встретились с арабскими налетчиками, которые могли бы по неведению напасть на верблюжий корпус, поэтому выслал своих людей на полмили вперед колонны. В дороге нам стали попадаться многочисленные крупные ночные птицы, вылетавшие у нас из-под ног. Их становилось все больше, словно вся земля была покрыта ковром из птиц. Они появлялись в мертвой тишине и доводили нас до головокружения, летая над нами кругами. Волнообразные траектории их безумного полета штопором ввинчивались в мой мозг. Их количество и зловещее молчание приводили в ужас моих людей, и тогда они брались за свои винтовки и стреляли влет, посылая пулю за пулей. Наконец ночная тьма снова опустела, и мы стали располагаться на ночлег. Мы проспали среди благоухавшей полыни до разбудивших нас первых лучей солнца. В середине дня, изрядно уставшие, мы доехали до Кусейр эль-Амры, небольшого охотничьего домика Харита -- короля пастухов и покровителя поэтов. Дом очень красиво смотрелся на фоне тихо шелестевших тенистых деревьев. Бак-стон устроил в холодном сумраке большой комнаты свой штаб, и мы улеглись там, дивясь на вытершиеся фрески на стене. Кое-кто из солдат расположился в других комнатах, большинство же устроились вместе с верблюдами под деревьями, продремав там всю вторую половину дня. Вражеские аэропланы нас не обнаружили, найти нас там было просто невозможно. На следующий день мы были уже в Азраке, с его чистой водой вместо болотной жижи, которая с течением дней вызывала у нас все большее отвращение. Кроме того, Азрак был знаменитым, благословенным местом, королем здешних оазисов, более великолепным, чем Амрух с его зеленью и журчащими ручьями. Я пообещал всем баню. О ней давно мечтали не мывшиеся с самой Акабы англичане. Мы спокойно дошли пешком до Азрака. Когда мы были на гребне последнего кряжа, выстланном лавовым галечником, и увидели кольцо меджабарских могил, это прекраснейшее из кладбищ, я побежал вперед, к своим людям, чтобы предотвратить любую возможную случайность в этом месте и еще раз почувствовать его величие и отстраненность от мира, прежде чем подойдут другие. Солдаты казались надежными, и я перестал опасаться, что Азрак утратит свою редкостную первозданность. Однако мои страхи не имели никаких оснований. В Азраке не было арабов, он был, как всегда, прекрасен, и даже еще более прекрасен несколько позднее, когда его сиявшие пруды заблестели лоснившимися от пота и воды белыми телами плававших в них наших солдат, а слабый ветер, шевеливший тростник, сливался с их веселыми криками и плеском воды. Мы вырыли большую яму и закопали в нее наши тонны пироксилина для сентябрьской экспедиции в Дераа, а затем долго бродили между кустами саа, собирая ее сладкие сочные ягоды. Мои спутники называли их "шерарским виноградом", снисходительно глядя на нашу прихоть. Мы провели там два дня: было трудно расставаться с освежающей влагой прудов. Бакстон съездил со мною в форт, чтобы посмотреть на алтарь Диоклетиана и Максимиана, и собирался произнести слово в прославление короля Георга Пятого, но наше пребывание там было отравлено серыми мухами и окончательно испорчено несчастным случаем. Какой-то араб, стрелявший рыбу в большом пруду, уронил винтовку, и шальной пулей был убит наповал лейтенант шотландской кавалерии Рауэн. Мы похоронили его на меджабарском кладбище. На третий день мы ехали мимо Аммари через Ешу, приближаясь к древней земле Тлайтуквату. Доехав до Хади, мы почувствовали себя дома и ускорили движение, совершив ночной бросок под пронзительные крики солдат: "Сыты мы? Нет!" и: "Живы мы? Да!", громом перекатывавшиеся эхом по длинным склонам мне вдогонку. Случилось так, что мы заблудились между Хади и Баиром и до рассвета ехали по звездам (очередной привал для солдатского обеда был в Баире, потому что вчерашний рацион был исчерпан). Начавшийся день застал нас в густо заросшей деревьями долине, и это была, разумеется, долина Вади Баир, но никогда в жизни я не смог бы сказать, были ли мы выше или ниже колодцев. Я признался в своей ошибке Бакстону и Маршаллу, и, пока мы колебались, случилось так, что на дороге показался один из наших давних союзников по Веджу Сагр ибн Шаалан, который и указал нам верную дорогу. Часом позже верблюжий корпус получил свой паек и разместился в своих старых палатках у колодцев, где предусмотрительный египетский доктор Салама, рассчитавший, что верблюжья кавалерия возвратится именно в этот день, заранее наполнил водопойные резервуары водой в количестве, достаточном для того, чтобы сразу напоить не меньше половины изнывавших от жажды верблюдов. Я с солдатами решил отправиться в Абу эль-Лиссан на бронированных автомобилях, потому что Бакстон теперь уже был на безопасной территории, среди друзей и мог обойтись без моей помощи. Мы уселись в первую машину, быстро поехали по крутому склону к Джеферской равнине и промчались по ней со скоростью шестьдесят миль в час, поднимая тучи пыли, скрывшие от наших глаз второй броневик. Когда мы доехали до южной границы долины, второго броневика не было видно. Вероятно, его экипажу пришлось возиться с шинами. Решив подождать и удобно рассевшись на песке, мы всматривались в пестрые волны миража, качавшиеся над пустыней. Очертания их темного пара под бледным небом, становившимся все более голубым от горизонта к зениту, двенадцать раз в час меняли свою конфигурацию, и каждый раз нам казалось, что это ехали наши товарищи. Наконец вдали показалось черное пятно, за которым волочился длинный шлейф пронизанной солнечными лучами пыли. Это был наш второй броневик, мчавшийся на большой скорости, рассекая дрожавшее марево знойного воздуха, который, закручиваясь, срывался с раскаленного металла башни броневика, -- настолько горячей, что голая сталь обжигала обнаженные руки и колени экипажа, прижимавшиеся к стенкам при каждом крене громадной машины на неровностях иссушенного в порошок податливого грунта. Его покрывал плотный ковер пыли, ожидавшей часа, когда низовой осенний ветер поднимет ее в воздух и начнется пыльная буря. Наш броневик стоял, глубоко увязнув шинами в пыли. Пока мы ждали вторую машину, солдаты плеснули бензин на песчаный холмик, подожгли его и сварили нам чай -- армейский чай, полный листьев, плававших в воде из пруда, желтоватый от добавленного в него сгущенного молока, но приятный для наших пересохших глоток. Пока шло чаепитие, подъехали наши задержавшиеся товарищи и рассказали, что от жары и скорости, с которой они мчались по равнине, у них лопнули две камеры марки "Белдем". Мы напоили их своим горячим чаем. Отхлебывая чай небольшими глотками, они со смехом стирали со своих лиц пыль испачканными в машинном масле руками. Эта серая пыль, застрявшая в выгоревших бровях и ресницах и в каждой поре кожи лица, старила их, ее не было только там, где струйки пота проторили по покрасневшей коже бороздки с темными краями. Солнце уже опускалось, а нам еще предстояло проехать пятьдесят миль. Выплеснув из кружек остатки чая с осадком, капли которого разлетелись, как шарики ртути, по пыльной поверхности, покрылись пылью и утонули в ее податливой серости, мы направились через разрушенную железную дорогу в Абу эль-Лиссан, где Джойс, Доуни и Янг сообщили нам последние новости. Все шло неплохо. Действительно, приготовления были закончены, и они были готовы разъехаться: Джойс в Каир, чтобы побывать у дантиста, Доуни -- в Ставку, чтобы сказать Алленби, что мы готовы выполнять его приказания.

ГЛАВА 106

Пришедший из Джидды пароход, на котором должен был уехать Джойс, доставил почту из Мекки. Фейсал развернул "Кинг Хусейн газетт" -- газету короля Хусейна и обнаружил в ней заявление короля о том, что неправомерно называть Джафара-пашу генералом, командующим арабской Северной армией, так как такого ранга не существовало. Действительно, в арабской армии не было ранга выше капитана, в каковом шейх Джафар, как и все другие, и исполнял свои обязанности! Король Хусейн опубликовал свое заявление (не предупредив об этом Фейсала) после того, как прочитал о том, что Алленби наградил Джафара орденом. Сделал он это для того, чтобы досадить арабам северных городов, сирийским и месопотамским офицерам, которых презирал за их распущенность, а также опасаясь, что они добьются успехов. Король понимал, что они сражались не за его верховенство, а за свободу их собственных стран под их собственным управлением. У этого старого человека неконтролируемо росла жажда власти. Приехав к Фейсалу, разгневанный Джафар подал в отставку. Его примеру последовали наши дивизионные офицеры со своими штабами, командиры полков и батальонов. Я просил их не обращать внимания на чудачества семидесятилетнего старика, отрезанного в Мекке от всего мира, чье величие создали они сами. Фей-сал отказался принять их отставки, подчеркнув, что их назначения (поскольку его отец не утверждал их в должностях) исходило именно от него, Фейсала, и что заявление короля дискредитировало только его самого и никого другого. Исходя из такого понимания ситуации, Фейсал телеграфировал в Мекку и вскоре получил ответную телеграмму, в которой король назвал его предателем и объявил вне закона. Он ответил депешей, в которой слагал с себя командование Акабским фронтом. Его преемником Хусейн назначил Зейда. Зейд сразу же отказался от этого назначения. Шифрованные послания Хусейна пылали гневом, и вся военная жизнь в Акабе внезапно остановилась. Перед отплытием парохода Доуни позвонил мне из Акабы по телефону и печально спросил, значит ли это, что вся надежда рухнула. Я ответил, что все может быть, все зависит от случайности, но что, возможно, мы выдержим это испытание. Перед нами было три пути. Первый -- оказать давление на Хусейна, чтобы заставить его отозвать свое решение. Второе -- продолжать действовать по-прежнему, игнорируя решение короля. Третье -- официально объявить о независимости Фейсала от его отца. Как среди англичан, так и среди арабов у каждого подхода были свои сторонники. Мы послали Алленби телеграмму с просьбой загладить инцидент. Хусейн был упрям и коварен, и могли уйти многие недели на то, чтобы вынудить его перестать ставить палки в колеса и признать свою ошибку. В нормальных условиях мы могли бы подождать эти несколько недель, но в настоящее время дело осложнялось тем, что через три дня должна была начаться, если ей вообще было суждено состояться, наша экспедиция в Дераа. Мы должны были изыскать какие-то способы продолжения войны, пока Египет искал бы решения вопроса. Первым делом я должен был послать срочное письмо Нури Шаалану о том, что не смогу встретиться с ним на собрании его племен в Кафе, но с первого дня новолуния буду к его услугам в Азраке. Это была досадная необходимость, потому что Нури мог заподозрить меня в перемене позиции и не приехать на встречу, а без племени руалла половина нашего потенциала и эффективности наших действий под Дераа шестнадцатого сентября была бы утрачена. Однако нам пришлось рискнуть этой менее значительной потерей, поскольку без Фейсала, регулярных войск и орудий Пизани экспедиция эта просто не состоялась бы, и поэтому я должен был ждать в Абу эль-Лиссане. Другой моей обязанностью было отправить караваны из Азрака -- грузы, продовольствие, бензин, боеприпасы. Янг готовил все это, как всегда бескорыстно используя любую возможность. Он сам был для себя главным препятствием, но не было такого человека, который мог бы ему в чем-то помешать. Я никогда не забывал сияющего лица Нури Саида, когда он после совместного совещания обратился к группе арабских офицеров со вселявшими бодрость словами: "Ничего, ребята, он говорит с англичанами так же, как с нами!" Теперь он видел, что выступал каждый эшелон -- хоть и не вовремя, но с опозданием всего лишь на один день, под командованием назначенных арабских офицеров, согласно плану. Нашим принципом было отдавать приказания арабам исключительно через их собственных начальников, чтобы не допускать прецедентов неповиновения или превращения их в стадо овец. Третьей моей задачей было противодействовать бунтарским настроениям среди солдат. Они наслушались ложных слухов о кризисе в высших слоях командования. В частности, возникло какое-то недоразумение между артиллеристами и их офицерами, и солдаты развернули орудия на офицерские палатки. Однако начальник артиллерии Расим опередил их, сложив важные части орудийных затворов пирамидой в своей палатке. Я воспользовался этим, чтобы поговорить с солдатами. Поначалу чувствовалась напряженность, но в конце концов из простого любопытства они заговорили со мной более откровенно, до этого же момента я был для них просто наполовину бедуинским англичанином. Я объяснил им, что раздоры среди высшего командования были всего лишь бурей в стакане воды, и это их развеселило. Их мысли были обращены к Дамаску, а не к Мекке, и они не признавали ничего, кроме своей армии. Они были напуганы слухом о том, что Фейсал якобы дезертировал, поскольку он не показывался им уже несколько дней. Я пообещал немедленно представить им Фейсала. Когда он вместе с Зейдом проехал перед строем на своем автомобиле, по приказанию Болса специально для шерифа окрашенном в зеленый цвет, глаза Фейсала убедили солдат в том, что они заблуждались. Моим четвертым делом было отправление войск в назначенный день в Азрак. Для этого пришлось восстановить уверенность солдат в верности офицеров. Нури Саид, как и каждый солдат, был преисполнен готовности использовать открывавшиеся перед ним возможности. Солдаты с готовностью соглашались отправиться в такую даль, как Азрак, в ожидании извинения Хусейна. Если бы этого удовлетворения не было получено, они могли бы вернуться или же отказаться от своих обязательств, если же результат будет положительным, в чем я заверял Нури Саида, незаслуженные упреки в адрес Северной армии покроют щеки старика краской стыда. Мы объяснили рядовому составу, что решение таких крупных проблем, как продовольствие и жалованье, полностью зависело от сохранения организации. Солдаты уступили, и отдельные колонны пехоты на верблюдах, пулеметчиков, египетских саперов, артиллеристов Пизани выступили в поход по определенным для них маршрутам в соответствии с обычной практикой Стирлинга и Янга, всего на два дня позднее установленного срока. Последней моей обязанностью было восстановление верховенства Фейсала. Без него попытки добиться сколько-нибудь серьезных результатов между Дераа и Дамаском были бы тщетными. Мы могли бы начать наступление на Дераа, чего, собственно, и ожидал от нас Алленби, однако захват Дамаска, чего ожидал от арабов я и что было причиной моего присоединения к ним на поле войны, перенесенных мною тысячи страданий и растраты моих умственных и физических сил, -- зависел от присутствия с нами на передовой линии фронта Фейсала, не обремененного чисто военными обязанностями, но готового принять те политические ценности, которые будут завоеваны для него ценою нашей плоти и крови. В конечном счете Фейсал согласился стать под мою команду. Что же касается извинений из Мекки, то Алленби с Уилсоном делали все, что могли, перегружая телеграфные и телефонные линии. Если бы их усилия ни к чему не привели, мои действия должны были бы состоять в обещании Фейсалу прямой поддержки британского правительства и в обеспечении ему вступления в Дамаск в качестве суверенного правителя. Это было возможно, но я хотел избежать такого развития событий, считая, что это произойдет только в случае крайней необходимости. До сих пор восставшие арабы делали историю своей страны чисто, и я не хотел, чтобы наша авантюра перешла в жалкое состояние раскола накануне общей победы и последующего мира. Король Хусейн вел себя как ни в чем не бывало, многословно возражая, манипулируя бесконечными околичностями, выказывая непонимание серьезного влияния своего вмешательства в дела Северной армии. Мы посылали ему простые объяснения, на которые получали оскорбительные и весьма туманные по содержанию ответы. Его телеграммы шли через Египет, а радиограммы принимали наши операторы в Акабе, откуда их на автомобилях пересылали мне для передачи Фейсалу. Арабские шифры были простыми, и я делал нежелательные куски этих депеш совершенно бессмысленными путем перестановки цифр шифра перед тем, как вручить их Фейсалу. Таким несложным приемом я избегал излишнего усложнения обстановки в его окружении. Эта игра продолжалась несколько дней. Мекка никогда не дублировала депеши, о непонятности которых туда сообщалось, а вместо этого телеграфировала новый вариант, тон которого с каждым разом смягчался в сравнении с резкостью первого послания. Наконец пришло некое длинное послание, первая половина которого содержала невнятное извинение, а вторая была повторением оскорблений в новой форме. Я отрезал хвост этой телеграммы и, пометив начало словами "весьма срочно", отнес ее в палатку Фейсала, где он сидел, окруженный офицерами своего штаба в полном составе. Его секретарь поработал над депешей и вручил расшифрованный текст Фейсалу. Мои намеки возбудили интерес присутствовавших, и, пока он читал депешу, все глаза были устремлены на него. Удивленный Фей-сал недоуменно посмотрел на меня, потому что смиренные слова шифровки были совершенно несовместимы со склочным упрямством его отца. Потом он повернулся кругом, прочел вслух извинение Хусейна и, закончив чтение дрогнувшим голосом, проговорил: -- Телеграф спас нашу честь. Разразился хор восторженных голосов, и, воспользовавшись этим, Фейсал прошептал мне на ухо: -- Я имею в виду честь почти каждого из нас. Это было сказано так очаровательно, что я рассмеялся и скромно возразил: -- Не могу понять, что вы имеете в виду. -- Я пожелал служить во время этого последнего марша под вашим началом, почему вы считаете, что этого недостаточно? -- вопросом ответил Фейсал. --Потому что это не соответствовало бы вашей чести. -- Вы всегда предпочитаете своей чести мою, -- пробормотал он и энергично, почти прыжком, поднялся на ноги со словами: -- Теперь, господа, помолимся Аллаху и за работу. Мы за три часа составили графики движения и выработали инструкции для наших преемников здесь, в Абу эль-Лиссане, обозначив область их деятельности и обязанности. Я ушел к себе. Джойс только что возвратился к нам из Египта, и Фейсал пообещал поехать вместе с ним и с Маршаллом в Азрак, чтобы присоединиться ко мне не позднее двенадцатого числа. Весь лагерь гудел от восторга, когда я влез в машину Роллса и поехал на север, надеясь вовремя догнать отряды племени руалла под командованием Нури Шаалана перед наступлением на Дераа. Книга 10. СТРОИТЕЛЬСТВО ЗАВЕРШЕНО Главы со 107 по 122. Наши мобильные силы, в состав которых входили бронеавтомобили, приданные нам аэропланы, арабские регулярные войска, бедуинские формирования, сосредоточивались в Азраке, с целью перерезать все три железные дороги, отходившие от Дераа. Южную линию мы перерезали близ Мафрака, северную -- под Араром, западную -- близ Мезериба. Мы обошли Дераа и, несмотря на авиационные налеты, соединились в пустыне. На следующий день начал наступление Алленби, за несколько часов наголову разбивший турецкие армии. Меня доставили аэропланом в Палестину, где я получил приказы, связанные со следующей фазой наступления на север. Чтобы ускорить уход противника из Дераа, мы подошли к городу с тыла. К нам присоединился генерал Бэрроу, вместе с которым мы продолжали продвигаться к Кисве, где соединились с австралийским кавалерийским корпусом. Наши объединенные силы вошли в Дамаск, не встретив сопротивления. В городе произошло некоторое замешательство. Мы постарались успокоить горожан. Все трудности устранил прибывший Алленби, после чего он разрешил мне уехать.

ГЛАВА 107

Было неизъяснимым удовольствием оставить за спиной густую пелену туманов. Двигаясь дальше вместе, Уинтертон, Насир и я обменялись выражениями признательности друг другу. Лорд Уинтертон, опытный офицер из корпуса верблюжьей кавалерии Бакстона, был последним прибывшим к нам коллегой. На шерифа Насира, который командовал ударными частями арабской армии под Мединой, мы получили также и полевое инженерное обеспечение. Он заслуживал чести участвовать в походе на Дамаск, как отличившийся в сражениях в Медине, Ведже, Акабе и Тафилехе и во многих других. Старательный "фордик" упорно бороздил пыль далеко за нами, а наш великолепный автомобиль буквально проглатывал знакомые мили. Я когда-то гордился тем, что доехал от Азрака до Акабы за три дня, теперь же мы проделали этот путь за два дня и отлично спали по ночам в этом мрачном комфорте, на ходу, приятно расположившись в "роллс-ройсах" как великие военные деятели. Мы еще раз подумали о том, какой легкой была военная жизнь высокопоставленных военных. Изнеженность тела и неисчерпаемые деньги помогали им сосредоточиться на кабинетной работе, тогда как наши измученные от усталости тела укладывались где попало, чтобы в оцепенении уснуть хоть на час на рассвете или на закате, поскольку в это время суток продолжать движение было нежелательно. Много дней мы проводили в седле по двадцать два из двадцати четырех часов в сутки, поочередно становясь во главе колонны, чтобы вести ее через мрак пустыни, тогда как остальные в полузабытьи клевали носом, полностью положившись на чутье своих верблюдов. Это действительно было не более чем полузабытье, потому что даже при самом глубоком сне в этих обстоятельствах нога прижималась к плечу верблюда, чтобы поддерживать его, так сказать, крейсерскую скорость, и всадник немедленно просыпался при малейшем нарушении равновесия, когда верблюд просто оступался или едва заметно отклонялся от курса. Нас поливали дожди, засыпали снега, всей своей палящей силой испепеляло солнце, у нас не хватало еды, воды, и над нами постоянно висела угроза нападения турок или же арабских разбойников. И все же эти изнурительные месяцы пребывания среди бедуинских племен позволяли мне выстраивать свой план в безопасности, которая новичкам не могла не казаться иллюзией безумца, в действительности же была не более чем точное знание всего того, что меня окружало. Теперь пустыню назвать нормальной было нельзя. Она буквально кишела людьми. Мы постоянно находились у них на глазах. Взгляд наш не отдыхал от зрелища полупризрачных караванов солдат и бедуинов на верблюдах, бесконечных вьюков, медленно двигавшихся на север по бескрайней Джеферской равнине. С удовлетворением отмечая это размеренное движение, которое было добрым знаком сосредоточения в Азраке точно в намеченный срок, мы обогнали колонну. Мой превосходный водитель Грин однажды разогнал машину до скорости в шестьдесят семь миль в час. У полузадохнувшегося в грузовом отсеке Насира едва хватало сил махать рукой через фарлонг каждому из друзей, которых мы обгоняли. В Баире мы услышали от встревоженных воинов племени бени сахр, что накануне турки совершили неожиданный бросок из Хесы в Тафилех. Мифлех решил, что я сошел с ума или просто был сильно навеселе, когда я откровенно посмеялся этой новости, потому что, произойди это событие четырьмя днями раньше, это задержало бы азракскую экспедицию, но теперь, когда мы уже выступили, противник мог бы взять Абу эль-Лиссан, Гувейру да и саму Акабу -- и с Богом! Запущенные нами и пугавшие турок разговоры о продвижении на Амман заставили противника выступить для противодействия нашему мнимому удару. Каждый солдат, отправленный ими на юг, сокращал численность контингента, которому действительно предстояло схватиться с нами, не на одного, а на десятки человек. В Азраке мы обнаружили нескольких слуг Нури Шаалана и автомобиль "кроссли" с офицером военно-воздушных сил, летчиком, а также некоторое количество запасных частей и брезентовый ангар на дв.е машины, приданные нам для прикрытия сосредоточения. Первую ночь мы провели на аэродроме и были страшно наказаны за это. Подлые, покрытые только что не броневым панцирем верблюжьи слепни, кусавшиеся, как шершни, облепили все открытые части наших тел и держались там до самого захода солнца, после чего наступило благословенное избавление, потому что холодным вечером зуд от укусов затихал. Но тут изменилось направление ветра, и на нас обрушились тучи забивавшей глаза соленой пыли, не унимавшейся целых три часа. Мы лежали, натянув на головы одеяла, но уснуть так и не смогли. Каждые полчаса приходилось стряхивать наметенный песок, грозивший похоронить нас навеки. В полночь ветер прекратился. Мы выбрались из своих пропитанных потом гнезд и беспечно приготовились поспать, когда на нас накатилась туча мерзко пищавших москитов, с которыми нам пришлось сражаться до рассвета. На рассвете мы перенесли лагерь на гребень Меджаберского кряжа, милей западнее воды и двумястами футами выше болот, где оказались открытыми всем ветрам. Немного отдохнув, подняли туда же ангар, а потом искупались в серебристой воде, раздевшись у сверкавших на солнце прудов, жемчужные откосы и дно которых отражали небо, вызывая какое-то необычное, лунное сияние. "Восхитительно!" -- воскликнул я, бултыхнувшись в воду и отплывая от берега. "Но что хорошего торчать в воде?" -- спросил Уинтертон. Но тут, как бы отвечая на его вопрос, его больно укусил слепень, и он прыгнул в воду вслед за мной. Мы поплавали, поминутно смачивая головы, но слепни были, видно, слишком голодны, чтобы бояться воды, и уже через пять минут мы выскочили из пруда и молниеносно оделись, не обращая внимания на кровь, сочившуюся из двух десятков ранок от укуса злых насекомых. Насир стоял на берегу и смеялся над нами. Потом мы вместе отправились к форту, чтобы провести остаток дня там. В старой угловой башне Али ибн эль-Хусейна, единственном в пустыне месте с крышей, было прохладно и все дышало покоем. Ветер перебирал листья росших снаружи пальм, отвечавших ему холодным шелестом: это были неухоженные пальмы, выросшие слишком далеко на севере, чтобы от них можно было ожидать хорошего урожая фиников, но у них были толстые стволы с низкими ветвями, отбрасывавшими приятную тень. Под ними на своем ковре в полном покое сидел Насир. В теплом воздухе волнами поднимался серый дым от его почти докуренной сигареты, то пропадая, то возникая снова на фоне солнечных пятен, светлевших между листьями. "Я счастлив", -- проговорил он. Мы все были счастливы. Во второй половине дня прибыл бронеавтомобиль, пополнив тем самым наши оборонительные средства, хотя возможность появления противника была минимальной. В районе между нами и железной дорогой жили три племени. В Дераа было всего сорок кавалеристов, а в Аммане и вовсе ни одного. Таким образом, турки пока не имели сведений о нас. Один из их аэропланов около девяти часов утра совершил поверхностный облет местности и улетел, вероятно, так нас и не увидев. Наш лагерь на овеваемой всеми ветрами вершине обеспечивал широкий обзор для наблюдения за дорогами Дераа и Аммана. Днем мы, двенадцать англичан, Насир и его раб, лентяйничали, бродили взад и вперед, купаясь в лучах заходившего солнца, осматривали достопримечательности, думали, а ночью с комфортом спали или, я бы сказал точнее, радовались драгоценной противоположности между друзьями, обретенными в Абу эль-Лиссане, и противником, встреча с которым ожидалась в следующем месяце. Эта драгоценность, как могло бы показаться, была отчасти во мне самом, потому что в этом походе на Дамаск (таком, каким он уже представлялся нашему воображению) изменилось мое нормальное равновесие. Я почувствовал за собой упругую силу арабского энтузиазма. Многолетнее проповедование достигло высшей точки, и объединившаяся страна устремилась к своей исторической столице. Будучи уверен в том, что этого оружия, закаленного мною самим, было совершенно достаточно для достижения моей цели, я, похоже, забыл об английских компаньонах, державшихся в стороне от моей идеи, в тени представления об обыкновенности этой войны. Мне не удалось сделать их партнерами моей собственной убежденности. Много позже я узнал, что Уинтертон каждый день вставал с рассветом и зорко всматривался в горизонт, опасаясь, как бы моя беспечность не стоила нам внезапного сюрприза. И в Умтайе и в Шейх Сааде англичане много дней думали, что наше предприятие безнадежно. В действительности же я понимал (и, разумеется, говорил), что мы, как никто другой, находимся в безопасности в этом воюющем мире. Арабы были преисполнены такой гордости, что я не видел ни малейших признаков того, чтобы они сомневались в реальности моих планов. Эти планы сводились к обману противника угрозой наступления на Амман и к реальному отрезанию железной дороги в Дераа. Мы вряд ли пошли бы дальше этого, потому что я давно привык, изучая доступные альтернативы, принимать решения поэтапно. Публика часто верила генералам потому, что видела лишь приказы и результат. Даже Фош говорил (до того, как стал командовать войсками), что сражения выигрывают генералы, но, по правде говоря, никто из самих генералов так не думал. Сирийская кампания сентября 1918 года была с научной точки зрения, возможно, самой совершенной, так как разум сделал в ней больше, чем сила. Весь мир, и особенно те, кто служил с ними, выдали кредит уверенности в победе Алленби и Бартоломью, но эта пара никогда не видела данную проблему в свете наших представлений. Мы-то знали, к чему приводили их недостаточно продуманные идеи в применении на практике и как их люди часто их подводили, сами того не подозревая. Фактом нашего вступления в Азрак первая часть нашего плана -- дезинформация -- была реализована. Мы направили наших "кавалеристов св. Георгия" -- тысячу золотых соверенов -- племени бени сахр, чтобы скупить весь ячмень с их токов, и просили бедуинов никому ничего не говорить об этом. так как он требовался для наших верблюдов и для животных наших британских союзников всего на две недели. Диаб из Тафилеха, этот юный полудурок, мгновенно пустил в ход сплетню об этом, которая сразу же докатилась до Керака. Кроме того, Фейсал вызвал в Баир резервистов из племени зебн для прохождения службы в армии, а Хорнби, теперь (пожалуй, несколько преждевременно) носивший арабскую одежду, активно готовился к большому броску на Мадебу. Согласно его плану, операция должна была начаться около девятнадцатого числа, когда он услышал, что Алленби уже выступил. Надежды Хорнби были связаны с Иерихоном, так что в случае нашей неудачи с Дераа наши силы могли бы вернуться и подкрепить его действия, и это был бы уже не обман, а старая вторая струна нашего лука. Однако турки сломали этот достаточно кривой лук своим продвижением на Тафилех, и Хорнби пришлось защищать от них Шобек. Вторую часть нашего плана -- Дераа нам пришлось планировать как реальное нападение. В качестве предварительной акции мы решили перерезать железнодорожную линию близ Аммана, чтобы предотвратить таким образом укрепление Аммана силами из Дераа и поддержать его уверенность в том, что наш обманный маневр против него является реальной операцией. Мне казалось, что эта предварительная акция (реальное осуществление разрушения предполагалось возложить на египтян) могла быть проведена племенем гуркас: использование для этой цели его отряда позволило бы не отвлекать главные силы от выполнения основной задачи. Этой основной задачей было разрушение железнодорожной линии в Хауране и недопущение ее восстановления в течение, по меньшей мере, одной недели. Представлялись возможными три пути: первый -- марш на север от Дераа в направлении Дамасской железной дороги, подобно моему зимнему рейду с Таллалом, и разрушение пути с последующим переходом к Ярмукской железной дороге, второй -- марш на юг от Дераа к Ярмуку, как это было в ноябре 1917 года с участием Али ибн эль-Хусейна, третий -- прямой бросок на город Дераа. Третий план мог быть принят только в том случае, если бы военно-воздушные силы пообещали провести такую мощную бомбежку станции Дераа, чтобы результат был равноценен артиллерийскому обстрелу и позволил нам пойти на риск штурма ее нашими малыми силами, что надеялся сделать Селмонд. Но это зависело от того, сколько он своевременно получил бы или сосредоточил у себя тяжелых машин. Доуни обещал прилететь к нам сюда одиннадцатого сентября. До его приезда мы должны были относиться одинаково ко всем трем планам. Из числа ожидавшегося подкрепления первыми прибыли мои телохранители, прискакавшие через Вади Сирхан девятого сентября, -- счастливые, более тучные, чем их жирные верблюды, отдохнувшие и довольные после целого месяца праздного безделья в лагере племени руалла. Они сообщили о почти полной готовности Нури и о его решимости присоединиться к нам. Их расшевелила заразительность энтузиазма нового племени, и нас обрадовал их боевой дух. Десятого числа из Акабы прилетели оба аэроплана. Их пилоты Мерфи и Джунор здорово расправлялись со слепнями, кружившими в воздухе над обоими парнями в полном соку. Одиннадцатого числа прибыли другие броневики, с Джойсом и Стирлингом, но без Фейсала. Маршалл остался, чтобы сопровождать его на следующий день. Все всегда шло хорошо там, где всем управлял Маршалл, толковый, наделенный тонким чувством юмора человек, не столько упрямый, сколько настойчивый. Приехали Янг, Пик, Скотт-Хиггинс, был привезен и багаж. Азрак становился густонаселенным, и его озера снова огласились криками купавшихся. В прозрачную воду ныряли худощавые и упитанные, коричневые, покрытые медным загаром и совершенно белые тела. Одиннадцатого числа прилетел аэроплан из Палестины. К сожалению, Доуни опять заболел, а новичка -- штабного офицера, который занял его место, сильно укачало в полете, и он забыл в аэроплане бумаги, которые должен был передать нам. Причиной этих неприятностей были самомнение и железная уверенность в себе, а также тот шок, который он испытал, убедившись в нашей полной беспечности здесь, в пустыне, поскольку у нас не было ни полевого караула, ни постов наблюдения, ни связистов, ни часовых, ни телефонов, ни видимых резервов, ни линии обороны, ни укрытий и баз. Он просто забыл сообщить нам важнейшую новость: оказывается, шестого числа Алленби в новом приливе вдохновения заявил Бартоломью: "Стоит ли заниматься Мессудьехом? Пусть кавалерия отравляется прямо в Афулех и в Назарет". Таким образом, весь план изменился, и поставленная ранее задача сменилась громадным неопределенным наступлением. Нам об этом ничего не сообщили, но зато из разговора с пилотом, которого информировал Селмонд, мы получили точное представление о ресурсах бомбардировщиков. Бомб у них было меньше, чем нам требовалось только для Дераа, поэтому мы попросили провести лишь заградительную бомбежку станции, чтобы мы могли обойти ее с севера и убедиться в разрушении Дамаскской линии железной дороги. На следующий день приехал Фейсал, вслед за которым прибыла целая армия: стремительный, безупречно одетый Нури Саид, артиллерист Джемиль, похожие на уличных торговцев алжирцы Пизани и всякие другие компоненты обеспечения нашего успеха по упоминавшемуся выше принципу "три солдата и мальчик". Серые мухи могли теперь вдоволь насосаться крови двух тысяч верблюдов, оставив в покое Джунора и его механиков, которых они уже наполовину высосали. После полудня появился Нури Шаалан с Традом, Халидом, Фарисом, Дурзи и Хаффаджи, приехали и Ауда абу Тайи с Мухаммедом эль-Дейланом, а также Фахд и Ахдуб, вожди племени зебн во главе с Ибн Бани, вождем племени серахин, и Ибн Джени от сердие. Маджид ибн Султан из Адвада, что близ Сальта, приехал, чтобы узнать правду в отношении нашего нападения на Амман. Позднее, уже вечером, с севера донеслись звуки перестрелки, и галопом примчался мой старый товарищ Талаль эль-Харейдин с четырьмя или пятью десятками всадников-крестьян. Его румяное лицо сияло радостью от нашего такого долгожданного прибытия. Эту компанию дополнили друзы и горожане-сирийцы Исавьех и Хаварнех. И даже стал поступать непрерывными караванами ячмень на случай нашего возвращения, если операция потерпит крах (мы не часто подчеркивали такую возможность). Все выглядели крепкими и здоровыми. За исключением меня. Эта толпа разрушила мою очарованность Азраком, я уехал в дальний конец долины Айн эль-Эссаду и весь день пролежал там на своем старом ложе под тамариском, в покрытых пылью зеленых ветвях которого ветер напевал такую же песню, какую можно было бы услышать в гуще листвы английских деревьев. Это говорило мне о том, что я смертельно устал от этих арабов, жалкого воплощения семитов, достигавших недоступные для нас высоты и глубины, которые доступны были лишь для нашего зрения. Они реализовывали наш абсолют в своей неограниченной способности к добру и злу, и я в течение двух лет успешно притворялся их вожаком и верным попутчиком! В тот день ко мне пришло окончательное понимание того, что моему терпению в отношении навязанной мне ложной позиции пришел конец. Еще неделя, две, может быть три, и я буду настаивать на отставке. Моя нервная система была окончательно разрушена. Тем временем Джойс взял на себя ответственность, которой угрожало опасностью мое дезертирство. По его приказу Пик с египетским корпусом верблюжьей кавалерии, в данном случае с отрядом саперов, Скотт-Хиггинс со своими боевиками из племени гуркас и с двумя бронеавтомобилями прикрытия отправились в поход с задачей разрушения железной дороги под Ифдейном. Согласно этому плану Скотт-Хиггинс должен был с наступлением темноты ворваться в блокгауз со своими ловкими индусами -- надо сказать, ловкими только в пешем строю, потому что на верблюдах каждый из них был мешок мешком. После этого Пик приступал к своим действиям: ему нужно было до рассвета взорвать путь. Броневикам отводилась роль прикрытия их отхода утром, по равнине, на восток, после чего наш основной отряд должен был совершить марш от Азрака до Умтайи -- большого крупного хранилища дождевой воды в пятнадцати милях ниже Дераа и нашей передовой базы. Мы предоставили им проводников из племени руалла и проводили с надеждой на успешное выполнение этой предварительной задачи.

ГЛАВА 108

Едва забрезжил рассвет, наш караван отправился в путь. В его составе была тысяча человек из Абу эль-Лиссана и триста кочевников Нури Шаалана. В его распоряжении были также две тысячи всадников на верблюдах. Мы просили его держать их в Вади Сирхане. Представлялось неразумным до решающего дня вести такое количество внушавших беспокойство бедуинов через деревни Хаурана. Конники были шейхами или слугами шейхов, самостоятельными и поддающимися контролю людьми. Дела с Нури и Фейсалом задержали меня на целый день в Азраке, но Джойс оставил мне ремонтную летучку под названием "Голубой туман", на которой я утром следующего дня догнал армию, завтракавшую среди густо поросших травой холмов Джиаан эль-Хунны. Верблюды, радуясь тому, что вырвались из лишенного растительности Азрака, набивали свои желудки самым любимым их кормом. У Джойса были плохие новости. Возвратившийся Пик доложил о провале попытки доехать до железнодорожной линии из-за волнений в арабских лагерях, соседствовавших с указанным местом разрушения дороги. У нас в запасе был вариант выведения из строя Амманской железной дороги, и эта задержка нарушала наши планы. Я вышел из автомобиля, взял подходящее количество пироксилина и взгромоздился на верблюда, чтобы обогнать колонну. Другие пошли в обход жестких лавовых языков, протянувшихся в западном направлении к железной дороге, я же с агейлами и другими опытными всадниками поехал напрямик, по разбойничьей тропе к равнине, подступавшей к разрушенному Ум эль-Джемалю. Долго размышляя о разрушении Аммана, я задавался вопросом о том, какое решение было бы самым быстрым и лучшим, и загадка этих руин прибавила мне заботы. Представлялась очевидной тупость правителей этих когда-то римских приграничных городов -- Ум эль-Джемаля, Ум эль-Сураба, Умтайи. Их ни с чем не сообразные здания, возведенные в пустынной котловине, свидетельствовали о равнодушии строителей, о почти вульгарном утверждении права человека (римского права!) жить неизменной жизнью в любом его владении. Итальянизация зданий (только для того, чтобы можно было строить их за счет обложения налогом более покорных провинций) здесь, на краю света, говорила о прозаической слепоте к "вненаучности" политики. Дом, который на столько лет пережил цель его строителя, был слишком тривиальной реликвией, чтобы почитать ум, породивший его конструкцию. Ум эль-Джемаль казался агрессивным и вызывающим, а проходившая за ним железная дорога такой скучно-девственной, что я чуть не прозевал воздушный бой между Мерфи в нашем "бристоль-файтере" и "спаркой" противника. "Бристоль" бешено поливал огнем турецкий истребитель, пока тот не упал, объятый пламенем. Наша армия с восхищением смотрела на эту схватку, но Мерфи, вернувшийся со слишком большими повреждениями, чтобы машину можно было отремонтировать в Азраке, утром следующего дня улетел ремонтироваться в Палестину. Таким образом, наши и без того хилые военно-воздушные силы свелись к BE-12, настолько устаревшему, что вести бой на нем было невозможно, и он едва годился для воздушной разведки. В этом мы убедились в тот же день. Так или иначе, мы, как и вся армия, радовались победе нашего летчика. Мы подошли к Умтайе перед самым заходом солнца. Отряды отставали от нас на пять или шесть миль, поэтому, как только наши верблюды напились воды, мы двинулись к железной дороге, проходившей под горным склоном в четырех милях к западу от нас, думая лишь о том, как ее с ходу разрушить. Клубы пыли позволили нам подойти близко к линии, не вызвав тр