сик, чей ум был полон
неверными уравнениями личностей и вкусов, покупок и цен, долгов и
платежей,-- даже он понимал, что посвящен далеко не во все. Расчеты
расчетами, но, в конечном счете, вывозит всегда удача, а в последнее время
удача изменила Френсику. Значит, надо действовать осторожненько -- ив это
утро Френсик был предельно осмотрителен.
Он обзвонил приятелей-юристов и удостоверился, что стряпчие
"Кэдволладайн и Димкинс" -- старая, надежная и весьма почтенная фирма,
обслуживающая самую респектабельную клиентуру. Лишь затем набрал он
оксфордский номер мистера Кэдволладайна -- чтобы напрямик поговорить о
присланном романе. Поверенный изъяснялся по старинке. К его глубочайшему
сожалению, встреча мистера Френсика с автором не представляется возможной.
Инструкции предполагают совершеннейшую тайну: любые переговоры должен вести
лично мистер Кэдволладайн. Разумеется, все лица и происшествия в романе
вымышленные. Да, если угодно, мистер Френсик может включить в договор
дополнительный параграф, освобождающий издательство от финансовой
ответственности на случай возбуждения дела о клевете. Он, впрочем, всегда
полагал, что подобный параграф составляет неотъемлемую часть всякого
договора между издателем и автором. Френсик сказал, что да, конечно,
составляет: он просто хотел лишний раз подчеркнуть этот момент, поскольку
имеет дело с автором-анонимом. Мистер Кэдволладайн выразил полнейшее
понимание.
Френсик положил трубку увереннее, нежели снял, и смелее возвратился на
круги своя, к воображаемым сделкам. Он пошел проторенной тропкой, мысленно
задержавшись возле нескольких видных издательств и миновав их. Такому
роману, как "Девства ради помедлите о мужчины", нужен был издатель с
безупречной репутацией, отсвет которой лег бы на книгу. Френсик отсеивал
одного за другим и наконец сделал свой выбор. Рискованный, конечно: однако
игра стоила свеч. Но сначала требовалось мнение Сони Футл.
Она высказала его за обедом в итальянском ресторанчике, где Френсик
обычно угощал своих более или менее второстепенных авторов.
-- Редкостная книжица,-- заметила она.
-- Пожалуй что,-- признал Френсик.
-- Но что-то в ней есть. Есть искренность,--сказала Соня, понимая, чего
от нее ждут.
-- Согласен.
-- Проникновенность.
--- Само собой.
-- Крепкий сюжет.
-- Железный.
-- И есть подтекст,-- сказала Соня.
Френсик перевел дух. Как раз на это слово он и надеялся.
-- Думаешь, есть?
-- Да. Честное слово. Есть вот в ней что-то такое. Нет, хорошо, правда.
Ей-богу, хорошо.
-- Н-ну,-- сказал Френсик, как бы сомневаясь,-- я, может быть, отстал
от времени, но...
-- Да ну тебя. Перестань дурака валять.
-- Любезный друг,-- сказал Френсик.-- Я вовсе не валяю дурака! Вот ты
сказала -- есть подтекст, и слава богу. Я этого слово ждал и дождался. Стало
быть, роман придется по вкусу тем духовным самоистязателям, которые радуются
книге, только если она их раздражает. Но про себя-то я знаю, что с точки
зрения подлинной литературы это сущая дрянь -- и невелика важность, что
знаю, однако инстинктами своими надо дорожить.
-- У тебя, по-моему, вообще нет инстинктов.
-- Литературный -- есть,-- сказал Френсик,-- И он говорит мне, что
книга мерзкая претенциозная, а значит -- ходкая. Все в порядке: содержание
-- гадость, слог и того гаже.
-- Слог как слог,-- пожала плечами Соня.
-- Тебе-то, конечно, все едино. Ты американка, вашу нацию классика не
тяготит. Вам что Драйзер, что Менкен, что Том Вулф, что Сол Беллоу -- какая
разница? Имеете право. Я как нельзя больше ценю это безразличие, оно
обнадеживает. Если уж вы без труда проглатываете вывороченные фразы,
источенные запятыми и перетянутые скобками, где неприкаянные глаголы тычутся
во все стороны, а оговорки цепляются друг за друга; фразы, которые, чтобы
вразумительно спародировать, и то надо раза четыре перечесть со словарем --
я ли стану вам перечить? Твои земляки, чей раж самоусовершенствования я
никогда не мог оценить, в такую книгу просто влюбятся.
-- Ну, содержание-то им не особенно в новинку. Было, и не так давно:
вспомни-ка "Гарольда и Мод" (Роман на базе киносценария американского
писателя Колина Хиггинса (род. в 1941 г.)
-- Но не в таком омерзительно подробном исполнении,-- заметил Френсик,
отхлебнув вина.-- И без лоуренсовщины. Вообще же это как раз наш козырь: ему
-- семнадцать, ей -- восемьдесят. За права престарелых! Разве не звучит? Да,
кстати, когда Хатчмейер будет в Лондоне?
-- Хатчмейер? Ты что, обалдел?-- удивилась Соня. Френсик протестующе
помахал вилкой с длинной макарониной.
-- Ну-ну, выбирай выражения. Я тебе не хиппи.
-- А Хатчмейер тебе не "Олимпия Пресс" (Парижское издательство
порнографической и сенсационной литературы на английском языке). Он мещанин
до мозга костей и к этой книге близко не подойдет.
-- , ,-- .
-- ?-- .-- ?
-- Я, собственно, решил запродать книгу самому что ни на есть
почтенному лондонскому издателю,-- сказал Френсик,-- а уж потом перепродать
права Хатчмейеру в Америку.
-- Кому же это ты здесь запродашь?
-- Коркадилам,-- сказал Френсик.
-- Старинная, обомшелая фирма,-- покачала головой Соня.
-- Вот именно.-- сказал Френсик.-- Престижная. И на грани банкротства.
-- Им сто лет назад надо было отделаться от половины своих авторов,--
сказала Соня.
-- Ладно от авторов, лучше бы отделались от главы фирмы, от самого сэра
Кларенса. Ты его некролог читала? Оказалось -- нет, не читала.
-- Очень любопытно. И поучительно. Сколько, ах, сколько у него заслуг
перед Литературой! То бишь сколько напечатал он поэтов и романистов, которых
никто не читал и не читает! В итоге -- банкротство.
-- Вот, значит, и не смогут они купить "Девства ради помедлите о
мужчины".
-- Купят, куда они денутся?-- сказал Френсик.-- На похоронах сэра
Кларенса я перекинулся парой слов с Джефри Коркадилом. Он по стопам отца не
пойдет. Коркадилы выкарабкиваются из восемнадцатого столетия, и Джефри нужен
бестселлер. Они возьмут "Девство", а мы пощупаем Хатчмейера.
-- И, по-твоему, на Хатчмейера это подействует?-- усомнилась Соня.--
Что ему Коркадилы?
-- Как что, а почет?-- сказал Френсик.-- них же монументальное
прошлое. На камин-то Шелли опирался, в кресле-то непорожняя миссис Гаскелл
сидела, а на ковер и вовсе Теннисона стошнило. А сколько первоизданий! Хоть
и не вся "великая традиция", а все же изрядный кусок истории литературы. И в
такую преподобную компанию Коркадилы возьмут наш роман -- за бесценок,
конечно.
-- Ты думаешь, автору этого хватит? А деньги ему нипочем?
-- Деньги он получит от Хатчмейера. Мы его, голубчика, хорошенько
выдоим. Но автор, конечно, небывалый.
-- Судя по книге -- да,-- сказала Соня.-- А еще почему?
-- Непробиваемый аноним,-- сказал Френсик и изложил инструкции мистера
Кэдволладайна.-- Так что у нас своя рука владыка,-- заключил он.
-- Дело за псевдонимом,-- сказала Соня.-- Убьем-ка мы сразу двух
зайцев: пусть автора зовут Питер Пипер. Хоть раз в жизни увидит человек свое
имя на книжной обложке.
-- Ты права,-- грустно согласился Френсик.-- Боюсь, что иначе бедняге
Пиперу не видать этого как своих ушей.
-- Вдобавок сэкономишь на ежегодном обеде и не придется читать новую
версию "Поисков утраченного детства". У него какой сейчас образец?
-- Томас Манн,-- вздохнул Френсик.-- Фразы на две страницы -- заранее
ужас берет! А ты думаешь, можно эдак-то разделаться с его литературными
мечтаниями?
-- Как знать?-- возразила Соня.-- Поглядит человек на свою напечатанную
фамилию, почувствует себя на какое-то время автором -- может, и хватит с
него?
-- Да, уж либо так, либо никак, это я более чем головой ручаюсь,--
сказал Френсик.
-- Ну вот, и ему кое-что перепадет.
После обеда Френсик отправил рукопись Коркадилам. На титульном листе,
под заглавием, Соня припечатала "сочинение Питера Пипера". Френсик долго,
убедительно разъяснял по телефону ситуацию Джефри Коркадилу и запер свой
кабинет вполне собой довольный.
Через неделю редколлегия Коркадилов обсуждала "Девства ради помедлите о
мужчины" перед лицом прошлого, осенявшего развалины их издательской
репутации. Панельные стены зала заседаний были обвешаны портретами
знаменитых покойников. Шелли среди них не было, миссис Гаскелл -- тоже; их
замещали меньшие светила. В застекленных шкафах выстроились первоиздания, а
музейные витрины хранили писательские реликвии. Перья гусиные и перья
стальные, послужившие автору "Уэверли" (Вальтер Скотт), перочинные ножички,
чернильница, которую Троллоп будто бы забыл в поезде, песочница Саути и даже
кусочек промокашки, который, будучи поднесен зеркалу, обнаруживал, что
Генри Джеймс однажды, на удивление потомству, написал пошлое слово
"дорогая".
Посреди этого музея, за овальным столом орехового дерева, сидели,
соблюдая еженедельный обряд, директор издательства мистер Уилберфорс и
главный редактор мистер Тэйт. Они прихлебывали мадеру, грызли тминные
печеньица и неодобрительно поглядывали то на рукопись, лежавшую перед ними,
то на Джефри Коркадила. Трудно сказать, что им больше не нравилось -- она
или он. Замшевый костюм в обтяжку и вышитая сорочка Джефри Коркадила были
совсем не к месту. Сэр Кларенс весьма бы не одобрил. Мистер Уилберфорс
подлил себе мадеры и покачал головой.
-- Я категорически против,-- сказал он.-- По-моему, совершенно
несуразно и даже непредставимо, чтобы мы освятили своим именем, титуловали
бы, так сказать, публикацию этого... опуса.
-- Вам что, книжка не понравилась?-- спросил Джефри.
-- Не по-нра-ви-лась? Да с моей стороны просто подвиг, что я ее
дочитал.
-- Ну, на всех не угодишь.
-- Нам никогда и не предлагали ничего подобного. Все-таки таки подумать
о собственной репутации...
-- И о собственном превышении кредита,-- сказал Джефри.-- Говоря
напрямик, нам надо выбирать между репутацией и банкротством.
-- Но зачем же такая, бывают и другие книги,-- взмолился мистер Тэйт.--
Вы ее хоть прочли?
-- А как же,-- кивнул Джефри.-- Я знаю, отец мой взял себе за правило
не читать никого после Мередита, но я...
-- Ваш бедный отец,-- с чувством сказал мистер Уилберфорс,-- должно
быть, ворочается в гробу при одной мысли о...
-- Да-да, именно в гробу, где к нему, надо полагать, скоро
присоединится так называемая героиня этого омерзительного романа,-- добавил
мистер Тэйт.
Джефри поправил сбившийся локон.
-- Помнится, папу кремировали, так что затруднительно ему будет
ворочаться, а ей -- присоединяться,-- небрежно заметил он. Мистер Уилберфорс
и мистер Тэйт стали торжественны, а Джефри вернул на лицо дружелюбную
улыбку.-- Итак, насколько я понял, ваши возражения сводятся к тому, что в
романе описана любовная связь семнадцатилетнего юноши и восьмидесятилетней
женщины?
-- Да,-- сказал мистер Уилберфорс громче обычного.-- Хотя как тут можно
говорить о ЛЮБОВНОЙ связи?..
-- Ну, сексуальные отношения. Что спорить о словах?
-- Нет-нет, не в словах дело,-- сказал мистер Тэйт.-- И даже не в
отношениях. Это бы все еще ничего. Где об отношениях, там пусть, куда ни
шло. Ужасает то, что между отношениями. Я и понятия не имел... впрочем, не
важно. Но это же просто кошмар какой-то.
-- Вот ради этих самых пассажей между отношениями,-- сказал Джефри,--
книгу и будут раскупать.
Мистер Уилберфорс недоверчиво покачал головой.
-- Лично я склонен думать, что мы идем на риск, на опаснейший риск
судебного преследования за непристойность,-- сказал он.-- И обоснованного
преследования.
-- Именно, именно,-- отозвался мистер Тэйт.-- Да что тут, возьмите хоть
сцену с креслом-качалкой и душем...
-- Умоляю,-- простонал мистер Уилберфорс.-- Хватит уж того, что мы это
прочли и похоронили в памяти. Неужели нужна еще эксгумация?
-- Уместное слово,-- сказал мистер Тэйт.-- Даже и самое заглавие...
-- Ладно, ладно,-- сказал Джефри.-- Согласен, все это несколько
безвкусно, однако же...
-- Что значит "однако же"? А помните, как он ее...
-- Ну Тэйт, ну не надо, ну ради бога не надо,-- слабо запротестовал
мистер Уилберфорс.
-- Повторяю,-- продолжал Джефри,-- я готов согласиться, что это варево
не на всякий вкус. Да ну вас, Уилберфорс. Хотите, я наберу вам с полдюжины
книг почище этой.
-- Нет, я, слава богу, ни одной такой не помню,-- заметил мистер Тэйт.
-- Одну, назовите одну!-- возопил мистер Уилберфорс.-- Хоть одну,
которая могла бы сравниться!..-- И перст его затрясся над рукописью.
-- Та же "Леди Чаттерли",--сказал Джефри.
-- Ха!-- сказал мистер Тэйт.-- Да по сравнению с этим "Леди Чаттерли"
-- девственница!
-- И вообще, "Чаттерли" же запрещена,-- сказал мистер Уилберфорс,
-- О, небо,-- тяжко вздохнул Джефри Коркадил.-- Ну, кто ему объяснит,
что викторианцы вместе с их нравами канули в Лету?
-- И очень жаль, что канули,-- заметил мистер Тэйт.-- Кое с кем из них
мы прекрасно ладили. Безобразия начались с "Источника одиночества".
-- Была там еще и другая гадкая книжонка,-- сказал мистер Уилберфорс,--
но ее хоть не мы опубликовали.
-- Безобразия,-- вставил Джефри,-- начались, когда дядя Катберт сдуру
пустил под нож "Самоучитель бальных танцев" Уилки и напечатал вместо него
"Определитель съедобных грибов" Фашоды.
-- Да, с Фашодой -- это он зря,-- согласился мистер Тэйт.-- На
вскрытиях нас все время поминали недобрым словом.
-- Вернемся в нынешний век,-- сказал Джефри,-- который не лучше, чтоб
не сказать -- хуже минувшего. Френсик, как видите, предложил нам роман, и
мы, по-моему, должны его принять.
-- Прежде мы с Френсиком дела не имели,-- сказал мистер Тэйт.--
Говорят, Френсик берет недешево. Сколько он хочет на этот раз?
-- Чисто номинальную сумму.
-- Чисто номинальную? Френсик? Что-то непохоже на него. Обычно он
запрашивает втридорога. Тут какая-нибудь ловушка.
-- Да чертова эта книга и есть ловушка. Дураку ясно,-- сказал мистер
Уилберфорс.
-- Френсик смотрит на вещи шире,-- сказал Джефри.-- Он предвидит
заокеанскую сделку.
Оба старца шумно вздохнули.
-- А-а, ну да,-- сказал мистер Тэйт.-- Американский рынок. Тогда,
конечно, другой разговор.
-- Вот именно,-- сказал Джефри,-- и Френсик убежден, что американцы
оценят эту книгу по достоинству. Вовсе тут не все похабщина, многое сделано
по-лоуренсовски, не говоря уж о прочих писателях, которые тоже просвечивают.
Блумзберийская группа, Вирджиния, понимаете ли, Вулф, Мидлтон Марри и тому
подобное. И философское опять же содержание...
-- Ага, ага,-- кивнул мистер Тэйт.-- На такую наживку американцы
клюнут, только нам-то что с этого?
-- А десять процентов американского гонорара,-- сказал Джефри.-- Это
нам как?
-- И автор согласен?
-- Мистер Френсик уполномочен согласиться за него и полагает также, что
если книга станет там бестселлером, то ее начнут бешено раскупать здесь.
-- Если, если,-- сказал мистер Тэйт.-- Если да, то да. А кто издаст в
Америке?
-- Хатчмейер.
-- Ишь ты,-- сказал мистер Тэйт.-- Теперь хоть кое-что понятно.
-- Хатчмейер,-- заметил мистер Уилберфорс,-- негодяй и мошенник.
-- И один из главных воротил американского книжного рынка.-- прибавил
Джефри.-- Если уж он возьмет книгу, то книга пойдет. И авансы у него
сказочные.
-- Признаюсь,-- кивнул мистер Тэйт,-- что я никогда не мог проникнуть в
тайны американской книготорговли, но авансы действительно сказочные, и
Хатчмейер в самом деле воротила. Может быть, Френсик и нрав. Шанс тут,
пожалуй, есть.
-- Наш единственный шанс,-- заверил Джефри.-- Иначе пойдем с молотка.
Мистер Уилберфорс налил себе мадеры.
-- Ужасное унижение,-- сказал он.-- Подумать только, до чего мы
докатились -- до псевдоинтеллектуальной порнографии.
-- Ну, если это нам поможет удержаться на плаву...-- сказал мистер
Тэйт.-- Да, а кто такой этот, как его, Пипер?
-- Извращенец,-- объявил мистер Уилберфорс.
-- Френсик говорит, что это молодой человек, преданный литературе,--
сказал Джефри.-- Это его первый роман.
-- Будем надеяться, что и последний,-- сказал мистер Уилберфорс.--
Впрочем, можно, кажется, пасть еще ниже. Как звали ту мерзавку, которая сама
себя кастрировала и написала об этом книгу?
-- Как то есть САМА себя?-- изумился Джефри.-- Это вряд ли возможно.
Еще, положим, сам себя..
-- Вы, наверное, имеете в виду книжонку под названием "Обыкновенное
убийство", сочинение некой... Маккаллерс ("Обыкновенное убийство" --
документальная повесть американца Трумэна Капоте (1924--1984), что ли,--
сказал мистер Тэйт.-- Лично я ее не читал, но слышал, что ужасная гадость.
-- Итак, все согласны,-- сказал Джефри, чтобы избежать опасного
поворота беседы. Мистер Тэйт и мистер Уилберфорс скорбно кивнули.
Френсик приветствовал их решение без особого восторга.
-- Почем еще знать, выгорит ли с Хатчмейером,-- сказал он Джефри за
обедом в ресторане "Уилерз".-- Главное сейчас, чтобы газетчики не пронюхали,
а то отпугнут его. Давайте-ка для пущего туману называть это дело
"Девством".
-- Что ж, очень подходяще,-- сказал Джефри.-- Девственные гранки будут
месяца через три, не раньше.
-- Стало быть, хватит времени обработать Хатчмейера.
-- Вы думаете, правда есть шанс, что он откупит?
-- Шансов сколько угодно,-- сказал Френсик.-- Мисс Футл имеет на него
огромное сексуальное влияние.
-- Поразительно,-- сказал Джефри, содрогнувшись.-- Но, судя но
"Девству", о вкусах лучше не спорить.
-- Соня, кстати, замечательно торгуется,-- сказал Френсик.-- Она всегда
запрашивает такие авансы, что американцы аж глазами хлопают. И понимают, что
она верит в книгу.
-- А этот наш Пипер согласится на десятипроцентные отчисления?
Френсик кивнул. У него был по этому поводу разговор с мистером
Кэдволладайном.
-- Автор предоставил мне решать за него все финансовые вопросы,--
сказал он, ничуть не отклоняясь от истины. Так обстояли дела к прибытию
Хатчмейера, который объявился в Лондоне со своей свитой в начале февраля.
Глава 3
Про Хатчмейера говорили, что он самый безграмотный издатель в мире и
что, начав карьеру менеджером, он учредил затем мордобой на книжном рынке и
однажды выдержал восемь раундов с самим Норманом Мейлером. Еще говорили, что
ни одной закупленной книги он сроду не прочел и вообще читает только чеки и
банкноты. Говорили еще, что он -- владелец половины амазонских джунглей и
что, глядя на дерево, он видит суперобложку. Много разного, чаще нелестного,
говорили о Хатчмейере: во всем этом была толика правды, и за разноречивыми
россказнями таился секрет его успеха. А что секрет был, в этом никто не
сомневался, ибо удачливость Хатчмейера превосходила всякое понимание.
Легенды о нем мешали спать издателям, отвергнувшим "Историю любви" Эрика
Сигела, когда автор просил за нее ломаный грош; презревшим Фредерика
Форсайта, проворонившим Яна Флеминга и теперь ворочающимся с боку на бок,
проклиная свою бестолковость. Сам же Хатчмейер спал прекрасно. То есть для
больного человека просто изумительно, а болен он был всегда. Френсик
переедал и перепивал своих соперников;
Хатчмейер же давил их ипохондрией. Когда он не страдал язвой или
желчно-каменной болезнью, то жаловался на кишечник и сидел на строгой диете.
Издатели и посредники за его столом по мере сил управлялись с шестью
блюдами, одно сытнее и неудобоваримее другого, а Хатчмейер ковырял кусочек
вареной рыбки, грыз сухарик и прихлебывал минеральную водичку. Из таких
кулинарных поединков он выходил с тощим животом и тугой мошной, а гости его
кое-как доплетались до дома, сами не понимая, что за муха их укусила. Но
опомниться им не удавалось: Хатчмейер сегодня был в Лондоне, завтра -- в
Нью-Йорке, послезавтра -- в Лос-Анджелесе. Разъезды его имели двоякую цель:
заключать договоры наспех и безотлагательно и держать подчиненных в страхе
Божием. Иной раз похмельный автор еле мог вывести свою фамилию, не то что
прочесть мелкий шрифт, а в договорах Хатчмейера шрифт был мельче мелкого.
Оно и неудивительно: петит сводил на нет все, что печаталось крупным
шрифтом. И, наконец, чтобы иметь дело или обделывать делишки с Хатчмейером,
надо было сносить его обращение. А Хатчмейер был хамоват -- отчасти по
натуре, отчасти же в пику литературному эстетству, донимавшему его со всех
сторон. Оттого-то он так и ценил Соню Футл, что она не лезла ни в какие
эстетические рамки.
-- Ты мне прямо как дочь,-- проурчал он, приветственно облапив Соню в
номере "Хилтона".-- Ну, что же на этот раз принесла мне моя крохотулечка?
-- Гостинчика,-- отвечала Соня, высвободившись и взгромоздившись на
велосипедный снаряд, всюду сопровождавший Хатчмейера. Тот присел на самое
низкое кресло в комнате.
-- Да не может быть. Романец?
Соня кивнула, усердно крутя педали.
-- Как называется?-- поинтересовался Хатчмейер, пропуская дело наперед
удовольствия.
-- "Девства ради помедлите о мужчины".
-- Чего ради "помедлите о мужчины"?
-- Девства,-- сказала Соня и вовсю заработала педалями.
Хатчмейер углядел ляжку.
-- Девства? Религиозный, что ли, роман с пылу с жару?
-- Это мало сказать -- с жару: сам как огонь.
-- Что ж, по нашим временам не худо. Тиражное барахло: всякие там
сверхзвезды, дзэн-буддисты, как починить ваш автомобиль или там мотоцикл.
Девство тоже кстати -- как раз год женщин.
Соня приостановила педали.
-- Нет, Хатч, тебя не туда понесло. Это не про Богородицу.
-- Как нет?
-- Так вот и нет.
-- Стало быть, не она одна девственница? Ну-ка, ну-ка, расскажи, это
даже интересно.
И Соня Футл принялась рассказывать с высоты велосипедного седла,
завораживающе поводя ногами вверх-вниз, дабы убаюкать критические
способности Хатчмейера. Тот почти не сопротивлялся и, лишь когда Соня
перестала крутить педали, сказал:
-- Забыть, наплевать и растереть. Ну и белиберда! Ей восемьдесят, а она
знай подставляется где ни попадя. Обойдемся.
Соня слезла со снаряда и, подбоченившись, нависла над Хатчмейером:
-- Не ерунди, Хатч, послушай меня. Только через мой труп ты отбрешешься
от этой книги. Это экстракласс.
Хатчмейер радостно улыбнулся. Во берет за глотку! Торги -- не
торговлишка.
-- Давай, расхваливай.
-- Ладно,-- взялась за дело Соня.-- Когда читают книги? Молчи, сама
скажу. От пятнадцати до двадцати одного года. И время есть, и охота не
притупилась. У кого самые высокие показатели грамотности? У
шестнадцати-двадцатилетних. Верно?
-- Верно,-- согласился Хатчмейер.
-- Конечно, верно! И вот тебе, пожалуйста: семнадцатилетний парень,
поиски себя.
-- Какие еще поиски! Ты меня не потчуй фрейдистской мертвечинкой. Не те
времена.
-- Времена не те, да и он не тот. Мальчик без патологии.
-- Да ты что! А чего же он лезет на бабушку?
-- Она ему не бабушка. В ней женское...
-- Погоди, деточка, дай мне сказать. Ей восемьдесят, какое там в ней
женское. Уж я-то знаю. Жене моей Бэби пятьдесят восемь, а женского -- один
скелет. Хирурги-косметологи из нее столько повынимали, что ахнешь и
закачаешься. За пазухой один силикон, окорока тянутые-переобтянутые.
Девственность ей обновляли раза четыре, а с лицом я со счету сбился.
-- И почему все это?-- сказала Соня.-- А потому, что она хочет быть
женщиной с головы до пят.
-- Ну да, женщиной. Почти вся подмененная.
-- А все-таки читает. Верно?
-- Еще бы нет! За месяц больше, чем я издаю в год.
-- Вот именно. Читает молодежь, читают старики. А прочих вежливенько
отсылаем туда-сюда.
-- Ты вот скажи Бэби, что она старуха, и сама вежливенько отправишься
туда-сюда. Она за это кому хочешь пасть порвет -- я тебе говорю.
-- А я тебе говорю, что пик грамотности дает возрастная группа от
шестнадцати до двадцати лет, потом зияние -- и снова пик, начиная с
шестидесяти. Права я или нет?
-- Ну, права,-- пожал плечами Хатчмейер.
-- А книга о чем?-- спросила Соня.-- О том, как...
-- Как один чокнутый сопляк путается с чьей-то бабкой. Где-то уже это
было, давай что-нибудь поновее. Да и с тухлой клубничкой неохота возиться.
-- Нет, Хатч, нет, ничего ты не понял. Это не тухлая клубничка, а
история любви. Они по-человечески важны друг другу. Он нужен ей, а она ему.
-- А мне они оба ни на хрен не нужны.
-- Они черпают друг у друга то, чего каждому недостает. Он впитывает ее
зрелость, умудренность, вкушает плод опыта...
-- Вкушает? Плод? Ох, берегись, ей-богу, сблюю.
-- А она заражается его юношеским жизнелюбием,-- напирала Соня.--Я тебе
честно говорю: это большая литература. Глубокая, значительная книга. Она
высвобождает. Это экзистенциально. Это... Помнишь, как было с "Подругой
французского лейтенанта" нашего Джона Фаулза? Все Штаты ходуном ходили. А
теперь Америка созрела для "Девства". Да, ему семнадцать, ей восемьдесят --
а все-таки он ее любит. Поймы ты, Хатч: Л-Ю-Б-И-Т. Пожилые и престарелые
будут все как один покупать книгу, чтобы узнать, чем их обделяет судьба, а
студенты клюнут на филозофрению. Только подай -- а пойдет нарасхват!
Культуртрегеров поймаем на претензию, авангард -- на порно, а сопливых -- на
чувствительность. Это же блюдо на целую семью! Таких тиражей...
Хатчмейер встал и прошелся по комнате.
-- Знаешь, тут ты, может, и верно протумкала,-- сказал он,-- Я вот
спросил себя: "Схватится Бэби за эту книгу?" Как пить дать, схватится. А уж
если она глотает, то все облизываются. Сколько?
-- Два миллиона долларов.
-- Два миллиона... Ты мне что, мозги пудришь?
Хатчмейер даже рот разинул. Соня снова влезла па велосипедный снаряд.
-- Два миллиона. Нет, не пудрю я тебе мозги.
-- Иди гуляй, детка, иди гуляй. Два миллиона? За один роман? Отбой.
-- Два миллиона -- или я пошла показывать ножки Майленбергу.
-- Этому скалдырнику? Да откуда у него два миллиона! Бегай ты без
штанов взад-вперед по Авеню Америк хоть с утра до вечера -- никто столько не
даст.
-- Американские права, дешевое издание, фильмы, телепостановка,
серийные выпуски, книжные клубы...
-- Ты давай позабористее,-- зевнул Хатчмейер.-- Клубы у меня под рукой
ходят.
-- А с этой книгой они тебя обойдут.
-- Ну, пусть даже купит Майленберг. Он тебе цены не даст, а я все равно
перекуплю. И что мне с этого будет?
-- Слава,-- хлопнула козырем Соня,-- мировая слава. Сразу влепишь в
десятку: "Унесенные ветром", "Эмбер навечно", "Кукольная долина", "Доктор
Живаго", "Аэропорт", "Мешочники". Да ты же в "Ридерз дайджест альманах"
попадешь!
-- В "Ридерз дайджест альманах"?-- восхищенно переспросил Хатчмейер.--
Ты думаешь, даже так?
-- Думаю? Знаю. Престижная книга о скрытых жизненных возможностях. Не
бульварщина какая. Переплюнешь Мэри Бейкер Эдди с ее христианской наукой.
Это же словесная симфония. Заметь, кто здесь купил -- фирма слава тебе
господи!
-- Кто?-- с подозрением спросил Хатчмейер.
-- Коркадилы.
-- Коркадилы? Старейшее издательство...
-- Не старейшее. "Марри" старше.
-- Ну, ладно, старое. Почем?
-- Пятьдесят тысяч фунтов,-- наудачу брякнула Соня. Хатчмейер уставился
на нее.
-- Коркадилы -- пятьдесят тысяч за эту книгу? Пятьдесят косых?
-- Да, пятьдесят косых. И с ходу. Без лишних разговоров.
-- А я слышал, они на мели,-- сказал Хатчмейер.-- Их что, откупил
какой-нибудь араб?
-- Нет, не араб. Это семейная фирма. Сам Джефри Коркадил выложил
пятьдесят тысяч: понял, что книга того стоит. Думаешь, стали бы они
рисковать такими деньгами, если б собирались сматывать удочки?
-- Японский бог,-- сказал Хатчмейер.-- Да, видать, на это дерьмо делают
крупные ставки... и все ж таки два миллиона! Никогда еще за роман столько не
давали. Роббинс берет миллион, но ведь это Роббинс!..
-- В том-то и дело, Хатч. Думаешь, я прошу два миллиона за так? Дура я
тебе, что ли? К тому же два миллиона делают книгу. Ты их платишь, люди об
этом знают -- и каждый кидается читать роман -- надо же понять, с чего это
ты раскошелился. Про тебя всякому интересно. Ты впереди всех. Да и фильм
обязательно...
-- С фильма в доле. Только не процентик, а пополам.
-- Идет,-- сказала Соня.-- Режь подметки на ходу. Пополам гак пополам.
-- Да, еще мне нужен автор, этот ваш, как его... Пипер,-- заявил
Хатчмейер.
-- Автор тебе нужен?-- вмиг насторожилась Соня.-- А зачем тебе автор?
-- Для ходкого сбыта. Будем его совать в нос публике: вон видали, этому
только подкладывай старух. Турне по Штатам, автографы, телеинтервью, лекции
-- в общем, на всю катушку. Мы его разделаем под гения.
-- Не думаю, что ему это понравится,-- смущенно сказала Соня.-- Он
очень робкий и замкнутый.
-- Это он-то робкий? Заголился и давай стесняться?-- удивился
Хатчмейер.-- Да за два миллиона он любой зад обязан дочиста вылизать!
-- Сомневаюсь, что он согласится...
-- Либо согласится, либо пошел он,-- обрезал Хатчмейер.-- Уж если я
готов нянчиться с его книжонкой, то ему сам бог велел соглашаться. Точка,
решено.
-- Ладно, раз тебе так надо,-- сказала Соня.
-- Да, мне так надо,-- сказал Хатчмейер.-- И тебя мне тоже надо...
Соня еле унесла ноги и помчалась с договором на Ланьярд-Лейн.
Френсик явно заждался ее.
-- Довела до ума,-- пропела она, сотрясая плясом кабинет.
-- Ну и ну,-- сказал Френсик.-- Ах ты умница.
-- С одним условием.-- Соня приостановилась.
-- С условием? Что за условие?
-- Сперва хорошие новости. Книга ему понравилась. Он от нее без ума.
-- А не рановато?-- прищурился Френсик.-- Он ведь даже случая не имел и
заглянуть-то в эту клоаку.
-- Ну, я ему рассказала... так, в общем -- и ему очень понравилось.
Пора, говорит, преодолевать опасный возрастной разрыв.
-- Опасный возрастной?
-- Да, между поколениями. Он как-то чувствует...
-- Чувства его оставь-ка себе,-- сказал Френсик.-- Тот, кто говорит о
преодолении опасного возрастного разрыва, не дорос до простейших
человеческих эмоций.
-- Он считает, что "Девство" окажет такое же благотворное влияние на
молодежь и престарелых, какое "Лолита"...
-- Оказала на родителей?-- предположил Френсик.
-- На пожилых мужчин,-- сказала Соня.
-- К этим хорошим новостям нам только не хватает заразиться проказой.
-- Ты погоди, ты сначала послушай, какую цену он дает.
-- Ну?-- послушал Френсик.
-- Два миллиона.
-- Два миллиона?-- Френсик постарался унять дрожь в голосе .-- фунтов
или долларов?
Соня с упреком посмотрела на него.
-- Френзи, ты скотина, неблагодарная скотина. Я, значит...
-- Миленькая, я просто хотел выяснить, сколько жути ты мне поднесешь на
десерт. Если твой дружок из мафии готов заплатить за эти словесные помои два
миллиона фунтов -- тогда все, надо быстро складываться и улепетывать. Так
чего же он, ублюдок, хочет?
-- Во-первых, видеть договор с Коркадилами.
-- Пожалуйста, договор в порядке.
-- Не совсем. В этом договоре почему-то нет ни слова о тех пятидесяти
тысячах фунтов, которые Коркадилы уплатили за "Девство",-- сказала Соня.--
Маленький такой недочетик.
-- Пятидесяти тысячах фунтов?-- ахнул Френсик.-- Да где им...
-- Хатчмейера надо было ошеломить.
-- Что у него вместо головы? Коркадилы не наскребут и пятидесяти тысяч
пенсов, не то что...
-- Конечно. Это он знает. Я ему сказала, что Джефри рискнул собственным
состоянием. Понятно теперь, почему он хочет видеть договор.
Френсик задумчиво потер лоб.
-- Ну, положим, всегда можно составить другой договор. Уговорить Джефри
подписать его, показать Хатчмейеру и разорвать,-- сказал он наконец.--
Джефри это, конечно, не понравится, но с двух-то миллионов ему тоже... Еще
что?
-- Это уж тебе совсем не понравится,-- замялась Соня.-- Он требует,
чтобы автор совершил турне по Штатам: автографы, телевидение и рассказы про
возлюбленных старушек.
Френсик достал платок и отер лицо.
-- Требует, говоришь?-- возмутился он.-- Не может он этого требовать. У
нас автор своей рукой договора не подпишет, не то что на люди показаться:
какой-то псих с агорафобией или чем-то в этом роде, а Хатчмейер хочет, чтобы
он торговал мордой по американскому телевидению?
-- Именно требует, Френзи, не ХОЧЕТ, а ТРЕБУЕТ. Либо автор едет, либо
адью.
-- Значит, адью,-- сказал Френсик.-- Он не поедет. Слышала ведь, что
сказал Кэдволладайн: полная анонимность.
-- И два миллиона ничего не меняют?
Френсик покачал головой.
-- Я сказал Кэдволладайну, что мы запросим большую сумму, а он мне --
что не в деньгах дело.
-- Два миллиона -- это не просто деньги. Это состояние.
-- Знаю, но...
-- Попробуй-ка поговори еще раз с Кэдволладайном,-- сказала Соня и
протянула ему трубку. Френсик попробовал и говорил долго. Но мистер
Кэдволладайн был неколебим. Да, да, два миллиона долларов -- это целое
состояние, однако для его клиента абсолютная анонимность все же важнее, и
его инструкции гласят... Словом, разговор вышел пустой и удручающий.
-- Что ж нам -- сесть, сложить руки и смотреть, как двадцать процентов
от двух миллионов смывает в канализацию?-- спросила Соня. Френсик уныло
поглядел вдаль, за ковент-гарденские крыши, и вздохнул. Двадцать процентов
от двух миллионов -- это, как ни считай, четыреста тысяч долларов, побольше
двухсот тысяч фунтов, и это -- их комиссионные. А из-за процесса Джеймса
Джеймсфорта они только что потеряли еще двух прибыльных авторов.
-- Должен быть какой-то выход из положения,-- пробормотал он.-- Ведь
Хатчмейер в тех же потемках, что и мы,-- он тоже не знает, кто автор.
-- Почему же это не знает?-- возразила Соня.-- Знает. Питер Пипер
проставлен на титуле.
Френсик глянул на нее с обновленным восхищением.
-- Питер Пипер,-- задумчиво проговорил он.-- Да, это, пожалуй, мысль.
Они заперли контору и отправились в пивную через улицу.
-- Как бы нам соблазнить Пипера представиться автором...-- сказал
Френсик после двойного виски.
-- А у него просто нет другого пути в печать,-- сказала Соня.-- Если
книга пойдет...
-- Книга-то пойдет. У Хатчмейера все идет.
-- Ну, значит, и Пипер выбьется в другой разряд и авось найдет себе
какого-нибудь издателя на "Поиски".
-- Нет, это не для него,-- покачал головой Френсик.-- Боюсь, у Пипера
принципы. А с другой стороны -- если вставить Джефри в договор обязательство
опубликовать "Поиски утраченного детства"... Не наведаться ли к нему сегодня
же? Он устраивает такую обыкновенненькую вечериночку. Да, это едва ли не
путь. Пипер лоб расшибет, лишь бы напечататься, а бесплатное турне по
Штатам... Давай-ка тяпнем за успех предприятия.
-- Попытка -- не пытка,-- сказала Соня.
Прежде чем ехать к Коркадилу, Френсик вернулся в контору н составил два
новых договора. В первом из них Коркадилы обязывались выплатить пятьдесят
тысяч за "Девства ради помедлите о мужчины", вторым -- гарантировали
публикацию очередного романа мистера Пипера "Поиски утраченного детства":
аванс -- пятьсот фунтов.
-- В конце концов, чем мы рискуем?-- сказал Френсик Соне, снова запирая
контору.-- Если даже Джефри не согласится на пиперовский аванс -- ладно,
заплатим из своих. Главное -- добиться твердокаменной гарантии, что они
опубликуют "Поиски".
-- Джефри тоже светят десять процентов от двух миллионов,-- заметила
Соня на прощанье.-- Надеюсь, это его подстегнет.
-- Уж я, видит бог, постараюсь,-- сказал Френсик и подозвал такси.
Вечериночки Джефри Коркадила Френсик однажды в злую минуту обозвал
подбериночками. Гости стояли или прохаживались с бокалами и легкими
закусками; говорили -- беглыми полунамеками -- о книгах, пьесах и авторах,
нечитаных, невиданных и неведомых, но способствовавших двуполому и
однополому сближению: затем все и устраивалось. Френсик, в общем-то,
предпочитал здесь не появляться -- здешние шуточки были небезопасны. Всюду
таилась сексуальная угроза; а к тому же он побаивался разговориться о
чем-нибудь, в чем ни бельмеса не смыслил. Будет уже -- поговорили этак-то в
университетские годы. Наконец, не было здесь и женщин, взыскующих мужа:
бывали либо перезрелые, либо неотличимые от мужчин. Как-то Френсик нечаянно
подал надежду видному театральному критику -- с ужасающими последствиями. Он
все еще предпочитал вечеринки, где могла встретиться возможная жена; а у
Джефри, того и гляди, тебя самого замуж возьмут.
Так что Френсик захаживал сюда редко, а свою интимную жизнь свел к
тихим интрижкам с переспелыми женщинами, терпимыми к его вялости и
необязательности, и к оглядыванию девушек в метро, от Хампстеда до
Лестер-Сквер. Однако на этот раз он явился по делу -- и, конечно, угодил в
толпу. Френсик обзавелся бокалом и пошел искать Джефри. Найти его было
нелегко. Став главным Коркадилом, Джефри приобрел сексапил, которого ему
раньше не хватало. К Френсику тут же пристал поэт из Тобаго; требовалось его
мнение о "Зазнайке-негре", а то поэт находил Фербенка где-то божественным и
где-то отталкивающим. Френсик сказал, что мнение это целиком разделяет и что
Фербенк был замечательно плодовит. Лишь час спустя, нечаянно запершись в
ванной, он наконец вышел на Джефри.
-- Дорогой мой, так нельзя,-- сказал тот, когда Френсик, минут десять
проколотив по двери, освободился с помощью какого-то косметического
баллончика.-- Надо вам знать, что в комнате для мальчиков у нас запираться
не принято. Это так неспонтанно. Ведь всякая случайная встреча...
-- Это не случайная встреча,-- сказал Френсик, затаскивая Джефри в
ванную и снова запирая дверь.-- У меня к вам разговор, и немаловажный.
-- Только не запирайте!.. О господи! Свен ужасно ревнивый. Он впадает в
неистовство. Понимаете, кровь викингов.
-- Плевать на кровь,-- сказал Френсик,-- я с предложением Хатчмейера.
Основательным.
-- Боже мой, опять вы с делами,-- сказал Джефри, вяло опускаясь на
сиденье унитаза.-- Основательное -- это сколько?
Два миллиона долларов,-- сказал Френсик.
Джефри схватился, чтоб не упасть, за рулон туалетной бумаги.
-- Два миллиона долларов?-- выговорил он.-- Неужели же ДВА миллиона?
Может, вы мне голову морочите?
-- Ничуть,-- сказал Френсик.
-- Так это же изумительно! Какая прелесть! Лапочка моя...
Френсик пихнул его обратно на сиденье.
Есть одна загвоздка. Точнее говоря, две загвоздки.
-- Ах, ну почему всегда должны быть какие-нибудь загвоздки? Разве без
них мало в жизни сложностей?
-- Надо было поразить его суммой, уплаченной вами за книгу,-- о сказал
Френсик.
-- Но я же почти ничего не платил. Собственно...
-- Вот именно, а все-таки пришлось ему сказать, что уплачен аванс в
пятьдесят тысяч фунтов, и он хочет видеть договор.
-- Пятьдесят тысяч фунтов? Любезный мой, да у нас...
-- Знаем,-- сказал Френсик,-- можете не объяснять мне свое финансовое
положение. У вас... скажем так, туго с наличными.
-- Мягко говоря,-- сказал Джефри, теребя обрывок туалетной бумаги.
-- Хатчмейеру это тоже известно -- потому-то ему и понадобился договор.
-- Какой толк? В договоре...
-- Вот здесь у меня,-- сказал Френсик, роясь в кармане,-- другой
договор, который Хатчмейеру больше понравится. Там написано, что вы согласны
уплатить пятьдесят тысяч...
-- Спокойненько,-- сказал Джефри, поднимаясь с унитаза,-- если вы
думаете, что я подпишу договор на пятьдесят тысяч, то вы очень ошибаетесь. Я
не такой уж финансист, но тут все ясно.
-- Ну что ж,-- сердито сказал Френсик, складывая договор,-- раз так,
привет и до свидания.
-- Почему же привет? Ведь договор у нас с вами давно подписан.
-- Привет не вам, а Хатчмейеру. Заодно уж попрощайтесь