Ирвин Шоу. Добро пожаловать в город! --------------------------------------------------------------- Перевод: Л.Каневский OCR: City --------------------------------------------------------------- Сборник рассказов "ГОРОД ПОГРУЗИЛСЯ В ПОЛНУЮ ТЕМНОТУ" Датчер стоял возле бара, думая о том, как все же приятно после душа ощущать чистоту своего тела, и о том, не стоит ли пропустить еще стаканчик -- он пока не утолил жажды. Как он рад, что наконец остался один,-- с удовольствием разглядывал девиц, одним ухом прислушиваясь к разговорам вокруг. -- Англичане и французы,-- говорил человек в клетчатом пиджаке,-- будут, словно челноки, сновать туда и обратно по территории всей Германии -- от Парижа до Варшавы. К тому же у него нет нефти. Кто не знает, что у Гитлера нефти нет? -- "Дарлинг,-- заявляет она мне,-- громко говорила крупная блондинка другой крупной блондинке, сидевшей напротив,-- я не видела тебя целую вечность! Где же ты пропадала? -- В летнем театре?" Но она, стерва, отлично знает, что я только что закончила сниматься в двух картинах у Фокса! -- Он блефует,-- продолжал клетчатый пиджак,-- отступит, наверняка отступит,-- Россия, не Россия... У него нет нефти. Куда сегодня сунешься, не имея нефти? -- Мистер Датчер,-- бармен передал ему телефонную трубку и включил аппарат в розетку,-- это вас. Звонил Макамер. -- Чем занимаешься сегодня вечером, Ральф? -- спросил он, как всегда, громовым, скрипучим голосом. -- Сегодня вечером я пью,-- ответил Датчер.-- Пью и ожидаю, не случится ли со мной что-нибудь очень приятное. -- Мы едем в Мексику,-- продолжал Макамер.-- Хочешь присоединиться? -- Кто это "мы"? -- Мы с Долли. Так присоединяешься? -- Куда именно? В какой далекий уголок этой вечно зеленой земли? Вера-Крус, Мехико-сити... Макамер засмеялся. -- Тихуана. Мне нужно вернуться ко вторнику, приступить к поискам работы. Ночное путешествие. Посмотрим бега. Так ты едешь? -- Без нефти,-- продолжал в том же духе клетчатый пиджак,-- войну вести нельзя. Это абсолютно бесполезно. Датчер бросил тяжелый взгляд на этого человека, раздумывая, хочется ему в Мексику или нет. После нескольких сыгранных партий в теннис сегодня после полудня он избегал людей -- ему так хотелось побыть в одиночестве, наедине с самим собой, и ничем не занимать этот особый для него, многозначительный уик-энд в ожидании чего-то необычного, значительного, что, по его предчувствию, сегодня непременно с ним произойдет. -- А в Тихуане проводятся бои быков? -- осведомился он у Макамера. -- Вполне может быть,-- отвечал тот.-- Иногда, кажется, организуют. Поехали,-- сегодня День труда1, в Голливуде ни души. -- Что-то я устал,-- молвил Датчер.-- Семь ночей подряд слушал это треклятое радио, практически не спал, играл в теннис, и вообще мне хочется выпить. -- Мы уложим тебя на заднем сиденье и дадим бутылку! -- совращал его Макамер.-- Поведу я. На Макамера, молодого, начинающего писателя, произвели сильное впечатление две последние повести Датчера, и он теперь не давал ему покоя, постоянно его преследовал. -- Никогда не видел боя быков,-- признался Датчер,-- а ты? -- Не неси чепухи, прошу тебя! Через пятнадцать минут мы с Долли будем у тебя. -- Сегодня вечером я жду какого-то невероятного приключения. -- Какой вздор! -- прогремел в трубку Макамер.-- Итак, через четверть часа. Датчер с важным видом положил трубку. -- Придется подыскать себе другой бар,-- обратился он к бармену.-- Как кому-то понадоблюсь -- все звонят именно сюда. Это только вредит моей репутации. Этак я через два года окажусь безработным... Бармен расплылся в широкой улыбке. -- Еще один ром "Коллинз"! -- заказал Датчер, не отрывая глаз от хрупкой девушки в конце стойки, с длинными густыми черными волосами и потрясающей высокой грудью,-- выпирает, словно два холма. Бармен смотрел в том же направлении. -- Разве такая картина не разбивает ваше сердце? -- подмигнул ему бармен. -- Калифорния, ничего не скажешь! -- откликнулся Датчер.-- Особенность страны. -- Этот кинооператор,-- продолжала одна из крупных блондинок,-- превратил меня в мать Уильяма Харта. Я все высказала ему, что я о нем думаю,-- высказала вслух, да так громко, чтоб все слышали! Наблюдая все, что происходило в баре, Датчер думал о своем, видел совсем другие картины. Вот сейчас, в это время, в далекой Польше немецкие танки, рокоча моторами, мчатся, поднимая клубы пыли, по мирным равнинам. Немецкие парни -- летчики усаживаются в кабинах своих бомбардировщиков, проверяют управление, приборную доску, думая в эти минуты, после продолжительного ожидания и безделья: "Ну, наконец, началось!" И, получив разрешение на взлет, срываются с места и взмывают в воздух в направлении Варшавы. А кавалерия, вдруг вспомнил Датчер. Ведь у поляков всегда была первоклассная кавалерия. Перед глазами у него вдруг возникла такая сценка: замечательный, опытный кавалерист-поляк с трудом удерживается в седле, лошадь его еле передвигает ноги,-- отступление; ни он, ни его животное не спали от самой западной границы; весь пропитавшийся вонючим конским потом, он прислушивается к гулу немецких бомбардировщиков над головой и думает только о желанном, хоть самом коротком сне, о своем доме и об английских ВВС, то и дело впиваясь острыми шпорами в хилые бока лошади: "Пся крев! Еле шевелишься!" А богачи со своими прелестными женщинами, как и всюду и везде, тихо, незаметно улизнули окольными путями и теперь находятся в полной безопасности. А вот этот усталый польский кавалерист остается на открытой, длинной дороге; когда наступит рассвет и станет светло, немецкий парень в кабине бомбардировщика наверняка увидит сверху одинокого всадника... Датчер снова посмотрел на девушку с грудями-холмами. Сидя у стойки, он делал вид, что смотрит куда-то перед собой, в одну точку, убеждая себя, что внутри него ничего не происходит, он абсолютно спокоен; но все потуги были напрасны,-- он отлично чувствовал: волна похоти поднимается в нем, как уровень воды в стакане, когда в него наливают воду из-под крана. Обычная, не из ряда вон выходящая похоть, думал он, не отрывая взгляда от этой девушки, такой красивой, черноволосой, с длинной шеей и выпукло выступающим широким горлом, в ярком ситцевом платье и с этой изумительной грудью. Постыдился бы, Датчер, увещевал он себя. Усидчивый читатель Спинозы, поклонник Джона Мильтона, сторонник экономических и нравственных реформ -- и вдруг испытывает обычную, ничем особо не отличающуюся похоть по десять раз на день при виде миловидного женского личика, по поводу шороха юбки или задорного смеха. -- Да, мы живем в двух измерениях,-- поучал Датчер бармена. Тот снисходительно, чуть заметно улыбался. Голливуд, все это Голливуд, думал Датчер, Голливуд имеет ко всему этому самое непосредственное отношение. Он жертва окружения, это продукт, созданный Голливудом, тебе постоянно тычут его в физиономию, как сыр в штате Висконсин; стоит ему хоть на несколько минут отвлечься от "Убийства в полночь", как в образовавшийся вакуум стремительно врывается секс. "Убийство в полночь" -- так называется картина, для которой он пишет сценарий: длинная, запутанная история о певице в ночном клубе; она заставляет всех пьяниц тратить деньги на нее, но вообще-то она очень хорошая женщина, просто паинька, как обычно говорят на коктейлях и приемах. У нее маленький сынок, и она всеми силами старается скрыть от него свою позорную профессию. Оказавшись замешанной в убийстве, она вместе с сыном, под дождем, бежит из города; в результате копы арестуют невинного человека... Датчер покачал головой: никак ему не удается половчее, позанимательнее выстроить сюжет. Но в любом случае сегодня уик-энд. Он закончит сценарий через пару недель, а пока у него есть деньги, вполне достаточно, чтобы прожить восемь месяцев в Нью-Йорке. Ну зачем ребячиться, обманывать себя? Ну окажется он в Нью-Йорке -- все равно станет засматриваться на милые девичьи мордашки, ничто не поможет. Голливуд, всегда можно свалить вину на Голливуд. В этом все очарование киногородка. -- Святость и святотатство,-- поучал он бармена,-- вот вам и все объяснение! В бар вошли Макамер с Долли. -- Ну, едем в Мексику! -- с места в карьер начал он. -- Сядь,-- указал на высокий стул рядом Датчер,-- и приведи мне какие-нибудь убедительные аргументы. Долли, ты выглядишь потрясающе! Долли выглядела как всегда -- худая, с заурядной внешностью, нервная,-- но Датчер всегда был весьма осторожен в этом городе великолепных женщин, старался быть галантным и обычно ей льстил. -- Отдай мне Долли,-- предложил он Макамеру,-- и я поеду с тобой в Мексику! Долли засмеялась,-- от ее высокого, пронзительного смеха Датчеру всегда становилось немного нехорошо. -- Несчастный Датчер,-- заверещала Долли,-- несчастный, одинокий Датчер! -- Найди мне девушку,-- вдруг сказал Датчер, даже не соображая, когда и для чего он это выпалил,-- и я поеду с тобой. -- Побойся Бога, Датчер! -- взмолился Макамер.-- Сегодня суббота, восемь часов вечера -- уик-энд, День труда... -- Я руководствуюсь лишь высокими моральными соображениями,-- продолжал Датчер.-- Мне нужно будет с кем-то поговорить. -- У тебя куча девок! -- отбивался Макамер. -- Они мне надоели! -- упорствовал Датчер.-- Сегодня я устал от них. Подумай: война, "Убийство в полночь", непостоянство мужского характера,-- вот я и удрал от них. Сегодня я в другом настроении. Хочу видеть перед собой новое, незнакомое лицо.-- И принялся для большей убедительности широко размахивать руками, развивая свою тему, хотя уже почти раскаялся, что завел этот глупый разговор о девушке.-- Мрачновато-задумчивое, страстное, с циничными глазами, в которых мелькает отчаяние, нагловатые, презрительные, обещающие бурю сочные губы, отброшенные назад черные волосы... -- По-моему, он хочет какой-то женский персонаж из пьесы Томаса Вулфа1,-- предположил Макамер. -- Женское лицо на уик-энд,-- все больше распалялся Датчер, чувствуя, как весело бегает у него во рту язык, обильно смоченный ромом "Коллинз",-- лицо трагическое, терзаемое виной за массовые убийства, за мир, в котором совершаются кровопролития в таком огромном масштабе... Долли живо соскочила с высокого стула. -- Я позвоню Максине! -- Кто она такая, эта Максина? -- спросил усталым голосом Датчер. -- Очень красивая женщина, вот увидишь,-- объяснила Долли.-- Актриса, играет в "Рипаблик". -- Боже мой! -- промычал Датчер. -- Нечего быть снобом! -- убеждала его Долли.-- Дай-ка мне никель! Макамер протянул ей монету в пять центов. -- Очень красивая,-- повторила Долли.-- Только что приехала из Нью-Йорка, и, может, сейчас ей нечего делать...-- И направилась к телефонной будке. -- Я руководствуюсь лишь высокими моральными соображениями! -- закричал Датчер ей вслед.-- Запомни! -- Долго глядел ей вслед, потом повернулся к Макамеру.-- Когда ты читаешь газеты -- об этих самолетах, они бомбят людей, и их сбивают,-- ты когда-нибудь задумываешься, как там себя чувствует пилот, наверху, в воздухе, когда вокруг свистят пули, а твой самолет устремляется вниз и под тобой лишь воздушная бездна... -- Постоянно,-- спокойно ответил Макамер. -- Во время испанской войны мне все время снились страшные сны -- меня расстреливают из пулеметов самолеты. Я убегал от них, скрывался в проходах между гаражами, но они налетали сбоку.-- Датчер допил свой стаканчик.-- Не знаю, право, при чем здесь гаражи? Но вся беда с человеческой расой в том, что люди слишком смелы, слишком отважны. Можно заставить их делать что угодно: летать высоко в небе, не боясь быть сбитым на высоте двадцать тысяч футов, идти вперед с гранатой в руке, вести морские сражения... Не будь человеческая раса такой смелой и мужественной, в этом мире было бы куда приятнее жить. Вот вкратце суть моих двухмесячных размышлений здесь, в Голливуде. -- Эйнштейн может пока не беспокоиться,-- подтрунивал над приятелем Макамер.-- В мышлении он пока еще впереди тебя. -- Знаю! -- отмахнулся Датчер.-- Но пусть попытается поразмышлять в этом чудовищном климате. Долли проскользнула к стойке между ними. -- Все в порядке, Максина просто умирает от желания поехать с нами. Она слышала о тебе. -- Хорошее или плохое? -- поинтересовался Датчер. -- Просто слышала, и все. Сказала, чтобы ты не был "тепленьким". -- Так и сказала -- "тепленьким"? -- недовольно наморщил нос Датчер. -- Так и сказала,-- подтвердила Долли. -- Нет, она мне явно не понравится! -- Чепуха! -- вмешался Макамер; оттащил его от стойки и повел к своей машине. Большой, вместительный автомобиль мчался по накатанному шоссе в Мексику. Датчер удобно развалился на заднем сиденье, положив голову на колени Максине. Время от времени ему приходилось лениво отстраняться от нее, так как на ней был костюм, отороченный спереди мехом рыжей лисицы, и этот противный мех постоянно лез ему в нос, щекотал ноздри. -- Итальянец,-- рассказывала Максина,-- у него богатые поместья по всей Италии и хорошая работа в Нью-Йорке, пятнадцать тысяч долларов в год, но вся проблема заключалась в том, что он не любил Муссолини. -- Твердый характер, ничего не скажешь,-- тихонько прокомментировал Датчер.-- Просто замечательный характер. -- Мы были обручены, собирались уже пожениться,-- говорила все громче Максина, обращаясь к Долли,-- но две недели спустя он бросил работу -- решил отдохнуть, мой маленький итальяшка, расслабиться.-- И засмеялась, но в смехе ее чувствовалась легкая печаль; она рассеянно гладила Датчера по голове.-- Стоит мне встретиться с мужчиной -- и он начинает расслабляться. Макамер включил радиоприемник: Гитлер еще не дал ответа на предъявленный Чемберленом ультиматум, сообщал диктор из Лондона; потом оркестр грянул "Может, я ошибаюсь, но мне кажется, что ты прекрасна". Датчер снизу внимательно изучал лицо Максины: круглое, полное лицо, небольшой ротик,-- казалось, Бог так и создал ее, уже с аккуратно, густо накрашенными губами. -- Ты очень хорошенькая,-- на полном серьезе отметил он. Максина улыбнулась. -- Да вроде ничего! -- И похлопала его по руке в знак благодарности за такую оценку.-- Немножко, правда, потолстела сейчас -- в Нью-Йорке я пила много вина. Долли, я слышала, Глэдис выходит замуж за Эдди Лейна. Это правда? -- В октябре,-- подтвердила Долли. Максина вздохнула. -- Ах, эта Глэдис! Старик Эдди Лейн заколачивает по пятьсот тысяч в год. Мы с ней вместе учились в средней школе. Все дело в нефти. Этот старикашка Лейн увяз по самый пупок в нефти. Он за мной бегал целых два года -- как мальчишка за красивой пожарной машиной. Какая же я дура, что уехала в Нью-Йорк! Датчер засмеялся, глядя на нее снизу вверх. -- Какой у тебя свежий взгляд на финансовые вопросы! Максина тоже засмеялась за компанию. -- Деньги есть деньги. Если я еще немного растолстею, то и "Рипаблик" от меня откажется. Куда же мне в таком случае податься? -- Я напишу пьесу,-- попытался успокоить ее Макамер, сидя за баранкой.-- Будешь играть в ней в Нью-Йорке. -- Предпринимала я попытки и в этом направлении,-- мрачно призналась Максина.-- Но, знаешь, я придумала другой выход -- застраховала своего отчима... -- Боже мой! -- воскликнул Датчер.-- На какую же сумму? -- Пятьдесят тысяч. -- В таком случае мы при деньгах. Немедленно останови машину и купи мне "линкольн"! -- Ха! Я выплачивала за него страховку три года, а он с лихвой отплатил мне: взял и женился... на маленьком ирландском цыпленке, официантке из Сан-Луис-Обиспо. Все так и покатились от смеха. -- Ты просто чудо! -- Датчер притянул ее к себе и поцеловал. Она ответила вежливым, сдержанным, старательным поцелуем, с легким налетом вульгарщины. "Нет, это не то,-- думал про себя Датчер, снова роняя голову ей на колени,-- но все же..." Он, усидчивый читатель Спинозы, поклонник Джона Мильтона... -- Говорит Берлин,-- раздался голос диктора в приемнике.-- Город погрузился в полную темноту. Фюрер пока не дал ответа на английский ультиматум. На берлинских железнодорожных вокзалах наблюдается постоянное перемещение воинских частей, а воинские составы один за другим отправляются к польской границе. Джаз-банд начал играть "Бегин з Бегин", а Максина увлеченно рассказывала Долли о другой своей подруге, которая вышла замуж за семидесятилетнего старика, владельца четырнадцати кварталов недвижимости в Даунтауне Кливленда. -- Город погрузился в полную темноту,-- прошептал Датчер. Лежать на спине очень удобно. Вообще все не так плохо складывается. Вот они мчатся на автомобиле, в ночи, к новой для него стране, с новой для него девушкой; правда, и едут-то всего до Тихуаны и рядом сидит хотя и красивая девушка, но в привычном смысле, да еще набирающая жирок, а не такая яркая красотка, которую не стыдно взять с собой, чтобы посетить своего старого профессора этики в Апхерсте. В любом случае лучше, чем сидеть одному в баре и все время думать: "Еще подожду десять минут, потом выйду куплю другую газету -- посмотрю, что они вообще могут сказать". Повернулся, зарылся лицом в рыжий мех лисицы и сразу почувствовал крепкий запах духов -- гораздо приятнее, чем вонь кожи и бензина на заднем сиденье. -- Князь Матчабелли! -- провозгласил Датчер.-- Эта лиса однажды упала в колодец князя Матчабелли и утонула. Какая прекрасная смерть! Макамер, я тебе не рассказывал о Цинтии Мессмор, моей и мисс Финч сокурснице? Вышла замуж за старика Шама Гунана, из одиннадцатого избирательного участка... -- Не-ет,-- удивился Макамер. -- Какой блистательный брак! -- не унимался Датчер.-- По три дня в неделю этот Шама проводил в наркологическом центре, но, когда трезвел, зарабатывал по семьсот шестьдесят тысяч долларов в год. Занимался канализацией, по сути дела канализационный магнат; по самый пупок увяз в... -- Ты что, смеешься надо мной? -- сурово перебила Максина. Датчер понимал -- пора прекратить кривляться,-- но ничего не мог с собой поделать; поднялся, сел. -- Да, не нужно было мне изучать эту сексологию! -- сокрушенно вздохнул он.-- Секс -- это опиум для народа! Включи приемник, Макамер. Долли осуждающе качала головой, глядя на него, но Датчер притворился, что смотрит в окошко и не видит ее укоризны. Да, сейчас он мерзок, и ему это нравится. Сегодня ночью он хочет быть каким угодно: гадким, злобным, благородным, галантным, как лорд, смирным, послушным -- любым, на любой вкус. Желает разбередить свои уснувшие эмоции. Он не может ее полюбить, не может заставить ее полюбить себя, но может заставить ее сердиться на себя и таким образом добиться над ней победы, а потом... -- Говорит Париж,-- послышался в динамике голос диктора.-- В городе полное затемнение. Кабинет министров совещается с семи часов вечера. Макамер выключил радиоприемник. Датчер чувствовал на себе взгляд Максины; повернулся к ней лицом, мило ей улыбнулся. В конце концов, он сидит рядом с красивой девушкой, фигура у нее прелестная, к тому же им быть в одной компании до завтрашнего вечера. -- И в таком виде ты собираешься завтра на бега? -- изумилась Максина.-- Без галстука? Датчер пощупал себя за горло: на нем спортивная рубашка с открытым воротом. -- Ну да, ведь ужасно жарко! -- Без галстука я с тобой никуда не пойду! -- заявила Максина. -- Но у меня его нет! -- Не пойду, вот увидишь! -- повторила она твердо. -- Послушай, не забывай -- мы живем в тропическом климате,-- принялся убеждать ее Датчер.-- Приходится с этим считаться. Я человек северный, потею, как... -- У меня есть лишний,-- вмешался в спор Макамер.-- Можешь воспользоваться. -- Ну что ж,-- кивнул Датчер,-- если это доставит Максине удовольствие...-- И снова улыбнулся ей. -- Я просто не желаю, чтобы на меня с удивлением все глазели только потому, что я сижу с мужчиной без галстука. -- Ладно, ты права,-- успокоил ее Датчер, снова мило улыбнувшись.-- По зрелом размышлении я понял, что ты права. Абсолютно права! Максина улыбнулась ему в ответ. По крайней мере, думал он, с начала поездки его не мучают мысли об этом проклятом "Убийстве в полночь". В Сан-Диего остановились, выпили в баре, битком набитом моряками с местной военно-морской базы. Долли проглотила несколько таблеток, которые всегда возила с собой. Крепко сжав Макамера за руку, она, наклонившись, нежно поцеловала его в шею. Было уже около двух ночи, все моряки пьяные в стельку. -- Соединенные Штаты никогда не станут принимать участие в этой войне,-- неуверенным голосом вещал мощного телосложения, громадный блондин, явно парень с фермы,-- неуклюжая форменка была ему очень мала.-- Мне это лично гарантировал мой конгрессмен. -- Откуда ты? -- спросил его Датчер. -- Штат Арканзас. Датчер кивнул, словно моряк его во всем убедил. Тот большими глотками допил оставшееся в кружке пиво. -- Пусть только приблизятся эти япошки! -- кричал он пьяно.-- Мы их всех прогоним -- со всех морей! Поглядел бы я своими глазами, как эти паршивые япошки осмелятся к нам приблизиться! Максина улыбалась, слушая пьяную болтовню матроса. -- Я хочу есть.-- Датчер подтолкнул Максину и Долли к двери.-- Терпеть не могу любые дискуссии по поводу сравнительной боевой мощи военно-морских флотов. -- Приятно было его послушать,-- поделился своими мыслями Макамер, когда они все вместе направлялись к ярко освещенной закусочной через дорогу.-- Официальный представитель армии Соединенных Штатов заявляет, что мы не будем ввязываться в войну. -- Парнишка недурен,-- отметила Максина,-- только вытряхнуть бы его из этой кургузой форменки. В закусочной было полно народу, пришлось сесть за неубранный столик. Максина и Долли пошли в туалет, а Макамер и Датчер остались сидеть за столиком, при слепящем свете поглядывая друг на друга через грязные тарелки и озерки разлитого кофе. -- Ну как, она ведь в полном порядке, а? -- громче, чем хотел, проговорил в этом шуме Макамер, широко улыбаясь Датчеру.-- Долли постаралась для тебя, что скажешь? Какая фигурка -- пальчики оближешь! -- Макамер, если б возле меня работала бетономешалка, а я бы решил заставить кого-то произнести в это время речь,-- мой выбор, несомненно, пал бы на тебя. Макамер взглянул на него с виноватым видом. -- Неужели я так орал? Смешно! -- Теперь в закусочной "Сквер дил" всем посетителям известно, что у Максины фигурка что надо. Подошла официантка -- бледная, изможденная (работа тяжелая, до двух ночи),-- загремела грязной посудой, убирая со столика. -- Ты с ней неплохо проводишь время, насколько я понимаю? Она тебя, по-моему, умеет рассмешить... -- Да, умеет! -- оборвал его Датчер. Долли и Максина вернулись. Датчер наблюдал, как Максина, в своем костюме, отделанном спереди мехом рыжей лисицы, пробиралась, лавируя между столиками. Все мужчины глазели на нее. Этот ее костюм, думал Датчер, на полдюйма ей узок -- во всех местах. Побился бы об заклад -- все, что она носит, на полдюйма ей узко, даже ночные рубашки. -- Знаешь, о чем я думал в ваше отсутствие? -- обратился Датчер к Максине, когда она села за столик. -- О чем же? -- Она посвежела -- снова напудрилась и накрасила губы. -- О твоих ночных рубашках. Максина недовольно нахмурилась. -- Об этом здесь неприлично говорить. -- Датчер вообще грубоват, даже вульгарен,-- выручил его Макамер.-- Почитала бы ты его книжки. -- Англичане только что объявили войну Германии,-- сообщила Максина.-- Нам сказали женщины в туалете. "Вот как узнаешь важные новости,-- размышлял Датчер.-- В дамском туалете в закусочной в Сан-Диего какая-то женщина говорит актрисе из театра "Рипаблик", которая в Нью-Йорке пьет очень много вина, что англичане объявили Германии войну. Вот как я об этом узнаю". -- Эта вилка грязная! -- сердито указала Максина официантке, которая раскладывала перед ними тарелки с едой.-- Какое нахальство -- подавать на стол грязные вилки! Официантка, вздохнув, принесла чистую. -- Они здесь и на убийство пойдут,-- раздраженно говорила Максина,-- если только им попустительствовать! Во всем зале посетители, орудуя ножами, отрезали куски масла, поливали сиропом вафли и ели. Датчер, понаблюдав немного за ними, тоже принялся за еду. Ничего нового, обычная американская кормушка,-- тот ж гомон, те же блюда. -- От этого мяса, запеченного в вафли, дурно пахнет! -- возмутилась Максина.-- Честно! А это у них считается особым блюдом, деликатесом! Ничего не скажешь -- Сан-Диего! Датчер положил ладонь на ее руку, чтобы успокоить. -- Да у тебя рука, как у работяги! -- обратила внимание Максина.-- Чем ты занимаешься? Вбиваешь молотком гвозди в доски на киностудии? -- Печальное наследие моей загубленной молодости,-- отшутился Датчер. Максина, повернув его руку ладонью к себе, внимательно ее изучала. -- Линия жизни пересекается несколько раз... Это плохо. -- Да-а? Что еще скажешь? -- удивился Датчер. -- Ты человек непостоянный: ревнивый, форменный эгоист,-- продолжала она с самым серьезным видом, склонившись, как колдунья, над его ладонью. -- Ну, большой успех тебе здесь не светит,-- охладил он ее. -- Ничего себе! -- воскликнула Долли. -- Так что еще ты здесь видишь? -- стараясь не терять терпения, поинтересовался Датчер. -- Ты мрачный,-- Максина водила пальчиком по его ладони,-- человек настроения... Угрюмый, унылый. -- Другие ничуть не лучше,-- оправдывался Датчер. -- Короткая линия жизни... Он, посерьезнев, отдернул руку. -- Благодарю тебя.-- Мягкие прикосновения пальчиков Максины к коже ладони вселяли надежду.-- Теперь мне все известно о себе и своей судьбе. Как я рад, что ты со мной здесь, в Сан-Диего. -- Так все это написано у тебя на ладони,-- не я же распределила все твои линии.-- Она подняла воротник.-- Пошли отсюда, из этой вонючей закусочной! -- И первой направилась к двери. Все мужчины в зале провожали ее похотливыми взглядами. -- Ты не в ее вкусе,-- прошептала Долли Датчеру.-- Она призналась мне там, в туалете. Ты ей, конечно, нравишься, но ты не ее тип. Датчер пожал плечами. -- Люди, которые гадают по руке, меня обычно не любят. Я это часто замечал. Он догнал Максину, взял ее под руку, и они вместе пошли к машине. -- Ну а теперь,-- заговорил он загадочно,-- мы подходим к самому деликатному моменту... Мы... ну... мы едем в отель... я... -- Мне нужен отдельный номер! -- твердо заявила Максина. -- Мне казалось, прежде нужно спросить,-- пожал плечами Датчер. -- Джентльмены об этом никогда не спрашивают,-- упрекнула его Максина. -- Не спрашивают, верно, но такое происходит без слов. -- Со мной такого никогда не происходит! -- отрезала она. -- Мне это как-то прежде и в голову не приходило,-- объяснял Датчер, когда они садились в машину.-- Но ты абсолютно права. Удалось получить лишь двухкомнатный номер -- так как в отеле не было свободных мест; к тому же там остановились кое-какие знакомые из Голливуда, и когда Датчер столкнулся с ними в холле, то всячески давал им понять, что не имеет никакого отношения к этой женщине. Ах, если бы только не эта ее меховая отделка из рыжей лисицы! Завтра, когда они будут на бегах, он, конечно, увидит немало знакомых, так что лучше ему сидеть где-нибудь рядов эдак на восемь ниже ее или наблюдать за бегами с того места, где кассы, или из бара. Когда они поднялись в свой двухкомнатный номер, Максина решительно поставила свою сумку рядом с сумкой Долли в первой комнате. Макамер вопросительно посмотрел на Датчера. -- У нас восточное крыло.-- Датчер шагнул через порог соседней комнаты. -- Послушай,-- Макамер следовал за ним,-- я предполагал, что организую день отдыха для нас с Долли. Она живет дома с матерью, а старушка каждый вечер молится за спасение греховной души своей дочери. Вошла Долли, внимательно посмотрела на них и хихикнула. -- Пойди и поговори с Максиной! -- заорал Макамер, поворачиваясь к Датчеру. -- И без тебя знаю свои обязанности,-- огрызнулся он и вышел в соседнюю комнату. Максина сидела, вся такая собранная, на кровати, сложив руки на груди, и задумчиво разглядывала потолок. -- Максина, старушка...-- начал Датчер. -- Не делай из меня дуру! -- Но я устал! -- взмолился Датчер.-- Идет война. Я сдаюсь. Здесь, в номере, две кровати. Клянусь, я тебя не трону. Ну ради Макамера с Долли... -- Пусть твой Макамер побудет джентльменом! -- громко произнесла она.-- Хотя бы одну ночь. Датчер вернулся в "восточное крыло". -- Она сказала, что Макамер может побыть джентльменом хотя бы одну ночь.-- Он снял ботинок.-- Ладно. Я ложусь спать. Долли поцеловала Макамера, повисла на нем, обвив его шею руками. Датчеру пришлось, чтобы не мешать любовным лобзаниям, долго и старательно выравнивать носки своих ботинок под стулом. Долли, проходя мимо него, чмокнула его в щеку. -- Ты у нас, конечно, гроза всех девушек! -- съехидничала она. Макамер с Датчером, облачившись в пижамы, выключили свет. Макамер лег в постель. Датчер подошел к двери. -- Последние известия! -- громко объявил он.-- Макамер клятвенно пообещал до меня не дотрагиваться даже пальцем! Спокойной ночи! Женщины захихикали, а Макамер громко захохотал. Датчер не остался в стороне. Вскоре обе комнаты отеля сотрясались от приступов смеха. Датчер тоже лег. За окном, на темных улицах Сан-Диего, мальчишки -- разносчики газет кричали, что Англия объявила Германии войну. А он, лежа в постели, прислушивался к этим крикам, то и дело нараставшим, превращавшимся в отчаянные вопли, потом удалявшимся, глядел в темный потолок. Поздний час, война, которую они весь вечер отталкивали от себя, старались забыть о ней -- за выпивкой, бешеной скоростью автомобиля, беззаботным смехом и донимающей их похотью,-- вдобавок эти крики сейчас сломили его,-- так львы забывают о своем бурном темпераменте при виде хлыста дрессировщика. Он опять видел жуткие картины. Поляк-кавалерист лежит на пыльной польской дороге мертвый, широко открыв, словно в изумлении, рот; рядом с ним валяется его убитая лошадь. А этот парень в кабине немецкого бомбардировщика летит от Варшавы назад, на свой аэродром, вознося благодарственные молитвы: "Ну вот, еще раз... еще раз возвращаюсь живой на базу". -- Все это из-за Долли,-- проворчал Макамер. Его молодой, с ноткой сожаления голос, преодолев крошечную темную бездну между краями двух кроватей, долетел до слуха Датчера.-- Мне-то все равно, это она сходит с ума, ей дорог каждый час. Ты хочешь спать, Ральф? -- Нет. -- Она цепляется за все -- буквально за все. Как она не любит спать! Всегда прикасается ко мне, хватает меня руками... Она скоро умрет. Датчер слышал, как тяжело вздохнул Макамер; скрипнули пружины матраца; голоса мальчишек -- разносчиков газет приближались. -- Она больна, понимаешь? Доктора бессильны. У нее болезнь Брайта. Часто у нее все тело немеет, ей кажется, что у нее выпадает из глазницы глаз, отрывается ухо... Вот почему она постоянно глотает эти пилюли. Никому об этом не говорит, знаю только я. Ни ее семья, ни ее босс... Датчер лежал в постели неподвижно, замер, упорно глядя в потолок. -- Я не люблю ее.-- Теперь глухой, хрипловатый голос Макамера был еле слышен.-- Я, конечно, не признаюсь, говорю, что люблю... но я люблю других девочек... А ей говорю, что люблю ее. Она не желает терять ни одного часа жизни. -- Тсс! -- прошептал Датчер.-- Не так громко! -- Неужели и сейчас громко? -- удивился Макамер.-- И здесь мой голос способен снести стену, да? Тебе грустно, Датчер? -- Да,-- не стал отрицать он. -- Смешно получилось, не находишь? -- спросил Макамер. -- По-моему, ты этого не почувствовал.-- Датчер говорил с закрытыми глазами, голова его покоилась на подушке.-- "Ждешь, ждешь этого целых шесть лет, и каждый раз, как только прогремит выстрел, ты, спохватившись, говоришь себе: "Ну вот, началось!" Но ничего не происходит, ты, как всегда, усердно читаешь газеты, читаешь каждый день, и вот, когда это случилось, ты даже этого как следует не чувствуешь. Мы почувствуем все позже, мы все почувствуем позже..." -- Что ты собираешься делать сейчас? -- Как "что"? Спать! -- засмеялся Датчер. -- Спокойной ночи! -- пожелал Макамер. -- Спокойной ночи. Опять эти картины поплыли в его мозгу... Бомбардировщик приземлился, и парнишка-пилот накренил крыло, чтобы убедиться, вышло ли шасси. А он, Датчер, шел с толстой женщиной в костюме, отороченном мехом рыжей лисицы, на мексиканский ипподром. Там каждая дорожка загажена крысами; самой молодой беговой лошади не менее девяти лет от роду; там эти люди из Голливуда, в ярких шарфах, в темных очках на носу и в туфлях из оленьей кожи, вместе со своими агентами и красотками -- победительницами еженедельного конкурса красоты, азартно проматывают свои громадные, так легко доставшиеся им деньги на этой пыльной мексиканской жаре, толкуя только о сексе и о долларах и бесконечно повторяя: "Колоссально, потрясающе! Он в этом году на высоте, он стоил "Метроголдуин" целый миллион!" Идет война, и она ведь касается и этих праздных, беспечных, фривольных людей,-- на их головы не падают бомбы. "Я останусь здесь, в Голливуде,-- думал Датчер,-- если только смогу вынести это свое творение -- "Убийство в полночь" -- и все будущие "Убийства". Не хочу больше писать книги! Честная книга -- это всегда нелицеприятная критика. Зачем мне терзать себя, критиковать этот бедный, развратный, безумный, разрываемый на части, переживающий агонию мир? Позже, критика -- позже..." Разносчики газет завывают на улицах у отеля. "Вот он я,-- думал Датчер,-- здесь, в отеле, далеко от дома, в компании с умирающей нелюбимой девушкой, одураченной на час, и киносценаристом,-- он бродит от одной студии к другой, словно беженец, регулярно, неделя за неделей, и на лице его явное выражение нищего, выпрашивающего не милостыню, а работу,-- и с этой гадалкой по руке -- ее можно купить на ночь за три дешевых комплимента и десять минут замысловатых намеков. Непостоянный, ревнивый, законченный эгоист, подвержен настроению, успех в будущем не грозит, линия жизни короткая..." "Англия! Англия!" Мальчишеские голоса, дрожащие на ночном ветру, слабо доносились до него через окно. "Мне стыдно за себя,-- размышлял он. Я встречаю трагический час мира в скорбном и комическом наряде. Пришло время для какой-то благородной и потрясающей акции. Но кто поручит мне благородную и потрясающую акцию?" -- Мне хотелось бы обратиться к Европейскому континенту,-- произнес он вслух. -- Что ты сказал? -- прошептал Макамер. -- Так, ничего.-- Датчер натянул одеяло до подбородка.-- Знаешь, что я собираюсь сделать? -- Ну? -- Жениться. У меня будет жена, и я буду жить на ферме, выращивать кукурузу, пшеницу и виноград, наблюдать, как зимой падают хлопья снега, и резать свиней; во всем следовать временам года. На какое-то время мне хочется стать вовлеченным в вечное движение жизни. -- Ясно,-- откликнулся Макамер.-- А мне только что приснилось, что Мервин Лерой предлагает мне работу. Не так уж плохо, не так уж плохо, очень плохо...-- И умолк. -- Следовать временам года...-- повторил Датчер, пробуя на вкус эту фразу.-- Следовать временам года... Закрыл глаза -- и тут же увидел опять: бомбардировщик замер на месте, парнишка-пилот выскочил из него, чувствуя наконец под собой твердую, холодную землю. Широко улыбнулся, чувствуя, как резко спало напряжение и под мышками потекли ручейки пота. "Я это сделал, я это снова сделал!" -- повторял он с облегчением, широко шагая по летному полю на командный пункт, чтобы доложить командиру об успешном вылете. "ОСНОВНЫЕ ТЕЧЕНИЯ АМЕРИКАНСКОЙ МЫСЛИ" Эндрю диктовал текст: "Флэкер. Ну, парень, по-моему, с меня довольно. Лучше тебе обо всем рассказать. Звуковые эффекты: звук закрывающейся двери, ключ медленно поворачивается в замочной скважине. Бадди. Тебе никогда не заставить меня говорить, Флэкер. Звуковые эффекты: звонкая пощечина. Флэкер. Может, теперь, парень, ты изменишь свое мнение? Где Джерри Кармайкл? Бадди (смеется). Тебе хотелось бы об этом узнать, Флэкер? Флэкер. Да (медленно, с явной угрозой в голосе). И я это выясню. Так или иначе выясню. Понимаешь меня? Звуковые эффекты: слышится завывание сирен; громче; сирены стихают. Диктор. Как вы думаете, заговорит ли Бадди? Заставит ли его Флэкер назвать местонахождение спасенного сына железнодорожного короля? Отыщет ли его вовремя Дасти Блейдс? Включайте ваш приемник в понедельник, в это же время" и т. д. Эндрю опустился на кушетку, задрал ноги, потянулся, вздохнул, наблюдая, как Леонора заканчивала, скрипя пером, писать его диктант в своей тетрадке для стенографии. -- Тридцать баксов,-- сказал он.-- Еще тридцать. Ну как, устраивает? -- Угу,-- пробормотала Леонора.-- Одиннадцать с половиной страниц. Все отлично получилось, Энди. -- Конечно.-- Эндрю закрыл глаза.-- Можешь поставить свою тетрадку рядом с "Моби Диком" на полке в библиотеке. -- Это так волнует! -- Леонора встала со своего места.-- Не понимаю, почему они жалуются? -- Ты очень хорошая девушка.-- Эндрю поднес руки к глазам и стал ожесточенно тереть их кулаками.-- У меня на глазах будто деревянные дверные петли. Ты хорошо спишь по ночам? -- Нельзя тереть глаза,-- Леонора надела пальто,-- от этого только хуже. Так завтра, в десять? -- В десять. Буду спать -- разбуди, вырви из объятий Морфея. Оставим на этой неделе в покое Дасти Блейдса, с его судьбой, и перейдем к дальнейшим приключениям Ронни Кука и его друзей. Сорок долларов за каждый сценарий. Мне всегда больше нравилось писать о Ронни Куке, чем о Дасти Блейдсе. Увидишь, как подействует на мой талант лишняя десятка.-- И открыл глаза. Леонора стояла у зеркала, надевая шляпку. Если смотреть на нее искоса -- не такая уж дурнушка. Ему очень жаль Леонору -- ну абсолютно ничего привлекательного -- круглое розоватое лицо, волосы свисают, как веревочки. Никто никогда не связывал в разговоре ее имени с каким-нибудь парнем. Шляпка у нее ярко-красная, отделка сбоку -- какое-то странное сооружение, вроде лестницы... И смех и грех! До Эндрю вдруг дошло, что шляпка на ней новая. -- Какая у тебя потрясающая шляпка, просто восторг! -- лихо солгал он. -- Ох, если б ты знал... я так долго не решалась ее приобрести.-- Леонора покраснела -- приятно, что он заметил ее обновку. -- Хэрриэт! -- визгливо крикнула нянька соседской маленькой девочке, игравшей на дорожке.-- Ну-ка, убирайся оттуда! Чтобы духу твоего там не было! Эндрю на кушетке перевернулся на живот и положил на голову подушку, задал вопрос Леоноре: -- У тебя возникли какие-нибудь идеи насчет завтрашнего сочинения о Ронни Куке и его друзьях? -- Нет. А у тебя? -- Тоже нет.-- И потуже обернул подушкой голову. -- Но к завтрашнему дню они у тебя наверняка появятся! -- ободрила его Леонора.-- Так всегда бывает! -- Да, всегда! -- с гордостью повторил Эндрю. -- Тебе нужно отдохнуть. -- Знаешь... Иди-ка ты... иди! -- До свидания.-- Леонора направилась к двери.-- Выспись сегодня ночью как следует. -- Слушаюсь... Эндрю одним глазом наблюдал за ней: как она спустилась с веранды, где он обычно работал, прошла через гостиную и столовую к лестнице. Ноги у нее красивые. Вс