ткрывал их, смотрел на меня, на простыню, на потолок, снова на меня, но только не на Гандербая. И все же Гандербаю удавалось каким-то образом удерживать его от движений. Запах хлороформа действовал угнетающе и вызывал тошноту, но я не мог выйти из комнаты. У меня было такое чувство, будто кто-то надувает огром­ный шар, который должен вот-вот лопнуть, но глаз я от­вести не мог. Наконец Гандербай повернулся ко мне, кивнул, и я понял, что он готов действовать дальше. -- Подойдите к той стороне кровати, -- сказал он. -- Мы возьмемся за края простыни и потянем ее, но прошу вас, очень медленно и очень осторожно. -- Потерпи еще немного, Гарри, -- сказал я и, обойдя вокруг кровати, взялся за простыню. Гандербай стоял напротив меня, и мы принялись очень медленно стаскивать простыню, приподняв ее над Гарри, при этом мы немного отступили от кровати, но одновременно наклонились, пытаясь заглянуть под про­стыню. Хлороформ распространял ужасное зловоние. Помню, что я пытался не дышать, а когда более не мог сдерживать дыхание, попытался дышать неглубоко, что­бы эта дрянь не попадала в легкие. Стала видна грудь Гарри, или, лучше сказать, верх полосатой пижамы, которая скрывала ее, а потом я уви­дел белую тесьму его пижамных брюк, аккуратно завя­занную узелком. Чуть-чуть дальше -- и я увидел пугови­цу из перламутра. Вот уж чего ни за что не увидишь на моей пижаме, так это пуговиц на ширинке, тем более перламутровых. Этот Гарри, подумал я, просто щеголь. Странно, что в тревожные минуты в голову подчас лезут фривольные мысли, и я отчетливо помню, что, увидев эту пуговицу, я подумал о Гарри как о щеголе. Кроме этой пуговицы, ничего другого на его животе не было. Тогда мы быстрее стащили простыню и, когда показа­лись ноги, выпустили ее из рук, и она упала на пол. -- Не двигайтесь, -- сказал Гандербай, -- не двигай­тесь, мистер Поуп. -- И он принялся осматривать постель и заглядывать под ноги Гарри. -- Мы должны быть осто­рожны. Змея может заползти куда угодно. Она может прятаться в штанине. Едва Гандербай произнес это, как Гарри поднял го­лову с подушки и посмотрел на свои ноги. Это было его первым движением. Затем он неожиданно вскочил и, стоя на кровати, стал яростно трясти сначала одной но­гой, потом другой. В ту минуту мы оба подумали, что змея укусила его, и Гандербай уже полез было в свой чемоданчик за скальпелем и жгутом, но тут Гарри пере­стал прыгать и замер на месте. Взглянув на матрас, на котором он стоял, он прокричал! -- Ее нигде нет! Гандербай выпрямился и с минуту тоже осматривал матрас, затем посмотрел на Гарри. Гарри был в порядке. Он не был укушен и не должен был быть укушен или убит, и все было замечательно. Но, похоже, легче от это­го никому не стало. -- Мистер Поуп, вы, разумеется, совершенно уверены в том, что видели ее? -- В голосе Гандербая прозвучала саркастическая нотка, чего он не позволил бы себе при обычных обстоятельствах. -- Не кажется ли вам, что вы могли себе все это вообразить, а, мистер Поуп? -- Судя по тому, как Гандербай смотрел на Гарри, сарказм его не нужно было принимать всерьез. Просто он пытался разрядить обстановку после такого напряжения. Гарри стоял на кровати в своей полосатой пижаме, свирепо глядя на Гандербая, и краска постепенно зали­вала его лицо. -- Не хочешь ли ты сказать, что я все выдумал? --- за­кричал он. Гандербай стоял и смотрел на Гарри. Гарри сделал шаг вперед на кровати, и глаза его сверкнули. -- Ты, грязная индусская крыса! -- Молчи, Гарри! -- сказал я. -- Ты, грязный черномазый... -- Гарри! -- вскричал я. -- Молчи, Гарри! -- То, что он говорил, было ужасно. Гандербай вышел из комнаты, как будто нас в ней и не было вовсе, и я последовал за ним. Положив ему руку на плечо, я вышел вместе с ним на веранду. -- Не слушайте его, -- сказал я. -- Все это так на него подействовало, что он сам не знает, что говорит. Мы сошли с веранды по ступенькам и направились по темной дорожке к тому месту, где стоял его старень­кий "моррис". Он открыл дверцу и сел в машину. -- Вы прекрасно поработали, -- сказал я. -- Огромное вам спасибо за то, что вы приехали. -- Ему нужно как следует отдохнуть, -- тихо произнес он, не глядя на меня, потом завел мотор и уехал. Роалд Дал. Кожа Перевод И. А. Богданова В кн.: Роальд Даль. Убийство Патрика Мэлони Москва: РИЦ "Культ-информ-пресс", СКФ "Человек", 1991 OCR & spellchecked by Alexandr V. Rudenko (середа, 11 липня 2001 р. ) avrud@mail. ru В том году -- 1946-м -- зима слишком затянулась. Хо­тя наступил уже апрель, по улицам города гулял ледяной ветер, а по небу ползли снежные облака. Старик, которого звали Дриоли, с трудом брел по улице Риволи. Он дрожал от холода, и вид у него был жал­кий; в своем грязном черном пальто он был похож на дикобраза, а над поднятым воротником видны были толь­ко его глаза. Раскрылась дверь какого-то кафе, и на него пахнуло жареным цыпленком, что вызвало у него в животе судо­рогу от приступа голода. Он двинулся дальше, равнодуш­но посматривая па выставленные в витринах вещи -- духи, шелковые галстуки и рубашки, драгоценности, фар­фор, старинную мебель, книги в прекрасных переплетах. Спустя какое-то время он поравнялся с картинной гале­реей. Раньше ему нравилось бывать в картинных гале­реях. В витрине он увидел единственный холст. Он оста­новился, чтобы взглянуть на него. Потом повернулся и пошел было дальше, но тут же остановился еще раз и оглянулся; и вдруг его охватила легкая тревога, вско­лыхнулась память, словно вспомнилось что-то далекое, виденное давным-давно. Он снова посмотрел на картину. Па ней был изображен пейзаж -- купа деревьев, безумно клонившихся в одну сторону, словно согнувшихся под яростным порывом ветра; облака вихрем кружились в небе. К раме была прикреплена небольшая табличка, на которой было написано: "Хаим Сутин (1894--1943)". Дриоли уставился на картину, пытаясь сообразить, что в ней было такого, что казалось ему знакомым. Жут­кая картина, подумал он. Какая-то странная и жуткая... Но мне она нравится... Хаим Сутин... Сутин... "Боже мой! -- неожиданно воскликнул он. -- Это же мой малень­кий калмык, вот кто это такой! Мой маленький калмык, и его картина выставлена в одном из лучших парижских салонов! Подумать только! " Старик приблизился к витрине. Он отчетливо вспом­нил этого юношу -- да, теперь он вспомнил его. Но ког­да это было? Все остальное не так-то просто было вспом­нить. Это было так давно. Когда же? Двадцать -- нет, больше тридцати лет назад, разве не так? Погодите минутку. Да, это было за год до войны, первой мировой воины, в 1913 году. Именно так. Тогда он и встретил Сутина, этого маленького калмыка, мрачного, вечно о чем-то размышляющего юношу, которого он тогда полю­бил -- почти влюбился в него, -- и непонятно за что, раз­ве что, пожалуй, за то, что тот умел рисовать. И как он рисовал! Теперь он вспомнил гораздо яс­нее -- улицу, баки с мусором вдоль нее, запах гнили, ры­жих кошек, грациозно бродящих по свалке, и женщин -- потных жирных женщин, сидевших на порогах и выставивших свои ноги на булыжную мостовую. Что это была за улица? Где жил этот юноша? В Сите-Фальгюйер, вот где! Старик несколько раз кивнул головой, довольный тем, что вспомнил название. И там была студия с одним-единственным стулом и гряз­ная красная кушетка, на которой юноша устраивался на ночлег; пьяные сборища, дешевое белое вино, яростные споры и вечно мрачное лицо юноши, думающего о ра­боте. Странно, подумал Дриоли, как легко ему все это вспомнилось, как каждая незначительная подробность тотчас же тянула за собой другую. Вот, скажем, эта глупая затея с татуировкой. Но ведь это же было просто безумие, каких мало. С чего все началось? Ах да, как-то он разбогател и накупил ви­на, именно так оно и было. Он ясно вспомнил тот день, когда вошел в студию со свертком бутылок под мышкой, при этом юноша сидел перед мольбертом, а его (Дрио­ли) жена стояла посреди комнаты, позируя художнику. -- Сегодня мы будем веселиться, -- сказал он. -- Уст­роим втроем небольшой. праздник. -- А что мы будем праздновать? -- спросил юноша, не поднимая глаз. -- Может, то, что ты решил развестись с женой, чтобы она вышла замуж за меня? -- Нет, -- отвечал Дриоли. -- Сегодня мы отпразднуем то, что мне удалось заработать кучу денег. -- А я пока ничего не заработал. Это тоже можно отметить. -- Конечно, если хочешь. Дриоли стоял возле стола, развязывая сверток. Он чувствовал себя усталым, и ему хотелось скорее выпить вина. Девять клиентов за день -- все это очень хорошо, но с глазами это может сыграть злую шутку. Раньше у него никогда не было девять человек за день. Девять пьяных солдат, и что замечательно -- не меньше чем се­меро из них были в состоянии платить наличными. В ре­зультате он разбогател невероятно. Но напряжение было очень велико. Дриоли от усталости прищурил глаза, бел­ки которых были испещрены красными прожилками, а за глазными яблоками будто что-то ныло. Но наконец-то наступил вечер, он был чертовски богат, а в свертке бы­ло три бутылки -- одна для его жены, другая для друга, а третья для него самого. Он отыскал штопор и принялся откупоривать бутылки, при этом каждая пробка, вы­лезая из горлышка, негромко хлопала. Юноша отложил кисть. -- О Господи! -- произнес он. -- Разве при таком шу­ме можно работать? Девушка подошла к картине. Приблизился и Дриоли, держа в одной руке бутылку, в другой -- бокал. -- Нет! -- вскричал юноша, неожиданно вскипев. -- Пожалуйста, не подходите! -- Он схватил холст с моль­берта и поставил его к стене. Однако Дриоли успел его разглядеть. -- А мне нравится. -- Ужасно. -- Замечательно. Как и все, что ты делаешь, это за­мечательно. Мне все твои картины нравятся. -- Беда в том, -- хмурясь, проговорил юноша, -- что сами по себе они несъедобны. Есть-то я их не могу. -- И все же они замечательны. -- Дриоли протянул ему полный бокал светло-желтого вина. -- Выпей, -- ска­зал он. -- Это тебя взбодрит. Никогда еще, подумал он, не приходилось ему видеть более несчастного человека или же более мрачного ли­ца. Он увидел его в кафе месяцев семь назад, тот сидел и пял в одиночестве, и, поскольку он был похож на рус­ского или же какого-то выходца из Азии, Дриоли подсел к нему и заговорил: -- Вы русский? -- Да. -- Откуда? -- Из Минска. Дриоли вскочил с места и обнял его, крича, что он и сам родился в этом городе. -- Вообще-то я родился не в Минске, -- сказал тогда юноша, -- а недалеко от него. -- Где же? -- В Смиловичах, милях в двенадцати от Минска. -- Смиловичи! -- воскликнул Дриоли, снова обнимая его. -- Мальчиком я бывал там несколько раз. -- Потом он снова уселся, с любовью глядя в лицо своему собеседни­ку. -- Знаешь, -- продолжал он, -- а ты не похож на рус­ских, живущих на Западе. Ты больше похож на татари­на или на калмыка. Ты самый настоящий калмык. Теперь, в студии, Дриоли снова посмотрел на юношу, который взял у него бокал с вином и осушил его залпом. Да, лицо у него точно как у калмыка -- широкоскулое, с широким грубым носом. Широкоскулость подчеркивалась и ушами, которые торчали в разные стороны, И потом, у него были узкие глаза, черные волосы, толстые губы калмыка, но вот руки -- руки его всегда удивляли, та­кие тонкие и белые, как у женщины, с маленькими тон­кими пальцами. -- Налей-ка еще, -- сказал юноша. -- Праздновать -- так как следует. Дриоли разлил вино по бокалам и уселся на стул. Юноша опустился на дряхлую кушетку рядом с женой Дриоли. Бутылки стояли на полу между ними. -- Сегодня будем пить сколько влезет, -- проговорил Дриоли. -- Я исключительно богат. Пожалуй, я схожу и куплю еще несколько бутылок. Сколько нам нужно? -- Еще шесть, -- сказал юноша. -- По две на каждого. -- Отлично. Сейчас принесу. -- Я схожу с тобой. В ближайшем кафе Дриоли купил шесть бутылок бе­лого вина, и они вернулись в студию- Они расставила бутылки на полу в два ряда, и Дриоли откупорил их, пос­ле чего они снова расселись и продолжали выпивать. -- Только очень богатые люди, -- оказал Дриоли, -- могут позволить себе праздновать таким образом. -- Верно, -- сказал юноша. -- Ты тоже так думаешь, Жози? -- Разумеется. -- Как ты себя чувствуешь, Жози? -- Превосходно. -- Бросай Дриоли и выходи за меня. -- Нет. -- Прекрасное вино, -- сказал Дриоли. -- Одно удо­вольствие пить его. Они медленно и методично стали напиваться. Дело было обычное, и вместе с тем всякий раз требовалось соблюдать некий ритуал, сохранять серьезность, и при­том говорить много всяких вещей, и снова повторять их, и хвалить вино, и еще важно было не торопиться, чтобы насладиться тремя восхитительными переходными пери­одами, особенно (как считал Дриоли) тем, когда начи­наешь плыть и ноги отказываются служить тебе. Это был лучший период из всех -- смотришь на свои ноги, а они так далеко, что просто диву даешься, какому чудаку они могут принадлежать и почему это они валяются там на полу. Спустя какое-то время Дриоли поднялся, чтобы вклю­чить свет. Он с удивлением обнаружил, что ноги его пошли вместе с ним, а особенно странно было то, что он не чувствовал, как они касаются пола. Появилось при­ятное ощущение, будто он шагает по воздуху. Тогда он принялся, ходить по комнате, тайком поглядывая на хол­сты, расставленные вдоль стен. -- Послушан, -- сказал наконец Дриоли. -- У меня идея. -- Он пересек комнату и остановился перед кушет­кой, покачиваясь. -- Послушай, мой маленький калмык. -- Что там еще? -- У меня отличная идея. Ты меня слушаешь? -- Я слушаю Жози. -- Прошу тебя, выслушай меня. Ты мой друг -- мой безобразный маленький калмык из Минска, -- и по-моему, ты такой хороший художник, что мне бы хотелось иметь такую картину, прекрасную картину... -- Забирай все. Возьми все, что найдешь, только не мешай мне разговаривать с твоей женой. -- Нет-нет, ты послушай. Я хочу картину, которая всегда была бы со мной... всюду... куда бы я ни поехал... что бы ни случилось... чтобы она всегда была со мной... эта твоя картина. -- Он наклонился и сжал его колено. -- Выслушай же меня, прошу тебя. -- Выслушай ты его, -- сказала молодая женщина. -- Дело вот какое. Я хочу, чтобы ты нарисовал кар­тину па моей спине, прямо на коже. Потом я хочу, что­бы ты нанес татуировку на то, что нарисовал, чтобы картина всегда была со мной. -- Ну и идеи тебе приходят в голову! -- Я научу тебя, как татуировать. Это просто. С этим и ребенок справится. -- Я не ребенок. -- Прошу тебя... -- Ты совсем спятил. Зачем тебе это нужно? -- Художник заглянул в его темные, блестевшие от вина гла­за. -- Объясни ради Бога, зачем тебе это нужно? -- Тебе же это ничего не стоит! Ничего! Совсем ни­чего! -- Ты о татуировке говоришь? -- Да, о татуировке! Я научу тебя в две минуты! -- Это невозможно! -- Ты думаешь, я не понимаю, о чем говорю? Нет, у молодого человека и в мыслях такого не было, поскольку если кто и понимал что-нибудь в татуировке, так это он, Дриоли. Не он ли не далее как в прошлом месяце разукрасил весь живот одного парня изумитель­ным и тонким узором из цветов? А как насчет того кли­ента, с волосатой грудью, которому он нарисовал гима­лайского медведя, да сделал это так, что волосы на его груди сделались как бы мехом животного? Не он ли мог нарисовать на руке женщину, и притом так, что, когда мускулы руки были напряжены, дама оживала и изги­балась просто удивительным образом? -- Я тебе одно скажу, -- заметил ему юноша, -- ты пьян и эта твоя идея -- пьяный бред. -- Жози могла бы нам попозировать. Портрет Жози на моей спине! Разве я не имею права носить на спине портрет жены? -- Портрет Жози? -- Ну да. -- Дриоли знал -- стоит только упомянуть жену, как толстые коричневые губы юноши отвиснут ii начнут дрожать. -- Нет, -- сказала девушка. -- Дорогая Жози, прошу тебя. Возьми эту бутылку и прикончи ее, тогда ты станешь более великодушно". Это же великолепная идея. Никогда в жизни мне не при­ходило в голову ничего подобного. -- Какая еще идея? -- Нарисовать твой портрет на моей спине. Разве я hr имею права на это? -- Мой портрет? -- Ню, -- сказал юноша. -- Тогда согласен. -- Нет, только не ню, -- отрезала молодая женщина. -- Отличная идея, -- повторил Дриоли. -- Идея просто безумная, -- сказала Жози. -- Идея как идея, -- заметил юноша. -- И за нее мож­но выпить. Они распили еще одну бутылку. Потом юноша ска­зал: -- Ничего не выйдет. С татуировкой у меня ничего не получится. Давай лучше я нарисую портрет на твоей спине, и носи его сколько хочешь, пока не примешь ван­ну и не смоешь ее. А если ты вообще никогда в жизни больше не будешь мыться, то он всегда будет с тобой, до конца твоих дней. -- Нет, -- сказал Дриоли. -- Да. И в тот день, когда ты решишь принять ванну, я буду знать, что ты больше не дорожишь моей карти­ной. Пусть для тебя это будет испытанием -- ценишь ли ты мое искусство. -- Мне все это не нравится, -- сказала молодая жен­щина. -- Он так высоко ценит твое искусство, что не бу­дет мыться много лет. Пусть уж лучше будет татуиров­ка. Но только не ню. -- Хотя бы только голова, -- сказал Дриоли. -- У меня не получится. -- Это невероятно просто. Я берусь обучить тебя за две минуты. Вот увидишь. Я сейчас сбегаю за инстру­ментами. Иглы и тушь -- вот и все, что нам нужно. У меня есть тушь самых разных цветов -- столько же, сколько у тебя красок, но несравненно более красивых... -- Это невозможно. -- У меня самые разные цвета. Правда, Жози? -- Правда. -- Вот увидишь, -- сказал Дриоли. -- Сейчас я их при­несу. -- Он поднялся со стула и вышел из комнаты не­верной, но решительной походкой. Спустя полчаса Дриоли вернулся. -- Я принес все, что нужно! -- воскликнул он, раз­махивая коричневым чемоданчиком. -- Здесь все необхо­димое для татуировщика. Он поставил чемоданчик на стол, раскрыл его и вы­нул электрические иглы и флакончики с тушью разных цветов. Включив электрическую иглу, он взял ее в руку и нажал выключатель. Послышалось гудение, и игла, выступавшая на четверть дюйма с одного конца, начала быстро вибрировать. Он скинул пиджак и засучил ру­кава. -- Теперь смотри. Следи за мной, я покажу тебе, как все просто. Я нарисую что-нибудь на своей руке. Вся его рука от кисти до локтя была уже покрыта разными метками, однако ему удалось найти маленький участок кожи для демонстрации своего искусства. -- Прежде всего я выбираю тушь -- возьмем обыкно­венную синюю... окунаю кончик иглы в тушь... так... дер­жу иглу прямо и осторожно веду ее по поверхности ко­жи... вот так... и под действием небольшого моторчика и электричества игла скачет вверх-вниз и прокалывает кожу, а чернила попадают в нее, вот и все. Видишь, как все просто... видишь, я нарисовал на руке собаку... Юноша заинтересовался. -- Ну-ка дай я попробую. На тебе. Гудящей иглой он принялся наносить синие линии на руке Дриоли. -- И правда просто, -- сказал он. -- Все равно что ри­совать чернилами. Разницы никакой, разве что так мед­леннее. -- Я же говорил -- ничего здесь трудного нет. Так ты готов? Начнем? -- Немедленно. -- Натурщицу! -- крикнул Дриоли. -- Жози, иди сю­да! -- Он засуетился, охваченный энтузиазмом; пошаты­ваясь, принялся расхаживать по комнате, делая разные приготовления, точно ребенок в предвкушении какой-то захватывающей игры. -- Куда мы ее поставим? -- Пусть стоит там, возле моего туалетного столика. Пусть причесывается. Она должна распустить волосы и причесываться -- так я ее и нарисую. -- Грандиозно. Ты гений. Молодая женщина нехотя подошла к туалетному сто­лику, держа в руке бокал вина. Дриоли стащил с себя рубашку и вылез из брюк. на нем остались только трусы, носки и ботинки. Он стоял и покачивался из стороны в сторону, он был хотя и не­высок, но крепкого сложения, кожа у него была белая, почти лишенная растительности. -- Итак, -- сказал он, -- я -- холст. Куда ты поста­вишь свой холст? -- Как всегда -- на мольберт. -- Не валяй дурака. Холст ведь я. -- Ну так и становись на мольберт. Там твое место. -- Это как же? -- Ты холст или не холст? -- Холст. Я уже начинаю чувствовать себя холстом. -- Тогда становись на мольберт. Для тебя это долж­но быть делом привычным. -- Честное слово, это невозможно. -- Ладно, садись на стул. Спиной ко мне, а свою пьяную башку положи на спинку стула. Поторапливай­ся, мне пора начинать. -- Я готов. Жду. -- Сначала, -- сказал юноша, -- я сделаю набросок. Потом, если он меня устроит, займусь татуировкой. -- Широкой кистью он принялся рисовать на голой спине Дриоли. -- Эй! Эй! -- закричал Дриоли. -- Огромная сороко­ножка забегала по моей спине! -- Сиди спокойно! Не двигайся! Юноша работал быстро, накладывая краску ровным слоем, чтобы потом она не мешала татуировке. Едва при­ступив к рисованию, он так увлекся, что, казалось, про­трезвел. Он быстро наносил мазки движениями кисти руки, при этом рука от кисти до локтя не двигалась, и не прошло и получаса, как все было закончено. -- Вот и все, -- сказал он Жози, которая тотчас же вернулась на кушетку, легла на нее и заснула. А вот Дриоли не спал. Он следил за тем, как юноша взял иглу и окунул ее в тушь; потом он почувствовал острое щекочущее жжение, когда она коснулась кожи на его спине. Заснуть ему не давала боль -- неприятная, но не невыносимая. Дриоли забавлялся тем, что старался представить себе, что делалось у него за спиной. Юноша работал с невероятным напряжением. Казалось, он был полностью поглощен работой этого инструмента и тем необычным эффектом, который тот производил. Игла жужжала далеко за полночь, и юноша все ра­ботал. Дриоли помнил, что, когда художник наконец от­ступил на шаг и произнес: "Готово", за окном уже рас­свело и слышно было, как на улице переговаривались прохожие. -- Я хочу посмотреть, -- сказал Дриоли. Юноша взял зеркало, повернул его под углом, и Дри­оли вытянул шею. -- Боже мой! -- воскликнул он. Зрелище было потрясающее. Вся спина, от плеч до основания позвоночника, горела красками -- золотистыми, зелеными, голубыми, черными, розовыми. Татуировка была такой густой, что казалось, портрет был написан маслом. Юноша старался как можно ближе следовать первоначальным мазкам кисти, густо заполняя их, и удачно сумел воспользоваться выступом лопаток, так что они стали частью композиции. Более того, хотя он работал и медленно, ему каким-то образом удалось до­стичь известной непосредственности. Портрет получился вполне живой, в нем явно просматривалась вихреобразная, выстраданная манера, столь характерная для дру­гих работ Сутина. Ни о каком сходстве речи не было. Скорее было передано настроение, а не сходство; очер­тания лица женщины были расплывчаты, хотя само ли­цо обнаруживало пьяную веселость, а на заднем плане кружились в водовороте темно-зеленые мазки. -- Грандиозно! -- Мне и самому нравится. -- Юноша отступил, кри­тически разглядывая картину. -- Знаешь, -- прибавил он, -- мне кажется, будет неплохо, если я ее подпишу. -- И, взяв жужжащую иглу, он в правом нижнем углу вы­писал свое имя, как раз над тем местом, где у Дриоли находились почки. Старик по имени Дриоли стоял точно завороженный, разглядывая картину, выставленную в витрине. Все это было так давно, будто произошло в другой жизни. А что же юноша? Что сделалось с ним? Он вспомнил, что, вернувшись с войны -- первой войны, -- он затоско­вал по нему и спросил Жози: -- Где мой маленький калмык? -- Уехал, -- ответила она тогда. -- Не знаю куда, но слышала, будто его нанял какой-то меценат и услал в Серэ писать картины. -- Может, он еще вернется. -- Может, и вернется. Кто знает? Тогда о нем вспомнили в последний раз. Вскоре пос­ле этого они перебрались в Гавр, где было больше матро­сов и работы. Старик улыбнулся, вспомнив Гавр. Эти го­ды между войнами были отличными годами: у него была небольшая мастерская недалеко от порта, хорошая квар­тира и всегда много работы -- каждый день приходило трое, четверо, пятеро матросов, желавших иметь картину на руке. Это были действительно отличные годы. Потом разразилась вторая война, явились немцы, Жо­зи была убита, и всему пришел конец. Уже никому не нужны были картины на руке. А он к тому времени был слишком стар, чтобы делать какую-нибудь другую работу. В отчаянии он отправился назад в Париж, смут­но надеясь на то, что в этом большом городе ему пове­зет. Однако этого не произошло. И вот война закончилась, и у него нет ни сил, ни средств, чтобы снова приняться за свое ремесло. Не очень-то просто старику решить, чем заняться, особенно если он не любит попрошайничать. Но что еще остается, если не хочешь помереть с голоду? Так-так, думал он, глядя на картину. Значит, это ра­бота моего маленького калмыка. И как это при виде та­кого маленького предмета оживает память. Еще несколь­ко минут назад он и не помнил, что у него расписана спина. Он уже давным-давно позабыл об этом. Придви­нувшись еще ближе к витрине, он заглянул в галерею. На стенах было развешано много других картин, и, по­хоже, все они были работами одного художника. По га­лерее бродило много людей. Понятно, это была персо­нальная выставка. Повинуясь внезапному" побуждению, Дриоли распах­нул дверь галереи и вошел внутрь. Это было длинное помещение, покрытое толстым ков­ром цвета вина, и -- Боже мой! -- как здесь красиво и тепло! Вокруг бродили все эти люди, рассматривая кар­тины, холеные, с достоинством державшиеся люди, и у каждого в руке был каталог. Дриоли стоял в дверях, нервно озираясь, соображая, хватит ли у него решимо­сти двинуться вперед и смешаться с этой толпой. Но не успел он набраться смелости, как за его спиной раз­дался голос: -- Что вам угодно? Говоривший был в черной визитке. Это был корена­стый человек с очень белым лицом. Оно у него было дряблое и такое толстое, что щеки свисали складками, как уши у спаниеля. Он подошел вплотную к Дриоли и снова спросил: -- Что вам угодно? Дриоли молчал. -- Будьте любезны, -- говорил человек, -- потрудитесь выйти из моей галереи. -- Разве мне нельзя посмотреть картины? -- Я прошу вас выйти. Дриоли не двинулся с места. Неожиданно он почув­ствовал, как его переполняет ярость. ~ -- Давайте не будем устраивать скандал, -- говорил человек. -- Сюда, пожалуйста. -- Он положил свою жир­ную белую лапу на руку Дриоли и начал подталкивать его к двери. Этого он стерпеть не мог. -- Убери от меня свои чертовы руки! -- закричал Дриоли. Его голос разнесся по длинной галерее, и все повер­нули головы в его сторону -- испуганные лица глядели на человека, который произвел этот шум. Какой-то слу­житель поспешил на помощь, и вдвоем они попытались выставить Дриоли за дверь. Люди молча наблюдали за борьбой, их лица почти не выражали интереса, и, ка­залось, они думали про себя: "Все в порядке. Нам это неопасно. Сейчас все уладят". -- У меня тоже, -- кричал Дриоли, -- у меня тоже есть картина этого художника! Он был моим другом, и у меня есть картина, которую он мне подарил! -- Сумасшедший. -- Ненормальный. Чокнутый. -- Нужно вызвать полицию. Сделав резкое движение, Дриоли неожиданно вырвал­ся от двоих мужчин и, прежде чем они смогли остано­вить его, уже бежал по галерее и кричал: -- Я вам сейчас ее покажу! Сейчас покажу! Сейчас сами увидите! -- Он скинул пальто, потом пиджак и ру­башку и повернулся к людям спиной. -- Ну что? -- за­кричал он, часто дыша. -- Видите? Вот она! Внезапно наступила полная тишина, все замерли на месте, молча глядя на него в каком-то оцепенении. Все смотрели на татуировку. Она еще не сошла, и цвета бы­ли по-прежнему яркие, однако старик похудел, лопатки выступали, и в результате картина, хотя и не произво­дила столь сильное впечатление, казалась какой-то смор­щенной и мятой. Кто-то произнес: -- О Господи, да ведь это правда! Все тотчас же пришли в движение, поднялся гул го­лосов, и вокруг старика мгновенно собралась толпа. -- Нет никакого сомнения! , -- Его ранняя манера, не так ли? -- Это просто удивительно! -- И смотрите -- она подписана! -- Наклонитесь-ка вперед, друг мой, чтобы картина расправилась. -- Вроде старая, когда она была написана? -- В тысяча девятьсот тринадцатом, -- ответил Дрио­ли, не оборачиваясь. -- Осенью. -- Кто научил Сутина татуировке? -- Я. -- А кто эта женщина? -- Моя жена. Владелец галереи протискивался сквозь толпу к Дри­оли. Теперь он был спокоен, совершенно серьезен и вме­сте с тем улыбался во весь рот. -- Месье, -- сказал он. -- Я ее покупаю. Дриоли увидел, как складки жира заколыхались, ког­да тот задвигал челюстями. -- Я говорю, что покупаю ее. -- Как же вы можете ее купить? -- мягко спросил Дриоли. -- Я дам вам за нее двести тысяч франков. -- Малень­кие глазки торговца затуманились, а крылья широкого носа начали подрагивать. -- Не соглашайтесь! -- шепотом проговорил кто-то и толпе. -- Она стоит в двадцать раз больше. Дриоли раскрыл было рот, собираясь что-то сказать. Но ни слова ему не удалось из себя выдавить, и он за­крыл его, потом снова раскрыл и медленно произнес: -- . Но как же я могу продать ее? -- В голосе его про-" звучала безысходная печаль. -- Да! -- заговорили в толпе. -- Как он может продать ее? Это же часть его самого! -- Послушайте, -- сказал владелец, подходя к нему ближе. -- Я помогу вам. Я сделаю вас богатым. Вместе мы ведь сможем договориться насчет этой картины, а? Предчувствуя недоброе, Дриоли глядел на него. -- Но как же вы можете купить ее, месье? Что вы с ней станете делать, когда купите? Где вы будете ее хра­нить? Куда вы поместите ее сегодня? А завтра? -- Ага, где я буду ее хранить? Да, где я буду ее хра­нить? Так, где же я буду ее хранить? Гм... так... -- Делец почесал свой нос жирным белым пальцем. -- Мне так ка­жется, -- сказал он, -- что если я покупаю картину, то я покупаю и вас. Вот в этом вся беда. -- Он помолчал и снова почесал свой нос. -- Сама картина не представляв! никакой ценности, пока вы живы. Сколько вам лет, друг мой? -- Шестьдесят один. -- По здоровье у вас, наверно, не очень крепкое, а? -- Делец отнял руку от носа и смерил Дриоли взглядом, точно фермер, оценивающий старую клячу. -- Мне это не нравится, -- отходя бочком, сказал Дриоли. -- Правда, месье, мне это не нравится. Пятясь, он попал прямо в объятия высокого мужчи­ны, который расставил руки и мягко обхватил его за пле­чи. Дриоли оглянулся и извинился. Мужчина улыбнулся ему и рукой, облаченной в перчатку канареечного цвета, ободряюще похлопал старика по голому плечу. -- Послушайте, дружище, -- сказал незнакомец, по-прежнему улыбаясь. -- Вы любите купаться и греться на солнышке? Дриоли испуганно взглянул на него. -- Вы любите хорошую еду и знаменитое красное ви­но из Бордо? -- Мужчина продолжал улыбаться, обнажив крепкие белые зубы с проблеском золота. Он говорил мягким завораживающим голосом, не снимая при этом руки в перчатке с плеча Дриоли. -- Вам все это нравится? -- Ну... да, -- недоумевая, ответил Дриоли. -- Конечно. -- А общество красивых женщин? -- Почему бы и нет? -- А гардероб, полный костюмов и рубашек, сшитых специально для вас? Кажется, вы испытываете некото­рую нужду в одежде. Дриоли смотрел на этого щеголеватого господина, ожидая, когда тот изложит свое предложение до конца. -- Вы когда-нибудь носили обувь, сделанную по ва­шей мерке? -- Нет. -- А хотели бы? -- Видите ли... -- А чтобы вас каждое утро брили и причесывали? Дриоли смотрел на него во все глаза и ничего не го­ворил. -- А чтобы пухленькая симпатичная девушка ухажи­вала за вашими ногтями? Кто-то в толпе захихикал. -- А чтобы возле вашей постели был колокольчик, с помощью которого вы утром вызывали бы служанку и велели ей принести завтрак? Хотели бы вы все это иметь, дружище? Вам это кажется заманчивым? Дриоли молча смотрел на него. -- Видите ли, я являюсь владельцем гостиницы "Бри­столь" в Каннах. И я приглашаю вас поехать туда я жить там в качестве моего гостя до конца жизни в удоб­стве и комфорте. -- Человек помолчал, дав возможность своему слушателю сполна насладиться столь радостной перспективой. -- Единственной вашей обязанностью -- могу я сказать -- удовольствием? -- будет проводить вре­мя на берегу в плавках, расхаживая среди гостей, заго­рая, купаясь, попивая коктейли. Вы бы хотели этого? Ответа не последовало. -- Разве вы не понимаете -- все гости таким образом смогли бы рассматривать эту удивительную картину Су-тина. Вы станете знаменитым, и о вас будут говорить: "Глядите-ка, вон тот человек с десятью миллионами франков на спине". Вам нравится эта идея, месье? Вам это льстит? Дриоли взглянул на высокого мужчину в перчатках канареечного цвета, так и не понимая, шутит ли он. -- Идея забавная, -- медленно произнес он. -- Но вы всерьез об этом говорите? -- Разумеется, всерьез. -- Постойте, -- вмешался делец. -- Послушайте, стари­на. Вот как мы разрешим нашу проблему. Я покупаю картину и договорюсь с хирургом, чтобы он снял кожу с вашей спины, и вы сможете идти на все четыре сто­роны и тратить в свое удовольствие те громадные день­ги, которые я вам за нее дам. -- Без кожи на спине? -- Нет-нет, что вы! Вы меня неправильно поняли. Хирург заменит вам старую кожу новой. Это просто. -- А он сможет это сделать? -- Здесь нет ничего сложного. -- Это невозможно! -- сказал человек в перчатках ка­нареечного цвета. -- Он слишком стар для такой серьез­ной операции по пересадке кожи. Это его погубит. Это погубит вас, дружище. -- Это меня погубит? -- Естественно. Вы этого не перенесете. Только картине ничего не сделается. -- Боже мой! -- вскричал Дриоли. Ужас охватил его; он окинул взором лица людей, на­блюдавших за ним, и в наступившей тишине из толпы послышался еще чей-то негромкий голос: -- А если бы, скажем, предложить этому старику до­статочно денег, он, может, согласится прямо на месте покончить с собой. Кто знает? Несколько человек хихикнули. Делец беспокойно пе­реступил с ноги на ногу. Рука в перчатке канареечного цвета снова похлопала Дриоли по плечу. -- Решайтесь, -- говорил мужчина, широко улыбаясь белозубой улыбкой. -- Пойдемте закажем хороший обед и еще немного поговорим. Как? Вы, верно, голодны? Нахмурившись, Дриоли смотрел на него. Ему не нра­вилась длинная гибкая шея этого человека и не нрави­лось, как он выгибал ее при разговоре, точно змея. -- Как насчет жареной утки и бутылочки "Шамбертэна"? -- говорил мужчина. Он сочно, с аппетитом выговаривал слова. -- Или, допустим, каштанового суфле, лег­кого и воздушного? Дриоли обратил свой взор к потолку, его губы ув­лажнились и отвисли. Видно было, что бедняга букваль­но распустил слюни. -- Какую вы предпочитаете утку? -- продолжал муж­чина. -- Чтобы она была хорошо прожарена и покрыта хрустящей корочкой или... -- Иду, -- быстро проговорил Дриоли. Он схватил ру­башку и лихорадочно натянул ее через голову. -- По­дождите меня, месье. Я иду. -- И через минуту он исчез из галереи вместе со своим новым хозяином. Не прошло и нескольких недель, как картина Сутина, изображающая женскую голову, исполненная в не­обычной манере, вставленная в замечательную раму и густо покрытая лаком, была выставлена для продажи в Буэнос-Айресе. Это, а также то обстоятельство, что в Каннах нет гостиницы под названием "Бристоль", застав­ляет немного насторожиться, и вместе с тем остается по­желать старику здоровья и искренне понадеяться на то, что, где бы он ни был в настоящее время, при нем на­ходятся пухленькая симпатичная девушка, которая уха­живает за его ногтями, и служанка, приносящая ему по утрам завтрак в постель. Роалд Дал. Автоматический сочинитель Перевод И. А. Богданова В кн.: Роальд Даль. Убийство Патрика Мэлони Москва: РИЦ "Культ-информ-пресс", СКФ "Человек", 1991 OCR & spellchecked by Alexandr V. Rudenko (п'ятниця, 13 липня 2001 р. ) avrud@mail. ru - Ну вот, Найп, дружище, теперь, когда все позади, пригласил тебя, чтобы сказать, что, по-мое­му отлично справился с работой. Адольф Найп молча стоял перед сидевшим за столом мистером Боуленом, всем своим видом давая понять, что особенного восторга он не испытывал. -- Разве ты не доволен? -- Доволен, мистер Боулен. -- Ты читал, что пишут сегодняшние газеты? -- Нет, сэр, не читал. Человек, сидевший за столом, развернул газету и стал читать: -- "Завершена работа по созданию компьютера, вы­полнявшаяся по заданию правительства. На сегодняш­ний день это, пожалуй, самая мощная электронно-вычис­лительная машина в мире. Ее основным назначением яв­ляется удовлетворение постоянно растущих требований пауки, промышленности и административных органов в быстрейшем осуществлении математических вычислений, которые раньше, когда пользовались традиционными методами, были бы попросту невозможны или требовали больше времени, чем отводилось па изучение какой-либо задачи. По словам Джека Боулена, главы электротехни­ческой фирмы, в которой в основном проводилась рабо­та, быстрота действия повои машины может быть пол­ностью осознана, если привести такой пример: па реше­ние задачи, занимающей у математика месяц, у машины уходит лишь пять секунд. За три минуты она произво­дит вычисления, которые, будь они записаны на бумаге (если это вообще возможно), заняли бы полмиллиона страниц. В этом компьютере используются электрические импульсы, генерируемые со скоростью миллиона в секун­ду, и он способен производить вычисления путем сложе­ния. вычитания, умножения и деления. В смысле прак­тического применения возможности машины неисчер­паемы... " Мистер Боулен взглянул па вытянутое лицо молодого человека, слушавшего его с безразличным видом. -- Разве ты не гордишься, Найп? Неужели ты не рад? -- Ну что вы, мистер Боулен, разумеется, я рад. -- Думаю, нет нужды напоминать тебе. что твой вклад в этот проект, особенно в его первоначальный замысел, был весьма значителен. Мало того, я бы даже сказал, что без тебя и без некоторых твоих идей весь этот проект мог бы и поныне остаться на бумаге. Адольф Найп переступил с ноги на ногу и принялся рассматривать белые руки своего шефа, его тонкие паль­цы, в которых тот вертел скрепку, распрямляя ее и де­лая похожей на шпильку. Ему не нравились руки этого человека. Да и лицо его ему не нравилось, особенно кро­шечный рот и фиолетовые губы. Неприятнее всего было то, что, когда он говорил, двигалась только нижняя губа. -- Тебя что-то беспокоит, Найп? Что-нибудь серьез­ное? -- Ну что вы, мистер Боулен. Вовсе нет, "-- Тогда как ты смотришь на то, чтобы отдохнуть не­дельку? Тебя это отвлечет. Да ты и заслужил это. -- Право, не знаю, сэр. Шеф помолчал, рассматривая стоящего перед ним вы­сокого худого молодого человека. Странный тип. Неуже­ли он не может стоять прямо? Вечно кислая физиономия, одет небрежно, эти пятна на пиджаке, волосы, закрыва­ющие пол-лица. -- Я бы хотел, чтобы ты отдохнул, Найп. Тебе это не­обходимо. -- Хорошо, сэр. Если вам так хочется. -- Возьми неделю. Если хочешь, две. Отправляйся ку­да-нибудь в теплые края. Загорай. Купайся. Ни о чем не думай. Побольше спи. А когда вернешься, мы поговорим о будущем. Адольф Найп отправился домой, в свою двухком