Ромен Гари. Новеллы ------------------------------------------ Romain Gary. Nouvelles OCR Anatoly Eydelzon http://www.imwerden.de/france.html Ў http://www.imwerden.de/france.html ------------------------------------------ РАДОСТИ ПРИРОДЫ Пер. с фр. - Л.Бондаренко, А.Фарафонов Шел снег, ветер швырял хлопья прямо в глаза, залеплял веки: доктор не без труда нашел крытую фуру. Цирк готовился вновь пуститься в путь, и хотя представление только-только закончилось, работники манежа и наездники-казаки уже тянули вниз канаты огромного шатра, в то время как внутри еще раздавались аплодисменты и гремели последние аккорды оркестра. Акробат в костюме эквилибриста, набросив на плечи плащ, шлепал по лужам растаявшего снега, клоун, сидевший за рулем "фольксвагена", снимал свой фальшивый нос и парик, а укротитель в полной парадной форме красного цвета, вся грудь в орденах, бегал туда-сюда с раскрытым зонтом в руке и кричал: "Цезарь! Цезарь!" - отчего у доктора возникло странное ощущение, что укротитель потерял в темноте одного из своих львов. Фура находилась немного в стороне, под деревом; на двери висела визитная карточка: "Игнац Малер, драматический актер". Доктор поднялся по трем ступенькам и постучал. - Войдите! - раздался простуженный голос. Доктор толкнул дверь. Фура была уютно обставлена: диван, кресло, стол с вазой для цветов и двумя красными рыбками в банке, ситцевые занавески с узором, изображавшим сцены античности. На ночном столике стояла зажженная лампа, а на диване, среди подушек, лежал человек в алой пижаме и такого же цвета домашнем халате, в желтых шлепанцах и с толстой сигарой в зубах. Он был лилипутом. Мертвенно-бледное, сморщенное лицо человека без определенного возраста, кукольное и вместе с тем потрепанное. Лилипут слегка наклонил голову в знак приветствия, пожевал свою потухшую сигару и посмотрел прямо перед собой - зло и как бы отрешенно: доктор, проследив за его взглядом, с трудом удержался, чтобы не выразить изумления и сохранить тот спокойный и чопорный вид, которого ждут от человека его профессии. Странное существо сидело на полу возле пылающей печи, прислонившись спиной к стенке фуры: голова этого человека, казалось, подпирала потолок, словно голова атланта. Это был великан. Доктор определил, что от ягодиц до корней волос в нем было не менее двух метров, волосы были ярко-рыжие, что же касается длины согнутых ног, колени которых доходили этому созданию почти до подбородка, о них лучше было не думать. На великане был фиолетовый фрак с шелковыми лацканами; цилиндр, тоже фиолетовый, лежал у его ног, чтобы подчеркнуть его чудовищный рост в глазах восхищенной публики. Шерстяной платок окутывал ему шею, рот лошадиной подковой расщеплял лицо от уха до уха; из-под густых бровей Пьеро смотрели огромные ласковые глаза с необычайно длинными ресницами; гигант деликатно прижимал платок к носу - судя по всему, его мучил сильный насморк. Он громко чихнул, спазматически подскочив и коснувшись потолка головой, что привело лежавшего на диване лилипута в состояние крайнего возбуждения. - Осторожнее, несчастный! - вскричал он. - Вы меня разорите! Конечно, вы застрахованы, но, если будете делать глупости, платить они откажутся! - Лилипут обернулся к доктору. - У этих великанов крайне слабые головы, - объяснил он. - Совсем как у жирафов. Этот отличается особенно хрупким здоровьем. Я хочу, чтобы вы осмотрели его, доктор. Я боюсь пневмонии... - Обладатель алой пижамы высморкался. - Кстати, он заразил меня насморком: этот горемыка, этот мартовский кот где только не шляется по вечерам, а с такой погодой, как сейчас... Эти чудовища действительно большая редкость, замена практически невозможна. Я хочу, чтобы вы и меня тоже осмотрели, доктор. Как-то неважно я себя чувствую, совсем неважно... - Ну что же, - сказал доктор, - поскольку вы уже лежите, начнем с вас, если не возражаете... - Позвольте, я вначале представлюсь, - сказал больной. - Игнац Малер, драматический актер, к вашим услугам. Что со мной, не имею ни малейшего представления. Уже несколько дней как весь мой организм совершенно расстроился. Я так больше не могу - нет, правда, не могу больше... - Сейчас посмотрим, - добродушно произнес доктор. Пока он осматривал пациента, он пришел к выводу, что в том было сантиметров восемьдесят-восемьдесят пять в длину, от макушки до пяток. За исключением сего факта, пациент обладал превосходным здоровьем и был вполне нормально сложен. Пустяковый насморк и ничего больше, нет даже легкой простуды. Доктор мерил артериальное давление - также нормальное, -когда великан, несколько раз тяжело вздохнув, жалобно, с сильным итальянским акцентом произнес: - Если позволите, Игнац, я выйду на минутку, чтобы размять ноги... - Категорически это запрещаю, - вскипел герр Малер. - Вы стоили мне сумасшедших денег: одна только страховка меня разоряет, не говоря уж о расходах на содержание... - Я вам крайне признателен за все, что вы для меня сделали, - сказал великан с легким тремоло в голосе. - Ну что ж, тогда успокойтесь, и хватит играть в Ромео с этой, этой... Да ладно, ладно, конечно, я в курсе. Весь цирк об этом говорит. Эти природные феномены, - сказал он, обращаясь к доктору, - требуют неслыханной заботы. Двух я уже потерял. Последний, между прочим, ушел с моей женой. Не спрашивайте меня, чем они могут заниматься вместе, ибо, в довершение всего, они развратны, как ужи... Сейчас они выступают со своим номером в цирке "Кнее" в Швейцарии - возмутительное соперничество, пощечина общественному мнению, впрочем, номер совершенно отвратительный... - Я здесь ни при чем, - сокрушенно промолвил великан. - Я даже не был знаком с моим предшественником. - Все - мошенники, - заявил герр Малер, - тронутые... Моя жена, доктор, была ровно восемьдесят пять сантиметров - ну вы представляете... Люди внушают мне отвращение, доктор, они мне отвратительны. Они глубоко порочны. Какое удовольствие могут они испытывать, видя, как лилипут и великан вместе выставляют себя напоказ, хотел бы я звать. И однако же они хотят именно этого. Ничто их так не развлекает. Но на жизнь зарабатывать надо. Результат: я вынужден повсюду таскать за собой эту жердь и дрожать при мысли, что с ним может что-нибудь случиться, и тогда это в очередной раз погубит мой номер и доведет меня до нищеты. Если бы еще у них была хоть какая-нибудь профессиональная совесть... Но нет, они считают, им все можно. Посмотрите на этого красавца, знаете, как он схватил насморк? Знаете, почему он хочет выйти на этот холод, не боясь разорить меня? - Прошу вас, Игнац, не надо, - взмолился великан. - Он влюблен! Да, доктор, каким бы комичным это вам ни казалось, он влюблен! Ах! Ах! Ах! Мой бедный друг, на что же вы надеетесь? Да вы хоть знаете, на кого вы похожи? Вы более чем чудовище - вы просто смешны! В вас нет абсолютно ничего человеческого. - Я люблю ее, - произнес великан. - Вы слышали, доктор? Вы слышали, что он сказал? Он признался. Он хочет меня бросить, вот она, правда. После всего, что я для него сделал, - заметьте, я не говорю о дружбе. Я никогда и ни у кого этого не требовал... - Я очень уважаю вас как друга, Игнац, правда, - заверил его великан. - Мне это вовсе не нужно. Единственное, что я хочу, это не дать вам совершить глупость. Думаете, она любит вас за ваши красивые глаза? Она хочет получить вас задаром, вот чего она хочет. Это идея ее отца: с тех пор, как умер их удав, их номер и яйца выеденного не стоит. Они рассчитывают, что вы замените им удава, и отец - человек крайне безнравственный, алкоголик - бросил вам под ноги свою дочь, чтобы вы заняли место в его зверинце рядом с дрессированным медведем и обезьяной-велосипедисткой. Вот почему она, несчастный кретин, пытается обольстить вас. Но я затаскаю их по судам, я их разорю: у меня контракт, составленный по всем правилам, я не дам обвести себя вокруг пальца. Люди внушают мне отвращение, доктор, величайшее отвращение. Они просто чудовищны. Чудовищны, именно так. Впрочем, если вы действительно хотите знать мое мнение, они еще не существуют: их следовало бы изобрести. Люди, доктор, ах! Ах! Не смешите! Хотел бы я на них посмотреть: может, когда-нибудь, благодаря прогрессу медицины, таковые и появятся, но пока что все, что я вижу, доктор, это не люди, уроды, да, доктор, именно так: моральные и интеллектуальные уроды, у меня нет другого слова. Стоит только послушать, как они смеются, когда мой партнер берет меня на руки и дает мне соску, - они вульгарны, доктор, звероподобны и жестоки, ничто не заставит меня думать иначе. Так что у меня? - У вас превосходное здоровье, - сказал доктор. - Послушайте, что-то все же должно быть, иначе быть не может! - Легкий насморк, - несколько смутился доктор. Герр Малер вздохнул: - Мои родители уже были такими, и мои дедушка с бабушкой тоже. Все дело в наследственности. Есть ли что-нибудь новенькое в этой области, доктор, с научной точки зрения, я имею в виду? Прививка или что-нибудь в этом роде? Говорят, это связано с железами внутренней секреции. - Железы, все дело в них! - нравоучительно изрек великан. - Что вы можете об этом знать? - возмутился лилипут. - Вы не прочли за свою жизнь ни одной книги. Совершенно необразован. Чем они выше, тем глупее. Да отойдите же вы от печки, несчастный! Вы же знаете, что не выносите резкой смены температуры! Меня очень беспокоит его кровообращение, доктор: по-моему, его сердце бьется слишком медленно, он устает от малейшего усилия, и ему совсем не подходит этот климат. Первый великан, который у меня был, - югослав, я нашел его в Черногории перед войной - падал в обморок всякий раз, когда имел половые сношения, а вы знаете женщин... само любопытство! Вдобавок ко всему законы крайне несовершенны: для них ничего не предусмотрено, их считают обычными людьми, пользующимися всеми правами. Вот, например, если этот вздумает бросить меня... - Вы прекрасно знаете, что я не собираюсь никого бросать, - возразил великан. - Я к вам очень привязан. Я вам очень признателен за все, что вы для меня сделали. - Я преследую свои интересы, и только. Если вы считаете, что вас легко заменить... - Я совершенно не представляю, что бы я без вас делал, - заявил великан. - До встречи с вами я был никто. Вы изменили мою жизнь. Вы дали мне возможность повидать свет... - Осмотрите его, доктор. Его каждый вечер бросает в жар. Меня беспокоят его испражнения: они совершенно бесцветны. Он мочится каждые десять минут. Что-то тут не так. Он необычайно эмоционален. Разумеется, я его застраховал, но, признаюсь, я к нему очень привык. Мы не первый день вместе. Не стану скрывать: я боюсь. Представьте, что он умрет, доктор, тогда конец моему номеру! И чисто по-человечески я должен все-таки о нем позаботиться. В его состоянии... Ах, чего только не выдумает природа! - Я глубоко тронут тем, что вы только что сказали, - заверил великан с пафосом. - Вы можете на меня рассчитывать. Я выдержу, мне только двадцать три года. Обычно великаны дотягивают до тридцати, иногда даже больше. Это зависит от роста и условий жизни. Обещаю вам, что сделаю все возможное. - Тогда ведите себя спокойно. Прекратите играть в Ромео. Доктор чувствовал себя немного не в своей тарелке. Ему вдруг показалось, что он сам то ли слишком высокий, то ли слишком маленький и что есть даже какая-то патология уже в одном том, что ты человек. Он тщательно прослушал великана: сильный насморк, больше ничего. - Сильный насморк, - сказал он, - больше ничего. Герр Малер вынул сигару изо рта и принялся хохотать. - Ха! Ха! Ха! Сильный насморк, больше ничего! Вы слышите, Себастьян? Вот от чего мы, оказывается, страдаем, вы и я, от насморка! Все остальное просто чудесно! Ха! Ха! Xa! Великан тоже расхохотался. Фура задрожала. Доктор убрал свой стетоскоп. - Я все же хочу, чтобы ему сделали рентген, - заявил герр Малер, когда немного успокоился. - Может, найдут что-нибудь. По-вашему, в легких у него ничего нет? Вы знаете, они очень быстро портятся. Моего югослава убил обычный фурункул на ягодице, когда ему не было еще и двадцати. Говорят, что подонок, который уехал с моей женой, - француз, между прочим, - болен чахоткой. Прошу вас, осмотрите его получше. Его может прихватить где угодно. Во всяком случае, в одном для них фатальный исход неизбежен: это когда они влюбляются. Эмоции убивают их тут же. Это общеизвестная истина, не правда ли, доктор? Скажите ему. - Уверяю вас, Игнац, я испытываю к этой девушке самые благородные чувства. - Ха! Ха! Ха! Вы все одинаковы. Ваш предшественник говорил то же самое о моей жене. Они вместе уехали, и сейчас он болен чахоткой. Впрочем, он ее не похитил. Хотелось бы все же знать, как это у них получается. Моя жена - восемьдесят пять сантиметров - и этот бандит - под три метра ростом: он без костылей и ходить-то не мог. Что угодно отдам, только бы узнать, как это у них получается, - обычное профессиональное любопытство, клянусь... Дверь отворилась, и в фуру вошла девочка лет двенадцати. Она была в берете, а ее очень светлые волосы прядями спадали на приподнятый воротник пальто. Она закрыла за собой дверь и бросила строгий взгляд на лилипута, который тотчас привстал на своем ложе. Девочка отвернулась от него и подошла к великану. Тот густо покраснел, и капли пота выступили у него на лице. Герр Малер скрестил руки на груди, прикусил сигару и язвительно хохотнул. - Вот-вот, - воскликнул он, - будьте как дома, не стесняйтесь! Девочка не обращала на него никакого внимания. Она подняла глаза к лицу великана. Тот улыбнулся, и это была такая робкая и детская улыбка, что сердце у доктора сжалось. - Ты не пришел, как обещал, Себастьян, - сказала девочка. - Она хочет его смерти! - завопил лилипут. - Я немного простужен, мадемуазель Ева, - прошептал великан. - Вчера вечером они два часа провели на улице, держась за руки и любуясь луной! - вскричал герр Малер. - Об этом судачит весь цирк! Он не надел даже пальто! Она разорит меня! - Я дала ему шерстяное одеяло, - сказала девочка. - Кстати, было вовсе не холодно. - Мне хорошо известна цель ваших интриг, - воскликнул герр Малер. - За всем этим стоит твой отец! Вы потеряли удава, дрессированных собак вам уже недостаточно, вот вы и хотите заполучить великана для своего зверинца. Я не допущу, чтобы меня обокрали. У нас с ним контракт. Я сообщу в полицию. Я затаскаю вас по судам, вот увидите! - Себастьян волен делать все, что ему нравится, - сказала девочка. - Правда, Себастьян? - Совершенно верно, мадемуазель Ева, - сказал великан. - Я совершенно свободен делать то, что мне нравится. Девочка мечтательно посмотрела на него снизу вверх своими голубыми глазами. - Ты прекрасен, Себастьян, - произнесла она важно. - Знаешь, я люблю тебя. Великан улыбнулся и опустил ресницы. Девочка положила свою миниатюрную ручку на его огромную лапищу. - Посмотрите на них, - взвыл герр Малер. - Никакого стыда! Она приходит сюда, чтобы подстрекать его к дезертирству! Какие люди, доктор, какие ужасные люди! Да сделайте же что-нибудь, объясните ему, она же его убьет! - Себастьян не боится, - сказала девочка. - И вы не имеете права обращаться с ним как с вещью. - Я трачу по пятьдесят марок в день на одни только витамины для него, - вскричал герр Малер. - У вас нет средств, вы не сможете его содержать, говорю вам. Вы знаете, сколько он потребляет за один день? Пять кило мяса, и это только что касается протеинов! - Не хлебом единым жив человек, - заявил вдруг Себастьян. - Доктор, объясните же этой потаскушке, что это существо неспособно выдержать и малейшего волнения, пусть она оставит его в покое. - Извините меня, - сказал доктор, - но это немного выходит за рамки моей компетенции. - Конечно, - кивнул герр Малер, - и потому я просил также и ветеринаров осмотреть его. За ним нужен специальный уход: он не протянет и двух недель, если бросит меня. - Я вовсе не собираюсь вас бросать, Игнац, - сказал Себастьян. - Но вы не можете запретить мне видеться с друзьями. - Пора бы уже вам понять, герр Малер, - сказала девочка, - что Себастьян - человек. - Человек! - воскликнул герр Малер. - Вы слышите, доктор? А я, разве я не человек? Доктор... - Извините меня, - сказал доктор, - но мне действительно нужно идти. Я выпишу вам рецепт. Девушка с восхищением смотрела в лицо гиганту. Себастьян опустил глаза. Его нескончаемо длинное лицо с выдающимся вперед и вверх подбородком и бровями Пьеро излучало счастье. Доктор не удержался и украдкой взглянул на хрупкую ручонку, лежавшую на огромной ладони. Себастьян застенчиво водил пальцем по краешку своего фиолетового цилиндра. - Тебе следует пойти со мной, - сказала малышка. - Папа хотел бы с тобой поговорить. - Я пойду с удовольствием, - ответил великан. Он наклонился вперед, буквально согнулся пополам и, вытянув руку, взялся за ручку двери. Герр Малер с ужасом наблюдал за ним. - Я вам категорически запрещаю это делать! - закричал он. - Вы заработаете пневмонию! Если вы высунете нос наружу, я больше ни за что не отвечаю! - Он тиран, - заявила девочка. - Не слушай его, Себастьян. Ты имеешь право жить как все. - Как все! - вскричал герр Малер с отчаянием в голосе, поднимая глаза к небу. Великан выбрался из фуры. Ему удалось уже выставить одну ногу наружу, и он пытался вытащить другую, ничего не опрокинув. Девочка последовала за ним, держа в руке его цилиндр. Перед тем как выйти, она бросила торжествующий взгляд на лилипута. - Можете не беспокоиться, я хорошо о нем позабочусь, - сказала она. - Папа передает вам привет. Она вышла и закрыла за собой дверь. - Это несправедливо, омерзительно! - возопил герр Малер. - Бывают минуты, когда мне стыдно быть человеком... Доктор тем временем выписывал рецепт на детский аспирин. ГРАЖДАНИН ГОЛУБЬ Пер. с фр. - Л.Бондаренко, А.Фарафонов В 1932 году я оказался в Москве вместе с моим компаньоном Ракюссеном. Мы только что понесли гибельные потери на нью-йоркской бирже - все с таким трудом накопленное нами в течение целой жизни было сведено на нет за каких-то двадцать четыре часа, и врачи предписали нам полную перемену обстановки, несколько месяцев простой и спокойной жизни вдали от Уолл-стрит с ее лихорадкой. Мы решили отправиться в СССР. Я хочу уточнить здесь один важный момент: мы принимали это решение с той искренней восторженностью, с той горячей симпатией к достижениям в СССР, понять которую по-настоящему способны лишь биржевые маклеры, дочиста разорившиеся на рынке ценных бумаг на Уоллстрит. Как в прямом, так и в переносном смысле мы нуждались в новых ценностях... Стоял январь. Москва была одета в свой снежный наряд. Мы только что посетили Музей Революции и, выйдя из него, решили на санях вернуться прямо в отель "Метрополь", где мы остановились на постой. Наше путешествие в СССР осуществлялось под покровительством "Интуриста", и две недели гид безжалостно таскал нас из музея в музей и из театра в театр. - Все это уже давно есть и у нас в Соединенных Штатах, - сказал Ракюссен, спускаясь по лестнице. Всякий раз, когда гид показывал нам какую-либо достопримечательность, Ракюссен считал своим долгом заметить: "То же самое есть у нас в Соединенных Штатах" - и, как правило, добавлял: "Только лучше". Он говорил это в Кремле, в Музее Революции, а также в Мавзолее Ленина, и гид стал в конце концов поглядывать на нас недружелюбно: если говорить честно, я думаю, эти действительно неуместные замечания Ракюссена имели некоторое отношение к тому, что с нами случилось впоследствии. Начинал идти снег, и мы пританцовывали, делая выразительные знаки всем проезжавшим мимо саням. Наконец один izvoztchik остановился, и мы удобно устроились. Ракюссен крикнул: "Отель еМетрополь"!" - сани заскользили, и только тогда я заметил, что кучера на месте нет. - Ракюссен, - крикнул я, - кучера потеряли! Но Ракюссен не ответил. Его лицо выражало запредельное изумление. Я проследил за его взглядом и увидел, что на месте кучера сидит голубь. В самом этом факте не было ничего необычного - на улицах полно голубей, копошащихся в лошадином навозе; поражало другое - поведение голубя. Судя по всему, он заменял кучера. Правда, вожжи он не держал, однако сбоку от него к сиденью был прикреплен колокольчик с веревочкой. Время от времени голубь хватал веревочку клювом и дергал: один раз - и лошадь поворачивала налево, два - и она поворачивала направо. - Он замечательно выдрессировал свою лошадь, - заметил я хрипловатым голосом. Ракюссен испепелил меня взглядом, но ничего не сказал. Впрочем, сказать ему было нечего; я столько всего повидал за свою жизнь, на моих глазах всемирно известная компания "Марс Ойл" разорилась в пух и прах за двадцать четыре часа, но голубь, которому разрешили управлять общественным транспортом на улицах большой европейской столицы, - это был беспрецедентный случай в моей практике американского бизнесмена. - Ага, - сделал я попытку пошутить, - вот наконец нечто, чего еще нет у нас в Соединенных Штатах! Но Ракюссен не настроен был рассуждать о достижениях великой Советской Республики в области общественного транспорта. Как это часто бывает с примитивными умами, все, чего он не понимал, выводило его из себя. - Я хочу сойти! - взревел он. Я посмотрел на голубя. Он подпрыгивал на своем сиденье, хлопая крыльями, чтобы согреться, как делают все русские izvoztchik. Для пионера социализма он выглядел слабовато. Честно говоря, мне редко доводилось видеть до такой степени безразличного к своей персоне голубя, более чумазого и менее достойного возить двух американских туристов по улицам столицы. - Я хочу сойти, - повторил Ракюссен. Голубь враждебно посмотрел на него, просеменил до колокольчика и дернул три раза за веревочку. Лошадь остановилась. Я начал ощущать нервную дрожь в левом колене, что является у меня признаком большого внутреннего беспокойства. Я приподнял плед и приготовился сойти, но Ракюссен, по-видимому, неожиданно передумал. - Я хочу разобраться с этим делом, - заявил он, скрещивая руки на груди и не трогаясь с места. - Я не желаю становиться жертвой мистификации. Они заблуждаются, если полагают, что могут таким образом оскорблять американского гражданина! Я не понимал, почему он чувствует себя оскорбленным, и сказал ему это. Мы обменивались нелицеприятными репликами, когда я заметил, что на тротуаре образовалась толпа: прохожие останавливались и с удивлением нас разглядывали. - На голубя они даже не смотрят, - подавленно сказал Ракюссен. - Они смотрят на нас. - Ракюссен, дружище, - сказал я, кладя ему руку на плечо, - давай не будем вести себя как напуганные провинциалы! В конце концов, мы чужие в этой стране. Эти люди должны лучше знать, что у них нормально, а что - нет. Не надо забывать, что эта страна пережила великую революцию. Нас всегда очень плохо информировали о СССР. Они тут строят поистине новый мир. Вполне возможно, что с помощью новых методов они достигли в области воспитания голубей таких успехов, о которых мы в наших странах, увязших в вековой рутине, даже и не мечтаем. Предположим, что наш голубь - пионер, и оставим это... Давай смотреть шире, Ракюссен, поднимемся над обстоятельствами; немного терпимости, Ракюссен, немного благородства. Почему бы не согласиться с тем, что в плане рационального использования рабочей силы нам в Соединенных Штатах предстоит еще многому научиться? - Рациональное использование рабочей силы, как бы не так, - резко бросил Ракюссен. Но я не позволил выбить себя из седла. - Izvoztchik, - крикнул я со своим лучшим русским акцентом, - izvoztchik, вперед! Дерни за kolokoltchik! Ai da troika! Volga, Volga! - Замолчите, - прошипел Ракюссен, - или я сверну вам шею! Вдруг он заплакал. - Я уничтожен! - рыдал он у меня на груди. - О! Какой стыд! Где моя мама? Я хочу к маме! - Здесь я, Ракюссен, дружище, - воскликнул я. - Вы можете полностью; на меня положиться! В течение всего этого времени зеваки на тротуаре смотрели на нас с неослабевающим вниманием. Первым устал от спектакля голубь. Он резко дернул колокольчик, лошадь тронулась, сани легко заскользили по снегу. Голубь то и дело оборачивался и бросал на нас ничего хорошего не сулящий взгляд. Ракюссен продолжал всхлипывать, и я начинал ощущать то странное чувство, которое у меня не предвещает ничего хорошего, как будто мой череп сжимают какие-то тиски. Сани остановились перед зданием, над которым развевался советский флаг. Голубь спрыгнул с сиденья, забежал внутрь и тут же вернулся в сопровождении полицейского. - Товарищ, - воскликнул я, - мы целиком переходим под вашу защиту. Мы двое - мирные американские туристы, и с нами только что обошлись крайне недостойным образом. Этот izvoztchik... - Почему этот мерзкий голубь привез нас в участок? - перебил меня Ракюссен. Полицейский пожал плечами. - Вы находились в его санях целый час, но так толком и не объяснили, куда вас нужно отвезти, - объяснил он нам на чистейшем английском. - К тому же ваше поведение показалось ему странным, и он даже утверждает, что вы смотрели на него угрожающе. Вы напугали его, товарищи. Этот izvoztchik не привык к туристам и их чудаческим манерам. Его можно понять. - И он вам объяснил все это? - мрачно спросил Ракюссен. - Да. - Значит, он говорит по-русски? Полицейский был искренне удивлен. - Товарищи туристы, - сказал он, - я могу вас заверить, что девяносто пять процентов нашего населения говорит и пишет на своем родном языке. - Включая и голубей? - Товарищи туристы, - сказал полицейский с некоторым пафосом, - мне не довелось бывать в Соединенных Штатах, но я могу вас заверить, что у нас к образованию имеют доступ все, независимо от расы. - У нас в Соединенных Штатах, - взвыл Ракюссен, - есть голуби с дипломом Гарварда, и я лично знаю двенадцать штук, которые заседают в Сенате! Он спрыгнул на тротуар. Я последовал за ним. Голубь продолжал стоять там же, вместе со своими санями, ожидая, по-видимому, когда с ним расплатятся. Я посмотрел на него, и вот тогда-то меня и посетила эта роковая мысль. Там, как раз неподалеку от участка, находился филиал "Универмага". Я забежал внутрь и победоносно вышел с двумя бутылками водки. - Ракюссен, дружище, - крикнул я, осуждающе указав пальцем на голубя, - я нашел ключ к разгадке тайны. Эта птица не существует! Это галлюцинация, плод чрезмерной трезвости, на которую обрекли нас наши недруги, наши отравленные организмы не способны перенести этот режим! Выпьем! И этот голубь растворится в пространстве как дурной сон. - Выпьем! - обрадованно взревел Ракюссен. Голубь демонстративно повернулся к нам спиной. - Ага! - крикнул я. - Он уже потерял свою четкость. Он знает, что его минуты сочтены. Мы выпили. Бутылка была опустошена на четверть, но голубь продолжал упорно существовать. - Пьем дальше, - крикнул я. - Мужайся, Ракюссен, мы ощиплем его до последнего перышка! Когда бутылка была опустошена на треть, голубь повернулся и пристально взглянул на нас. Я понял этот взгляд. - Нет-нет! - проговорил я заплетающимся языком. - Никакой жалости! На половине бутылки голубь вздохнул, а на трех четвертях - сказал по-американски с ярко выраженным акцентом жителя Бронкса: - Товарищи туристы, вы находитесь в иностранном государстве, два представителя великой и прекрасной страны, и вместо того, чтобы своей корректностью и благовоспитанностью создать у нас высокое мнение о своей отчизне, вы хлещете водку прямо на улице и уже напились как свиньи. Это, граждане, просто омерзительно! ...Я пишу эти строки у себя в клубе. Около двадцати лет прошло со времени этого ужасного приключения, которое явилось для нас началом новой жизни. Ракюссен сидит на люстре, рядом со мной, и по своему обыкновению мешает мне работать. Нянечка, няня, вы не могли бы сказать этой проклятой птице, чтобы она оставила мои крылья в покое. Я пишу. СТРАНИЦА ИСТОРИИ Пер. с фр. - О.Кустова Огарок свечи в предсмертном хрипе осел набок. Пламя тут же потонуло в жирной лужице, обратившись в черную кляксу. И тут в камеру стал медленно проникать свет. Он струился через квадраты стекол, стекал вдоль стен, собирался клубками по углам. Свет смотрел и выжидал. Звонар улыбнулся ему, и свет ему ответил, робко, чуть заметно порозовев. На плече у Звонара храпел македонец: чтобы согреться, они спали, тесно прижавшись друг к другу. В помещении стало светлее, и на стенах проступили нацарапанные послания - Звонар перечитывал их каждое утро, просто так, чтобы разогнать кровь. Приветствую тебя, Человек, вечный покоритель себя самого! - Здравко Андрич, студент-филолог Белградского университета. Человек - лишь предчувствие себя самого, наступит день, и он заявит о себе. - Павел Павлович, студент юридического факультета, Сараево. А потом еще гордая цитата из француза Анри Мишо на ту же тему: Тот, кто споткнулся на камне, шел уже двести тысяч лет, когда до него долетели крики ненависти и презрения, которыми хотели этого человека напугать. Впрочем, уже другая рука нацарапала чуть ниже: Югославские патриоты, которые написали здесь эти высокие слова, были расстреляны немцами сегодня утром. Фашисты, однако, способствуют духовному подъему, думал Звонар. Они просто слишком далеко просунули факел, вот и все. Они лишь продолжили то, что начали наши великие первопроходцы. И сам, в качестве заключения, добавил к надписям на стене еще одну строчку: История человека - весьма грязное дело, в котором ни у кого нет алиби. Не написать он не мог, это было выше его сил: есть такие стенки, на которые тут же хочется нассать. Прежде чем присоединиться к партизанам Тито, Звонар работал журналистом в Белграде, у него были жена и трое детей, и ему уже надоело полтора месяца дожидаться своего последнего утра, когда нет даже детектива, чтобы убить время. Македонец, который лежал у него на плече, вдруг застонал, как раненый зверь. Наверное, опять что-нибудь увидел во сне, подумал Звонар. Он схватил его за руку и резко дернул. Тот от неожиданности открыл глаза. - Она снова приходила показывать мне язык, - пробормотал он. - Вот так... - Македонец высунул длинный воспаленный язык. Заросший волосами, с непокорной копной на голове и торчащей бородой, человек этот был похож на какое-то мифологическое существо с бычьей шеей и громадными руками, которое почему-то оказалось в реальной жизни. "Политическим" он не был, просто убил какую-то старуху, и вовсе не по идейным соображениям, а чтобы ограбить. Одним словом, он был совершенно чист перед законом. - Странно, что она все время показывает тебе язык... - Ничего странного, ведь я ее задушил. - Ах вот как, - произнес Звонар и зевнул. - Когда она тебе покажет свой зад, это будет означать, что она тебя простила. - Он взглянул на дверь - ему показалось, что в коридоре кто-то ходит. Наверное, нервы, подумал он и предложил: - Сыграем? Великан осклабился: он чувствовал себя непобедимым. С тех пор как они оказались тут, Звонару ни разу не удалось его обойти. У него, наверное, температура тела выше, чем у меня, подумал Звонар. Игра была стара как мир: надо было сосчитать собственных блох, и побеждал тот, у кого их оказывалось больше. Пальцы сокамерников тут же начали перебирать волосы, ощупывать складки одежды. - Пять, - мгновенно возвестил македонец, открыв счет. Он скреб себя со знанием дела, и результат тут же был достигнут: - Еще три и две. Выходит десять. Теперь ты... Он доверчиво замер. Звонар тщательно ощупывал себя - ни одной. Он стянул с себя рубаху, внимательно осмотрел ее - безрезультатно. - Они сгинули, - сказал он. Македонец испуганно настаивал: - Ищи хорошенько... Звонар послушался - ни одной. А ведь чесался он всю ночь напролет. Мужчины переглянулись и македонец опустил глаза. - Ну что ж, - проговорил Звонар, - понятно. - Значит, сегодня. - Не надо быть суеверным, - неуверенно возразил македонец. Звонар вытащил из кармана письмо, которое приготовил уже полтора месяца назад, и протянул его своему соседу. - Это - жене. Не забудь. - Может, они вернутся? - Не понимаю, - произнес Звонар, - как им становится заранее известно? У них, наверное, свои предчувствия. Какое-нибудь шестое чувство,.. Следовало бы когда-нибудь все про это разузнать... - Они научились, - принялся объяснять македонец. - Они тут не первый день, всего навидались... Блохи вдруг исчезают, это всем известно. - Народная мудрость, наверное, - усмехнулся Звонар. - Но бывает, они ошибаются, - попытался исправить положение македонец. - Кто угодно может ошибиться. В коридоре раздались шаги. Заскрежетал в замке ключ. Вошли два охранника, за ними младший офицер СС и священник с массивным серебряным крестом на груди. У офицера в руке был список. - Звонар, журналист? - Я. Глаза у македонца испуганно забегали. Он перекрестился, пробормотал: "Господи помилуй!" Звонар тоже находился под впечатлением: неплохо все-таки покидать грешную землю с уверенностью, что на ней еще есть нераскрытые тайны. Если блохам известно будущее, если существует некая таинственная, могущественная сила, которая предупреждает их и вовремя спасает, можно еще надеяться на что угодно. У Звонара было впечатление, что он присутствует на некоем магическом действе, которое почти что может доказать или, во всяком случае, сделать более правдоподобным существование Господа Бога... Всю свою жизнь Звонар был атеистом, но существуют все-таки предзнаменования, которым можно верить, и такие очевидные вещи, с которыми нечего спорить. Сверхъестественное откровение, например, перед смертью. Он взглянул на священника и расхохотался. - Я готов, - произнес он. * * * Наместник Сербии сидел за рабочим столом в огромном кабинете королевского замка в Белграде, а прямо перед ним, руки по швам и готовый исполнить любое приказание, стоял верный ординарец из Чехии, бравый солдат Швейк. Стол был весь заставлен бутылками пива "Пльзенское для знатоков" по пятьдесят пфеннигов за штуку. На ковре тоже валялись бутылки, но пустые. Было пять часов утра. Наместник Сербии с отвращением взирал на зарождающийся день: бледный свет побеждал тьму, жаждал солнца - несмотря на столь ранний час, у его ног вставал из праха югославский день. Можно было подумать, что наступает он, чтобы вносить ходатайства, просьбы о помиловании, чтобы ныть, настаивать... Наместник Сербии пнул этот свет сапогом, но тот никуда не делся, а стал еще нахальнее - день начинался, в этом не было никаких сомнений. Именно так, а тут надо еще сидеть за этим чертовым столом, рыться в этих мерзких бумагах. Наместник Сербии был в ярости. Свет, пробивавшийся сквозь стекла его кабинета, напомнил ему, что он всю ночь пил и что его рапорт, этот пресловутый, имеющий первостатейную важность рапорт так и не написан. - Читай, Швейк! - приказал он. - Яволь! - гаркнул преданный бравый солдат Швейк. - "Имею честь привлечь внимание высоких властей... имею честь довести до вашего сведения..." - Он замолчал. - Все? - Яволь! - Тогда пей! Они выпили. Наместник Сербии был пьян, пьян в стельку. А дело было весьма тонкое и неслыханно запутанное. Оно не шло у него из головы, оно мучило его несчастный мозг, но никак не соглашалось найти для себя словесную форму. - Швейк! - Яволь! - Сегодня утром снова должны казнить заложника... И кого они выбирают? Известного журналиста, автора опасных памфлетов, который, кроме всего прочего, привык к подрывной деятельности... И чем же, спрашивается, займется его душа, как только окажется на небесах? - Яволь? - Именно так! Она развернет против нас пропагандистскую кампанию! Начнет издавать газету. Будет публиковать против нас подстрекательские статейки, настоящие призывы к бунту, она науськает против нас все человеческие души, населяющие небеса, Швейк! - Науськает, яволь! - удовлетворенно повторил бравый солдат Швейк. - Его душа будет возводить на нас поклепы, она будет распространять клевету, она мобилизует против нас неслыханные силы! Мы сошли с ума, Швейк, да, просто сошли с ума! Мы отправляем туда миллионы душ-врагов, мы их даже обеспечиваем транспортом! Мы организуем там пятую колонну из душ сильных, закаленных, упорных, которые зачастую располагают серьезной церковной поддержкой, и все они объединятся против нас! Подъем масс! Единый фронт хорошо вооруженных, хорошо подготовленных и хорошо экипированных душ! - Яволь! - Пиши: "Имею честь напомнить вам, что казнь лишь высвобождает из каждого политического заключенного преимущественно революционный элемент, который представляет собой заклятого врага национал-социализма, то есть их душу... Ну так, и чем же начинают заниматься эти души, как только попадают на небеса? Они объединяются. Они солидаризируются. Они начинают выпускать газеты, они распространяют листовки, собираются на митинги, создают военные отряды, формируют против нас единый блок, нацеленный на политическую борьбу и поддерживаемый евреями и христианами, и блок этот мы сформировали своими собственными руками, и мы же его и множим..." Точка. - Яволь! - Тогда пей! Они выпили. - "Имею честь спросить у высококомпетентных властей: хорошо ли организованы у нас там полицейские силы? Какие даны им указания и какова эффективность их работы? Благоприятно ли расположены к нам местные власти? Существуют ли там концентрационные лагеря и тюрьмы для этих душ и достаточно ли там военного состава, чтобы поддерживать в них порядок? Позволю себе ответить: бэ-э-э!" - Битте? - Ничего не было сделано! Ничего не было предусмотрено! Ничего не было организовано. Ни-че-го. А ведь нам нужна поддержка там, на небесах. Надежная... И чтобы разбирались в обстановке... Потому что взойдем мы туда, когда наступит наш час, не во главе победоносных армий, не под защитой танков и самолетов, мы... Взойдем мы туда... одни! - Голос изменил наместнику. - Одни... - повторил он. - И я туда взойду... один! - Один! - подобострастно отрапортовал бравый солдат Швейк. - Яволь! Наместник Сербии осушил еще одну бутылку. - Мы можем сколько угодно завоевывать Европу, владеть ею с одного конца до другого, мы можем быть победоносны, опасны, даже могучи, но все это зря: туда мы взойдем в одиночку... Все... даже самые великие из нас... Даже сам фюрер... чур меня... чур меня... - Чур, яволь! - Чур меня! Фюрер взойдет туда в одиночку! - Чур! - Чур! В тот день, когда он окажется там, нам не хватит всех наших тамошних друзей! Нам нужна будет поддержка... нам будет необходима протекция! - Наместник наклонился вперед и прошептал: - Итак, кого мы отправляем вперед, чтобы подготовить почву? Кого? Наших самых заклятых врагов - человеческие души! Души казненных, души умерших от голода, от отчаяния... Они все уже там. Они ждут нас. Солидаризируются. Множат ряды. Вооружаются. Готовятся... Они занимают все стратегические позиции... Они берут на изготовку... - Неожиданно он взвизгнул: - Каюк нам! Запиши это, Швейк! - Яволь! - удовлетворенно произнес бравый солдат Швейк. - Каюк нам! * * * Михайлик открыл глаза. Взгляд его скользнул по противоположной стене, уперся в пол и застыл на крысе, которая как раз в этот момент пересекала камеру. Шла она неторопливо, с достоинством. Она даже остановилась на мгновение, бросив на Михайлика вызывающий, в некоторой мере оскорбительный взгляд. Михайлик наклонился, потянулся за ботинком. - Оставь в покое эту крысу! - услышал он. - Мы здесь у нее в гостях! Михайлик в изумлении выпрямился. На незанятых прежде нарах сидел незнакомец. Из приличных господ, немолодой, очень аккура