперь у нас совесть чиста, -- облегченно вздохнул Родье.
     Родье хотел снова  наведаться на  улицу Ренн, чтобы посмотреть, что там
происходит, и попросил Тьери из соображений безопасности подождать внизу. Но
велел ему постоянно  набирать номер Тома, чтобы определить нужную комнату по
телефонному звонку.  Тьери  несколько раз  позвонил, Родье вернулся довольно
быстро, перекинулся парой слов с консьержем и сел в машину.
     -- Он  точно не  был здесь  этой  ночью, бесполезно терять время, лучше
вернемся в агентство.
     -- Извините, мне действительно показалось, что это именно он.
     --  Это не ваша вина, я сомневался, а  вы были уверены.  Зато теперь вы
поняли, насколько можно доверять интуиции.
     По  дороге  в  агентство  они  болтали  о  пустяках,  и  Блена  немного
отпустило.  Что-то  произошло,  невероятное событие, которое он мог  назвать
своей первой слежкой, даже  несмотря  на то  что она закончилась пшиком.  Он
чувствовал  себя так,  будто потерял невинность и был готов к  тысяче  новых
свершений. Первый  шаг сделан, и он  поинтересовался, что  говорить клиенту,
если ничего не произошло, как сегодня утром.
     --  В  таких  случаях  надо  составить  отчет,  засчитать  три  часа  и
договориться о следующем дне расследования. Тома подождет до выходных.
     В самой большой комнате агентства Блен уселся  в кресло  для клиентов и
наблюдал, как Родье прослушивает сообщения на  автоответчике и просматривает
факсы, одновременно заваривая кофе.
     -- Вот  это  я  люблю  -- спокойненько заниматься составлением планов у
себя в кабинете. А как я ненавидел это занятие  двадцать лет  назад! Сегодня
из меня  вышел  бы  прекрасный  бюрократ,  который  только и думает,  как бы
поскорее сбежать с работы домой.
     -- Вы всегда знаете накануне, что будете делать завтра?
     -- Более или менее. Если дело Тома откладывается, я запланировал набить
отчет и после обеда заняться другим делом. Мужик жалуется, что платит  своей
бывшей жене сногсшибательные суммы, но подозревает, что она уже  давно нашла
полулегальную работу. Если мне удается доказать, что она работает, он сможет
раз и  навсегда  избавиться от этих алиментов, которые, кажется,  его сильно
напрягают. Но, честно говоря, я до сих пор сомневаюсь.
     -- Почему?
     -- У меня ощущение, что этот парень не говорит мне и половины того, что
мне было бы полезно знать. Но все равно стоит пойти взглянуть.
     -- А мне пока что делать?
     -- Я  вам покажу, как составляются отчеты, вы  можете порыться в старых
документах, пока я печатаю.
     Его  симпатия к Родье росла  с каждой  минутой. Он  разговаривал слегка
манерно, что придавало  ему вид  волка в овечьей шкуре. Тьери не мог взять в
толк,  как  Родье  умудряется  сохранять  спокойствие  перед   возбужденными
клиентами.  Как  можно постоянно  вникать в чужие проблемы, не скатываясь  в
депрессию или цинизм,  и при  этом  сохранять  благодушное  настроение? Пока
Родье разговаривал по телефону, Блен прохаживался по комнате, смотрел в окно
-- во  дворике  играли голосистые дети.  Ему пришло в голову, что  стоило бы
позвонить,  прослушать  автоответчик  в мастерской,  но  у  него  еще  много
времени.  Бессонница  практически  забыта,  и  что-то подсказывало ему,  что
сегодня вечером она ему не грозит, настолько он будет измотан.
     -- Изменения в программе, -- объявил  Родье,  кладя  трубку. --  У  нас
появилось небольшое дельце. Поедем на машине.
     И,  не добавив  ни  слова, схватил  куртку, поигрывая ключом от входной
двери.  Если  энтузиазма  у   него  и  поубавилось,  то   рефлексы  пока  не
притупились.  Спускаясь  за ним по лестнице,  Блен пытался представить себе,
как начинал Родье.
     -- Эта  женщина звонила мне в воскресенье. Она живет в Рамбуйе с мужем,
коммивояжером,  он  уже полгода как на пенсии.  Ее  беспокоит, что он делает
каждую неделю по полдня в Париже. Он только что вышел из дому, направляясь в
пенсионный фонд, и вернется только вечером.
     -- Что мы делаем?
     -- Едем туда и ждем, это в двух шагах отсюда.  Меньше чем через  десять
минут они были на месте --  улица Берн в  седьмом округе.  Родье притормозил
перед зданием в поисках места для парковки.
     -- У  нас  куча  времени.  Эти  пенсионеры обычно берегут  свои  старые
развалюхи и никогда не паркуются вторым рядом.
     -- А если он не приедет?
     -- Тогда  сомнения его жены  подтвердятся. И  надо будет  договориться,
чтобы начать слежку от их дома.
     Родье припарковался метрах в десяти  от входа в  пенсионный фонд, снова
началась  игра  в  терпение, но  на  этот раз  на  солнце,  в  самый  разгар
обеденного  перерыва.  И хотя их  присутствие  здесь  казалось  Блену  менее
подозрительным, чем утром, он не мог  не думать, на кого похожи двое мужчин,
сидящих в припаркованной машине. Только один ответ приходил ему в голову: на
детективов за работой.
     --  Если я  буду  примерным,  внимательным учеником,  как  вы  думаете,
сколько времени мне понадобится, чтобы я смог работать самостоятельно?
     --  Ну,  как  сказать...  Все  зависит  от  вашей  впечатлительности  и
способности противостоять стрессу.
     -- Понятия не имею...
     --  Ну,  скажем,  за год  вы  получите  от  шестидесяти  до  семидесяти
процентов знаний  о том,  что надо  знать  в этой профессии.  Чтобы  достичь
девяноста, потребуется  гораздо больше времени.  Мне, например, понадобилось
пять лет.
     Никогда  еще Блен не задавал такого расплывчатого  вопроса и не получал
такого четкого  ответа. Ему трудно  было представить себе,  что всего  через
какой-то год он будет стоять на собственных  ногах,  однако  же  уверенность
росла  --  он чувствовал  себя прилежным  учеником, и  если  он должен будет
изменить свои планы,  единственное,  что  не  ослабеет, так это  сумасшедшее
желание учиться.
     -- В каком-то смысле  вам  повезло, что  вы наткнулись  на меня.  Самые
опытные из моих коллег очень любят напустить таинственности и  не любят ни с
кем возиться. Если вы готовы играть  в эту игру, я  ничего от вас не скрою и
вы научитесь быстрее, чем кто-либо другой. Речь идет не о таланте или шестом
чувстве (в конце концов, ни один из нас не  родился с даром узнавать секреты
незнакомых   людей),  тут,  как  в  любом  другом   деле,  достаточно   быть
внимательным и заинтересованным.  Я не  спрашиваю,  есть  ли  у  вас  личный
интерес, меня это не касается.
     Изящно  дал  понять,  что  и сам  не  собирается  отвечать  на подобные
вопросы.
     -- Может, по сандвичу? -- предложил Родье.
     -- Вы не можете так поступить  со мной дважды за день.  Я сам пойду все
куплю.
     -- Мне что-нибудь с ветчиной и пиво.
     Тьери воспользовался моментом, чтобы  позвонить  Надин, если  вдруг она
его  искала, как оно и было. Он отговорился тем, что мотался по поставщикам,
и просил не ждать  его к ужину. Перед тем как повесить  трубку, он не мог не
сказать  ей: "Люблю", хотя простого "Целую"  было бы достаточно. Перспектива
бросить   ее  --   точнее,  заставить   ее  бросить   его  --   делала   его
сентиментальным.
     -- Дожили! Нигде больше не делают  нормальных сандвичей, и это в городе
с  несколькими миллионами  жителей! Вам не  кажется, что  хлеб с  тефлоновой
сковородки,  завернутый в целлофан,  с  размокшей  ветчиной -- это  гадость.
Знаете, Тьери,  все  эти мелочи  побуждают  меня уехать  жить  в  деревню. Я
слишком стар  для слежки, я слишком стар, чтобы  жрать неизвестно что, и что
еще хуже, я слишком стар, чтобы возмущаться тем, что раньше было лучше.
     Тьери жевал со скептическим видом:
     --  Только не пытайтесь меня убедить,  что эта работа вам  так обрыдла,
что вы больше  ничего не чувствуете, даже легкой дрожи возбуждения время  от
времени?
     Родье  ответил  не  сразу.  Он хотел  помочь стажеру найти  собственные
ориентиры, не выдавая сразу всех своих секретов.
     --  Дрожь, возбуждение, восторг -- об этих эмоциях лучше забыть. Всегда
приятно получить подтверждение того, что ты не ошибся, что  интуиция быстрее
привела  тебя   к  результату.  Но  за  три  минуты  удовлетворения  сколько
неприятностей, сколько приходится париться в машине!
     Эта  скука,  которую  Родье так любил  демонстрировать,  казалась Блену
невероятной.  Если  эрозия  распространяется  на  любой   вид   человеческой
деятельности, то сколько расследований надо провести, чтобы это приелось?
     Неожиданно внимание Тьери привлекла машина с номерными знаками Рамбуйе.
     -- А не на "датсуне" ли ездит наш пенсионер?
     -- Очко в вашу пользу.
     Словно  для   того,  чтобы   опровергнуть  построения   Родье,  мужчина
припарковался прямо на выезде,  ровно напротив входа  в  пенсионный фонд,  и
хлопнул дверцей, не закрыв машину на ключ.
     -- Нервишки, -- заметил Родье.
     -- Это у него пропуск инвалида на ветровом стекле?
     -- Наверное, он думает,  что с ним его везде пустят. Но это не помешает
нам доесть сандвичи.
     Может,  и  не  помешает,   но  лениво  болтать  стало  уже  невозможно.
Рефлекторным жестом Блен быстро закрыл  окно. Брюно  Лемаррек приехал именно
туда, где они его  поджидали, все  это  было не случайно.  Не могло  же  ему
прийти  в  голову, что двое, жующие сандвичи  в  машине, дожидаются, пока он
выйдет из своего пенсионного фонда?
     -- После  нашего  утреннего  провала я  просто счастлив его видеть,  --
произнес Родье.
     Блен  чувствовал смущение просто потому, что находился  в этой  машине,
втайне надеясь, что Брюно Лемарреку есть что скрывать.
     -- Чем он торговал?
     -- Баллонами с горячей водой.
     У  них  еще осталось время  выгрести  все крошки,  выкинуть  обертки  в
помойку,  пожалеть,  что  нет  кофе, и тут Брюно Лемаррек  вышел  и уселся в
машину.
     -- За приятелем-то  на машине сложно ехать, а если к тому же без ведома
водителя... -- пробурчал Блен.
     --  На машине  самые противные  пять первых  и  пять  последних  минут.
Остальное время я стараюсь пропустить между ним и мной третью машину. Если у
него нет паранойи, он не видит ничего, кроме светофоров.
     Лемаррек выехал на  широкую улицу и так ехал добрый километр. Родье дал
красной  "тойоте" вклиниться  между ними  и смотрел, как сквозь экран.  Блен
смотрел куда угодно, только не на "датсун", будто боялся встретиться глазами
с преследуемым в зеркале заднего вида. У Родье это вызвало усмешку. "Тойота"
свернула вправо, и машина Лемаррека снова оказалась в прицеле.
     -- Пока что он едет в сторону Рамбуйе.
     -- А если он вернется домой, что мы будем делать?
     -- Поедем за ним. Может, он завел  зазнобу поближе  к дому, такое часто
случается. Знаете этот знаменитый случай -- "измена мужа на общей стене"?
     -- ?
     -- Еще не так давно измена жены признавалась  за таковую в любом месте,
а  измена  мужа  --  только если  совершена в  супружеском доме.  Одно  дело
составило  прецедент --  мужик не  нашел ничего  лучше, как перепихнуться  с
соседкой прямо на стене, разделяющей их сады.  Вопрос заключался в том, была
ли совершена измена или нет.
     Родье умолк, резко затормозил, увидев, что "датсун" останавливается  на
светофоре,  и  перестроился  за  грузовичком  на  второй  полосе  метрах   в
пятидесяти.
     -- Даже  если он ничего не подозревает  и что бы  ни случилось,  лучше,
чтобы он поменьше нас  видел. Пусть это войдет  у вас в привычку. Если,  как
сегодня, машин мало, то незачем садиться ему на хвост, ищите лучше  укромные
уголки, чтобы его переждать.
     Светофор переключился, Родье снова перестроился за "датсуном", сохраняя
дистанцию  метров  в  пятьдесят,  и  как ни  в чем не  бывало закончил  свой
рассказ:
     -- К счастью, мужа признали виновным.
     -- К счастью для равноправия полов?
     -- Нет, для таких, как я, к ним валом повалили клиенты.
     Блен, все еще под гипнозом зеркала  заднего  вида "датсуна", улыбнулся,
чтобы доставить удовольствие Родье.
     --  Когда  преследуете  машину,  постарайтесь  попасть в  мертвую зону,
где-то на три четверти, если возможно. Если вы знаете, куда он направляется,
есть смысл его обогнать.
     "Датсун"  выехал  на  набережную  Сены   по   направлению  к  восточным
пригородам.
     --  Пока он все еще едет в сторону  дома,  -- отметил Родье. -- Если он
свернет на улицу Мирабо, значит,  он ищет выезд на окружную,  и на некоторое
время мы  сможем  расслабиться.  Хотя  он сказал жене,  что вернется  только
поздно вечером...
     Боясь отвлечь сосредоточенного Родье,  Блен не раскрывал рта, даже  для
того  чтобы  произнести   банальность.  Его  юркая,  незаметная   машина  не
привлекала внимания. Лемаррек включил поворотник и свернул на мост Гарильяно
в противоположную сторону от окружной.
     -- Это становится интересным. --  Родье оставался спокойным, но казался
заинтригованным.
     Блен представил себе, как Лемаррек колесит по дорогам Франции в машине,
под завязку набитой каталогами баллонов  с горячей  водой. Комнаты в дешевых
мотелях, еда в забегаловках на заправках, вечно  спешащие  клиенты,  усталые
коллеги  и  иногда  женщины  среднего  возраста,  скучающие в  углу  бара  в
двухзвездочном  отеле. Естественно, на пенсии ему всего этого не  хватает, а
жена, которая всегда была домоседкой, не в состоянии понять. В конце концов,
он не так стар, он еще может нравиться.
     -- А  если он едет к друзьям просадить свою пенсию в  покер? -- спросил
Тьери.
     -- Почему нет? Мне лично все равно. Меня наняли  узнать, что он делает,
и я представлю отчет о том, что он делает.
     "Датсун"   свернул   в  лабиринт  узеньких   улочек   спального  района
пятнадцатого округа, о том, чтобы ехать за ним  на  три четверти, не  было и
речи. Родье отпустил его на сотню метров с риском потерять на повороте.
     --  Если он транжирит деньги из семейного бюджета или если  у него есть
любовница, его жена может ссылаться на вашу информацию в суде?
     -- Теоретически нет. Но представьте себе судью, у которого это двадцать
восьмой развод за день: он хочет есть, он хочет спать, ему надо позвонить. И
если  адвокат  истца  подсунет  ему фотку,  где  муж целует взасос  какую-то
женщину, это может стать решающим аргументом.
     "Датсун"  неожиданно остановился, Лемарреку  повезло, он нашел отличное
место для парковки.
     --  Черт, черт,  черт,  черт,  черт!  -- выругался Родье.  Он  забыл  о
присутствии Тьери  и действовал,  как  будто был  один. Выскочил из  машины,
которую оставил поперек  выезда  из  гаража, не  теряя  Лемаррека  из  виду,
метнулся   к  багажнику,  достал  оттуда  фотоаппарат  с   уже  привинченным
телеобъективом, спрятался за джипом,  чтобы щелкнуть  человека, который,  не
подозревая ни о чем, шел своей дорогой.
     -- Зачем фотографировать его одного на улице?
     -- Доказательство того, что в 13.10 он был на улице Франсуа-Коппе, и  я
тоже по тому же случаю.  Вы никогда  не слышали  об "обязательстве, объектом
которого является деятельность"?
     Лемаррек  свернул за угол,  и  Родье бросился  вдогонку, оставив своего
стажера в  одиночестве. Блен с бьющимся сердцем сунул фотоаппарат  обратно в
багажник и побежал за ними. Он увидел, как Лемаррек набрал код  и скрылся за
дверью, которую Родье  в последнюю секунду успел ухватить, исчезнув в здании
мгновением позже.
     Тьери отер пот и отдышался. На секунду закрыл глаза и глубоко вздохнул,
давая возможность рассеяться остаткам адреналина.  Он на всю жизнь  запомнит
эту минуту, заряд, полученный на всю оставшуюся жизнь. Как долго после этого
он сможет делать деревянные рамы,  если одна минута была насыщенней, чем вся
его  жизнь за  последние пять лет? У него было ощущение  выполненного долга,
чувство, что он превзошел  сам себя, хотя он оставался всего лишь зрителем и
испугался,  как  не привыкший  хулиганить мальчишка.  Его  ли вина,  что  он
испытал невиданную  горячку, преследуя несчастного, который  может делать со
своей  пенсией  все,  что  ему заблагорассудится? Все  это  бессмысленно.  И
неожиданно. Родье наконец вернулся с блокнотом в руке и направился к машине.
     -- Возвращаемся.
     Не  в  силах  скрыть  нетерпение,  Тьери  умолял  его  рассказать,  что
произошло.
     -- Он поднялся на  третий  этаж, я шел за ним по лестнице и остановился
чуть ниже. Он позвонил в правую дверь на площадке, ему открыли.
     -- Дальше!
     -- А  дальше  я  только  слышал.  Молодой  женский  голос  с  восточным
акцентом. Мадемуазель Май Тран, третий этаж направо.
     -- Вероятно, любовница.
     -- Никаких  сомнений. Она  встретила его словами: "Зайчик,  я  прождала
тебя  вчера  весь  день!"  Только  любовница  может  открыть дверь  с  таким
энтузиазмом.
     Родье сел в машину. Возбужденный Тьери хлопнул дверцей -- новое занятие
пришлось ему по душе. Он никогда еще настолько не был собой.
     -- Не думайте,  что так часто случается. Обычно  мне нужно два-три дня,
чтобы  добиться  такого  результата. И самое  невероятное  во всем этом, что
мадам Лемаррек узнает все всего за шесть сотен!

     Надин спала в той же позе, как когда Тьери уходил. Так же доверчиво. Он
присел на край постели.
     -- Ты спишь?..
     -- Конечно,  я сплю, -- пробормотала она, улыбаясь. Она положила голову
ему на колени. С его стороны это было трусостью, но Блен не мог удержаться и
не сказать ей немедленно, пока она еще в полусне.
     -- Я собираюсь взять годичный отпуск. -- Что?
     -- Если я не сделаю этого сейчас, то  только через двадцать  лет, а это
совсем не одно и то же.
     Она молчала, удивленная и обеспокоенная.
     -- Ты уверен? Как ты собираешься это сделать?..
     --  Я отдам  мастерскую  в  управление, Брижит  объяснит  мне, как  это
делается.
     Тьери  уже говорил  с Брижит  на этот  счет, и  ей эта идея  показалась
нелепой. Ей придется отказаться от тесной дружбы с Тьери,  которая так много
для нее значила.
     -- Я  нашел молодого  человека,  который хочет  освоить эту  профессию.
Брижит все рассчитала, у меня есть сбережения, так что не беспокойся.
     -- Да я не волнуюсь, но все это так...
     -- Спи-спи, поговорим об этом завтра.
     Она перевернулась на другой бок и перестала об этом думать, отдавшись в
объятия Морфея.
     Блену стало интересно, спит  ли сейчас Лемаррек рядом  со своей  женой,
грезя о таинственной Азии.
     И  что чувствует  юный Тома,  страх  или радость,  от  того,  что  ночь
проходит.
     Родье, который  ждал его назавтра в восемь, счел  нужным  предупредить,
что день, вероятно, будет тяжелым.

НИКОЛЯ ГРЕДЗИНСКИ

     Если бы он только с ней переспал...
     От  прошлой  ночи у него не  осталось  ничего,  только волны  слов,  от
которых в голове до сих пор штормило. Пьянство производит много шума, может,
еще немного ярости, но редко оставляет память.  Больше, чем разочарование от
того, что ему не удалось даже обнять Лорен, была  досада на  себя за то, что
он  предложил  ей провести  вместе остаток ночи. Молекула  этилового  спирта
воздействовала  напрямую на  его  чувство  смешного,  и за  несколько  минут
крепость,  возводимая им  столько  лет  из  кирпичиков  детских  унижений  и
юношеских  промахов, пошла трещинами. Он строил  по  старинке,  вооружившись
терпением, благодаря женщинам и -- главное -- против них.  Его сознание было
отточено  на  любую  глупость,  что  наверняка  лишило  его многих  приятных
мгновений, но  и защитило от  известных поражений. И  все рассыпалось  вмиг,
из-за неловкой фразы,  обозначившей направление в  сторону постели. Напрасно
он  убеждал  себя, что  отказ  Лорен  был  всего лишь, "возможно", обещающим
другие встречи, на самом деле он, как юный идиот, попался в древнюю  как мир
ловушку.  "Как  ужасно молодеть таким образом".  Это была  его первая мысль,
когда прозвенел будильник,  то  есть  через два часа после  того, как он, не
раздеваясь, рухнул в постель. Один. Почему никто не вышвырнул его из бара?
     Он  думал, что закон  защитит его -- знаменитое  запрещение  пьянства в
общественных  местах, так ведь нет, никто  не мешал  ему выпивать,  болтать,
снова пить, пока на рассвете у него достало сил только  на то, чтобы поднять
руку, подзывая такси,  с  трудом  произнести  свой адрес,  нажать  кнопки на
домофоне,  как  будто он учится считать, и в заключение перевернуть торшер у
входа -- господи,  что он делает  тут, на пороге  спальни!  Из всего урагана
слов,  которые  до сих  пор кружились  у  него  в  голове, выделялось  одно,
короткое, которое навсегда останется в  памяти: Лорен сказала "нет". Изящное
"нет", которое тем не менее означало именно  "нет", просто  "нет", и все. Он
задумался о том, не отшатнулась ли она, когда в пылу разговора он наклонился
к ней, чтобы сказать что-то на  ухо. Если между  ними и  пробежала искра, он
загубил все атакой в  лоб, единственным достоинством которой было то, что не
приходилось  размениваться  на намеки  и  недомолвки. Что  может быть  более
трогательного, чем надравшийся мужик, предлагающий красавице переспать?  Тот
же мужик на следующее утро.
     На ощупь  отыскивая рубашку,  он едва  не  поддался соблазну опять лечь
спать и променять  "Группу"  на  немного сна и забвения. Ни о чем больше  не
думать,  презреть смелость, забыть об угрызениях совести, остаться  в  тени,
зарыться в вату, уехать в  неизвестность и вернуться здоровым.  А если этого
окажется  недостаточно, то  заснуть последним сном и  избавиться навсегда от
этого насекомого, которое точит его изнутри с самого рождения.
     Сегодня он не будет прибегать к пиву -- кофе и аспирина должно хватить,
как всем  остальным,  кто переживает похмелье  как обратную  сторону медали,
просто цену,  которую надо платить за беспричинную радость. Зачем прекращать
эту  муку?  Он должен  радоваться этому страданию, оно напоминает ему о том,
кто он есть -- сорокалетний человек, который размечтался  о том, что ему  не
по чину, и который  никогда не  сможет  восстановить  силы для работы за два
коротких часа.
     Ему  надо  было  посидеть  в  одиночестве,  чтобы понять эту  тоску  по
человеку, которым  он был  вчера.  Откуда взялся  этот  незнакомец,  который
заигрывал с  неизвестной,  браво,  по-гусарски  заливая  за  воротник?  Куда
спрятался  тот подлец,  что смеялся  над  ним?  Этим утром  Николя платил по
счетам этого другого,  это было уже слишком, потому что  он  существовал  не
больше, чем эта  женщина, шляющаяся по  барам и  разглагольствующая об эпохе
Возрождения, как будто она только что оттуда.
     У  него в  ушах  все еще звучала проповедь Лорен о красоте, которая нас
окружает, --  достаточно  уметь смотреть вокруг,  и в  конце концов  красота
проявится.  Цвет бурбона в стакане для виски, воркование влюбленных голубков
вокруг, черно-белые фотографии, представляющие сцены из мюзик-холлов, ночные
бабочки у барной стойки  и особенно она, Лорен,  в  эту минуту затмившая все
вокруг.
     На крестном пути от постели до работы ему  виделось  одно уродство. Мир
действительно был  грустным  зрелищем, созданным  трудами его  предков и его
самого. Все они были уверены, что поступают правильно, каждый следовал своей
собственной  и  единственно верной  логике. Николя вышел из лифта, собираясь
хлопнуть дверью  своего кабинета  так, чтобы его  было слышно всем. Все, что
ему хотелось, это чтобы его оставили в  покое. На полдороге его  перехватила
Мюриэль и, отклеив записку со своего компьютера, сообщила:
     --  Алиса  хотела  бы  пообедать с  вами  сегодня,  она извиняется, что
предупредила в последний момент.
     -- Кто?
     -- Алиса, секретарша месье Броатье.
     -- Что ей от меня надо?
     -- Она мне не сказала.
     -- Куда она меня приглашает?
     -- В "Три короны".
     Там  обычно  обсуждались  ставки на самом верху,  там Маркеши удавалось
развести клиентов.
     -- Скажите ей, что я согласен.
     -- Еще звонил господин... Жанно, кажется...
     -- Жако?
     -- Я  не  разобрала его  имени.  Надо сказать, что голос у  него совсем
больной.
     Жако снял трубку, как только услышал  голос Николя на автоответчике. Он
вышел  из больницы "Кошен",  курс  химиотерапии, изначально  назначенный  на
через месяц, перенесли на следующую  неделю, и  это только начало. Николя не
очень хорошо понял, осознал только, что это срочно.
     -- Мюриэль, отмените обед с Алисой, -- бросил он, исчезая в лифте.
     -- Но я только что подтвердила его!
     Тем хуже.  Он нетерпеливо переминался  с  ноги на  ногу, пока лифт ехал
вниз, бегом выскочил из здания и помчался к стоянке  такси. Перед домом Жако
он поколебался и попросил шофера остановиться у ближайшего кафе. Он  никогда
не сталкивался с настоящей болезнью, он  был из  тех, кто пугается малейшего
прыщика, а чихнув, уже видит себя умирающим в туберкулезном санатории.
     -- Что вам налить?
     Этот вопрос  вызывал массу  других. Неужели Николя  настолько наивен  и
полагает, что достаточно  выпить  чего-нибудь  крепкого и тут же  произойдут
чудеса?  Он  научится  говорить  с   женщинами,   противостоять  назойливым,
успокаивать больных? Может, ему дарована  высшая сила,  которая раскрывается
от одной капли алкоголя?
     -- Что-нибудь достаточно крепкое, что пьют в это время?
     -- Попробуйте кофе с кальвадосом или коньяк.
     -- Тогда коньяк.
     -- Большой или маленький?
     -- Большой.
     Почему  в тяжелую минуту  Жако позвонил именно ему, а  не какому-нибудь
родственнику? Про  рак не  рассказывают первому встречному, на  помощь зовут
человека,  который  вызывает  абсолютное  доверие. "Больные шестым  чувством
определяют хорошего слушателя. Господи, ну почему именно я?"
     Кофе  разбудил  вкусовые  сосочки,  они  тут  же  потребовали  коньяка,
которого Николя еще никогда не пробовал.  Ему понравилась форма бокала, и он
покрутил его  в ладони, как -- он видел -- делают другие,  завороженно глядя
на янтарные волны.
     У Жако был страшный беспорядок,  за что хозяин рассеянно  извинился. Он
предложил Николя выпить, надеясь на отрицательный ответ. Николя рассматривал
берлогу старого холостяка -- всюду громоздились документы,  на которые  Жако
уже давно не обращал внимания.
     -- До сегодняшнего дня лечение шло, как планировалось.
     -- Мне будут делать переливание крови.
     -- А врач что говорит?
     -- Он говорит, что надо бороться, не опускать руки и все будет хорошо.
     -- А почему ты считаешь, что он не прав?
     -- Потому что когда у тебя рак, ты знаешь.
     То,  чего Николя  так опасался, не случилось,  все произошло совершенно
по-другому.
     Смутная  волна  коньячного  тепла  успокоила  его  в  самый неожиданный
момент. Избавившись  от  своих страхов, он  смог сосредоточиться  на  словах
собеседника. До него дошел неискаженный, ясный смысл сообщения. Он слышал не
только каждое  слово,  но ритм  фразы,  тон  и даже пунктуацию  --  запятые,
многоточия,  не говоря  уже  о  паузах,  молчании  и вздохах,  которые  были
красноречивее всего остального. И никакого желания сбежать.
     Наконец-то он может кого-то выслушать. До последнего слова. Большего от
него и не требовалось.

     В половине первого Николя уже вернулся в офис, его переполняло то,  что
он  только  что  услышал.  Теперь у него был  ответ  на  вопрос: "Почему я?"
Родственник не смог бы этого вынести.
     Жако  выбрал  Николя,  чтобы  объявить ему, что  он  складывает оружие.
Больше он не будет сопротивляться смерти, если она решит прийти за ним, даже
если  она заявится  раньше назначенного срока. Впервые Жако говорил  об этом
как  о само собой разумеющемся  -- срочно  вызвал кого-то,  чтобы официально
сообщить   о   своей   капитуляции.   Николя   совершенно   не  пытался  ему
противоречить,  боясь  сбиться на нравоучения  о  надежде, которые бы только
усугубили проблему.
     Теперь он  стал  хранителем его покорности  судьбе,  его уныния,  и это
неожиданно вытеснило его собственную старую подругу тревогу,  отложило ее на
будущее. Николя вымотался, к  тому же действие алкоголя давало себя знать, и
он решил, что имеет полное право провести пару часов в тиши своего кабинета.
     -- Когда я хотела отменить обед, Алиса уже ушла, а по мобильному она не
отвечает.
     -- И что мне теперь делать? -- спросил Николя, подавляя зевоту.
     -- Она, должно быть, ждет вас  в  ресторане, она назначила на час. Если
вы  пойдете  туда прямо сейчас,  есть  вероятность, что ей не  придется  вас
ждать.
     Он снова пересек  холл по направлению к  выходу,  преследуемый взглядом
Жако.  За  последние   несколько  часов  Николя  Гредзински  перестал   быть
бессмертным.  Неожиданно  он  задумался,  не  была  ли  его  вечная  тревога
непреодолимым  страхом  смерти или,  наоборот, извращенным способом забыть о
смерти.
     --  Столик  мадам...  Я  не  знаю  ее фамилии...  Секретарша  господина
Броатье.
     -- Я вас провожу.
     Она уже была там -- свежая, сияющая улыбкой, с миндалевидными глазами и
с  совсем  коротко остриженными волосами.  Высокая,  стройная,  загорелая --
прямо спичка.
     -- Я очень рада, что вам удалось вырваться.
     -- Люблю неожиданные приглашения. А тут неплохо после нашей столовой.
     --  Я  никак не  соберусь туда зайти, слишком  много встреч  вне офиса.
Давайте закажем сразу, у меня всего час.
     Она подозвала официанта и заказала жареное мясо без соуса, Николя  едва
хватило времени разглядеть в меню филе трески с белыми грибами.
     -- Что вы будете пить?
     -- Красное вино, несмотря на рыбу, -- произнес  он как нечто само собой
разумеющееся.
     Наверное, он должен был  выбрать  бутылку,  но Алиса,  не  задумываясь,
взяла карту  вин, что его вполне устроило --  он ничего в этом не понимал, а
сейчас ему предстоит узнать, что предпочитают высшие эшелоны власти.
     -- Тальбо 82.
     Она протянула сомелье винную  карту и  без паузы перешла к  разговору о
том,  что в  отделе  связей  с  общественностью  не  хватает общения. Николя
улыбался, чтобы сделать ей приятное, и расслабился -- ее голос растворялся в
легком  гуле,  а  смысл   сообщения,  которое  должно  было  последовать  за
расплывчатым вступлением, не слишком его интересовал. Снова появился сомелье
с  дорогой бутылкой  в  руке и церемонно нацедил  несколько  капель  в бокал
Алисы,  которая  великолепно игнорировала  его  присутствие, поднося бокал к
губам. Но и сейчас Николя смотрел на  нее слегка отстраненно. Последний раз,
когда он пробовал вино, сидя напротив женщины, именно дама потом указала ему
на то, что оно отдает пробкой.
     -- Хорошее, -- на  секунду прервалась она и тут же перешла к сложностям
в художественном отделе.
     Он поднес бокал к губам, сделал глоток  тальбо  82 и слегка задержал во
рту, перед тем как проглотить.
     -- Скажите, Николя... Ведь я могу называть вас Николя?
     -- Что, простите?
     -- Я только спросила, могу ли называть вас Николя.
     -- Вы сказали, что это хорошее вино?
     -- Что-то не так?.. -- забеспокоилась она, снова отпивая из бокала.
     Он сделал еще глоток, потом другой, попытался удержать их на мгновение,
но потом они утекли в горло, и ему пришлось допить бокал. Он не разбирался в
вине, в том,  какие ощущения оно  должно вызывать.  Он не отличил  бы платья
вина  от его ножек,  нашел бы танин во фруктовом вине,  перепутал бы сорт  с
миллезимом. Но при этом он  не сомневался, что сейчас исключительный момент.
Он закрыл глаза и  снова открыл,  уставившись на свой бокал -- вновь полный,
как по мановению волшебной палочки.
     -- Тарелка спагетти с  базиликом  летним вечером после бассейна  -- это
хорошо. Горячее  полотенце  к щекам после  бритья --  это  хорошо.  Выиграть
обводку на тай-брейке -- это хорошо. Но вино, которое вы выбрали, выходит за
рамки этой категории, мы приближаемся к чуду. Это волшебная сказка с замком,
принцессой и драконом, все это есть в одном  бокале. Самое худшее  -- я даже
не могу сказать, доставляет ли мне это  удовольствие. Наоборот, если бы меня
заставили  описать,  что  я чувствую  именно в  эту минуту, я бы сказал, что
грусть.
     -- ?..
     -- Когда невеста  идет под венец,  хочется  рыдать.  Всеобщее ликование
затуманивает  взгляд. Грустно, потому что  мне понадобилось сорок лет, чтобы
дожить до  этого  дня,  грустно, потому что  до сих  пор мне не  встречалось
бутылок из  этой категории, грустно,  когда я представляю всех, кто пьет это
каждый  день,  не понимая, что они держат в руках. Грустно, наконец, потому,
что теперь я  буду знать, что это существует и придется с этим жить, то есть
без.
     -- Возвращаясь к тому,  что  вы сказали насчет  художественного отдела,
если  там проблемы,  то  деньгами  их не решить.  Наймите человека,  который
найдет  общий язык  с  директором  типографии,  который знает, как  устроена
ротационная машина, и таким образом  вы сэкономите. У вас есть люди, которые
работают, найдите тех, кто будет заставлять их работать.
     И тут же пожалел о  том, что произнес последнюю  фразу. Не хватало еще,
чтобы Алиса услышала в этом:
     --  Вам не  кажется, что  собрание было каким-то тяжелым? Это  сведение
счетов... Я хорошо отношусь к Бардану, но иногда он идет на принцип по таким
мелочам. Дело чести, совсем как в Средние века.
     По венам Николя уже бежало вино, он чувствовал уверенность в  себе, был
готов на любую вольность.
     --   Бардан    решил   быть   высокомерным,   так   обычно    поступают
посредственности.  Подчеркивать  свою власть перед  подчиненными  --  значит
иметь раболепство в крови. Мне не кажется, что он некомпетентен, просто если
бы он был чуть-чуть уверенней в себе, он  смог бы нормально руководить  всей
командой.
     -- Вы бы хотели его сменить?
     -- ?..
     -- ...
     -- Вам нужен не я, вам просто не нужен он.
     -- На его месте должен быть энергичный человек.
     -- Это идея Броатье?
     -- Да.
     -- Проблема в том, что я не амбициозен.
     -- Но вам нравится тальбо 82.
     -- Еще больше мне нравится душевное спокойствие,  впрочем, для меня это
пока в новинку.
     Алиса торопливо встала -- ничто больше не удерживало ее за этим столом.
Николя обещал  ей  позвонить  до конца недели и дать ответ. Он  заказал сыр,
только для того, чтобы прикончить полупустую бутылку. Не могло быть и речи о
том, чтобы  оставить хоть  каплю. Он переживал самое изысканное  опьянение и
пил  один, не нуждаясь ни в чем, -- этого чувства безнаказанности не хватало
ему  всю жизнь.  Никакого  Мерго в поле  зрения, ни коллег  из столовой с их
плоскими  шуточками  -- он  больше  не чувствовал себя  виноватым.  В памяти
всплыли слова Лорен: "Что  бы вы ни  делали,  не выставляйте это напоказ. Не
потому, что стыдно,  а  просто чтобы не доставлять им удовольствия". Обычная
фраза,  соединившись  с  ценной  молекулой   алкоголя,  приняла  неожиданные
размеры.  В  голове роились  туманные  идеи,  и  все  умственные  построения
закружились в бешеном танце. Он вышел из ресторана в приподнятом настроении,
добравшись до "Группы", купил в кафе по банке кока-колы и Heineken, зашел  в
кабинет  Жозе,  у которого хранились  инструменты  технической  службы.  Там
Николя  одолжил  ножницы для тонкого металла и "шкурку",  клятвенно пообещав
вернуть все до вечера.
     Через полчаса, надежно укрывшись в  своем  кабинете, Николя приступил к
операции  над  банкой из-под  кока-колы, предварительно вылитой в  раковину.
Ножницами он  проделал  дырку  в днище, аккуратно  отрезал низ, потом  верх,
стараясь  не  оставлять заусенцев. Под конец рассек цилиндр  сверху  вниз  и
открыл его,  как  ракушку.  Не считая  нескольких зазубрин,  ему удалось  не
поцарапать банку. Приближался момент  истины,  Николя аж разволновался,  как
давно  он  не делал  ничего своими руками!  А эта штука уж  точно была самым
прекрасным предметом, который он когда-либо видел. В этот разверстый цилиндр
он вставил полную банку "хайнекен", и произошло чудо --  красное платье колы
пришлось впору зеленому "хайнекену". Осталось только сжать  створки ракушки,
и  полная банка исчезла в пустой. Так  Николя Гредзински изобрел ловушку для
пива. Чтобы  отпраздновать это  событие, он  сорвал чеку  с  кока-колы, и  в
награду она одарила его прохладной хмельной горечью.
     В кабинет заглянула Мюриэль:
     --  Везет  вам, вы можете пить  настоящую колу, а  я вынуждена  глотать
колу-лайт, иначе у меня все калории откладываются в бедра.
     Осталось завоевать мир.

     -- Двойной пастис и много льда.
     С приближением  лета этот напиток стал нормой, его  заказывал не только
Николя, Жозе потягивал  уже второй стакан.  Маркеши  и  Арно остались  верны
ежевечернему пиву, Режина и Сандрин -- киру.
     -- Что вы делаете в выходные? -- спросила Режина.
     -- Ты уже думаешь о выходных?
     -- Как обычно, иначе не дотяну до конца недели.
     -- Я в субботу еду за город с детьми, -- сообщил Арно.
     -- А ты, Николя?
     -- Вся неделя слишком странная, поэтому я пока не строю никаких планов.
     -- А ты, Сандрин?
     -- Иду на ярмарку со своим возлюбленным.
     -- Я бы с удовольствием пошла с вами, -- заметила Режина.
     Николя  рассеянно их слушал -- горячая  волна поднималась  по  венам  и
заполняла   сосуды   головного   мозга.  Опьянение   надо  будить  нежно   и
сладострастно.
     -- В  выходные -- просто отдых,  -- объявил Жозе.  -- Я взял  в прокате
пять видеокассет, все для смены обстановки. Буду  перемежать их  сиестами до
воскресного вечера. Когда у меня страшный недосып, это очень помогает.
     Недосып?  Зачем   вообще  спать,  задумался  Николя.  Интересно,  Лорен
когда-нибудь спит?  Этой ночью она откланялась, как только  бар закрылся, не
предложив ему  продолжить. В  глазах  у Николя  все  плыло, и он еле ворочал
языком -- какое уж тут продолжение? Он нашел номер мобильного,  который  она
положила ему в карман пиджака, до того как погрузить его в такси.
     -- А вы, месье Маркеши, что делаете в выходные? Его единственного никто
не называл на "ты" и  по имени -- сам того не  замечая, он создал дистанцию.
Мысль о том, что какой-нибудь такой Маркеши может познакомиться  с Лорен, не
дрогнув, предложить  ей выпить и  затащить в постель,  просто бесила Николя.
Все эти Маркеши выводили его из себя. Он представлял собой механизм, который
ничто  не остановит -- он не  утонет в  стакане воды,  ничто не испортит его
прекрасного настроения, его предпринимательские таланты служили  ему броней,
защищали его от сомнений  и всех мелких  смешных  горестей.  Николя решил не
давать ему  спуску --  Маркеши довольствовался их обществом только для того,
чтобы покрасоваться  перед  публикой, одержать  еще  одну победу и  задешево
заставить восхищаться собой.
     -- Ну что же, эти выходные я буду любоваться своим потолком...
     Он оставил фразу незаконченной и с легкой улыбкой ждал, пока кто-нибудь
попросит разъяснений. Собой пожертвовала Сандрин. Николя мысленно обозвал ее
дурой.
     -- А что там с вашим потолком?
     -- Чтобы вы поняли, мне придется рассказать вам, как я провел последние
выходные. Я  уже говорил вам  о своем домике  в Эре? И  представьте себе,  в
субботу в восемь утра я решил в одиночку  заняться балками, к  которым никто
не прикасался вот уже тридцать лет. Всякие разрушения, насекомые, жир, грязь
--  сколько  всего,  оказывается,  угрожает  дереву.  Уже несколько  месяцев
друг-архитектор  твердил  мне, что  нужно как  можно  скорее заняться  этими
балками, если я не хочу, чтобы  в один непрекрасный день все это рухнуло мне
на голову. Но сами  знаете, как это бывает --  дни идут, я откладываю ремонт
еще на неделю, потом еще, и в конце концов это приняло невиданные размеры. Я
даже не мог больше предложить  своим пассиям провести выходные за городом --
боялся, что все кончится плачевно. Ну и в субботу я наконец взял себя в руки
и принялся  за  строительство,  чтобы покончить с  этим  раз и  навсегда.  В
одиночку, повторяю. Если бы вы только видели этот  нелепый наряд! Комбинезон
цвета  хаки,  испачканный  краской,  на  голове  --  бандана, другой  платок
закрывает рот  и нос, как у  налетчика,  решившего ограбить банк.  С щеткой,
мастерком,  наждаком я лезу на  стремянку,  а  потом -- трагедия. Эта  балка
живет  своей  жизнью,  она  полна  тайн,  иногда она  поддается,  иногда  --
сопротивляется. Я начал эту адову работу, запасшись ангельским  терпением, и
первый  час  был, вероятно, самым худшим.  Первый же взмах щеткой -- и  пыль
сыплется в глаза, и тут ничего нельзя сделать. Ни-че-го! Я все перепробовал,
даже специальные очки,  но  они  так  быстро  становятся  грязными,  что  их
приходится вытирать каждые две минуты,  не говоря уже о поте, который капает
с носа. Когда я покончил с первой половиной, был уже полдень.  По  три метра
за пятнадцать минут... Поливаешь  все вокруг  последними  словами,  материшь
мастеров,  но продолжаешь.  Мало-помалу ты  начинаешь  воспринимать это  как
вызов, и  только так можно  найти  в себе силы продолжать. К обеду  руки уже
отваливаются,  перестаешь  чувствовать запах,  потому что  нос  забит пылью,
чихаешь каждые десять секунд с регулярностью метронома. Дело  про! двигается
медленно,  но ты  не отдаешь  себе  в  этом отчета. Затылок  разрывается  от
неудобного положения -- это самое  идиотское, самое неудобное положение  для
тела,  которое  только можно  придумать. Плечи  превратились  в одну длинную
ноющую  перекладину,  страдания сменяют друг друга  и перемешиваются,  чтобы
дать тебе  роздых, воля тебе  изменяет,  и ты  уже  готов устроить  из  этой
дурацкой  халупы погребальный костер, чтобы  отблески были  видны соседям на
многие  километры вокруг.  Когда  стемнело, я заснул  прямо  так,  на  полу,
одетый, пьяный от боли,  разбитый, жалобно постанывая и чувствуя себя  всеми
забытым и покинутым. На следующее  утро  кошмар продолжился с того же места,
но на этот раз я уже не был столь наивен, чтобы полагать, что все закончится
через пару часов, я понимал, что придется вкалывать,  но все же снова взялся
за работу,  потому  что  опустить руки  теперь --  стоит сказать об  этом --
значит, что все потраченные усилия пропали зря. Когда снова появился призрак
запустения, когда все объединились для того, чтобы тебя унизить, когда режет
глаза,   когда  рот  полон  какой-то  дряни,  когда   твоя  решимость  лужей
растекается  у  ног,  наконец  случается  чудо  --  ты только  что  закончил
последнюю  четверть последней балки.  Но на этом этапе еще  рано праздновать
победу, муки еще  далеко не  кончились. Нужно подняться обратно  на Голгофу,
чтобы покрыть лаком все, что было ободрано и отшкурено. И тут тебя поджидают
новые радости:  удушье,  головная боль,  резь в  глазах, слезы  и  все то же
проклятое  положение -- изогнувшись  назад на полусогнутых  ногах,  поясница
болит  так,   что  ты  уже  не  уверен,  что  когда-нибудь  сможешь  принять
вертикальное положение. Короче, в понедельник в два часа ночи все закончено.
Я нервно хихикал  и пролежал на полу битый час, пока мышцы не  расслабились.
На следующее утро  я, свежий  и  чисто выбритый,  был уже  в своем кабинете,
несчастный  страдалец, что не помешало мне до конца дня подписать контракт с
Solemax и выпить с вами аперитив, на этом же самом месте.
     Молчание.  Восхищение.  Сдержанные  восклицания,  легкие  аплодисменты,
отрывочные комментарии. Все заговорили разом. Как не поздравить Маркеши? Что
еще  к  такому можно добавить?  Сейчас он  уйдет  героем,  и эта мысль  была
нестерпима. Николя хлебнул  пастиса,  поставил стакан  и  подождал, пока все
немного угомонятся, чтобы начать:
     -- В 1508 году Микеланджело получил заказ  от Папы Римского -- написать
двенадцать  апостолов  на потолке  Сикстинской  капеллы.  Ему выделили  пять
подмастерьев и три  тысячи дукатов  -- на эти деньги тогда можно было купить
дом  во  Флоренции.  Ему  показалось,  что  леса  портят  потолок. Тогда  он
придумывает другие, гораздо более хитроумные, которые  опираются  только  на
стены. Он пишет четырех  апостолов, но остается недоволен и  предлагает папе
изобразить всю  Книгу Бытия  на  своде  --  более  пятисот квадратных метров
фресок,  триста  персонажей, каждый прописан максимально подробно --  жесты,
роль. У него остался  всего один  подмастерье,  чтобы готовить  шпаклевку  и
смешивать краски. Работа  начинается зимой, холод собачий, протопить капеллу
невозможно. Днем он  пишет, вечером готовит эскизы на следующий  день.  Спит
мало и чаще всего  прямо одетым, не разуваясь из-за судорог и распухших ног.
Когда  ему удается снять  обувь,  она  слезает  вместе с  кожей. На леса  он
поднимается  с едой  и горшком, чтобы не  приходилось спускаться, и работает
иногда  по  восемнадцать  часов  без  перерыва,  взгромоздившись  на  высоту
двадцать один  метр, стоя выгнув  спину  назад,  запрокинув голову, на  лицо
стекает краска.  С каждым взмахом кисти он вынужден  закрывать глаза, как он
привык делать  при ваянии,  чтобы избежать летящей от  резца  крошки.  Глаза
уставали, и он  боялся  ослепнуть и не увидеть больше своих творений.  Когда
ему  протягивали   что-то,   он  вынужден  был  сначала   долго  смотреть  в
пространство, чтобы  потом сфокусироваться. Он отказывался говорить с кем бы
то  ни  было, чтобы  избежать  расспросов  о работе, и запретил  заходить  в
капеллу  даже папе.  Прохожие  на улице  принимали его  за  сумасшедшего  --
лохмотья,  вымазанное краской лицо  и  отрешенный вид.  Его  каторга длилась
четыре  долгих  года.  На открытии капеллы он не присутствовал, слишком  был
увлечен выбором глыбы мрамора для могилы папы Юлия II, на  которой восседает
его  Моисей.  Сикстинская  капелла сделала  из  него живую  легенду,  и  его
соперники, его клеветники, весь мир склонился перед его творением, которое и
сейчас оста! ется одним из лучших произведений рук человеческих. И однако от
избытка  самоуничижения Микеланд-жело  называл себя не художником,  а только
скульптором. Ему было всего тридцать семь лет, ему еще  оставалось  возвести
церкви,  построить  соборы, начертить лестничные  пролеты,  расписать стены,
создать  скульптуры  из многих  тонн  мрамора.  В  то  время,  когда средняя
продолжительность жизни составляла сорок лет, он умер в восемьдесят девять с
резцом в руке.
     Минута молчания. Маркеши, посмотрев на часы, поднялся и ушел.

     Николя пришлось  признать, что  он нравится  Лорен.  Бог знает, где она
была,  бог  знает, чем занималась,  когда  он  предложил  ей  пропустить  по
стаканчику  в "Линне". По  телефону  он не  мог не попытаться -- и тщетно --
расслышать хоть  какой-нибудь знак, шум, гул. Была ли она на работе, у  себя
дома, на улице? Он не  знал, чем объяснить  ее еле слышный шепот, -- сначала
он представил  себе  библиотеку,  может  быть,  церковь, потом  детскую  или
ванную, примыкающую к гостиной, где читает журнал ее муж. В конце концов, он
предпочел бы думать,  что  она сидит в библиотеке и ищет своих гениев. Тайны
красавицы  заставляли  его  задуматься  о  собственной  повседневной  жизни.
Достаточно, чтобы  Лорен  была  рядом,  и  вот уже работа кажется  размытыми
скобками, неизбежным, не слишком захватывающим гулом, не обязательно тяжким.
Очень быстро работа на "Группу" перестала составлять лучшую часть его жизни.
Предложение Алисы  его не прельщало, всю энергию  он  потратит на то,  чтобы
карабкаться по карьерной лестнице, но заработанных денег все равно не хватит
на то, чтобы компенсировать потерю времени. Лучше смириться с мыслью, что он
не сделает карьеру  ни в чем, не переживет никакого подъема с девяти утра до
шести  вечера и что эта жертва во имя "Группы" будет гарантией того, что  он
сможет проявлять лучшее, что у него есть, где сочтет нужным. Например, рядом
с Лорен.
     --  Скажите, Николя,  вам  не кажется, что  три  вечера  подряд  -- это
становится несколько двусмысленным?
     Внезапно, повинуясь неизвестно откуда взявшемуся импульсу, он накрыл ее
руку своей,  самым  естественным  в  мире  жестом. Руки она  не  отдернула и
продолжила:
     -- Как вы узнали, что я левша?
     Он  нежно  улыбнулся,  и все счастье вчерашнего вечера вернулось к нему
неповрежденным, словно ничто не прерывалось.
     --  И если нам  случится  встретиться в  четвертый  раз,  вам  придется
объясниться, -- улыбнулась она.
     -- Дайте мне немного времени.
     -- У тех, кто любит водку,  свое собственное восприятие времени, так же
как и всего остального мира. Поэтому надо решить этот вопрос прямо сейчас --
спойте себе дифирамбы.
     -- ?..
     -- Обычно,  когда  люди встречаются, они  обожают рассказывать про свои
недостатки и заранее получить прощение. Другой, уже очарованный, находит эти
признания  такими милыми,  такими романтичными!  Обычно все  портится  очень
быстро. Мы не попадемся в эту ловушку -- расскажите мне о том, что вы в себе
любите, таланты, которые вы в себе признаете, выдайте списком те мелочи, что
отличают вас от тысяч других людей.
     Упражнение  показалось ему приятным, но рискованным. Тревога не была ни
недостатком, ни достоинством, но основной чертой его характера, ключом к его
натуре.  Она не давала ему стать сильнее, идти  быстрее и дальше,  чем любой
другой. Он первый был бы в курсе, если бы Бог подавал тем,  кто рано встает,
но  он  подавал прежде  всего тем,  кто  дерзает.  Иногда он  пытался  найти
местечко  среди них, не уверенный,  что имеет на это право. Рядом с Лорен он
не мог не упомянуть изъян, который мешал ему найти  свои сильные стороны, но
при этом защищал от некоторых перегибов.
     -- Мне сложно говорить о своих свойствах, но я знаю недостатки, которых
у меня нет. Я не агрессивен и горжусь этим.
     Тревога  приучила  его  признавать свои границы и  не пытаться мериться
силами. Все время,  потерянное на то, чтобы приготовиться к худшему, сделало
из  него  ничем  не примечательного  человека.  Не вялого,  не  робкого,  но
стоящего особняком. Надо не сомневаться  ни в чем,  чтобы идти в наступление
или даже угрожать. Николя  же сомневался во всем. Он хорошо помнил тот день,
когда  приехал  к  друзьям,  которые всему миру гордо хотели показать  своих
близнецов, именно в момент кормления. Один из них  был холерик, возбужденный
от того, что сейчас  ему дадут поесть,  -- боясь, что он начнет  орать, мать
кормила его  первым.  Другой  -- скромный,  сдержанный  -- молча  ждал своей
очереди. Николя  увидел  в этом  всеобщую метафору -- те, что кричат громче,
всегда проходят первыми.
     -- В повседневной жизни мне не нужны козлы отпущения.
     Если точнее, он не пытался спихнуть свои проблемы  на  других,  так как
ему  с  величайшим  трудом  удавалось   договориться  с  противным  зубастым
червяком, что поселился у него внутри.
     -- Продолжая в том же духе, скажу, что я не циник. Те, кто видит в том,
что нас окружает, беспросветную черноту, вызывают у меня жалость.
     Не  гонясь за пониманием --  тревога исключала и его, -- он  не выносил
предвестников конца света и  записных упадников.  Они пытались заставить его
мучиться еще больше, но он и сам справлялся.
     --  Думаю,  могу  сказать,   что  никогда  не  пытался   судить   своих
современников.
     Иногда он им  завидовал,  но никогда не  судил, такой роскоши он не мог
себе позволить.
     -- В кризисные моменты я легко могу взять все под контроль и  разрулить
ситуацию.
     Такой  вот  необъяснимый феномен, обратная сторона тревоги. Как это  ни
парадоксально, в моменты общего стресса Николя был неожиданно спокоен, и его
умение справляться со страхом  в сложных ситуациях становилось козырем. Если
кто-то  терял  сознание в метро,  он действовал  очень  уверенно,  сдерживал
всеобщую панику, и человек медленно приходил в себя. Другими  словами, когда
чей-то страх  бросал вызов его тревоге,  он мог оценить  разницу и успокоить
его.
     -- Боюсь,  что на  этом  мне  придется  остановиться, --  закончил он с
виноватой улыбкой.
     Все, что  было  в  нем плохого  и хорошего,  вырастало  из этого страха
непонятно  чего. Остальное было обычной  болтовней.  Он был искренен в своих
ответах,  насколько  возможно,  и  задумался,  будет  ли  вознаграждена  его
честность. В глазах Лорен он прочел нечто,  что можно было  расшифровать как
обещание продолжения, и заказал последнюю рюмку.

ТЬЕРИ БЛЕН

     --  Всегда ищи настоящие мотивы клиента, даже  если  он  сам  о них  не
догадывается,  --  наставлял Родье.  -- Например,  менеджер  высшего  звена,
скорее  красивый, очень  элегантный,  просит  меня  последить  за  женщиной,
которая только что от него ушла, ничего не объяснив. Он подозревает, что она
встретила кого-то другого, и хочет знать кого. Я хожу  за девушкой по пятам,
но не нахожу ничего, топчусь на месте, счет приближается  к двадцати тысячам
без всякого результата.  Я пытаюсь  образумить  парня, что его  бывшая живет
одна  и  видится  только со  своими подружками, но он отказывается верить. Я
довожу счет до  тридцати пяти тысяч, составляю новый отчет, который  как две
капли воды  похож на предыдущий:  по  всей  видимости,  девушка  "никого  не
встретила". Клиент оскорблен,  ему кажется, что я мухлюю, эта девушка явно в
кого-то  влюбилась, он  в этом  убежден. Но  я прекращаю  это  бессмысленное
расследование. Для очистки совести  он  пошел  к этой девушке и  спросил  ее
напрямик. И она подтвердила мои  слова -- никого у нее нет. Просто ей надоел
этот парень,  который  уверен во всем, а  больше всего -- в своем шарме. Так
что, придя ко мне, он неосознанно задавал вопрос: "Как женщина может бросить
меня, менеджера высшего  звена  с плоским  животом, перед которым  никто  не
может устоять?"  Единственным возможным  ответом для него  был: "Ради  более
богатого, более красивого, более светского".
     -- И что с ними стало?
     -- Он зашел рассказать мне продолжение (с ними это часто случается,  не
удивляйся, когда  будешь работать  один). Девушка, тронутая тем, что  он все
еще думает о ней, вернулась  к нему, они прожили три месяца,  а потом  он ее
бросил.
     Родье посоветовал Тьери заказать мясной рулет и вылизал соус с тарелки,
не оставив ни  капельки сливок. Была  в  этом жесте  какая-то  неизбежность,
какое-то виноватое обжорство.
     -- Будешь заказывать что-нибудь еще, Тьери?
     -- Фруктовый салат, он входит в комплексный обед.
     --  В твоем  возрасте еще все равно, что есть. Меня только к пятидесяти
годам пробило. Никогда бы  не  подумал,  что  это  станет  для меня  главным
событием дня.
     -- Если бы я ел столько, сколько вы, я бы весил в три раза больше.
     -- Это мое единственное достоинство. С  самого рождения сжигаю все, что
съедаю. Хотя  с  течением  времени может  оказаться  опасным. Я  никогда  не
толстел, ел все, что попало,  а теперь вот  мучаюсь  с уровнем холестерина и
диабетом.
     -- А как же мясной рулет?
     -- Не смотри мне в тарелку, хватит с меня жены.
     За  три   месяца  Тьери  привык  выслушивать  тирады  о  его  желаниях,
страданиях,  лото, рыбалке  и  холестерине.  С течением  времени между  ними
возникло нечто вроде обмена, когда каждый получает больше, чем ожидал. Родье
вышел  на  финишную  прямую  с компаньоном, на  которого мог  положиться,  а
внимательный  Блен  каждый  день  получал   ключ,   формулу,  сообщение,  на
расшифровку которых ему бы понадобились годы, будь он один. Когда  позволяло
время, они обедали "У Патрика", в маленьком, ничем особо  не  примечательном
ресторанчике в восемнадцатом округе,  куда, однако,  заходили многие частные
сыщики,  по  большей  части  бывшие  полицейские, которых  вынудили уйти  со
службы.  Накануне  Родье  скрепя сердце пригласил одного  из них за  столик,
чтобы  представить ему новичка -- возведение в  сан в надлежащем  месте и по
всей  форме.  Тьери  был  сама   любезность  и   удачно  изображал  наивного
новобранца, чтобы умаслить бывшего полицейского, который, радуясь избавлению
от одиночества, стал потчевать их  бородатыми историями. Последняя доставила
Родье  несколько  неприятных  мгновений.  Двадцать лет  назад  рассказчик  с
четырьмя  коллегами  поймали  шантажиста,  когда  он  вынимал  чемоданчик  с
деньгами -- платой за молчание -- в камере хранения на Восточном вокзале. Не
задумываясь, Тьери задал вполне резонный  вопрос,  показавшийся, однако, его
собеседникам совершенно нелепым.
     -- Почему жертва не обратилась в полицию?
     -- А сам как думаешь?
     --  Потому что  он не мог обратиться  в полицию?  Мотивы  шантажа  были
серьезными, человек рисковал попасть под суд,  если бы обратился в  полицию.
Поэтому,  чтобы  избавиться   от  вымогателя,   он  нанял  бригаду   частных
детективов, которые  согласились  без малейших  угрызений совести.  "Мы были
молоды", -- оправдывался Родье.  Тьери  не  решился воззвать к  их  совести:
стоит ли вытаскивать одного подлеца из когтей другого? Этот вопрос мучил его
весь  день, до глубокой ночи. К рассвету  он  так и  не  пришел ни  к какому
выводу, но решил для себя избегать дел такого рода, если когда-нибудь ему их
предложат, больше для душевного спокойствия, чем из моральных соображений.
     Сегодня они были единственными представителями профессии "У Патрика" и,
как обычно, обедали за маленьким столиком на отшибе.
     -- Фруктовый салат, крем-брюле и два кофе, -- заказал Родье.
     -- Что вы думаете по поводу этого Дамьена Лефора?
     -- Прохвост.
     С  недавних  пор  Родье  разрешил Блену присутствовать  на  встречах  с
клиентами, и редко кто осмеливался возражать. Он садился в уголок,  скрестив
руки на груди, внимательно слушал, никогда  не вмешиваясь в разговор, и  как
только   мог   старался  скрыть   волнение   за  легкой   усмешкой  бывалого
профессионала,  играя роль  привычного ко всему человека, который и не такое
видал. Но он  никогда  не слышал  ничего подобного, впервые столкнувшись  со
странным  человеческим  материалом,  где соседствовали  смятение  и  ярость,
алчность и простодушие, мстительность и щедрость. Три дня назад к ним пришел
мэтр Вано, адвокат, который время от времени прибегал к услугам Родье, чтобы
выяснить  надежность  людей,  собирающихся  объединиться  с  его  клиентами.
Предусмотрительность мэтра часто вознаграждалась, как, например, в этот  раз
-- это было уже не первое мошенничество вышеупомянутого Дамьена Лефора.
     За  сорок  восемь часов Родье  и Блен много чего узнали об этом типе. В
шестнадцать  лет  и один день он  был признан "самостоятельным малолетним" и
создал свое первое  общество  "Синенум", ликвидированное пять лет спустя  за
долги. Его имя фигурировало  во множестве более или менее фиктивных обществ,
связанных с видео, спонсорством, и в трех модных агентствах, ни одна девушка
из которого никогда не получала контракта  в мире моды. Его долги по налогам
доходили до двух  миллионов  франков, и чтобы  иметь  возможность продолжать
свою деятельность, он признал  себя "недееспособным совершеннолетним". С тех
пор он был под опекой, и в бумагах появилось имя его жены. К тому же, плюс к
наблюдению агентства  Родье  за  последние  два  дня,  он находился  еще под
административным  контролем.  Родье  и  Блен  уже  знали номера  его счетов,
количество и  достоинство его акций, все его общества и адреса управляющих и
администраторов. Они подозревали также, что у  него есть процент от торговли
проститутками  через Интернет,  но это так и  осталось  на уровне догадок, и
Родье не включил этот факт в  отчет, который завтра должен был  отдать мэтру
Вано,
     --  Этот   Лефор  прошел  путь  от  "самостоятельного  малолетнего"  до
"недееспособного совершеннолетнего", как будто никогда и не был взрослым.
     -- В конечном счете, может, это и есть определение жулика.
     -- В моей мастерской меня скорее клиенты обжуливали, чем я их. И все же
налоговая  меня  подозревала  --  за  избытком  честности  наверняка  что-то
кроется. Иногда мне даже хотелось быть кем-то вроде Лефора.
     -- О чем ты говоришь, он всего лишь мелкий жулик.
     -- А что вы напишете в отчете? Что он всего лишь мелкий жулик?
     Несмотря на всю их близость, ученик никак  не мог привыкнуть обращаться
к учителю на  "ты",  равно  как  и  называть его просто  по имени.  Родье не
понимал этого жеманства.
     -- Я ничего не буду писать в отчете, ты его напишешь.
     -- Я?
     -- Надо же когда-нибудь начинать.
     Родье попросил счет и энный раз отказался разделить его с Тьери.
     -- Так как насчет отчета? Через три часа будет? -- спросил Родье.
     -- Не раньше семи вечера, мне еще нужно кое-что уладить.
     Родье не спросил что. Он  не интересовался делами других,  когда ему за
это не платили.

     Клиника  доктора   Жюста  не  была   похожа  на  предыдущие.  Она  едва
угадывалась за крепостной стеной, увитой плющом, в спальном районе, недалеко
от метро  "Порт Майо". Согласившись  на переделку его лица,  Жюст не проявил
никакого интереса к истории, которую сочинил  для  него Блен. Он разыграл не
уверенного  в себе человека, убежденного в  своем уродстве,  --  он дошел до
того, что сравнил неприятие  своего лица  с желанием  увидеть,  как полыхает
дом,  в  котором был  несчастлив.  И  единственная  возможность символически
избавиться  от  прошлого  --  это  увидеть,  как халупа  гибнет в  огне. Уже
заканчивая  фразу, он  понял, что  ничуть  не  кривит  душой,  и его  прошиб
холодный пот.
     --  Между  нами  говоря,  месье  Вермерен,  я  склонен  думать, что это
дисморфофобия. Вы не видите себя таким, какой вы есть.
     Жюст  и  не подозревал,  насколько он далек от истины. Блену достаточно
было согласиться на счет в шестьдесят пять тысяч, и все  было уговорено.  За
дополнительные  двадцать  пять тысяч  доктор  брался изменить  голос.  Тьери
задумался, кто из них более безумен.
     -- Это возможно?
     --  Укольчик коллагена в  голосовые связки, чтобы они слегка распухни и
изменили вибрацию мускулов. Тембр меняется  достаточно. Предлагаю вам на тот
случай, если вы не хотите слышать голос того человека из прошлого...
     Блен  уловил иронию, но не понял, к чему она относится.  Для начал Жюст
предложил ему записаться  на прием к  анестезиологу, пройти предоперационное
обследование  и  как  можно  точнее определить,  какие части  лица  придется
оперировать.
     -- Для полного преображения нужно  воздействовать  не только  на мягкие
ткани,  но  и  на  кости, чтобы придать или сгладить рельеф, это  называется
"маска-лифтинг".  После этого  надо будет вернуть упругость коже и мышцам  в
районе лба, лица  и шеи. Начнем, пожалуй, с лицевых  мускулов и мышц шеи,  а
если вы захотите изменить взгляд, продолжим с мускулами лба.
     Блен услышал только "изменить взгляд", остальное тут же выветрилось.
     --  Например,  делая  более  упругими мышцы  внешнего  угла  глаза,  мы
получаем слегка восточный разрез. Вот, смотрите.
     На  чистом  листе бумаги он  нарисовал  контуры глаз  Блена,  стрелками
показал  направление  операции.  И на  этом  смутном  эскизе  начало  что-то
проступать  -- новый взгляд, неопределенный, кажется, более  мягкий и  более
гармоничный, уже ставший реальным.
     -- Мы выкачаем  лишний  жирок из  век  и опустошим небольшие мешки  под
глазами. Также воспользуемся случаем, чтобы убрать горбинку носа, согласны?
     -- Да.
     -- Лично мне кажется, что с носом ничего больше делать не нужно -- он у
вас тонкий,  прямой, так что, кроме этого небольшого скребка, все в порядке.
Зато подбородок  у  вас немного скошенный, предлагаю  его утяжелить за  счет
незначительной имплантации силикона. Я могу сделать то же  с вашими скулами,
взгляните.
     Доктор  показал слайды предыдущих операций. До и особенно после.  Самым
удивительным в этих лицах были не исчезнувшие морщины, не безупречно гладкая
кожа,  но  блеск  глаз, выдававший спокойствие  и  безмятежность, обретенные
пациентами. Послушать доктора Жюста,  так все, что до сих пор казалось Блену
немыслимым, становилось простой  формальностью.  Можно  было  подумать,  что
достаточно прийти в  клинику однажды утром  со  своим лицом, а  выйти  через
несколько часов с лицом, о котором всегда мечтал.
     -- Надрезы  в области глаз  и подбородка пройдут по морщинам, остальные
шрамы я спрячу  в районе волосяного покрова, сначала  они  покраснеют, потом
будут практически незаметными. Единственный человек, который будет знать  об
их существовании, это ваш парикмахер.
     Не  вопрос,  Тьери  научится  управляться  с  машинкой,  чтобы стричься
самому. К  тому  же он скоро  избавится от ненавистной  бороды.  Ему  больше
нечего будет скрывать.

     -- Пока еще не совсем то, -- буркнул Родье, пробегая листки глазами.
     Блен присоединился к нему в баре с  девочками  на Елисейских полях, где
царили атмосфера семидесятых и духи  ожидающих на  красных диванах женщин, а
под лепным потолком  мигали разноцветные лампочки.  И,  не  пытаясь  понять,
почему шеф  назначил столь  странное место встречи,  Тьери  напряженно  ждал
реакции Родье на свой первый в жизни отчет о расследовании.
     --    Ты    используешь   субъективные   оценочные    категории,   типа
"эксцентричный" или  "парвеню",  но твое личное  мнение никого не волнует. И
много условного наклонения, такое впечатление, что  ты  ни в чем не  уверен.
"Возможно,  Дамьен Лефор находится сейчас под административным наблюдением".
Что  за черт!  Ты  же  слышал,  как мой информатор в налоговой  сказал,  что
налоговая следит за этим парнем уже как минимум пять лет, зачем же ты пишешь
"возможно"?  Зато  слово "появляется"  в предложении "Кроме  того, имя Лефор
появляется в документах некоего  общества под названием  "Пикса-ком""  стоит
взять  в кавычки,  потому что оно не появляется  там  официально, А когда ты
говоришь:  "Лефор  заявляет,  что  он  недееспособный совершеннолетний", для
того, кто будет тебя читать, надо обязательно уточнить, расставить все точки
над  i: "Это  означает, что  он находится  под опекой  своей жены  Франсуазы
Лефор".  Ты можешь даже  добавить, чтобы  забить  последний  гвоздь:  "Таким
образом, он не способен управлять своим капиталом", потому  что это ответ на
вопрос, который тебе задали в самом  начале. От тебя не требуют упражнений в
стиле, ты должен представить отчет, и точка.
     -- Да где же я тут упражняюсь в стиле?
     --  Вот, например:  "Когда мы  позвонили  в  агентство  и  спросили про
"Пиксаком",   ответом  нам  было  красноречивое   молчание".   Что   это  за
"красноречивое молчание"? Что оно в самом деле значит, это молчание?
     --  Достаточно  было просто написать: "пришли в замешательство". И все,
кому надо, поймут, что в агентстве не ожидали этой проверки сведений, и все.
     Родье разнес отчет Тьери в пух и прах, но это было совершенно не обидно
--  насмешливый  тон  и  ехидная  ухмылка  сглаживали  впечатление.  Вердикт
обжалованию не подлежит: "На правильном пути, но есть над чем работать".
     --  Что  будете  заказывать?  --  К  ним  подошла  барменша.  В  ней не
чувствовалось  ни  властности начальницы, ни сноровки официантки, ни походки
танцовщицы.  Она просто приносила  выпить,  ждала,  сложив руки на  груди, и
прохаживалась  за барной стойкой, не зная, куда себя деть. Красный свитер из
ангоры, черные  брюки-джерси,  коричневые  "лодочки"  на низком  каблуке  --
казалось, она делает нечеловеческие усилия, чтобы носить все это.
     Тьери представил  себе, как долгие годы она слонялась по улице, до того
как очутиться здесь, стать неумелой, пресыщенной управляющей. Глядя на нее в
упор, Родье бросил Тьери:
     -- Заказывай что хочешь, это за счет заведения. Словосочетание "за счет
заведения"  доставило  Родье краткий миг истинного блаженства, настолько эта
фраза была здесь неуместна. Заведение ни за кого никогда не платит,  это  не
просто  правило,  это запрещено,  здесь  все имеет денежный эквивалент, даже
редкая улыбка включается в счет.
     -- Катрин еще нет, -- сообщила барменша.
     -- Знаю, она назначила мне  на  девять. Пока мы ждем,  налейте нам пару
бокалов вина, -- не терпящим возражений тоном ответил Родье.
     Две девушки, не слышавшие обмена любезностями, поднялись с  диванчика и
направились к ним. Та, что предназначалась Родье, пыталась обратить внимание
на свои красные ажурные чулки и черную юбку с разрезом практически до пояса.
Блену совершенно не хотелось  ни разговаривать, ни улыбаться второй девушке.
Не красавица,  не дурнушка,  она  все время  вертелась, пытаясь принять позу
пособлазнительней,  не  испытывая жажду,  заказывала  выпить.  Она  пыталась
внушить  желание  погладить ее,  но ее  подводила  серьезность.  Ей хотелось
вернуться домой и не удавалось это скрыть.
     --  Дорогие  дамы, --  обратился к ним  Родье,  -- мы здесь не клиенты,
напротив, ваше заведение обратилось к нам за помощью. Так что, не обижайтесь
на меня, я не заплачу за вашу выпивку, мы здесь по долгу службы.
     Девушки спокойно поднялись с табуреток, даже не дав им понять, что  они
напрасно снялись с насиженных мест.
     --  Может, вы  наконец объясните мне, что  мы тут  делаем?  --  спросил
Тьери.
     -- Хозяйка нуждается в моих услугах. Она  тоже может быть мне полезной.
Так что мы наверняка договоримся.
     На витрине выстроились две  бутылки  виски,  коньяк  и еще две  бутылки
какого-то белого напитка, к которым никто не прикасался уже лет пять. Зато в
ведре для шампанского охлаждалось сразу четыре  бутылки, одна початая. Тьери
впервые  оказался  в подобном  месте и  досадовал, что пока не  появилось ни
одного настоящего клиента.
     --  Кто может угодить в эту  ловушку? Разве что  вдрызг пьяный  турист.
Если бы меня  попросили дать  определение  абсолютного антисоблазна, то я бы
назвал подобное место.
     -- В твоем возрасте в таких местах делать нечего. Но  когда тебе  будет
столько же, сколько мне сейчас, когда цена не имеет значения, а важно только
сохранить все  в  тайне,  тут  самое место. Много лет  назад  я пережил  тут
несколько  незабываемых  мгновений. Но  теперь я уже не тот,  и могу заснуть
только рядом со своей Моникой.
     Решительно, по-хозяйски в бар вошла высокая, стройная, ярко накрашенная
блондинка лет пятидесяти. Поздоровавшись  со  всеми,  она  прошла за стойку,
повесила пальто  в шкаф и подошла обняться с Родье. Он  представил ей Блена,
которого она  расцеловала с  не меньшим  энтузиазмом, и  уселась  на табурет
между ними. Она умела сделать удивленные глаза и улыбаться так искренне, как
никто  из присутствующих девушек. Высокие черные  сапоги  придавали  ей  вид
бой-бабы, которой никто, особенно Тьери, не осмелился бы перечить.
     -- Ну, мальчики, чем вы меня угостите?
     -- Ничем. Сегодня ты нас угощаешь.
     Она заказала шампанского, забавляясь сменой ролей.
     --  И как  тебе  только удается  оставаться загорелой весь год в  таком
месте?
     -- Мне это дорого обходится, но результат стоит того, --  ответила она,
расстегивая  верхние  пуговицы,   чтобы  продемонстрировать  контраст  между
загорелой кожей и белизной кружевного лифчика.
     Тьери, завороженный прежде всего естественностью  этого жеста, осознал,
что теперь ему не обойтись без этого.
     -- Мы можем поговорить здесь, мой Пьеро?
     -- Он работает со мной, так что поехали.
     -- Мне нужен номер, который бы не фигурировал в  телефонной книге. Тебе
же это раз плюнуть.
     -- Три тысячи.
     -- Три тысячи? Ты наконец сможешь заплатить мне за выпивку.
     Не   переставая  быть  хозяйкой,  Катрин  не  забывала   и  о  повадках
соблазнительницы -- вторая кожа, которую она натягивала с вечера и до  утра.
Тьери  хотелось  посмотреть   на  нее  в  те  минуты,  когда  искренность  и
естественность этой женщины проявлялись бы полностью.
     -- За этот номер ты дашь мне аванс в полторы тысячи и  вон ту девушку в
синем платье, ей ты передашь оставшиеся полторы тысячи.
     -- Иветту?
     -- Я пришлю ее тебе обратно через два часа.
     Не ожидая объяснений, Катрин пошла договариваться с указанной девушкой.
     -- Вы можете наконец объяснить, что происходит? -- спросил Блен.
     --  Я веду одно дело, уже  довольно  долго.  Поверь, я многое бы отдал,
чтобы  ты  был  на  моем месте.  Пожалуй,  придется даже  виски глотнуть для
храбрости.
     И  хотя каждый раз, когда на  горизонте  маячила  работа, Родье начинал
артачиться, он редко нуждался в поддержке.
     -- Расскажите  поподробнее. Я не из  любопытства спрашиваю, просто хочу
учиться.
     -- В  нашей  профессии  часто за  историями про  деньги  стоит  обычная
бытовуха. А  тут  наоборот:  за  любовной  интрижкой  стоят  большие  бабки.
Директор  одного   предприятия  хочет  доказать,   что  его  жена   посещает
стринг-клуб. Ему  вообще-то наплевать, где она бывает вечерами  во вторник и
воскресенье,  но  он  хочет,   чтобы  развод  был  оформлен  по  причине  ее
неверности, тогда он  сохранит  тридцать процентов предприятия,  которое они
основали совместно.
     -- ...
     -- ...
     --  Что-то не  верится, что вы будете  приставать  с нежностями к  этой
Иветте.
     -- Просто в такие заведения, как всем известно, не ходят в одиночестве.
Когда  мы  с Иветтой зайдем туда,  она сразу  же направится в бар, а я пойду
разведать  по   комнатам,  чтобы  найти   мадам.  Если  немного  повезет,  я
сфотографирую ее на выходе.
     Тьери слушал его, сложив руки на груди и пытаясь не расхохотаться.
     --  Все  это  похоже  на  американские  романы,  где  мужчины  ходят  в
смокингах,  а  жены  спят с их  шоферами.  Чтобы  углубить  мое образование,
объясните мне, если это не слишком личный вопрос, зачем вам эта девушка.
     -- У меня  не такое  богатое  воображение, все,  что  я тебе рассказал,
правда.  Во всяком случае, мне так сказали. В  жизни  человека, вставляющего
картины  в рамы, такого, конечно, не случается,  поэтому-то  ты и хочешь  ее
изменить. А в моей --  случаются,  и именно поэтому я тоже хочу ее изменить.
Так  что сейчас  самое  время  задаться  всякими вопросами морали  и  прочей
бодягой. Я согласился на эту работу, другие, возможно, отказались бы от нее.
Но  и  мне   случалось  отказываться  от  многих  предложений,   на  которых
обогатились конкуренты. Из  семи смертных грехов  три или четыре до сих  пор
исправно меня кормили.  С тобой  будет  то же самое, если  будешь  стоять на
своем.
     Блен  не ожидал такой  вспышки  и остался сидеть, словно приклеенный  к
табурету.
     --  Для  тебя  это  возможность  отступить, тихонько  вернуться  домой,
заняться  своим делом, которое не вызывает  у  тебя  угрызений совести  и не
мешает спать по ночам. Еще есть время. Выбор остается всегда.
     Иветта в накинутом на плечи пальто появилась в самый подходящий момент.
     -- Ну что, идем? -- спросила она.
     Родье  надел  пиджак, попрощался с Бленом и,  выкинув из головы  всякую
ерунду, предложил руку Иветте. Тьери остался один у стойки бара.
     Еще есть время.
     Он  машинально  заказал  еще виски, Ему  сухо  заметили,  что заведение
больше не  угощает,  Тьери только плечами пожал. Внезапно Катрин  зыркнула в
сторону   своих  девушек  --  Тьери  снова  стал  обычным  клиентом  и  пока
единственной добычей этого начинавшегося вечера.
     Выбор остается всегда.
     Он подумал  о  Надин, которая терпеливо  ждет  его в  их общей постели,
тревожась, что у  него  так много свободного  времени и как он его проводит.
Она  не подозревала  ничего  серьезного  и боялась только депрессии,  она не
заговаривала на эту тему, но Тьери знал этот ее взгляд.
     -- Не предложите стаканчик?
     Завитая  блондинка  в черном  корсаже и  красной  юбке решила  попытать
счастья. Тьери попробовал  представить  себе  ее жизнь: она была влюблена  в
безработного, который ненавидел, когда его заставляли вкалывать, но нужно же
было  на  что-то жить.  С  тех  пор  как  он  начал  следить за  людьми,  он
развлекался тем, что награждал их судьбами по своему желанию, словно  у него
была на это лицензия.
     Еще есть время.
     Ну пусть  будет  стаканчик. Девушка слегка приложила  губки к мизерному
бокалу с  двумя кубиками льда. Он  задумался,  каков  следующий  этап  этого
скучного  ритуала, который должен привести  его к пьянству, потом  разорить,
чтобы девушке хватило денег на ближайший месяц.
     -- Как тебя зовут?
     Он колебался между Полем и Тьери.  Уже не тот, но еще  и не другой.  Но
ей-то  было наплевать  на его имя, а  Тьери даже не пытался узнать ее. Родье
был прав,  ему достаточно слезть с этого табурета, вернуться домой, к Надин,
а завтра пойти в свою мастерскую.
     Еще есть время.
     -- Ты женат?
     -- ...
     -- Можешь не отвечать.
     -- Хочешь еще выпить?
     -- Я  закажу  бутылку, хозяйке это понравится.  Но за это  мне нужно от
тебя кое-что: мы поцелуем друг друга в шею, два-три раза, прямо здесь.
     -- Ты или я?
     -- Оба.
     -- Странный ты какой-то.
     Она  решила,  что  он чувствует себя не  в своей  тарелке, взяла его за
плечи,  и Тьери  пришлось покориться нежному  шквалу  поцелуев, перемежаемых
покусываниями в шею. Он уткнулся носом в вырез ее платья, чтобы  пропитаться
ее  духами.  В  этом  странном  объятии  не  было  ничего знакомого,  ничего
чувственного, только ощущение сообщничества с этой девушкой из другого мира.
     -- Смотрите-ка,  влюбленные  голубки,  --  заметила Катрин.  --  Будете
продолжать в том же духе -- приедут пожарные или полицейские.
     Специалистка по поцелуям захихикала -- со своей задачей она справилась.
Блен погладил ее по плечу, расплатился и вышел.

     -- Ты возвращаешься все позже и позже.
     -- Ты не спишь?
     Тьери, как был в одежде, рухнул на кровать.
     -- Ты напился?
     Жалея,  что это не  пришло ему в  голову, он ответил  "нет", чтобы  она
убедила себя в обратном.
     -- Ты надо мной издеваешься, от тебя же разит, как из бочки.
     Способ, который изобрел Тьери, чтобы обставить разрыв с Надин, начав  с
постепенного ухудшения  отношений,  был  гораздо  изощреннее того плана, что
задумал клиент Родье.
     -- Нам надо поговорить.
     -- Может, отложим до завтра?
     Тьери   почувствовал,   как   она   придвинулась  к   нему  и  застыла,
принюхиваясь.
     Уронила пару слезинок.
     Завтра она найдет на подушке парочку белых вьющихся волос. Следы помады
на воротнике.
     А дальше все понятно.

НИКОЛЯ ГРЕДЗИИСКИ

     Голый  Николя с  полузакрытыми  глазами нашел ванную, отделанную  белым
фаянсом, и  скрепя сердце залез под  душ,  чтобы смыть  с  себя запах секса,
который пропитал  его  целиком.  И, оставляя  за собой  мокрые следы,  пошел
пристраиваться  под  бочок  своей  спящей  красавицы. Лорен  сдалась,  но ее
загадка  осталась. Выйдя  из "Линна",  они  пытались  найти  прилагательное,
определяющее их  состояние  --  они  были серыми.  Прекрасный  серый  вечер,
подкрашенные  голубым  сумерки. Они шли  по  берегу  Сены, и тут,  словно по
волшебству, перед ними  возник  огромный корабль,  медленно  движущийся в их
сторону,  -- отель "Никко", как они узнали только на  следующий день.  И они
пошли на абордаж  с высокомерием  пиратов, готовые спалить все  при малейших
признаках  сопротивления. Николя  ознакомился с содержимым  мини-бара еще до
того, как потребовал номер. На свой  этаж они поднялись пешком, хихикая  при
мысли,  что  разбудят  тех,  кто  спокойно  спит  в  такой  поздний  час. --
Шампанского? -- спросил он, встав на колени и засунув голову в холодильник.
     -- Шампанского!
     Это была  встреча. "Второй  раз я  встретил Лорен". Никогда  еще он так
проворно  не раздевал  женщину. Он  хотел увидеть  ее  обнаженной  как можно
быстрее, и самое странное -- с каждой снятой деталью  одежды  он  чувствовал
себя все более и более раздетым, как будто с него осыпались пестрые лохмотья
приличий. Раз она обрекла его  на муку ничего не знать о  ее жизни,  ее тело
должно  быть  обнажено  как  можно  быстрее,  да она  и  не  сопротивлялась.
Напротив,  она  помогала  ему  смехом,  жестами,  облегчающими   раздевание,
возбуждая  его  еще  больше. Довольно  надолго  они  так  и  застыли --  она
совершенно голая, стоя на коленях на полу, и он,  в пиджаке  и при галстуке,
растянувшись на  кровати. Потягивая  шампанское, они перекидывались  редкими
фразами о герметичности среднего класса, что, вопреки всем ожиданиям, только
подчеркнуло  эротичность ситуации. Он воспринимал  этот миг  как  дар Лорен,
понимающем,   что    дает    слишком   мало.   Она   согласилась   полностью
продемонстрировать  видимую  часть  себя. Этот  дар  удесятерял  ее  обычное
очарование,  создавал новые формы  общения, вычеркивал  проволочки Николя  и
примирил  его с  призраками всех женщин, которых  ему  не  удалось  раздеть.
Загипнотизированный  ее  кожей  и всеми  ее тайными  трещинками,  он пытался
уловить все исходящие  от нее запахи  --  смесь Диора и естественного запаха
пота, косметики и возбуждения. Этот же  запах, испорченный его собственным и
искаженный объятиями, исходил от простыней, когда Николя вышел из душа. Если
Лорен  еще  спит, то  только потому,  что она так  решила,  и  бесполезно  и
неудачно будить ее, чтобы сказать,  что солнце встало.  Он нашел в себе силы
оторваться от нее, оделся, глядя на ее коричневую кожаную сумочку и борясь с
искушением запустить туда руку,  чтобы найти ответы на мучившие его вопросы:
замужем  ли  Лорен?  Какого  черта  она  делает   перед  походом  по  барам?
Действительно ли ее зовут Лорен? Но после  того, как они занимались любовью,
все могло подождать.
     Николя  представил,  как он  проведет  этот день, мягко,  с  улыбкой на
губах, с легким  сердцем скользя сквозь день в  ожидании ночи и ее обещаний.
Будет не слишком  рано проверить,  способны  ли  они на  такие же изощренные
трюки  на голодный  желудок. Теперь он  мог  бы влиться  в "Группу" и  готов
послать к  черту любого зануду, спешащего напомнить ему,  что жизнь -- штука
полосатая.
     -- Месье Бардан срочно вызывает вас к себе! -- сообщила Мюриэль.
     Важная  информация. Но Николя не придал ей  никакого  значения,  забрал
свою почту и ежедневные газеты и уселся  за столом просматривать прессу. Ему
не нужно было ничего -- ни пива, ни аспирина, ни успокоения. Достаточно было
хорошего настроения. Через час Бардан постучался в его кабинет:
     -- Думаете, что набрали очки в глазах генерального директора?
     Отвечать  не обязательно,  впрочем, слушать  тоже. Николя еле сдерживал
улыбку, видя свою банку  с пивом на  углу стола, прямо под  носом у Бардана.
Опытный образец готов, осталось придумать название.
     --  Я умею отличать карьеристов,  я начал играть в  эти игры задолго до
вас!
     "Может, болтанка?
     М-м-м, болтанка -- довольно удачно,  одновременно "банка"  и "болтать".
Хотя что это на самом деле обозначает? Воздушные  ямы? Нет, не пойдет, сразу
начнутся ассоциации с тошнотой, отменяется".
     -- Николя, вы забываете о субординации. "Может, Пиперин?
     Звучит неплохо, но что это  будет по-английски? Банка для пива все-таки
штука интернациональная, надо придумать что-то американизированное".
     -- Тому, кто хочет выйти из игры, стоит поискать себе другое место.
     "Наконец-то нашел!
     Трикпак!
     Отлично! Такое впечатление, что это слово существовало  всегда. К  тому
же остается налет этакой занятности. У кого еще нет Трикпака?"
     -- Не вынуждайте меня вас увольнять.
     И  Бардан ушел, провожаемый  отсутствующим  взглядом Николя.  Ну что ж,
окрестили   банку  пива,  теперь   осталось   только  быстренько  выдать  ей
свидетельство о рождении. Перед уходом он позвонил Алисе.
     -- Я вам звоню, как мы договаривались, по поводу вашего предложения.  Я
согласен.

     Национальный  институт промышленной  собственности (НИПС), дом номер 26
по улице Санкт-Петербург. Николя торжественно  вошел в огромное серое здание
и  некоторое  время  послонялся  по  коридорам,  прежде  чем  обратиться   к
секретарю, которая  дала ему бланки для подачи заявки на выправление патента
и  бумажку, где описывалась  последовательность  действий. Он пристроился  в
круглой комнате в  виде  сот  --  в  каждой ячейке  по  кабинету, посередине
несколько  столов  для  изучения и заполнения формуляров,  на стене  стенды,
чтобы скрасить ожидание.  Перед тем как  переступить порог НИПСа, он зашел в
ближайшее кафе, растворить последние тормоза в бокале коньяку, усмехаясь над
абсурдностью своих усилий. На  этот раз спирт не помог ему  преодолеть страх
или вызвать независимого судью, но  придал  ему сил идти до конца, воплотить
свою фантазию, запротоколировать ее.
     Он   пробежал   глазами  первый   документ   "Патент:   защита   вашего
изобретения", где объяснялось  понятие "изобретение",  --  вы  патентуете не
идею,  а  ее  применение. Затем  он прочел  "Как  подготовить  документы  на
выправление патента", где было расписано  все, что нужно для  этого сделать.
Николя  это  показалось  слишком  запутанным,  чтобы  он  мог  справиться  в
одиночку. Ему посоветовали обратиться за помощью в "Отдел изобретений".
     Он уже хотел  все бросить на полдороге.  "Отдел  изобретений"! Он всего
лишь винтик  в  огромном механизме, камешек в  пирамиде,  песчинка в океане,
неужели  он  рискнет  переступить  порог  "Отдела изобретений"?  Проходя  по
коридору, он слышал  возгласы людей,  двигающих научно-технический прогресс,
трудящихся на  благо  человечества.  Сначала  его принял молодой  сотрудник,
который дал ему пару практических советов и указал нужное направление.
     --   Ваше   изобретение   из  области  химии,  электроники,  электрики,
информатики, техники?
     Методом  исключения  Николя выбрал последнее.  Молодой человек не  стал
вдаваться в подробности  и  объяснил, как составить  документацию: заполнить
анкету  на патент, составить  точное  описание  изобретения,  отдать его  на
проверку  инженеру  из НИПСа. И записал его на  следующий день, чтобы Николя
мог  поразмыслить  над описанием своего изобретения. Через  двадцать  четыре
часа его приняла мадам Забель. Она прочла:

     Описание
     Настоящее   изобретение   представляет    собой    скользящий   футляр,
предназначенный для  того, чтобы вставлять туда  жестяные банки газированной
воды, сока или пива. Он может также  служить  носителем текста, иллюстраций,
картинок. Он надевается на любую стандартную банку воды так, чтобы скрыть ее
марку.
     Изначальное  приспособление состоит из цилиндра,  шириной чуть большей,
чем внешний  диаметр стандартной  банки  воды, и высотой, аналогичной высоте
банки, так чтобы ее не было видно.
     В зависимости от использования футляра к нему можно добавить:
     --  Над  основным  цилиндром  --  скошенную  верхнюю  часть  со  слегка
выступающим  ободком,  диаметром  чуть   больше   верхней  части   и  ободка
стандартной банки воды.  В этом случае  описываемое изобретение будет плотно
прилегать к банке воды в зависимости от размеров и мягкости материала.
     -- Внизу -- скошенная нижняя часть, диаметром чуть больше нижней  части
и ободка стандартной банки воды, а также плоское или вогнутое дно.
     -- Вверху --  скошенная часть, выступающая над ободком, диаметром  чуть
больше верхней  части  и ободка стандартной банки воды, а внизу --  система,
позволяющая плотно прилегать к дну жестяной банки.
     -- В  общем, данное изобретение представляет  собой  цилиндр, полностью
или частично соответствующий высоте жестяной банки газировки, с дном или без
дна, надевающийся на нее и полностью ее закрывающий.

     К  огромному удивлению  Николя, мадам  Забель  заставила его  поправить
очень немногое -- есть отчего почувствовать себя  практически изобретателем.
Однако  в  формуляре  на  патент  он  допустил  ошибку.  В  графе  "Название
изобретения" написал "Трикпак".
     --  В  случае  необходимости  это  будет  название  зарегистрированного
товарного знака. А здесь нам нужно общее обозначение.
     Не придумав ничего лучше, Николя выбрал "Футляр для  банки газированной
воды", побоявшись предложить "Обманка для пива". Мадам Забель вчитывалась во
все  это  ужасно  серьезно  -- неопровержимое  доказательство  того, что эти
документы  возможно отдать  в производство. Она поколдовала над компьютером,
чтобы посмотреть, не были ли зарегистрированы подобные изобретения,  и нашла
два отдаленно похожих.
     -- Зайдите в  отдел документации, там вам  расскажут подробнее, но  мне
кажется, что тут совсем мало общего.
     Она  дала  ему  несколько  наводок  на  промышленников,  которые  могут
заинтересоваться его  патентом.  В отделе документации Николя  пролистал два
описания  -- оба  изобретения упрощали процедуру  открытия  и  использования
пивных  бутылок, никакого  сравнения  с его "Футляром для банки газированной
воды". Он зашел в регистрационный отдел, заплатил пошлину в двести пятьдесят
франков  и  покинул  здание  НИПСа.  В  конце концов  он  почувствовал  себя
изобретателем.

     -- Говорят, сегодня  на  шестом этаже в  центральном  здании вырубилось
электричество.
     -- Не слышал, -- ответил Жозе. -- Вас это коснулось, месье Маркеши?
     -- Коснулось ли меня это?! Вы действительно хотите знать?
     И никто  не решился ответить  отрицательно. Николя чувствовал,  что  их
ждет очередная серия о несравненных достоинствах Маркеши.
     --  Электричество  было  отключено  с  15.10 до 15.30. Все вы наверняка
слышали про "закон бутерброда", закон подлости, в общем, весь мир знает этот
закон, гласящий,  что худшее,  что  может случиться, обязательно  случается.
Представьте себе, что  с февраля  я веду  переговоры  с миланской  компанией
Cartamaggiore  и  сейчас  они  как  раз  перешли  в  финальную  стадию.  Мой
собеседник  с противоположной стороны --  некий Франко Морелли, с которым мы
вмести  получали  MBI  в Гарварде. Он  предпочел мое предложение  в память о
нашей с ним совместной учебе -- корпоративный дух  что-нибудь да  значит! --
но  при  малейшем намеке на осложнения он  может обратиться во франкфуртскую
Ragendorf, чьи предложения  как  минимум равны  моим. Франко не  уступит  ни
цента. Я тоже.
     Вежливые смешки, чтобы дать рассказчику перевести дух.
     -- Нам нужен был набросок документа, чтобы обозначить основные понятия,
я пригласил его в "Плазу" составить это письмо о намерениях, он отправил его
в свою администрацию и получил от них поддержку. В течение двух месяцев я из
кожи  вон  лез,  чтобы  получить от  итальянцев  дополнительные  технические
подробности, но  дело  шло до сегодняшнего  дня... пока  мне не понадобилось
пересмотреть некоторые пункты  в этом пресловутом документе. В  десять минут
четвертого  я включаю компьютер,  открываю файл и  подчеркиваю  интересующие
меня  моменты. Я хотел, чтобы текст легко читался, и -- черт  знает, что мне
пришло в голову, -- я решил изменить шрифт. Мне  оставалось только  кликнуть
"Сохранить", и пюди знай почему, я кликнул на... "Удалить".
     -- Нет!
     -- Вы действительно это сделали?
     Николя  не  верил   своим  ушам.  Неужели  Маркеши  расскажет  о  своем
поражении?
     -- Кажется  глупостью, но уверяю вас, именно так все и  произошло, весь
текст исчез!  Некоторые  из  вас --  и небезосновательно  --  подумают,  что
произошедшее не  просто  неловкость, а игра  подсознания,  желание  испугать
самого себя, готовность подвергнуть опасности достигнутые договоренности, не
знаю, что еще. Я не отрицаю доли подсознания в этом действии, но мне некогда
было анализировать -- зло свершилось.
     -- Но вы же могли нажать на "Отменить",  и текст появился  бы снова, --
заметил Арно. -- Вы не могли этого не знать.
     --  Естественно,  я это знаю,  но тут-то вступил в силу закон подлости.
Когда я уже собрался кликнуть на эту иконку, было десять минут четвертого, и
все компьютеры  в нашем отделе отключились. Если вы  не в курсе, мой дорогой
Арно, то сообщаю  вам,  что когда компьютер отключается, слишком поздно жать
на "Отменить".
     -- И у вас не осталось копии?
     -- Вот именно  что осталась, но закон  подлости  был  доказан еще  раз.
Обливаясь потом, я переворачиваю все ящики, нахожу копию, бросаюсь к первому
же  работающему  компьютеру,  вставляю  дискету,  и  на  экране  появляется:
"Невозможно прочитать дискету. Хотите отформатировать?"
     -- Вот ведь не везет так не везет, -- посочувствовала Режима.
     -- Да уж.
     -- И что?
     --  Ну, я плохо себе представлял, как я звоню Морел-ли и  спрашиваю: "В
случае  отмены предпочтительного  права  подписания, на чем  мы  сошлись  по
поводу максимума резервных документов?"  Он бы счел меня невменяемым и через
час позвонил бы в Ragendorf.
     -- А было ли продолжение?
     Николя  много  бы отдал за то, чтобы не  было. Он  уже видел  в Маркеши
нормального  человека -- слишком человечного  и способного на  ошибки, чтобы
отнестись  к  нему  даже  с некоторым уважением.  Но  вместо  этого  Маркеши
произнес "да",  которое  еще  долго  резонировало,  чтобы подогреть  интерес
слушателей.
     --  Даже если осталась хоть малейшая возможность выкрутиться, следовало
попробовать. Я  создал  новый файл  и  один  за другим  обдумал  все  пункты
контракта.  В  экстренных случаях то,  что мы  называем памятью,  неожиданно
становится очень точным инструментом, возможностей которого мы до сих пор не
знаем.  Сегодня  впервые  в  жизни  я  по-настоящему  разговаривал со  своей
памятью, я громко обращался к ней, мягко расспрашивал, как ребенка, которого
надо  приручить.  "Если  сектор увеличивает  капитал группы на 10%, после 2%
дополнительных  вычислений за аудит,  капитал вырастает на  32%,  а  капитал
внешних инвесторов соответственно X  на 13%, Y -- 12% и Z -- на 7, 5%". Если
мое  подсознание  было  причиной   катастрофы,  это  же  самое   подсознание
отправилось  на поиск информации туда, где она  хранилась. "Франко просил...
22%,  а  у  нас  законный  максимум  15.  С   пятым  параграфом  в  качестве
ограничительного  условия  мы  получаем  большинство в  две трети плюс  одно
место".  Я переживал это  странное  ощущение,  будто прогуливаешься в старом
ангаре, где  свалены миллиарды карточек, ища нужную при свете факела. Но это
нужно было сделать, иначе мир бы обрушился,  во всяком случае мой. Не  знаю,
благодарить  ли мне Бога,  Зигмунда Фрейда  или родителей, которые в детстве
пичкали меня рыбой,  но результат всех этих усилий отправился по электронной
почте в Милан  вот  уже два часа назад.  Франко позвонил мне и сказал,  что,
по-видимому,  его шеф со всем согласен. И вот я, верный своему долгу, вместе
с вами готов выпить по второму пастису.
     Для Николя хуже  всего была заключительная  часть.  Зачем  Маркеши надо
обязательно заканчивать сказания о  своих подвигах словами: "И вот я, верный
своему долгу, вместе с вами  готов выпить по  второму  пастису?" Мол,  сразу
после спасения мира он  поспешил обрадовать своим присутствием  их,  простых
смертных,  потрясенных этой смесью блеска и скромности. Николя не  мог этого
так оставить.
     -- Долгие годы Александр Солженицын  писал тысячи страниц с неотступной
мыслью об аресте. Чтобы  сэкономить бумагу и спрятать свои тексты от КГБ, он
писал все в зеленые блокнотики -- белой бумаги не было -- на каждой странице
по  шестьдесят  строк микроскопической каллиграфии.  Когда  его  отправили в
ГУЛАГ, ему было сорок два года и  он страдал раком  легких. Все восемь лет в
лагере у него не было бумаги, но он продолжал писать... ничего не записывая.
"Люди просто не подозревают ни о своих способностях, ни о возможностях своей
памяти", -- позже скажет он. Чтобы научиться запоминанию, он составлял стихи
по  двадцать строк и  заучивал их  наизусть  день за  днем. Он  помогал себе
четками,  которые  надзиратели  согласились  ему  оставить,  -- каждое звено
представляло   собой  определенное  количество   стихов.   Так  он  запомнил
двенадцать тясяч стихов и десять дней в месяц проводил за повторением, чтобы
сделать  из   своей  памяти   уникальный   инструмент.  И  благодаря   этому
"инструменту",  а  также смелости, таланту,  силе к  сопротивлению  он  смог
"написать"  свои  произведения,  сохранить  их  в  памяти  в  течение  всего
заключения и восстановить их слово в слово годы спустя. Александр Солженицын
пережил  три главных  бедствия  века  --  войну, лагерь, рак. Больше  чем за
восемьдесят лет его каллиграфический почерк так и не изменился.
     Вместо  того  чтобы  пожать ему руку,  Маркеши  только покачал головой,
вставая из-за стола. День еще не кончился, у Николя горели внутренности, так
ему хотелось выпить, но не здесь  и не сейчас. Он  прекрасно знал,  где и  с
кем.
     Во имя чего он должен отказываться от  Лорен и взгляда ее голубых глаз?
Из-за  утренней  головной  боли?  Из-за  усталости,  наваливающейся  часов в
одиннадцать  утра?  Ему  сорок  лет,  он  еще молод,  он  уже  стар,  у него
достаточно опыта, но и есть  чему поучиться, все только  начинается,  и рано
отказываться от чего бы то ни было. Зачем ему эта мудрость, которая, едва он
открывает  глаза, ставит  его на  место? Зачем  жить,  если  его  упоение не
превалирует над всем остальным? В день Страшного  суда Бог простит  ему все,
кроме того,  что он недостаточно насладился  этим странным даром, которым Он
наградил всех людей. Еще до рассвета Николя займется любовью с Лорен,  и тем
хуже, если  при пробуждении он опять  испугается  жизни. В конце концов, кто
может поручиться, что завтра будет новый день?
     -- Алло, Лорен? Я тебя отвлекаю?
     -- Вовсе нет, я  как  раз  хотела выпить  в компании господина, который
сделает все, что я пожелаю.
     -- Через двадцать минут в "Линне"?
     -- Может, лучше пойдем в  отель? Если нам придет охота  поласкать  друг
друга, придется быть очень точными в описании того, чего конкретно хочется.
     Такое  заявление не  требовало  ответа.  Как  можно  не  согласиться  с
подобной  программой? Он попытался угадать, чем она занимается именно в этот
момент.  Воображение  по   очереди  давало   ему  послушать  детские  крики,
вокзальные  громкоговорители, шепоток  подружки, мужские вздохи.  Николя  --
жертва странного  любовного миметизма  --  в результате сам пристрастился  к
скрытности  --  наивный способ дать понять Лорен,  что они сделаны из одного
теста. Прошлой  ночью,  усталые, откинувшись  на  подушки, они развлекались,
описывая, кто они не. Игра родилась сама собой, в объятиях:
     -- У тебя руки не хирурга.
     -- А у тебя духи не матери семейства.
     -- А у тебя плечи не как у пловца.
     -- А ты одеваешься не как учительница.
     -- А у тебя шерсть не как у латиноамериканца.
     -- А ты занимаешься любовью не как девушка с Севера.
     -- Ты не Шерлок Холмс,
     -- А ты не Мата Хари.
     За  неимением лучшего, он создавал ее образ по своему настроению  -- то
она  была матерью семейства с кучей  ребятишек, которых  она в шесть  вечера
бросала  на   снисходительного  мужа,   чтобы  утолить  свою  жажду  вина  и
одиночества. То куртизанка,  весь Париж был полон ее  любовников,  и  иногда
прогуливающиеся  по  берегам  Сены видели проплывающее  тело одного из  этих
несчастных.  То  соседкой  по  лестничной площадке, которая  проявила чудеса
изобретательности, чтобы это от него скрыть. С такой девушкой все возможно.
     Через два часа, когда  они растянулись на кровати и смотрели новости по
CNN, она прикорнула у него на плече, уставившись на демонстрацию военных сил
в дальних странах. Пока еще совсем не стемнело, Николя мог рассмотреть Лорен
в  угасающем  свете  дня.  Тело чуть  более  округлое,  чем  ему  показалось
накануне, -- нельзя сказать, что ему это не  понравилось.  Полноватые ноги и
ягодицы, округлые бедра, груди, волновавшиеся при малейшем  движении. Формы,
обладавшие  грубой красотой  африканских идолов  и вызывавшие дикие желания.
Все, что он был не в  состоянии  оценить накануне из-за изрядного количества
алкоголя  и  пав  жертвой  неизбежного  хаоса  первого  раза.  Одетая  Лорен
представлялась горожанкой, знающей коды и жесты. Обнаженная -- она  походила
на крепко  сбитую деревенскую женщину. Обнимая ее, Николя  чувствовал, как в
него вливаются теллурические силы, которых ему всегда не хватало.
     Она выключила телевизор,  он задернул шторы -- пришло время дать  телам
по-настоящему узнать друг друга  и перейти  на "ты". Попозже они заказали  в
номер бутылку вина и кучу разных закусок.
     -- Я пил "Шато Тальбо".
     -- Какого года?
     -- Восемьдесят второго.
     -- Вот негодяй! Это же шедевр!
     Между  закусками,  между  глотками  шабли,  между  кадрами  безмолвного
телевизора, между взрывами смеха они занимались любовью. А уже совсем поздно
она натянула на себя простыню,  взяла руку Николя, положила ее на свою левую
грудь и прикрыла  глаза.  Ее дыхание становилось все глубже -- ему казалось,
что она отдаляется.
     Он  сполна  насладился последним глотком  вина  -- счастливый, в полной
тишине. Теперь он знал, что искать в пьянстве -- не другое место, приносимое
третьим стаканом, а настоящее  первого,  длящееся как  можно  дольше. Ему не
нужно было опьянение долгих попоек, того, что разжигает страсти и заигрывает
с вечностью -- вне  времени, вне самой жизни.  Во хмелю у него была голова в
облаках, но ногами он твердо  стоял на земле. Он  не призывал изо  всех сил,
как большинство  алкоголиков,  забвение,  он  хотел  как  раз  обратного  --
приблизить мгновение и задержать его, как сегодня вечером в  постели рядом с
той, что заставляла биться его  сердце. Он  позволял себе жить настоящим, не
спрашивая -- было  ли это ловушкой, не заставят ли его расплачиваться за это
позднее.  Наконец  он понял очевидное, он  начал мечтать  о  завтрашнем дне,
когда  бы  главное  начиналось   с   утра.  Если  ему  удастся  поймать  эту
очевидность,  удержать  ее  ошметки,  может, он сумеет держать на расстоянии
свое ежедневное смятение. Если бы только он  смог удержать до  завтра эффект
своей сладкой эйфории...
     Если только.
     Нелепая идея -- слишком простая -- пришла ему в голову. Не задумавшись,
не снимая левой  руки с  груди  Лорен,  он взял с  ночного столика  бумагу и
шариковую ручку с названием отеля. Он  записал все, что пришло ему в голову,
отложил листки, прижался лицом к затылку Лорен и уснул.
     Когда  он проснулся,  ее уже  не  было  рядом, он  не удивился,  только
пытался ощутить ее  запах на  подушке. Внезапно  он  поднял  голову, нащупал
рукой на ночном столике блокнот и разобрал то, что написал накануне.
     "Бери то, что Лорен дает тебе, и не пытайся узнать больше".
     "Постарайся чистить обувь хотя бы раз в месяц".
     "В  документации  В  снова   используй  идею   Сесиль  по  поводу  IBM,
переориентируй  ее и  заставь коммерсантов поверить,  что  они придумали это
раньше всех".
     "Слушая, как  рокочет буря, не  проявляясь  по-настоящему, ты  напрасно
исковеркаешь  свою   жизнь  в   ожидании   несчастья,  которое   никогда  не
произойдет".
     Полное впечатление, что он нашел друга.

ТЬЕРИ БЛЕН

     Никогда  ему не было так страшно, как  в то утро. Едва проснувшись, ему
пришлось сражаться с  приступами  паники, пытаясь в собственных глазах сойти
за бывалого  парня,  который принимает  свои мечты  за  реальность,  а  свои
желания -- за руководство к действию. По дороге в клинику ему почти  удалось
себя в этом убедить. Приступ повторился, когда медсестра велела  ему  надеть
эту   чудную   белую  ночную  рубашку,  которая  застегивается   сзади,  как
смирительная. Ровно в восемь он вошел в приемную клиники, где  через  каждое
слово  его  называли  Вермереном.  Потом  его  провели в  комнату,  где  он,
волнуясь, отвечал  на  вопросы  женщины в белом,  которая  дала  ему  выпить
какой-то порошок, чтобы  он  расслабился. У  психиатров  есть  целый  список
больных, раздвоенных сознаний, они называют их сложными именами, и у данного
случая  тоже наверняка  есть  какое-то название.  Если бы он только знал это
волшебное слово, может быть,  он попытался  бы вылечиться, достаточно просто
перейти из  одного  отделения  клиники  в  другое.  Родье дал  ему последнюю
возможность остановиться, почему бы  Жюсту  не поступить так  же? Тот вошел,
расщедрился  на  пару ничего  не значащих  приветствий и в  тишине  начертил
несколько  линий  на лице пациента. Успокоительное  начинало действовать,  и
даже  если  бы  захотел, Блен не мог уже отказаться  от  своих  слов.  Плечи
неожиданно осунулись, его  била мелкая дрожь. По губам расползлась довольная
улыбка,  когда появились  носилки. В  палате  он  последний  раз  встретился
взглядом с Жюстом, но это было уже не важно, словно сознание Блена  медленно
покидало  его тело, чтобы соединиться с телом Вермерена. Анестезист ввел ему
в вену беловатую  жижу, от которой руке  стало  жарко, и попросил считать до
пяти. Это  было последнее лицо, которое видел Блен,  перед тем как  навсегда
потерять свое.
     Он не придумал эту боль, она  была здесь,  но он не мучился, ей хватало
самой себя,  боль  не стала его  будить. Он чувствовал все свое тело -- свои
вены,  свою  кровь,  свое медленно  бьющееся  сердце,  свои  мускулы и  свою
дремлющую пока силу.
     Ему сделали влажный  компресс на губы,  по движениям он догадался,  что
это  женщина. Он  следил за  ее  перемещениями по  комнате благодаря  мелким
деталям -- по-звякиванию стакана, скрипу  подошв по  паркету,  покашливанию.
Ему любой ценой хотелось открыть  глаза, но веки будто  слепились -- ужасное
ощущение. Если бы у него еще оставались силы,  он бы запаниковал, но  бинты,
стягивающие   челюсть,  мешали  ему  кричать.  Его   успокоила   новая  доза
болеутоляющего.
     Если бы он не смог говорить до конца жизни, он бы не очень расстроился.
На слова  ему наплевать.  В конце  концов, он  стал  глазом,  это  стало его
профессией, а  в этой  профессии  чем меньше говоришь,  тем лучше.  Следить,
подстерегать,  предполагать,  заставать врасплох.  А дальше  --  фотографии,
которые можно показывать молча, потому что они не  нуждаются в комментариях,
отчет,  составленный  сухо,   четко,  по-деловому.   Никакой   необходимости
разговаривать. Гарантированное соблюдение тайны.
     Уже вечером он услышал другие шаги, более уверенную поступь.
     -- Это  я,  -- сообщил Жюст.  --  Не  пытайтесь разговаривать, я  зашел
посмотреть, все  ли в  порядке, как вы  выглядите. Не волнуйтесь,  что  веки
склеены, это совершенно нормально.
     Тьери  почувствовал,  как  доктор  пальцами  открывает  ему  глаза.  От
тусклого  луча  света все  снова  заболело. Успокоенный Жюст вернул бинты на
место.
     -- Все в порядке. Я вернусь завтра в восемь утра. Спокойной ночи.
     Перед уходом Жюст спросил медсестру, она ли дежурит ночью.
     -- Нет, на ночь меня сменит Инес.
     Тьери почему-то успокоился, что  разбудит  его  некая  Инее,  и  крепко
уснул.

     Ночью ему снилось  много всего, но наутро не осталось ни образа, только
воспоминание изнеможения, прерываемое  глотками воды и всплесками  волнения,
прерванными снотворным. Из соседней комнаты до  него  доносился далекий звук
радио, музыкальный ореол,  который придавал  его внутреннему путешествию вид
поиска сокровищ. Не  уверенный, что нашел их, он рыл и рыл -- свидетельством
тому усталость в членах.
     Жюст резким  движением снял  сразу все  бинты,  убедившись сначала, что
скальпель его не подвел. Блену удалось приоткрыть глаза.  Обстановка комнаты
возвращалась к нему впечатлениями, взгляд остановился на красной бутылочке.
     --  Я поставил вам сливную трубку в  область лба, чтобы отвести  кровь.
Больше не течет.
     На  лбу он ничего не  чувствовал, только какую-то неудобную повязку, но
решил, что это бинты.
     --  Можете  сказать что-нибудь, если  хотите.  Он  отрицательно покачал
головой.
     -- Полагаю, вы хотите посмотреть на себя? Могу дать вам  зеркало, но вы
не увидите ничего, кроме ран.  Все прошло  отлично, но, боюсь,  придется еще
немного потерпеть. Так дать вам зеркало?
     Он  снова покачал головой.  Он  не очень торопился увидеть  свое  новое
лицо.  Рождение  Вермерена  еще  не было  закончено,  он  боялся,  что  Блен
испугается.  Пока  его  превращали  обратно  в  мумию,  он  пытался прочесть
что-нибудь  во  взгляде  Инес.  Может,  из  лохмотьев  кожи,  швов,  скоб  и
кровоподтеков на нее смотрело незаконченное лицо Вермерена.
     Последние  дни  перед операцией  прошли  как во  сне, городские шумы  и
соседи постепенно исчезали. На  самом деле Тьери  словно  смотрел на себя со
стороны,  словно  Вермерен  уже шел  рядом  с  ним,  готовый принять  вахту.
Существование Поля Вермерена уже неделю  как было подтверждено документально
--  паспорт,   свидетельство  о  рождении.  Под  предлогом  профессиональной
необходимости Тьери вытянул из Родье по случаю расследования ценные сведения
о фальшивых документах и о том, как их  раздобыть.  Родье упомянул несколько
имен и места,  где обычно работают специалисты, известные своей надежностью.
Самые  изысканные  из  них  делали  фальшивые паспорта на  основе настоящих,
украденных в  префектурах.  Истратив  порядочную сумму, можно  было получить
весь  набор документов,  неотличимых от  настоящих,  потому что  они  и были
настоящими. Тьери Блен  за ценой не постоял.  Первым делом он открыл счет  в
банке на имя Поля Вермерена и положил на него 150 000 франков -- утаенные от
налоговой деньги  за дом в Жювизи. В своем старом банке он опустошил счет на
две трети -- забирая наличными каждую неделю в течение года, получилось  400
000  франков.  Часть  этих  денег  ушла  на  оплату  услуг Жюста,  фальшивых
документов, на съем новой квартиры и  помещения для будущего  агентства.  Из
боязни вызвать  подозрения он не мог продать ничего из принадлежащего Блену,
даже  рисунки и литографии, пылящиеся в  глубине  мастерской  с незапамятных
времен. Он мог бы выручить за них неплохие деньги у какого-нибудь антиквара,
специализирующегося  на  подобных вещах  и  не  слишком  интересующегося  их
происхождением,  но грозная  Брижит,  его  бухгалтер,  скоро заметила бы  их
исчезновение. С тех пор как она работала на  нового управляющего мастерской,
она  постоянно пыталась встретиться с Тьери под предлогом всяких  вопросов с
налогами. Ей его недоставало, но не хватало смелости в этом признаться.
     -- Скажите, Мадемуазель, этот молодой человек вас не слишком загружает?
     --  Он  хорошо работает,  вникает во  все,  что  я  ему  говорю,  ведет
ежедневный учет, в общем, бесценный клиент. Только смертельно скучный.
     -- Потерпите еще пару месяцев, я вернусь.
     Ему  всегда нравилась  ее кукольная пухлость. Она знала его  слабость и
пыталась  на  ней  сыграть,  еще и  еще.  Длинные  косички,  высокие  скулы,
подчеркнутые  пер-сиково-розовыми  румянами,  атласные  платья.  Он   и   не
подозревал о причинах  этой встречи -- узнав, что Надин от него ушла, Брижит
решила испытать  на нем  свое  очарование. А  он подписал протянутые бумаги,
даже не взглянув на нее.
     В  то  утро, когда  он  ложился  в клинику,  он  вышел  из  квартиры на
Конвансьон,  оставив в  ящике стола несколько  ценных безделушек, еще теплый
кофе на кухне, открытую книгу на журнальном столике, приоткрытое окно. Ничто
не должно указывать на побег.
     Все   остальное   развивалось  по   сценарию,  который  он  без  устали
переписывал,  доведя   его  наконец   до   совершенства.   Вот   консьержка,
обеспокоенная  тем,  что  никто  не  вынимает  почту,  звонит  Надин.  Надин
открывает  дверь  ключом,  который  Тьери ей  оставил.  Потом  она  бежит  в
комиссариат  объявить  его  в  розыск. Она  заполняет анкету,  описывает его
внешность,  как  можно  точнее, не  забудьте особые  приметы,  шрам в  паху,
справа, в форме буквы V (ее он занимал и отталкивал одновременно), оставляет
им  недавнюю  фотографию, наверняка  ту  большую, черно-белую,  которую  она
сделала для своей серии портретов. Ее  заявление попадает  в Службу розыска,
они обзванивают  больницы,  судебно-медицинский институт, врача  и  дантиста
пропавшего,  осматривают его квартиру, опрашивают друзей, возможно, клиентов
"Синей рамы". Вермерен знал цифры -- из трех тысяч пропавших в Париже за год
пять  процентов  случаев так  и остаются  нераскрытыми. У него  на руках все
козыри, чтобы стать одним из этих ста  пятидесяти и попасть в категорию  ПБВ
-- пропавших без вести -- до скончания веков.

     Поль Вермерен мог  бы  выписаться  через  двадцать  четыре  часа  после
операции, но он предпочел провести еще одну ночь в  клинике, боясь оказаться
наедине с  собой и не  зная, кто он на самом деле. Жюст, довольный  тем, что
увидел на лице пациента, предложил ему встретиться  в любой  день, начиная с
завтрашнего -- "ДЗ", как он это  называл, --  чтобы снять швы с верхних век,
второе  -- "Д7"  -- для нижних век. А потом только "Д15" -- вынуть скобы изо
рта, с  подбородка  и со скул.  К бинтам,  полностью  скрывающим лицо,  Жюст
рекомендовал добавить капюшон-компресс, чтобы  не  повредить лоб. Похожий на
персонажа фантастических  фильмов, он  вышел в приемную  и попросил заказать
такси.
     -- Куда ехать?
     -- Аллея де Фавори, 4, в Шолон-сюр-Сез.
     И  добавил  для  медсестры, которой было  на  это абсолютно  наплевать:
"Домой".

     -- Вам тут будет хорошо.
     Эти простые слова риелтора, слишком прозаичного, чтобы быть  нечестным,
решили дело. Зачем  упускать  место,  где  ему будет  хорошо, и почему  нет,
действительно,  в  коттедже  в  огромном пригороде,  похожем на  деревню,  в
окруженном  деревьями  домишке,  вне  времени  и вне пространства. Три  окна
выходили  на улочку, по которой  никто не ходил и не  ездил, остальные --  в
сад, края которого видно не было.  Плакучая  ива, пара  елок, огромный клен,
черешня. Поль почувствовал  себя  стареющим помещиком, привязанным  к своему
клочку земли  в компенсацию за то, что потерял все остальные привилегии. Дом
оказался чистым  и подходящих размеров --  гостиная  с камином во всю стену,
спальня, выходящая в сад, кухня, пахнущая деревом и золой.
     Тьери  Блен всегда любил  город. Он любил находиться  в самом центре, в
самом сердце, там, где проходят все артерии, и даже когда удары этого сердца
становились слишком громкими, он и подумать не мог о том, чтобы жить  где-то
еще. Весь мир был под его окнами, он воспринимал себя центром мишени. Он все
время  боялся  что-то  упустить  и  считал,  что  у  него  достанет  энергии
противостоять  большому городу.  С  тех  пор  как человеческий  фактор  стал
источником его доходов, он искал прямо противоположного. После слежки  дни и
ночи напролет, нервного  напряжения и  беспорядочного образа  жизни ему надо
было восстанавливать свои силы в месте, далеком от человеческого безумия.
     Парадокс  -- в своем добровольном заточении он ощущал, что Париж ближе,
чем  когда-либо. Если  он может видеть  мерцающий  огнями город с колокольни
Шолона, то зачем  иметь его у своих  ног? Как почувствовать город, если тебя
захватил  его  водоворот?  Вавилон  становится  Вавилоном, только если можно
взирать на него издали.
     Растянувшись на шезлонге, укутавшись в плед до самого носа, с книжкой в
руках  он  терпеливо  выздоравливал.  Вернувшись  в  дом,  он  посмотрел, не
пригорело  ли овощное  жаркое, и стал просматривать  почту  -- имя Вермерена
попадалось везде. Социальные  службы не  сомневались  в  существовании  Поля
Вермерена.  Колесики  машины  завертелись  сами  по  себе,  достаточно  было
соблюдать определенные правила, ничего  ни у  кого  не требовать, никогда не
жаловаться. И тогда  гражданин более  или  менее  становится  незаметным для
общества.
     -- Фламандская фамилия? -- спросил его служащий, подключавший телефон.
     -- Мои  очень дальние предки были  голландцами. На лице у него осталось
всего  несколько  пластырей у висков.  Он уже приучился  смотреть  на себя в
зеркало.  Коричневые  линзы  делали  взгляд  глубоким,  проницательным,  они
гармонировали с цветом волос и родимым пятном, -- взгляд, который должен был
быть с самого  начала. Разрез глаз  -- чуть  шире, и  лицо стало улыбчивым и
немного насмешливым. Больше  всего  Поль гордился  своим  подбородком  -- он
придавал  ему  основательности, уверенности в том, что он и должен был  быть
таким,  мужественность  и  неожиданную законченность  всему облику, навсегда
избавив  от маскировочной  бороды.  Теперь  Полю нравилось  бриться, а потом
массировать абсолютно гладкие щеки. Раз в три дня он использовал машинку для
стрижки волос,  делал это,  как будто  всю  жизнь этому учился. В  некоторых
местах шрамы чесались и напоминали о том, что не всегда было так, но незачем
принимать себя за чудовище. Изо дня в день он видел, как лицо обрисовывается
в зеркале. Иногда  внезапно под этими  чертами  проступала мимика  Блена. Но
Блена  отшлифованного, искаженного  и  такого далекого.  Даже блеск в глазах
практически пропал, как маленький уголек, готовый погаснуть под слоем пепла.
     Поль Вермерен  находил время для всего и все любил  делать -- готовить,
гулять,   читать,   укрывшись  пледом.  Вечером  посидеть  у  камина,  ночью
просмотреть фильмы, с утра поваляться в постели, а в любое время дня принять
горячую  ванну. Выздоровление даже  позволило ему  провести некоторые опыты,
проверить   старинные  мечты,  разгадать   некоторые   тайны.   Его   всегда
интересовало, как  этот предмет может держаться  в воздухе, крутиться вокруг
своей оси, прочертить  дугу,  полностью изменить  траекторию и  вернуться  в
руку. Вероятно, он не был слишком стар, чтобы творить чудеса. Каждый день он
в одиночку учился бросать бумеранг, сверяясь с открытой книгой у ног. В этом
движении ему  виделась смесь науки, элегантности и  смирения перед природой,
способ  воздать должное таинствам физики,  которая увлекала еще  первобытных
людей.   Как  настоящий  абориген,  Поль   пытался  понять  качество  ветра,
подружиться с  ним, обогнуть деревья ловкой дугой. В  самом начале обучения,
когда  бумеранг  улетал  неизвестно  куда,  Поль  терпеливо,  как   искатель
подземных родников, прошагал километры по лугам. Местные приветствовали его,
наблюдали, как он кидает свой бумеранг, усмехались -- что за прихоть? Может,
последний  писк в Париже? -- ни на секунду  не догадываясь, что этот человек
воспроизводит  ритуальный  жест, гораздо более  древний,  чем  существование
тракторов, коров и, может быть, даже зеленой травы.

     "Увидимся в "Д60", скорее всего это будет последний раз", -- сказал ему
Жюст утром "Д3О". Явно  гордый делом рук своих, доктор спросил у него, может
ли  он  сфотографировать  его,  чтобы  производить  впечатление  на  будущих
клиентов. Скрепя сердце Вермерен отказал.  Он проехал  на  машине под окнами
квартиры  на  Конвенсьон,  ему  было  любопытно,  сдали  ли  ее  уже,  потом
остановился  на минутку перед  кафе, где  они встречались с Надин. Последний
раз  они разговаривали в  "Д5".  К  тому моменту  они  уже четыре месяца как
расстались.
     -- Как дела?
     -- Нормально.
     -- А я не помню это синее платье.
     --  Я  увидела в нем Анну и  решила  купить такое же. Она  просила тебя
поцеловать.
     "Нет, она  не  просила  меня  поцеловать,  она считает, что  мне  нужно
лечиться. Она твоя лучшая подруга, ее можно понять, она на меня злится".
     -- Напомни ей, что мой брезентовый пыльник все еще у  нее. Мне нравится
эта тряпка.
     "Об этой мелочи  ты  вспомнишь  в  полиции.  Человек,  который  требует
вернуть старый брезентовый пыльник, не собирается исчезать".
     -- Что будем делать со страховкой?
     --  Можно  я  еще пару месяцев попользуюсь твоей, пока  снова  не начну
работать?
     -- Ты собираешься вернуться к работе?
     -- Мне надоело болтаться без дела.
     -- Скучно?
     "Удивлена?  Я  пытался  сделать  вид,  что  мои  ночные  эскапады  меня
увлекают. Даже  немного переборщил. Ты пыталась понять, заводила разговоры о
кризисе  среднего  возраста,  желании  столкнуться  с  опасностью.  Развитие
событий показано, что ты была права".
     -- Возможно, я снова займусь "Синей рамой".
     -- Если у тебя проблемы с квартирой, я могу пока одолжить тебе денег.
     -- Спасибо, не надо, у меня пока осталось немного.
     "Ты прекрасно  знаешь, что я занимал  деньги  у  приятелей, и они  были
уверены,  что  никогда их больше  не  увидят. Они  говорили  тебе  об  этом,
собственно, в этом и состояла цель операции".
     -- Давай ты не будешь придуриваться передо мной! Если ты в долгах...
     -- Долги? Какие долги?
     -- Похоже, ты продолжаешь играть... "Отличная работа!"
     -- Брось, Надин... Поговорим лучше о тебе. Где ты теперь живешь?
     -- Улица де Прони, в  двух шагах от работы, невероятно, сколько времени
я теперь экономлю.
     "Ты пока никого не встретила, но это скоро случится, я чувствую, у тебя
снова проснулось желание кокетничать и соблазнять".
     -- Ты торопишься? Может, выпьем еще по чашечке?
     -- Мне пора.
     "Когда они явятся к тебе, чтобы сообщить о моем исчезновении, не забудь
ничего, запах алкоголя  и  пряных  духов, галстуки, которые я совал в карман
перед выходом, банковский  счет,  опустошенный меньше чем за год, а особенно
выписки  со счета с адресом сомнительного бара, которые  я предусмотрительно
"забыл" на ночном столике. Скажи им что-то вроде: "Видимо, он познакомился с
плохими людьми, которые втянули его в  свои темные делишки". А так как лгать
тебе не придется, то они поверят".
     -- В пятницу вечером я устраиваю небольшое новоселье. Придешь?
     -- В пятницу, семнадцатого? Я свободен, так что договорились.  Я сделаю
волованы.
     "У меня все лицо будет исполосовано, но я буду думать о вас. Особенно о
тебе".

НИКОЛЯ ГРЕДЗИНСКИ

     В то утро Николя проснулся с абсолютно новым чувством -- он жутко хотел
есть. Лорен, как всегда, ушла из  отеля задолго до его пробуждения и  лишила
его  зрелища "Завтрак в постели". Проснувшись, она набрасывалась  на  свежие
фрукты,  тосты с  маслом,  чай и все остальное. Он привык к  этому  ритуалу,
ничего  не  трогая на  подносе,  ему было  достаточно  иногда  отвлекать  ее
ласками, пока она слизывала варенье с пальцев. Ему  подумалось, что человек,
просыпающийся голодным, должен очень любить жизнь. Зарывшись лицом в подушку
Лорен, он, побуждаемый утренней эрекцией, беспокойно заерзал по кровати.
     Они встречались примерно три раза в неделю уже почти год, большая часть
их встреч  заканчивалась именно в этом отеле, как обычно, в номере  318, где
произошло их первое свидание. Они никогда не назначали время заранее, Николя
подстраивался под расписание Лорен. Когда он пытался уловить какие-то знаки,
они противоречили тому, что было в следующий раз. Лорен повиновалась логике,
известной только ей одной, что делало ее повседневную жизнь непредсказуемой.
Со временем Николя привык к этому, даже если в течение дня  он отдал  бы все
на свете за то, чтобы узнать, чем она занимается именно в эту минуту.
     Однако  приходилось  признать, что  пробуждения его стали легче.  С той
самой ночи,  когда Лорен  исчезла еще до рассвета, он не боялся проснуться в
одиночестве.  С  присущим  ей  изяществом  она  разрешила проблему,  которая
разделяла пары с сотворения мира:
     -- Мне надо вставать в пять утра.
     -- Я позвоню консьержу, чтобы он нас разбудил.
     --  Не надо, ты  потом не  сможешь  снова заснуть.  Она была права. Как
только  Николя осознавал,  что  мир существует,  бесполезно  было  отрицать,
приходилось  нести  этот  крест. Так  было  всегда. Все эти блеяния ("уверяю
тебя, это не важно,  мне очень жаль, ты уверен, мне это правда не мешает, ты
можешь  поспать  еще  пару  часов  после  моего  ухода"  и  т.д.)   внезапно
закончились, когда изобретательная Лорен схватила свой мобильник:
     -- Я  запрограммирую будильник в телефоне  на  пять часов,  поставлю на
вибрацию и положу себе под подушку...
     Ничего не поняв в  этих манипуляциях, он заснул, считая ее сумасшедшей.
Через два часа, когда он плавал кролем в озере, полном  сказочной  живности,
Лорен почувствовала легкую  вибрацию  у  левого  уха и  открыла  глаза.  Она
поцеловала спящего в щеку и на цыпочках ушла во все еще темную ночь.  Николя
мог спокойно  досматривать  сны о потерянном рае. Ни  больше ни меньше, речь
шла о великом открытии для человечества.
     Не говоря уже о ее воображении, он обожал ту свободу, что проявлялась у
нее  в  самых  неожиданных  вещах.  Обрывки  фраз  без  начала  и конца,  но
приносящие  успокоение, озадачивающие  жесты, гораздо более продуманные, чем
казалось,  открытия, которые  объявлялись глупыми только для того, чтобы  не
принимать их всерьез.
     Но  не только Лорен придавала ему уверенности в себе. "Ночной человек",
его  альтер эго, посылавший  ему  сообщения,  теперь  присматривал  за  ним.
Сначала Николя ненавидел этого неистового другого, который пил и обрекал его
на похмелье, который сжигал  его вечера, не заботясь о  пробуждениях. Но  со
временем  Николя  научился  прислушиваться  к нему и  даже смог подружиться.
Откуда  он  черпал   все  эти  знания,  которых  так  не  хватало  Николя  в
повседневной жизни?  Как  он  умудрялся  организовать  импровизацию, чувство
ритма и перспективу?  Откуда  взялась  эта ловкость канатоходца на проволоке
мгновения? Как он смог стать  единственным философом в мире,  который  понял
все? Николя уже  чувствовал потребность как можно  чаще обращаться  к своему
мистеру  Хайду,  прибегать  к  его  знаниям  и опыту. Как  другие  открывают
почтовый  ящик,  так он, не  вставая с постели, хватал черный блокнотик, где
накануне безмятежный  другой, стараясь  не потревожить сон Лорен,  начирикал
несколько категорических  строчек. На этих листках  было все: и  приказы,  и
общие места, которые необходимо иногда повторять, и решения бытовых проблем,
и даже лирические отступления, изложенные без стыда, потому что искренне.
     Перед тем как пойти в душ, Николя открыл блокнот. Как обычно, он ничего
не помнил.
     "Те, что презрительно смотрят на тебя, когда ты пьешь коньяк, это люди,
главное желание которых -- вставить слово "коньяк" при игре в "эрудит".
     "Сходи к зубному. Я настаиваю".
     "Говорят: "После  нас --  хоть  потоп".  Но  все  хотят своими  глазами
увидеть этот потоп!"
     Он  вышел  из отеля  и  пешком  направился к башням  империи  "Парена",
задержавшись в кафетерии, где купил пару круассанов и  банку холодного пива.
Он позавтракал в своем кабинете, чувствуя себя полностью удовлетворенным. Он
любил Лорен, но ему была приятна мысль, что все его окружение предостерегает
его против этой чертовки. Он любил вкус пива по утрам и любил  прятать его в
"Трикпак", он любил представлять себе, какие рожи скорчили бы коллеги,  если
бы узнали,  что  в его "коке" шесть градусов  алкоголя.  Он любил  все  свои
последние открытия, он любил дорогу, что вела его к миру  с  самим  собой, а
больше  всего он  любил выпавшее ему  счастье стать тем, кем  он достоин был
быть.  Ночь  оказалась коротка,  как и все предыдущие, и  Николя, не подавая
виду, ждал  встряски, которую принесет  с собой пенящийся  хмель,  настоящая
радость  утра -- это стало такой же  привычкой, как чашка  крепкого чая  или
чистая рубашка. Пузырьки ударяли в голову, от них щипало в носу.
     Пришло время посвятить всю свою энергию работе. Назначение на должность
начальника  художественного  отдела  не  сильно изменило  его жизнь.  Он  не
чувствовал никакого давления, связанного с новыми обязанностями, он управлял
по  наитию, ориентируясь  на видимые результаты, стараясь  поощрять работу в
команде, а не давить авторитетом. Он имел слабость  считать,  что доверие --
это  форма сотрудничества, и принимал  во внимание мнение как можно большего
количества   народу.   Бар-дан  блестяще  уговаривал  клиентов,   обещая  им
невозможное, потом позволял  себе роскошь драть  чубы, если никто не находил
чудотворного решения. Николя и так потерял слишком много времени, чтобы идти
той  же  колеей.  Он  периодически интересовался  мнением ответственного  за
производство  и  дизайнеров  -- трех женщин и двух  мужчин  примерно  одного
возраста.  Его забавляло проверять знаменитую  концепцию "синергии". Никогда
он не был лидером, руководителем и, сколько себя помнил, всегда избегал даже
мысли о соревновании. У него  никогда не было разряда по теннису, он никогда
не воевал за место на парковке, и, обобщая, можно сказать, что он никогда не
пытался пробиться  куда бы то ни бьшо. Только  упертый человек вроде Бардана
мог считать, что Гредзински способен хоть кого-то подсидеть.
     -- У  меня  есть новости о твоем бывшем начальнике,  -- сообщил Жозе за
обедом.
     Бардан ушел  из "Группы"  по обоюдному согласию,  которое позволило ему
сохранить лицо и  подыскивать новое место работы, где он  больше не совершит
ошибки и  не будет унижать одного  сотрудника,  чтобы другим было неповадно.
Через полгода после его  ухода его имя прозвучало как на поминальной службе.
Николя было на это глубоко наплевать.
     --  У меня в  отделе  работает Молен, сын  Бардана -- его крестник.  Вы
знали, что у Бардана  двое  детей  от его  нынешней  жены,  один от бывшей и
четвертый приемный?
     По причинам,  которые Николя  не хотел даже упоминать,  он предпочел бы
сменить тему разговора. Жозе его смущение только забавляло, и он  настойчиво
продолжал:
     -- Он так и не нашел работу. Заметьте, это вполне логично, в коммерции,
когда тебе уже за пятьдесят... Амбер  предложил ему должность ответственного
за  производство  на  двадцать  тысяч  франков, он, естественно,  отказался.
Проблема в том, что он жутко гордый. Говорят, что он дни напролет ругается с
женой, которая готова пойти  на любую  работу. А пока что они продают дом  в
Монфоре.
     Жозе не удалось смутить душевный покой Николя -- слишком многим людям в
этом мире  приходится гораздо  хуже,  чем Бардану,  --  поэтому  он  оборвал
рассказчика и поднялся в свой кабинет. Там его уже ждало сообщение от некоей
мадам Лемарье, которая просила срочно ей перезвонить.
     -- Кто это, Мюриэль?
     -- Она сказала, что это по личному делу.
     Николя не жаловал незнакомцев, звонивших по личному делу,  так же как и
рекомендательные письма  и любые приглашения. Потенциальная опасность, повод
для  беспокойства,  самое  время заключить свою жизнь  в скобки, пока все не
прояснится. Он снял трубку, глядя на часы:
     -- Мадам Лемарье? Это Николя Гредзински.
     --  Счастлива  с  вами познакомиться, я веду  ваш  счет в банке  "Креди
агриколь". Раньше этим занимался  месье  Нгуэн, но его назначили начальником
отделения в Лионе.
     У Николя не сохранилось ни малейшего воспоминания о месье Нгуэне, равно
как  и о любом  другом сотруднике банка,  с тех пор как он открыл у них счет
двадцать два года назад. Ему  никогда  ничего не было нужно от  банка, он не
умел ни пользоваться предоставляемыми благами, ни обходить их ловушки, он не
просил  ссуды,  и ни разу  в  жизни ему не пришлось  выслушивать наставлений
из-за овердрафта. Банк был для него промежуточным звеном между его зарплатой
и его тратами, две колонки "доходы" и "расходы" никогда не должны были стать
предметом интереса. Никогда.
     -- Полагаю, что 435 000 франков, которые только  что  поступили  на ваш
счет, там не останутся?
     Как ответишь на этот вопрос, если  он еще не успел свыкнуться с мыслью,
что алюминиевый цилиндр, возможно, перевернул всю его жизнь?
     -- Если вы захотите их поместить, я могу предложить  вам некоторые наши
акции, которые хорошо зарекомендовали  себя  на рынке.  Хорошо бы вы  к  нам
зашли. У вас будет время на следующей неделе?
     -- Нет.
     -- А через неделю?
     Мадам Лемарье уже преизрядно допекла Николя, и он позволил себе роскошь
сбить ее с толку, о чем он и не подумал бы месяц назад.
     -- Сначала я сделаю себе приятное, истрачу сорок или пятьдесят тысяч на
всякие глупости. Буду транжирить без сожаления, жизнь коротка.
     -- Вы не согласны, что жизнь коротка?
     -- Согласна, согласна...
     -- Потом я сделаю подарки людям, которым повезло меньше меня.
     -- Не забудьте про налоги.
     -- Эти 435 000 франков всего лишь задаток, у меня друг -- бухгалтер, он
проследит за всем, не беспокойтесь. Спасибо за то, что позвонили.
     Мысль, которую  она  только что внушила ему, сама о том  не подозревая,
была не  такой уж глупой.  Николя надел куртку,  вышел из кабинета и  сказал
Мюриэль, что  у него встреча вне офиса,  которая  займет всю вторую половину
дня. Через  полчаса он  уже  вышагивал по  "Галери Лафайет",  сунув  руки  в
карманы и готовый чем-нибудь соблазниться.
     Первым  человеком,  достойным  его щедрот,  должна  стать мадам Забель,
кругленькая  женщина  в  очках-полумесяцах, которая приняла его документы  в
НИПС.  Советы, которые она ему дала,  чтобы выйти на промышленников, которые
могли  бы   заинтересоваться   его   "Трикпаком",   принесли   свои   плоды.
Производитель гэджетов,  среди которых,  кроме  одной-единственной вещи, все
было функционально  (он,  например, сделал серию  очень ярких  пластмассовых
вещиц  для  кухни и ванной), предложил  Николя контракт, вдумчиво  изученный
юристом, предложенным все той же мадам Забель. Все остальное -- производство
и продажа -- проходило без его участия. Ему даже не потребовалось объяснять,
как  можно  использовать "Трикпак", производитель безделушек  сам нашел  ему
применение, начав с американского рынка, где закон запрещает демонстрировать
публично любые марки алкоголя,  поэтому на улице часто  можно увидеть людей,
подносящих к  губам  коричневые бумажные пакеты, -- они-то и  станут первыми
покупателями "Трикпака".
     Компания Altux S.A.  только  что запустила серию из девяти "Трикпаков",
четыре из них -- несуществующие  напитки с искаженными логотипами  известных
газировок. Остальные пять, вопреки ожиданиям, вполне реальны --  пять широко
распространенных  марок,  и  среди  них  --  апогей   --  пиво.  Эти  пятеро
согласились на использование их логотипа на "Трикпаке" -- реклама с оттенком
самоиронии тоже  не повредит. Продажа "Трикпаков" в магазинах безделушек и в
отделах подарков уже принесла создателю чек на 435 000 франков.
     Впервые в  жизни Николя мог  сделать себе  приятное, не  задумываясь  о
деньгах. Он представил себе экстравагантный подарок,  в котором  не  было ни
малейшей необходимости,  но который  бы просто стал символом.  Двадцать  или
тридцать  тысяч,  потраченные  за  раз,  не  задумываясь,  --  и он навсегда
сохранит приятнейшее воспоминание о минуте безумия. Он помечтал о костюме, в
каких  ходят  в  фильмах  про мафию --  парочка  полосок  превращает  вас  в
гангстера  и  вызывает  восхищенный присвист  типов  вроде  Маркеши.  Николя
померил  один,  потом  другой,  на третьем  он сломался  -- достаточно  было
увидеть такой пиджак на  своих плечах,  чтобы представить, как его  пожирает
моль в шкафу. Желание остаться незамеченным с детства стало его единственным
костюмом,  сшитым  из  ткани  "анонимность" и исключительно ему  идущим.  Он
попытал счастья в других  отделах:  сотни дисков, которые  он  бы  послушал,
пусть даже единожды, тысячи книг, которые когда-то он обещал себе  прочесть,
фильмы, которые напомнят  ему  о  сегодняшнем дне.  Но  ничего этого ему  не
хотелось, необходимо было другое -- дни и ночи напролет, здесь и сейчас. Что
прежде приводило его в возбуждение? Ничего, прежде вообще не существовало.
     Ему  пришлось смириться с  очевидным: с тех  пор как он стал  проводить
ночи в отеле -- где ничто ему не  принадлежало, разве что  главное -- время,
жизнь,  тело, -- материальные ценности потеряли  для  него  всякий  интерес,
теперь он предпочитал просто  проходить сквозь пейзаж. Ему уже  прискучило в
"Галери  Лафайет", желание  сделать себе подарок притупилось. Если бы у него
осталось  какое-нибудь  детское  увлечение!..  Он  вспомнил,  как  завидовал
увлечениям других детей -- авиамоделизм, марки, календарики, рыбалка, иногда
он даже пытался по традиции  заинтересоваться чем-нибудь из  этого,  но  ему
быстро  надоедало.  Он  был  из  тех  редких  детей,  которые  могут  часами
неподвижно лежать на диване. Взрослые видят в этом преждевременную мудрость,
но  на  самом  деле  это  просто  сосредоточенность  на  себе.  Кто  бы  мог
догадаться?  У детей нет поводов  для переживаний, именно  так  предпочитают
думать родители.
     Неохваченным   остался   последний   этаж   --   кровати  и  постельные
принадлежности.  Мысль пойти взглянуть на все это не показалась ему такой уж
нелепой.  В конце  концов,  почему бы  и  не  кровать?  Рано или поздно  ему
понадобится гигантская  мягкая до неприличия кровать, чтобы отоспаться после
всех бессонных ночей, проведенных с Лорен. Такая  немыслимая кровать, против
которой даже  она не сможет устоять и тоже захочет  на ней поваляться. Самая
лучшая кровать  в  мире.  Сочетающая в себе  медицинские  советы и гедонизм.
Какое-то время он забавлялся  этой мыслью, пока не осознал,  что у Лорен уже
-- бог ее знает где -- есть своя кровать.

     Стойка из столетнего дуба. Патина дерева, его теплый цвет -- и хотелось
выпить чего-нибудь такого же благородного оттенка. Образцы стояли  тут же на
полках, стройными рядами  -- множество незнакомых бутылок, с которыми стоило
сойтись поближе. До  конца жизни Николя явно  не  успеет  перепробовать все,
классифицировать,   изучить  как  энциклопедист,   написать   большую  книгу
опьянения,  которую академики  назовут  классикой  и предложат ему кафедру в
Сорбонне.
     -- Что вам налить?
     -- Что-нибудь покрепче. Посоветуйте. Вы бы чего сейчас выпили?
     -- Я редко пью на работе. Тем более так рано.
     -- А что там в рыжей бутылке с белой этикеткой?
     -- Довольно сладкий бурбон, "Саутерн Комфорт", на мой вкус даже слишком
сладкий, многовато для печени за раз. Если вы любите бурбон, могу предложить
вам один из лучших, у меня еще осталась американская бутыль с тех пор, когда
еще тут это не было запрещено.
     Николя посмотрел на часы -- десять минут четвертого. Время летит, жизнь
тоже.
     -- Только учтите, это 50, 5 градуса.
     -- Тащите.
     В конце концов он  все-таки нашел себе подарок,  мысль  пришла  ему  на
эскалаторе,  в  толпе нагруженных  покупками, озабоченных людей. Николя  уже
мечтал  о выпивке,  --  которую  бармен сейчас наконец-то ему нальет,  --  и
поспешил прямиком в отдел мужских аксессуаров,  где ему предложили  на выбор
три вида  фляжек. Он  выбрал  одну на двести миллиграммов,  слегка выгнутую,
чтобы  лучше  прилегала к груди,  в  черной  коже,  привязанной  к  горлышку
пробкой. Объем показался  ему  вполне  достаточным  -- в  самый  раз,  чтобы
расхрабриться, если  потеряешься в лесу, или продержаться, если застрянешь в
лифте, два алиби для оправдания подарка. Теперь он будет счастлив, засовывая
руку  во внутренний  карман пиджака; и  одновременно несчастен. И все это за
140 франков. Мадам Лемарье не будет делать круглые глаза.
     -- Да уж, забирает эта ваша штука, но привыкнуть можно.
     Он сказал  это, только  чтобы успокоить бармена, на самом деле внутри у
него  все  горело адским  пламенем. Грудь  готова  была  разорваться, дышать
невозможно, потом вырвался легкий  вздох. И  с ним все остальное --  дыхание
приходит в норму,  плечи распрямляются, сердце бьется  нормально, расцветает
внутренняя улыбка, воображение начинает работать. По-настоящему важное таким
и  остается,  остальное  --  отходы,  помехи, проволочки,  тщетные сомнения,
разные недоразумения, время, потраченное попусту, вместо того чтобы жить, --
забывается.
     -- Можете налить мне сюда? -- спросил он, помахивая фляжкой.
     -- Боевое крещение?
     -- В некотором роде.
     -- Чем желаете наполнить?
     --  Самым  лучшим.  Водкой.  У  вас  нет польского родственника  вашего
бурбона?
     -- Преимущество фляжки в том, что никто  не замечает, как вы  пьете, но
запах изо рта выдает вас. Глоток водки на ходу легко  определить, но  у меня
есть  коньяк, с которым вы перейдете на четвертую скорость  так, что никто и
не заметит. Хотите попробовать?
     -- Нет, пусть лучше будет сюрприз.
     Вот теперь день наконец-то начался, все предшествующее было всего  лишь
летаргией, теперь проявилось  главное, а вместе  с ним  и  уверенность -- он
все-таки  еще неблагодарнее, чем  он считал! Как он мог забыть мадам Забель!
Он сунул  фляжку в карман, залпом выпил  еще  один Wild  Turkey и вернулся в
магазин исправить ошибку.
     В атаку!

     -- Это мне приятно, мадам Забель. Всегда надо помнить, кому ты обязан и
чем. Что бы произошло, если бы я зашел в соседний кабинет?
     -- Моя коллега  объяснила бы вам все так  же, как  я, и  сегодня  ей бы
достался этот  прекрасный  платок от Hennes, от которого  она бы отказалась,
так же как это приходится делать мне.
     --  Но,  мадам   Забель,   это   же  не  взятка,  а  просто   выражение
благодарности. И цвет желтой охры -- ваш цвет, вы не можете отказаться.
     Несмотря  на  50,  5  градуса,  которые  обеспечили  самовозгорание его
щедрости,  Николя чувствовал  легкое  беспокойство за веселой  улыбкой своей
благодетельницы.
     Если она  решит, что он  пьян, это испортит и его  хорошее настроение и
его  искреннюю  признательность. И  однако он  был действительно  пьян, даже
слишком, на его собственный взгляд.
     -- Пожалуйста, мадам Забель... Возьмите...
     -- Не  надо  смотреть  на меня  так  угрюмо, месье Гред-зински, а  то я
растрогаюсь.
     -- В добрый час!
     Его речь была связной, дыхание не выдавало его.
     -- Мадам Забель, раз уж я здесь, я бы хотел обсудить с вами одну  идею,
которая  может  перерасти  в  проект,  если вы сочтете,  что она заслуживает
внимания.  Надо  вам сказать,  что уже  некоторое время я привык засыпать  в
объятиях очаровательной женщины.
     -- ?..
     -- И случилось так, что  мы не всегда просыпаемся в одно и то же время,
потому  что  вышеупомянутая  красавица исчезает  на  заре,  окутанная  своей
тайной, пока я  прихожу в  себя  после  лихорадочной  ночи, полной  обильных
возлияний.  Представьте себе, она делает все, чтобы не разбудить  меня,  и я
благодарен ей за это, несмотря на желание последний раз сжать ее в объятиях.
Надо вам сказать, что  я  с  самого  детства  просыпаюсь,  как по  щелчку, я
открываю глаза, и  --  раз!  --  я уже  совершенно  проснулся,  все  пружины
натянуты,  просто кошмар. Я  не из  тех счастливцев, к которым вы, возможно,
принадлежите, что могут тут же заснуть снова.
     -- Со мной такое случается.
     --  Считайте, что вам повезло. А я из  тех,  кто  не  знает, что значит
дремать, кемарить, не ведает сиесты по три раза на дню. Нас точит тревога, и
глыба реальности придавливает  нас. Как  только мы возвращаемся в  сознание,
начинается обратный отсчет,  осталось  две-три  минуты,  пока  все остальные
симптомы  проснутся, первая внятная  мысль,  естественно, пессимистична и  с
каждой секундой становится все серьезнее. Внезапно вспоминаешь, что живешь в
этом  мире, построенном другими, но который ты никогда не пытался  изменить,
что  день будет таким, как ты и опасаешься, и  жвачку эту придется жевать до
самого вечера. Чувствуешь себя практически виноватым, что дал Морфею укачать
себя, а этот подлец не раскроет  тебе объятий снова, пока ты не проковыляешь
свою  ежедневную долину  слез.  Вот  и  представьте  себе всеобщую  проблему
пробуждения в  разное  время.  Она  должна быть  на посту в шесть утра, а он
вкалывал до  ночи  и  хочет  прийти  в себя,  и  таких  ситуаций  множество,
миллиарды людей  спят вдвоем в одной  постели, но встают в разное время. Как
не  слышать будильник другого? Как  оградить свой собственный сон? Такой вот
глупый на первый взгляд вопрос. В вашем августейшем заведении кто-нибудь уже
должен был задаться этим  вопросом. Только  не говорите мне,  что  я первый!
Потому что  если  это  действительно так,  я могу предложить вам суперлегкие
часы-браслет, снабженные вибратором, дающим  точный  и достаточный  импульс,
который  будит  одного, не тревожа  другого.  Я  продумал  все  до  мелочей,
рассказывать?

     Его  продвижение внутри  "Группы"  ничего  не  изменило  в  ежевечернем
ритуале.  Все  сердечно поздравили  Николя, Маркеши велел  ему угостить всех
шампанским и  счел  делом чести поставить  вторую бутылку, а  через год  все
устаканилось, больше никто и не вспоминал  об  этом. Сборища продолжались  и
осенью, столик на террасе  сменился столиком внутри кафе рядом  с флиппером,
вместо пастиса -- вино, только время и главная тема разговоров (Жозе называл
ее "единственным  блюдом")  остались  неизменными. "Группа"  была  сериалом,
нашпигованным  персонажами, обсуждали  их  по  одному  в  день, и  конца  не
предвиделось.  Единственная  тема, которая могла  конкурировать, был Маркеши
собственной персоной, его жизнь и творчество.
     --  Надо бы рассказать вам об опаснейшем  человеке, который  мне  очень
дорог, зовут его Реми Шак, таинственный инвестор, который иногда встряхивает
Биржу. Кто-нибудь знаком с ним?
     Все чувствовали, что вопрос с подвохом, и молчали.
     --  Это  естественно, я был не вправе раскрывать его  существование  до
сегодняшнего  дня.  Месяц  назад  я  получил  указание  дать   объявление  о
готовности купить  акции сети "Отоньель", которыми кроме нас  интересовались
"Дитрих" из Кельна и...
     Николя больше не слушал. Похождения Маркеши имели  то преимущество, что
позволяли невидимой, постоянно улыбающейся, иногда обнаженной Лорен подсесть
к ним за столик. Она не произносила ни слова, но была здесь. Он тоже молчал,
позволяя своему воображению воссоздать все детали -- безупречную линию носа,
светлые  тени  под  глазами,  придававшие непонятный оттенок синеве зрачков,
завитки волос над  ушами. Выписанная до  мельчайшей  детали, она  скрещивала
руки на груди, словно передразнивая его, и оба они долго пожирали друг друга
взглядом. Ничто  не могло  вырвать  Николя из забытья, кроме  пронзительного
голоса Маркеши.
     -- ...и  "Группа  Парена" отхватила кусок только благодаря  неуловимому
провидцу Реми Шаку, а имя его -- не что иное, как анаграмма?..
     -- Маркеши! -- воскликнула Режина, обойдя всех на финише.
     -- Вы имеете право на такие фокусы?
     -- В финансовом мире псевдонимы только приветствуются.
     В очередной раз Маркеши дал им  понять, что  снисходит за их столик  из
других -- высших -- сфер, что его жизнь похожа на увлекательный роман и  что
его профессия -- не постылая, надоевшая необходимость, как у остальных.
     -- Интересно, что дает жизнь под двойным именем? -- задумался Жозе.
     --  Оно  у  меня  тройное! Когда мне надоедает  зарабатывать деньги для
"Группы", я захожу  в  Интернет,  чтобы  поиграть  в  сетевую стрелялку  под
названием Unreal Tournament. На прошлой неделе меня включили в список тысячи
лучших игроков мира, под военным именем Slaughter.
     Озадаченный  Николя  напрягся,  пытаясь  вспомнить,  на что  похожа эта
история про множество имен. Снова появилась Лорен, чтобы освежить его память
и  послать  ободряющую улыбку.  Маркеши  наверняка  почувствовал,  что  этот
невыносимый Гредзински сейчас опять что-нибудь ляпнет, и посмотрел на него в
упор, словно бросая вызов.
     Николя поднял перчатку:
     -- В 1658 году некий полемист по имени Луи де Монтальт  горячо спорил с
иезуитами и  много раз переправлял издание  своего текста, который потом был
признан лучшим произведением  того времени, "Письма к провинциалу". В  то же
самое время юный Амос Деттонвиль придумал то, что сейчас мы называем счетной
машиной. Параллельно философ Саломон де Тюльти делает записи для гигантского
полотна  о  предназначении человека и его отношениях с Богом -- "Мысли". Все
трое  оказались  одним и  тем же  человеком, который больше известен нам под
именем  Блеза  Паскаля.  Все  три  его  псевдонима  --  анаграммы  изречения
"Человек,  здесь твой бог". Он  считал, что любой  текст, любая  идея, любой
закон  принадлежат  всему миру, а  потому и  помыслить не мог издать  их под
своим  именем,  таким  образом  претендуя на  авторство.  И  он  предпочитал
скрыться за фальшивыми именами. Вот таким он был человеком, этот Паскаль.
     Николя замолчал.
     Вдалеке появилась тень Лорен -- она гордилась им и подавала  ему знаки,
требуя скорейшей встречи.

     Если они не ехали в отель, Лорен исчезала из "Линна" так, что Николя не
удавалось  даже  понять,  в  каком направлении  она испарилась.  Она даже не
произносила банального  "Мне пора",  которое ничего  не объясняет,  но  всем
становится как-то неловко. И ему приходилось ждать, чтобы снова оказаться  в
номере  318, где они вытворяли невесть что, все  возможное и  невозможное, и
никто   не  мог   представить  себе  такой  свободы  в  столь   ограниченном
пространстве.  Они учились ласкам,  которые не знал или не  решался  другой,
развлекались тем,  что катали  бутылки по  полу, прежде чем выпить, играли в
карты,  бросая их  как можно ближе к  стене, придумывали небывалые фантазмы,
расшифровывали  хайку,  облизывали  стекающие   по  коже  друг  друга  самые
немыслимые алкогольные напитки,  вспоминали тысячи гениев  или  просто спали
часами, мирно обнявшись, упав в самые глубины забвения.
     -- Передай мне чипсы.
     -- Как ты низко пала, бедняжка моя.
     -- Мне не давали их в детстве.
     И  снова  он  не знал, как понять  эту реакцию, не окрашенную  никакими
эмоциями. Было ли у  нее детство Ко-зетты или она была  дочерью несгибаемого
диетолога?
     Было  половина  второго  ночи,  на   ней   остались  только  трусики  и
бюстгальтер абрикосового цвета.  Поужинать они не  успели и  теперь хрустели
всякой дрянью.
     -- Хочешь знать, в какой конкретно момент я в тебя влюбилась?
     -- Все произошло в этом самом номере, на третью или четвертую ночь.
     -- Должно быть, я довел тебя до небывалого оргазма.
     -- А вот и  нет. Мы смотрели телевизор. Было три часа ночи, и мы попали
на прямую трансляцию из Америки чемпионата по фигурному катанию.
     -- Не помню.
     -- В какой-то  момент одна из фигуристок неловко прыгнула и смешно  так
упала. Бедняжка выпрямилась, как будто ничего  не произошло, и продолжала до
конца,  как  они  все  поступают  в таких  ситуациях. В  эту  самую  секунду
телезрители делятся на три типа. Первые -- самая  распространенная категория
--  ждут  замедленного повтора.  Они  видели,  как она упала, и  их  снедает
какое-то  невероятное возбуждение, они жаждут увидеть еще  раз  этот ужасный
момент. Такие  обычно ждут низких оценок,  лица  отчаявшейся девушки крупным
планом. Чаще всего они удовлетворяются несколькими слезинками.
     Покрывало валялось на полу, в комнате  царил полумрак,  а одежда была в
беспорядке  разбросана  вокруг   огромной  кровати,  покрытой  еще   свежими
простынями. Лорен  неподвижно лежала на животе, свесив руки, чтобы успокоить
боль в спине, которая мучила ее  целый день. Николя сидел на кровати в серых
трусах, одной  рукой он  держал запотевший стакан,  другой -- лодыжку  своей
красавицы.
     --  Ко  второму  типу  относятся   люди,   которым  искренне  жаль  эту
несчастную. Они ахают и в  первый,  и во второй раз, когда видят ее падение:
"Ох, бедняжка..."  В их  взгляде сквозит сострадание, ко  в глубине  и нечто
другое  --  сладостное чувство, в  котором они  никогда не признаются, может
даже, они и сами об этом не подозревают.
     Он   склонился  и   поцеловал   ее  лодыжку,   потом,   не   мешая   ей
разглагольствовать, стал покусывать большие пальцы ног.
     -- Есть еще и третий тип людей, они встречаются невероятно  редко, и ты
один  из них.  Когда показывали замедленный повтор, я видела,  как  ты резко
отвернулся  от  экрана.  Ты  ни за что не хотел  увидеть это снова.  Слишком
тяжело. Не знаю, о чем ты подумал, может, о настоящей трагедии этой девушки,
о месяцах  и годах упорных тренировок -- и что? Дурацкая ошибка на  глазах у
миллионов зрителей. И  ты  не  хотел быть одним  из  них.  Секундой позже  я
влюбилась.
     Он   растерянно  улыбнулся,  пожал  плечами,  словно  подчеркивая  свое
смущение, и снова  отвел глаза. Ничего не всплыло у  него в памяти в связи с
этой   историей,   он  никогда  не  думал,   что   принадлежит  к  какому-то
определенному типу зрителей  фигурного катания, в  лучшем  случае он считал,
что  он из той  категории мужчин,  которые  внимательно  смотрят, как юбочки
фигуристок колышутся при прыжках,  но он  совершенно ничего не помнил именно
об этом прыжке и падении. В одном, однако, Лорен была права -- Николя был не
хуже и не лучше остальных, но он избегал изучать смятение других.
     -- Эти пакеты с чипсами чудовищно маленькие, -- заметила Лорен.
     -- Как и рюмки водки, все в масштабе.
     -- Приласкай меня.
     -- Я обожаю это белье абрикосового цвета... оно очень...
     Новый   неистовый  круговорот  быстро  обернулся   очередным  приступом
каннибализма.
     Лорен произнесла слово "влюблена".
     Он сжимал в объятиях "влюбленную" в него женщину.
     Он   попытался   осознать  значение  этого  слова,  что  оно  скрывало,
подразумевало, подобрать для него нежнейшие синонимы,  и  выпил еще  немного
водки. Все  еще  лежа  на  животе,  Лорен  взяла пульт,  включила телевизор,
выключила  звук  и  нашла достойную картинку  --  утки,  косяком летящие над
огромным  озером. Николя попытался  вспомнить, когда женщина в последний раз
признавалась ему в любви. Ему пришлось сильно напрячься, так давно это было.
И  тогда все было так ужасно, что он оборвал свои  воспоминания и набросился
на  бедро Лорен,  чтобы спровоцировать  новые военные  действия.  Заниматься
любовью с Лорен было самым естественным  делом в мире. Непосредственность их
движений, полная отдача, способность приноровиться друг к другу не требовали
ни  размышлений,  ни  комментариев. Если он  мечтал о чем-то,  то она тут же
подхватывала, ни разу он не пожалел о  положении,  которого хотел только он,
не продолжил  ласки, которую она остановила. Фантазия  плелась  в хвосте.  В
другие ночи, как, например, сегодня, она шла впереди них и до зари не давала
им  уснуть.  Он  взял  свой черный блокнот и записал: "Остерегайся  мудрости
других. Ничего не имеет  смысла.  Все противоречит  само себе, даже основные
истины.  Никто не может знать, куда ты идешь,  потому  что  ты сам  этого не
знаешь. Твоя извилистая дорожка  может показаться темной,  такая она и есть,
но смотри, чтобы никто тебя с нее не сбил".

ПОЛЬ ВЕРМЕРЕН

     Как  каждое утро за последний год, Поль  Вермерен зашел в  подъезд дома
номер  восемь-бис  по улице Благовещенья,  скользнув взглядом  по  золоченой
табличке своего агентства. В тот  самый день, когда он еще только осматривал
это  помещение, название  само  собой  пришло  в  голову: "Агентство  Благая
весть". Он не ошибся --  намек на иронию в  названии вызывал доверие, многим
клиентам  это  пришлось  по душе.  Поль  пересек мощеный  двор, поднялся  по
лестнице  А  и вошел  в  помещение на третьем  этаже, которое  не было  даже
закрыто на  ключ.  Расположение  комнат было  идеально: небольшая  прихожая,
служившая  комнатой  ожидания  для   клиентов,  куда  выходили   двери  двух
независимых друг от  друга комнат  -- его  кабинет и закуток его  компаньона
Жюльена  Грийе. Третья клетушка,  оборудованная кухонькой и душевой кабиной,
служила Полю убежищем в те дни, когда слежка мешала ему вернуться в деревню,
примерно  два раза  в  неделю.  Он кинул кожаную куртку  на спинку  кресла и
направился в кухню, где Жюльен уже готовил кофе.
     -- Ну как Сен-Мало?
     -- У меня не было времени дня экскурсий, -- ответил Поль.
     -- А как твое дело?
     -- Все прошло удачно,  но к концу слишком затянулось. Жюльен рассказал,
как  в  полной  праздности прошли  его  выходные,  одновременно  прослушивая
сообщения  на автоответчике.  Полю не терпелось  приступить к  работе, и  он
решил допить кофе в своем кабинете. Ему надо было написать отчет о поездке в
Сен-Мало, так  как клиент непременно хотел получить  его сегодня же вечером.
Пришло  время обратиться  к  своим  записям,  разобрать  некоторые,  уже  не
поддающиеся расшифровке  и переделать их в нечто  более понятное. Он включил
компьютер, создал новый документ в папке "Отчеты", назвав его именем клиента
-- Летеррье.
     Летеррье обратился  к  нему  две недели  назад  по поводу  своей  жены,
работавшей в крупной строительной фирме. Уже много месяцев она жаловалась на
участившиеся командировки в филиал фирмы в Сен-Мало, чтобы  поправить дела в
никудышном  руководстве. Она просила мужа немного потерпеть и ездила туда на
одни выходные  в  месяц.  В  связи  с  чем  муж  и  отправил Поля  Вермерена
разобраться во всем на месте.

     В собственные руки
     Не подлежит разглашению
     Отчет о наблюдении
     Цель: наблюдение в пятницу, 6 мая, за мадам Элизабет ЛЕТЕРРЬЕ (опознана
по цветной фотографии), от фирмы  "Иммотан", 4, площадь Гаснье-Дюпарк, 35400
Сен-Мало.
     7.00. Начало задания -- отъезд из Парижа, прибытие в Сен-Мало в 10.15.
     11.30.  Установка приборов для  наблюдения  в районе  дома  номер 4  на
площади Гаснье-Дюпарк в Сен-Мало.
     14.25.  Мадам  Летеррье  прибыла  на  собственной  машине,  которую она
оставила на парковке, и вошла в здание фирмы "Иммотан". На ней серый костюм,
в руках черная дамская сумочка.
     16.50. Мадам  Летеррье в одиночестве  выходит  из фирмы  "Иммотан".  На
парковке  она  открывает багажник своей  машины и достает  оттуда коричневую
дорожную  сумку. Потом  пешком  идет  в кафе Lucky  на площади Жана Мулена и
присаживается за столик на террасе (см. фото No 01).
     17.05.  "Рено-сафран"  серого  цвета,  номера  84  LK  35, паркуется  в
нескольких метрах  от  столика мацам  Летеррье,  Оттуда выходит  мужчина лет
пятидесяти и  подсаживается к  мадам  Летеррье. Он в сером  костюме и темных
очках,  довольно плотного  телосложения,  роста  1, 75  --  1,  80,  коротко
стриженные каштановые волосы.
     17.10.  Мадам Летеррье  пьет кофе, мужчина  --  пастис. Он часто гладит
руку мадам Летеррье.
     17.25. Они садятся в "сафран" и едут до улицы Кордьер. Покупают овощи и
фрукты в лавке, остальные продукты -- в небольшом супермаркете неподалеку.
     17.40. Уезжают на машине.
     17.50. Заходят в жилой квартал  "Мандрагора", 52, бульвар Анри Дюнана в
Сен-Сервен-сюр-Мер,  оставив  "сафран" на  стоянке.  Проходят  через  сад  и
поднимаются по внешней  лестнице, которая ведет  к  квартире на втором этаже
второго  корпуса  (см.  фото No 02). Мадам  Летеррье  несет  свою коричневую
дорожную сумку. На почтовом ящике этой квартиры значится имя Бернара НАНТИ.
     NB. Удалось установить, что четыре окна этой квартиры  выходят на улицу
де ля Пи. Наблюдение продолжено с этой улицы.
     18.10.  Силуэт  мадам  Летеррье  появляется  в  одном  из окон, на  ней
пеньюар, волосы замотаны полотенцем. Она задергивает шторы.
     21.40. Свет не горит ни в одном из окон, видимых с улицы де ля Пи.
     21.45. Конец наблюдения  и установка "контрольных знаков"  (булыжников)
под колеса "сафрана".
     22.00. Конец задания.

     Чтобы  размять  ноги,  Поль пошел  заварить  чай  и  предложил  чашечку
Жюльену.
     -- Это перебьет мне аппетит. Может, лучше пойдем пообедаем?
     Поль посмотрел на часы и с удивлением обнаружил, что уже час дня.
     --  Нет времени.  Захвати мне, пожалуйста, сандвич с тунцом и овощами и
минералку с газом.
     -- Тебе  звонил какой-то Мартинес, сегодня после обеда можешь позвонить
ему в лавку.
     -- Спасибо.
     -- Что за лавка-то?
     -- Кондитерская. Он хочет знать, не обводит ли  его промышленник вокруг
пальца.
     Поль займется им  после отчета, который он обязательно должен закончить
до встречи, назначенной на четыре.

     В собственные руки
     Не подлежит разглашению
     Отчет о наблюдении
     Цель:  наблюдение в  субботу, 7  мая,  за  мадам  ЛЕТЕРРЬЕ,  от  жилого
квартала "Мандрагора", со стороны улицы де ла Пи, Сен-Сервен.
     7.00. Начало задания.
     7.30.  Установка  приборов  для  наблюдения в  районе  жилого  квартала
"Мандрагора", со стороны улицы де ла Пи. Шторы в квартире все еще задернуты.
"Сафран" припаркован на том же месте, что и вчера.  "Контрольные знаки"  все
еще под колесами -- свидетельство того, что машиной не пользовались.
     NB. Консьержка подтвердила, что  пятидесятилетний  мужчина,  в обществе
которого  видели   вчера  мадам  Летеррье,   действительно   Бернар   НАНТИ,
официальный съемщик квартиры, за которой ведется наблюдение.
     10.00. В окнах  квартиры открываются шторы. Месье Нанти, голый по пояс,
пьет  кофе,  стоя  у окна.  В глубине  виден  силуэт  мадам Летеррье в синем
пеньюаре.
     10.45. Месье Нанти и мадам Летеррье выходят из дома и садятся в машину.
Она в джинсах и розовом топе, в руках у нее  спортивная сумка. Он в джинсах,
черной футболке и сандалетах.
     10.50. Они выезжают из "Мандрагоры".
     11.10.  "Сафран"  останавливается на пляже,  называемом  "Андемер",  по
дороге  на  Сен-Бриак.  Мадам  Летеррье  выходит  из  машины,   обходит  ее,
наклоняется к  месье Нанти,  все еще сидящему  в машине. Некоторое время они
спорят (см.  фото  No  03), похоже, колеблются,  потом  мадам Летеррье снова
садится в машину, и они уезжают.
     11.20.  Машина  останавливается  на  почти  пустынном  пляже,   в  паре
километров  от места  под названием "Лес  Бизе". Они устраиваются на большом
покрывале,   расстеленном  на  песке.  На   мадам  Летеррье  черный  смежный
купальник. Они часто целуются.
     11.50. Мадам Летеррье и месье Нанти купаются.
     12.05. Сидят на покрывале. Мадам Летеррье кладет голову на плечо  месье
Нанти. Они смотрят на море.
     12.20. Они одеваются и на "сафране" уезжают с пляжа.
     12.45. Паркуют "сафран" на улице Шартр в Сен-Мало.
     13.00. Заходят в магазин мужской одежды. Нанти меряет несколько рубашек
в присутствии мадам Летеррье. Они ничего не покупают и выходят из магазина.
     13.25. Заходят  в кафе "Митен" на улице Гран-Дегре и садятся  за столик
пообедать (см. фото No 04).
     14.50. Выходят, садятся в машину и уезжают из города.
     15.10.  Машина въезжает в  "Мандрагору", мадам  Летеррье  и месье Нанти
поднимаются в  его квартиру. Они задергивают  шторы окон, выходящих на улицу
де ля Пи.
     16.15.  Мадам  Летеррье одна  выходит из квартиры на  втором  этаже. Из
гаража, от которого у нее есть ключ, она выводит велосипед и уезжает.
     16.35. Мадам Летеррье призязывает  велосипед на улице Шартр.  Заходит в
аптеку и выходит оттуда с бумажным пакетом в руках. Потом она возвращается в
магазин мужской одежды и  покупает там одну из  рубашек, которую мерил месье
Нанти.
     16.50. Уезжает на велосипеде.
     16.55.  Останавливается на торговой  улице, недалеко от  площади Вобан,
покупает овощи и мясо.
     17.10. Уезжает на велосипеде.
     17.25.   Приезжает   в  "Мандрагору",  заводит  велосипед  в  гараж   и
поднимается в квартиру Нанти.
     18.30. Мадам Летеррье время от времени появляется в окнах, выходящих на
улицу де Пи, особенно в самом левом окне, очевидно, кухне.
     19.15.  Нанти  выходит   из  квартиры  и  спускается  в  общий  погреб,
возвращается с коробкой вина.
     21.10. Нанти закрывает ставни трех комнат и зажигает свет.
     22.30. Конец наблюдения. Свет нигде не горит.
     23.00. Конец задания.

     Он перечитал и поправил  одно-два слова, чувствуя себя  так, словно  за
спиной  стоит Родье.  Оперившись, Поль часто вспоминал о нем.  Он чувствовал
себя  виноватым,  что  не может  позвонить  ему, спросить,  что  новенького,
рассказать  о своей жизни.  Ему была ненавистна мысль  о том,  что  человек,
который не жалел сил, чтобы обучить его этой сумасшедшей  профессии, спасший
его  от тысяч  ловушек (истинную  ценность  его  уроков Поль  начал понимать
только  сейчас), будет считать его неблагодарным. Родье так  и не  понял, по
какой невероятной причине Тьери отказался перенять его агентство и клиентов.
Золотой подарок. Он был готов на все,  чтобы  пройти через  все формальности
переоформления,   договориться   с   арендаторами,  предупредить  постоянных
клиентов, найти компаньона и много чего другого.
     -- Ты правда хочешь начать с нуля?
     -- Да.
     -- Не понимаю. Но тебе решать.
     -- Пока, шеф.
     -- Держи меня в курсе.
     -- Конечно.
     Это  был  их  последний  разговор. Через  восемь  дней  он  стал  Полем
Вермереном. Его  до сих  пор преследовали угрызения совести за  то,  что  он
разочаровал своего старого учителя.
     Поль  подул  на  клавиатуру,  чтобы избавиться от крошек. Если он будет
продолжать в том же духе, он сможет закончить отчет до назначенной на четыре
встречи и успеет выпить кофе в кафе напротив.

     Отчет о наблюдении
     Цель: наблюдение  в воскресенье, 8 мая, за  мадам  ЛЕТЕРРЬЕ, от  жилого
квартала "Мандрагора", со стороны улицы де ла Пи, Сен-Сервен.
     7.00. Начало задания.
     7.30.  Установка  приборов  для наблюдения  в  районе  жилого  квартала
"Мандрагора", со стороны улицы де ла Пи. Ставни все еще закрыты.
     11.30.  Мадам Летеррье открывает ставни большой комнаты. С улицы де  ла
Пи видно, как месье  Нанти  подходит сзади  и  обнимает  мадам Летеррье.  Он
запускает  руку под ночную рубашку на уровне груди. Целует мадам Летеррье  в
шею в течение примерно минуты.
     15.10. Разносчик пиццы доставляет месье Нанти пиццу.
     17.15.  Они выходят  из  квартиры, садятся в  "сафран".  Мадам Летеррье
несет свою дорожную сумку.
     17.40.  Месье  Нанти высаживает мадам Летеррье у ее машины на  парковке
компании  "Иммотан".  Она  кладет  дорожную  сумку  в  свой   багажник.  Они
обнимаются несколько минут и расходятся. Машины разъезжаются.
     17.50. Конец наблюдения.
     22.00. Конец задания.
     Счет: Пятница, 6 мая: 7.00 -- 22.00 = 15 часов.
     Суббота, 7 мая: 7.00-23.00 = 16 часов.
     Воскресенье, 8 мая: 7.00 -- 22.00 = 15 часов.
     Общее  количество  часов  (1  час  = 300 франков): 46 часов, или 13 800
франков.
     Расходы  (отель, ресторан,  машина напрокат, бензин,  разное)  =  3 225
франков.
     Четыре фотографии = 1600 франков.
     Итого = 18 625 франков.
     НДС 19, 6% = 3 836, 75 франка.
     Всего = 22 461, 75 франка.

     В  пятницу  вечером,  как  только  в квартире  Нанти погас  свет,  Поль
позвонил  Жаку Летеррье  и  сказал, что то, что он  уже видел,  кажется  ему
достаточным. Но муж настаивал,  чтобы  Поль час за часом описал ему выходные
его  супруги  и ее  любовника с  фотографиями  в  подтверждение.  В подобных
случаях все мужчины и  женщины хотят видеть лицо соперника. По большей части
они находят их ужасно уродливыми.
     Поль Вермерен  в  последний  раз  прочел отчет  на  экране, прежде  чем
распечатать. Он предвидел реакцию своего  клиента на  каждую фразу. Летеррье
готов многое вытерпеть --  спешку  первых минут, любовное гнездышко,  откуда
они практически не вылезали,  полотенце на голове,  даже  суп,  который  она
готовила и который говорит о чудовищной повседневности. Единственная мелочь,
которая ранит  его гораздо  больше, чем  все остальное, -- рубашка. Рубашка,
которую мадам  Летеррье поехала покупать без ведома своего  любовника, чтобы
сделать ему сюрприз. Подарок, который делают своему мужчине. Поль до сих пор
помнил  ее  взгляд,  когда  она вышла  из  магазина, ее  желание сделать ему
приятное. По дороге обратно  она так счастливо напевала что-то, крутя педали
и предвкушая радость подарка.
     Поль  сосредоточился на этом эпизоде и  описании его в отчете. Подумав,
он решил, что нет никакой необходимости упоминать эту рубашку. Ни при  каком
раскладе  она ничего не изменит в решениях  Летеррье. И он вычеркнул поездку
на  велосипеде,  словно ее никогда не существовало. В его силах было стереть
этот  маленький эпизод из личной жизни совершенно  незнакомых людей, вернуть
тем, кто его пережил.
     Потом его взгляд остановился на:

     12.05. Сидят на покрывале. Мадам Летеррье кладет голову на плечо  месье
Нанти. Они смотрят на море.

     Поль  помнил  эту  картину,  которую  он  не  захотел  фотографировать.
Влюбленные надолго  застыли, молча  глядя на  набегающие  волны. Это было не
молчание  притершейся пары, но минута  некоего  единения, нечто большее, чем
просто  влечение,  секс,  грех... одна эта  сцена  выражала  невыразимое  --
умиротворение, разделенное счастье,  кроме которого  ничего и не надо.  Но в
отчете  Поля этой сцене была отведена одна-единственная строчка, которая  не
выражала  ничего из  этого,  но  тем  не  менее  подчеркивала значительность
мгновения.  Он распечатан текст  как есть и сунул его в  конверт. Без десяти
четыре,  для  кофе  слишком  поздно. Он  воспользовался  паузой  и  позвонил
Мартинесу, чтобы договориться о встрече.  В дверь  позвонили. Поль впустил в
кабинет молодую женщину лет тридцати, он видел ее впервые.
     --  Я держу небольшую  сеть  из  трех  бутербродных,  часто  приходится
доставлять заказы на дом, и если мои работники возвращаются поздно, когда мы
уже закрыты,  они бросают  чеки от клиентов  в почтовый  ящик. И недавно два
чека моих клиентов были подделаны. На первом автоматически  вместо суммы 345
франков появилось  62 345, а второй был подделан вручную. Полиция раскопала,
что  по  обоим чекам  деньги  получили  некие  личности, открывшие  счет  по
подложным документам, и почти всю  сумму они  потребовали наличными.  Я хочу
знать, были ли  эти  чеки украдены  из моего почтового ящика  или  я  должна
подозревать кого-то из своих сотрудников. Это самое ужасное предположение.
     Поль  записал  несколько  слов,  глядя  женщине  прямо  в глаза.  Родье
предостерегал его против новых лиц.
     --  Когда  ты  откроешь свое  агентство, не верь ни слову из  того, что
скажут  тебе первые клиенты.  Ты будешь  так  счастлив их видеть! Поэтому не
доверяй  естественному  чувству  сопереживания,  адюльтеры   --   это  самые
иррациональные и самые щекотливые проблемы.
     И  действительно: одно из  самых первых дел Поля  --  муж  попросил его
следить не за женой, а за ее любовником.
     -- Хочу знать, чем он занимается, с кем встречается.
     -- Могу я узнать, зачем?
     -- Я хочу, чтобы вы мне доказали, что он дурак.
     --  Настоящий  дурак,  занимающийся   дурацкими  делами,  и  со  своими
дурацкими привычками. Узнав это, Анжела перестанет бегать к этому дураку.
     Через некоторое время Поль принимал женский вариант  этого человека  --
женщина  лет  сорока, замужем  пятнадцать  лет, она просила  его следить  за
любовницей мужа,
     -- Хочу знать, есть ли у нее другие любовники, кроме него.
     -- Зачем?
     -- Потому что он не выносит шлюх.
     У клиента гораздо больше причин быть подозрительным, чем у следователя.
Доведенный до  крайности, он готов выслушать  первого встречного, способного
узнать правду. Для того, кто страдает, правда бывает только одна.
     Было что-то захватывающее и одновременно устрашающее в том, как работал
Жюльен Грийе. В  отличие от Поля,  сыщика,  рыщущего  по  городу, Грийе  уже
двадцать  лет  расследовал  все  дела,  не  выходя  из  кабинета, работая  с
регулярностью метронома и никогда не покидая своего кресла. Рано утром  факс
выплевывал  списки  фамилий,  исходивших  от  страховых  компаний,  агентств
недвижимости или даже обманутых владельцев,  пострадавших от неплательщиков,
которые прибегали  к  услугам  Жюльена,  чтобы найти новое место  жительства
прохвостов.  Он занимался примерно пятнадцатью  делами в день и разрешал три
четверти.  Основываясь на последнем известном месте  жительства, он звонил в
организации, которые  могли ему помочь, он знал  все учреждения и их работу,
не  только все входы-выходы, формальности, ключевые  слова, но  и  их нравы,
психологию этой категории служащих и способы обойти предписания. Он играл на
проницаемости разных служб и доставал информацию,  которую официальным лицам
было  нелегко  добыть из-за сложных  бюрократических  процедур.  Поль  любил
слушать,  как  он выдает  себя  за налогового  полицейского, прося  помощи у
коллеги или -- и того лучше --  у самого полицейского. Поль питал слабость к
изготовителям фальшивок и лжецам,  а  потому восхищался,  слушая, как Жюльен
дурачит всю страну.  Получив  адрес,  Жюльен  проверял  по  Минителю2, искал
телефон соседа  по лестничной  клетке  и  звонил,  представившись, например,
налоговиком, который  не знает, что  делать с переплатой месье Икс. В десяти
случаях  из  десяти сосед  радостно подтверждал, что месье  Икс живет именно
здесь. Если фамилия была распространенная, Грийе во  избежание ошибок звонил
самому месье Иксу. Его способ быть уверенным в качестве выполняемой работы.
     Сыщику вроде Поля часто нужен был следователь, чтобы узнать адрес, имя,
прояснить   вопрос   с   платежеспособностью   или  наследством.  В   начале
сотрудничества  Поль  спросил у  Жюльена,  не скучает  ли  он по  работе  на
природе.  Но тот с детства был  уверен, что чем меньше  его видят, тем лучше
для  него. "Когда я веду слежку,  на улице все смотрят только на меня". Зато
он получал  все, что  нужно,  по телефону, у него был дар. В юности он  умел
уговаривать  девушек  прийти на вечеринку, и там  уже ни  одна из них его не
замечала. Больше  всего Жюльен любил выдавать себя за сотрудника телефонного
узла, старшего капрала,  управляющего финансами, кузена из провинции, самого
Деда Мороза, не важно кого, главное, чтобы ему верили. Пока  он разговаривал
по  телефону,  у  него  самого создавалось  впечатление,  что  он понемножку
становится всеми этими людьми.
     Уже год  Поль Вермерен и Жюльен Грийе составляли  команду,  и агентство
"Благая весть" процветало. И ни один не лез другому в душу.
     В  конце  дня  Поль  выкроил  время,  чтобы   бороться  с  начинающейся
дряблостью  и  растущим  животиком.  Он  минут  за двадцать доехал  до своей
деревеньки,  которую шум и ярость пока обходили стороной. Он уютно устроился
в  беседке  выпить  рюмку  портвейна  в  угасающем  свете  дня  и  в  тишине
поразмышлять над событиями  сегодняшнего  дня и наступающего. Он никогда  не
забывал о том,  что его  песочница все тяжелее с  каждым днем, и с некоторых
пор каждая песчинка была важна.
     Прихорашиваясь перед зеркалом, он скользнул взглядом по своим уже почти
белым шрамам. Черты лица застыли раз и навсегда на месте маски, нарисованной
Жюстом.
     Сегодня  вечером  ему  захотелось  надеть  галстук  -- желание  сделать
приятное  той, что будет ждать его в кафе "Монпарнас" в десять часов вечера.
Эве   нравились  хорошие  манеры  и  галантность,  особенно  при  зарождении
романтических отношений. Если их история умрет сегодня же вечером, то ни он,
ни она не будут рвать  на себе  волосы. Эва умела разделывать  свежую  рыбу,
чтобы приготовить суши, и всегда носила  черное кружевное белье. Она считала
Поля опереточным детективом и  полагала, что он ее разыгрывает  в  те редкие
минуты, когда он  говорит о своей работе. Он повел ее ужинать в тихое место,
где они развлекались тем, что представляли себе детей, которых у них никогда
не будет. Она предложила  ему пойти к ней,  чтобы воспользоваться террасой и
заняться любовью  под  открытым небом.  По  дороге туда Поль  сделал  крюк и
проехал  мимо здания  в двенадцатом округе, откуда ему завтра в десять  утра
придется  начинать  слежку. Когда  Эва  спросила его, почему он выбрал такой
окольный путь, он ответил, что в ее обществе он совершенно теряет голову.

НИКОЛЯ ГРЕДЗИНСКИ

     -- Из твоих драгоценных гениев кого ты любишь больше всего?
     --  Дурацкий вопрос,  друг  мой,  похоже, ты  так ничего и  не понял  в
гениальности.
     -- Хорошо, я  спрошу по-другому. К кому из них ты испытываешь особенную
нежность, необъяснимую слабость?
     -- Претендуешь на это место?
     -- Ну ответь.
     --  Я люблю Паганини,  он родился  в  Генуе,  мне  кажется,  это  очень
подходит гению.  Еще у  меня слабость  к Фрейду, потому  что он  убивал себя
сигарами  с   таким   остервенением,  что  это   приводило   его  врачей   в
замешательство.  Микеланджело  тоже  из моих  любимцев,  потому  что  он был
настолько безумен, что делал фальшивки.
     -- Фальшивки?..
     -- Однажды,  когда  ему сильно  нужны  были деньги, он изваял фальшивую
античную статую, закопал в саду, а когда ее "нашли", она стоила  кучу денег,
в сто раз  больше,  чем  любая  статуя Микеланджело!  Если бы  их  оценивали
сегодня, самыми дорогими были бы как раз фальшивки Микеланджело.
     -- А что тебе нравится больше всего из его произведений?
     -- Я видела только репродукции.
     -- А что бы ты хотела увидеть живьем?
     -- Сикстинскую капеллу, "Пьету" и, наверное, "Моисея".
     -- Все три в Риме?
     -- Да.
     Наконец-то  он нашел  для нее  подарок --  путешествие в Рим.  В  конце
концов, ведь она была у истоков "Трикпака",  не  говоря  уже о  персональном
будильнике. Красота  Лорен  могла бы  вдохновить  художника Возрождения  или
автора плутовского  романа, Николя чувствовал,  что он недотягивает до своей
музы.
     Самолету она  предпочла  старомодное очарование  купе  ночного  поезда.
Железная дорога казалась ей менее обыденной, и она радовалась в предвкушении
ни с чем не сравнимых впечатлений. Так что они отдались на волю галлюцинаций
спального вагона, потягивая белое вино, принесенное проводником, который  на
мгновение  забыл  свою  ностальгию  по тем временам,  когда по  сравнению  с
щедрыми чаевыми его зарплата казалась грошами.
     Зарплата Николя  казалась  еще более  убогой по  сравнению с  деньгами,
которые принес ему "Трикпак". Не только остальные марки газировки включились
в  игру, но и --  чтобы поверить, нужно было увидеть  -- марка вина  и марка
шампанского.  Теперь пиво можно спрятать в золоченую  банку с выбитым на ней
гербом шампанского Paul  Garance et  Fils.  Этот "Трикпак" расходился бойчее
всего за  последние  два  года,  любимая  игрушка снобов  всего-то за  сорок
франков. Все вместе "Трикпаки" имели огромный  успех, патенты купили Италия,
Германия, Скандинавские страны. Юго, бухгалтер Николя и  с некоторых пор его
компаньон, уже  мечтал  об Азии,  особенно о  Японии,  где успех  "Трикпака"
казался неизбежным. Николя  стал  богатым, те  редкие знакомые,  что были  в
курсе, не уставали повторять ему это, но он отказывайся верить. У  него было
впечатление,  что  деньги  просто  копятся  где-то  в  сейфе.  Смешно   было
продолжать работать  на "Группу",  но  мысль о том, что привычный ход  жизни
может резко измениться, пугала  его,  и каждый день  он откладывал  принятие
решения на завтра.
     Николя чувствовал себя виноватым, что у него  столько денег. От чувства
вины он излечивался, делая подарки окружающим. Он начал со своей команды  --
художественного  отдела и примыкающей к нему администрации.  Случайно Николя
обнаружил общий знаменатель  всех этих людей --  футбол. Однажды он  объявил
им, что "Группа  Парена" намеревается приобрести небольшой  футбольный клуб,
готовый войти в первую лигу, выяснилось, что  все сотрудники просто помешаны
на футболе.  Надо  было  заниматься  всевозможной  атрибутикой  --  майками,
логотипами,  транспортом,  и дизайнеры  набросились  на  работу.  Увидев  их
энтузиазм, Николя пришло в голову подарить  каждому по  два билета на  финал
чемпионата мира. Мюриэль он подарил самый большой, какой  смог найти, флакон
духов, который "она  не могла себе позволить", по ее собственному выражению.
Подарки  получили  и коллеги  по этажу,  и члены вечернего  клуба,  и многие
другие.  Ему  приходилось  врать  о происхождении  даров,  выдумывая  друга,
работающего  во  Французской  федерации  футбола,  другого -- в  Guerlain, и
многих  других более  или менее  везде, тогда  как в реальности он платил из
своего кармана. Расточая милости, он особенно позаботился о Жако, водя его в
дорогие парижские  рестораны, чтобы он  хоть немного  поправился. Однажды  в
"Гран Велур" Николя спросил его:
     -- Тебе действительно необходимо все время оставаться в Париже?
     -- Да нет, я могу поехать за город, но там меня такая тоска берет.
     -- А почему не на море?
     -- В это время года?
     -- К таитянкам.
     -- ?..
     -- Коай. Знаешь, где это?
     -- Нет.
     -- Гавайский архипелаг.
     Жако вернулся  оттуда  таким же худым, но он  загорел, расслабился, ему
казалось, что он украл этот волшебный месяц у несчастья -- уже  победа. Если
за деньги можно купить немного утешения и бороться против страха, то лучшего
капиталовложения  и не придумаешь.  И кто знает, может, Николя, играя в Деда
Мороза, узнает, что за деньги  можно купить  доверие, молчание, усердие и --
верх парадокса -- искренность.
     Лорен было неудобно пользоваться его щедростью. Это отличительная черта
тех, кто родился в бедной семье и работал всю жизнь. Во время их путешествия
Николя понял, что Лорен ежедневно, день за днем, поднималась,  чтобы идти на
работу. Он  попытался представить, что это могла быть за служба. Но не найдя
достойного ответа, он чуть не задал ей ненароком вопрос, однако хранящая его
тень злого гения  сумела вовремя удержать  его.  В бумажках,  оставленных на
ночном столике,  Другой  был категоричен:  "Не искушай  судьбу,  когда  дело
касается этой девушки!"
     В купе на двоих в  поезде  "Палантино",  растянувшись на нижней  полке,
Лорен  провела ночь, разглядывая тени, пробегавшие за окном.  На заре Николя
открыл глаза и увидел, что  она сидит  с  книгой в руке, а рядом на  столике
стоит поднос с чашкой кофе.
     -- Где мы?
     -- Только что проехали Пизу.
     -- А я могу получить кофе?
     -- Сейчас попрошу у месье Мезанжа.
     -- Это еще кто?
     -- Проводник.
     -- Вы уже успели подружиться?
     --  Он  не  спал,  я тоже. Он  рассказывал мне, как  провел всю жизнь в
поезде, довольно увлекательно.  Когда мы проехали Турин, я вернулась в купе,
посмотрела, что с тобой все в порядке, и села читать.
     Она  открыла  дверь,  помахала  рукой,  и  через  две  минуты  появился
проводник, неся поднос с завтраком, который  он протянул Николя, перекинулся
парой любезностей с Лорен и вышел из купе.
     -- Хотел бы я уметь так легко сходиться с людьми.
     -- Ты, кажется, иронизируешь?
     -- Да нет же,  мне, чтобы нормально общаться с кем-то,  надо хорошо его
знать.
     -- Я полагаюсь только на первое впечатление.
     -- А  я  никогда! Бывает,  я кардинально  меняю свое мнение о  человеке
между первой и второй встречей.
     -- Первое  впечатление надежнее  второго, --  настаивала  она. --  И по
очень простой причине. Оно -- плод гораздо более долгого опыта.
     Вот еще одна причина из тысячи, почему он хотел каждый день просыпаться
рядом с Лорен -- наблюдать,  как она  пускается в теоретические построения в
семь  часов утра. Он  обожал выслушивать ее витиеватые рассуждения, особенно
когда она вот так лежала на животе.
     -- Каждого человека, которого ты встречаешь  впервые, ты оцениваешь  по
критериям,  выработанным  за  сорок  лет.  Твой  мозг, сознательно  или нет,
анализирует  все  знаки,  издаваемые  незнакомцем, можно  назвать  это также
интуицией,  но  интуиция  -- это  довольно сложный механизм.  Зато  если  ты
встречаешь  его через неделю, твой  опыт и  твои  размышления получили всего
лишнюю неделю. Я ясно излагаю?
     -- Нет.
     -- Я тебя люблю.
     -- Я тоже.
     Как только  они  ступили  на  платформу  "Рома  Термини", Николя начала
мучить жажда.  Было всего двадцать пять минут одиннадцатого. В  такси, чтобы
заглушить нетерпение, он пустился в пространные рассуждения об архитектурной
смеси мелового и  охрового камня, что, по его мнению, позволяло перемещаться
из  имперского  города в живописную деревеньку.  Окна их номера  выходили на
Кампо деи Фьори,  а из  окна  ванной  было видно  патио,  где журчал фонтан.
Холодное  оранжевое  осеннее  солнце  звало  на  улицу,  но  они  не  смогли
противостоять  искушению  -- задернули шторы, чтобы  поваляться  на огромной
кровати. Уставшие  после поезда, они лежали обнявшись. Новый прилив  энергии
вдохнул в них жажду открытий. Николя распахнул мини-бар, мельком взглянул на
часы  (слишком быстро,  чтобы понять,  сколько  времени), схватил  бутылочку
виски, нервно свинтил металлическую крышку и вылил жидкость в стакан.
     -- Хочешь?
     -- Подожду до обеда. -- И она скрылась в ванной. Высунувшись из окна со
стаканом в руке, он смотрел на Кампо деи Фьори, не видя ее, словно находился
где-то в другом месте.
     Через час они входили  в церковь Святого Петра в Веригах, где уже  пять
веков  Лорен ожидал  Моисей -- сидя, строго глядя прямо  на нее. У  нее было
странное ощущение, что она опоздала. Николя почувствовал себя лишним.
     Их тет-а-тет длился целый час. Сгоравший от нетерпения Николя предложил
Лорен прийти в себя от эмоций в какой-нибудь траттории.
     -- Только  сначала  я  бы хотела зайти  в один  винный погребок  на виа
Кавур, это тут совсем недалеко.
     -- Ты же говорила, что совсем не ориентируешься в Риме...
     -- Зато я ориентируюсь в вине.
     "Каза  виникола"  оказалась  зажатой между  супермаркетом  и  магазином
керамики.  Скрестив  руки,  Николя наблюдал, как она  молча  изучает  полки,
читает этикетки, снимает  бутылки,  только ради  удовольствия потрогать  их.
Услужливый продавец  подбежал  ответить  на ее  вопросы, и уже в который раз
Лорен  продемонстрировала  свою  способность подружиться с  человеком  за то
время, которого не хватило бы даже на то, чтобы чокнуться.
     -- Между Semisecco и Amabile есть разница?
     --  Нет,  и  то  и  другое  означает  полусладкое,  скорее  для  вин...
Frizzanti?
     -- Игристых.
     Продавец  предложил  им  попробовать кьянти  95-го года,  которое Лорен
определила   как  robusto  (она  легко   переделала  французское   слово  на
итальянский манер, но  не была полностью  уверена,  что  оно  существует), и
спросила:
     -- Vitigno Sangiovese?
     -- Il Bruello di Montalcino, tutto Sangiovese3.
     --  Брунелло ди Монтальчино  -- все из сорта Sangiovese. Николя понимал
только одно -- что его стакан пуст.
     У  него  не  было времени  разбираться  в  ароматах,  танинах и  прочих
тонкостях, сосредоточенных  в этом  глотке красной жидкости, которая исчезла
меньше  чем  за  секунду,  пока Лорен  и ее  новый  поклонник высоко вертели
стаканами, чтобы рассмотреть вино на свет. Ему не терпелось убраться из этой
лавочки, чтобы насладиться целой бутылкой или -- чем черт не шутит -- двумя.
А  пока  ему  пришлось  слоняться в этом  пространстве  со  стенами из вина,
потолком и полом  из  вина,  усеянном мебелью из вина. Лорен задавала тысячу
вопросов  по  поводу  бутылки корво  бьянко,  продавец  отвечал  подробно  и
радовался,  что француженка  так интересуется его магазинчиком. Он поздравил
Николя с тем,  что тот живет с такой женщиной -- "настоящим ценителем вина".
Лорен попросила каталог цен, Николя  едва вытолкал ее  за  дверь  после двух
бесплодных  попыток,  и в результате они наконец-то  оказались  за  столиком
ресторанчика  "Да Винченцо"  недалеко от  пьяцца  дель Пополо.  Если  верить
Маркеши, здесь подавали лучшие melanzane alia parmiggiana в мире.
     "Лучший в мире"  было коньком  Маркеши. Он  просто  упивался "лучшим" в
самых разных  областях  --  он  знал  лучшую  мастерскую  по ремонту видео в
Париже,  лучший тонкинский суп в тринадцатом округе, он слушал только лучший
альбом Фрэнка Заппы и сам стряпал лучший в мире лимонный торт.
     -- Я буду melanzane alia parmiggiana, -- как ни  в чем не бывало заявил
Николя.
     -- Это еще что?
     --  Кусочки  баклажанов,  сложенные,  как  в  лазанье,   и   посыпанные
пармезаном.
     -- Обеими руками "за".
     В углу  зала Николя заметил  скрипку,  лежащую  на  футляре, и пианино,
казавшееся  в  довольно  хорошем  состоянии.  Всколыхнулись  воспоминания  о
Дебюсси.
     --  После  представления,  которое  ты  мне  устроила, я,  естественно,
доверяю тебе выбор вина.
     -- Баклажаны и пармезан -- сочетание довольно резкое для неба. -- И она
открыла карту вин. -- Бароло пойдет?
     Когда  принесли бутылку,  Николя расслабился и  торопливо,  словно  его
замучила жажда, выпил два бокала подряд. Теперь он мог улыбаться  и спокойно
разговаривать.
     -- Я знал, что ты любишь вино, но и не подозревал, что сплю с энологом.
     -- Чтобы стать энологом, надо учиться несколько лет, чтобы быть хорошим
энологом, нужен еще талант, у меня ничего этого нет. Вино для  меня -- друг,
настоящий друг,  который приносит  радость, и очень редко --  разочарования.
Друг,  которому  не нужно ежедневно  доказывать свою  дружбу,  мы  можем  не
видеться неделями, это ничего не меняет.
     Она торжественно подняла бокал  и  посмотрела в него, как  в магический
кристалл.
     --  Вино подчеркивает вкус того,  что  мы едим, это праздник.  Один-два
бокала вина за едой -- и я не прошу ничего  больше в жизни. Это наше  тело и
большая часть нашей души. Наше воображаемое.
     И внезапно  Николя понял  то, что было очевидно с  самого начала. Нужно
было  приехать в Рим,  чтобы  признать, что они с Лорен  сделаны  из разного
теста, живут в разных широтах. Николя везде было не по себе, Лорен же была в
ладу со всем миром. Николя боялся завтрашнего дня, Лорен жила настоящим. Она
обладала  талантом  приручать  счастье,  Николя  отталкивал  его,  едва  оно
появлялось на горизонте.  Лорен никогда  не стремилась напиться, Николя жить
без этого  не мог.  Она  никогда не  пыталась  приблизить конец,  ему иногда
хотелось подойти к нему поближе, чтобы не бояться больше. Таков был истинный
смысл сцены в "Каза виникола".
     -- У нас в семье  любят рассказывать  одну  историю, -- начала  она. --
Двоюродный дядя моей мамы унаследовал винный погреб своего дедушки. За гроши
ему  достались вина, о которых другие грезят ночами, -- лучшие сорта, лучшие
года, исключительно шедевры.  Проблема  в  том,  что  наследник  никогда  не
пробовал ничего лучше  бормотухи.  Он начинал комплексовать,  только взяв  в
руки одну из этих бутылок. Открыть бутылку для гостей -- для него была целая
трагедия.  Выбрать,  оценить  по  достоинству,  правильно ее  выпить,  знать
название, историю,  соблюсти  все  положенные  ритуалы,  в  общем,  сплошные
проблемы. И так он мучился до того дня, когда его погреб залило. Вода стояла
достаточно  долго  и смыла все  этикетки. И стало  невозможно узнать, что  в
какой из них. На радостях он откупорил какую-то бутылку и попробовал. В этот
день он полюбил хорошее вино.
     Николя едва слушал ее и пытался посмотреть на себя со стороны. Он знал,
что его способ отсрочить смятение не может длиться долго, что  его бегство в
будущее обречено на провал. Однако как только он чувствовал волну алкоголя в
крови,  он начинал  жалеть,  что  столько лет  не  пил, что столько  времени
пропало  зря,  что  он  пережил  все  напасти,  не  пытаясь  сопротивляться.
Утешением служило то, что опьянение  приносило ему не грусть, как  многим, а
счастье.  Он  не  пытался  понять это  маленькое  чудо,  а принимал  его как
должное.  Поднося бокал к  губам, он представил  ребенка, которым он  мог бы
быть,  если  бы  смог  смухлевать,  как он  делал сейчас.  Маленький веселый
хулиган, каких все  любят.  Он мог бы  проводить  время,  придумывая военные
машины или интересуясь девочками,  заинтригованный их неуязвимой хрупкостью.
Но таким он не был никогда,  он  неподвижно  лежал, дожидаясь,  когда станет
взрослым.  Он мечтал вырасти, и наконец-то все изменилось, жизнь закрутилась
быстрее, он стал героем. Он пережил потрясающие приключения, сделал из своей
жизни лучшее в мире кино.  И эту мечту он нашел нетронутой через столько лет
на дне маленькой рюмки с ледяной водкой.
     -- Что мне нравится  в этом бароло, так это аромат той земли, где вырос
этот виноград, чувствуешь?
     -- Нет.
     -- Ладно, не парься.
     -- Я никогда не стану  эстетом. Мне кажется, я  предпочитаю  количество
качеству.
     --  Знаешь, одно другому  не  мешает. Самая дорогая  пьянка в мире была
устроена  как раз сомелье.  Мне рассказывал один  приятель,  который продает
французские вина в Нью-Йорке,  он сам при этом присутствовал. Это  случилось
лет пятнадцать назад в "Уолдорф Астория", которая устроила дегустацию  самых
редких вин для  ассоциации американских энологов. Вина  привезли из Франции,
все были достойны оказаться в погребе двоюродного  дедушки --  петрюс  29-го
года, поммар  47-го,  легендарные вина, эти американцы могли себе позволить.
От самого  Парижа эти бутылки сопровождает эскорт главы государства, золотой
конвой, прямо до Форт Нокса. Сокровище помещают в погреб, ключи  от которого
есть только  у  сомелье  из  "Уолдорфа".  Когда  все  коробки  помечены, что
страховщики  констатировали  доставку  без  ущерба,  когда  организаторы уже
вздохнули  с облегчением,  когда перевозчики уже утерли пот со лба,  сомелье
вдруг  резко  дергает бронированную дверь и  закрывается  в погребе  на  два
оборота. Через окошко в двери он сообщает им: "Я знаю, мне грозит тюрьма. Но
мне наплевать.  Моя  карьера погибла, но на  это  мне тоже наплевать. Ведь я
переживу  мгновения,  о которых ни один  любитель вина не  осмеливался  даже
мечтать. Самая чудесная дегустация  в мире, лучшие часы, я переживу их один,
до полного опьянения. Я  подарю себе путешествия  во времени, никто этого не
делал,  и никто  не сможет  повторить этого. Господа,  встретимся через  три
дня".
     Вино пробежало  по венам Николя,  и он наконец согрелся.  Он чувствовал
свою близость с  этим  одержимым  сомелье.  Он на  секунду  прикрыл глаза  и
вздохнул, обозначая границу между этим миром и тем.
     Этот  мир он знал всегда, это был мир его детства и всех прошедших лет.
Старая добрая  реальность, на которую он был обречен  вместе  с  остальными.
Этот  мир был для него  практически  всем, Николя был хранителем  прошлого и
гарантом   будущего.  Этот   мир  вызывал  желание  если   уж  не  жить,  то
существовать.  Этот  мир был не тем, который могли бы создать люди, но  тем,
который  они  создали.  Он  останется,  люди  --  нет. Он  был  сотворен  из
компромиссов,  крайностей,  в  нем  искали  скоротечных  радостей  и наскоро
перевязывали  его  раны.  Когда  из  него  пытались  сбежать,  он становился
тюрьмой. Жить можно было только на границе этого мира. Те, кто имел слабость
смотреть в сторону того мира, дорого за это поплатились.
     А тот мир был совсем другим.
     Он  был убежищем для  тех,  кто  хотел  иногда  сбегать из  этого мира.
Таверна, открытая  днем и ночью, радушный прием  и умеренные цены. Все  люди
тут  наконец-то  стали братьями,  сделались равны.  Любой  был тут  желанным
гостем, дверь  распахнута для  всех,  братия  принимала  равно счастливых  и
несчастных, умных  и  глупых.  Здесь  можно  передохнуть,  заново  научиться
радоваться жизни.  Тут селились самые  отчаявшиеся, И самые  здравомыслящие.
Достаточно одного бокала. И особенно вдохновения.
     -- На десерт я снова закажу баклажаны, -- сообщила Лорен.
     Нежная, задорная улыбка Лорен завораживала его гораздо больше, чем  все
сокровища  Рима.  Николя  отложил  вилку  и  смотрел,  как  она  ест,  пьет,
улыбается, всему  удивляется.  Он хотел  удержать этот краткий миг гармонии,
охватить  все это единым  взглядом. Даже если  бы он твердо знал,  что через
несколько секунд, часов, дней на него обрушатся все скорби мира, в эту самую
минуту  его сердце  пело от радости. Он  заказал еще бутылку,  надеясь, что,
открыв ее, он найдет послание от потерпевшего кораблекрушение, карту острова
сокровищ, секрет счастья.
     -- Начнем с Сикстинской капеллы или с "Пьеты"? -- спросила Лорен.
     -- Мы сейчас же возвращаемся в отель и займемся любовью. Если хочешь, в
этом я могу подражать деятелям Возрождения.
     -- Глупости какие...
     -- Ладно, если хочешь,  пойдем смотреть  "Пьету". Но  обещай мне,  что,
когда мы вернемся в Париж, ты две недели не будешь говорить о Микеланджело.
     Если  бы  в эту минуту  ему явился  сам  Мефистофель,  чтобы  выполнить
единственное желание  в  обмен  на  душу, Николя попросил  бы  стать  частью
коллекции Лорен. Никогда  он не станет  изобретателем, даже самым ничтожным,
он был человеком другого  сорта. В  идее  "Трикпа-ка" проглядывала некоторая
фантазия, которой  он дал волю,  когда был подшофе, но  на  этом --  излишке
абсурда, в котором человечество превзошло само себя -- его творческое начало
забуксовало.  Что  ему оставалось, чтобы  произвести впечатление на  любимую
женщину,  блистать  только для ее глаз,  почувствовать себя  единственным  и
неповторимым?  Он  просто  обречен  на то,  чтобы найти  вдохновение,  силу,
красоту.
     Безумная  идея пришла ему  в голову,  он издал  смешок, вернувшийся  из
далекого прошлого.
     Молчащее пианино в углу навело на мысль о наказанном ученике.
     "Нет, ты никогда не осмелишься".
     Он залпом  выпил  бокал -- уже вторая  бутылка -- и  посмотрел на  свои
совершенно неподвижные, напряженные руки.
     "Это было так давно, Ни коля. Ты только выставишь себя на посмешище".
     Ему  больше  не нужна природная застенчивость, она  больше  не спасает.
Попирать ее стало отдельным удовольствием.
     "Ты не сможешь, такие вещи быстро забываются".
     Ну и что.
     Сколько времени прошло? Пятнадцать лет? Двадцать?
     Подушечки пальцев показывало, Николя сжал кулаки.
     Лорен подняла глаза, когда он  неожиданно встал и направился к пианино.
Официанты и посетители ресторана не обратили на него никакого внимания, одна
она удивилась. Николя  уселся, как  настоящий пианист,  потер руки, с минуту
поводил рукой над клавишами.  Лорен смотрела на него,  разинув рот, застыв с
вилкой в  руке,  --  ситуация  забавляла  ее  и тревожила. Гул  голосов  над
столиками придал Николя уверенности, он оказался один на один с клавиатурой,
в поисках нескольких  украденных  мгновений  своей юности.  Склонившись  над
клавишами, он пытался вспомнить их по ассоциации, как  делал когда-то.  "Вот
эта  над замком -- для большого пальца, через три от нее -- мизинец. Что там
у нас с правой рукой? Средний палец на черное, слева".
     Лорен скрестила руки  на груди -- она  любила сюрпризы. Николя нравился
ей еще больше.
     "Чем я рискую?"
     Вряд ли в этой небольшой траттории  на  пьяцца дель Пополо когда-нибудь
звучали аккорды Дебюсси.
     И Николя вновь обрел "Лунный свет" своих двадцати лет.
     Фальшивые звуки забылись. Жующие замолчали.
     Вскоре не осталось ничего, кроме музыки.

     "Пьета" и Сикстинская капелла, больше  им ничего было не надо.  В конце
концов,  они  приехали  в  Рим  только  за  этим,  если  бы  они  обожрались
искусством, это  смазало бы все  впечатления.  Николя не терпелось от красот
перейти к выпивке, но он сдерживался, лишь изредка украдкой  прикладываясь к
фляжке. Если алкоголизм и одержал победу, Николя  не хотел прочесть приговор
во взгляде Лорен. Он хотел оказаться с ней один  на  один, избегая публичных
мест, даже самых величественных, и бузить, говорить, делать все, что угодно,
на нескольких квадратных метрах, при условии, что там есть мини-бар и шторы.
Но Лорен  не хотела возвращаться в гостиницу  и  решила насладиться Римом  и
Николя при свете дня. Он понял, что ему необходимо пить, не только для того,
чтобы заблокировать  механизмы тревоги,  но  и чтобы  не  перегрузить машину
счастья.
     Они выпили аперитив на пьяцца  Навона, как  истинные туристы,  каковыми
они и были,  потом  болтались по улицам в  поисках клише. Поздно вечером они
вернулись в отель и набросились друг на друга. Непочатая бутылка "Выборовой"
в углу  должна  была  усмирить  демонов  Николя,  если  они  воспрянут.  Ему
оставалось только любить и не думать больше ни о чем.
     Невозможно  снова  стать горемыкой, каким он был  всегда,  тревожащимся
из-за  тысяч пустяков. Теперь он  мог днем и ночью войти в контакт  со своим
Хайдом,  когда сам  был  Джекилом,  чтобы получать команды. Чувство  времени
никогда  его  не подводило.  Он  научился  менять скорость  в  любое  время,
вызывать  двойника  по  команде.  Другой  умел из всего  сделать  интересное
приключение  -- из  разговора в кафе, поездки  в  метро,  чтения газеты.  Он
превращал в сказку встречу с незнакомкой в лифте, умел находить слова, чтобы
остудить  горячие головы и возродить утраченный было  энтузиазм. Это была не
вырвавшаяся на  свободу мрачность Николя,  а нечто прямо  противоположное --
его доброжелательность ко всем на свете, интерес ко всему, что происходит за
пределами его маленького мирка, его слишком долго сдерживаемая  нежность.  В
те редкие мгновения, когда Николя  позволял  Другому  отдалиться,  он  очень
скоро начинал тосковать по его шалостям,  по  его блестящим и нелепым идеям,
по его высокомерию.
     "Опасайся  постоянно тревожащихся людей, однажды,  когда они перестанут
бояться, они станут владыками мира".
     Выданные  ночью  слова  вдохновляли  его  целый   день,  и   письменное
подтверждение существования другого себя  придавало ему смелости.  Он больше
не боялся своей тени, его тень была Другим, который защищал его.
     На рассвете, опьяневший от всего, он взял с  ночного столика блокнот и,
пока Лорен,  завернувшись  в покрывало, дышала свежим  воздухом  на балконе,
нацарапал несколько слов:
     "Остерегайся тех, кто не видит разницы между светом и освещением".

ПОЛЬ ВЕРМЕРЕН

     Он неожиданно выпрямился и надолго застыл с  газетой в  руке, ни на что
не реагируя. Издалека до  него доносился голос Жюльена Грийе,  но слов он не
понимал. Поль прошелся  по кабинету, открыл окно, мутным взором уставился на
двор школы напротив. Поднес руку ко рту, чтобы подавить тошноту.  Ему срочно
нужно было выйти на воздух, куда идти, он не знал.
     -- Меня не будет несколько минут. Можешь подходить к телефону?
     -- С тобой все в порядке?
     -- Ты белый как полотно.
     -- У  меня встреча  через час, но я туда не пойду. Придумай что хочешь,
предложи любой другой день. Я так обычно не делаю...
     -- Я разберусь. Позвони, если я тебе понадоблюсь.
     Жюльен проводил его до выхода и  осторожно прикрыл за  ним дверь. Внизу
Поль почувствовал себя совершенно  выжатым, сел на нижнюю ступеньку лестницы
и снова открыл скомканную газету:

     "Друзья Тьери  Блена, пропавшего  год назад, приглашаются во вторник 16
мая в 18  часов  по адресу: 170,  улица  де Тюренн, выпить  по  стаканчику в
память о нем".

     Тут наверняка ошибка. Преступление безупречно. И совершил его он.
     Пропавший Блен  вычеркнут из  списка живых.  Он  не был  ни плохим,  ни
хорошим, простым смертным, и  Поль  не сделал ничего, лишь немного поторопил
события. И бог знает, считал ли  Вермерен, что выпутался из этой аферы через
год после злодеяния. Он радовался своей безнаказанности так, словно сценарий
преступления  и  его несравненное воплощение  давали ему право  ни о чем  не
беспокоиться. Год  --  это даже больше срока давности,  он  заслуживал того,
чтобы его записали в пропавшие без вести, он добился права на существование,
права  жить  своей  жизнью,  заниматься  своим  делом, общаться  с  кем  ему
вздумается. Он никому не мешал, он скорее даже был полезным  членом общества
--  исправно платил налоги. Иначе говоря, если общество нуждалось в  нем, то
Поль Вермерен дорого заплатил за свое место и не собирался отдать его просто
так.
     Нельзя  терять голову, надо  проанализировать. Слово "пропавший"  может
означать, что Блена  считают  мертвым.  Немного  везения  -- может, те,  кто
разместил  объявление, просто хотят  устроить  поминки  по  своему  дорогому
другу.  Друзья! Одно  это  слово, напечатанное в  газете  черным  по белому,
казалось ему немыслимым. У Блена не было друзей, никого,  кто мог бы "выпить
по стаканчику в  память о нем".  Блен  наверняка  возненавидел  бы человека,
способного  на подобные выражения. Кто же  хотел помянуть Блена? Кто заметил
его исчезновение? Кто думал о нем и  год спустя?  "Дайте  ему подохнуть! Вам
было наплевать  на него, когда он еще был  рядом  с  вами!"  Блен имел право
покончить со всем этим, Блен имел  право требовать,  чтобы никто никогда  не
произносил его имени, Вермерен только помог ему в этом.
     Эти поминки состоятся завтра, у Поля  было время разведать в доме номер
170  по улице де Тюренн, название которой ни о чем ему не говорило. Он вышел
из  автобуса на  площади  Республики  и  зашел  в  кафе "Гран  Тюренн",  где
представился другом Тьери Блена.
     -- Дело  в  том,  что  я не могу прийти завтра. Вы  не подскажете,  кто
организует встречу?
     Владелец кафе  привык сдавать  зал  на  втором  этаже под  всевозможные
сборища, Поль получил  имя  человека,  который  к  нему обратился, --  мадам
Рейнуар.
     -- Рейнуар?
     Первым  порывом  было  набрать  номер  Жюльена,  чтобы он все разузнал.
Потратив на розыски целый  день, его компаньон мог добраться  до  этой дамы,
исходя  из  одной только фамилии.  Внезапно Поль передумал,  положил трубку,
поблагодарил владельца кафе и вышел.
     Идя пешком в сторону агентства, Поль представлял себе,  как он появится
на  поминках среди призраков, вспоминающих  призрак  Блена. Он перебрал  все
доводы, почему ему не  стоит туда соваться, и тысячу ситуаций, в  которых он
выдаст  себя.  Самым  очевидным  был  риск  оказаться среди  людей,  которые
единственные   могут  угадать  Блена   за   маской   Вермерена.   Достаточно
незначительной детали, которую Поль не мог  предвидеть. Этот "стаканчик" был
отравлен.
     И только одно... Что в мире может быть притягательнее этой встречи?
     Двадцатью четырьмя  часами позже  желание  разыграть живой  труп  взяло
верх.
     Он вошел в "Гран Тюренн" в  половине седьмого. Из зала на  втором этаже
доносился  приглушенный  гул  голосов,  Поль,  не  раздумывая,  поднялся  по
ступенькам. Этим вечером он окажется лицом к лицу с дьяволом. Наконец-то ему
предоставится возможность, о которой он так мечтал,  -- услышать все догадки
по поводу исчезновения Блена, о  том, что было после, отчет о поисках. Вдруг
какая-нибудь информация поможет ему избежать ошибок в будущем? К  тому же он
наконец  узнает,  кто  был  друзьями Блена.  Познакомится. Измерит их  горе.
Поговорит  с ними,  главное  -- послушает. Меньше  чем  за  час  он  получит
подтверждение, что ему не о чем  волноваться.  Это было испытание  огнем, но
единственным способом раз и навсегда избавиться  от призрака Блена. В общем,
он пришел сюда вбить последний гвоздь в свой собственный гроб.
     Он зашел  в  комнатенку, примыкавшую к  залу,  где  фигура  в китайском
платье из синего атласа снимала фольгу с тарелок с закусками. Она обернулась
к Полю и приветствовала его радостной улыбкой:
     -- Добрый день.
     -- Заходите, это  здесь. Меня зовут Брижит Рейнуар. --  И она протянула
ему руку.
     "Неужели Мадемуазель?"
     Как же  он мог забыть, что ее фамилия Рейнуар? Она знала наизусть номер
страховки Блена,  номера всех  его  счетов, маленькие тайны его повседневной
жизни и  все  его настроения.  А он  не сделал  ни  малейшего  усилия, чтобы
запомнить  ее  фамилию.  Он  всегда  называл  ее просто Мадемуазель.  Брижит
предложила ему снять кожаную  куртку,  но  он, все еще  слегка  ошалевший  и
неловкий,  отказался.  Она была  тут, напротив  него, такая же,  как раньше,
улыбающаяся  при  любых  обстоятельствах. Блен  умел  расшифровывать  улыбки
Брижит,  она умела  выразить  все  одними  уголками губ. "Я вас  не знаю, но
спасибо, что пришли, кем бы вы ни были", -- обращаясь к незнакомцу, говорила
ее  улыбка  в этот  вечер. Ее жесткие длинные волосы  неестественно  черного
цвета ниспадали на плечи в синем атласе.
     -- Пойдемте со мной. Остальные уже собрались.
     Брижит  смотрела  людям  прямо  в  глаза, ее  рукопожатие  всегда  было
решительным, а поцелуи -- радостными и искренними, словно  ей  действительно
доставляло удовольствие  тереться щеками с другим человеком. В том,  как она
встретила Вермерена, не было ничего особенного, разве что радость знакомства
с еще одним "другом". Поль только что выдержал первый экзамен, даже не успев
взять в руки этот пресловутый стаканчик.
     -- Наверное, там собрались самые близкие люди Тьери Блена,  не  уверен,
что я имею право к ним присоединиться.
     -- Главное -- что вы решили прийти. Могу я узнать, кто вы?
     Он  заранее  приготовил  ответ  и  теперь  произнес  его громко,  будто
заученную роль.
     --  Меня зовут Поль Вермерен, я  частный детектив. Тьери вышел на  меня
два года назад, когда хотел разыскать  владельца рисунка известного мастера,
которые ему оставили на хранение. Запутанная  история, но для него тогда все
закончилось хорошо.
     -- Рисунок?
     -- Рисунок Боннара.
     --  Он никогда  мне об  этом  не  рассказывал. А я ведь  знала все, что
находилось в мастерской, наперечет, я занималась его счетами.
     --  Он обратился ко мне, чтобы сохранить все в секрете. Думаю, сейчас я
уже могу сказать, что у него была тайная надежда оставить этот рисунок себе.
     -- В последний год он совершал много всяких глупостей, чтобы  раздобыть
денег.
     -- Я случайно увидел объявление вчера вечером. Я был потрясен, особенно
словом "пропавший".
     -- Мы все тогда были потрясены.
     -- Он умер?
     Она пожала плечами, подняла руки, вздохнула: "Одному богу известно".
     -- Это вам пришла в голову идея собрать всех?
     -- Да.
     "Мадемуазель... Я и не подумал о вас, когда решил все бросить. Блен вас
не заслуживал".
     -- Пойдемте, я познакомлю вас с теми, кого знаю.
     -- Я бы  хотел сохранить в тайне это дело с рисунком. Представьте меня,
пожалуйста, как обычного клиента.
     -- Хорошо.
     В  большом  зале  вполголоса разговаривали  человек  двадцать,  все  со
стаканами  в руках. Играя роль хозяйки, Брижит представила Полю  "одного  из
самых старинных друзей Тьери".
     Дидье  -- все  тот  же вялый блондин в  вечной  рубашке из переливчатой
ткани, на которой никогда не видно пуговиц.
     -- Поль Вермерен, клиент Тьери.
     Стоило ей только произнести эту фразу, как Дидье потерял всякий интерес
ко  вновь прибывшему. Больше всего на свете он  любил знакомиться  с нужными
людьми, а простой клиент Блена представлял мало интереса.
     -- Дидье Лежандр, друг детства Тьери.
     Они  познакомились  перед выпускными экзаменами,  какое уж тут детство?
Дидье  был  из тех,  кто  приукрашивает реальность  не  для того,  чтобы  ее
опоэтизировать, а чтобы  воодушевиться самому.  Он  охотно рассказывал,  как
бегает зимой  и летом с семи утра в Люксембургском саду -- на самом деле это
случилось всего два раза в июле часов в десять утра. Он хвастался, что знает
Барселону как  свои  пять пальцев,  и забывал, как Надин,  раздраженная  его
медлительностью, выхватывала у него из рук карту, чтобы найти нужное  место.
Он говорил "двенадцать",  когда речь шла о восьми, он говорил "много" вместо
"несколько" и во всех  ситуациях округлял реальность в большую  сторону. Но,
учитывая  всех  присутствующих,  только  он мог претендовать на звание друга
детства Тьери.
     -- Вы узнали об этой встрече из объявления? -- спросил Поль.
     -- Нет, меня предупредила Надин.
     Поль не  разглядел  ее среди публики, но не мог вслух удивиться этому в
присутствии Дидье.
     -- Я с ней не знаком.
     -- Она была подругой Тьери. Одна из последних, кто с ним разговаривал.
     Они с Бленом давно потеряли  друг друга из виду -- скудость их дружбы и
настойчивое  стремление Дидье  разговаривать  только  о  себе  стали  просто
невыносимы. Он был из тех, что захватывают мяч  с помощью подленькой, никому
не заметной подножки.
     -- За  те несколько раз, что  мы с ним виделись, мне показалось,  что я
имею дело  с человеком сдержанным, осмотрительным. Не из тех,  что  исчезают
вот так вдруг.
     -- Это был измученный  человек, он был таким  еще  в детстве. Когда  он
исчез, многих это шокировало, но для тех, кто знал его по-настоящему, это не
стало неожиданностью.
     -- Вот как?
     -- Невозможно  объяснить  в  нескольких  словах,  но мы с ним  пережили
первые  бессонные ночи, затягиваясь первыми сигаретами, рассказывая о первых
девушках, но он уже тогда говорил о том, каким он станет, он был уверен, что
будет иметь бешеный успех.
     Они  курили, это верно,  но чтоб  "рассказывать  о  первых девушках" --
тогда они  существовали  лишь  в их  воображении. Что же касается  "бешеного
успеха" -- обычные юношеские глупости, одержимость будущим, желание вытянуть
выигрышный билет. Трогательная банальность.
     -- Мы вместе записались в Школу изящных  искусств. Я все еще рисую, это
моя профессия,  но  в  современном  смысле  -- я делаю виртуальные картинки.
Тьери  хотел   стать  художником,   а  закончил  тем,  что  открыл  багетную
мастерскую.
     "А  ведь  когда-то ты  меня ободрял.  Разглагольствовал о  благородстве
ремесленника, презирающего  сумасшествие  современного мира".  Сейчас  Дидье
Лежандр создавал афиши из кружочков и  квадратиков всех цветов  и с эффектом
выпуклости, которого может  добиться любой ребенок, нажав несколько  кнопок.
Не стыдясь, он даже просил Тьери сделать  рамы для некоторых.  Сегодня  Блен
стал  Вермереном,  тем,  кем  он  всегда хотел быть, и  никто  не  мог  быть
преданней своим мечтам.
     -- Он  чувствовал,  что  у  него  украли юность, которая  обманула  его
ожидания.
     Поль должен был признать, что в этом есть крупица правды.
     -- Знаете, а я  ведь вернулся  в один  из наших любимых  уголков  вдоль
железной дороги на  Жювизи, недалеко  от вокзала  Шуази-ле-Руа. Там, в одном
конкретном  месте,  есть  такая яма  между  рельсами, туда  можно встать  на
четвереньках, скрючившись,  и ждать  поезда. Вы даже не  представляете  себе
жестокость этого момента, это длилось от  десяти до  пятнадцати  секунд, это
было бесконечно, мы  орали  во все  горло, чтобы  перекричать  шум поезда, а
заодно и свой страх. Вот такими мы были с Тьери.
     Поль знал,  что  он способен  на  многое,  но так беспардонно  воровать
воспоминания...  Ждать  поезда, скрючившись на рельсах, не смог  ни  один из
них, только некий Матиас, который не  боялся ничего и даже взорвал петарду в
сжатом кулаке.
     -- Я вернулся туда, думая о нем. Но не решился это повторить.
     Яма была  засыпана через  два  года,  а  место  огородили решеткой  под
напряжением. Блен тоже туда возвращался.
     --  В  последние  годы  мы  виделись  гораздо  реже.  В  этом  не  было
необходимости. Я  знал,  что он  тут, а он знал, что  я здесь, и  этого было
достаточно.  Он бы тут же примчался, если  бы мне понадобилась  его  помощь,
хоть в два часа ночи, и наоборот.
     "Упаси меня  бог  позвать кого-нибудь вроде тебя  на помощь в два  часа
ночи". Блен стал требовательнее  к качеству этой  дружбы, которая в общем-то
дружбой  никогда  и  не  была.  Чаша переполнилась однажды  вечером, когда в
бильярдной на авеню Мэн Дидье провел весь вечер, с удовольствием наблюдая за
новичками,  которые раз  за разом промахивались. Слишком поздно Тьери понял,
что посредственность других успокаивает Дидье.  Ничто не  могло сравниться с
этим удовольствием.
     -- Послушайте, вы знакомы с Анной?
     Дидье воспользовался предлогом и откланялся, чтобы больше не появиться.
Поль  оказался  в плену  у  грозной Анны Понсо,  еще  более  элегантной, чем
обычно, несмотря на уже явную  склонность к полноте. Пепельные волосы, карие
глаза и, как всегда, этот тягучий,  хорошо поставленный  голос. В свое время
Надин  представила  ее Тьери как свою названую сестру,  с  которой  они были
созданы  друг для друга,  тем более что  Блен  никогда не  стремился создать
семью. "Ты все-таки пришла, Анна... Мне казалось,  что ты  не слишком ценила
меня. Может быть, я ошибался и принял  твою сдержанность за безразличие".  У
Анны  было  множество достоинств  и  единственный  недостаток  --  увлечение
психоанализом.  Она  была  из  тех,  что  годами  растягиваются на  кушетках
психоаналитиков, а потом считают, что умеют читать в душах других людей.
     -- Он так и не оправился от смерти своего отца. Тьери всегда страдал от
страха быть брошенным, желания  защиты. Он долго искал образ отца, человека,
с которым мог бы его проассоциировать.
     В  Анне  его всегда раздражала  ее  манера говорить  о  человеке  как о
ребенке  или -- и того хуже -- воспринимать его как пациента, а себя саму --
как энтомолога, увлеченного своими рассуждениями, которые  она выдавала  как
приговор.  Когда все  ужинали или  в  выходные  за  городом,  она  не  могла
отрешиться  от  своих  психоаналитических  интерпретаций   событий  дня,  от
авиакатастрофы до  потерявшегося стаканчика  горчицы. Она умела  представить
своих   близких  как  симпатичных  существ,   преданных  своим  безжалостным
подсознанием. Блен развлекался,  подкидывая в разговор  якобы ляпсусы, вроде
"мыть раму"  вместо "рыть маму",  провоцируя  ее на  очередную аналитическую
вспышку. Неудержимый  речевой поток, следовавший  за его невинной  выходкой,
заслуживал публикации  за счет автора. Не Анна ли однажды заявила: "Моя мать
католичка, а мой другой отец -- протестант"?
     --  Впрочем,  мать Тьери тоже  так  и не оправилась после смерти своего
мужа. Ничего больше не было как прежде.
     Интересная гипотеза.  Анна  никогда  не  решалась поговорить  с  Бленом
лично. Странно слышать, как кто-то рассказывает тебе о твоей семейной драме,
в которую  ты  сам  никогда не  верил. Потеря отца  была тяжелой, но у  него
никогда не возникало чувства, что эта смерть подкосила их с матерью.
     -- Вопрос в том, помогут ли все эти сведения для  поисков,  --  ответил
Поль.
     -- Это обязательно  нужно  принимать во внимание. Тьери всегда  избегал
психоанализа, а это, возможно, помогло бы ему пережить кризис.
     Анна несколько раз пыталась  подтолкнуть  его  к дивану  -- неистощимый
прозелитизм  стал  неотъемлемой  частью  ее  образа.  "Видишь  ли,  Анна,  я
действовал по-другому. Пока еще рано говорить о том, удалось ли мне это, но,
во всяком  случае, я попытался". Какое бы у нее было выражение лица, если бы
Поль вот  так  с  ходу  выложил  бы ей  все  --  что  он поменял  лицо, имя,
профессию, место жительства, женщину, что он организовал свое исчезновение и
что он сейчас  находится здесь, перед ней, выслушивая ее разглагольствования
типа  "Тьери  всегда  избегал  психоанализа".  Анна  никогда  не  испытывала
угрызений совести, вмешиваясь в жизнь других людей, предсказывая их будущее.
Образование  ее  ограничивалось  парой  книжек,  из которых  она  вывязывала
теории, которых ей хватило бы до конца  жизни. Искать в каждом предсказуемое
-- значит отрицать иррациональное начало, его поэзию,  абсурдность,  свободу
воли. Некоторые сумасбродства ускользают от любой логики, и большая их часть
--  как,  например, выходка  Тьери  Блена  --  не  занесена в  большую книгу
патологий.
     Между   двумя  глотками  довольно   крепкого   пунша  Поль  разглядывал
присутствующих. С каждым взглядом, с каждым поворотом головы, с каждым вновь
прибывшим  он  боялся  увидеть  округлившиеся  от  ужаса  глаза   того,  кто
распознает Блена за его чертами.
     Так как все только  о нем и говорили, то он  скоро начнет им мерещиться
повсюду.
     Ожидая  неизбежного, он  блестяще  сдал и этот  экзамен,  но его момент
истины  еще  не настал. Анна бросилась в  объятия  еще одной  подруги Надин,
кажется, Ми-рейо, или какое-то другое странное имя в этом духе, Блен ее едва
знал. А он получил возможность медленно и методично посчитать всех, кто взял
на себя труд приехать сюда, чтобы почтить его память.
     Среди прочих он обратил внимание на молодого багетчика, который работал
в его мастерской, в компании мадам Комб и других клиентов "Синей рамы". Поль
почти   растрогался   их  приходу.   Особенно  преуспевающему  симпатичному,
редкостно вежливому доктору, который так  и не заплатил за установку витрины
для его конференции по проблемам медицинского обслуживания на рабочем месте.
Кроме этой  стоявшей  особняком  маленькой  группы,  здесь был Роже, который
посвятил его когда-то в Лувре в таинства профессии багетчика. Поль задумался
о том,  как он прослышал об этой  встрече, подошел к нему и вежливо,  словно
невзначай,  поздоровался  и  протянул  стакан,  чтобы  чокнуться.  Роже  был
истинный  ремесленник,  из  тех,  кто  посвящает  жизнь  искусству.  Он  был
красноречив, только  когда  занимался  любимым  делом,  остальное  время  он
слушал,  скромно потупившись,  как, например,  сегодня вечером,  стоя  перед
Полем Вермереном. Кузен Клеман  тоже был тут --  последний осколок семьи без
особых  корней. Блен  никогда не пробовал бабушкиного варенья, не  дрался  с
двоюродными братьями на каникулах в деревне. На рождественский обед  никогда
не  собиралось  больше четырех человек.  Клеман, единственный сын брата  его
матери, до восемнадцати  лет жил во Вьетнаме,  потом  до тридцати пяти лет в
Джибути, а  после  его  возвращения  они виделись не  больше  трех раз. Поль
обратил  внимание  на  совершенно немотивированное присутствие Жака и Селин,
соседей по улице Конвансьон. Тьери пропал, и одно это слово выделяло знавших
его из толпы; запашок серы притягивал. Может, Блен свалился в расселину? Или
его похитили и заточили приверженцы какой-нибудь секты или укокошили близкие
к  ним игроки в покер? Может, Блен просто сбежал и живет где-нибудь в другом
месте?  Горькая ирония  --  он  останется в  памяти людей  только  тем,  что
бесследно исчез. Стать героем газетной хроники -- главная гарантия того, что
тебя  никогда не  забудут.  "Смотри-ка,  парикмахер... Парикмахер пришел..."
Поль и не догадывался, что этот парикмахер -- самый незлопамятный человек на
свете. Однажды он проходил мимо "Синей рамы", и Блен ! наорал на него за то,
что  он бросил  пачку  сигарет.  Блен тогда просто впал  в  ярость  -- люди,
способные  на  такое,  безусловно,  низшие существа,  не раздумывающие ни  о
бытии, ни о других,  они должны были умереть в младенчестве, а жить остаются
по  случайной  ошибке.  Парикмахер молча слушал  его  и даже извинился, чего
Блен, брызжа слюной от бешенства, даже не расслышал. Ярость быстро сменилась
неловкостью, и он никогда  больше не ходил в его салон. А сегодня парикмахер
оказался тут  со  стаканом  пунша в  руке. Поль не  мог  противиться желанию
перекинуться с ним парой слов.
     -- Меня зовут  Поль Вермерен, я был одним из клиентов  Тьери  Блена, но
живу я в другом квартале.
     --  Жан-Пьер Маро, мы были коллегами, я имею в  виду,  у нас обоих  был
бизнес в этом квартале.
     Он сгреб пригоршню арахиса и разом заглотил орехи.
     -- Что за бизнес?
     -- У меня парикмахерский салон.
     -- Я не ваш клиент, -- улыбнулся Поль, проведя рукой по своему гладкому
черепу.
     Разговор  с  Полем  не  слишком  занимал  Маро,  он  пытался расслышать
истории, которые рассказывала мадам Комб в нескольких шагах от них.
     -- Вы его стригли? -- настаивал Поль.
     -- Довольно  давно --  да,  но у нас случилась размолвка -- так, полная
ерунда, глупость,  я бросил бумажку  на улице, и  с тех  пор он ни словом со
мной не перемолвился.
     --  Он  наверняка  раскаивался, знаете, как бывает.  Может, он старался
больше  не ходить  мимо  вашей  парикмахерской, потому  что чувствовал  себя
неловко.
     -- Он  был  прав, наорав на  меня.  Я  потом задумался, почему я иногда
бросаю  что-то  на землю. Может быть, потому что меня совершенно  не заботят
окружающие или  мне наплевать на чистоту улиц? Может,  мне  казалось, что за
мной  постоянно  ходит  мусорщик? Или  просто  потому,  что  у  нас  это  не
запрещено, прекрасный  повод, чтобы  позволять себя  делать это? Я не  отнес
себя ни  к  одной  из этих  категорий, но  страх оказаться  в  любой из  них
послужил  мне прекрасным  уроком.  После этой бумажки для  меня вдруг словно
что-то  включилось,  будто  совесть  проснулась.  И  сегодня,  когда я  вижу
человека, который  что-то швыряет на улице,  мне его  жаль. Теперь  я  полон
уважения к обществу. Благодаря Тьери Блену.
     Поль  Вермерен словно задохнулся  от накатившей волны жара, пунш ударил
ему в голову. Он бы хотел обменяться парой слов с каждым, послушать, что они
говорят о Блене, узнать  его получше. Вдруг он  узнал голос  и обернулся, не
веря своим ушам. Голосок из прошлого, незабываемый тембр, который  он забыл.
Он искал глазами  источник.  "Та девушка была миниатюрной". Голосок, который
так подходил к ее росточку. И ее всегда чуть нахмуренная мордашка -- так она
изображала обманчивую наивность.
     "...Аньес?
     Ты здесь, Аньес?"
     Ее волосы  слегка  поседели, но она  осталась  верна прическе под Луизу
Брукс. Вид  чертика из табакерки. С шестнадцати лет она хотела иметь детей и
заниматься  ими, даже заниматься  чужими детьми,  она мечтала, чтобы дом был
полон детей. Блен тогда еще  не знал,  как их делать. Аньес  -- чуть старше,
чем он, но  насколько опытнее! --  была его первой  наставницей. Ее родители
развелись, она жила  с матерью, соседкой Бленов.  Однажды в выходные Тьери с
Аньес  на  поезде  отправились  к  ее  отцу  в  Рюэль-Мальмэзон.  Они хотели
изображать киношных любовников -- свечи, ажурные чулки, фальшивое шампанское
и настоящий ужас -- в общем,  все  непременные условия  фиаско. Любовью  они
занялись только через  неделю, без преамбул  и  декораций,  в ее  детской, в
нескольких метрах от гостиной, где мать Аньес смотрела  очередной сериал.  У
их истории не было времени совершить полный оборот  вокруг  солнца. И мог ли
он представить себе, что двадцать лет спустя этот эпизод для нее по-прежнему
важен? Ее  сопровождал  высокий предупредительный  молчаливый  мужчина.  Она
всегда мечтала о гиганте, чтобы дать шанс своим детям  быть среднего  роста.
Слегка скованно они разговаривали для приличия между собой -- здесь их никто
не знал, и они не знали никого. Вермерен приблизился:
     -- Здравствуйте, меня зовут Поль Вермерен. Я тут почти никого  не знаю.
Похоже, вы тоже.
     --  Меня зовут Аньес, а это мой муж Марко. Я прочла в газете, что Тьери
был... ну, в общем... исчез. Я  даже  не была  уверена, что  речь идет о том
самом Тьери. Это было так давно...
     Поль хотел бы удержать на мгновение  руку Аньес в  своей, только  чтобы
вернуться в прошлое.
     -- Мы были соседями в Жювизи. А вы?
     "Твой  лифчик  застегивался  спереди.  Ты уже  тогда знала,  что  парни
совершенно безрукие. А как ты произносила "уупппс...", когда  мои руки лезли
в тогда еще запретные дебри".
     -- Мы так и живем в пригороде. Так лучше для детей. "Я обожал смотреть,
как  ты сдуваешь челку со  лба, а ты ненавидела,  что она все время лезет  в
глаза. Ты позволяла мне смотреть, как ты  моешься,  я вытирал тебя, тебя всю
целиком можно было завернуть в полотенце".
     -- И больше мы не виделись.
     "Все обрушилось однажды  утром,  и у нашей  драмы было имя  -- микоз. В
наших словах было больше повседневности, чем любви. Мы не любили друг друга,
мы обожали".
     -- Мы живем далеко  отсюда,  потом еще надо няню  отвозить. Скажите,  я
давно хотела спросить, жена Тьери здесь?
     Аньес хотела знать, на кого похожа  подруга ее детского увлечения. Поль
испытал то же чувство, когда увидел рядом с ней высокого мужчину.
     -- Она должна прийти, но пока я ее не видел.
     -- Ну что ж... В общем, спасибо, месье... Извините, забыла ваше имя?
     -- Вермерен.
     Ее муж поставил стаканы,  нашел ключи от машины,  узнал у Брижит  самый
короткий  путь  до южного  пригорода. Аньес  снова сжала  руку  Поля,  и  он
почувствовал, как она погладила его  по  ладони. Она  посмотрела ему прямо в
глаза, и ему передалось ее смущение.
     -- Идем, дорогая? "Прощай, малышка".
     Снова появилась Брижит, держа в руках поднос с бутербродиками.
     -- Хотите, я  познакомлю  вас  кое с кем? -- как  всегда  внимательная,
спросила она.
     Она  даже не догадывалась, что с каждым из присутствующих его связывает
пусть короткая, но история.
     Натали  Коэн,  случайная  партнерша  по  теннису.  Техника  у нее  была
значительно лучше, чем у Тьери, что в общем компенсировало силу удара. Надин
и  месье  Коэн  понаблюдали  за  ними  немного,  а  потом  отправились  пить
кока-колу, пока Натали гоняла его по корту, как ни одна женщина.
     Дантист Мишель Боннеме пришел с  Эвелин. Блен никогда ему не  платил, а
отдаривался  рамами,  никто  не знал,  на  какой стадии  их расчеты,  их это
забавляло  и  упрощало  писанину.   Полю  захотелось,  совсем  как  Бри-жит,
поблагодарить их всех, одного за другим, за то  что они  пришли. Были ли они
мозаикой Блена,  его человеческими  взаимосвязями?  Могли бы  они все вместе
написать историю их  дорогого без вести пропавшего? Разошедшаяся мадам Комб,
кажется, готова была написать целую главу.
     --  Я  его  обожала, но вы себе не представляете,  до чего же  он бывал
наивен! Иногда это выходило за рамки приличий.
     Поль подсказал ей напрашивающийся было каламбур, но она не уловила.
     -- Я  вам расскажу одну историю... Ох,  сейчас,  как подумаю об этом...
Вы, может, помните, у меня тогда начался отит -- он  с тех пор не кончается,
-- но  я придумала себе  компенсацию.  Теперь-то можно в этом  признаться! Я
тогда  всем  рассказывала, что наполовину глуха, и почти все мне верили, это
позволяло мне слышать  только то, что  меня  устраивало. Ну вот, представьте
себе,  однажды  захожу в  его  мастерскую,  чтобы забрать раму. Вот это была
шутка! Он объявляет  мне цену -- шестьсот франков, я невозмутимо  протягиваю
ему двести, громко благодарю и ухожу. Как же я веселилась! Надо было видеть,
как он бежал за мной по улице и орал "Шестьсот!" прямо в ухо.
     Присутствующие  смущенно  заулыбались, раздались вежливые  смешки. Поль
помнил эту  историю -- накануне  он смотрел  фильм,  где  главный  герой  --
багетчик, которому не платит никто,  даже старушенция, притворяющаяся глухой
и  с  широкой улыбкой  благодарности  дающая  ему ровно  половину того,  что
должна. Мадам Комб тоже видела этот  фильм и  почерпнула оттуда вдохновение.
Все происходило именно так, как  она только что  рассказала,  за исключением
того, что Блен не бежал за ней по улице,  но  ограничился тем,  что -- как и
герой фильма --  дал  ей уйти, пробормотав себе  под нос:  "Ну вы и хитрюга,
мадам  Комб". Он  потерял  четыреста франков, но зато целую минуту он ощущал
себя героем фильма -- цена не слишком высокая. Если бы  Блена похоронили, то
мадам  Комб озаботилась  бы  сбором  денег  на  венок. "От  всех  друзей  по
кварталу".
     Одна   история  потянула  за  собой   другую,   довольно  быстро   Поль
почувствовал, что не успевает услышать все.
     -- Я вот тоже помню, как однажды...
     -- А вот еще, послушайте...
     Не в  состоянии уловить  их все, он потерял, наверное, три  четверти --
это было ужасно!
     -- Вот ведь хитрец...
     -- Что-то его мучило, это ж было очевидно...
     "По   одному,   черт  вас  дери!  Дайте   мне   воспользоваться   такой
возможностью, я имею на это полное право!"
     --  Ну а я  лучше  помню  его  мастерскую, чем его  самого, --  заявила
продавщица из книжной  лавки. -- К  багетчику не заходят  так запросто, как,
например, к  мяснику. Но я  иногда  заходила  туда просто так,  поболтаться,
выпить  чаю,  послушать  эту  странную  тишину,  нарушаемую  лишь  рашпилем,
почувствовать запах лака. Летом там было  прохладнее. Время там текло совсем
по-другому, чем везде. И он сам двигался медленно, пока он работал, я сидела
молча,  и нас это не  смущало.  Это было  словно  безмятежные отступления, а
когда я выходила оттуда, то сразу окуналась в сутолоку парижских улиц.
     -- Ему нравилось подбадривать тех,  кто чего-то хочет. Ты всегда  хотел
съездить в Непал, так давай, вперед! Ты хочешь стать независимым, так что же
тебе мешает? Ты хочешь  сбросить десять килограммов, это зависит  только  от
тебя! Он считал, что нужно только принять решение. И был прав. Стоило только
позвонить ему, и ты готов действовать.
     Полю хотелось бы всем им верить, но он пытался урезонить себя: эти люди
хотят сказать только хорошее о  без  вести пропавшем, в этом, собственно,  и
цель встречи. В Блене не было  ничего особенного, о любом другом говорили бы
примерно то же самое. И тут один голос перекрыл всех:
     -- В нем странно сочетались чувствительность и некоторое отстранение от
происходящего.
     Человек  был  болтлив, и в его баритоне  эхом отдавалась  его  харизма.
Невысокий, крепко сбитый, пустой взгляд, лицо, состоящее из одних морщин, --
этот неизвестный заинтересовал Поля с самого начала вечера.
     -- Он был требователен к себе, и это позволяло  ему быть требовательным
к другим.
     Поль видел этого человека впервые в жизни.
     -- Слово "этика", настолько опошленное  сегодня, что все уже  и забыли,
что оно значит, для него имело смысл. И слово "честь" тоже.
     "Может,  кто-нибудь  наконец спросит  его,  что  он  здесь забыл,  черт
возьми?"
     --  Теперь,  когда его нет с нами,  я  могу признаться, что однажды  он
сказал мне: "Знаешь, Рене, я  испытываю тоску по Богу. Жизнь была бы гораздо
проще, если бы я был религиозен, я бы задавал меньше вопросов".
     "И долго он будет так  разглагольствовать? Это самозванец! Он никогда в
жизни не видел Блена!"
     --   Однажды,  совершенно   случайно,  я   видел,  как  он   предавался
размышлениям на Монмартрском кладбище, на могиле Стендаля.
     "Сумасшедший!  Караул!   Убивают!  Брижит,  выставите  его   за  дверь!
Наверное,  он каждый  день  так  развлекается,  это  его  хобби,  профессия,
извращение, что-то в  этом  роде. Он читает объявления  о смерти в газетах и
приходит исполнять  свой номер! Он  приходит не  для того,  чтобы  выпить, а
просто станцевать на костях!"
     Вошла Надин,  все  обернулись и притихли, даже  самозванец. Надин  была
одна, она прекрасно  выглядела и была  одета  с некоторым подобием фантазии,
чтобы показать,  что уж она-то кто угодно, но не вдова. И снова Поль  дорого
бы дал, чтобы посмотреть, на кого похож  новый  спутник ее жизни или спутник
ее новой жизни. Как и клиентам  агентства "Благая весть", ему было интересно
посмотреть  на  своего  заместителя.  Надин  расцеловалась  почти  со  всеми
присутствующими,  балансируя между  серьезностью  и улыбкой. В конце концов,
это  была ее  роль.  Он  хотел  испытания,  и вот она  здесь, во  плоти. Ему
придется  посмотреть в лицо этой женщине,  с  которой  он  прожил пять  лет,
женщине, которая  плакала в его объятиях, которая заботилась о нем, когда он
болел.
     Брижит представила ей тех немногих, кого Надин не знала, среди  них был
и Поль.
     -- Надин Ларье.
     -- Поль Вермерен.
     Она поздоровалась с ним и подошла к следующему, просто так, по инерции.
А он не подозревал, что ее рукопожатие такое искреннее.
     "...Надин? Скажи мне, что это неправда... Это же я, Надин!"
     -- Добрый день, Мишель, добрый день, Эвелин. "Да, я... Тот человек, что
раздевал тебя в безлюдном лесу среди  бела  дня, только потому что  это меня
забавляло. И тебя тоже в конечном счете. Ох... Надин?"
     -- Эй ты, привет.
     -- Привет, Надин.
     "Тот, кто просил  тебя надевать боди, которое расстегивалось между ног.
Да, это я, да посмотри же на меня наконец!"
     -- Как дела, Дидье?
     "Тот, кто закрывал тебе рот рукой, когда ты кричала слишком громко. Это
ни о чем тебе не говорит?"
     -- Ну что же, выпьем? -- спросила она.
     И  снова  все заговорили разом. Поль Вермерен наконец  нашел то, за чем
пришел  --  право на  существование, на  свои собственные  воспоминания,  не
нуждаясь больше в памяти Тьери  Блена. Полностью успокоенный,  он решил, что
пора уходить, но тут Брижит потребовала тишины.
     -- Я хотела бы поблагодарить вас за  то, что вы  пришли сегодня почтить
память Тьери.
     Кивки,  поднятые  стаканы.  Она помахала  рукой,  поясняя, что  еще  не
закончила.
     --  Если  быть  откровенной,  это  не  единственная  причина, почему  я
пригласила вас сегодня.  Как вы, может быть, знаете, поиски Тьери официально
прекращены  за отсутствием  улик.  Я  часами разговаривала  с  полицейскими,
которые обязаны сделать все возможное.  Но закрытие дела меня не устраивает.
Я не могу с этим смириться.
     Слушатели придерживались  противоположной точки  зрения.  Пунш дал себя
знать, задумчивость сменилась всеобщим оживлением, свидетели  стали гостями,
готовыми продолжать праздник. А Брижит напомнила о трагедии.
     Ее трагедии.
     -- Я решила, что если все,  кто  его знал, соберутся  вместе,  мы можем
объединить  наши показания,  собрать информацию, которой нет у полиции. Если
мы все вместе  постараемся вспомнить последние дни  перед его исчезновением,
может,   мы  найдем  улики,  даже  самые  незначительные,  которые  позволят
продолжить поиски. Надежда еле теплится,  но я должна идти до  конца. Я  всю
жизнь буду упрекать себя за то, что не пыталась ничего сделать.
     Никто  не  откликнулся  на  ее  слова,  и  в  зале  повисло  тягостное,
беспокойное  молчание.  Расстроенному Полю хотелось  присесть  где-нибудь  в
сторонке.
     Значит, это она.
     Брижит.
     Она  общалась  с  полицией,  ждала  результатов  следствия,  надеялась.
Совершенно ясно, что  это она заявила об  исчезновении Блена. Почему она так
поступила?  Блен был для нее всего лишь  клиентом. Он  не  мог припомнить ни
одной двусмысленности, ни  одного  взгляда, которыми  обмениваются, даже  не
желая  того, словно  молчаливый  уговор  между  мужчиной  и женщиной.  Он не
помнил, чтобы когда-нибудь обращал внимание  на ее ноги, декольте. Не мечтал
о ней. Он не помнил,  чтобы когда-нибудь -- пусть даже в шутку -- пытался ее
соблазнить.  Для  него Брижит  была очаровательна,  прелестна,  внимательна,
лучезарна. Много, но ничего более.
     Перед  уходом  все,  даже   самозванец,  нашли  что  сказать.  Анна  не
признавалась  себе,  но ей  претила  мысль о  том,  что  Блен  жив.  Слишком
иррационально, слишком неправдоподобно. Блен  не был материалом для газетной
хроники, Поль даже обиделся.  К счастью, большинство оказались пессимистами,
стремящимися похоронить надежды Брижит и подготовить ее к худшему. Она стала
женой  моряка, которая, несмотря на объявленное кораблекрушение, ждет  чуда.
Женщина, которая отдала бы  что  угодно за  уверенность. Настолько  она была
привязана  к Блену. Он почти умилился, когда увидел, что  Надин  подошла  ее
утешить.
     -- Он будет жить в нашей памяти.
     -- Если он умер, мир праху его, -- добавил Дидье.
     -- Если он  жив,  давайте уважать  его выбор,  --  осмелился предложить
Мишель.
     Поль скрестил пальцы, чтобы на этом все и закончилось.  Когда последние
приглашенные ушли,  у  Брижит был  вид вдовы.  Поль  подхватил свою  кожаную
куртку со спинки стула, но Брижит уже бежала к нему:
     -- Останьтесь на минутку, я провожу остальных.
     Приказ.  Мягкий, нерешительный, но приказ.  До  последнего рукопожатия,
последних благодарностей  Поль чувствовал, что  его сердце  бьется так,  что
вот-вот выскочит из груди. Он боялся, что маска  Вермерена  не удержится под
взглядом влюбленной женщины.
     Поль уже почти  поверил в этого Блена. Аньес оставила для него местечко
в  своей памяти, парикмахер чувствовал, что  стал лучше благодаря  ему, даже
самозванец  смог  выставить  его  исключительно  духовным человеком. И  этот
полный достоинств  мужчина  был  настолько  слеп,  что  не разглядел  чувств
Брижит?
     Они оказались вдвоем в неожиданно пустом и гулком зале.
     -- Я так и думала, что  это сборище ни к  чему не приведет,  -- сказала
она. -- Но я не могла не организовать его.
     -- Понимаю.
     -- Вы торопитесь? Выпьем напоследок? Просто так, не помянуть.
     Он  согласился, загипнотизированный  взглядом женщины, которая скрывала
свою любовь как романтическая  героиня.  Она достала  бутылку виски  и щедро
наполнила  два  стакана. Блен  наливал  именно  так, когда  она  заканчивала
заполнять  отчеты  и  прочие  налоговые   декларации,  --  этот  ритуал  она
сохранила.
     "Мадемуазель...  Как я мог догадаться, какие чувства вы испытываете  ко
мне?  Вы должны были  дать мне  знать. Кто знает,  может, сейчас все было бы
по-другому?"
     -- Как он мог со мной так поступить, после  всего, что было между нами.
Знаете, ведь я была не просто его бухгалтером...
     -- Вам я могу признаться. У нас была связь.
     -- !..
     -- Никто об этом не знал, даже Надин. Мы свято хранили нашу тайну... Мы
были великолепны!
     -- Еще немного виски?
     -- Может, вам уже хватит?
     -- Мы занимались любовью  в мастерской, он  опрокидывал меня на длинный
стол, рядом с верстаком, среди стружек и банок с лаком. Незабываемо!
     -- Брижит...
     -- В его объятиях я чувствовала себя  как... трудно объяснить... как...
"Мадемуазель". Женщиной, которая  живет  ради  одного  его взгляда,  такой я
становилась, как только он появлялся... Я хочу снова стать "Мадемуазель"...
     -- Найдите мне его.
     -- Извините?
     --  Я знаю, что  он не  умер. Это мое внутреннее убеждение. Я чувствую,
что он здесь, недалеко, что это какая-то гнусная шутка.
     --  Я нанимаю вас официально. В конце  концов, это ваша работа. Полиция
признала преступление, я вас нанимаю его расследовать.
     -- Вы не думаете, что остальные правы и лучше его забыть?
     -- Это выше моих сил. Пока у меня не будет доказательств его  смерти, я
буду  его  искать.  Когда он увидит все, что я для него  сделала, он полюбит
меня.
     -- Если он все еще жив, это может длиться годами!
     -- Если вы отказываетесь, я найму  другого, а  если он не справится, то
следующего.
     Такая возможность напугала Поля, он искал последний довод, но не  нашел
ничего лучше, как:
     -- Это вам обойдется очень, очень дорого!
     -- Тем хуже. Согласны или нет?
     Он прикрыл глаза и долго искал в себе силы, чтобы не расплакаться прямо
тут.

НИКОЛЯ ГРЕДЗИНСКИ

     Другой  был  категоричен:  "Оставь  ее  в покое".  Записки,  которые он
оставлял Николя  на рассвете, были похожи  на  приказы:  "Впервые в жизни ты
встречаешь  кого-то,  кто  от тебя  ничего  не требует, только  не  задавать
вопросов,  и не стоит пускать на ветер". Аргументы иногда менялись, но смысл
оставался тем же.  Николя  обижался --  пока двойник  судорожно  выводил эти
слова,  Лорен  была  рядом,  горячая,  красивая, потрясающе  присутствующая,
только протяни руку  погладить. Хорошо было  Другому  призывать  к терпению,
он-то  не мучился  невыносимой неизвестностью, которая  преследовала  Николя
день напролет. Если она скрывала что-то постыдное, он имеет право знать что.
Право  любящего и  страдающего. Зачем  продолжать эту редкую  по  жестокости
игру?  Другой  напирал  на слово  "доверие",  но доверяла ли  Лорен  Николя?
Кажется,  бедолага уже успешно  сдал все возможные экзамены? Разве он не был
достаточно  терпелив?  Со  временем он начал  принимать  молчание  Лорен  за
подозрительность, и эта подозрительность казалась ему похожей на презрение.
     Николя  больше не  скрывался  от  Мюриэль,  когда  в  десять  утра  она
приносила ему почту. На его письменном столе стояли всевозможные "Трикпаки",
но он  даже не пытался спрятать свое  пиво.  Этот гэджет  родился от чувства
стыда, которое Николя  уже преодолел. Он пил пиво, потому что этого требовал
его организм, и его чистая совесть не находила в этом ничего плохого. Иногда
Другой расщедривался  на фразы по  интересному вопросу: "Пей,  сколько  тебе
нужно, пей, раз это  помогает тебе двигаться вперед. Избегай производных  от
аниса, ячменя и фруктов. Тебе  повезло  с  первой рюмкой, так что не изменяй
водке.  Можешь смешивать,  но не забывай про вкус.  И  обязательно  пей воду
между двумя стаканами алкоголя. Знаю, что это непросто, но постарайся".
     -- Я оставлю вам газеты, которые пришли, пока вас не было?
     -- Спасибо, Мюриэль.
     Он воспользовался ежедневным просмотром прессы, чтобы заглушить сушняк,
с  каждым днем  становившийся  все  жестче.  Николя открыл уже вторую  банку
"хайнекена"  и,  чтобы замаскировать ее,  выбрал  "Трикпак"  с другой маркой
пива, усмехаясь бессмысленности своего  поступка. Среди последних  вариантов
"Трикпака", предложенных компанией  Altux S.A., появилась модель с  большими
черными буквами на белом фоне: "Алкоголь  вредит  вашему здоровью".  Были  и
двойные модели "Она" и  "Он" --  их можно персонализировать, написав имя или
переведя  фотографию.  Есть  еще  и исковерканные  консервные  банки,  вроде
знаменитого  шпината.  В  продаже можно  найти  "Трикпаки"  "Трихлорэтилен",
"Мышьяк",  "Стрихнин", "Святая вода".  И в довершение  слоганы  о пьянстве и
знаменитые диалоги  из легендарных фильмов.  Ничто не  могло удивить Николя,
особенно перед первой банкой пива, той, что  он наслаждается  всеми фибрами.
Остаток дня он выбирал между различными отравами, смотря по обстоятельствам.
К вечеру в определенное время пиво настойчиво начинало звать водку, которая,
в  свою очередь,  поздно  ночью требовала  освежающего действия пива. В этот
омут  Николя бросался  без малейших  угрызений совести.  На следующий  день,
подточенный алкоголем, при смерти, он бы сохранил приятнейшее воспоминание о
горчинке пива поутру.
     "Друзья  Тьери Блена, пропавшего год назад,  приглашаются во вторник 16
мая  в  18  часов по  адресу: 170, улица де Тюренн,  выпить по  стаканчику в
память о нем".
     Между двумя  статьями, которые  он прочел по диагонали, вдруг  всплыло:
"Тьери Блен".
     Всплыло из другой жизни.
     Теннис в спортклубе "Фейан". Борг и Коннорс.
     Странная заметка.
     По крайней мере этот бокал Николя пропустил, шестнадцатого мая он был в
Риме.
     Сомнения  в правильности имени рассеялись под напором слов  "пропавшего
год назад". Речь  идет о том самом  Блене, что придумал это пьяное пари. Они
тогда назначили встречу ровно через  три года,  23 июня, то есть  меньше чем
через месяц.
     Его пиво неожиданно приобрело вкус газировки  и совершенно не помогало.
Чтобы  пережить шок, он почувствовал настоятельную необходимость вытащить из
внутреннего левого кармана фляжку.  Глоток водки  прибыл в пункт назначения.
Николя  надо было  сосредоточиться,  не разбудив при  этом  свой страх.  Что
означает "пропавшего"?  Исчез или умер? Как знать,  что у этого сумасшедшего
на уме? Может, он упорствовал в своей безумной  идее стать кем-то другим? Во
имя чего? Какой ценой? Может, Блен  умер,  желая стать этим "кем-то другим"?
Ясно одно: ни один из них  не придет на назначенную встречу. Николя навсегда
запомнит  этого  помешанного,  который  хотел  стать кем-то другим и который
пристрастил  его к  водке, не  отдавая себе в том отчета. И  он поднял  свою
флягу за Тьери Елена, ни о чем не подозревавшего благодетеля.
     Николя потерял всякий  интерес к сваленным на столе газетам и журналам.
Пока еще  неосознанно, он  выгреб  записки,  оставленные Другим накануне. На
этих  клочках бумаги фиксировалось главное, остальное можно забыть. Чудовище
становилось все точнее в  своих формулировках, ему теперь хватало времени на
то,  чтобы  позаботиться  о  пунктуации,  писать  полные фразы,  исполненные
вдохновения, иногда угрожающие, будто он орал из самых мрачных глубин.
     "Раньше,  когда кто-то заставлял тебя ждать больше  двадцати минут,  ты
боялся, что он умер. Теперь желай этого!"
     Некоторые пассажи были более туманными, Николя аккуратно складывал их в
ящик стола и время от времени перечитывал, надеясь разгадать загадку.
     "Большой вопрос: "С нами случается только то, чего мы боимся?" или "То,
чего мы больше всего опасаемся, никогда с нами не случается?"
     Иногда он обнаруживал записки, непосредственно связанные с повседневной
жизнью.
     "Посылай на фиг этого Гарнье и его план реструктуризации. Это пойдет на
пользу  только  его  отделу  и  повредит  твоему,  хотя  он и  настаивает на
обратном".
     Перечитав эти слова, Николя немедленно набрал внутренний номер Гарнье:
     -- Ги?
     -- Привет, Николя.
     -- Я тут подумал и в конце концов пришел к  выводу,  что нашим  отделам
лучше оставаться независимыми друг от друга, во всяком случае  пока, спасибо
за твой проект.
     -- ?..
     -- До свиданья, Ги.
     Николя должен был признать, что Другой прав  почти по всем пунктам,  за
исключением одного -- скрытности Лорен.  Раз она не может решиться разделить
с  ним  свою тайну,  Николя  придется  в  одностороннем порядке  расторгнуть
соглашение. Он уже слышал замогильные хрипы своего двойника:
     -- Идиот, ты только все испортишь. Вспомни миф про Орфея!
     -- Придется рискнуть.
     -- У нее наверняка есть свои причины.
     -- Я хочу их знать.
     --  Тебе  мало  того, что ты живешь с ней,  изо дня в день? Чего еще ты
хочешь? Какой ценой?
     -- Вот именно  что не "изо дня в день", а только  ночью.  Я  люблю  эту
женщину, я  ее люблю, я не могу больше не знать, что она делает, когда  меня
нет  рядом, я с ума схожу.  Вначале эта игра казалась мне забавной,  от  нее
пахло серой, но теперь я не выношу этот запах, я хочу знать, потому что имею
на это право.
     -- Нет у тебя никакого права.
     -- Да что ты об этом знаешь?! Она всегда рядом с тобой, ты не страдаешь
от ее отсутствия.
     -- То, что она уже дала тебе, огромно, если ей нужно время, дай ей его.
     -- Я не буду ждать ни одной ночи.
     Это  решение  несколько  недель вертелось  у  него в голове, и  события
ускорились после  их возвращения из  Рима.  Ему нужно  знать. С сегодняшнего
дня. Достаточно открыть телефонный справочник на букву Д.
     "Детективы, Расследования, Слежка, Конфиденциальность..."
     Все просто.
     "Ассоциация частных детективов Парижа",  "Агентство  П.И.Т.  Детектив",
"Фирма Латура, расследования"...
     Уж наверняка среди них найдется хоть один,  который выяснит,  кто такая
Лорен.
     "АПР,   слежка",   "Предупреждение,   Решение,  Действие  --  личные  и
коммерческие проблемы"...
     Она ничего об этом не узнает.
     "Наблюдение  и  расследования", "Частное  детективное агентство  с 1923
года"...
     И совесть у него будет чиста.
     "Наблюдение   на   машине,    оборудованной   радиоаппаратурой,   метро
"Шоссе-д'Антен"..."
     У него есть на это право.
     "Детективы-консультанты",    "Безопасная     проверка",    "Определение
подделок",  "Должники",  "Исчезновения", "Защита  информации",  "Детективное
агентство SOS"...
     Кого выбрать? Эти люди готовы на все, достаточно заплатить им денег. Он
поискал название, которое бы вдохновило его и  в  списке,  и в  объявлениях,
взятых в  рамку,  но  все  они  стоили  друг друга,  все  казались одинаково
подозрительными.  Он глотнул  еще  водки  для  храбрости и перечитал  каждое
название, каждый  адрес. Он  и не  догадывался,  что  еще не отошел от шока,
вызванного   вторичным  появлением  Блена  в  его  жизни  --  это  появление
предшествовало исчезновению, все произошло слишком быстро. Слово "пропавший"
потрясло его по понятным  ему одному  причинам, А что,  если  желая остаться
неразгаданной, Лорен тоже  исчезнет?  А что, если она рассказала о  себе так
мало с единственной целью подготовить свой уход на следующий же день? А что,
если ее молчание  защищает Николя от угрозы? Этот  "пропавший" спровоцировал
страх за Лорен. Он опустошил фляжку, даже не заметив.
     "Частные дела", "Конфиденциальность", "Агентство Благая весть"...
     Почему бы и  не агентство "Благая весть"? Название несуразное и наивное
одновременно.  Это  или  другое,  в   конце  концов,  какая  разница?  Водка
кончилась,  и он, смирившись, одним махом допил теплое пиво.  Он  был пьян и
знал это, именно к этому стремился.
     -- Алло? Я хотел бы поговорить с детективом.
     -- Месье Вермерен сейчас на задании, но я могу назначить вам встречу.
     -- Мне нужен кто-нибудь прямо сейчас.
     --  Попробуйте тогда в "БИДМ"  или агентство Поля Лартига,  это большие
фирмы, они могут быстро среагировать, но, вероятно, не прямо через час.
     -- Я что-нибудь придумаю, спасибо.
     Но вообще-то  зачем обращаться к этому отродью? Зачем рассказывать свою
жизнь  незнакомому человеку? В конце концов, это не так  уж  сложно. Немного
ловкости  и везения,  и  через  час он  уже будет в  курсе.  Ему не  хватало
обжигающего  действия водки, и  он  поспешил  выйти из  башни, чтобы зайти в
любой бар по  соседству и наполнить свою  фляжку. Он перепробовал  множество
разных  горячительных напитков, но  только после водки Другой появлялся даже
среди бела дня.
     -- Алло, Лорен? Тебя совсем не слышно...
     -- Здесь плохо берет. У меня нет времени на разговоры. Он хотел дать ей
возможность наконец все рассказать. Может, именно этого она и ждала?
     -- Ты где?
     --  Говорю  тебе,  мне  некогда. В  любом  случае  мы  увидимся сегодня
вечером, нет?
     -- Нам нужно увидеться сейчас же.
     -- Что на тебя нашло?
     -- Это очень важно. Я бы не просил тебя, если бы  это было  не так. Это
ведь в первый раз?
     -- Да или нет? -- Да.
     -- Скажи, где и когда.
     -- Лорен!
     -- В бистро "Пти Каро" на улице Монтргей.
     -- Через сколько?
     -- В четверть второго.
     Если  бремя ее  тайны слишком тяжело, он  разделит его  с ней. Если оно
слишком тяжело для  двоих, совесть его  будет  чиста и он будет знать, какое
решение принять.
     -- Алло,  Мюриэль?  Меня  не будет до конца  дня. Отмените, пожалуйста,
все, что у меня назначено на вторую половину дня.
     --  Хорошо.  У вас  только встреча  с генеральным советом Роны, но  они
будут в Париже до субботы, я подыщу другое время.
     -- Спасибо, Мюриэль.
     -- Месье Гредзински? Тут еще кое-что... Пришел один человек, он  хочет,
чтобы вы непременно его приняли.
     -- Сейчас? Кто он?
     -- Он говорит, что не задержит вас долго.
     -- Кто он, Мюриэль?
     -- Это месье Бардан.
     -- Не впускайте его.
     Николя взял свою  фляжку,  сунул  ее  во внутренний карман и  вышел  из
кабинета, направляясь к лифтам. Бардан был уже в приемной -- сидел в кресле,
как  курьер, ожидающий  пакета. Последний человек, которого Николя  хотел бы
встретить  на своем пути. Его ждала Лорен, вся жизнь, возможно, перевернется
в ближайший час --  и нужно же было  этому придурку явиться именно сейчас! И
почему только причастие "пропавший" не предназначено для таких людей?
     -- Добрый день, Николя.
     Бардан протянул руку, силясь улыбнуться. Гредзински не сделал над собой
такого усилия.
     -- Вы не вовремя. Я не  могу вас  принять. Бывший  начальник отдела  по
связям с  клиентами был одет с нарочитой небрежностью. Он выглядел уставшим,
глаза покраснели, веки опухли, в общем, жалкое зрелище.
     -- Всего десять  минут,  прошу вас,  Николя.  "Спесивые однажды  станут
рабами. Но почему именно сегодня, черт все подери!"
     Уход Бардана  вызвал  у  Николя  уколы  совести,  но  уколы  единичные,
несильные,  скорее  декоративные,  чувство  неловкости  испарялось  с первым
глотком алкоголя. Этот человек хотел унизить его, когда  Николя  еще  не был
теперешним Гредзински, когда он  еще боялся, если  на  него  повышали голос,
боялся своей тени, жизни, всего.  В общем,  когда он был легкой  добычей.  И
потому сегодня он имел полное право быть злопамятным.
     Он  пошел  к  лифту,  Бардан  не  отставал  ни  на  шаг  --  гротескная
суетливость, как и все его повадки, ни на йоту не изменились с того момента,
как он потерял работу. Николя подчеркнуто его игнорировал, но не тут-то было
-- в лифте они оказались одни.
     --  Я знаю,  что совершил в отношении  вас много  ошибок, Николя.  Я не
должен был тащить вас на то  собрание. Я знаю, что вы упрекаете меня  за это
больше всего, и вы правы.
     -- Я не метил на ваше место, мне поднесли его на блюдечке. Если оно вам
так нужно, берите  его, мне оно теперь  без надобности, я могу и не работать
остаток  жизни, у  меня  в  месяц в  десять  или двадцать  раз  больше  моей
зарплаты, которую  между тем  повысили после вашего  ухода.  Если  я и сидел
здесь, то  только  потому,  что  до  сегодняшнего  дня  для  меня  это  было
развлечением.  Но  все кончено. Скоро они будут искать нового начальника, вы
можете предложить свою кандидатуру.
     -- Не шутите так. Слишком давно я потерял чувство юмора.
     "Было ли оно у него когда-нибудь?" -- подумал Николя, когда двери лифта
открылись на первом этаже.
     -- Я пришел извиниться перед вами. Я сам виноват в том, что произошло.
     -- Я тороплюсь, вы что, не видите?
     --  Никто не хочет  брать меня на  работу из-за  возраста. Я думал, что
смогу найти работу на раз, но...
     Они вышли на  эспланаду. Чем больше  Николя  убыстрял шаг, тем комичнее
они выглядели.
     -- Броатье на все смотрит вашими глазами, вам достаточно слово сказать,
и у меня будет работа, не важно какая, я согласен на понижение.
     -- Вы уже на понижении.
     -- Возьмите меня в свой отдел, я тут  знаю все как свои пять пальцев, я
вам пригожусь.
     Николя уже почти бежал, он опаздывал, а  Лорен не будет ждать. Он любил
ее, он должен  был  сообщить  ей  об этом  немедленно  и убедить ее все  ему
рассказать. Бар-дан  не  отставал  и  мог все испортить. Не  останавливаясь,
Николя произнес:
     --  Когда грянут  трубы Страшного суда и я предстану перед Всевышним, я
признаюсь во всех своих грехах: "Я украл игрушку у малыша младше меня, когда
мне было шесть.  Я растрезвонил  всему классу, что  Кларисса Вале влюблена в
меня, и все  над ней  смеялись. Я очень сильно пнул кошку, которая разбудила
меня своим мяуканьем". И когда Всевышний,  чтобы смягчить мою вину, спросит,
что же хорошего я сделал для человечества, я отвечу: "Я уволил Бардана".
     Николя спустился  в  метро и  перед компостером оглянулся через  плечо.
Никого.
     Он искал ее в кафе -- неудачное время, все обедают на скорую руку, ищут
место,  где  бы  присесть,  взвинченные  официанты, слишком  занятые,  чтобы
обслужить еще и его. Он пробился к бару и пристроился на уголке,  у  стойки,
уставленной пустыми  чашками и стаканами. Почему она не назначила встречу  в
каком-нибудь знакомом  месте -- уютном баре или парке? Как  объяснить в этой
сутолоке, что настал момент истины? Наконец  она появилась, подошла к Николя
и украдкой поцеловала его в губы.
     -- Что случилось?
     -- Может, пойдем в другое  место?  Наверняка  тут поблизости  есть кафе
поспокойнее.
     -- Николя, у  меня  всего  десять  минут. Я  пришла только  потому, что
почувствовала, что это срочно, а когда  срочно, то со временем не считаются,
иначе это уже не срочно.
     -- Нам надо поговорить о нас с тобой.
     -- Вот черт! Я  специально  назначила тебе  встречу  здесь, потому  что
ждала чего-нибудь в таком роде.
     -- Тебе не кажется, что я достаточно ждал?
     -- ?..
     -- Я люблю тебя, господи боже мой!
     -- Я  тоже,  и  именно  поэтому я предлагаю  тебе забыть  это идиотское
свидание  и встретиться, как  договаривались, в  девять  в "Линне".  Я так и
поступлю, но вот ты?
     Чтобы  не обострять  ситуацию,  Николя был вынужден  согласиться. После
всего  того,  что  они пережили вместе, она все равно нашла способ поставить
его на место, как и в их первую встречу.
     -- Ну, тогда до вечера. Поцелуй меня, придурок.
     Он ее ненавидел, он ее любил. Они поцеловались. Другой был прав -- надо
быть сумасшедшим, чтобы подвергнуть риску их отношения. Она вышла из бистро,
он смотрел, как она удаляется, машет на прощание и сворачивает за угол улицы
Монтргей.
     Надо быть сумасшедшим.
     Абсолютно сумасшедшим.
     Почему она выбрала именно это бистро?
     В конце концов, это совершенно не важно.
     Почему в четверть второго?
     Николя подумал, куда  подевалась его решительность. Бармен спросил, что
налить,  Николя  заказал двойную  порцию  водки,  выпил ее  залпом, из  глаз
брызнули слезы.  Может, это кафе играло важную  роль  в  жизни Лорен?  В  ее
профессиональной жизни? Или  в  той части  ее личной  жизни, из которой  его
исключили?  Водка  ударила в голову,  он  вышел  на  улицу  и пошел в том же
направлении. Остановился на  улице Этьен-Марсель. Увидел вдалеке ее фигурку,
спешащую в сторону Ле Аль.
     Пришлось выбирать. И быстро.
     Подчиниться приказам Другого, благоразумно вернуться в офис и окунуться
в работу, а не  в водку, встретиться с Лорен вечером и провести с ней  ночь?
Или  поиграть  в  импровизированного  детектива, не  зная,  к  чему все  это
приведет?
     Ему не пришлось долго следить за ней.
     Лорен вошла в магазин с сине-белым фасадом.
     Через  стекло, между двумя  рекламами, предлагающими  замороженное филе
трески по 65 франков за пакет 550 граммов и ломтики новоорлеанской курицы за
22,  80 франка,  Николя различил  около кассы  женщину,  застегивающую белый
халат.
     Лорен, заметив Николя, остановилась как вкопанная.
     На  ее  губах  проступила  улыбка, которую  он предпочел бы  никогда не
видеть. Она жестом попросила коллегу подменить ее  за кассой, вышла к нему и
остановилась, сложив руки на груди.
     --  Меня  зовут  Лорен Ригаль, я  живу в  однокомнатной квартире в доме
номер 146  по улице де Фландр,  не замужем,  детей нет. Родилась в деревушке
недалеко от Куломье, родители -- фермеры. Хотя они и не очень богаты, но мне
удалось окончить школу и получить диплом, что не очень-то мне помогло, когда
я в девятнадцать лет приехала в  Париж. У  меня была  маленькая квартирка на
улице  Мадам  с  газовой плиткой  и бежевой кастрюлей,  которую  приходилось
ставить на край кровати,  Зато был замечательный  вид, это было  воплощением
моей мечты о богемной жизни. В течение нескольких лет я  меняла комнатушки и
подработки,  пока  не нашла  работу  здесь  -- я обновляю  товар на  полках,
работаю  кассиром  и,  как  долгожитель  тут,   могу  организовать  тут  все
по-своему, и никто  мне  и слова  не скажет. Как  все, я мечтала  о  великой
любви. Официант ресторана наградил меня категорией "девушка на  выходные". У
него  была  девушка  на  ночь,  девушка  на  месяц  и  жена  на всю жизнь. И
специально для меня он создал новую графу "выходные". Потом был Фредерик. Мы
познакомились  в  библиотеке,  он  был звукоинженером  в кино, я считала его
красавцем, мне казалось, что я тоже ему нравлюсь. На первом  же свидании  он
спросил,  чем я занимаюсь. Когда я  ответила, что  я  продавщица  в магазине
замороженных продуктов, я почувствовала какую-то поспешность,  не знаю, было
ли  это следствием, но мы очень  быстро  стали любовниками. Я с ума по  нему
сходила. В  таких случаях всегда говоришь себе:  "Ну все, это на всю жизнь".
Однажды  он пригласил меня на  какую-то киношную  вечеринку.  Впервые я  так
близко видела  знаменитостей. В тот вечер  я заметила  странную особенность:
если человек подходил  ко мне, меньше  чем через минуту -- по секундомеру --
он спрашивал, чем я занимаюсь. Как честная девочка,  я отвечала, что работаю
в  магазине  замороженных  продуктов,  и  меньше  чем  через  минуту  --  по
секундомеру  -- он уже  находил  кого-нибудь  другого,  чтобы задать тот  же
вопрос. Но что говорить вместо "кассирша в магазине замороженных продуктов",
если  ты  кассирша  в  магазине  замороженных  продуктов?  Что  говорить-то?
Яработаю   на  большую  сеть  распределения  третьеразрядных  продуктов?   Я
специалист  на  линии  охлаждения? Благодаря  тому,  что  друзья  без  конца
спрашивали его,  что  он со  мной делает,  Фредерик стал  задаваться  тем же
вопросом.  Мне  понадобился примерно год, чтобы прийти в  себя  после этого.
Потом  был Эрик. Как  все женатые мужчины,  он  не любил,  чтобы нас  видели
вместе. Мы встречались у меня, и  он никогда не  оставался  позже двух часов
ночи. В конце концов он  бросил  жену и женился на директоре издательства. Я
уже  не  говорю  о Фабьене, этот-то  знал, чем я  занимаюсь,  потому что  мы
познакомились, когда он делал покупки в нашем магазине. При  первой же ссоре
он не смог удержаться и  бросил мне в лицо: "И какая-то продавщица мороженой
рыбы будет указывать мне, что  делать!" Я не  стыжусь того, чем я занимаюсь,
но  вот уже несколько лет у меня  другие жизненные планы.  Я  хочу воплотить
свою  мечту -- заняться винами. Я узнавала вино совершенно одна в  Париже. Я
ходила  по барам ради  радости открытия. Чтобы лучше ориентироваться  в этой
области, я читала гиды, журналы. Невозможно в одиночестве сформировать небо,
и я  начала  искать  ассоциации владельцев  винных  погребов, всякие  винные
встречи,  дегустации.  В  самые   шикарные   места  мне  удавалось  наняться
официанткой, и мне  давали  попробовать  самые легендарные  вина. Я  слушала
профессионалов,  записывала.  Потом  устроилась  на курсы,  это помогло  мне
различать запахи, классифицировать  их. Увлечение становилось все серьезнее,
я  отложила немного денег  и поехала на первую стажировку по  винодельческим
замкам.  Тут-то все и началось.  Мне  дали отпуск за  свой счет,  я получила
диплом  Национальной федерации  независимых виноторговцев. За  это  время  я
научилась обращаться с вином, покупать его и хранить, искать его.  Вероятно,
я нашла человека, который готов объединить наши усилия и попытать счастья со
мной.  Моя идея -- открыть бутик для небогатых людей,  где будут продаваться
вина  по  20, 30, иногда 50 франков  за бутылку.  Для этого надо избороздить
Францию  в поисках  небольших виноградников, где еще сохранились традици!  и
уважения  к вину,  надо  поискать  в  менее  престижных районах --  Либерон,
Корбьер, Каор, Анжу, Сомюр, Бержерак и других. Там еще остались виноградари,
которые  умеют  не  производить слишком  много,  терпеливо  ждать созревания
винограда, которые  по-настоящему рискуют, пытаясь соперничать с  пойлом  из
виноградных выжимок, вроде того что продаются в парижских супермаркетах, где
на этикетке  написано  название несуществующего замка. Я  хочу  открыть этот
бутик  для  тех,  кто  никогда не попробует  тальбо  82. Я  хочу  дать  всем
возможность пить хорошее вино, потому что у всех есть на это право.
     А пока  я не  стала другой  самой собой,  этой  "Лорен, которая продает
хорошее вино даже  бедным", я поклялась себе, что  никогда никому  не скажу,
что  я  "Лорен,  кассирша  в  магазине".  Дорога  от одной  Лорен  к  другой
увлекательна, но длинна и трудна,  какая-нибудь мелочь  может все испортить.
Чтобы  избавить  себя  от опасности,  сохранить  силы  и убеждения  и  чтобы
сомнения  других -- даже тех, кто  желает мне  только добра --  не подкосили
меня,  я  стала  "Лорен,  которая никогда  не  отвечает ни  на какие  личные
вопросы".  До сегодняшнего  дня мне это удавалось. Но тебе обязательно нужно
было знать. Только поэтому я не хочу тебя никогда больше видеть.

ПОЛЬ ВЕРМЕРЕН

     Если  бы Поль  отказался  от  дела  Брижит,  он подвергся  бы серьезной
опасности  --  другой  частный  детектив  занялся  бы  исчезновением  Блена.
Какой-нибудь шарлатан  обобрал  бы  ее до нитки,  а настоящий  профи мог  бы
докопаться до Верме-рена.
     Она  так  мечтала о  Блене,  что  придумала историю их  Связи  -- самое
жестокое признание в любви, и эта  слепота пугала Поля.  Это упорное желание
найти  своего драгоценного  пропавшего без вести было для него  опасно. Надо
было выпутываться так, чтобы освободить и ее от этой страсти, что превратила
Мадемуазель в мифо-манку.
     Поэтому Вермерен начал  поиски  Блена,  но прежде чем пуститься по  его
следу,  он не  мог отказать себе в удовольствии расспросить  Брижит  об этом
человеке.
     -- У него были какие-нибудь хобби, увлечения?
     --  Он любил  теннис, но  был слишком горд,  чтобы проиграть турнир или
даже просто матч. Про таких говорят, что они не умеют проигрывать.
     --  Если  он  начал  играть  в  покер, это  наверняка плохо  кончилось.
Попробуйте поискать в этом направлении.
     -- Так как я не знаю, откуда взялись его связи с этой средой, это будет
непросто. Что-нибудь еще?
     -- Не знаю,  насколько  это важно,  но есть одна  мелочь, о  которой  я
никогда не говорила полиции.  Я  не хотела выдавать профессиональные  тайны,
даже для того чтобы начать расследование.
     -- ?..
     -- Бухгалтер  -- это что-то вроде врача или адвоката. Ну, вы понимаете,
что я хочу сказать, вы же тоже должны скрывать конфиденциальную информацию.
     -- Продолжайте...
     --  Когда я разбирала корешки  его чековой книжки, за год  я обнаружила
три или четыре выплаты некой Барбаре, без уточнений. "Барбара  800 франков",
"Барбара 300", суммы такого порядка, не слишком большие. Я подумала, что это
любовница, приревновала,  но ничто не подтвердило эту  гипотезу. Я так  и не
узнала, что это за Барбара. Это может вам помочь?
     У  Барбары  был  красный нос, зеленая шевелюра,  она носила обувь 60-го
размера, Блен никогда не  видел  ее настоящего лица. Барбара была клоуном. В
длинном  интервью в "Нувель  обсерватер" она рассказывала,  как  целые  дни,
включая выходные  и праздники,  проводит  в  больницах,  веселя  несчастных,
больных  раком малышей. Особенно по  праздникам. С годами  она окружила себя
кучкой единомышленников,  в конце статьи приводился номер счета, по которому
следовало  направлять  пожертвования.  И  Блен  жертвовал,  спрашивая  себя,
покупает ли он таким образом себе чистую совесть, пока  не понял, что  ответ
на этот вопрос значения не имеет. Он мог бы помогать куче других ассоциаций,
фондов, комитетов, но он выбрал Барбару, потому что на фотографиях в журнале
не  было видно ее настоящего лица. Она могла оказаться его  соседкой,  но он
никогда бы об этом не узнал.
     -- У него были причуды, привычки?
     -- Вроде нет. Разве что некоторые безумства.
     -- Безумства?
     -- Была одна вещь,  которую  он любил  больше всего. Когда лил  сильный
дождь,  через  окно  он  тайком  поглядывал  на опустевшую улицу, на бегущих
редких пешеходов. И всегда  кто-нибудь спасался от  ливня в телефонной будке
на противоположном тротуаре.  Тьери звонил по этому телефону,  и  человек  в
замешательстве всегда в конце концов брал трубку. И тут...
     И  тут --  что?  Школьные  розыгрыши,  ничего больше,  идиотские  хохмы
задержавшегося в развитии юноши.
     -- Тьери разыгрывал опасного человека, который  хочет запугать каких-то
несчастных.  Это  было примерно  так:  "Алло, Этьен?.. Мне  удалось  достать
только шесть кило, но я не продам меньше шестисот за грамм, сечешь?" Человек
бормотал невесть что, Тьери спохватывался: "Так вы не Этьен! Вы находитесь в
телефонной  будке  напротив магазина на  улице Реймонд-Лоссеран?" Несчастный
выскакивал  из  будки  под дождь и  скрывался  за  первым  же  углом.  Тьери
разыгрывал и других персонажей  -- русских шпионов,  ревнивых  мужей...  Эта
забава казалась мне омерзительной, но Тьери  говорил, что только что добавил
немного приключений в жизнь человека,  которому явно этого  не хватает. Вы и
представить себе не можете такие злые шутки.
     Вермерена  возмутило  слово "опасный",  оно  создавало образ  какого-то
извращенца. Впервые ему захотелось реабилитировать Блена.
     -- А если в кабине оказывалась женщина?
     -- О, тут все было по-другому, Тьери пытался  их рассмешить. Иногда ему
это удавалось.
     То,  что  Поль  хотел услышать.  Несмотря  на  то что  сотни раз  Блену
хотелось  загробным  голосом  произнести:   "Вам  очень  идет   эта  красная
мини-юбка".
     -- Что-нибудь еше Брижит?
     -- Я  нашла несколько листков из его записной книжки, но там нет ничего
важного.
     -- Что за листки?
     -- Он записывал, что надо сделать, чтобы не забыть, в блокнотик.
     -- Как они у вас оказались?
     -- Я выуживала  их  из урны,  когда он кидал  их туда. Поль кусал губы,
чтобы не выдать своего удивления.
     -- Знаю, я похожа на психопатку, но...
     "Да уж, в пору упрятать тебя в психушку". Поль не верил своим ушам.
     "Заказать 50 листов с подкладкой из пеноматериала в "Россиньоль".
     Вторник вечером, курица. Или телятина, Жюльет любит телятину.  01 55 24
14  15, возможный клиент  для  Комб  (акварели). Сказать Надин,  что ей идет
платье, которое она не решается надеть".
     -- Это поможет, Поль?
     "Ежегодный ужин у "Паршиби", суббота (Эффралган).
     Записать "Огонь Матиаса Паскаля" по третьей. 95 С? Объясниться".
     -- Так поможет?
     -- Нет. Вы хотите сохранить их?
     -- Конечно. У меня осталось так мало от него.
     И хотя эти  листочки были для него не опасны, он все  равно  чувствовал
себя  ограбленным  и был в обиде на Брижит, он и не подозревал, что  она  на
такое способна. Мифоманка, фетишистка, кто еще? Неужели неразделенная любовь
толкает на такие крайности?
     -- Он никогда не говорил о самоубийстве? Вопрос немного резкий, но надо
рассмотреть все возможности.
     -- Иногда  он витал в  облаках,  был  мрачен, но  никогда  не  впадал в
депрессию.  Единственный раз, когда я слышала от него слово  "самоубийство",
было по поводу "маленького Архимеда".
     Поль прекрасно понимал, о чем она говорит, но, развлекаясь, попросил ее
объясниться.
     -- Он  постоянно рассказывал мне историю о "маленьком Архимеде". Всякий
раз я делала вид, что забыла, о чем идет речь, такое удовольствие доставляла
ему эта байка. Я уж не помню, откуда он ее  взял -- из газеты, из романа, из
фильма, в общем, не  важно. Это история про маленького мальчика четырех-пяти
лет, который  был невероятно музыкально одарен Его никто ничему  не учил, но
он  знал гаммы и умел играть на  любом  инструменте. Родители были поражены,
купили ему пианино, наняли учителя, считали  его маленьким Моцартом, думали,
что  им невероятно повезло.  Но энтузиазм  ребенка быстро угас, он отказался
играть, а его родители, которые уже питали безумные надежды,  заставляли его
повторять  гаммы,  отчего  он  невыносимо  страдал.  Однажды  утром  мальчик
выбросился из окна. В  его комнате под кроватью  родители  нашли запрятанные
эскизы,   геометрические  фигуры,  расчеты,  математические  доказательства.
Слишком  поздно  они  поняли, что  ребенок  был  не  маленьким  Моцартом,  а
маленьким Архимедом. И как  все великие  математики,  он умел расшифровывать
язык музыки, но для него это было всего лишь развлечение. Его  страстью, его
истинным призванием были алгебра  и  геометрия, законы,  управляющие миром и
всеми его проявлениями. Тьери обожал эту сказку. Ему  казалась ужасной мысль
о неправильно понятом призвании.
     У Поля по спине пробежали мурашки,  он наконец  понял, почему Блен  так
любил эту историю.
     --  Сделайте  все  возможное.  Не  скрывайте  от меня  ничего,  что  вы
обнаружите. Я готова выслушать все, что вы мне скажете.
     -- Вы уверены? -- Да.
     Наверное, эта уверенность  и побудила  Поля исполнить ее самое  горячее
желание.
     Через две недели он назначил ей встречу вечером в  агентстве и заставил
ее подождать минут десять, пока не ушел его компаньон.
     -- Заходите, мадам Рейнуар.
     Как  все клиенты, она осмотрела комнату, выискивая что-нибудь  типичное
для   детективного  агентства.  Потом  села,  сложив   руки   на  груди,  --
напряженная, готовая  выслушать самые худшие откровения. Поль подождал, пока
взгляд Брижит не остановился на его лице.
     -- Что с вами случилось, месье Вермерен?
     -- Вы об этом? -- Он коснулся пластырей на лице.
     Широкая марлевая повязка под синим, почти  закрывшим глаз левым веком и
пластырь  в углу рта. Поль знавал шрамы похуже, эти-то заживут через неделю,
но и они произвели желаемый эффект.
     -- Это ваше расследование?..
     Поль долго молчал, чтобы Брижит могла по достоинству оценить его шрамы.
     -- Об этом мы поговорим  попозже, начнем сначала. Я долго думал, прежде
чем  согласиться  на это дело. Тот факт,  что Тьери Блен был  моим клиентом,
теоретически запрещал мне  любое касающееся его расследование. К  тому же он
знал  меня в лицо, поэтому  слежка  становилась еще более  рискованной.  Вам
удалось меня убедить, и дальнейшие события показали, что вы были правы.
     Чуть  ли не  ревниво Поль  подумал, как  Блену удалось и теперь  зажечь
такой огонь в глазах женщины.
     -- Несмотря на  все  ваши усилия,  прежние знакомые Блена не сильно нам
помогли. Поэтому я пошел по единственному следу, который оказался под рукой,
--  то дело, которое он мне поручил, когда искал владельца рисунка  Боннара.
Вы хотите знать подробности о том, как я на него вышел?
     -- Вы его нашли?
     -- Да.
     Всего  за секунду она зарделась, мышцы напряглись,  дыхание участилось.
Блен не замечал ничего подобного, когда общался с Брижит.
     -- Где он? Вы говорили с ним!
     Он положил руку на синюю папку:
     -- Bee  здесь, мадемуазель  Рейнуар. Тьери  Блен живет в Париже,  но он
изменил лицо. Теперь его зовут Франк Сарла.
     -- !..
     --  Мне  потребовалось  шесть дней, чтобы  это обнаружить, и  четыре --
чтобы напасть на его след в  его новой жизни. Эти четыре дня описаны  здесь.
Прежде чем вы прочтете отчет, я должен вас предупредить. То, что вы узнаете,
несомненно, шокирует вас, у вас еще есть возможность не читать отчет. Я знаю
вашу  решительность,   но,  возможно,  вы  меняете   дорогие  вашему  сердцу
воспоминания на правду, которая еще долго будет вам мешать. Подумайте!
     -- Я уже все обдумала! Этого следовало ожидать.
     Он взял синюю папку и протянул ей.
     Она откинулась в кресле, глубоко вздохнула и начала читать, а в глубине
комнаты Поль  вытащил  сигарету  из  пачки,  заныканной  для  исключительных
случаев.

     В собственные руки
     Не подлежит разглашению
     Отчет о наблюдении
     Цель: наблюдение в понедельник,  28 мая, за  Тьери БЛЕ-НОМ,  называющим
себя Франком САРЛА (и именуемым так впоследствии), от его местожительства --
24, квартал Жермен-Пилон, 75 018 Париж.
     8.00. Начало задания.
     8.30. Установка приборов для наблюдения в районе квартала Жермен-Пилон.
     10.25. Выходит месье Сарла, один, на нем брюки и куртка из грубой кожи.
Пешком он доходит до  закусочной "Золотая  гора"  но углу бульвара  Клиши  и
улицы Андре-Антуан.  Судя  по  всему,  месье Сарла  знаком с  официантами  и
владельцем  месье Бреном,  который  выходит ему навстречу.  Они  садятся  за
столик но отшибе и разговаривают.
     11.50.  Конец  разговора  с   месье  Бреном.  Месье  Сарла  выходит  из
закусочной и ныряет в метро.
     12.05.  Месье Сарла  выходит  из метро на станции "Броншан" и заходит в
"Клуб Батиньопь", игорное  заведение, расположенное  по  улице Броншан, 145.
Клуб подчиняется  закону  1951,  согласна которому вход  в залы, где ведутся
азартные игры,  разрешен только членам клуба и их друзьям. Дальше наблюдение
ведется из бильярдной, примыкающей к карточному залу.
     13.30.  Короткое  появление  месье  Сарла,  на нем  пиджак  и  галстук,
вероятно, собственность  заведения. Он  заходит  в  туалет и  возвращается в
игорный зал. По полученным сведениям, речь идет о зале, где играют в покер.
     15.50. Месье Сарла выходит из клуба. Один.
     15.55. Месье Сарла спускается в метро "Броншан".
     16.05. Месье  Сарла  выходит из  метро  на  станции  "Площадь  Клиши" и
направляется к улице Бланш.
     16.10.  Месье  Сарла заходит в муниципальные ясли, расположенные в доме
номер 57 по улице Бланш.
     16.25. Месье Сарла выходит из яслей, неся на руках ребенка, которого он
усаживает в коляску, взятую из гаража при яслях.
     16.30.   Месье   Сарла   катит   коляску   по   направлению   к   улице
Нотр-Дам-де-Лоретт до остановки "Сент-Жорж" автобуса No 74 и ждет.
     16.35.  Останавливается автобус, из  него  выходит  молодая дама и идет
навстречу месье  Сарла. Ей лет двадцать  --  двадцать пять, на ней  короткая
юбка и  широкая кожаная рокерская куртка. Поцеловав  месье Сарла в губы, она
берет на руки малыша (она ведет себя как заботливая мать).
     16.55. Месье Сарла оставляет женщину и ребенка и пешком возвращается на
улицу Нотр-Дам-де-Лоретт, сворачивает на улицу  Фонтэн  и заходит в  магазин
"Кожа  и меха на  заказ",  улица Дюперре,  17.  Он меряет что-то вроде очень
длинного бежевого френча, вышитого черными нитками. Портной подгибает рукава
(очень широкие, типа "летучая мышь"), Сарла примеряет каждый раз заново.
     17.20. Месье Сарла выходит из  магазина и спускается в метро на станции
"Пигаль".
     17.45. Месье Сарла выходит из метро на станции "Сан-тье" и направляется
к пересечению улиц Реамюр и Сент-Дени.
     17.50. Ждет на углу улицы.
     17.55. Проститутка  (сорок --  сорок  пять  лет) направляется  к  месье
Сарла. Они недолго разговаривают, потом заходят в подъезд обшарпанного  дома
номер 148  по  улице  Сент-Дени. По полученным сведениям, проститутку  знают
здесь под именем Жизель и работает она в основном на улице Сент-Дени.
     19.45. Месье  Сарла  и  так  называемая Жизель  выходят из  подъезда  и
расстаются. Стоит  отметить, что  у проститутки опухшее  лицо (следы ударов,
синяки) и она явно  только что  плакала и еще держит в руках носовой платок.
Она отправляется на свое  рабочее место, а  месье Сарла идет в сторону ворот
Сент-Дени и спускается в метро на "Страс-бур-Сент-Дени".
     20.05. Месье Сарла  выходит на Вандомской площади и заходит в  ресторан
"Алибер"  на улице  Кастильон. Попасть в  этот высококлассный ресторан можно
только заказав  столик предварительно, поэтому  дальше наблюдение ведется из
кафе напротив -- "Балто".
     23.05. Месье  Сарла  выходит из  ресторана  в  компании двух  элегантно
одетых господ лет пятидесяти. Они прощаются и садятся каждый в свою машину с
шофером  ("мерседес",  номер  450 CZH  06, и  "сафран", номер 664  DKJ  13).
Последний предлагает месье Сарла подвезти его, тот отказывается.
     23.10. Месье Сарла покидает улицу Кастильон.
     23.50.  Месье  Сарла   пешком   возвращается  домой,  дом  24,  квартал
Жермен-Пилон.
     23.55. Наблюдение продолжается от дома 24 в квартале Жермен-Пилон.

     Поль ждал того момента, когда она перевернет страницу.
     --  Я решил  остаться,  рискуя  провести  там всю  ночь.  Учитывая  его
распорядок дня, я решил, что он обделывает свои делишки ночью. И не ошибся.

     Отчет о наблюдении
     Цель:  наблюдение во вторник, 29  мая, за Тьери БЛЕНОМ, называющим себя
Франком САРЛА  (и  именуемым  так  впоследствии), от его  местожительства --
квартал Жермен-Пилон, дом 24, 75 018 Париж.
     2.40. Месье Сарла  выходит  из дому  в той же  одежде,  что и накануне.
Направляется к бульвару Клиши.
     3.00. Месье Сарла останавливается у заброшенного кинотеатра "Руаяль" на
углу улиц Дельта и Фобур-Пуасоньер. Он  нажимает  кнопку звонка на решетке и
ждет.  Он  повторяет  это  несколько  раз  и  начинает  выказывать  признаки
нетерпения.
     3.10. Пожилой человек открывает створку двери бывшего кинотеатра, потом
решетку и впускает месье Сарла.
     5.40. Месье Сарла  выходит из кинотеатра в сопровождении четырех женщин
от двадцати пяти до сорока лет,  одетых для выхода и сильно накрашенных. Они
останавливаются на пороге и ждут.
     5.45. Рядом  с ними останавливаются три  такси, месье  Сарла проверяет,
чтобы все расселись  удобно. Они пожимают друг другу  руки. Такси отъезжают.
Месье Сарла идет по улице Фобур-Пуасоньер, постоянно названивая разным людям
по мобильному телефону.
     6.15.  Месье  Сарла  заходит  в  гостиницу "Холидей  Инн"  на  бульваре
Итальен.  По полученным от консьержа сведениям, он снял  одноместный номер и
просил разбудить его в 14.30.
     15.10. Месье  Сарла выходит из гостиницы и идет по бульвару Итальен. Он
заходит  в кондитерскую "Девилль  и Шаррон"  купить  "веточки с апельсином",
которые он съедает по дороге к площади Оперы.

     -- Это его любимые! Растроганная Брижит улыбнулась.
     -- Иногда он  делал громадный крюк, только чтобы проехать мимо "Девилль
и Шаррона" и купить эти пирожные. Он считал, что там они лучшие в Париже.
     Она  вздохнула  и  снова   взялась  за  чтение.  Поль  терпеливо  ждал,
облокотившись на подоконник.

     15.35.  Месье  Сарла  заходит в  магазин  "ФНАК".  В книжном отделе  он
останавливается перед полкой "Эзотериэм".
     15.50. Выходит  из  магазина, купив книги  "История сект" Реми Гранжье,
"Гуру для жизни" Карин Лорайана и "Запрещенный дух" Марка Селмера.

     --  Месье Вермерен...  Как вы  думаете,  это  связано  с покупкой  того
ужасного френча, который он мерил у портного?
     -- Откуда же я знаю?

     15.55. Месье Сарла заходит в кофе "Мариво", напротив магазина.  Садится
за столик, заказывает горячий бутерброд и стакан пива.
     16.20. За едой он пролистывает только что купленные книги.
     16.30. У  него  звонит телефон, он  разговаривает, выключает телефон  и
просит счет.
     16.35. Месье Сарла  выходит из  кафе  и  пешком  направляется  на улицу
Башомон  в  лавку  без всяких опознавательных  зноков, расположенную  в доме
номер 61. Он разговаривает с владельцем магазинчика. Они одни.
     16.55.  Перед  домом  останавливается полицейская машина.  Три агента в
форме  (двое мужчин  и одна женщина) выходят из  машины и заходят в  здание.
Владелец и  месье  Сарла  радостно их приветствуют. Пока  они разговаривают,
владелец заходит  в прилегающее  к его магазинчику кафе "Шоп" и возвращается
оттуда с чайником и чашками.
     17.00. Три агента, владелец и месье Сарла пьют чай.
     17.10.  Агенты  выходят из дома и  садятся  в машину. Месье Сарла  пока
остается в магазинчике.
     17.20. Месье Сарла  выходит  из  магазинчика  и  направляется  на улицу
Сент-Дени, срезая по улице Сент-Совер.
     17.30. Он останавливается на углу улиц Сент-Дени и Реамюр и ждет.
     17.55. К месье Сарла подходит  Жизель. Они идут в кафе "Сюркуф" на углу
улиц Реамюр и Палестро.
     18.00.  Они  разговаривают,  расположившись за столиком,  со  стаканами
пива. Месье Сарла кладет руку на колено Жизель.
     18.10. Они прощаются на  пороге кафе. Месье Сарла спускается в метро на
станции "Страсбур-Сент-Дени".
     18.30. Месье  Сарла  выходит  из метро на  "Бастилии" и направляется  к
улице  Фобур-Сент-Антуан. Заходит в мебельный магазин "Алан Афер", дом номер
51.  Там  он  встречается  с девушкой  в рокерской кожаной  куртке,  которой
накануне отдал младенца в коляске. Девушка держит на руках ребенка, которого
месье Сарла забирает у нее и целует.
     18.35.  Месье  Сарла  с  девушкой  ходят по  магазину  в  сопровождении
продавца. Они выбирают деревянный шкаф  в  деревенском стиле  и  двуспальный
складной диван. Месье Сарла присаживается, чтобы оформить покупку и выписать
чек.
     18.55. На запруженной машинами  улице  Фобур-Сент-Антуан месье  Сарла с
девушкой пытаются поймать такси.
     19.10. Месье Сарла укладывает коляску в такси, целует девушку и ребенка
и пешком возвращается  по  улице Фобур-Сент-Антуан. Он спускается в метро на
"Бастилии".
     19.35. Месье Сарла выходит из метро на станции "Аббесс" и идет по улице
Оршам в кабаре "Пусса". Наблюдение продолжается снаружи.
     22.45. Месье Сарла выходит из кабаре и возвращается на площадь Аббесс.
     22.50. Месье Сарла доходит до  сквера, потом неожиданно разворачивается
и  подходит к сыщику,  которого  он узнал,  и молча волочит его в совершенно
пустой парк. Сыщик получает жестокий удар по затылку и теряет сознание.

     -- Он вас избил?
     Поль отвел взгляд -- пластыри на лице были лучшим ответом.
     -- Я следил за ним довольно долго.
     -- И что с вами случилось потом?
     -- Читайте.

     Около 23.30. Сыщик пришел в сознание в пустом,  сыром подвале. Его руки
были связаны за спиной.  Напротив  него сидит  Франк Сарла, они одни.  Сарла
вытаскивает из фотоаппарата пленку, на которой были вчерашние  и сегодняшние
кадры, потом пытается узнать у сыщика, как долго тот следит за ним и кто его
нанял. Сыщик не отвечает, и месье Сарла сильно бьет его по лицу.
     Около 23.45. Сыщик называет месье Сарла имя Брижит Рейнуар.

     -- И что он сделал?
     -- Когда я произнес ваше имя? Казалось, он был очень удивлен. Он ожидал
услышать чье угодно имя, но  не ваше. Ну вы понимаете, в  этой ситуации я не
стал его спрашивать, чьи имена он ожидал услышать.

     Около 23.50. После долгого молчания месье Сарла уходит.
     Около  0.10, среда 30  мая.  Месье Сарла появляется с листами бумаги  и
ручкой. Он пишет письмо.
     Около 0.30. Месье Сарла складывает письмо  в  конверт  и  велит  сыщику
передать его  Брижит Рейнуар, после чего  освобождает его. Сыщик поднимается
по  лестнице  и оказывается во дворе  обшарпанного дома на улице  Верон.  По
полученным сведениям, подвал  принадлежит совладелице дома, которая им давно
не пользуется, имя месье Сарла нигде не фигурирует.
     0.40. Месье Сарла удаляется в сторону улицы Лепик.

     Брижит сидела с потерянным видом, опустив  руки, держа отчет за уголок,
по щеке  скатилась  слеза. Поль  закурил  очередную сигарету и сунул пачку в
ящик. Он смаковал каждую затяжку.
     -- Он чудовище! Этот человек -- чудовище!
     --  Он  угрожал  мне,  если  я  не  перестану его преследовать.  Как вы
понимаете,  я принял  его угрозы  всерьез. Я не  слишком  хорошо знал  Тьери
Блена,  но могу вам сказать, что  Франк Сарла не  остановится  ни перед чем,
чтобы избавиться от кого бы то ни было. Лично я выхожу из игры.
     -- А письмо?
     Из ящика письменного стола он вынул конверт и протянул его Брижит:
     -- Хотите побыть одна?
     -- Нет-нет, Поль, останьтесь.

     Мадемуазель!
     Сколько же  времени прошло с того... С того кабинета в диком беспорядке
в  углу  мастерской.  Вы  умели делать  так,  чтобы  о  вас забывали. Иногда
слишком. Может, вам еще предстоит  пережить  романтическую  историю,  вместо
того  чтобы  мечтать о  ней, кто  знает?  Мы никогда  не  были  любовниками,
попробуйте убедить  себя  в этом  вместо  того, чтобы рассказывать  небылицы
окружающим.  Вы  были  полной противоположностью  любовницы -- вы были  моей
наперсницей. Вы были той, которой можно рассказать  все -- и сердечные боли,
и сальные шуточки. Мне нравилось рассказывать одной женщине о другой.  Но вы
никогда  не были предметом  моих рассказов. Мы никогда не будем любовниками,
Тьери  Блен  умер,  оставьте его  в покое и забудьте даже память  о  нем.  У
человека,  которым я  являюсь  сейчас, нет практически ничего общего  с тем,
кого  вы знали.  Жаль,  что  вам  пришлось  нанять детектива,  чтобы  в этом
убедиться. Помните,  однажды  вы  спросили  меня, как  я играю  в  теннис по
отношению к  Макинрою? Сегодня  я  дам себе  двадцать очков  по  шкале  моей
собственной  жизни, и я  не  желаю никакой  другой,  какой  бы  интересной и
ужасной она ни была. Не знаю, куда  она заведет меня, но это моя жизнь. Блен
притворялся, а я нет.
     Я засветил  все  фотографии вашего  сыщиха, я не хочу, чтобы кто-нибудь
знал  мое  новое  лицо. Не  спрашивайте  его  ни  о чем, это в  его и  ваших
интересах. Оставьте меня в  покое.  Не  пытайтесь меня найти, Мадемуазель, я
слишком хорошо  умею извлекать  выгоду из женщин, я сделаю  из вас  кого-то,
совершенно на вас непохожего.
     Ваше жалованье  не позволит вам оплатить услуги месье  Вермерена, я ему
заплатил  сполна,  он  не должен требовать от  вас  ничего  больше.  Брижит,
постарайтесь стать счастливой, вы этого заслуживаете. Если кто-нибудь в этом
мире и заслуживает того, чтобы остаться собой, так это вы.
     Никогда не становитесь кем-то другим.
     Ф.С.

     Не так просто оказалось вспомнить  мелкий,  неразборчивый почерк Блена.
Брижит одна из немногих могла его расшифровать. Ведь ей это было необходимо,
чтобы  разбираться  с  его  счетами,  записями -- со  всеми  его каракулями,
касающимися мастерской. Сегодня почерк  Поля  Вермерена стал более округлым,
плавным, ровным. Дело тренировки.
     -- Извините меня, Поль, -- произнесла она, едва сдерживая слезы.
     --  Хотите  кофе?  Или чего-нибудь  покрепче?  Может,  коньяку?  У меня
припрятан НЗ.
     Она ничего не ответила. Он приготовил чай и оставил ее,  погруженную  в
свои мысли. Что-то подсказывало ему, что Франк Сарла недолго будет тревожить
покой Брижит.
     Он протянул ей чашку обжигающего чая, она вернулась на землю.
     -- Сальные шуточки... Его выражение. "Мадемуазель, хотите, расскажу вам
еще одну  сальную  шуточку?"  Я  их ненавидела,  но  слушала  и иногда  даже
улыбалась,  чтобы  сделать   ему  приятное.  "Ничего  подобного  я  не  могу
рассказать Надин".  В  этих  нескольких  строчках  все  его  --  повторения,
орфографические ошибки,  словечко "дикий", которое  он употреблял по сто раз
на дню. Его так много в этом письме...
     Помолчав, она взяла со стола зажигалку  и подпалила уголок письма.  Они
смотрели, как его пожирает огонь, пока оно не превратилось в пепел.
     -- Сколько я вам должна?
     -- Сарла заплатил мне за работу, и еще на бинты осталось.
     --  А я-то думала,  что знаю  его  лучше всех на свете... Поль Вермерен
целую ночь сочинял этот отчет.  Франк Сарла родился с первыми лучами солнца.
Поль слышал, как  он  скатывается по  лестнице, и в  любой момент  был готов
выскочить и всыпать ему как следует, если он не отстанет.
     -- Отчет тоже  уничтожьте, -- попросила Брижит. -- Чем меньше останется
следов этого негодяя, тем  лучше. Спасибо за все, что вы  сделали. Наконец я
получила ответы на все свои вопросы. Теперь все пойдет лучше.
     И она поспешно направилась к двери.
     -- До свиданья, месье Вермерен.
     -- Брижит... Я бы хотел...
     -- Да?
     -- Я хотел предложить вам встретиться, когда все тени исчезнут.
     Она снова улыбалась. Удивленно и, наверное, слегка полыценно.
     -- Что-то в вас,  Поль, мне нравится. Я бы даже сказала, притягивает...
что-то...  не могу  определить... Но вы живете  в том мире,  где встречаются
Франки  Сарла. В этом  мире слишком  много насилия. Тьери был  частью  моего
мира. А вы нет. Мне очень жаль...
     Она  обняла  Вермерена  и  поцеловала как друга,  с  которым  прощаются
навсегда.
     -- Прощайте, Поль.
     И исчезла в лестничном проеме. Он вернулся к столу, взял отчет о Франке
Сарла и сжег его.

ДРУГОЙ

     С тех пор как Николя узнал, что водка по-русски значит "водичка", он не
видел никаких причин отказываться от  нее по утрам. Открыв глаза, он вылезал
из  постели, чтобы выпить  на кухне холодного  пива, потом  снова ложился со
стаканом ледяной  водки в  руках,  которую посасывал до полного пробуждения.
Отчаяние не успевало появиться, Николя поклялся себе, что оно никогда больше
не возьмет над ним верх.
     Определенно он не жалел о том  времени,  когда был воздержан, вспоминал
только энергию первых утренних часов. Единственным настоящим врагом пьянства
был не цирроз,  не страх,  не рак, не похмелье,  не  безработица,  не  косые
взгляды,  а  усталость. С  самого пробуждения он  с  трудом  пересиливал эту
слабость  во всех  членах, ему приходилось  ждать,  пока  водичка не сделает
полный оборот  в организме, пока  драгоценная молекула  не спровоцирует цепь
реакций  и мозг не найдет наконец достаточно веского повода, чтобы  привести
тело в вертикальное положение. Потом было испытание перед зеркалом.
     Маска Гредзински исчезла и наконец появилось настоящее лицо Другого. Он
готов был увидеть таракана или уродливые черты создания  из другого мира, но
узрел лишь  мешки под глазами, красные прожилки, набрякшие веки, трехдневную
щетину. Так  вот, оказывается,  как  выглядит его двойник? Между  ними  есть
сходство,  но  какое-то  печальное,  он  словно  одутловатый  старший  брат,
которого снедает  червоточина. Другой -- такой красноречивый, такой  резвый,
пока он оставался порождением ночи, на рассвете выглядел просто больным, уже
предчувствующим свой  конец.  Он умрет пьяный  в  дым, с бутылкой  в  руке и
туманом  забвения  в  голове.  Но  это  все-таки  лучше, чем  умирать,  моля
неизвестно какого бога о добавке. Если Николя -- не сознавая того  -- всегда
боялся  смерти,  то для Другого смерть была отдаленным обещанием избавления.
То, что все это однажды кончится, успокаивало его.  И если жизнь -- падающая
звезда, освещающая тьму вечности, каждый имеет возможность сжечь ее, как ему
нравится. Николя еще помнил слова Лорен, ее тон, синеватый отблеск в глубине
ее глаз, который обращал в шутку  все, что она говорила: "Вам повезло, у вас
печень  как у  младенца".  Она  была  права,  объявленная смерть  может  еще
подождать.  Алкоголики  высшего полета пропивают  среднюю  продолжительность
жизни до конца, не потеряв ни капли.
     Однако сегодня утром Николя овладело дурное предчувствие. Омерзительное
ощущение, не  имевшее ничего общего  с остатками  дурного  сна  или  началом
опьянения. Какая-то  неопределенная  угроза, которую  он  пытался  прогнать,
глотнув водки.
     В конце концов он всегда доходил  до работы, маленький ежедневный театр
забавлял его по-прежнему. Этот маскарад должен был вскоре  закончится, но он
предпочитал, чтобы решение пришло сверху. А пока он перешел все границы, как
ребенок,  который пытается понять пределы своей  власти. Николя  видел,  что
зашел  слишком  далеко,  он  чувствовал, как  все  еле  сдерживаются  в  его
присутствии.
     -- На совещании в художественном отделе ждут только вас.
     -- Спасибо, Мюриэль.
     Он зашел в свой кабинет, первым делом выдвинул самый нижний ящик стола,
чтобы удостовериться,  что  еще осталось  чем  наполнить  фляжку --  бутылка
"Выбо-ровой"  оказалась  едва початой.  Усталость исчезла с хорошим глотком,
освободившим  голову,  потом  руки, наконец ноги.  Он выпил еще,  готовясь к
еженедельному  пятничному совещанию,  беспечно  пересек  коридор  и зашел  в
мастерскую,  где   все  его  ждали,  рассевшись  вокруг  длинного  стола  на
подмостках.
     -- Николя, у тебя усталый вид, -- заметила Сесиль.
     -- Усталый? Ты  абсолютно  уверена,  что  хотела употребить именно  это
слово? Ты не собиралась сказать "депрессивный" или "пьяный"?
     -- Не важно, начинаем сеанс стенаний. Кто первый?
     -- Я здесь именно для этого, разве нет?
     --  Николя,  тебе,  вероятно, стоит  отдохнуть. В последние  недели  мы
работали с невероятным напряжением.
     -- Да что вы все вообще знаете о напряжении? Вот ты,  Валери, проводишь
большую часть дня, чертя линии  и выбирая шрифт,  если за тебя это не делает
компьютер.  Для  тебя,  Жан-Жан,  целая   трагедия  --  исчезновение  твоего
"Ротлинга",  когда  я одолжил  его у  тебя последний раз, у тебя было  такое
лицо, будто твоей младшей сестренке вспороли живот. А ты, Веро, заслуживаешь
специального названия за  твой идиотский лексикон  -- все эти  твои отпуска,
чтобы "снять напряжение", обеденные "брейки" и "брифинги" у автомата с кофе.
А "потуги"  Сесиль  в  состоянии  постоянной  паники, потому  что  она может
работать только в "дедлайн"?  А  Бернардо, который  не в  состоянии поделить
двузначное число без своего IBM PC, а Мари-Поль -- королева Интернета, факса
и мобильных телефонов, всегда готовая "общаться", что значит: "Алло, ты где?
Я могу тебе перезвонить?"
     -- ...
     -- ...
     -- ...
     -- Все  было бы  не так  страшно,  если бы  вы не тратили  время -- мое
время! -- на бесконечные жалобы.  Может, вы  медленно гниете на  заводе и не
проживете и трех недель  на пенсии?  Вы  хотите  поговорить  о безработице и
следующими за ней несчастьями?
     -- Что значат все эти обвинения? -- спросил Бернардо.
     -- Что было бы, если бы все так рассуждали! -- добавила Сесиль.
     -- Вас  просят  не рассуждать,  а перестать  слушать  самих себя целыми
днями. Я не для себя это говорю,  и даже не для пользы работы,  даже  не для
пользы отдела или "Группы". В конце концов, что мы делаем весь год?
     Мы  разрисовываем всякие  глупости, красим их,  чтобы  они  понравились
потребителям,  -- логотипчик там,  брошюрка сям. Всем  наплевать, но нам это
дает средства к существованию. Так что говорю я вам все это только ради  вас
самих,  потому  что  если  вы  воспринимаете  происходящее  здесь  настолько
всерьез, то вы плохо кончите.
     Он встал и  скрылся  в  туалете.  Закрылся  в  кабинке на два  оборота,
опустил крышку  унитаза  и  рухнул на  стульчак. Металл, отливающий синевой,
белоснежный  фаянс,  галогеновый свет. Глоток водки.  Вздох.  Он  любил  эти
мгновения ультрасовременной сосредоточенности.
     В обеденный перерыв в местном ресторане  оставалось лишь одно свободное
место  -- напротив  Гредзинс-ки.  Последние несколько  недель  он  обедал  в
одиночестве.  Парадоксальное следствие  алкоголизма  --  Николя  стал  очень
требовательным  к темам разговоров за столом.  Он  считал, что  любая пошлая
болтовня  быстро  становится смертельно  скучной. Его шкала посредственности
давно перешагнула общепринятый порог терпимости. Николя больше  не находил в
себе  сил ломаться в ожидании десерта и  в один прекрасный день решил, что в
одиночестве он будет скучать гораздо меньше.
     Вторая половина  дня прошла спокойно, что должно было  его насторожить.
Предчувствие не покидало его весь день.
     -- Алло, это Алиса, ты как?
     -- Какими судьбами?
     -- Можешь зайти сейчас к моему шефу?
     -- Сам Броатье хочет меня видеть?
     --  Всего  на  пару минут,  если у тебя  есть время, в  районе половины
шестого.
     -- Сегодня не очень удачный день, -- для очистки совести заметил он.
     -- Напрягись.
     -- То есть это приказ.
     -- Если хочешь.
     В конце концов, так не могло продолжаться дальше. Его роман с "Группой"
подошел к концу. Тем лучше. Его ждали новые территории, новые завоевания. Он
обещал себе завтра же купить билет на самолет  до Новой Гвинеи, и меньше чем
через неделю он будет  играть  в крикет с туземцами. Может, он станет первым
человеком с Запада, которого папуасы примут в  свою команду. В общем,  жизнь
бросала новый вызов.
     -- Как  мило, Николя, что вы смогли ко  мне  зайти.  Слухи -- это всего
лишь слухи, но лучше найти их источник. Кажется, сегодня во время брифинга у
вас возникли проблемы?
     -- Те проблемы,  которые возникают  у  вас ежедневно, Кристиан. Мы ведь
обращаемся друг к другу по имени?
     Застигнутый врасплох, Броатье кивнул.
     --  Мне  докладывали. Кажется, у вас профессиональные проблемы?  Вы  не
сошлись во мнениях с Лефебюром?
     -- Он идиот.
     -- Прошу  вас.  Это  мой ближайший  помощник,  которого  я ценю  и  как
профессионала, и как человека.
     -- Вы хотите знать, пью ли я? Пью.
     -- Водку. История любви.
     -- ...
     -- ...
     --  Вы  понимаете,  что  мы  не  можем  больше держать  вас  тут.  Ваше
поведение, разногласия, вызванные  вашим... состоянием, извините, я вынужден
сказать вам прямо. Вы человек умный, наверняка уже все поняли.
     -- Вас  не  так беспокоит то,  что я пью, потому  что результаты  стали
гораздо лучше, с тех пор как я стал начальником отдела.  Я разруливал многие
ситуации, я ценный сотрудник, и вы это прекрасно знаете. Проблема в том, что
надо избавиться  от человека, который больше  не  боится. "Группа"  не может
принять сотрудника, который не боится уйти из "Группы". Моя независимость --
даже  притом, что она приносит свои плоды -- невыносима.  Вы  как доберманы,
чувствуете  человеческий  страх.  Например,   сейчас,  в  этом  кабинете  вы
чувствуете, что  я  не боюсь ни вас, ни ваших решений. Когда вы  смотрите на
служащих,  укрывшись  за  личиной  джентльмена,  у  вас в  глазах  явственно
читается: "На улице очень холодно". Без  "Группы" очень холодно, и каждый не
сегодня-завтра может оказаться на улице,  даже Бардан,  который считал  себя
неуязвимым. Но  мне  больше не холодно. И это  все водка,  ее давали русским
солдатам. Сколько вы получаете в месяц, Кристиан?
     -- ...
     -- Двести тысяч? Двести двадцать? Не будем  мелочиться, возьмем  двести
сорок.  И это гораздо меньше того, что  мне капает, пока  я сплю. Хвастаться
особо нечем, но это дает мне право  не дрожать тут  перед вами ни от страха,
ни от холода.  Мне  не  понадобилось учиться в  университетах, быть салагой,
клясться в верности какому-нибудь братству, разыгрывать сторожевого пса, мне
не пришлось участвовать ни в каких интригах,  ни увольнять, ни заигрывать  с
власть имущими. Просто  у  меня  родилась  идея  --  идиотское  и  не  самое
интересное изобретение, которое я развил и довел до ума за  десять  минут. Я
играл с абсурдностью системы, как все вы делаете ежедневно, и система хорошо
мне заплатила. Она защитила меня  от самой  себя. Благодаря этому я, похоже,
умру, купаясь в роскоши.
     Не  понимая ни единого слова,  Броатье поднялся и  направился  к двери,
чтобы быть уверенным, что Николя наконец уйдет.
     -- У меня еще много дел сегодня. Мне надо  заслужить  зарплату --  увы,
гораздо  меньшую,  чем вы  думаете. Мне  придется  просить  вас  уйти, месье
Гредзински.
     -- А как с моим выходным пособием?
     -- ?..
     -- Из принципа.
     -- Обсудите с Алисой.
     -- Забудем прошлое. -- И Николя протянул руку.
     Броатье  ничего  не оставалось, как пожать  ее. Спускаясь на свой этаж,
Николя задумался, был ли этот жест  прекрасной  игрой или  выглядел довольно
жалко. Он вернулся в свой кабинет и надолго развалился в кресле. Забавно, но
дурное предчувствие не исчезло.

     Обычно  уволенный  покидал свой кабинет  с  картонной коробкой,  полной
всяких  личных  мелочей.  Пара  папок, свитер,  фотография близких,  зонтик,
какие-то  лекарства. Николя забирать было  нечего,  только  полную коллекцию
"Трикпаков", часы на  подпорке, найденные в коридоре, и открытку, присланную
Жако с острова Коай.  Этот последний снова облачился в  адвокатскую мантию и
окунулся в  судебные прения, с тех пор как врачи  официально сообщили  ему о
ремиссии. Он почувствовал  вкус  к борьбе. Николя  мог со спокойной совестью
удалиться со сцены.
     Он  вышел  из  кабинета  с гордо  поднятой  головой, не  забыв, однако,
перелить остатки "Выборовой" в свою  фляжку. Ему  было даже любопытно, как о
нем будут судачить позже в коридорах "Группы". "Гредзински? Он  запил, после
того как его повысили, на работу приходил  вечно пьяным, прятался в сортире,
чтобы  приложиться к бутылочке, ну и кончилось тем, что  его выставили". Это
все, что о нем будут помнить. Боже, как же необъективна коллективная память!
Перед лифтом уже  собралась толпа,  он  спустился вместе с теми, кто  придет
сюда и завтра.  Двери  открылись  в  холл,  он величественно прошествовал  к
выходу. Ему не терпелось вступить в рукопашную со всем миром, он бросился на
улицу, и уже ничто не могло бы заставить его дать задний ход. Он прошел мимо
"Немро". Николя знал,  что они  уже там, со своим вечным  аперитивом. Что-то
толкнуло  его  попрощаться с  ними. Приближаясь, он слышал, как стихают  все
разговоры.
     -- Я пришел попрощаться.
     Девушки взглядом умоляли Жозе или Маркеши заговорить, но ни один из них
не решился.
     -- Я знаю, о чем вы думаете.  Почему он пришел выпить с нами, если он и
так пьян?
     -- Нет, мы так не думаем, -- грустно сказала Режина.
     -- И пожалуйста, не надо  тут  устраивать "осуждения за намерения",  --
добавил Жозе. -- За этим столом тебя никто никогда не осуждал.
     -- Садитесь и  выпейте с нами по  стаканчику,  не важно -- первому  или
последнему.
     Маркеши  жестом сопроводил свои слова, взял свободный стул от соседнего
столика,  и  все подвинулись, освобождая место для Николя. Арно сделал  знак
официанту,  и тот принес пива. Неловкость  мало-помалу проходила, и разговор
продолжился с того места, на котором прервался.
     -- Говорят,  что  тех,  кто  работает над  проектом "4.99",  пошлют  на
повышение квалификации, -- сказала Режина.
     -- Куда?
     -- В Ним.
     -- Прекрасно, я обожаю треску по-провансальски.
     -- А что, это их коронное блюдо?
     Николя осознал вдруг, что эти улетучивающиеся  мгновения никогда больше
не повторятся. Теперь у него будут другие проблемы, другие ориентиры, другие
рефлексы. Ему придется идти своей дорогой одному, в толпе незнакомцев. Водка
не выносила никакой другой компании.
     -- На следующей  неделе меня  среди вас не будет, я уезжаю в  Сиэтл, --
сообщил Маркеши.
     -- По контракту?
     -- Я подписал с Slocombe & Partridge. He буду вдаваться в  подробности,
но сумма гигантская.
     -- Тогда вы угощаете, -- улыбнулся Арно.
     Но Маркеши на  этом  не  остановился. Николя  уже  пожалел, что  пришел
попрощаться с ними.
     -- У меня была Европа, Африка с Ехасот, Азия  с Kuala Lumpur, Океания с
Camberoil,  а сегодня я  наконец заполучил последний континент, которого мне
не хватало.
     Слишком поздно -- уже нельзя было  уйти, нельзя вернуться назад, нельзя
сделать вид, будто Маркеши ничего не произнес.
     -- Маркеши,  вы не  ангел и  не дьявол, вы  ни хороший, ни  плохой,  ни
умный, ни идиот,  ни красавец, ни урод. Вы подавляющая  посредственность, из
тех, что пытаются все время оригинальничать. В любви, которую вы испытываете
к  себе,  есть даже что-то умилительное, love story с обязательно счастливым
концом. Вы не гений, но утешайте себя тем, что никто не гениален, почти всем
нам  удалось с  этим  смириться.  Даже образ,  который вы пытаетесь создать,
далек  от совершенства.  У  вас никогда не  будет лоска Кэрри  Гранта, юмора
Билли  Уайлдера,  свинцовых  кулаков  Лаки  Лючано, решительности Мари Кюри,
смелости...
     Маркеши вскочил, не дослушав тираду до  конца, схватил Николя за грудки
и заехал ему  головой в лицо. Гулкий звук  удара удивил  их  обоих. Даже  не
поняв, что произошло, они  оба оказались на земле, посбивав  по пути столы и
стаканы. Маркеши приземлился  на плечи и пару мгновений лежал неподвижно. За
это время Николя успел поднести  руку к расквашенному носу, кровь с которого
заливала рубашку. Увидев это красное, стекающее  между пальцев,  он обезумел
от ярости и начал молотить Маркеши по лицу. Эти несколько секунд  он дубасил
с   ощущением  счастья   и  сверхъестественной   силой,  словно   неожиданно
освободился от всех страхов, терзавших его с детства, и живущий в  нем зверь
наконец вырвался на свободу.  Под аккомпанемент истошных женских воплей Жозе
и Арно тщетно  пытались остановить его,  остальные, окаменев, не знали,  как
реагировать на столь древнюю ярость. В конце концов Жозе удалось скинуть его
на  землю,  а  Арно  --  поднять Маркеши.  На  этом  все  должно бы  было  и
закончиться,  но,  забыв свой собственный страх и в свою очередь разъяренный
видом крови, Маркеши всем весом  навалился на  Николя, который  тут же начал
задыхаться. Маркеши  схватил его за волосы, приподнял голову и несколько раз
смачно  тюкнул ею об  асфальт. Несмотря на  крики, было слышно, как хрустнул
нос,  треснули  надбровные  дуги.  Маркеши остановился,  только  когда  лицо
Гредзински стало похоже на красноватую кашу.
     Гробовое молчание.
     Суета Арно и Жозе, паника Режины, официанты и хозяин заведения мечутся,
не зная, что предпринять. Маркеши поднялся, на секунду привалился к стене и,
не обращая  внимания на текущую  из  носа кровь, вытер слезы протянутым  ему
платком. Николя уже не было в кафе.
     Он был во дворике, на ярком солнце. Сложившись пополам,  он  валялся на
земле, не чувствуя боли. Только  унижение. Те,  кто  колошматил  его, теперь
стояли вокруг и смотрели на  кусок  стыда  у  своих ног, который  не решался
подняться. Вероятно, это было его крещение страхом, страх поселился в нем, и
больше его не выгнать.
     -- Надо позвать врача!
     Маркеши,  пошатываясь, вышел  из кафе, Режина  за  ним.  Взгляды  снова
сомкнулись на Николя. Он отказался от врача.
     -- Ты весь  в крови,  тебя надо отправить в больницу! Повысив голос, он
опять отказался, и все, пожав плечами, ушли.
     -- Жозе, если хочешь сделать что-то полезное, принеси мне водки, полный
стакан.
     -- Но...
     -- Быстро, или мне придется сходить за ней самому. Николя держал у лица
полотенце. Натощак он бы никогда не оправился от подобной взбучки. Опьянение
защитило его,  он  остался  в сознании  и  смог  противостоять обидчику. Ему
хотелось  плакать,  смеяться, успокоить  окружающих,  разыграть безразличие,
выглядеть достойно.  Завтра у  него будет время попереживать. Жозе  протянул
ему  стакан водки, который Николя  выпил не спеша, словно лекарство, каковым
она, в  сущности,  и  была. Все тело  пронизывала  боль. Он  чувствовал, что
некоторые мускулы не реагируют, но, несмотря  ни на  что, попробовал встать.
Спустившаяся в  пищевод  "водичка"  помогла  ему  обрести  власть  над всеми
членами.  Ему казалось,  что  она заменила кровь,  равно  как и  все  другие
жидкости, с  ног до головы. Вскоре  он  почувствовал себя в том состоянии, о
котором часто говорят, но боятся верить -- далеко от этого страдающего тела,
от стыда, который заставляет кровоточить внутренние раны. Он был пьян.
     -- Ты правда не хочешь...
     -- Нет.
     Он  направился  к  выходу. Эспланада была пуста, и "Группа"  потихоньку
растворялась. Он  сделал пару  шагов  к  перилам, почти  повис на  них,  ему
хотелось почувствовать на своем лице освежающий летний ветерок.
     Николя  дохромал  до газетного  киоска.  Каждый  шаг занимал  несколько
часов. По рукаву  текла  кровь. Каков следующий  этап?  Дойти  до входа в то
здание  слева? Нет,  он  попытается  сделать  бросок  до  мостика,  а  потом
спуститься к стоянке  такси. Но ни один  шофер  такси не откроет ему  дверцу
своей машины, это  и так ясно. Придется ехать на метро, в худшем  случае  он
сойдет  за  бомжа,  которым  он,  собственно,   и   стал  --  всклокоченный,
перемазанный в крови, пьяный в дым и безработный. Он нашел в себе силы дойти
до  мостика  и  начал  медленно  спускаться,  ноги  едва  ему  повиновались.
Набережная Сены  была пустынна, он один тащил по ней свои бренные останки, и
так было лучше.
     Но, хорошенько присмотревшись, он понял, что не один.
     Далеко внизу он заметил темную неподвижную фигуру.
     Застывшую в ожидании.
     Дурное предчувствие, пережившее все унижения сегодняшнего дня, внезапно
обострилось.
     Неподвижная напряженная фигура  смотрела в  его сторону.  И это не было
иллюзией. Разбитые надбровные дуги не застилали взгляд, а раскалывающаяся от
боли  голова  не мешала  ему  воспринимать реальность  -- прямой как  палка,
человечек в конце  эспланады ожидал  именно  его. Пока еще далекий,  но  уже
знакомый образ.
     Он догадывался, кто это, не решаясь узнавать.
     Он  предпочел  бы,  чтобы  фигура   оказалась   галлюцинацией,  злобным
порождением его самых ужасных  кошмаров. У человечка были маленькие  глазки,
маленькие ручки и наверняка маленькое бьющееся сердце.
     Человечек явно был кем-то, он мог бы прогуливаться в любом другом месте
города. Тогда что  он  делает здесь, у эспланады, словно тот, кого он  ждет,
неизбежно проходит именно здесь.
     Утомленный, весь в крови, Николя наконец приблизился к нему.
     -- Что вы хотите, Бардан?
     Алан Бардан был в темном костюме и белой расстегнутой на груди рубашке,
без галстука.
     --  Думаю, по мне видно, я не  слишком в  форме, -- сказал Николя. -- Я
еще держусь на ногах, потому что водка служит анестезией, но скоро... я...
     Так как Бардан не решился  произнести ни слова, Николя хотел обойти его
и пойти своей дорогой, но Бардан не дал ему времени и сунул руку в карман.
     -- Стойте, где стоите.
     Теперь он сжимал в руке черный металлический предмет, который Николя не
сразу узнал. Потому что впервые видел его вблизи.
     -- Это у вас револьвер?
     Совсем маленький  револьвер, не  страшнее  детской  игрушки. Совершенно
нечего бояться. Николя старался  сохранить  достоинство.  Алкоголь продолжал
поддерживать огонь в мозгу. Была ли это усталость или мутная пелена, которую
между ним и реальностью соткала водка? Он все еще не испугался. Все это было
так нереально. Бессмысленно.
     -- Я  устал, -- сказал  он. -- Мне  хочется  исчезнуть. Чтобы  меня  не
видели. Я хочу вырваться из этой обстановки. Пропустите меня,  и обещаю вам,
что  обо мне  больше никто не услышит. Я сяду в самолет, летящий в неведомые
страны, и не вернусь. Оставьте меня в покое.
     --  Первыми  исчезли  друзья.  Жену я  тоже не смог  удерживать  долго.
Пришлось продать  все, что можно  было  продать. Чаще  всего всплывало слово
"депрессия". Для врачей  упадок сил ничего не значит. А депрессию они готовы
лечить.
     -- Они правы. Депрессия лечится.
     -- Я  не был готов  к тому, что  все кончится  так  быстро. Дети  могут
выкрутиться сами, я чувствовал себя  полным  сил. Я из  тех,  что  всю жизнь
работает, я никогда  не занимался ничем больше.  Так могло  продолжаться еще
десять  или  пятнадцать  лет. Но мне объяснили, что я не годен к  повторному
использованию. Как и большинство отбросов.
     -- Уберите револьвер, и пойдем куда-нибудь, поговорим спокойно.
     -- Сначала я думал, что это все деньги, уровень жизни, но на самом деле
это не так важно,  я  могу без этого обойтись, но  без работы  у меня просто
ничего не осталось. И это моя ошибка.
     -- Уберите револьвер.
     Бардан   начал  всхлипывать.  Николя  чувствовал,  что  действие  водки
потихоньку проходит и скоро он останется один, испуганный больше обычного.
     -- Меня тоже выкинули. Место свободно. Броатье может взять вас обратно.
     Произнося это, Николя медленно отступал. Бардан заметил и заорал:
     -- Не двигайтесь, Гредзински!
     -- Пойдите поговорите с ним,  он поймет... Николя сделал еще шаг назад,
потом еще и еще, не в силах остановиться.
     -- Не двигайтесь, я сказал!
     Николя показалось, что он опустил свою игрушку дулом вниз.
     Но вместо этого он услышал выстрел, и его тело покачнулось  от сильного
удара.
     Задыхаясь, он поднес руку к сердцу.
     Упал на землю.
     Глаза сами собой закрылись.
     Во всем этом наверняка была  своя логика, все шло своим чередом. У него
никогда не было таланта к жизни. Уже в детстве  он просто наблюдал за жизнью
других.
     Как жаль...
     Все могло бы быть по-другому.
     Если бы только он перешел этот мостик, а там и всю жизнь.
     Но уже становилось темно -- слишком рано для этого времени года.
     Щекой он чувствовал шершавый асфальт.
     Страх из страхов, страх, которого он так боялся все эти годы... Значит,
это всего лишь вот так? И ничего больше?
     Через  несколько минут  Николя Гредзински уже не будет  бояться ничего,
перед ним  будет долгая вечность, чтобы прийти в себя после этого фарса. Там
он будет недоступен, маленького койта туда не пустят,  да и других обидчиков
тоже.
     Горячая жидкость, сочившаяся из сердца, стекала к шее.
     "Значит, вот оно? И ничего больше? И всю жизнь я боялся... этого?"
     Тоненькая струйка текла уже по губам и подбородку.
     Перед смертью он узнает вкус собственной крови.
     Кончиком языка он слизнул каплю в углу рта.
     Одновременно горячая и крепкая.
     Да, горячая.
     Но почему крепкая?..
     Почему его кровь такая крепкая?
     Это не кровь.
     "Это не кровь..."
     Ему знаком этот вкус.
     "Я знаю этот вкус... Это..."
     Это именно то, что он подумал.
     "Водка?.."
     Это была именно водка.
     Его сердце сочилось водкой.
     Рай? Ад? Что это за место такое, где вместо крови течет водка?
     Он  проверил  все  части  тела  --  руки,  ноги,  легкие,  голова,  все
действовало.  Медленно, разбитое, сломанное, вывихнутое, но действовало.  Он
даже мог попытаться открыть глаза.
     Было светло.
     До ночи было еще далеко.
     Ему  удалось подняться, он все еще был на мостике. И никто не собирался
чинить ему никаких препятствий.
     Он посмотрел на грудь -- никаких  признаков  крови.  Он сунул  руку  во
внутренний карман пиджака и вынул продырявленную, мокрую фляжку.
     Алкоголь убивает. Но среди  миллионов отнятых им  жизней, возможно, ему
иногда удается спасти одну.
     Он уперся лбом в витрину магазина и ждал, пока она обернется.
     Наконец она вышла, осмотрела его с головы до ног, чтобы оценить размеры
ущерба.
     -- Мне тебя не хватает, Лорен.
     Она не сказала ничего угрожающего. Ничего ироничного. Просто:
     -- Пошли ко мне.

ЭПИЛОГ

     Они договорились на девять часов вечера.
     Несмотря  на  свое состояние этой  ночью,  Николя  помнил об этом.  Как
забыть чувство, что снова берешь жизнь в свои руки -- как освобожденный раб,
изумленный внезапной вольницей. За три года, прошедшие с  того  23  июня, он
успел познать все взлеты и падения  пьянства, он освободил  в себе так долго
дремавшие силы, он даже смотрел в лицо смерти -- все это могло  помешать ему
прийти на эту встречу, в которую он никогда не верил.
     Объявление в газете об исчезновении Блена  толкнуло  его прийти. В этом
"пропавшем"  он  увидел  подтверждение  и  логическое  продолжение  истории,
поводом которой он стал. Только покойник, вернувшийся из страны мертвых, мог
соблюсти требования их пари.
     Николя  пришел сильно раньше, и  не случайно  --  он хотел еще  зайти в
спортклуб "Фейан"  (нечто среднее между паломничеством и ностальгией, тоской
по своей физической форме, которая не вернется). От водки у  него никогда не
тряслись руки, не  отнимались ноги, но алкоголь ослабил рефлексы и моторику.
И хотя врач пытался его разубедить, добрая старая тревога победила, и Николя
уже  воспринимал  себя как  задыхающегося старика, который  скоро не  сможет
подняться  по ступенькам и на один этаж. В "Фейане" ему хотелось посмотреть,
как  люди  двигаются, ускоряются, выигрывают очки. Возможно, магическая сила
тенниса  разбудит в нем что-то  и  заставит его  сделать  над  собой усилие.
Несколько минут он смотрел на парную игру пожилых людей, чей возраст в целом
приближался к тремстам. Одетые в белое семидесятилетние старики обменивались
довольно  сильными  мячами  и ругались последними словами  по поводу спорных
очков. Именно то зрелище, которое ему было необходимо. Потом он обошел клуб,
отыскивая блестящую технику, то там, то сям попадались  прекрасные  удары, и
ему снова захотелось сыграть.
     На часах без двадцати девять. Встреча,  пусть даже и  символическая, не
допускает никаких опозданий. Он сел в машину и вернулся в тот пресловутый не
изменившийся ни на йоту американский бар, на секунду  замер на пороге, чтобы
окинуть помещение взглядом -- ни одна фигура не ускользнула от его внимания.
Хотя последние  месяцы он пил  без  меры, до  полного бреда, сжигая память и
забывая того, кем  он был всегда, он никогда  не забывал лица  Тьери  Блена.
Взъерошенный  круглолицый  брюнет  с хитрыми  глазками и бородой, скрывающей
поллица.  В пять минут десятого  в  этом  баре  никто  не подходил  под  это
описание.  Николя устроился за столиком, скрестив руки на груди и счастливый
быть именно здесь  -- в объяснения  этого  для  самого  себя он не вдавался.
Никто не подходил спросить, что он хочет выпить.
     Появлялись  новые лица, новые люди, пары,  туристы, но никто из  них не
походил на пропавшего Тьери Блена.
     Без  двадцати десять Николя смирился --  призрак  не  появится, но  это
только к лучшему: есть тайны, которые лучше не прояснять, и секреты, которые
лучше не хранить.
     Пора возвращаться к любимой женщине.  Он поднялся  -- покорный, немного
разочарованный,  и бросил последний взгляд на посетителей. Он никогда больше
не придет  сюда, где за несколько часов изменилась вся его жизнь, теперь все
в  прошлом. Его  внимание привлек мужчина, точнее, его затылок  --  гладкий,
неподвижный, над светлым льняным костюмом. Когда Николя зашел в бар, мужчина
уже  был  здесь  --  сидел,  склонившись  за  стойкой  с  огромным  стаканом
оранжево-синего коктейля. Приблизившись, Николя узнал одного из членов клуба
"Фейан", которого он видел на корте час назад.
     --  Извините,  меня  зовут Николя  Гредзински,  я  только  что  видел в
"Фейане" вашу игру.
     -- Ну и?..
     Черты  лица  --  даже эти хитрые глазки  -- были  совершенно  незнакомы
Николя.
     -- У меня было странное впечатление, когда я  увидел, как  вы  бьете по
мячу. Вы позволите мне высказаться совершенно откровенно?
     -- Прошу вас.
     -- В  ваших ударах  есть некоторая  непринужденность,  вы берете  любой
легкий мяч, но чувствуется, что при малейшем ускорении вы запаздываете.
     -- Вот это искренность.
     --  Одним  словом,  вы  достойный  игрок,  но  вы  никогда  не  сможете
классифицироваться выше 15.
     -- Я никогда и не пытался, чтобы это не подтвердилось.
     -- И тем не менее в вашей игре есть нечто  уникальное -- крученый  удар
слева.
     -- ?..
     --  Великолепный контраст, обретенная скорость, невероятно  прямой угол
удара. Удар чемпиона.
     -- В мире есть всего  два  человека,  способных на  такой удар. Адриано
Панатта, Ролан Гаррос  образца  1976 года.  И некий человек, ныне числящийся
пропавшим, которого звали Тьери Блен.
     Поль Вермерен не произнес  ни слова, сдержал  улыбку и жестом пригласил
Гредзински присесть на соседний табурет.
     Подошел официант.
     -- Мне  налейте  водки в  маленькую, очень  холодную рюмку,  -- заказал
Вермерен. -- А вы что будете?
     Николя на секунду задумался, искушение было велико. Но позже вечером он
должен  был попробовать  вина, найденного  Лорен, он решил пить только в  ее
присутствии.  Теперь  она  будет  рядом,  чтобы  разделить  его  эйфорию,  и
возможно, надолго.
     -- Ничего, спасибо.
     Они молча ждали, пока Вермерену принесут водки.
     -- Я  думал, что выиграл это пари, -- сказал он. -- Мне удалось обвести
вокруг пальца всех своих друзей, но моя маска упала перед незнакомцем.
     Польщенный Николя улыбнулся.
     -- Вы помните, на что мы спорили? -- спросил Поль.
     -- Конечно.
     -- Горе проигравшему, просите у меня все, что хотите. Николя никогда об
этом не думал. Он с удивлением услышал свой голос:
     -- Реванш в теннис.
     Поль расхохотался, но быстро взял себя в руки:
     -- Когда?
     -- Хоть сейчас, когда вы закончите.
     -- Клуб скоро закроется, уже почти ночь, -- заметил Вермерен, посмотрев
на часы.
     -- На четвертом корте  есть прожекторы для турниров. За  хорошие чаевые
Морис обеспечит нам отличную игру.
     Поль молча поднял рюмку -- в словах не было необходимости.
     Через  полчаса  они  уже  обменивались  разогревочными  мячами.  Николя
вернулся на корт гораздо раньше, чем  предполагал.  Он научился не  упускать
момент,  потому  что  второго  раза может  не представиться. Бросили жребий,
подавать выпало Полю. Каждый поклялся себе выиграть.

     1 Австрийский пианист.

     2 французский вариант Интернета.

     3 -- Виноград сорта Sangiovese? -- Брунелло ди Монтальчино -- все сорта
из Sangiovese.



Last-modified: Tue, 12 Apr 2005 19:14:24 GMT
Оцените этот текст:Не читал10987654321