Марк Твен. В защиту генерала Фанстона
---------------------------------------------------------------------
Марк Твен. Собр. соч. в 8 томах. Том 7. - М.: Правда, 1980
Перевод В.Лимановской
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 17 марта 2003 года
---------------------------------------------------------------------
{1} - Так обозначены ссылки на примечания соответствующей страницы.
22 февраля. Сегодня - знаменательная дата{298}. Ее настолько широко
отмечают всюду на земном шаре, что из-за разницы в поясном времени
получилась забавная штука с телеграммами, в которых воздаются почести нашему
великому предку: хотя все они были отправлены почти в один час, иные из них
оказались вчерашними, а иные завтрашними.
В газетах мелькнуло упоминание о генерале Фанстоне.
Ни Вашингтон, ни Фанстон не были созданы в один день. Материал для их
личности копился в течение долгого времени. Костяк сложился из врожденных
склонностей человека - вечных, как скала, и не претерпевающих существенных
изменений от колыбели до могилы. А моральная плоть (я имею в виду характер)
наращивалась вокруг этого костяка и принимала определенную форму благодаря
воспитанию, общению с людьми и жизненным обстоятельствам. Если костяк
человека от рождения искривлен, то никакие влияния, никакие силы на свете
его уже не выправят. Воспитание, общество и жизненные обстоятельства могут
послужить ему подпорками, костылями, корсетом, они могут сжать его и
втиснуть в красивую искусственную форму, которая сохраняется порой до
последнего дня, обманывая не только окружающих, но даже и самого человека.
Однако все тут искусственное, и стоит лишь убрать костыли и подпорки, как
обнаружится врожденная кособокость.
Вашингтон не сам создавал костяк своей личности, а с ним родился,
поэтому не его заслуга, что натура его представляла собой совершенство.
Натура, и только она заставляла Вашингтона искать людей, близких ей по духу,
и отдавать им предпочтение перед всеми другими; принимать влияния, которые
ей нравились и казались достойными, и отталкивать или обходить стороной те,
которые были ей не по вкусу. Час за часом, день за днем, год за годом она
находилась под воздействием бесчисленных мельчайших влияний и автоматически
притягивала и задерживала, как ртуть, все частицы золота, с презрением
отбрасывая частицы пустой породы, игнорируя все неблагородное, что
соседствует с золотом. У нее была врожденная тяга к благим и возвышенным
влияниям, и она радушно принимала их и впитывала; у нее было врожденное
отвращение ко всем дурным и грубым влияниям, и она уклонялась от них. Это
она подбирала своему подопечному друзей и товарищей, это она подбирала ему
влияния, это она подбирала ему идеалы и из тщательно, кропотливо собранных
материалов лепила его замечательный характер.
А мы воображаем, что это заслуга самого Вашингтона!
Мы считаем заслугой бога, что он - всемудрый и всемогущий, и воздаем
ему хвалу за это, но тут - совсем иное дело. Богу никто не помогал, он не
получил своих качеств в дар при рождении, а создал их самолично. Вашингтон
же родился с готовой натурой, которая была зодчим его характера, а характер,
в свою очередь, был зодчим его великих дел. Если бы я родился с натурой
Вашингтона, а он с моей, то весь ход истории был бы другим. Наше право -
восхищаться великолепием солнца, красотой радуги и характером Вашингтона, но
нет оснований восхвалять их за это, ибо не сами они породили источники своих
достоинств: солнце - свой огонь, радуга - свет, преломляющийся в дождевых
каплях, а отец нашей страны - свою натуру, чистую, разумную, добродетельную.
Так надо ли ценить такого человека, как Вашингтон, если мы не признаем
его личной заслугой то, чем он был и что сделал? Обязательно надо, ибо
ценность его неизмеримо велика. Благоприятные внешние влияния явились тем
материалом, из которого натура Вашингтона вылепила его характер, подготовив
его для славных дел. Предположим, что таких влияний не было бы, предположим,
что он родился и вырос бы в воровском притоне, - тогда, без подходящего
материала, не создался бы характер Вашингтона.
К счастью для нас и для всего человечества - и для будущих веков, -
Вашингтон родился в таком месте, где нашлись подходящие влияния и общество,
где оказалось возможным наделить его характер самыми прекрасными,
возвышенными чертами и где благодаря удачному стечению обстоятельств перед
ним открылось такое поприще, на котором он мог полностью проявить свои
таланты.
Значит, великая ценность Вашингтона заключается в тех делах, которые он
совершил при жизни? Нет, они имеют лишь второстепенное значение. Главная же
ценность Вашингтона для нас, и для всего человечества, и для будущих веков
заключается в том, что он навсегда останется недосягаемо высоким образцом
влияния.
Мы складываемся - по кирпичику - из влияний, медленно, но неуклонно
наращиваемых вокруг остова нашей натуры. Только так формируется личность,
иных путей нет. Любой мужчина, любая женщина, любой ребенок является
источником каких-то влияний, не иссякающих ни на час, ни на минуту. Будь то
полезные влияния или вредные, частицы золота или частицы пустой породы, -
человеческий характер все время, непрерывно подвергается их действию.
Сапожник способствует формированию характера двух десятков человек, имеющих
с ним дело; карманный вор влияет на те пятьдесят человек, с которыми он
входит в соприкосновение; у сельского священника таких объектов влияния
наберется уже пятьсот; взломщик банковских сейфов оказывает воздействие на
сотню своих дружков да еще тысячи на три людей, которых он в глаза не видел;
старания известного филантропа и дары великодушного миллионера толкают на
добрые дела и побуждают раскошелиться сто тысяч человек, совершенно им
незнакомых, - влияя на окружающих, каждый из этих людей добавляет и свой
кирпичик к кладке их характера. Беспринципная газета ежедневно ускоряет
нравственное разложение миллиона испорченных читателей; наоборот, газета с
высокими принципами каждый день помогает миллиону других людей становиться
лучше. Грабитель, быстро разбогатевший на махинациях с железными дорогами,
на три поколения вперед снижает уровень коммерческих нравов целой нации.
Такой человек, как Вашингтон, поднявшийся на самую высокую вершину мира,
залитый немеркнущим светом и видимый отовсюду, служит для всех светлым,
вдохновляющим примером; его влияние способствует совершенствованию
восприимчивых к добру людей и целых народов как в Америке, так и за ее
пределами; и срок этого влияния определяется не быстрой сменой поколений, а
неторопливой поступью столетий.
Вашингтон был не только отцом нации, но также - что еще важнее, - отцом
патриотизма, патриотизма в самом высоком, в самом лучшем смысле этого слова;
и такова была сила его влияния, что этот чудесный патриотизм оставался
непомеркшим и незапятнанным целое столетие - без одного года{300}, - и это
длительное облагораживающее влияние заложило такие основы порядочности в
нашем народе, что сегодня он уже отворачивается от чужеродного,
импортированного патриотизма и обращает свои взоры к патриотизму,
унаследованному его предками от Вашингтона, к единственному
истинно-американскому патриотизму, который выстоял девяносто девять лет и
имеет все основания выстоять еще миллион лет. Сомнение в том, справедливо ли
поступили Соединенные Штаты по отношению к Филиппинам, все сильнее
разгорается в сердцах американцев; за сомнением последует уверенность. Народ
скажет свое слово, а воля народа - закон, иного властелина нет на нашей
земле; и тогда мы исправим то зло, которое сотворили. Мы перестанем
раболепно цепляться за мантии европейских коронованных захватчиков, и
Америка сделается опять, как прежде, подлинной мировой державой и самой
главной из них всех. Если у нее, единственной, окажутся чистые руки, не
замаранные порабощением беззащитного народа, если она отмоет их в
патриотизме Вашингтона, - только тогда посмеет она без стыда предстать перед
обожаемой Тенью и коснуться края ее одежд. Влияние Вашингтона создало
Линкольна и других настоящих патриотов нашей республики; его влияние создало
солдат, которые спасли Соединенные Штаты в годы Гражданской войны; и оно
будет всегда служить нам защитой и путеводной звездой.
Как же должны мы поступать, когда судьба посылает нам Вашингтона,
Линкольна, Гранта{301}? Мы ведь знаем, что один яркий образец доброго
влияния стоит больше, чем миллиард сомнительных, а значит - мы обязаны
беречь это влияние, всеми силами поддерживать его неугасимый, чистый огонь
всюду - в детской, в школе, в университете, в церкви, на страницах газет и
даже в конгрессе, если только это возможно!
Потребовались врожденные склонности, чтобы возникла основа характера
Вашингтона, затем потребовались благоприятные внешние влияния, подходящие
обстоятельства и широкое поле деятельности, чтобы личность его приняла
законченный вид. То же самое можно сказать о Фанстоне.
"Война позади" - так писали газеты в конце 1900 года. Месяц спустя было
обнаружено горное убежище побежденного, затравленного, обессиленного, но все
же не павшего духом вождя филиппинцев. Армии у него уже не было, республика
больше не существовала, наиболее выдающиеся государственные деятели были
высланы, генералы сошли в могилу или попали в плен. Память о его благородной
мечте сохранится в веках и будет вдохновлять на подвиги более удачливых
патриотов; но в тот момент эта мечта была мертва и казалась невоскресимой,
хотя сам Агинальдо не мог в это поверить.
И вот его поймали. Об обстоятельствах этого дела сочувственно
рассказывает Эдвин Уайлдмен в своей книге "Агинальдо". Уайлдмен заслуживает
доверия, ибо он правильно суммирует сделанные в свое время генералом
Фанстоном добровольные признания. Цитирую (курсив мой):
"Вплоть до февраля 1901 года место, где скрывался Агинальдо, не могли
обнаружить. Ключ к тайне дало письмо Агинальдо, в котором он приказывал
своему двоюродному брату Бальдомеро Агинальдо прислать ему четыре сотни
вооруженных людей. Проводником этого отряда Агинальдо назначил того
человека, которому было поручено доставить письмо. Приказ был зашифрован, но
среди трофеев, захваченных в разное время, оказался код повстанцев. Гонцу
внушили новое понятие о его долге (какими средствами - об этом история
умалчивает!), и он согласился провести американцев в убежище Агинальдо.
Перед генералом Фанстоном открывалась возможность приключений, ни в чем не
уступающих тем, о которых пишут в грошовых бульварных романах. Именно такая
сногсшибательная авантюра была ему по сердцу. Разумеется, не принято, чтобы
бригадный генерал покидал свой высокий пост и превращался в разведчика, но
Фанстон славился настойчивостью. Он разработал план поимки Агинальдо и
обратился к генералу Макартуру за разрешением действовать. Отказать в
чем-нибудь этому дерзкому смельчаку, герою Рио-Гранде, было невозможно; и
вот Фанстон приступил к делу, начав с изучения своеобразного почерка Лакуны,
повстанческого офицера, о котором шла речь в письме Агинальдо. У Фанстона
имелось несколько писем Лакуны, перехваченных незадолго до того вместе с
кодом филиппинцев. Научившись в совершенстве подделывать почерк Лакуны,
Фанстон написал два письма Агинальдо, якобы от имени этого филиппинца, -
одно 24-го и другое 28 февраля, - в которых он сообщил, что, в соответствии
с приказом, он (Лакуна) посылает вождю часть самых отборных своих войск. Не
ограничившись этой ловкой подделкой, Фанстон заставил одного бывшего
повстанца, а ныне своего подчиненного написать под диктовку, как бы от
собственного имени, письмо к Агинальдо, в котором сообщал, что по дороге
отряд внезапным налетом захватил группу американцев и взял в плен пятерых,
которых и ведет к Агинальдо, ввиду их особой важности. Это было сделано для
того, чтобы объяснить наличие в отряде пяти американцев: генерала Фанстона,
капитана Хазарда, капитана Ньютона, лейтенанта Хазарда и адъютанта генерала
Фанстона - лейтенанта Китчела.
Ядро фанстонского отряда составили семьдесят восемь человек из племени
макабебов, исконных врагов племени тегалогов. Эти смелые, воинственные
туземцы охотно приняли участие в осуществлении намеченного плана. В отряд
вошли также три тегалога и один испанец. Макабебов одели в старые
повстанческие мундиры, американцы же нарядились в поношенную солдатскую
форму. Каждый получил винтовку и паек на трое суток. Храбрые искатели
приключений отплыли на судне "Виксберг", с тем чтобы сойти на берег
где-нибудь вблизи Паланана, где скрывался Агинальдо. Их высадили у
Касиньяна, недалеко от тайной столицы повстанцев. Трех макабебов, свободно
изъяснявшихся на языке тегалогов, послали в город с поручением сообщить
туземцам, что они ведут к Агинальдо подкрепления, а также важных
американских пленных, и потребовать у местных властей содействия и, в
частности, проводников. Вождь повстанцев дал согласие, и скоро отряд,
подкрепившись и продемонстрировав американских пленных, начал
девяностомильный переход к Паланану, лежащему в прибрежном горном районе
провинции Изабелла. По крутым подъемам и каменистым спускам, сквозь густые
джунгли, вброд через горные речки и по узким тропинкам, с трудом ступая
израненными ногами, брели измученные искатели приключений, пока не иссяк у
них запас продовольствия и они не ослабели до такой степени, что не могли
больше двигаться, хотя до убежища Агинальдо оставалось всего лишь восемь
миль. Тогда к Агинальдо был направлен гонец - уведомить его о
местонахождении отряда и попросить продовольствия. Вождь повстанцев не
замедлил откликнуться: он прислал рису, а также письмо командиру отряда, в
котором приказывал хорошо обращаться с пленными американцами, но оставить их
за пределами города. Мог ли даже сам изобретательный Фанстон создать более
удачные условия для выполнения своего плана! 23 марта отряд достиг Паланана.
Агинальдо выслал навстречу одиннадцать своих солдат для конвоирования
американских пленных, но Фанстон и его подручные сумели спрятаться в
джунглях, и конвоиры прошли дальше, так как им сказали, что американцы
оставлены где-то позади.
Фанстон тут же вернулся в отряд и приказал своим головорезам смело идти
в город, прямо к штабу Агинальдо. Здесь их встретили выстроенные, как на
параде, телохранители Агинальдо в синей военной форме и белых шляпах.
Оратор, выступивший от имени прибывших, так хитро провел Агинальдо, что тот
не заподозрил никакого подвоха. Тем временем макабебы под командованием
испанца заняли выгодные позиции и ждали сигнала. Как только испанец крикнул
им: "Макабебы, ваш черед!" - они стали в упор расстреливать охрану
Агинальдо...
Американцы тоже приняли участие в схватке. Два человека из штаба
Агинальдо были ранены, но скрылись, а казначей революционного правительства
сдался. Остальные филиппинские офицеры бежали. Агинальдо с покорностью
принял плен, сильно опасаясь, однако, мести макабебов. Но генерал Фанстон
заверил его, что он может чувствовать себя в безопасности. Это успокоило
Агинальдо, и он согласился разговаривать. Он был чрезвычайно удручен тем,
что попал в плен, и заявил, что ни при каких других обстоятельствах его не
взяли бы живым. Эти слова придают еще больше значения подвигу Фанстона:
борьба с Агинальдо была трудной, отчаянной и требовала применения особых
методов".
Некоторые обычаи войны гражданскому человеку не кажутся приятными, но
нас приучали к ним столько веков, что мы теперь находим для них оправдание и
принимаем без протеста даже такое, от чего на сердце скребут кошки. Все, что
сделал Фанстон, кроме одной мелочи, делалось во многих войнах и получило
санкцию истории. По обычаю войн, в интересах операции, вроде той, какая была
затеяна Фанстоном, бригадному генералу дозволяется (если ему это самому не
противно!) склонить гонца на предательство - с помощью подкупа или иным
путем; снять с себя почетные знаки различия и выдавать себя за другого;
лгать, совершать вероломные поступки, подделывать подписи, окружать себя
людьми, чьи инстинкты и воспитание подготовили их для подобной деятельности;
принимать любезные приветствия и убирать приветствующих, когда руки их еще
хранят тепло дружеских пожатий.
По обычаю войн все эти действия считаются невинными, ни одно из них не
заслуживает порицания, все они вполне оправданы; ничего тут нет нового, все
это совершалось и раньше, хоть и не бригадными генералами. Но одна деталь
здесь действительно представляет собой нечто новое, одного не делали никакие
народы - ни первобытные, ни цивилизованные, - ни в каких странах и ни в
какую эпоху. Речь идет именно о той детали, которую имел в виду Агинальдо,
когда сказал, что "ни при каких других обстоятельствах" его не взяли бы
живым. Когда человек так ослабел от голода, что "не может больше двигаться",
он вправе умолять своего врага спасти его жизнь, но уж если он отведал
поднесенной пищи, то эта пища становится для него священной, по закону всех
времен и народов, и спасенный от голода не имеет тогда права поднять руку на
своего врага.
Понадобился бригадный генерал волонтерских войск американской армии,
чтобы опозорить традицию, которую уважали даже лишенные стыда и совести
испанские монахи. За это мы повысили его в чине.
Наш президент, ничего не подозревая, протянул руку своему убийце{305} в
момент, когда тот выстрелил. Весь мир был поражен этим гнусным делом, оно
вызвало много толков и печальных размышлений, заставило людей краснеть и
говорить, что это убийство запятнало и опозорило человечество. Тем не менее
каким скверным ни был тот человек, он все-таки не обращался к президенту с
мольбой поддержать его тающие силы, необходимые ему для совершения
предательства, он не поднял руку на благодетеля, только что спасшего ему
жизнь.
14 апреля. Я уезжал на несколько недель в Вест-Индию. Теперь я снова
приступаю к защите генерала Фанстона.
Мне сдается, что рассказ генерала Фанстона о том, как он взял в плен
Агинальдо, нуждается в поправках. При всем моем почтении к генералу я
считаю, что в своих речах на званых обедах он расписывает собственный
героизм слишком щедрыми красками (если я ошибаюсь, прошу меня поправить!).
Он храбрый человек, даже его злейший враг с готовностью это подтвердит.
Можно только пожалеть, что в данном случае храбрости вовсе не требовалось;
никто не сомневается, что у Фанстона нашлось бы ее достаточно. Однако из его
собственных реляций явствует, что ему угрожала лишь одна опасность -
голодная смерть. Фанстона и его людей надежно прикрывали опозоренные военные
мундиры - американские и филиппинские; по численности группа Фанстона
значительно превосходила личную охрану Агинальдо*, своими подлогами и
вероломством Фанстон сумел усыпить подозрения, - его ждали, ему указывали
дорогу; его маршрут пролегал по безлюдным местам, где отряду едва ли грозило
вражеское нападение; Фанстон и его люди были отлично вооружены, и их задачей
было захватить свою добычу врасплох, в тот момент, когда филиппинцы выйдут
им навстречу с радушной улыбкой, с дружески протянутой рукой. Все, что им
оставалось тогда, - это пристрелить любезных хозяев. Именно так они и
поступили. Подобная плата за гостеприимство считается последним словом
современной цивилизации и у многих вызывает восхищение.
______________
* Как заявил Фанстон на банкете в клубе "Лотос", у него было
восемьдесят девять человек, а в охране Агинальдо - сорок восемь. (Прим.
автора.)
"Оратор, выступивший от имени прибывших, так хитро провел Агинальдо,
что тот не заподозрил никакого подвоха. Тем временем макабебы под
командованием испанца заняли выгодные позиции и ждали сигнала. Как только
испанец крикнул им: "Макабебы, ваш черед!" - они стали в упор расстреливать
охрану Агинальдо".
(Уже цитированное место из книги Уайлдмена.)
В том, что своими подлогами и вероломством Фанстон действительно сумел
усыпить подозрения филиппинцев и застигнуть их врасплох, легче всего
убедиться из нижеследующего юмористического описания этого эпизода в одной
из залихватских речей Фанстона (как раз по поводу этой речи Фанстон
вообразил, будто президент желает видеть ее напечатанной в газетах. Но это
только померещилось кому-то, - вероятно, репортеру).
Вот что рассказывает генерал:
"Макабебы дали залп по этим людям и двоих убили на месте. Остальные
отступили, отстреливаясь на бегу; и я должен сказать, что они отступали так
проворно и энергично, что бросили восемнадцать винтовок и тысячу патронов.
Сигизмондо побежал в дом, выхватил револьвер и предложил повстанческим
офицерам сдаться. Все они вскинули руки вверх, за исключением Вильи,
начальника штаба Агинальдо, - тот имел при себе новомодный "маузер", и ему
захотелось испробовать эту штуку. Но не успел он вытащить свой маузер из
кобуры, как сам получил две пули, - Сигизмондо был тоже неплохой стрелок.
Аламбра был ранен в лицо. Он выскочил из окна, - дом, между прочим,
стоял у самой реки, - выскочил из окна и бросился прямо в воду с берега
высотой в двадцать пять футов. Он улизнул от нас, переплыл реку и скрылся, а
через пять месяцев сам сдался в плен.
Вилья, с простреленным плечом, выпрыгнул из окна вслед за Аламброй и
тоже кинулся в реку, но макабебы увидели это, побежали к берегу и выудили
его. Они подгоняли его пинками всю дорогу вверх на берег и спрашивали, как
ему это нравится. (Смех в зале.)"
Хотя в ту минуту фанстонские головорезы безусловно не подвергались
опасности, тем не менее был такой момент, когда опасность действительно
возникла: им грозила смерть столь ужасная, что по сравнению с ней быстрая
гибель от пули, топора или сабли, на виселице, в воде или огне может
показаться милостью; столь ужасная, что ей неоспоримо принадлежит первое
место среди самых страшных человеческих мук, - я говорю про смерть от
голода. Агинальдо спас их от такого конца.
Изложив эти факты, переходим к вопросу: виноват ли Фанстон? Я считаю,
что нет. И поэтому, на мой взгляд, дело Фанстона непомерно раздули. Ведь не
сам же Фанстон создал свою натуру. Он с ней родился! Она, то есть натура,
подбирала ему идеалы, он тут ни при чем. Она подбирала ему общество и
товарищей по своему вкусу и заставляла его водить компанию только с ними, а
всех остальных отвергать. Противиться этому Фанстон не мог. Она восхищалась
всем, что претило Джорджу Вашингтону, радушно принимая и пригревая на груди
все то, что Вашингтон одним пинком вышвырнул бы за дверь, но только она
всему виной, а вовсе не Фанстон. Его натуру всегда тянуло к моральному
шлаку, как натуру Вашингтона - к моральному золоту, но и здесь тоже была
виновата она, а не Фанстон! Если она и обладала нравственным оком, то это
око не отличало черное от белого; но при чем здесь Фанстон, можно ли винить
его за последствия? Она имела врожденную склонность к гнусному поведению, но
было бы в высшей степени несправедливо порицать за это Фанстона, как
неправильно ставить генералу в вину, что его совесть испарилась сквозь поры
его тела, когда он был еще маленьким, - удержать ее он не мог, да все равно
совесть у него не выросла бы! Натура Фанстона могла сказать противнику:
"Пожалей меня, я гибну от голода, я так ослабел, что не могу двигаться, дай
мне поесть! Я - твой друг, твой брат-филиппинец, такой же патриот, как и ты,
и так же борюсь за свободу нашей дорогой отчизны. Сжалься - накорми меня и
спаси, больше неоткуда ждать мне помощи!" И ее марионетка Фанстон смог
подкрепиться полученной пищей и вслед за тем застрелить своего спасителя -
застрелить в момент, когда тот протягивал ему руку для приветствия, как наш
президент. И все же, если это было предательством и низостью, в этом виноват
не Фанстон, а его натура. Она одарена превосходным чувством юмора, и публика
на банкетах умирает со смеху, когда она рассказывает тот или иной комический
эпизод. Стоит, например, перечитать дважды, а может быть, и несколько раз,
эти строки:
"Сигизмондо побежал в дом, выхватил револьвер и предложил повстанческим
офицерам сдаться. Все они вскинули руки вверх, за исключением Вильи,
начальника штаба Агинальдо, - тот имел при себе новомодный "маузер", и ему
захотелось испробовать эту штуку. Но не успел он вытащить свой маузер из
кобуры, как сам получил две пули, - Сигизмондо был тоже неплохой стрелок.
Аламбра был ранен в лицо. Он выскочил из окна, - дом, между прочим,
стоял у самой реки, - выскочил из окна и бросился прямо в воду с берега
высотой в двадцать пять футов. Он улизнул от нас, переплыл реку и скрылся, а
через пять месяцев сам сдался в плен.
Вилья, с простреленным плечом, выпрыгнул из окна вслед за Аламброй и
тоже кинулся в реку, но макабебы увидели это, побежали к берегу и выудили
его. Они подгоняли его пинками всю дорогу вверх на берег и спрашивали, как
ему это нравится. (Смех в зале.)".
А ведь это же был раненый человек! Впрочем, все это говорит не Фанстон,
а его натура. С молодым задором она наблюдала, как гибнут простодушные люди,
откликнувшиеся на ее зов, когда она, теряя силы, молила о пище. Без
сожаления она читала укор в их гаснущем взгляде; но будем справедливы - это
все-таки была она, а не Фанстон! Она уполномочила действовать за себя
генерала Фанстона, своего верного слугу от рождения; прикрывшись формой
американского солдата и шествуя под сенью американского флага, она творила
свое черное дело, показывая пример чудовищной неблагодарности и вероломства.
И вот теперь она возвращается домой учить наших детей ПАТРИОТИЗМУ! Уж ей ли
не знать, что это такое?!
Мне ясно, и, думается, это ясно всем: нельзя винить генерала Фанстона
за то, что он делал и делает, за то, что думает и говорит.
Итак, Фанстон перед нами; он существует, и мы за него отвечаем. Встает
вопрос, что нам с ним делать, как бороться с этой катастрофой? Мы знаем, как
обстояло дело с Джорджем Вашингтоном. Он стал великим образцом для всех
времен и для всего человечества, ибо имя его и дела его известны всему миру;
они вызывали, вызывают и будут всегда вызывать у людей восторг и тягу к
подражанию. В данном же случае человечеству надо поступить иначе: вывернуть
преступную славу Фанстона с позолоченной стороны наизнанку и раскрыть
истинную черную суть ее перед молодежью нашей страны. В противном случае
генерал тоже станет для молодого поколения образцом, кумиром, и - к нашей
величайшей скорби - уродливый патриотизм фанстонского толка начнет
соревноваться с патриотизмом Вашингтона. Собственно говоря, такое
соревнование уже началось. Этому трудно поверить, но ведь факт, что
находятся учителя и директора школ, которые преподносят Фанстона детям как
образец героя и патриота.
Если этот фанстонский "бум" не прекратится, то он скажется и на армии.
Впрочем, и это уже наблюдается. Во всех армиях есть неумные, морально
неустойчивые офицеры, которые всегда готовы усердно копировать любые методы
- и достойные и недостойные, - лишь бы добиться славы. Людям такого рода
достаточно услышать, что Фанстон приобрел известность, поразив весь мир
новой чудовищной выдумкой, и они рады следовать его примеру, а при первом
удобном случае попытаются даже перещеголять его. Фанстон имеет уже немало
подражателей: история Соединенных Штатов обогатилась множеством
отвратительных фактов. Вспомним, например, о страшных пытках водой, которым
подвергали филиппинцев, чтобы вынудить у них признания, - только какие,
правдивые или ложные? Кто знает? Под пыткой человек может сказать все, что
от него потребуют, - и правду и ложь; показания его не представляют никакой
ценности. Однако на основе именно таких показаний действовали американские
офицеры... впрочем, вы сами знаете о всех тех зверствах, которые наше
военное министерство скрывало от нас год или два, и о прогремевшем на весь
мир приказе генерала Смита проводить массовую резню на Филиппинах;
содержание приказа было передано печатью на основе показаний майора Уоллера:
"Жгите и убивайте, теперь не время брать в плен. Чем больше вы убьете и
сожжете, тем лучше. Убивайте всех, кто старше десятилетнего возраста.
Превратите Самар{310} в голую пустыню".
Вот видите, что показал пример Фанстона за такой короткий срок - даже
до того, как он показал этот пример. Он продвинул нашу Цивилизацию далеко
вперед, по меньшей мере настолько, насколько Европа продвинула ее в Китае.
Несомненно также и то, что пример Фанстона позволил Америке (да и Англии)
копировать ужасы усмирительной деятельности Вейлера{310}. А ведь раньше и
Англия и Америка с ханжеской ухмылкой, задрав к небу свои святошеские носы,
называли Вейлера "чудовищем". А страшное землетрясение в Кракатау,
уничтожившее остров с двумя миллионами жителей... впрочем, пример Фанстона
тут ни при чем: я вспомнил, что тогда его еще на свете не было.
И все-таки я считаю виновным во всем только натуру Фанстона, но не его
самого. Скажу в заключение, что я защищал его по мере сил, и не так уж это
было трудно. Думаю, что я рассеял все предубеждения против Фанстона и
окончательно его реабилитировал. Но вот натуру его я никак не мог обелить -
это не в моей власти. И не во власти Фанстона или кого бы то ни было. Как я
доказал, нельзя винить Фанстона за его отвратительный поступок; при
известном старании я мог бы также доказать, что не его вина, если Америка
продолжает держать в неволе человека, незаконным путем захваченного в плен
Фанстоном, человека, на которого у нас не больше прав, чем у вора на
украденные деньги. Он должен получить свободу. Будь он монархом какой-нибудь
большой державы или экс-президентом Соединенных Штатов, а не бывшим
президентом раздавленной и уничтоженной маленькой республики, Цивилизация (с
большой буквы!) не прекращала бы критики и шумного протеста, пока он не
получил бы свободы.
P.S. 16 апреля. Сегодня утром президент выступил с речью, и тон этой
речи не оставляет никаких сомнений. Это речь президента, произнесенная не от
имени какой-то партии, а от имени народа, и всем нам она понравилась - и
предателям, и прочим гражданам. Думаю, что я имею право выступать от имени
остальных предателей, ибо уверен, что они разделяют мои чувства. Объясню:
кличку предателей мы получили от фанстонских патриотов бесплатно. Они всегда
делают нам такие комплименты. Ох, и любят же эти молодчики льстить!
В ЗАЩИТУ ГЕНЕРАЛА ФАНСТОНА
(A Defence of General Funston), 1902.
В американские собрания сочинений Твена не вошло. Перевод сделан по
журналу "Норс Америкен ревью", май 1902 года.
Стр. 298. ...знаменательная дата... - день рождения Джорджа Вашингтона.
Стр. 300. ...целое столетие - без одного года. - Вашингтон умер в 1799
году, а через 99 лет началась империалистическая война США против Испании.
Стр. 301. Грант Улисс (1822-1885) - командующий армией северян в
Гражданской войне и президент США в 1869-1877 годах, один из любимых героев
Твена.
Стр. 305. Наш президент... протянул руку своему убийце... - Президент
Мак-Кинли был убит в г.Буффало в сентябре 1901 года.
Стр. 310. Самар - самый восточный из крупных островов Филиппинского
архипелага.
Вейлер Валериано (1839-1930) - испанский генерал, в 1895-1897 годах -
губернатор Кубы.
М.Лорие
Last-modified: Tue, 25 Mar 2003 05:23:31 GMT