ецело создана Эмилем: все, что было до него, исчезло. Если бы он потребовал: проживи год, проживи это лето со мной, а потом умри, она согласилась бы. Распущенные волосы падают ей на плечи. Воспоминания одолевают ее, от них едва не кружится голова... О, боже, почему все это пришло так поздно, так поздно? Но впереди у нее еще много времени -- еще пять, десять лет она может оставаться красивой... а для него еще дольше, если они станут жить вместе, ибо он будет стареть вместе с нею. И ее снова окрыляет надежда: что, если он женится на ней, если они будут вместе жить, вместе путешествовать, вместе спать -- каждую ночь? Но тут ей становится немного стыдно. Почему у нее вечно такие мысли? Ведь вместе жить значит еще иметь общие заботы и возможность обо всем говорить друг с другом. Да, она хочет прежде всего быть его другом. И сегодня вечером она сразу скажет ему об этом. Сегодня наконец он должен рассказать ей о себе, поведать всю свою жизнь с того момента, как они расстались двенадцать лет тому назад, до... и, доведя мысль до конца, она удивляется: до вчерашнего утра... Вчера утром она в первый раз снова увиделась с ним, и за один день он всецело завладел ею, настолько, что она ни о ком другом не может думать и почти забыла о своих материнских обязанностях... Нет, теперь она только его любовница. Она вышла из гостиницы прямо в ясный солнечный день. Ей бросилось в глаза, что на улицах больше народу, чем обычно, что почти все магазины закрыты. Да ведь сегодня воскресенье! Она совсем позабыла об этом. И это ее тоже обрадовало. Вскоре ей встретился стройный мужчина в распахнутом пальто, рядом с ним шла молодая девушка с темными, смеющимися глазами. Берта подумала: вот и мы, наверное, такая же пара, как эти двое... И она уже представила себе, как они прогуливаются под руку, не в ночной темноте, а по залитой солнцем улице, и глаза у них счастливые и смеющиеся, как у этой пары. Когда кто-нибудь из встречных смотрел ей в лицо, ей казалось, что она как-то по-новому воспринимает язык взглядов. Один из прохожих серьезно посмотрел на нее, словно говоря: "Да и ты ничуть не лучше других!" Затем прошли два молодых человека, они замолчали, когда увидели ее. Создавалось впечатление, будто они совершенно точно знают, что произошло сегодня ночью. Вот еще прохожий, он, видимо, очень спешил и бросил на Берту лишь беглый взгляд, но в глазах его она прочла: "Что ты расхаживаешь здесь так надменно, как порядочная женщина? Вчера вечером ты лежала с одним из нас в постели". Это выражение "один из нас" она как будто слышала совершенно отчетливо, и впервые в жизни думала обо всех встречных мужчинах -- как о мужчинах, обо всех встречных женщинах -- как о женщинах, которые испытывают влечение друг к другу и находят друг друга, если пожелают... И у нее было такое чувство, будто еще вчера в это время она была отверженной, от которой все другие скрывали какую-то тайну, а теперь она такая же, как все, и тоже имеет право говорить обо всем. Она попыталась представить себе первые дни после свадьбы и вспомнила, что испытывала тогда лишь некоторое разочарование и стыд. Смутно всплыла у нее в памяти фраза, которую она не то читала, не то слыхала где-то: "Это всегда одно и то же". И она подумала, что она гораздо умнее того человека -- будь то мужчина или женщина, -- кто это сказал или написал. Она заметила, что идет той же дорогой, что и вчера. Взгляд ее упал на афишный столб с объявлением о концерте, в котором должен был участвовать Эмиль. Она с удовольствием остановилась перед ним. Какой-то господин стоял рядом с нею. Она улыбнулась и подумала: "Знал бы он, что сейчас глаза мои устремлены на имя человека, который этой ночью был моим любовником..." Внезапно она ощутила прилив гордости. Ее поступок показался ей чем-то необыкновенным. Она не могла себе представить, чтобы другие женщины обладали такой же смелостью. Она опять прошла по Народному саду, где сегодня было больше народу, чем вчера. Снова она увидела, как играют дети, как гувернантки и няни болтают, читают, вяжут. Она обратила внимание на очень старого господина, он сидел на скамейке на солнце и, увидев ее, покачал головой, провожая ее суровым, неумолимым взглядом. Берта была неприятно поражена и смутно сознавала, что в чем-то провинилась перед этим стариком. Когда же она невольно оглянулась, то заметила, как он смотрит на освещенный солнцем песок и продолжает покачивать головой. Тогда она поняла, что это у него от старости, и задалась вопросом, не станет ли когда-нибудь Эмиль таким же дряхлым старцем, не будет ли он так же сидеть на солнышке, тряся головой. И тут она сразу представила себе, что идет рядом с ним по каштановой аллее у себя дома, но она еще молода, как теперь, а он едет в кресле на колесах. Она слегка вздрогнула. Если бы господин Рупиус узнал... Нет, он ни за что не поверил бы, что она способна на такое... Если бы он предполагал это, то не позвал бы ее к себе на балкон и не рассказал бы, что жена хочет его покинуть... В эту минуту она с удивлением подумала о случившемся, о том, что считала высшим счастьем своей жизни. У нее было такое чувство, будто она очутилась в невероятно запутанных обстоятельствах, как ни одна другая женщина. И даже это чувство увеличивало ее гордость. Проходя мимо группы детей, где было четверо совершенно одинаково одетых ребятишек, она вдруг подумала, что, как это ни странно, ни разу не взвесила возможных последствий вчерашнего свидания. Но какая-либо связь между тем, что произошло вчера -- между бурными объятиями в чужой постели, -- и существом, которое когда-нибудь скажет ей слово "мать", казалась совершенно немыслимой. Она вышла из сада и направилась к Лерхенфельдер-штрассе. Думает ли он теперь о том, что она идет к нему? Была ли его первая мысль сегодня утром о ней? И теперь она вспоминала, что раньше совершенно иначе представляла себе утро после ночи любви... да, она представляла себе, что просыпаются вместе, в тесных объятьях, прильнув устами к устам. Навстречу ей шагала рота солдат, офицеры шли рядом по тротуару, один слегка задел ее и вежливо сказал: "Простите, пожалуйста!" Это был очень красивый молодой человек, и он больше не обращал на нее внимания, что ее немного огорчило. Она невольно подумала: есть ли у него любовница? И вдруг она догадалась, что он, наверно, сегодня провел ночь с любовницей, любит только ее одну и столь же мало интересуется другими женщинами, как Эмиль. Она подошла к церкви. Оттуда неслись звуки органа. Перед церковью стоял экипаж с лакеем на козлах. Как оказался здесь этот экипаж? Берте сразу стало ясно, что он должен иметь какое-то отношение к Эмилю, и она решила уйти из церкви до окончания мессы, чтобы посмотреть, кто сядет в экипаж. Она вошла в переполненную церковь и протиснулась вперед, между рядами скамей, к главному алтарю, где стоял священник. Замолкли звуки органа, вступил струнный оркестр. Она взглянула на хоры. Все же странно, что Эмиль здесь, в Лерхен-фельдеркирхе, так сказать, инкогнито, исполняет соло на скрипке в мессе Гайдна... Она оглядела женские лица на передних скамьях и заметила двух, трех, четырех молодых женщин и множество пожилых дам; две сидели в первом ряду -- одна, очень важная, в черном шелковом платье, другая, по-видимому, ее камеристка. Берта решила, что экипаж, конечно, принадлежит этой важной даме, и это ее успокоило. Она пошла назад и, почти не сознавая того, всюду присматривалась к красивым женщинам. Она заметила еще нескольких довольно красивых, все они, казалось, были погружены в молитву, и ей стало стыдно, что она одна расхаживает здесь без всякого религиозного настроения. Вдруг она услышала, что соло на скрипке уже началось. Это он играет теперь, он, он!.. В эту минуту она слышала его впервые после десяти с лишним лет, и ей подумалось, что у его скрипки такой же приятный тон, как в былое время; так узнают людские голоса, которые много лет не слышали. Вступило сопрано. Если бы только она могла увидеть певицу! Голос был звонкий, свежий, но еще не поставленный, и Берта почувствовала, что Существует какая-то личная связь между скрипачом и певицей. Что Эмиль знаком с девушкой, которая поет, это естественно... но не кроется ли здесь нечто другое? Пенье смолкло, но скрипка продолжала звучать. И теперь она обращалась к ней одной, словно желая успокоить ее. Вступил оркестр, но соло на скрипке звучало громче всех других инструментов, и казалось, у скрипача лишь одно желание -- чтобы она поняла его. Он говорил: "Я знаю, что ты здесь, и играю только для тебя!" Заиграл орган, но голос скрипки все еще оставался ведущим. Берта была так взволнована, что слезы выступили у нее на глазах. Наконец соло на скрипке оборвалось, будто поглощенное каскадом других звуков, и больше не возобновлялось. Берта почти не слушала, но музыка навевала ей чудесное успокоение. Иногда ей как будто слышался голос скрипки, и было поразительно, казалось почти сказкой, что она стоит здесь, внизу, у колонны, а он наверху сидит за пюпитром и что они сегодня ночью держали друг друга в объятьях, а сотни людей здесь, в церкви, ничего не знают об этом... Она должна его сейчас же увидеть, сию же минуту! Она подождет внизу, у лестницы... она не заговорит с ним, нет, но она хочет увидеть его и всех остальных, и ту певицу, к которой она его ревновала. Но это уже прошло, она знала, что он не может ее обмануть. Музыка умолкла, Берта почувствовала, что ее толкают вперед, к выходу, она хотела отыскать лестницу, но очутилась далеко от нее. И так было лучше... Нет, ей не следует стоять и ждать его -- что он подумает? Конечно, ему это не понравится! Она выйдет вместе с другими, а вечером скажет ему, что слышала его. Теперь она даже боится, как бы он не заметил ее. Выйдя из церкви, она спустилась по лестнице и прошла мимо экипажа как раз в ту минуту, когда старая дама со своей камеристкой усаживались в него. Берта улыбнулась, вспомнив, какую тревогу вызвал в ней этот экипаж, и решила, что вместе с этим подозрением должны исчезнуть и все другие. Ее не оставляло чувство, будто она пережила удивительное приключение и теперь для нее начинается совершенно новая жизнь. В первый раз ей представилось, что жизнь ее обрела какой-то смысл, все остальное, в сущности, было фантазией, все остальное -- ничто по сравнению с тем счастьем, которое переполняло все ее существо, когда она возвращалась из церкви и медленно брела в гостиницу по улицам предместья. Только подойдя к самой гостинице, она заметила, что весь обратный путь прошла как во сне, и едва могла вспомнить, какой дорогой добралась сюда и встречала кого-нибудь или нет. Когда она брала ключ от номера, швейцар передал ей письмо и букет фиалок и сирени... О, почему она не подумала о том, чтобы послать ему цветы? Но о чем он может писать ей? Она с легким испугом распечатала письмо и прочла: "Любимая! Должен еще раз поблагодарить тебя за прекрасный вечер. Сегодня, к сожалению, мы не сможем увидеться. Не сердись на меня, любимая моя Берта, и не забудь заблаговременно известить меня, когда ты в следующий раз приедешь в Вену. Весь твой Эмиль". Она взошла, она взлетела по ступеням в свою комнату... Почему он сегодня не сможет увидеться с нею? Почему он, по крайней мере, не объясняет причину? Но что она в конце концов знает о его разнообразных обязанностях, артистических, общественных? Если бы он подробно написал о том, что ему помешало, то получилось бы слишком пространно и походило бы на отговорку. Но все-таки... И почему он пишет: "Когда ты в следующий раз приедешь в Вену?" Разве она ему не сказала, что пробудет здесь несколько дней? Конечно, он об этом забыл. Она сейчас же села и написала: "Любимый мой Эмиль! Очень сожалею, что тебе пришлось сегодня отказаться от свидания со мной, но, к счастью, я еще не уезжаю. Очень прошу тебя, любимый, тотчас напиши мне, когда у тебя будет время для меня, завтра или послезавтра. Тысячу поцелуев шлет тебе твоя Берта. P. S, Совершенно неизвестно, когда я снова приеду в Вену, а я ни в коем случае не хотела бы уехать, не повидав тебя еще раз". Она перечитала письмо. Затем приписала к нему: "Я должна тебя увидеть еще раз". Она поспешно вышла на улицу, передала письмо посыльному и строжайше наказала ему не возвращаться без ответа. Затем вернулась наверх и стала у окна. Она не хотела ни о чем думать, только смотреть вниз, на улицу. Она принуждала себя разглядывать прохожих, и ей снова припомнилась игра времен ее детства, когда она с братьями, стоя у окна, обсуждала, на кого из знакомых похож тот или иной прохожий. Подмечать такое сходство ей было теперь труднее, потому что ее комната помещалась на четвертом этаже, но, с другой стороны, большое расстояние давало простор ее фантазии. Сначала прошла женщина, похожая на кузину Агату, затем появился человек, напомнивший ей преподавателя консерватории, под руку с особой, выглядевшей точь-в-точь, как кухарка ее невестки. Какой-то юноша был похож на ее брата, актера; сразу за ним появился на улице ее покойный отец в форме капитана, остановился на некоторое время перед гостиницей, посмотрел наверх, будто и впрямь искал ее, и скрылся в дверях. Она на мгновенье испугалась, точно это действительно был ее отец, вставший как призрак из гроба. Тогда она нарочито громко рассмеялась и попробовала продолжать игру, но у нее ничего не получилось. Она высматривала только, не покажется ли посыльный. Наконец, она решила позавтракать, чтобы убить время. Заказав завтрак, она снова подошла к окну. Но она уже не смотрела в ту сторону, откуда должен был вернуться посыльный, а следила за переполненными омнибусами и конками, увозившими пассажиров в предместья. Она снова увидела прежнего капитана, вскочившего в трамвай с сигарой во рту. Теперь он уже нисколько не походил на ее покойного отца. Позади себя она услышала шорох, вошел кельнер. Берта ела мало, но сразу осушила бокал вина. Ей захотелось спать, и она прикорнула в уголке дивана. Мысли ее спутались, в ушах звучали отголоски органа, который она слышала в церкви. Она закрыла глаза и сразу, как по волшебству, перед ней предстала вчерашняя комната и за красными портьерами -- белая постель. Она сама сидела за пианино, но обнимал ее кто-то другой, ее племянник Рихард. Она с трудом открыла глаза, подумала, какая она порочная, и внезапный страх охватил ее, как будто за эти бредовые картины ее ждет возмездие. Она снова подошла к окну. Казалось, целая вечность прошла с тех пор, как она отправила посыльного с письмом. Она еще раз перечла письмо Эмиля. Взгляд ее задержался на последних словах: "Весь твой", она громко, нежно произнесла их и припомнила другие ласковые слова, которые он шептал сегодня ночью. Она придумывала текст письма, которое вот-вот принесут ей: "Любимая моя Берта! Слава богу, что ты завтра будешь здесь. Я жду тебя непременно в три часа у себя", или: "Мы проведем весь завтрашний день вместе", или даже: "Я отказался от своего слова, мы увидимся сегодня, приходи сейчас же ко мне, я страстно жду тебя!" Как бы то ни было, если не сегодня, она все же увидится с ним, прежде чем покинет Вену. Иначе быть не может. Откуда же эта ужасная тревога, как будто всему конец? Почему до сих пор нет ответа?.. Он, во всяком случае, не обедает дома, это естественно, он не ведет никакого хозяйства! Значит, он может вернуться домой не раньше трех часов... А вдруг он не вернется до самого вечера?.. Посыльному приказано так или иначе ждать его, даже до глубокой ночи... Но что делать ей? Не может же она все время стоять у окна и смотреть? Часы тянутся бесконечно. Она чуть не плачет от нетерпения, от отчаяния!.. Она ходит взад и вперед по комнате, затем ненадолго останавливается у окна, потом садится и берет в руки роман, который возит с собой в дорожной сумке, но вскоре откладывает его, пытается даже подремать, но и это ей не удается. Наконец бьет четыре: скоро уже три часа, как она ждет. Раздается стук в дверь, входит посыльный и подает ей письмо. Она вскрывает конверт и невольно поворачивается к окну, чтобы скрыть от чужого человека выражение своего лица. Она читает: "Любимая моя Берта! Ты очень любезно предоставляешь мне выбор между ближайшими днями, но, как я уже пояснил тебе в первом моем письме, я совершенно не располагаю ближайшими днями. Сожалею об этом, во всяком случае, не меньше, чем ты, можешь мне верить. Еще раз шлю тысячу благодарностей и тысячу приветов, и до радостного свидания в следующий раз. Не забывай меня. Твой Эмиль". Она совершенно спокойно прочла письмо, заплатила посыльному, сколько он потребовал, и нашла, что при ее средствах это совсем не мало. Затем она села за стол и попыталась все обдумать. Она сразу поняла, что не может дольше оставаться здесь, и пожалела только, что в ближайшие часы нет поезда домой. На столе стояла полупорожняя бутылка вина, около тарелки были рассыпаны крошки хлеба, на кровати лежал ее весенний жакет, рядом -- цветы, которые он прислал еще сегодня утром. Что же все это значит? Конец?.. И ей смутно вспомнилась когда-то прочитанная фраза -- словно она имела какое-то отношение к ее нынешним переживаниям -- о мужчинах, стремящихся только "достичь своей цели"... Но она всегда считала это лишь измышлениями романистов. К тому же у нее в руках вовсе не прощальное письмо! В самом деле? Разве не могут и эти приветливые слова тоже быть ложью?.. Ложь -- вот в чем дело. Впервые ей пришло в голову решающее слово: ложь... Конечно, сегодня ночью, когда он провожал ее домой, он уже решил не видеться с нею больше, и его обещание на сегодняшний день, его желание видеть ее сегодня у себя было ложью... Она восстанавливает в памяти вчерашний вечер и спрашивает себя, чем она могла его расстроить, разочаровать. Все было так хорошо, и он, казалось, был счастлив, так же счастлив, как она... И это тоже была ложь?.. Как знать?.. Может быть, она его все-таки расстроила, оскорбила, сама того не ведая? Она всю жизнь была порядочной женщиной... как знать, какую неловкость или глупость допустила она... возможно, была минута, когда она казалась только смешной и отвратительной, а думала, что она порывиста, нежна, опьянена сама и опьяняюще действует на него?.. Что она понимает во всем этом!.. И вдруг она почувствовала чуть ли не раскаяние, что не подготовилась к этому приключению, что до вчерашнего дня была так це-ломудрена и скромна, что до Эмиля у нее не было любовника... Теперь она вспомнила, как уклончиво он отвечал на ее робкие вопросы и просьбы, касавшиеся его игры на скрипке, -- он, по-видимому, не хотел, чтобы она вторгалась в эту область. Так он остался чужд ей, намеренно чужд как раз в том, что составляло глубочайший смысл его жизни; и она поняла, что у них не было ничего общего, кроме наслаждения одной ночи, что сегодня утром они были так же далеки друг от друга, как все прошлые годы... И ревность снова вспыхнула в ней... Но сейчас ей кажется, что так было всегда, что в ней всегда жили любовь, и недоверие, и надежды, и раскаяние, и тоска, и ревность... Первый раз в жизни она потрясена до глубины души, она понимает теперь людей, которые в отчаянье бросаются из окна. И она сознает, что ей не вынести этого, что только правда может помочь ей... она должна пойти к нему, спросить его... пристать, как говорится, с ножом к горлу. Она спешит на улицу, почти безлюдную, точно вся Вена уехала за город. Только застанет ли она его дома? Ведь он может догадаться, что она вздумает прийти к нему и потребовать у него ответа, и постарается избежать этого. Ей стыдно, что приходится так думать... А если он дома, будет ли он один?.. И если он не один, то пустят ли ее к нему? Вдруг она застанет его в объятьях другой женщины -- что она скажет тогда? Разве он давал ей какие-нибудь обещания, клялся в верности? И разве она требовала от него подобных клятв? Вольно же ей было вообразить, что он здесь, в Вене, ждал, пока она поздравит его с испанским орденом. Да, он вправе сказать ей: ты сама бросилась мне на шею и хотела только одного -- чтобы я взял тебя такой, какая ты есть... И, положа руку на сердце, -- разве это не так?.. Разве не приехала она сюда только для того, чтобы стать его любовницей... без всякой оглядки на прошлое, без всякой уверенности в будущем, да, только для этого!.. Все другие желания и надежды возникали в ней лишь мимолетно, и она вполне достойна той участи, которая ее постигла... И если она будет правдива сама с собой, то должна признаться: из всего, что она пережила, это все же было самое лучшее. Она останавливается на каком-то углу, вокруг нее полная тишина, воздух паркий и душный. Берта возвращается в гостиницу. Она очень устала, и новая мысль осеняет ее: не потому ли он отказался от свидания, что он тоже устал... Когда это приходит ей в голову, она кажется себе очень мудрой. У нее возникает еще одна мысль: и другую он, наверно, любит так же, по-своему... И вдруг она спрашивает себя: останется ли сегодняшняя ночь ее единственным переживанием, не будет ли она когда-нибудь принадлежать другому? Она радуется этому сомнению, будто мстит Эмилю за его снисходительный взгляд и за насмешливую улыбку. Вот она снова наверху, на четвертом этаже гостиницы, в неуютной комнате. Остатки обеда еще не убраны, жакет и цветы все еще лежат на кровати. Она берет цветы, подносит их к губам, как будто хочет поцеловать. Но вдруг ее снова обуревает ярость, и она с силой швыряет цветы на пол. Затем бросается на кровать и закрывает лицо руками. Полежав немного, она успокаивается, она совсем спокойна. Пожалуй, хорошо, что она может уже сегодня уехать домой. Она представляет себе, как ее мальчуган лежит в своей постельке, как все лицо его расплывается в улыбке, когда мать склоняется над его кроватью. Ее неудержимо тянет к нему. Тянет ее и к Элли, и к фрау Рупиус. Да, верно, Анна хотела уйти от мужа... Что за этим кроется? Какая-нибудь любовная история?.. Но странно, теперь ей труднее представить себе это, чем прежде. Уже поздно, пора готовиться к отъезду... Итак, воскресный вечер она опять проведет дома. Она сидит в купе, на коленях у нее цветы -- она все-таки подняла их с пола... Да, теперь она едет домой, оставляет город, где она... кое-что испытала... ведь так, кажется, принято говорить об этом... В голове у нее мелькают слова, которые ей приходилось читать или слышать в подобных случаях. Такие слова, как: блаженство... упоение любовью... опьянение... И она немного гордится тем, что изведала ощущения, которые обозначаются этими словами. И еще одна мысль приходит ей в голову, мысль, странным образом успокаивающая ее; если даже он в связи с другой женщиной, то она, Берта, отняла его у нее... пусть ненадолго, но отняла всецело, как только может одна женщина отнять мужчину у другой. Она понемногу успокаивается, ей почти весело. Ясно, что она, Берта, женщина неопытная, не может так вот, сразу, завладеть возлюбленным. Но не удастся ли ей это в следующий раз?.. Она была очень рада, что не осуществила свой замысел, не побежала тотчас к нему, теперь она даже вознамерилась написать ему холодное письмо, оно должно вызвать у него легкую досаду, она будет кокетливой, хитрой... Но она вернет его, это она знала твердо... вернет совсем скоро -- и, если удастся, навсегда!.. Так продолжала она мечтать, пока поезд увозил ее домой... И мечты ее становились тем смелее, чем глубже погружал ее в дремоту шум колес... Когда она приехала, городок спал глубоким сном. Дома она поручила горничной привести пораньше утром мальчика от невестки. Затем медленно разделась. Взгляд ее остановился на портрете покойного мужа, висевшем над кроватью. Она спросила себя, может ли он по-прежнему висеть там. Когда она подумала, что есть женщины, которые приходят от любовника и потом спят рядом с мужем, она содрогнулась. Никогда не сделала бы она ничего подобного при жизни мужа!.. А если бы и сделала, то не вернулась бы домой. Утром ее разбудил малыш. Он вскочил к ней на кровать и слегка подул на ее веки. Берта села, обняла и поцеловала ребенка, и он сейчас же начал рассказывать, как хорошо ему было у дяди и тети, как Элли играла с ним, а Рихард однажды боролся, но не смог его одолеть. И вчера он учился играть на рояле и скоро будет играть так же хорошо, как мама, Берта внимательно слушала его. Она подумала: если бы и Эмиль мог слышать эту прелестную болтовню! Не взять ли ей в следующий раз малыша с собой и не привести ли к Эмилю, тогда этот визит сразу окажется вне подозрений. Она помнила лишь ту радость, которую испытала в Вене, и от прощальных писем Эмиля в памяти у нее сохранились только слова, сулящие новое свидание. Она встала почти в хорошем настроении и, когда одевалась, чувствовала совершенно особую нежность к собственному телу, словно еще благоухавшему от поцелуев любимого. Рано утром она пошла к родственникам. Проходя мимо дома Рупиусов, она с минуту раздумывала, не зайти ли ей сейчас же к ним. Но у нее было смутное опасение, что она сразу поддастся тревожному настроению этого дома, и она решила отложить свой визит на вечер. У деверя к ней первой вышла Элли и встретила ее с таким бурным восторгом, словно Берта вернулась после долгого путешествия. Деверь, собираясь уходить, шутливо погрозил Берте пальцем и спросил: -- Ну, хорошо повеселилась? Она почувствовала, что покраснела до корней волос. -- Да, -- продолжал он, -- нечего сказать, хорошенькие истории рассказывают о тебе. Но он не заметил ее смущения и перед самой дверью, прощаясь, посмотрел на Берту взглядом, ясно говорившим: от меня ничего не скроешь. -- Папа всегда так острит, -- заметила Элли, -- это мне совсем не нравится. Берта знала, что деверь просто шутит, что это его обычная манера разговаривать, и если бы она вдруг сказала ему правду, он ни за что бы не поверил. Вошла невестка, и Берте пришлось рассказывать о том, что она делала в Вене. К ее удивлению, ей отлично удалось смешать правду с вымыслом. Она-де побывала с кузиной в Народном саду и в картинной галерее, в воскресенье слушала мессу в соборе святого Стефана, встретила на улице одного преподавателя консерватории, и, наконец, она выдумала даже целую историю о какой-то смешной супружеской паре, которая будто бы однажды ужинала у кузины. Чем больше она лгала, тем больше ей хотелось рассказать об Эмиле и сообщить, что она встретила на улице знаменитого скрипача Линдбаха, бывшего своего коллегу по консерватории. Но какое-то неопределенное опасение, что она не сможет остановиться, когда нужно, заставило ее удержаться от этого. Альбертина Гарлан, очень усталая, сидела на диване и кивала головой, а Элли, как обычно, стояла у рояля, подперев голову руками, и пожирала глазами тетку. От невестки Берта пошла к Мальманам, заниматься с близнецами; ей пришлось слушать упражнения и гаммы, сначала они были невыносимы, по в конце концов она уже не прислушивалась к ним, и мысли ее унеслись прочь. Приятное утреннее настроение рассеялось, Вена показалась ей бесконечно далекой, странная тревога овладела ею, и вдруг она испугалась, как бы Эмиль не уехал тотчас после своего концерта. Это было бы ужасно! Он сразу исчезнет, она не успеет повидать его, и кто знает, когда он вернется! Не сможет ли она, во всяком случае, устроить так, чтобы в день концерта быть в Вене? Она должна была признаться себе: она совсем не жаждет услышать его игру, она даже предпочла бы, чтобы он не был виртуозом-скрипачом, чтобы он вообще не был артистом, а был бы простым человеком -- бухгалтером или кем-нибудь в этом роде. Только бы он принадлежал ей, ей одной! Тем временем близнецы барабанили гаммы; какая это все-таки жалкая участь, сидеть здесь и быть вынужденной давать уроки этим бесталанным балбесам... Почему же она была в таком хорошем настроении сегодня утром? Ах, как чудесно было в Вене! Даже независимо от Эмиля -- безграничная свобода, блуждание по городу, прогулки в Народном саду... Правда, за это время она израсходовала больше денег, чем могла себе позволить, две дюжины уроков мальма-новским близнецам не возместят ущерба... И теперь надо опять идти к родственникам, заниматься с племянниками и, в сущности, необходимо даже искать новых учеников, так как в этом году расходы не соответствуют доходам!.. Ах, что за жизнь! На улице Берта встретила фрау Мартин. Та спросила Берту, как она провела время в Вене, и во взгляде ее ясно читалось: ты все-таки не могла получить столько удовольствия, сколько получаю я со своим мужем! У Берты явилось неудержимое желание крикнуть в лицо этой особе: "Мне было гораздо лучше, чем ты предполагаешь. Я лежала в чудесной, мягкой постели с очаровательным молодым человеком, в тысячу раз более достойным любви, чем твой супруг! И я во всем этом отлично разбираюсь, не хуже тебя! У тебя всего только муж, а у меня любовник, любовник!.." Ничего этого она, понятно, не сказала, а только ответила, что вместе с кузиной и с ее детьми гуляла в Народном саду. Ей повстречались и другие женщины, с которыми она была едва знакома. С ними она держала себя теперь совершенно иначе, чем прежде: она чувствовала, что стала свободнее, выше их -- она, единственная в городе, кое-что испытала, и ей даже жаль, что никто не знает об этом. Ведь если бы в лицо ей все эти женщины выказывали презрение, то в глубине души они бы ей завидовали. А если бы они еще узнали, кто... Правда, в этом захолустье, наверное, многие даже не слышали его имени... Неужели на свете нет человека, которому она могла бы излить душу!.. Фрау Рупиус, да, фрау Рупиус... Но она уезжает, готовится к путешествию!.. В сущности, Берте это безразлично. Ей хочется только знать, как в конце концов будет у нее с Эмилем... Вот что так тревожит ее... Значит, теперь у нее "любовная связь" с ним? Ах, почему она все же не пошла к нему? Но ведь она не могла этого сделать... Это письмо... он не хотел ее видеть!.. А цветы все-таки послал... Вот она опять у родственников. Рихард бросается ей навстречу, хочет шутливо, по своему обыкновению, обнять ее, она отталкивает его; наглый мальчишка, думает она, я знаю, чего тебе хочется, если даже ты сам не знаешь этого; я кое-что в этом смыслю, у меня любовник в Вене!.. Урок начинается; в заключение Элли и Рихард играют в четыре руки "Торжественную увертюру" Бетховена -- это сюрприз отцу ко дню рождения. Берта думает только об Эмиле. Она едва не сходит с ума, слушая это жалкое бренчание... Нет, невозможно так жить дальше, никоим образом!.. Она еще так молода... Да, все дело в этом, прежде всего в этом... она не сможет больше так жить... И ведь нехорошо, если она полюбит кого-нибудь другого... Как смеет она думать о чем-нибудь подобном... значит, она совершенно испорченная женщина! Кто знает, не это ли почуял в ней Эмиль, такой опытный, -- и потому не захотел ее больше видеть... Ах, лучше всего живется женщинам, которые все воспринимают легко, для которых все кончается сразу, как только они с кем-нибудь "порывают отношения"... Но что это опять за мысли? Разве он с нею "порвал отношения"? Через три-четыре дня она снова будет в Вене, у него, в его объятьях!.. И она могла три года прожить так?.. Три?.. Шесть лет, всю свою жизнь!.. Если бы только он знал это, если бы только поверил! Входит невестка, она приглашает Берту к ним на ужин... Да, это ее единственное развлечение: иногда поужинать за другим столом, в гостях, а не дома! Хоть бы здесь нашелся человек, с которым можно поговорить!.. А фрау Рупиус уезжает, оставляет мужа... Нет ли тут все же какой-нибудь любовной истории?.. Урок окончен, Берта прощается. Она чувствует свое превосходство над невесткой, почти жалость к ней и знает, что за целую жизнь -- такую, как у этой женщины, не отдала бы того единственного часа, который провела с Эмилем. Притом, думает Берта по дороге домой, она, в сущности, даже не успела осознать свое счастье, так быстро все миновало... И еще эта комната, весь этот дом, эта ужасная картина!.. Нет, нет, по правде говоря, было омерзительно. По-настоящему хорошо было только тогда, когда он вез ее в карете и ее голова покоилась у него на груди. Он все-таки ее любит -- конечно, не так, как она его, но разве вообще он способен так любить? Как много он уже изведал! Теперь она думает об этом без ревности, а, скорее, с легкой жалостью к нему -- ведь ему приходится хранить столько воспоминаний. Ибо сразу видно, что он отнюдь не легко относится к жизни... Он человек не жизнерадостный... Все часы, проведенные с ним, были в ее памяти овеяны какой-то непонятной грустью. Если бы только она все знала о нем... Он так мало -- совсем ничего не рассказал ей о себе!.. Но как он мог это сделать в первый же день? Ах, если бы он только по-настоящему знал ее! Если бы она не была так застенчива, так не способна выражать свои мысли... Она должна ему еще раз написать, прежде чем увидеться с ним... Да, она сегодня же напишет ему. Какое глупое письмо послала она ему вчера! Он, право, не мог ответить на него иначе, чем ответил. Ей следовало отправить ему не вызывающее, но и не смиренное письмо... нет, ведь она его любовница! Она ходит здесь по улицам, все встречные считают, что она такая же, как они, а она любовница этого замечательного человека, которого обожала еще в молодости. И как беззаветно, без всякого жеманства отдалась она ему -- ни одна из знакомых ей женщин не поступила бы так!.. Ах, и она готова сделать еще больше! О да! Она готова жить с ним, не будучи его женой, и ей безразлично, что скажут люди... Она даже гордилась бы этим! А со временем он все-таки женится на ней... Это само собой разумеется. Она такая замечательная хозяйка... И как приятно ему будет после беспорядочных странствий жить в благоустроенном доме, вместе с преданной женой, которая никогда никого не любила, кроме него. Вернувшись домой, в ожидании обеда, она приготовила все для письма. Ела она с лихорадочным нетерпением, едва нашла время положить и нарезать еду ребенку, затем поручила служанке раздеть его и уложить в постель -- обычно она сама укладывала его, -- села за письменный стол, и слова без всякого труда полились из-под ее пера, как будто все письмо давно было готово у нее в голове. "Мой Эмиль, мой любимый, жизнь моя! С тех пор как я вернулась, у меня непреодолимое желание написать тебе вновь и вновь сказать, какое счастье, какое бесконечное счастье ты дал мне. Я сначала сердилась на тебя за то, что в воскресенье ты отказался от встречи со мной, и в этом тоже должна тебе признаться, ибо чувствую потребность говорить тебе все, что я переживаю. К сожалению, я не могла этого сделать, когда мы были вместе; нет у меня такого дара, но теперь я нашла слова. Ты уж потерпи, пожалуйста, что я тебе надоедаю своей писаниной. Да, ты мой любимый, единственный, хотя ты, кажется, и не так уверен в этом, как следовало бы. Прошу тебя, поверь мне. Просто я не нахожу других слов, чтобы сказать тебе это, Эмиль: я никогда никого не любила, кроме тебя, и никогда не полюблю! Делай со мною что хочешь, ничто не связывает меня с городком, где я теперь живу, -- больше того, я нередко ужасаюсь тому, что вынуждена жить здесь. Я хочу переехать в Вену, чтобы быть ближе к тебе. О, не бойся, я не буду докучать тебе! Я не одна, у меня есть сын, которого я боготворю. Я буду жить скромно, и в конце концов неужели мне не удастся найти уроки в таком большом городе, как Вена, -- там это, пожалуй, даже легче, чем здесь, -- и тем несколько поправить свое положение. Но все это побочные соображения, я и так давно намеревалась переехать в Вену, хотя бы ради моего обожаемого сына, когда он подрастет. Ты не можешь себе представить, как глупы люди здесь! Я вообще никого не могу видеть, с тех пор как мне снова выпало счастье побыть с тобой. Дай мне совет, дорогой! Но не трудись писать мне подробно, я, при всех обстоятельствах, на этой неделе опять приеду в Вену, мне надо непременно побывать там, у меня неотложные дела, и ты сможешь тогда сказать мне все, что ты думаешь об этом и что, по-твоему, будет лучше. Обещай мне только, что, когда я перееду в Вену, ты будешь иногда навещать меня; никто не узнает об этом, если тебе это неприятно. Но можешь мне поверить, что всякий день, когда я смогу увидеться с тобой, станет для меня праздником и что нет никого на всем свете, кто бы так преданно любил тебя до самой смерти, как я. Будь здоров, мой любимый. Твоя Берта". Она не решилась перечитать письмо и сразу вышла из дома, чтобы самой отнести его на вокзал. Там она, в нескольких шагах впереди себя, увидела фрау Рупиус. Сопровождавшая ее горничная несла небольшой саквояж. Что это значит? Она догнала фрау Рупиус в ту минуту, когда та входила в зал ожидания. Горничная положила сумку на большой стол посреди зала, поцеловала хозяйке руку и ушла. -- Фрау Рупиус?! -- тоном вопроса воскликнула Берта. Фрау Рупиус дружески протянула ей руку. -- Я слышала, что вы уже вернулись. Ну, как вы провели время? -- Хорошо, очень хорошо, но... -- Вы так испуганно смотрите на меня; нет, фрау Берта, я вернусь... уже завтра утром. С далеким путешествием ничего не получается, я решила... Мне пришлось принять другое решение. -- Другое решение? -- Ну да, я решила остаться. Завтра я вернусь домой. Ну, а как вы провели время? -- Я уже сказала: очень хорошо. -- Да, верно, вы уже ответили мне. Вы хотели отправить это письмо? Только теперь Берта заметила, что письмо к Эмилю все еще у нее в руке. Она посмотрела на него так восторженно, что фрау Рупиус улыбнулась. -- Не взять ли мне его с собой?. Оно ведь адресовано в Вену? -- Да, -- сказала Берта и, счастливая тем, что может наконец говорить откровенно, решительно прибавила: -- Ему. Фрау Рупиус удовлетворенно кивнула головой, но не взглянула на Берту и ничего не ответила. -- Как я рада, что встретила вас! -- сказала Берта. -- Только вам я могу довериться. Вы единственная здесь можете понять меня. -- Ах, нет, -- прошептала фрау Рупиус, как во сне. -- Я так завидую вам, что вы уже сегодня, через несколько часов, снова увидите Вену. Какая вы счастливая! Фрау Рупиус села в кожаное кресло у стола, подперла подбородок рукой и, взглянув на Берту, сказала: -- Мне кажется, что, скорее, вы счастливая. -- Нет, я ведь вынуждена оставаться здесь. -- Почему? -- спросила фрау Рупиус. -- Вы же свободны. Но опустите письмо в ящик, иначе я увижу адрес и узнаю больше, чем вы хотели мне сказать. -- Не потому, но я хотела бы, чтобы письмо ушло с этим поездом... Она поспешила в вестибюль, опустила письмо, тотчас вернулась к Анне, сидевшей все в той же спокойной позе, и продолжала: -- Вам я могла бы рассказать все, да, более того, я хотела еще перед отъездом... но, представьте себе, как странно, -- тогда я не могла решиться. -- Но тогда, пожалуй, еще нечего было рассказывать, -- сказала фрау Рупиус, не глядя на Берту. Берта удивилась. Как умна эта женщина! Она видит людей насквозь! -- Нет, тогда еще нечего было рассказывать, -- повторила она, с каким-то обожанием глядя на фрау Рупиус. -- Представьте себе, то, что я вам сейчас расскажу, почти невероятно, но я буду считать себя лгуньей, если умолчу об этом. -- Ну? Берта села в кресло около фрау Рупиус и заговорила тише, так как дверь в вестибюль была открыта: -- Я хотела вам сказать, Анна, что я вовсе не чувствую, будто сделала что-нибудь дурное или недозволенное. -- Это было бы не очень умно... -- Да, вы правы... скажу вам больше: мне даже кажется, будто я сделала что-то очень хорошее, чуть ли не подвиг. Да, фрау Рупиус, так получилось, что с тех пор я даже стала гордиться. -