адаться: такой "порядок" не мог быть ему по вкусу. Вся его жизнь прошла
можно сказать, в покаянии за убийство. За убийство, которое было, между
прочим, тоже "в порядке вещей". Тогда как в Микенах среди владык города и
его повелителей едва ли сыскался бы хоть один, кто не был запачкан
родственной кровью, пролитой по злому и подлому умыслу!
Он видел, что дорийцы в чем-то живут более чистой жизнью, чем микенцы,
но стоило ему подумать о том, чтобы принять ее, как сомнения разрушали все.
Ведь любишь тех, кого любишь, и ненавидишь тех, кого ненавидишь. Геракл
любил родину, семью свою, товарищей, говорящих на одном с ним языке и
думающих так же, как он, --- тех, без кого человеку невозможно существовать.
Но он не мог с одинаковым жаром и страстью постоянно ненавидеть другие
народы --- не мог и потому не очень верил, будто кто-то другой это может. Он
видел: дорийцы держатся так, словно они-то могут. Видел: стоит произнести
перед ними имя врага, на которого как раз готовится нападение, и они
внезапно начинают потрясать копьями от ярости, топать ногами и вопить так,
что на шее выступают жилы. Он видел это сам, своими глазами! Видел такой
поразительно действенный способ саморазъярения, как традиционные на
микенских единоборствах речи обоих противников, в которых буквально каждое
слово --- вступление, основная часть, заключение --- определено заранее
строжайшим этикетом. Сам он не раз испытал --- например, в единоборстве с
Антеем, --- что, не разозлившись по-настоящему, драться толком не может. Но,
чтобы прийти в ярость, он должен драться чуть ли не день напролет: одним
лишь повторением имени Антея гнева его не разбудить. И любить он умел
сильно. Когда Гилас исчез, он искал его долгие годы, исходил невесть сколько
земель, все дороги прошел и, быть может, сейчас еще ждет, верит, что однажды
разыщет юного своего друга. Он любил родину. Трогательно любил Фивы, любил,
доказав это всею своей жизнью, Элладу. Но ему непонятно было то, что
вытворяли "во имя родины" эти спартанцы: во имя родины без всякой
необходимости спали на голой жесткой земле; во имя родины добровольно
ложились под розги; во имя родины одалживали друг другу жен; женщины несли
каждого новорожденного на совет старейшин и, если совет полагал, что
демонстрируемый младенец не вырастет в достаточно бравого воина,
беспрекословно принимали к сведению, что крошка будет уничтожен, а им
надлежит родить, во имя родины же, следующего ребенка; голодные как волки
молодые воины непременно оставляли на тарелке частицу и без того мизерной
порции со словами: "Как ни сладок был бы этот последний кусочек, отказываюсь
от него во имя родины", --- и командир не корит их: "Вот дуралеи!", --- а,
напротив, публично их восхваляет...
В конце концов, Геракл решил так: кто воспитан в этом духе с детства,
тот, верно, счастлив. Счастлив иначе --- лучше! --- чем микенский аристократ
со своими скульптурами из золота или обыватель с гномиками, украшающими его
сад. С раннего возраста человек привыкает к этому образу жизни, все вокруг
него живут точно так же, все единодушно признают, что это, именно это и есть
счастье. С легким сердцем отдал Геракл своих детей дорийцам. Сам же вернулся
домой в Микены. Ненадолго, ведь его и не терпели там особенно долго. Да и он
недолго выдерживал при дворе. Всякий раз, возвратившись, не мог
приноровиться к постоянно меняющемуся придворному этикету, впрочем, не
особенно и приноравливался, за что --- он не мог не замечать этого --- его
презирали там, шепотом называли мужланом. Он не любил уставленный всяческими
безделушками дворец Эврисфея; правда, дальше передней его не пускали, но он
умудрялся и тут, как ни остерегался, всякий раз свалить какую-нибудь
паршивую вазу (причем сразу же выяснялось, что именно эта ваза была
драгоценнейшим произведением искусства и новейшим приобретением микенского
дворца). Не любил он также микенских женщин, даже смотреть-то на них боялся:
того и гляди, переломятся! Да и не доберешься до них, увешанных колючими,
острыми драгоценными побрякушками, покрытых слоем краски, наложенной на
веки, губы, ногти, буквально на каждый открытый участок тела, также в
строгом соответствии с то и дело меняющейся модой. Не любил аффектированную
микенскую манеру речи, вообще не любил долгих разговоров и не хотел ни
понимать, ни изъясняться по-микенски, то есть говорить не так, как оно есть
на самом деле, не называть стул стулом, боль болью, ибо это "вульгарно", в
элегантной же беседе обо всем на свете следует выражаться описательно.
Геракл понимал шутки, но никак не мог себе уяснить, что остроумного в шутке,
повторенной сто раз на дню. И наконец, ну ладно уж взрослые, какие есть,
такие есть, но оказалось, что он совершенно не переносит при дворе даже
детей --- и это особенно его озадачивало.
Ох, как он не любил отпрысков Атрея! Когда, глядя на стены Трои, он
вспомнил былое --- гусарский налет свой после вероломства Лаомедонта, ---
ему вдруг подумалось: если когда-нибудь этому прощелыге Агамемнону,
завзятому лошаднику, и плаксе Менелаю доведется явиться сюда с войной, они,
уж верно, проторчат под этими стенами по меньшей мере лет десять с их
франтовством, визитами вежливости, грандиозными гекатомбами, сварами из-за
трофеев, перебранками из-за какой-нибудь сопливой дочки пастуха-царя,
дипломатическими церемониями по всякому поводу, парадным конвоированием,
приемами --- да-да, на все это ушло бы никак не меньше десяти лет! (Вот
только не подумал он, что и эта война --- случись ей все-таки быть ---
породит своих инвалидов-ветеранов. Которые станут бродить по свету с
геройскими песнями и нищенскою сумой. И кто же из них, надеясь хоть что-то
получить на пропитание, запоет так: "К вам я пришел, о друзья, с
достославной войны, что затеял дурак-рогоносец да его свихнувшийся братец,
хлыщ, для которого конь самых славных героев важнее; с дюжину было еще там
таких, как они, горлопанов, грабили мы каждый день беззащитные Азии села;
вдоволь там было жратвы, для разгула всего нам хватало, лучшие Лемноса вина
и женщин, прекрасных, как Эос, нам корабли доставляли; вот только иной раз
стычки случались --- тут нам не везло: так попался и я с перепою --- враг
меня глаза лишил..." Нет, нищий ветеран ничего подобного никому не
расскажет. Уж если самый заурядный отставник врет напропалую, что спрашивать
с инвалида, который и живет-то своими россказнями! Нет, нет, его героическая
песнь поведает о том, что Троя была неприступной крепостью, ее стены
возведены Аполлоном и Посейдоном, а сражались против нее не только люди, но
даже боги, и все воины, все до единого, были герои, которым незнаком страх.
А в последующие столетия правнуки нищего ветерана уже не ограничатся
рассказами о собственном предке --- надо же помнить и о субординации:
вставить стих-другой, например, о предке нынешнего толстосума, чтобы верней
подобраться к его мошне, --- велика ли важность, если предка того и близко
не было около Трои, если он в то время пас свиней где-то в Фессалии или бог
его ведает кем и чем был. Но потомка его нужно распотрошить во что бы то ни
стало --- а чем? Да вот этими самыми несколькими строчками о его предке,
которые он потом оплатит, как миленький, --- знает ведь, болван, что предок
пас свиней, но с охотой поверит, будто и он был царь, воевал под Троей... До
чего же нам повезло, что Гомер под конец так расписал их всех, так посмеялся
--- вот уж поистине гомерическим хохотом!)
Нам знаком этот тип добродушных великанов. Если двор вызывал у Геракла
отвращение, то не в последнюю очередь потому, что он никого не мог там
любить, даже детей. Этих избалованных и наглых барчуков, никогда не
испытавших ни усталости, ни страдания. Щенков, которым "все дозволено",
потому что "отец всех главнее", потому что "мы не такие, как все"; которые
за коротенькую свою жизнь видели вокруг себя только лесть и рабскую
приниженность, пропитанную страхом. Агамемнон! В двенадцать лет у него уже
собственные конюшни. Скольких домашних учителей задергал он до смерти!
"Коняшка", видите ли, для него --- все. "Ох, и состязание нынче устроим!
Бегут лошади Диоскуров!" И тут уж астрономия, математика --- все побоку, в
голове одни лошади. Да если бы еще он знал в них толк! Так нет, только
словечек нахватался: "холка", "бабки", а главное --- "О, восточная лошадка!"
Менелай? Этот только и умеет вопить --- то из зала визг раздастся, то со
двора. И тотчас опрометью мчится целая орава слуг: "О, всемилостивейший
Зевс, что случилось с нашим золотцем!" (А золотце садануло оправленной в
бронзу сандалией Геракла по щиколотке и тут же завизжало, точно его
режут...)
Но из-за этого, из-за всего этого обрушить на Микены дорийцев?
Послушаться Креонта, сколотить союз, призвать только что распущенных по
домам воинов, вербовать еще и еще, атаковать истмийскую линию укреплений,
вступить с войском на Пелопоннес, ввязаться в многолетнюю братоубийственную
войну --- кто остановит ее, коль скоро она начнется?! --- с огнем и мечом
пройти по земле Персея, обратить ахейцев в плотов ради того, чтобы спасти
их? Хорошенькое спасение.
И все потому, что Микены погрязли в разврате и при дворе опять взяла
верх партия войны?
Безумен план Креонта. Война против войны?!
Да ведь Геракл как раз везет из Малой Азии мир! И еще ничего не
потеряно. Приам нападать не станет, он ярится, клянет всех и вся, но видно
же было --- трезвые доводы Геракла приемлет. Пусть теперь военная партия
хоть лопнет: Приам первым не выступит. Гесиону нужно вернуть, заставить
негодяя Теламона выплатить Приаму отступные. И троянский порт открыт для
греческих судов! Остатки старинных поселений сохранились повсюду, от Крыма и
Кавказа до Италии, аргонавты подтвердили это. Подтвердили, все-таки
подтвердили, хотя миссию свою выполнили самым плачевным образом, оказались
незрелыми юнцами. Что же теперь нужно? Запретить пиратство, организовать
сторожевую службу вдоль побережья --- тот, кто продолжает пиратствовать,
пусть поплатится головой, неважно, кто он и что он, неважно, что от Элиды и
Пилоса до Арголиды, тайком или в открытую, пиратствуют все города, вся
знать. Да, пусть поплатятся головой --- нескольких примеров будет
достаточно. Уймутся, отвыкнут, вновь чистым станет морской флаг эллинов, и
тогда возобновится старинный морской союз! Умом и сноровкой греки не уступят
никому, в том числе и сидонцам.
Да, безумен план Креонта. Ведь он сулит гибель Микенам, но одновременно
гибель всему, ради чего до сих пор жил и страдал Геракл. Поэтому, какие бы
ни кипели сейчас в душе его страсти, каким ни казалось простым
подсказываемое решение, он не мог ответить искусителю ничего иного, кроме:
"Отыди, Сатана!" Разумеется, он выразился вежливее. Сказал, что верит в силу
и справедливость Зевса; что, рано или поздно, здравый смысл восторжествует,
должен восторжествовать и в Микенах. Примерно так.
Геракл находился во власти совершенно особого обета. Обета
двойственного и противоречивого --- связанного с предсказанием-приказом
дельфийского (или додонского?) оракула. Когда в безумии своем он совершил
нечестивый поступок, а затем, готовый на все, молил о прощении, божественный
отец поставил ему следующие условия:
Геракл (злоупотребивший, как известно, властью) должен теперь в
качестве слуги, слуги самозваного соперника своего, совершить десять
подвигов. (Два подвига Эврисфей --- или, скорее, плут Копрей --- объявил
недействительными. Так герой вместо десяти совершил двенадцать подвигов.) И
должен он совершить их так и так жить, чтобы в смерти своей удостоиться
обожествления!
Итак: действовать и удостоиться обожествления.
По отдельности то и другое, я сказал бы, даже нетрудно. Во всяком
случае, не невероятно трудно. Ведь большинство людей на протяжении всей
жизни, худо-бедно, что-нибудь да делает. Другие же и вовсе ничего не делают,
удаляются от мира, становятся отшельниками, только и знают что взирать
неотрывно на господа своего, только молятся и размышляют, пребывая в
глубочайшем презрении к преходящему здешнему миру --- и в конце концов, в
согласии с природой вещей, обожествляются.
"Будьте добрыми и живите счастливо!" Совершенное, абсолютное пожелание,
не правда ли? Но стоит кому-то начать что-то делать во имя этого, как он
становится уже не для всех и не абсолютно добрым, да и не приносит тем
поголовного и абсолютного счастия.
"Свобода, равенство, братство!" Покуда мы рассуждаем об этом, беседуем,
пишем эти слова, они совершенны, абсолютны. Но то, что мы делаем во имя их,
уже далеко от абсолюта.
Действовать можно лишь в данном месте и времени, среди данных
обстоятельств. Обожествление --- абсолют. Действие всегда в какой-то мере и
компромисс. В обожествлении компромисса нет, не может быть.
Известно ли нам было это о Геракле? Он, во всяком случае, это знал.
(Как знал, конечно, и то, что Зевс тоже несовершенен. Он слишком хорошо
знал Зевсовы слабости. Однако Зевс богом родился. Гераклу же предстояло
стать им!)
Но совместимо ли вообще то, что есть, с тем, чему надлежит быть?!
Геракл попытался это совместить --- в том и состоял подлинный подвиг
Геракла.
Вот почему я сказал несколько раньше: Геракл творил не просто добро, а
то, что в каждой данной ситуации было менее дурно, то есть старался найти
что-то лучшее.
Прометей не понимал этого. Прометей был бог, притом добрый, абсолютно
добрый бог. То, что он сделал, было добро. Абсолютное добро, выдержавшее
испытание временем на протяжении миллиона лет. (За что и претерпевал
страдания в течение всего миллиона лет.) Однако повторяю: на то он и бог.
Добрый бог.
Но Геракла --- такого, каков он есть, --- Прометей полюбил. И любил все
больше.
Затеять войну, чтобы прогнать Пелопидов, обеспечить победу Гераклу и
его политическому курсу в Микенах --- собственно говоря, это тоже не было
дурно, собственно говоря, Креонт не такой уж безумец. Но жить в мире лучше.
И, пока можно, нужно стараться мир сохранить. Геракл выбрал этот путь.
Они распрощались с Креонтом и двинулись дальше по коринфской дороге. На
Истме, перед линией укреплений, Гераклу пришлось распустить остатки своего
войска. Ему разрешалось оставить при себе лишь самое ядро, тех, кого он
повел за собой из Тиринфа, Аргоса, Микен, а также рабов своих и конюших.
Одним словом, около сотни людей.
Вступление в город
Геракл полагал, что прибывает в Микены в самый подходящий момент, дабы
информировать царей о готовности Приама прийти к соглашению и тем свести на
нет происки военной партии.
Но оставим сейчас эту тему; в конце концов, предположения Геракла ---
его личное дело. Нам же, пожалуй, именно здесь удастся сорвать первую печать
с загадочной истории Прометея.
Прометей явился в Микены в самый что ни на есть неподходящий момент.
Рассмотрим все по порядку.
Атрей свергнул Фиеста: дворцовый переворот, внутриполитический кризис,
при дворе и вообще в политическом мире Пелопоннеса все поспешно
перестраиваются, приспосабливаются.
Теламон похитил Гесиону, Троя угрожает войной. Троя --- богатый город,
если она выступит, то выступит с огромным войском. Берега Греции изрезаны
кружевом, высадиться можно где угодно, с любой крепостной башни сторожевые
посты уже завтра могут увидеть паруса, несущие смертельную опасность. Ибо
вот какая странная, на первый взгляд даже противоречивая, а между тем
совершенно простая вещь: провоцировали военную угрозу ахейцы. Причем
сознательно. Ведь больше всего шансов унизить Трою именно здесь, на
греческой территории. Тем не менее война есть война, иными словами, шансы
могут быть у обеих сторон. Поэтому все, кто может, бегут в Микены. Ну,
конечно, и для того, чтобы осмотреться при дворе, подластиться. Но главное
--- ввиду общей опасности. Собирается военный совет. Всеобщая мобилизация!
Однако же еще ничего не ясно: кто, когда, куда и сколько?
Из Дельф приезжает Калхант с ободряющим пророчеством. Увы, эллины
относились к пророчествам примерно так же, как мы, скажем, к астрологии,
гороскопам. И верим и не верим, словом, играем.
Да, играли этим и они, что отчетливо видно по всей мифологии. Приаму
было предсказано, что Парис станет причиной гибели города, тем не менее он
вернул сына во дворец. И семерке головорезов-вождей были знамения о том что
поход грозит им смертью, но они все-таки выступили против Фив, там и сложили
головы шестеро из семи. И так далее, примеров тысячи, они всем известны, не
буду перечислять. Эллины играли в пророчества, как и мы. Разве что они
играли в государственном масштабе (это и у нас осталось в виде лотереи).
Итак, повторяю, они тоже играли, но в государственном масштабе, а значит,
относились к этой игре все же несколько серьезнее... Впрочем, пророчество
--- дело хорошее, слушать приятно, как же, как же! Однако мобилизацию
все-таки откладывать не стоит, При-ам может объявиться в любой момент.
Необходимы деньги, воины, оружие. Много. И ведь ни о чем еще не
договорились.
В такое-то время в Микены прибывает бог.
Давнишний --- возможно, отставной уже --- бог, бог-ветеран.
Бог, просидевший миллион лет!
По воле Зевса!
Но все-таки, все-таки... это он дал огонь и ремесла, важная штука, черт
побери... да и вообще, как ни верти, но он --- бог.
Скоро прибудет. Именно сейчас, когда в город набилась вся Эллада.
Прибудет гостем.
К сожалению --- вернее, слава богу, --- я не нахожу для этого случая
никакой аналогии из современной жизни, но и без аналогии понятно, что именно
в такую минуту --- независимо от места действия и эпохи --- человек
непременно воскликнет: "Только этого нам и не хватало!"
Когда наши герои прибыли на Истм, в Микенах давно уже готовились к их
встрече: лихорадочно писали транспаранты и возводили триумфальные арки. (Я
мог бы употребить и более современные наши термины, для этого, как мы
увидим, даже не требуется особенной смелости.) Все знали, сколько лошадей и
каких именно ведет с собою Геракл, знали наперечет драгоценности царицы
амазонок. И конечно же, знали, что рядом с героем вождем на его боевой
колеснице находится бог --- великий титан Прометей.
Да, техника службы связи, информации тогда еще очень отставала ---
впрочем, отнюдь не на два-три тысячелетия: она была приблизительно столь же
отсталой, как и сотню лет назад. Ведь беспроволочный телеграф, телефон,
радио, телевизор, искусственные спутники, все то, что чуть ли не со
скоростью мысли пересылает информацию вокруг нашей Земли, --- изобретения
последнего столетия, а в значительной части лишь нескольких самых последних
десятилетий. Зато дымовой и огневой телеграф использовался уже и в те
времена; Клитемнестра, например, узнала, что Агамемнон покинул Трою и держит
путь к дому, каких-нибудь несколько часов спустя. Однако на сей раз не
требовалось даже таких средств телекоммуникации. По дорогам страны всегда
бредут путешественники --- любители дальних дистанций, поспешают быстроногие
спринтеры. Отряд Геракла двигался своим темпом, извечным темпом солдатских
переходов, не медленным и не быстрым, неизменным во все времена. Часто ---
особенно же теперь, возвращаясь домой, --- они устраивали долгие привалы.
Последний такой привал был перед линией укреплений на Истме: нужно же было
по-хорошему проститься с разбредавшимися на все четыре стороны товарищами по
походу! В подобных случаях даже эти небрежные к этикету пуритане, даже эти
видавшие виды воины строго соблюдали ритуал. Прежде всего они приносили
соответствующие событию жертвы. Что, как я уже упоминал, лишь отчасти может
рассматриваться как религиозный акт в нынешнем смысле слова. Да и нынче,
услышав про храмовой праздник где-нибудь в Абоне, мы представляем себе
прежде всего не церковный обряд, а дешевое столованье под открытым небом,
"турецкие тянучки", "китайский сахар", медовые пряники, еду до отвала, питье
до упаду и прочие молодечества, пожалуй, и поножовщину. Между тем храмовой
праздник, если справиться по соответствующим источникам, означает, что тот,
кто в этот день исповедуется и причастится в католической церкви Абоньского
прихода, а также помолится за промысел святейшего папы (то есть за мир между
христианнейшими владыками земными и за торжество церкви), тому отпустится
--- в зависимости от могущества и милосердия патрона храма --- триста дней
или семь лет из будущего потустороннего очистительного наказания. Иными
словами, храмовой праздник --- это загробная амнистия, когда --- между делом
--- можно на радостях поесть всласть, повеселиться, хорошенько набраться,
вообще можно делать все то, что мы видим на картинах Брейгеля. Да и святая
месса лишь позднее, лишь в наших --- европейских по большей части ---
религиях превратилась в некий абстрактный символ; сам же Иисус, как и
следовало, наказал в память свою всем вместе садиться за стол, вместе
вкушать вечернюю трапезу, что и почиталось жертвоприношением в
первоначальном смысле этого слова.
Так что воины Геракла несколько раз по пути в Микены и "отпущение"
давали своим соратникам, и совершали "жертвоприношения". А тем временем
какой-нибудь торговец, государственный курьер или просто обыватель,
спешивший навестить своих родственников, легко обгонял неторопкий отряд;
он-то и уносил с собою --- даже из-под самой Трои, а тем более из Афин, Фив
--- весть о том, что победители амазонок не за горами. Так что эта весть
значительно их опережала. К слову, о службе информации и вообще о
распространении новостей: да разве мы --- мы, современные люди! --- узнаем
новости по радио, телевидению, из газет? Разве и сегодня --- что уж
скрывать! --- самые пикантные, а иногда и самые важные сведения достигают
наших ушей не наидревнейшим путем, из уст в уста? Так, словно Маркони,
Эдисона и всех прочих не было никогда и в помине?! Кстати, обратите
внимание, как оперативна эта древнейшая служба информации! За сколько
времени, например, облетает из конца в конец Будапешт, один из самых больших
по территории городов континента, новый анекдот либо панический слух? За
какой-нибудь час, и того меньше. Так что, если давние наши предки говорили,
пользуясь словами поэтов, о быстрокрылой Ириде, --- намного ли они отстали
от нас, именующих эту вестницу богов "телекоммуникацией"?!
Короче говоря, было бы чистой наивностью --- не только
неосведомленностью в делах древних, но и просто недостаточным знанием
человека и общества --- представить себе прибытие наших героев в Микены
как-нибудь так: в башенке над Львиными воротами сидит стражник; он видит
вдали облако пыли, прикладывает козырьком ладонь к глазам и говорит:
"Глянь-ка, а! Чего это там?"; но вот из облака пыли медленно проступают
очертания отряда... опять --- ладонь козырьком, опять: "Глянь-ка, глянь!
Чего это там? Всадники, пешие, колесницы... ну и ну!"; проходит еще немного
времени, и вот сторожевой, словно сойдя со страниц какого-то отечественного
нашего исторического романа, восклицает: "Будь я проклят, если это не отряд
Геракла! Покарай меня бог, коли это не так!"
Вот уж придумают, право!
К тому времени, как на коринфской дороге показалось пресловутое облако
пыли, воинов уже поджидала в полном составе депутация от города, за ней
волновалась шумная толпа детишек и ротозеев, все население Микен нарядилось
по-праздничному (по крайней мере та часть населения, у которой имелись
праздничные наряды); город оделся флагами --- то есть применительно к тем
временам все ворота, общественные здания и даже дома наиболее тщеславных
горожан украсились цветами и зелеными ветками; на дворцовом дворе, где
обычно совершались жертвоприношения, уже сгрудились специально отобранные,
безупречные во всех отношениях жертвенные коровы, козы, бараны, выстроились
в ряд масла и вина; государственный совет в двадцать пятый раз обсудил
порядок празднеств, места за пиршественными столами, заготовленные заранее
речи, предписанные на все случаи одеяния, вообще --- каждую мельчайшую
деталь каждого акта и события, как тому и быть надлежит. Над Львиными же
воротами два коротких приветствия-транспаранта в сжатой форме выражали
значение дня: "Слава героическому сыну нашего города, одержавшему победу
мирового значения!", "Микены приветствуют принесшего огонь Прометея!" И я
рискнул бы даже уточнить: транспаранты располагались не один над другим (то
есть соответственно один под другим), а в виде полукружия, по правую и по
левую сторону арки, иначе говоря, одно приветствие кончалось возле зада того
льва, что слева, другое же начиналось у зада того льва, что справа. И было
это непривычно микенцам, ибо транспаранты такого рода помещали обыкновенно
посередине, прямо над входом.
Боюсь, что любезный Читатель упрекает меня сейчас не столько за игру
фантазии, сколько за игру его, Читателя, долготерпением. И что анахронизмы,
мною допускаемые, нисколько не остроумны, ибо оскорбляют самый элементарный
литературный вкус.
Сперва позвольте именно о вкусе. В эпоху, когда еще не было, так
сказать, промышленности развлечений, поставляемых улице конвейерным
способом, любое событие превращалось в грандиозное действо. Казнь ли через
повешение, приезд ли знатного гостя --- все было для людей той поры равно
театром, цирком, общественной жизнью. Когда нас навещает глава какого-нибудь
иностранного государства, школьников приходится собирать, чтобы организовать
встречу. А попробовали бы в Микенах --- да хотя бы и в Лондоне XVIII века
--- удержать их в стороне! Все равно что не подпускать наших детей к
телевизору. Ну а "транспаранты" --- были они или не были? Транспаранты ---
не новое изобретение! Все празднества во все времена имели свое содержание,
программу, сформулированную также и в лозунгах. Эти лозунги и писались и
выкрикивались. На случай, если кто-то не сумеет их прочитать. Да и как
суметь тем, кто несет плакат либо идет позади него. И были, как и теперь,
глашатаи, герольды, выкликатели новостей. В соответствии со степенью
распространенности грамоты и с отсутствием мегафонов только того и разницы,
что в те времена плакатов было меньше, а крикунов-глашатаев больше. Но они
были: и плакаты и глашатаи.
Такие празднества --- как бы ни были они спонтанны --- всегда имеют
свой порядок, свой ритуал. В старину же --- когда для большинства людей это
было главным развлечением --- тем более. И куда более --- в Микенах.
Ибо в застывших, неразвивающихся обществах вообще очень много обрядов.
Их особенно много, когда вера, идея и практическое действие отдаляются друг
от друга так, как это было в Элладе XIII века до нашей эры. Да и вся
мифология подтверждает существование великого множества обрядов, хотя и мало
освещает их характер.
Я не присутствовал при въезде в Микены Геракла и Прометея, поэтому не
могу утверждать, что все происходило в точности так, как я рассказываю.
Однако, надеюсь, мне удалось объяснить, почему я считаю --- не слишком давая
волю фантазии, --- что по существу все было именно так.
Геракл был популярен в Микенах. Не нужно забывать, что первые его
подвиги служили самому городу непосредственно. Но даже когда они не
оказывали прямой услуги жителям Микен, рука Геракла, смело протянувшаяся в
дальние пределы, была для каждого микенца словно бы его собственная рука ---
как будто это он, он сам, совершает те героические деяния, которые покрывают
славой Микены и каждого микенца. Более того, Геракл освободил из кавказского
плена одного из богов --- не только освободил, но даже привез с собою в
Микены. Человек улицы видит это иначе, чем господа наверху, во дворце!
Геракл давно отправился в свой поход --- может быть, в какой-то момент даже
распространилась вдруг весть о его смерти; боги вообще не часто разгуливали
по Микенам, вернее, не часто об их приходе становилось известно загодя; и
вот теперь десять тысяч микенцев не просто услышат от свидетелей, что в их
краях побывал бог, но сами могут стать свидетелями этого события, притом
заранее уведомленные. Кто такой Прометей, они в общих чертах знали, а вот
каков он --- о том ходили всяческие слухи, и каждому донельзя хотелось
увидеть, каков же он на самом деле. Почти каждый, правда, так или иначе,
описывал другим, как бог выглядит, но в то же время сам умирал от желания
убедиться воочию, так ли это. Короче говоря: популярный герой плюс особо
редкий гость. Припомним, что вытворяли мы в Шиофоке в честь текстильного
коммерсанта из Западной Германии. А теперь представим себе то же самое, но
по отношению к богу! Даже сделав скидку на то, что микенцы самолюбивы, что
они --- предки великого и культурного в будущем народа, было совершенно
очевидно (и это понимали все главы города): событие предстоит незаурядное,
население будет отмечать его торжественно, необходимо усилить органы порядка
--- будет много пьяных, съедутся все окрестные проститутки. Одним словом,
супер-Шиофок перед лицом суперкоммерсанта из Западной Германии.
Как поступает в таких случаях власть? Независимо от отношения к самому
событию! Естественно, отдает распоряжение: праздновать! Во-первых,
празднество все равно состоялось бы и без распоряжения. Во-вторых, людям
полезно знать, что они празднуют не стихийно, а по указанию властей. Таким
образом, прибытие Геракла стало делом государственным. Должно было им стать.
Однако нетрудно догадаться, что во дворце --- независимо от того,
выражалось это вслух или нет, --- у каждого нашлись свои оговорки. Хотя бы
то уже, что Геракл опять тут как тут. И опять --- победителем. (Притом,
разумеется, как всегда --- в такую-то критическую минуту! --- со своими
бредовыми мирными прожектами. Которые вполне могут прийтись по душе кое-кому
из напуганных прибрежных царьков!) Правда, на сей раз приветствия и восторги
толпы разделятся между героем и знатным гостем --- Прометеем. Впрочем,
утешение слабое.
Но кто-кто, а Калхант, во всяком случае, свои оговорки не прятал, не
таил про себя. Что мы о нем знаем? Он троянский ренегат, следовательно,
фанатичный ахеец. Молодой и доктринерствующий идеолог. Обуреваемый жаждою
власти (которой и добьется однажды в Микенах). Ради этого всячески ищет
популярности. (Под давлением общественного мнения именно он --- будучи
сторонником Зевса --- потребует впоследствии принести в жертву человека.
Правда, всего лишь женщину: Ифигению.) Наконец, он безмерно завистлив (что и
станет причиной его смерти: вскоре после Трои он встретится с провидцем, его
превзошедшим, и --- в буквальном смысле --- задохнется от ярости). "А что,
если этот бог-провидец почище меня?!" Калханту достаточно этой мысли. Он тут
же, волнуясь, подымает важный принципиальный вопрос: а хорошо ли для Микен
принимать у себя бога, который, мягко выражаясь, несколько запятнан? Не
следует ли провентилировать у соответствующих властей, каким образом
свершилось пресловутое освобождение, правомочно ли оно и что говорят по
этому поводу на Олимпе? Ему, вероятно, пришла в голову даже мысль взять
Прометея под арест, по крайней мере домашний. Но главное --- никаких
торжеств, никаких празднеств, покуда не выяснятся все обстоятельства.
Решительным своим поведением --- ренегатством --- и благоприятным
пророчеством Калхант уже приобрел во Дворце определенный авторитет. Позднее
этот авторитет окажется иной раз очень неприятным для семейства. (В жестокий
переплет попал Агамемнон и с ним вся ахейская знать, когда Калхант
потребовал принести в жертву Ифигению. Уж очень долго радовались они тому,
как ловко оседлали кровавый шовинизм --- пользуясь нынешним выражением --- и
ханжество провидца-жреца! Позднее Агамемнон поплатился за это жизнью:
Клитемнестра именно тогда окончательно его возненавидела --- если вообще
любила когда-либо своего похитителя и убийцу первого супруга --- и не только
приняла с готовностью ухаживания Эгиста, но даже убила, в сговоре с ним,
царя.) Однако сегодня авторитет Калханта еще на пользу Атрею, то есть
интересам государства, значит, ему обеспечена государственная поддержка. С
другой стороны, представляющее государственные интересы сословие (точнее:
сословие, чьи интересы представляет государство) не может все же допустить,
чтобы этот сопливый щенок попросту помыкал государственным советом эллинов.
Поэтому слушать его слушали, даже кивали согласно на его речи, но дух
противоречия уже зудил, искал выхода. Рассуждали они так:
Если бы Зевс не пожелал, чтобы Геракл освободил Прометея, он сумел бы
ему помешать.
Если по какой-либо причине Зевс чем-то отвлекся и опоздал, то за время
долгого пути Геракла все же можно было выбрать момент и опять пленить
Прометея, снова заковать его в цепи и даже --- такие прецеденты были ---
поразить перуном и отослать в Тартар.
Далее: Геракл и сам --- сын Зевса. Тут можно усмотреть явное
вмешательство Судьбы: сын Зевса исправляет то, о чем, возможно, Зевс давно
уже сожалеет.
Ну, и вообще нельзя не оказать почета Прометею --- все-таки он бог, к
тому же гость.
Нельзя не принять его с почетом, потому что, сказать по правде, мы и
сами, члены совета, буквально помираем от любопытства, так не терпится нам
увидеть его. А что уж говорить о наших женах!
И наконец, еще и еще раз: нельзя не принять его с почетом, потому что
народ все равно это сделает.
Так лучше уж примем его с почетом мы и, разумеется, тотчас вовлечем в
свой круг...
Правда, здесь тоже возникают некоторые трудности. Взять хотя бы царский
дворец: святилище Зевса; фрески, изображающие могущество Зевса --- усмирение
гигантов, Иксион, Сизиф и прочие самые ужасные кары, среди них и прикованный
Прометей с орлом, терзающим его печень. (Прометея, как я уже упоминал --- и
мы можем в этом убедиться в самых различных музеях мира, --- многие путают,
и нередко, с Титием. Титий действительно провинился, безобразно повел себя с
Лето, матерью Аполлона, и действительно угодил за это в Тартар, где орел
терзает его нутро.) Но эти трудности в конечном счете можно преодолеть:
фрески с подобного рода сюжетами переписать, временно же, для скорости,
чем-нибудь завесить, декорировать --- как изображения на секешфехерварской
фреске * /* В здании городского совета Секешфехервара имеется фреска
художника-монументалиста Вилмоша Аба Новака (1894--1941), написанная на
исторический сюжет; одно время она была задрапирована --- кто-то от
излишнего усердия счел, что на ней изображено слишком много особ духовного
звания. --- Прим. автора. */. В связи с этим было дано распоряжение
управлению делами двора, а также, пожалуй, и всему населению: каждому
вменялось в обязанность осмотреть все собственные или доверенные под
присмотр вазы, панно, домашние алтари и убрать с глаз долой все изображения,
которые могут оскорбить чувства гостя.
А теперь по поводу плакатов. Плакаты были, не могли не быть,
существовали же какие-нибудь официальные, заранее подготовленные текстовки.
Ибо это в государственных интересах. Ведь народ, уж если кого-то чествует,
сгоряча способен ляпнуть и что-то такое, что задевает интересы государства.
Это тем более недопустимо, когда празднование санкционировано государством,
--- тут Калхант совершенно прав. Зевс явно примирился с освобождением
Прометея, в душе он, верно, даже рад. Но если народ в увлечении позволит
себе всякого рода анархистские, необдуманные выкрики, если кто-то начнет
поминать обстоятельства наказания Прометея, а не то, в пылу воодушевления да
еще под влиянием алкогольных возлияний, нередких в таких ситуациях, вздумает
выкрикивать что-нибудь непочтительное в адрес Зевса и прочих небожителей!..
Тут уж недалеко и до беды, этого микенский двор допустить не может ни в коем
случае. Особенно же при таком сложном внутри- и внешнеполитическом
положении!
Зевс же, между прочим, бог гостеприимства, защитник прав гостя. (Он
запретил приносить гостя в жертву, он оберегает путника от всякой обиды ---
вот существенные проявления духа Зевса!) Следовательно, как ни суди о деле
Прометея, по до сих пор государственному совету нетрудно оправдаться в том,
что Прометея приняли. А вот если Зевс скажет, мол, так и так, мне донесли (и
донесут, ясное дело, донесут!), что народ микенский кричал при этом по моему
адресу то-то и то-то, --- нет, такое брать на себя перед Олимпом немыслимо.
А значит, необходим протокольный текст, необходимы лозунги. Но какие?
Приветствие Гераклу ничего сложного не представляет, оно вывешивалось уже
восемь раз с большими или меньшими изменениями в тексте. На сей раз,
поскольку совершение подвига потребовало особенно дальнего похода,
проголосовали за формулировку "мирового значения". Мне представляется это
естественным --- ведь тем самым не только Гераклу приписывается "мировое
значение", но одновременно как бы утверждается право Микен определять
"мировое значение". А вот каким должно быть приветствие Прометею?
"Приветствуем Прометея"? Невозможно. Слишком голо. Таким приветствием не
встречают даже сельского судью в его деревеньке. Добавить определение?
"Приветствуем великого Прометея"? М-да, определение, кажется, самое
банальное, а на Олимпе уже вполне могут скривить губы: "Что значит
"великий"? Почему?!" Можно упомянуть ранг его: "Приветствуем бога Прометея!"
Он был богом, это общеизвестно, а вот действителен ли этот ранг сейчас? И
если даже действителен, разумно ли обращать на то внимание олимпийцев?!
Опять-таки --- именно сейчас, при таком исключительно сложном, щекотливом
внутри- и внешнеполитическом положении! (Как завидовали они удачливой Трое
за то, что Прометей там проследовал лишь транзитом, причем инкогнито, быть
может, даже в стенах-то ее не побывал!) А ведь нужно как-то упомянуть в
приветствии и о делах его... Так они судили-рядили --- предлагали, обсуждали
и отбрасывали поочередно множество вариантов, пока наконец не остановились
на простой, неброской, но выражающей самую суть короткой фразе: "Микены
приветствуют принесшего огонь Прометея!" Только факты, никакой оценки, за
такой текст государственный совет может смело постоять и перед олимпийцами.
Специальные "крикуны" разгласят текст повсюду, а блюстители порядка
позаботятся, чтобы то же кричал и народ --- ни больше, ни меньше. Но главное
--- чтоб не кричал ничего иного!
Откуда я взял, что транспаранты укреплены были рядышком, да еще
полукружием? А оттуда, что к микенским Львиным воротам ведет довольно узкий
въезд, стесненный по сторонам башнями. (Это замечательной конструкции
крепостные ворота, где сама стена образует защитный барбакан.) Таким
образом, оба приветствия можно было разместить рядом, лишь укрепив их
полукругом по обе стороны ворот, ниже львов. Но ведь их можно было повесить
на обычном месте, посередине --- одно над другим, подумает кто-то (весьма
необдуманно!). Ого! А какое же прикажете сверху?! То, что посвящено
Прометею, богу --- в соответствии с рангом? Богу? Если он еще бог. А потом,
что ж, оно правда, что Геракл только полубог, но, во-первых, это он
освободил Прометея, а во-вторых, он как-никак и сын Зевса, и даже правнук
его! Нет, нет, ни выше, ни ниже --- только рядом!
Перечитал сейчас эту главку и сам не знаю, смеяться мне или злиться на
собственное "ясновидение". Но ведь должен я каким-то образом перевести
символику знаков значение символов. А они существуют, эти знаки!
Еще двадцать два года отдаляет нас от Трои. Приам угрожает войной из-за
похищения Гесионы. Атрей и Фиест ведут кровавую борьбу за царство --- пока
все еще в роли "дядюшек". И в это время Геракл --- мало того, что
возвращается с победой, с золотым поясом Ипполиты, --- приводит с собой в
Микены бога сомнительной репутации.
Свою спос