и мы вдвоем отвезем ее в Лондон - но хоть я и повторил это полдюжины раз, это никак не отпечатлелось на Сюз. Она только твердила "Нет, нет, нет, нет, нет". Так что я поднялся. - Слушай, Сюз, - проорал я. - Я - твой парень, понимаешь? Твой один-единственный. И я живу в Лондоне, и ты знаешь, где именно. И я жду тебя там сегодня вечером, завтра и каждый день, пока я не умру! - Я схватил ее за плечи и тряхнул. - Ты слышала, что я сказал? - прокричал я. Она сказала "да". - А поняла ли ты меня? Да, ответила она, поняла. - Тогда я жду! - прокричал я, нагнулся, поцеловал ее на прощанье пламенным, вечным поцелуем, потом сказал "До очень скорой встречи", помахал рукой, и помчался из этого сада, словно Доктор Роджер Баннистер. По дороге мне пришлось остановиться, потому что неожиданно я ослабел, прямо как Папаша, и сел прямо на землю, потому что это было единственное место вокруг, куда я мог сесть. Потом я поднялся и схватил первого попавшегося мне на глаза парня, и попросил показать дорогу к прокату авто - что он и сделал очень вежливо - и, слава Богу, чувак оказался на месте (я имею в виду чувака из проката авто), и он приехал на судостройку, и мы забрали Папашу, поблагодарили и попрощались со стариканом и его женой, и рванули в Лондон, что стоило намвосемь фунтов, по словам водителя. Ну, по дороге домой Папаша немного воспрянул духом: вообще-то, он даже начал петь какие-то номера Джорджа Формби, и старые песни Альберта Шевалье и других исторических ветеранов, которых он слышал от своего собственного Папаши, а как оказалось, водила из Кукхэма тоже немного знал об этом, и у них получилось несколько воодушевляющих куплетов, и они спорили, кто что спел и из репертуара какого старинного артиста мюзик-холла. Но я, надо сказать, чувствовал себя иначе, а также меня укачивало, я склонен к этому всегда, когда за рулем кто-то другой. И вообще я хотел рассказать Папаше про свои проблемы, но вы понимаете, что я не мог - и даже в самые лучшие времена невозможно рассказать даже отцу или матери нечто действительно важное для тебя. Вскоре мы были в окрестностях, и, хоть мне и понравилась сельская местность, я был так рад возвращению в город - это было как возвращение домой. И очень быстро мы оказались в Пимлико, и, когда мы остановились, Папаше пришлось идти к себе наверх за деньгами, так как даже у нас вдвоем не набиралось всей суммы, и Мама с Верном вышли на тротуар, а из своего окна на втором этаже выглядывал здоровяк мальтиец. Никто, по-моему, так и не понял, насколько опасно это было для Папаши: все, что мы получили, это возгласы, зачем я взял его с собой, никому не сказав, где мы оба шлялись столько времени, и почему такси стоит восемь фунтов - даже Верн встревал в разговор со своими полезными наблюдениями - пока мне не стало так стыдно, что на глазах у этого Кукхэмовского водилы и всего населения Пимлико я подошел к ним в ярости и заорал: - Если вы собираетесь убить моего отца, не убивайте его на улице, пустите его в кровать! Это изменило атмосферу, все мы неохотно зашли в дом, и уложили Папашу, а потом Мама повернулась ко мне и сказала, что теперь она хочет знать, в чем именно дело, и я сказал, о'кей, я с чертовским удовольствием расскажу ей, и Верн пытался присоединиться к вечеринке, но мы вышвырнули его и спустились в гостиную. - Присаживайся, - сказала моя мать. Я схватил ее за плечи (прямо как с Сюз), толкнул ее в кресло, - хотя с виду она гораздо сильнее - и сказал: - Нет, Ма, ты присаживайся, и послушай меня. И она получила свое. Я сказал, что она - самая эгоистичная женщина, которую я когда-либо встречал, что она превратила Папашину жизнь в пытку, и что я не могу говорить за такую кучу хлама, как Верн, но что касается лично меня, то это она воспитала меня так, что я ненавидел и стыдился ее. - Это все? - сказала она, глядя на меня так, будто тоже испытывала ненависть. - Практически все, - сказал я. - Теперь ты хочешь идти? - сказала она мне. Я немного опешил. Ничего не ответил, а просто стоял и ждал. - Что ж, - сказала моя Мама. - Если ты сможешь стерпеть это, то можешь остаться и послушать. Твой отец был для меня бесполезен с того самого дня, как я вышла за него. - Он произвел меня, - сказал я, глядя на нее очень, очень зло. - Да, еле управился, - сказала она. - Это все, что он смог. В этот момент я хотел зацепить свою мать, как она поступала со мной тысячу раз, когда я не мог дать сдачи, и я хотел ударить ее очень сильно и закончить с этим, и я сделал шаг по направлению к ней. Она почувствовала приближающуюся угрозу и не сдвинулась ни на инч. И я очень рад заявить, что когда я это понял - хотя, естественно, все произошло в один миг - я не ударил ее, а сказал: - Неважно, что сделал или чего не сделал Папаша, - ты вышла за него замуж. - Да, я вышла за него, - сказала она очень едко и с огромной долей сарказма. - И как бы ты не относилась к Папаше, - продолжал я, - если ты задумала сделать меня, ты должна любить меня. Матери обязаны любить своих сыновей. - А сыновья своих матерей, - сказала моя мать. - Если у них есть такая возможность. Нет таких, которые не хотят, не так ли? Но они же должны получать что-то взамен, для ободрения. На это старая Мамаша только зевнула, выдав мне кривую улыбку, и выглядела очень мудро, должен вам сказать, хоть и очень ядовито. - Теперь ты послушай меня, - сказала она, - и мне на... ать на то, что ты думаешь. Во-первых, произвела тебя я, вот отсюда, (и она похлопала себя по животу) и если ты думаешь, что это легко, попробуй как-нибудь. Без меня и без того, через что я прошла, ты бы здесь не хамил мне сейчас. А во-вторых, хоть твой отец мне совсем не нужен, я привыкла к нему, не вышвырнула его, что могла сделать сотню раз, если бы захотела, и очень облегчила бы себе жизнь этим. А в-третьих, что касается тебя... Я прервал ее. - Одну минуту, Ма, - сказал я. - Почему ты попросила меня, всего лишь два месяца назад, вернуться сюда, если что-то случится с Папашей? Она не ответила, и я надавил не это. - Потому что ты не справилась бы здесь без мужчины, я имею в виду, легального мужчины, и ты знаешь это, не так ли? И ты не могла избавиться от Папаши так легко, как говоришь, потому что я знаю тебя, Мам, если ты могла, давно бы это сделала. Она посмотрела на меня. - Ты смышленый, не так ли, парень? - сказала она. - Я твой сын, Ма. - Да, да. Наверное. Но вот что я тебе скажу. С той ночи, когда ты появился на свет в бомбоубежище в метро, восемнадцать лет назад, чего ты даже не помнишь, я следила за тем, чтобы ты всегда был накормлен, одет и воспитан должным образом, до тех пор, пока ты сам не сможешь заботиться о себе и иногда это стоило мне огромных усилий! Она вернула свою старую, привлекательную гримасу и сказала: - С тобой нелегко, знаешь. С тобой всегда было нелегко. - Я бы рискнул возразить, Ма, - сказал я. - А что касается любви к тебе, - продолжала моя мама, - что же, слушай, сынок. Тебе не приходилось выбирать, любишь ты или не любишь, даже своего собственного отца. Ты любишь, если любишь, а нет, значит - нет, и притворство здесь ни к чему. Ты поймешь, что это так, когда подрастешь. Или, может быть, ты такой умный, что уже это понял. Я тоже сел, в трех футах от нее. - О'кей, мать, - сказал я после недолгого молчания, - давай не этом остановимся. - Как скажешь, сын, - сказала она мне. И тут Ма сделала то, чего никогда не делала со мной раньше, а именно: поднялась, подошла к стеклянному буфету, покрытому оранжевым ковриком со шнурками, который я очень хорошо помню, и к которому нам не разрешалось подходить даже на милю, и она достала оттуда бутылку портвейна, вылила ее в два зеленых бокала, протянула мне один, и сказала: - Твое здоровьичко. - Я не пью, Ма, - сказал я. - Не будь мудаком, - сказала она мне. И мы выпили. Потом Ма спросила, что с моим отцом. Ну, и тогда, я надеюсь, что это не было предательством по отношению к Папаше, просто я думал, что она должна быть в курсе, я рассказал ей все про Д-ра А. Р. Франклина, и что ему обязательно надо лечь в больницу, и она слушала, не перебивая меня (первый раз за всю мою жизнь), и просто качала головой, и сказала: - Он ни за что не ляжет туда добровольно. Но дай мне подробный отчет об этом докторе, и, если ему вновь станет плохо, нам придется его туда уложить самим. Так я и сделал. Потом, когда я собирался уходить, возле двери, возникла небольшая пауза, и мы думали об одном, поцеловаться нам на прощание или нет? Мы посмотрели друг на друга, потом вместе засмеялись неожиданно, и она сказала: "О, ну что же, сынок, давай обойдемся без этого, ты же настоящий маленький ублюдок, не так ли? ", а я ответил: "Ну, знаешь Ма, тебе виднее", и быстро свалил. Я посмотрел на часы Аэро-Терминала, и понял, что если потороплюсь, успею на заключительную часть концерта Царя Тасди, с ним еще поет солистка Мария Беттлхем. Клуб находился в северной части, в суперкинотеатре, при котором находилась и академия танцев, так что я остановил таксиста (который надеялся возить трансатлантических пассажиров из Аэро-Терминала и был не очень доволен всего лишь мной), и отправился через весь город. Я действительно нуждался в успокаивающей и приподнимающей настроение музыке, после всех этих дневных развлечений. А именно это и дает вам джаз: улучшение настроения и турецкую баню с массажем для вашей нервной системы. Я знаю, что даже очень хорошие люди (как мой Папаша) считают, что джаз - это просто шум, рок, это звук, направленный на твои гениталии, а не на разум, но я хочу, чтобы вы поняли, что это вовсе не так, потому что вам просто становится очень хорошо. Лучше всегоя мог бы объяснить это, сказав, что вы чувствуете себя счастливыми. Когда я жалкий и усталый, что случается более, чем часто, хороший, чистый джаз помогает мне всегда. Так, я уже рассказывал про кабак для любителей джаза, а так же про джаз-клуб, но джазовый концерт - это нечто совершенно иное. Здесь несколько сотен, а очень часто даже несколько тысяч чуваков собираются в самом огромном зале, который может снять импресарио, и слушают собрание лучших солисток и команд, английских и американских, какие только может предложить импресарио за плату, и вовсе не символическую. Конечно, на этих концертах даже великие могут вас разочаровать, потому что большой зал или кинотеатр подходят для джаза не более, чем железнодорожный вокзал для чаепития. Но если вам повезет, то музыка зачастую преодолевает эти неудобства, и вы слышите по-настоящему чудесные звуки. А к тому же так здорово слышать их в компании сотен таких же парней - безукоризненных, энергичных и готовых дать все самое лучшее, если представление на высоком уровне, и хоть я и знаю, что фанаты джаза считаются полными кретинами, вы были бы действительно изумлены, как эти фэны будут сидеть и слушать. Ну, оркестр Царя Тасди, естественно, одна из лучших команд всех времен и народов. А что касается Марии Беттлхэм, я бы сказал, что после такой величины, как Леди Дей (которая, по-моему, прямо там, наверху, на своем собственном Эвересте), она лучшая джаз-вокалистка мира из всех существующих. Так что вы можете себе представить, что я довольно сильно нервничал в этой машине и все время советовал водителю выбирать короткую дорогу и прибавлять скорость, чего он вовсе не замечал. Он высадил меня на углу прямо перед кинодворцом, и поэтому мне пришлось пройти мимо танцевальной академии, и я на секунду остановился на тротуаре, так как я увидел объявление на стене,
ТЕКУЩИЕ ЗАНЯТИЯ КЛАСС МЕДАЛИСТОВ КЛАСС ПРОГРЕССИВНЫХ НОВИЧКОВ ТРЕНИРОВАННЫЕ НОВИЧКИ АБСОЛЮТНЫЕ НОВИЧКИ
И сказал вслух: "Ого, так это же мы! Хотя я, после всего того, что я пережил, возможно, поднимусь на пару категорий выше". Когда я вошел в фойе и дал свой билет соответствующему чуваку, я услышал внутри этот самый чудесный звук, поэзию настоящей и правдивой джаз-музыки: воистину райские звуки, так мне кажется. Честно, когда я умру, когда наступит этот неотвратимый день, я хочу именно такого конца, услышать группу Царя Тасди, играющую для меня в точности, как в тот день: потому что их звук был таким сильным и мягким - казалось, что он поднимет тебя на своих нотах прямо в рай. А потом поднялся шум, свист, и все фэны зааплодировали, словно зрители на футболе, и я вошел и занял свое место, как раз, успев на вступление Марии. Мария - большая и уже немолодая женщина, но она взошла на сцену, будто девчонка: быстрые ноги, легкие жесты, и чертовски дружелюбное лицо, которое может и обмануть тебя, и порой даже довольно жестоко. Она как девочка, да, но она также, каким-то образом, и Мама для всех: она принимает нас с радушием, и с самого момента ее появления вы знаете, что все вы в ее надежных руках. И сразу она начнет с выбранной песни, никаких трюков, хитрых пауз, вообще никакого промедления, и то, что она делает с песнями - невероятно: то есть она бросает их тебе назад, как будто они не чужие, а стали ее собственные, Марии. И она может быть чертовски умной, отбрасывать все и пожимать плечами, но в следующий миг взмывать, словно птица, и быть милой и меланхоличной. Но что бы она ни делала, и в этом вся изюминка Марии Беттлхэм, от ее пения ты чувствуешь, что быть живым-здоровым просто чудесно, и человек - чертовски неплохое изобретение, в конце концов. В финале концерта к ней потянулись все сотни английских мальчиков и девочек, и их друзья из Африки и с Карибских островов, и охране пришлось буквально вытолкать нас из помещения. Чуваки, которых я видел в первый раз, говорили, как было здорово, а один чувак спросил у меня, слышал ли я о происшествиях в Колодце Св. Анны, в Ноттингеме, вчера вечером. Я спросил его, о каких еще происшествиях, не очень-то слушая ответ (потому что я все еще был там, с Марией Беттлхэм), когда до меня дошло, что он говорил про столкновения между белыми и цветными, но чего еще можно ожидать от провинциального болота посреди леса?
В Сентябре
Я встал очень рано этим утром, как будто у меня в мозгу был специальный будильник, и это был один из самых красивых дней, которые я когда-либо видел. Небесный свод, когда я посмотрел на него поверх своей герани, был бледно-розового цвета с ярко-синими разводами, и на небе ничего не было видно из-за домов. Воздух был свеж, прямо с моря, и не было слышно ни одного звука, кроме сотен тысяч пар легких, все еще храпящих в Неаполе. Спокойствие, абсолютное спокойствие, подумал я, вдыхая теплый воздух своего родного города. И это был, как оказалось, мой девятнадцатый день рождения. Я включил какую-то музыку и умылся, потом сделал два Нескафе и пошел к Хоплайту. Он отсутствовал. Невелика потеря, подумал я, и понес чашки к Клевому. Еще один чувак дебоширил этой ночью. Беспокоить Большую Джилл в такую рань было бесполезно, так что я выпил обе чашки у подъезда, стоя и наблюдая за происходящим. А увидел я вот что. По улице, по направлению от Н. Хиллских ворот, шла группа парнюг, которые, скорее всего, тоже возвращались с какого-то ночного шабаша в джунглях, и шли они по улице как-то беспорядочно, и их тела были какими-то неправильными - то есть с шишками и опухолями не на своих местах - и их летнее шмотье казалось надетым слишком неряшливо. А навстречу им от Станции Метрополитена шли два цветных типа - не Пики, как оказалось, а два Сикха, в розовато-лиловом и лимонном тюрбанах, и с косичками. И когда эти две группы столкнулись, Сикхи посторонились, как сделали бы вы или я, но толпа парнюг остановилась, будто пройти было невозможно, и возникла небольшая пауза: все это прямо напротив моей двери. Потом один помоечник повернулся к своим компаньонам, ухмыльнулся и неожиданно подошел к Сикхам и ударил одного из них прямо в лицо: его кулак был направлен так, чтобы костяшки пальцев попали прямо в череп. Пока я жив, клянусь, никогда не забуду взгляд на лице этого Азиатского чувака: это был не страх, не злость, это было полное и абсолютное неверие и удивление. Потом другой Сикх встал рядом со своим приятелем, и парнюги немного отступили, потом группаздоровяков пошла дальше, хохоча во все горло, а Сикхи начали быстро говорить и махать руками. Пройдя немного, они обернулись, а потом скрылись из виду, продолжая причитать и размахивать руками. Теперь вы хотите знать, а что же я? Выбежал ли я и вырубил главаря и всю эту банду маленьких монстров? Ответ - нет. Во-первых, я просто-напросто не мог поверить собственным глазам. И потом, так как все это было настолько бессмысленно, я неожиданно почувствовал себя слабым и больным: я хочу сказать, что не осуждаю дерущихся мужиков, если они этого хотят, если у них есть на это причина. Но это! И еще - мне не хочется признаваться в этом, но я испугался. Такие подлецы, как эти, не могут испугать тебя, один уж точно, или даже двое, или трое.... Но эта маленькая группа: похоже, у них был противный маленький замысел, если это можно так назвать, один на всех, а за ним - очень много неожиданной силы. Я сбежал вниз в подвал и позвал Большую Джилл. Она не спеша открыла мне дверь и заорала, есть ли у меня благоразумие, в доме спят девчонки, но я втолкнул ее в кухню и рассказал, что я только что видел. Она меня выслушала, задала несколько вопросов, и сказала: - Ублюдки! - Но что должен был делать я, Большая Джилл? - воскликнул я. - Кто, ты? О, я не знаю. Я приготовлю тебе чашку чая. Пока она стучала посудой и натягивала красные слаксы на свои огромные бедра, я обнаружил, что дрожу. Она протянула мне чашку со словами: - Может, ты хочешь взглянуть на это. Это была передовица ежедневной газеты Миссис Дэйл, для которой писал тот тип, Эмберли Дроув, если вы его помните, и статья была про происшествия в Ноттингеме недельной давности. Там говорилось, что главное - мы должны быть реалистами, и должны соблюдать присущее нам чувство должных пропорций. Также там говорилось, что большинство влиятельных журналов - конечно же, включая издание Миссис Дэйл - давно уже предупреждали правительство, что неограниченная иммиграция, в особенности цветных, очень нежелательна, даже если эти люди приехали сюда, а основная масса несомненно так и сделала, из стран, находящихся под прямым колониальным управлением, и стран, которым помогает Содружество. Но солидарность Содружества - это одна вещь, а неограниченная иммиграция - совсем другая. Потом там говорилось о цветных расах. Англия, конечно же, старая и очень цивилизованная нация, а странам Африки и Карибских о-вов еще очень далеко до этого. Это правда, что Вест-Индские острова наслаждались преимуществами Британского правительства на протяжении веков, но даже там культурный уровень очень низок, если не сказать большего, а что касается Африки, необходимо помнить, что менее ста лет назад в некоторых частях этого обширного континента даже и не слышали о Христианстве. В своем окружении, цветные народы, без сомнения, превосходные граждане, в соответствии со стандартами, преобладающими там. Но неожиданно перемещенные в культуру более высокого порядка, они могут спровоцировать серьезные проблемы и расстройства. - Я, что, должен продолжать читать всю эту чушь? - заорал я на Большую Джилл. - Решай сам, - сказала она. Дальше в статье приводились факты о цветных обществах, которые приехали, чтобы устроиться в Объединенном Королевстве. Автор не отрицал, что многие из них были тружениками, о чем можно судить по учтивым и квалифицированным служителям общественного транспорта, но большинство были бездельниками, процветающими на пособиях, которые они получают от Национального Содействия. Это привело к проблемам с трудообеспечением, и мы должны помнить, что нация проходит сейчас через небольшой и, естественно, временный спад. Давление на обеспечение жилищем - еще одна проблема. Правда, что множество цветных людей - по вполне понятным причинам, указывать которые здесь нет надобности - испытывают большие сложности с получением жилья в лучших кварталах большинства городов. Также правда, что, в частности, многие Вест-Индийцы накопили на протяжении многих лет со своей заработной платы достаточные суммы, чтобы покупать дома, но к сожалению, в основном, это трущобы, еще более ухудшившиеся после этих переездов, что нанесло ущерб, всем гражданам, платящим по тарифу. Более того, известны случаи выселения цветными лендлордами белых жильцов - зачастую пенсионеров - делая их жизнь невыносимой. Потом рассматривался вопрос разных обычаев. В статье говорилось, что везде и повсюду английские люди славились своим достойным и порядочным поведением. Но не иммигранты, или их большинство. Они придираются к товарам в магазинах, откусывая фрукты прежде, чем купить их, включают ночью музыку на всю громкость, одеваются в цветастые одежды, и что самое худшее, потому что это делает их более бросающимися в глаза, разъезжают в цветастых машинах, приобретенных неизвестно как. Далее рассматривался вопрос с женщинами (старина Эмберли наверняка съездил в город по поводу этого женского вопроса! ) Начнем с того, что смешанные браки - ответственные цветные персоны согласятся с этим в первую очередь - крайне нежелательны. Они ведут к нечистокровной расе, стоящей ниже физически и умственно, и отвергнутой обоими чистыми обществами. Но зачастую, конечно - и это делало вопрос еще более важным - эти скрытые отпрыски были, вдобавок ко всему, следствием союзов, которые не были благословлены ни церковью, ни союзом. Более того, говорилось в статье. Хорошо известная склонность и пристрастие цветных мужчин иметь интимные отношения с белыми женщинами - к несчастью, теперь это часто наблюдающееся явление в странах, где существуют предпосылки для этого - привели к серьезным трениям между иммигрантами и мужчинами столь желанного племени, чей природный - и, добавил он - логичный и правильный инстинкт подсказывал им защитить своих женщин от этого осквернения, даже если это приведет к насилию, которое, при нормальных обстоятельствах, все посчитали бы прискорбным. Но это было еще не все: настало время говорить без обиняков. Отчеты судебных процессов показали - не говоря уже о личных наблюдениях внимательных и беспокоящихся граждан - что жизнь за счет аморальных заработков белых проституток сегодня широко распространена среди иммигрантов. Никто и не предполагает -- по крайней мере, не этот журнал - что в каждом из таких аморальных союзов мужчина - цветной, так как - цифры, недавно опубликованные в этой колонке, к несчастью, полностью прояснили ситуацию - общее число активных проституток в этой стране превышает число цветных иммигрантов мужчин соответствующего возраста. Тем не менее, нельзя отрицать непропорциональное количество цветных "сутенеров". - Боже! - сказал я, откладывая в сторону эту чертовщину. - Я просто не могу мириться с этим. - Да забей ты на них! - сказала Большая Джилл. - Я налью тебе еще чашку. Несколько выводов, продолжал этот Дроув, неизбежно вытекали из этих важных вопросов и, в частности, из недавних беспорядков в Ноттингеме, которые все - и в особенности ежедневное издание Миссис Дэйл - так сильно и так страстно порицали. Первое - иммиграция цветных с получением такого же гражданского статуса, как мы, или без, должна быть немедленно остановлена. Конечно, весь процесс должен быть повернут вспять, и вопрос принудительной репатриации, возвращения на родину должен быть срочно и серьезно рассмотрен правительством. Тем временем, не было сказано про то, что закон и порядок должны устанавливаться силой, сурово и беспристрастно, какими бы серьезными не были провокации - а вполне могут последовать провокации с обеих сторон, признавал автор. Но на самом деле виновником физического насилия в мирных владениях Королевы являлось меньшинство, главным образом, персоны, известные под названием "тедди-бои", и этих молодых людей, без сомнения, необходимо обуздать. Хотя многие могут посчитать, что такие юнцы - вовсе не характеризующие молодежь страны в целом - клинические случаи, и гораздо более сильно нуждаются в медицинском лечении, нежели в решительных наказаниях, постановленных судом. Происшествия в Ноттингеме, заканчивал Э. Дроув, ни в коем случае не могут быть описанными как "расистские". Поэтому сравнения с гораздо более серьезными беспорядками в южных штатах Америки и в ЮАР просто непонятны и нелогичны. Судя по быстрым и решительным действиям властей Ноттингема, мы можем быть уверены в том, что про такие прискорбные инциденты больше не услышим - ибо они полностью чужды складу нашей жизни - если, конечно, без страхов и предрассудков будут проведены срочные меры, указанные выше. Я вновь отложил газету. - Этот человек даже не прикольный, - сказал я Большой Джилл. - И я не верю, что он глупый - он просто зловещий. - Успокойся, - сказала Большая Джилл. - Он не затронул кучу вещей! - Не сомневаюсь, что ты прав, - сказала она мне. - И самое главное - он не осудил этого! Не осудил эти столкновения! Он всего лишь искал алиби. Джилл села и занялась своими ногтями. - Он просто невежда, - сказала она, - а вовсе не зловещий. - Невежда, поучающий людей, - это и есть зловеще, - проорал я. Она взглянула на меня поверх своего лака для ногтей. - Смысл всего этого, - сказала она, - заключается в следующем: если у тебя лицо черное, и живешь ты по соседству с белыми - все, что ты делаешь, подозрительно. Ты просто торчишь там, как заноза. - Все, что ты делаешь! - сказал я, хватая газету и сворачивая ее в плотную сосиску. - Но что они такого делают, чем отличаются от других жуликов, живущих в этих трущобах? - Тебе виднее, - сказала Джилл. - Послушай! Цветных безработных гораздо больше, чем белых. Все это знают. И не только бездельников: их можно увидеть толпящихся в очереди за пособием часами каждый день. - Да, - сказала Большая Джилл. - А когда они хотят снять комнату, ты знаешь, что в итоге они получают в ответ: "никаких детей, никаких цветных". - Полагаю, - сказала Большая Джилл, - что те, кто ненавидят одних, ненавидят и других. - А что касается белых, преступивших закон, что, здесь их нет, ни одного, ты могла бы так сказать? - Я не знаю практически никого, кто не преступал бы, - ответила Большая Джилл. - А по поводу белых девок? - закричал я. - Разве это им не нравится? То есть, неужели никто не видел, как они трутся вокруг Пиков? - Такое я видела чаще, чем что-либо, - сказала Большая Джилл. - А эти сутенеры. Может, хоть кто-нибудь из этих ублюдков случайно является мальтийцем, киприотом или даже продуктом этих островов? - Их полно, - сказала Большая Джилл, поднимая взгляд на меня. - О, извини, Большая Джилл. - Ничего страшного, детка. - Что происходит с нашими мужчинами? - сказал я ей. - Неужели они не могут удержать своих женщин? Неужели они нуждаются в этой лаже, - и я постучал газетой Миссис Дэйл по спинке стула, - чтобы она помогала им и защищала их? - Я думала, - сказала Большая Джилл, занимаясь ногтями на правой руке, - что девочек более чем достаточно и хватит на всех. Я сунул скрученную газету в чайные листья. - Вся штука в том, - заорал я, - что ни слова не сказано про то, что действительно имеет значение. Вот, пожалуйста. Если даже каждый Пик в Англии - жулик, это все равно не повод, чтобы посылать на каждого из них десятерых. Большая Джилл не ответила мне на этот раз, и я поднялся. - Я уже не понимаю свою собственную страну, - сказал я ей. - В исторических книгах говорится, что английская нация распространена по всему чертовому миру: все уезжали и вселялись повсюду, и это одно из самых великих и благородных Английских достоинств. Никто нас не приглашал, и мы ни у кого не спрашивали разрешения, я так думаю. А когда несколько сотен тысяч приезжают и устраиваются среди наших пятидесяти миллионов, мы просто не можем этого вынести. - Ага, - сказала Большая Джилл. - У меня наверху, - продолжил я, - есть совершенно новый паспорт. Там сказано, что я являюсь гражданином Соединенного Королевства и колоний. Никто не просил меня об этом, но так уж вышло. Вот. У большинства из этих парней есть точно такой же паспорт, и это мы придумали законы, по которым они получили их. Но когда они приезжают в дорогую старую Родину-Мать и показывают нам эти штуки, мы швыряем их обратно им в лица. Большая Джилл тоже поднялась. - Ты заработался, - сказала она. - Еще как! Она посмотрела на меня. - Люди в стеклянных домах..., - сказала она. - Что это значит? - Послушай, дорогуша. Моя личная жизнь полна секретов, и это не дает мне права быть привередливой. А что касается тебя, ты торгуешь порно-снимками на каждом углу, и они очень милые, я не отрицаю. Но это мешает тебе поучать кого-либо, мне так кажется. - Я совершенно не врубаюсь в это, - сказал я. - Можно жульничать, и все еще оставаться человеком, а не чудовищем. - Как скажешь, милый, - ответила Большая Джилл. - А теперь я должна тебя вышвырнуть, девчонки сейчас начнут клянчить завтрак. - Ну ладно тогда, Большая Джилл. - Я пошел к двери и сказал ей, - Ты на моей стороне, тем не менее, не так ли? - О, конечно, - сказала она. - Я обеими руками за равенство.... Если цветная девчонка зайдет ко мне, она будет принята с теми же почестями, что и все остальные... - Понятно, - сказал я ей. Она подошла и положила свою руку метательницы молота мне на плечо. - Не беспокойся, сынок, - сказала она, - и не принимай слишком близко к сердцу то, что тебя не касается. Пики и сами могут постоять за себя... они большие сильные парни. Среди них много боксеров... - О, да, - сказал я. - Но не забывай, что я только что видел. Пусти на ринг Дятла и двадцать Тедов, вооруженных лопатами - это некоим образом уравновешивает силы. - Дятла забрали, - сказала она. - Да? Действительно? - Он вновь отослан под стражу. - Впервые одобряю решение судьи. Большая Джилл вышла на крыльцо. - Не о Тедах тебе надо беспокоиться, - сказала она, - а о том, присоединятся ли к этому остальные люди. Здесь довольно крутые мужики. - Я заметил это, - сказал я ей, снимая замки со своей Веспы. - Куда ты направляешься, детка? - Собираюсь взглянуть на свое поместье. Если бы вы попали в наш район, вы бы сразу почувствовали, что что-то происходит. Солнце уже было довольно высоко, и улицы были нормальными, с машинами, людьми - пока неожиданно до вас не дошло, что они не были нормальными. Потому что здесь, в Неаполе, можно было почувствовать дыру: как будто какая-то жизнь вытекала из нее, оставляя некий вакуум на улицах и газонах. И хуже всего было то, что когда вы оглядывались по сторонам, вы видели, что люди еще не замечают изменения, хотя для вас они были такими пугающе очевидными. На углах и возле своих домов стояли Теды: стояли группами, ничего не делая, просто стояли кругом, немного опустив головы. Было много мотоциклов, и ребята часто ставили их рядами прямо на проезжей части, вместо того, чтобы припарковаться возле тротуара, как обычно. Также я заметил, разъезжая по улицам, что возле некоторых из этих потрепанных фургончиков медицинской помощи - в основном темно-синего цвета, задние двери закреплены проволокой, или одна из них открыта, - тоже толпились люди, вроде бы не нуждавшиеся в медицинском вмешательстве, или в чем-либо вроде этого. Встречались толпы девчонок, хихикающих или вскрикивающих слишком громко для такой рани. Также гораздо больше слонялось маленьких детей. Что касается Пиков, то они, казалось, ходили крадучись и тоже держались группами. И, хотя они всегда это делают, очень многие высовывались из окон и громко говорили друг с другом через всю улицу. Пока я колесил по району, мне встречались участки, где все было абсолютно также, как и раньше: тихо и обычно. Затем поворачиваешь за угол, - и ты вновь в части, где весь Неаполь бормочет. И я увидел свой первый "инцидент" (как говорилось у Э. Дроува) - нет, как вы знаете, уже второй. Вот как все было. По улице шла, толкая детскую коляску и одетая в эти ужасные одежды, которые носят Пики-женщины - то есть все цвета спектра, соединенные в одно, и туфли, как у Минни Маус - шла цветная мама с этаким самодовольным выражением на лице, такое выражение можно увидеть на лице любой мамы. Рядом с ней шел ее муж, я так полагаю - в любом случае, он что-то все время говорил, а она не слушала. А навстречу им двигалась белая мама, тоже с коляской и муженьком, и ее одежда была такой же ужасной, как и у цветной мамы, - правда, все-таки она выглядела лучше, потому что было заметно, что она старается, и еще не бросила надежду выглядеть великолепно. И вот эти двое встретились и, так как на тротуаре нет правил движения, обе направили свои коляски в одном и том же направлении и столкнулись. И с этого все началось. Потому что ни одна из них не хотела уступать дорогу, и здесь вступились оба мужчины, и до того, как вы успели понять, что к чему, около сотни людей, белых и цветных, появились неизвестно откуда. Честное слово? Я наблюдал все это вблизи, остановив свою Веспу на проезжей части, и минуту назад на каждой из сторон было два (точнее, три) человека, а сейчас - уже пятьдесят. Даже в этот момент, при нормальных обстоятельствах, все могло бы закончится обычным спором, и кто-нибудь вышел бы и сказал "прекращайте" или "не будьте такими идиотами, мать вашу", и все было бы хорошо, но никто этого не сказал, а что до полицейских, ну, естественно, ни одного поблизости не было. И кто-то бросил бутылку, и все началось. Это молоко, загадочно прибывающее под двери каждое утро, конечно, оно несет нам жизнь, но если начинаются неприятности, оно - или, скорее, бутылки, в которых оно содержится - кладется на наши ступеньки самим дьяволом. И с мусорными баками, столь же регулярно опустошающимися, та же история: они и их крышки - еще одно городское орудие убийства. Все эти вещи уже летали, и мне пришлось нагнуться на своей Веспе, а потом, когда у меня появилась возможность, и вовсе укрыться за ней. Даже в этот момент все это еще было в некотором роде, если вы поверите мне, забавой: летающие бутылки, битье стекол, маленькие мальчики и девочки кругами бегают и орут, а взрослые люди махают руками и увертываются, будто они играют в какую-то интересную, грязную игру. Потом раздался крик, и белый парень упал, и кто-то проорал, что Пик достал нож. Как будто мы не знаем, что атакующая сторона всегда потом первой начинает искать отговорки! В любом случае, все мы увидели кровь. Потом, так же неожиданно, все Пики побежали, как будто они по рации получили какое-то сообщение из штаба, - и они ныряли в переулки и подъезды, хлопая дверьми. Честное слово! Минуту назад сражались белые и цветные, а сейчас остались только белые. По этому поводу было много ору и дискуссий, и еще несколько бутылок полетели в окна, из которых высовывались Пики, и белого парня перенесли на тротуар, откуда мне было его не видно, и потом прибыли полицейские в машине с громкоговорителем и приказали всем расходиться. И на этом все закончилось. Потом, чуть позже, наступил инцидент номер два - или три. Проезжая по другой улице, я увидел одну из тех "цветастых" машин, про которые говорилось у Э. Дроува, ехала она довольно медленно, и в ней было сидели четыре Пика - а водитель вел ее так, как очень часто водят машины Пики, т. е. очень искусно, будто он считал, что это не машина, а какое-то невиданное животное неизвестного вида. И два фургона, упомянутые мной ранее, сжали ее с обеих сторон, словно сэндвич, так делают полицейские машины в американских фильмах, и из них вышло, по крайней мере, шестнадцать парней - те, что сидели в кузове, вывалились, словно некий своеобразный груз. И это были не Теды, а мужики - им было точно лет за двадцать - и теперь уже не было никакой ссоры, как в прошлый раз, они просто бросились к машине, и силой открыли двери, и вытащили Пиков, и те заскрипели у них под ногами. Конечно, Пики пытались дать сдачи, - хотя снова была небольшая пауза недоумения, как и с Сикхами, тот же момент полного удивления. Двое лежали, и их пинали ногами (эти парни, видимо, знали все об уязвимых местах), а двое ретировались, при этом один из них стонал; и около сотни людей столпилось вокруг, наблюдая. А что касается всех этих зевак, то я увидел нечто совершенно новое для себя, и вы можете счесть это невероятным - но я клянусь, что это чистая правда - они даже не получали удовольствие от всего этого, они не кричали, не ухмылялись; они просто стояли там, на безопасном расстоянии, эти Английские люди, и смотрели. Словно дома, вечером, со своим Овалтином, в теплых тапочках, перед теликом. Кажется, это были вполне достойные и приличные люди; белые воротнички, и их жены, наверное, вышедшие за покупками. И они наблюдали за тем, как эти парни залезли в машину Пиков, въехали на ней в бетонный фонарный столб, запрыгнули обратно в свои фургоны для доставки товаров и уехали восвояси. И опять же, на этом все и кончилось. За тем исключением, что несколько цветных женщин вышли и наклонились над мужчинами, лежавшими на асфальте, а свидетели, о которых шла речь, подошли поближе, чтобы рассмотреть все повнимательнее. А затем подоспел еще один инцидент - и вскоре, что вполне понятно, я понемногу начал терять им счет, а с течением времени начал терять счет часам и минутам. Это произошло на Латимер Роуд, возле железнодорожной станции, посреди путаницы дорог, уже упоминавшихся здесь, таких, как Ланкастер, Силчестер, Уолмер, Блечинден. В этом районе уже было довольно большое скопление людей: то есть теперь все уже поняли, что происходит - можно отлично провести время, выйдя на главную улицу, а, кроме того, в полдень пабы еще закрыты. И все они сновали туда-сюда, словно на рынке на Мидлсекс Стрит в воскресенье, перемещаясь и меняясь группами в поисках чего-то. Люди рассказывали о том, что произошло здесь, или там, или где-нибудь еще, и все они выглядели расстроенными из-за того, что ничего не происходило у них на глазах, здесь и сейчас. Ну, долго ждать им не пришлось. Потому что со станции Метрополитена - старый Лондонский Транспорт, такой безопасный и такой надежный - вышла кучка пассажиров, и среди них был Пик. Всего лишь один. Парень моего возраста, с вещевым мешком и свертком из коричневой бумаги - серьезный мальчуган в очках, в одном из тех жалких, тускло-коричневых костюмов, которые носят Пики, в особенности студенты, главным образом для того, чтобы показать англичанам, что мы не должны думать, будто они носят юбки из травы и кости в волосах, что они такие же чуваки из двадцатого века, как и мы. Я думаю, он был Африканец: как бы там ни было, несомненно, именно оттуда вышли его предки - миллионы, несколько веков тому назад. Так, этот паренек, скорее всего, был тупицей. Потому что он явно не понимал, что что-то не так - возможно, он приехал из Манчестера или откуда-либо еще, проведать приятелей. В любом случае, он шел по улице, вежливо ступая в сторону, если кто-нибудь шелему навстречу, а все смотрели на него. Все эти глаза наблюдали за ним в полной тишине. Потом кто-то крикнул "Держи его! ", и тогда-то Пик довольно быстро во все врубился - и как молния помчался по Бремли Роуд, все еще сжимая свой мешок и сверток, и, по меньшей мере, сотня молодых парней гналась