Эрик Сигл. История любви --------------------------------------------------------------- (Перевод с английского Л. АЛЕКСЕЕВОЙ и Ю. ПОЛЯКОВА) Origin: http://igor28.chat.ru/readbox.htm Ў http://igor28.chat.ru/readbox.htm Вычитка: Сергей Лычагин --------------------------------------------------------------- Глава 1 Что можно сказать о двадцатипятилетней девушке, которая умерла? Что она была красивой. И умной. Что любила Моцарта и Баха. И "Битлз". И меня. Однажды, когда она окончательно замучила меня, рассказывая о своих музыкальных привязанностях, я спросил: "Ну и кто за кем?" - "По алфавиту",- смеясь, ответила она. Я тоже улыбнулся. Тогда. Но теперь сижу и думаю: ведь если в этот список вставить мое имя, то я всего-навсего плетусь в хвосте у Моцарта, а вот если фамилию - тогда мне удается втиснуться между Бахом и "Битлз". Но в любом случае я не первый, и это, неизвестно почему, чертовски угнетает меня. С самого детства я привык во всем быть первым. Впрочем, это у нас фамильное. Той осенью, когда я учился на последнем курсе, у меня вошло в привычку ходить в библиотеку Рэдклиффа. И не только для того, чтобы поглазеть на сексапильных студенточек, хотя надо сознаться, что и для этого тоже. К тому же в этом тихом местечке можно было получить любую книгу. До экзамена по истории оставался всего лишь день, а я даже еще не заглядывал в список рекомендованной литературы - типичная гарвардская болезнь. Я неторопливо приблизился к столу, где принимали заказы на книги. Мне нужен был заветный том, с помощью которого я собирался выкарабкаться на завтрашнем экзамене. Там сидели две девушки. Одна из них - здоровенное теннисное нечто, а вторая - из породы очкастых мышей. Я остановил свой выбор на Минни-Четырехглазке. - У вас есть "Конец средневековья"? Она быстро взглянула на меня и спросила: - А у вас есть собственная библиотека? - Послушай, Гарвард имеет право пользоваться библиотекой Рэдклиффа. - Я с тобой говорю не о правах, Преппи [1], я сейчас говорю об этике. У вас, ребята, пять миллионов томов. У нас - какие-то вшивые тысячи. Боже мой, и эта тоже воображает себя высшим существом! И тоже, наверное, думает, что если соотношение между Рэдклиффом и Гарвардом 5:1, то и девицы соответственно в пять раз умнее. Я с такими экземплярами обычно не церемонюсь, но тогда мне жутко была нужна эта чертова книга! - Послушай, мне нужна эта чертова книга! - Будь любезен, выбирай выражения, Преппи! - А с чего ты взяла, что я ходил в подготовительную школу? - Сразу видно, что ты тупой и богатый,- сказала она, снимая очки. - А вот и нет,- запротестовал я.- На самом деле я умный и бедный. - Нет уж, Преппи. Это я умная и бедная. Она посмотрела на меня. Глаза у нее были карие. О'кэй. Возможно, я и вправду похож на богатого, но я не позволю какой-то там клиффи - даже если у нее красивые глаза - обзывать меня болваном. - А почему, черт возьми, ты считаешь себя такой умной? - спросил я. - А потому, что я никогда бы не пошла выпить с тобой кофе,- ответила она. - А я бы тебя и не пригласил. - Вот-вот,- сказала она.- Именно поэтому-то я и считаю тебя тупым. Теперь нужно объяснить, почему я все-таки пригласил ее выпить кофе. Предусмотрительно капитулировав в решающий момент - иначе говоря, изобразив внезапное желание пригласить ее в кафе,- я получил вожделенный фолиант. А поскольку она должна была дежурить до закрытия библиотеки, я располагал кучей времени, чтобы вобрать в себя несколько многозначительных фраз о том, как в конце одиннадцатого века королевская власть, все более опираясь на законников, постепенно избавлялась от клерикальной зависимости. На экзамене я получил "A" с минусом [2] - между прочим, эта отметка совпала с той, которую я мысленно поставил Дженни за ее ноги в тот момент, когда она первый раз вышла из-за стола. Впрочем, то, как она была одета, я оценил не столь высоко - чересчур богемно на мой вкус. Особенно отвратительной мне показалась та индейская штуковина, которую она использовала в качестве дамской сумочки. Но я не стал высказывать свое мнение и правильно сделал, потому что, как выяснилось позже, это было ее собственное изделие. Мы решили посидеть в "Лилипуте" - это одно местечко поблизости, где можно съесть пару сандвичей, и ходят туда, вопреки названию, люди нормального роста. Я заказал два кофе и шоколадное мороженое (для нее). - Меня зовут Дженнифер Кавиллери,- сказала она,- я американка итальянского происхождения. Ну, конечно, сам бы я не догадался. - Я занимаюсь музыкой,- добавила она. - Меня зовут Оливер,- представился я. - Это имя или фамилия? - спросила она. - Имя,- ответил я и признался, что мое полное имя Оливер Бэрретт (ну, почти полное). - О-о,- произнесла она,- тебя зовут Бэрретт, как поэтессу? Последовала пауза, во время которой я тихо радовался, что она не задала такой привычный и такой мучительный для меня вопрос: "Тебя зовут Бэрретт, как Бэрретт Холл?" Должен признаться, что я действительно родственник того парня, который построил Бэрретт Холл - самое большое и уродливое сооружение в Гарварде, колоссальный памятник деньгам, тщеславию и чудовищному гарвардизму моей семьи. Потом Дженнифер довольно долго молчала. Неужели нам не о чем говорить? Может быть, я разочаровал ее тем, что не имею никакого отношения к поэзии? В чем же дело? Она просто сидела, чуть-чуть улыбаясь мне. Чтобы хоть чем-то заняться, я начал просматривать ее тетрадки. Почерк у нее был любопытный - маленькие остренькие буковки и ни одной заглавной (может быть, девочка вообразила себя э. э. каммингсом? [3]). А занималась она чем-то умопомрачительным: "Сравнит. лит. 105, Музыка 150, Музыка 201..." - Музыка 201? Это ведь курс для выпускников? Она кивнула с плохо скрываемой гордостью: - Полифония Ренессанса. - А что такое "полифония"? - Ничего сексуального, Преппи! Почему я все это терплю? Может быть, она вообще не читает "Кримзон" [4] и не знает, кто я такой? - Эй, ты что, не знаешь, кто я такой? - Знаю,- ответила она с пренебрежением.- Ты тот самый парень, которому принадлежит Бэрретт Холл. Она действительно не знала, кто перед ней. - Бэрретт Холл не принадлежит мне,- заюлил я.- Просто мой прадедушка подарил его Гарварду. - Для того чтобы его занюханного правнука наверняка приняли в Гарвард. - Дженни, если я, по-твоему, законченный дебил, то тогда зачем ты потащилась со мной пить кофе? Она подняла глаза и улыбнулась: - Мне нравится твое тело. Одно из главных качеств настоящего победителя - это умение красиво проигрывать. И здесь нет никакого парадокса. Истинный гарвардец способен превратить в победу любое поражение... И, провожая Дженни до общежития, я все еще надеялся взять верх над этой рэдклиффской паршивкой. - Послушай, паршивка, в пятницу вечером будет хоккейный матч. Играет Дартмут. - Ну и? - Ну и я хочу, чтобы ты пришла. Она ответила с характерным для Рэдклиффа уважением к спорту: - А какого черта я должна идти на этот вшивый хоккейный матч? Мне удалось ответить небрежно: - Потому что играю я. - За какую команду? - спросила она. Глава 2 Оливер Бэрретт IV Ипсвич, Массачусетс. Возраст - 20 лет. Специальность - общественные науки. Предполагаемая карьера - юриспруденция. Студент последнего курса. Рост - 5 футов 11 дюймов. Вес - 185 фунтов. Деканский список: 1961, 1962, 1963. Член хоккейной команды - победителя чемпионатов Плющевой Лиги [5]: 1962, 1963. К этому времени Дженни уже наверняка прочитала мои биографические данные в программке. Я трижды удостоверился, что Вик Клейман, наш менеджер, снабдил ее программкой. - Боже мой, Бэрретт, это что, твое первое свидание? - Заткнись, Вик, а то будешь жевать свои зубы. Разминаясь на льду, я ни разу не помахал ей (верный признак неравнодушия) и даже не взглянул в ее сторону. Но убежден, что она была убеждена, будто я на нее все-таки смотрю. Я также думаю, что во время исполнения Национального Гимна она сняла очки отнюдь не из уважения к государственному флагу... В середине второго периода мы побеждали Дартмут со счетом 0:0. Иными словами, Дейви Джонстон и я уже несколько раз были готовы продырявить сетку их ворот. Зеленые ублюдки почувствовали это и начали грубить. ...Обычно я придерживаюсь определенной тактики: луплю все, что одето в форму противника. Где-то под ногами болталась шайба, но в эту минуту мы сосредоточили все свои усилия на том, чтобы как можно качественнее отдубасить друг друга. И тут засвистал судья: - Удаление на две минуты. Я оглянулся. Он показывал на меня. На меня? Но ведь я еще ничего не сделал, чтобы заслужить удаление?! - Но послушайте, что я такого сделал? Странно, но судья не заинтересовался продолжением диалога. - Номер седьмой - удаление на две минуты,- крикнул он в сторону судейского столика и подтвердил это соответствующей жестикуляцией... Зрители неодобрительно зароптали; некоторые гарвардцы выразили сомнение по поводу остроты зрения и неподкупности судей. Я сидел, стараясь восстановить дыхание и не глядя на лед, где Дартмут теперь имел численное преимущество. - Почему ты сидишь здесь, когда все твои друзья играют там? Это был голос Дженни. Я проигнорировал ее и принялся громко подбадривать своих товарищей по команде. - Жми, Гарвард! Шайбу! Шайбу! - Что ты натворил? Мне пришлось повернуться и ответить - в конце концов, я же пригласил ее сюда. - Я перестарался... - Наверное, это большой позор? - Ну, Дженни, пожалуйста, не мешай - я хочу сосредоточиться. - На чем? - На том, как бы мне урыть этого подонка Эла Реддинга! Я не отрывал глаз ото льда, оказывая моральную поддержку моим соратникам. - Значит, ты любишь грязную игру? - Дженни продолжала занудствовать.- А меня бы ты мог "урыть"? Я ответил, не поворачивая головы: - Я это сделаю прямо сейчас, если ты не заткнешься. - Я ухожу. До свидания. Когда я оглянулся, ее уже не было. Я встал, чтобы лучше видеть игру, и в эту минуту сообщили, что мое штрафное время истекло. Мне оставалось только перемахнуть через барьер. Толпа приветствовала мое возвращение. Если Бэрретт "в игре", все будет о'кэй. Где бы ни пряталась Дженни, она должна была слышать, какой взрыв энтузиазма вызвало мое явление на лед, И потому не все ли равно, где она? А где она? ...Ринувшись к шайбе, я успел подумать, что у меня есть доля секунды, чтобы взглянуть вверх на трибуны и найти глазами Дженни. И я увидел ее. Она была там. В следующий момент я сообразил, что еду на собственной заднице. Оказывается, в меня врезались сразу два зеленых ублюдка, в результате чего я сел прямо на лед и, как следствие, невероятно смутился. Бэрретт повержен! Верные гарвардские фанаты даже застонали, когда я поскользнулся. И было слышно, как кровожадные болельщики Дартмута скандируют: "Бей их! Бей их!" Что подумает Дженни? Дартмутцы снова атаковали наши ворота, и снова наш вратарь парировал их удар... Зрители совершенно озверели. Надо было забивать гол. Я завладел шайбой и повел ее через все поле - за синюю линию Дартмута. - Вперед, Оливер, вперед! Оторви им головы! Среди рева толпы я различил пронзительный визг Дженни. Он был изысканно яростен. Я обманул одного защитника и с такой силой влепился в другого, что тот отключился. Но потом - вместо того чтобы бить по воротам самому - я переадресовал шайбу Дейви Джонстону, неожиданно появившемуся справа. И Дейви послал ее точно в сетку ворот. Гарвард открыл счет! В следующий миг мы обнимались и целовались. Толпа бесновалась... А тот парень, которого я вырубил, все еще не мог оторвать ото льда свою задницу. Болельщики швыряли программки на лед. Это окончательно сломало хребет Дартмуту!.. Мы уделали их со счетом 7:0. Будь я сентиментален и люби Гарвард достаточно горячо, чтобы вешать на стенки какие-нибудь фотографии, то на снимках был бы запечатлен Диллон. Стадион Диллон... Каждый день, ближе к вечеру, я шел туда, приветствовал моих товарищей дружеской руганью, сбрасывал с себя сбрую цивилизации и превращался в спортсмена. Как это чудесно - надеть на себя хоккейные доспехи и майку с доброй старой цифрой "7" (мне даже грезилось, что никто больше не получит моего номера, когда я уйду из команды, но, увы, этого не произошло), взять коньки и направиться на каток Уотсон. Но еще приятнее возвращаться в раздевалку. Стянуть с себя потную форму и нагишом важно направиться к стойке за полотенцем. - Ну, как поработал сегодня, Олли? - Отлично, Ричи. Отлично, Джимми. Потом пройти в душевую, слушать о том, кто, что, с кем и сколько раз сделал в ночь с субботы на воскресенье. "Мы имели этих свиноматок из Маунт Ида, понимаешь...?" К счастью, у меня было персональное место для медитаций. Господь Бог наградил меня больным коленом (да, именно наградил - можете заглянуть в мою призывную карточку!). Поэтому после игры мне был необходим небольшой гидромассаж. Сидя в воде и разглядывая кипение струй вокруг моего колена, я любовно пересчитывал свои ссадины и синяки и размышлял обо всем и ни о чем конкретно. В тот вечер я думал о забитой мной шайбе и еще об одной, заброшенной с моей подачи, а также о том, что наша команда уже почти обеспечила себе очередной титул чемпиона Плющевой Лиги - в третий раз на моей памяти... Боже мой! Да ведь Дженни ждет меня на улице. Я надеюсь! Надеюсь, что еще ждет! Господи Иисусе! Сколько же времени я прокайфовал в этом уютном местечке, пока она торчала снаружи, на кембриджском холоде? Я поставил рекорд по скоростному одеванию и, не успев просохнуть, выскочил из дверей Диллона. Морозный воздух был как удар. Бог ты мой, ну и холод! И темнота! У входа все еще толпилась небольшая кучка болельщиков, в основном старые верные фанаты - наши выпускники, которые в душе так и не сняли с себя хоккейные доспехи... Отойдя на несколько шагов в сторону от болельщиков, я принялся отчаянно высматривать Дженни. И вдруг она выскочила откуда-то из-за кустов - лицо ее было замотано шарфом, и виднелись только глаза. - Эй, Преппи, здесь чертовски холодно. Я ужасно был рад ее видеть! - Дженни! - И я, будто бы инстинктивно, слегка поцеловал ее в лоб. - Разве я тебе разрешила это сделать? - Что? - Разве я сказала тебе, что ты можешь меня поцеловать? - Извини, я увлекся. - А я нет. Почти все уже разошлись, было темно, холодно и очень поздно. Я снова поцеловал ее. Но уже не в лоб и не слегка. Поцелуй длился восхитительно долго. Когда же он закончился, она все еще держалась за мой рукав. - Мне что-то это не нравится,- произнесла она. - Что именно? - Мне не нравится то, что мне это нравится. Назад мы шли пешком (машину пришлось оставить, потому что Дженни хотела прогуляться), и она держала меня за рукав. Не за руку, а именно за рукав. Только не спрашивайте меня, почему. На пороге Бриггс Холла я не стал ее целовать и желать доброй ночи. - Послушай, Джен, возможно, я не буду тебе звонить несколько месяцев. Она на секунду замолчала. На несколько секунд. И наконец спросила: - Почему? - А может быть, позвоню тебе, как только доберусь до своей комнаты. Я зашагал прочь. - Недоносок! - прошептала она. Я круто повернулся и влепил шайбу с расстояния двадцати футов. - Вот видишь, Дженни, тебе так нравится щелкать по носу других, а сама ты этого не любишь. О, как мне хотелось рассмотреть выражение ее лица, но я воздержался - по стратегическим соображениям. Когда я вошел, мой сосед по комнате Рэй Стрэттон играл в покер с двумя своими приятелями-футболистами. - Привет, животные! Они ответили подобающим в таких случаях хрюканьем. - Ну, что у тебя сегодня, Олли? - спросил Рэй. - Шайбу засадили с моей подачи, и еще шайбу - я сам. - С подачи Кавиллери? - Не твое дело,- отрезал я. - А это еще кто? - спросил один из бегемотов. - Дженни Кавиллери - ответил ему Рэй.- Дохлая музыкантша. - Я ее знаю,- сообщил второй из бегемотов.- У нее очень аккуратная попка. Я проигнорировал реплики этих сексуально озабоченных грубиянов, взял телефон и понес его в свою спальню. - Она играет в Обществе друзей Иоганна Себастьяна Баха,- сказал Стрэттон. - А во что она играет с Бэрреттом? - В "А ну-ка, отними!" Хмыканья, хрюканье и гогот. Животные веселились. - Джентльмены,- объявил я, выходя из комнаты,- а не пойти ли вам... И я заслонился дверью от новой волны нечеловеческих воплей. Потом снял ботинки, завалился на кровать и набрал номер Дженни. Мы разговаривали шепотом. - Эй, Дженни... - Да? - Джен, что бы ты ответила, если бы я тебе сказал... Я запнулся. Она ждала. - Мне кажется, я в тебя влюбился. Наступило молчание. Потом, очень тихо, она произнесла: - Я бы ответила... что ты мешок с дерьмом. И повесила трубку. Я не был ни расстроен, ни удивлен. Глава 3 Во время игры с Корнеллом я получил травму. Правда, это произошло по моей вине. В одной крутой схватке я допустил досадную ошибку, назвав их центрального нападающего "трахнутым кэнуком [6]". При этом я имел неосторожность забыть, что четыре члена их команды - канадцы и, как выяснилось, все четверо - лютые патриоты... Я получил не только травму, но и оскорбление, потому что меня же и удалили с площадки... На целых пять минут! Садясь на скамейку штрафников, я видел, как наш тренер рвал на себе волосы. Ко мне подскочил Джеки Фелт. И только тогда я осознал, что вся правая сторона моего лица превратилась в кровавое месиво. - Господи Иисусе! - повторял Джек, обрабатывая мою рану кровоостанавливающим карандашом.- Господи Боже мой, Олли! Я спокойно сидел и молчал, тупо уставившись в пространство. Мне было стыдно смотреть на лед, где уже начали оправдываться мои самые худшие опасения: шайба влетела в наши ворота. Корнеллские болельщики визжали, ревели и свистели. Счет сравнялся. Теперь Корнелл мог преспокойно выиграть этот матч, а значит, и титул чемпиона Плющевой Лиги. Вот дьявол! А я отсидел еще только половину штрафного времени... На противоположной трибуне среди немногочисленных гарвардских болельщиков царило угрюмое молчание. К этому моменту все зрители уже забыли обо мне, и лишь один не отрывал глаз от скамейки штрафников... Там, по другую сторону ледяного пространства, сидел Камнелицый и бесстрастно наблюдал, как исчезают под пластырем последние капли крови на лице его единственного сына. О чем он думал? "Ай-яй-яй" или же что-нибудь в этом роде?.. Возможно, Камнелицый по привычке предавался в этот миг самовосхвалению: оглядитесь вокруг - сегодня здесь так мало гарвардцев, но среди этих немногих - я. Я, Оливер Бэрретт III, крайне серьезный человек, занятый своими банками и разными прочими вещами, я все-таки нашел время приехать в Итаку, чтобы присутствовать на каком-то вшивом хоккейном матче... Это была наша последняя большая игра... И мы проиграли со счетом 3:6. После матча мне сделали рентген, и выяснилось, что кости целы. Тогда Ричард Сельцер, доктор медицины, наложил на мою щеку двенадцать швов. В раздевалке было пусто. Должно быть, все уже отправились в мотель. Я решил, что они просто не хотели видеть меня. С чувством ужасной горечи - даже во рту было горько - я покидал в сумку свои вещи и вышел на улицу. В этом зимнем безлюдье на окраине штата Нью-Йорк гарвардских фанатов было совсем немного... - Сейчас бы не помешал хороший кусок мяса или бифштекс,- произнес знакомый голос. Да, это был Оливер Бэрретт III. Никто, кроме него, не мог бы порекомендовать такое старомодное средство для лечения фонаря под глазом... За обедом состоялся очередной раунд наших бесконечных "недоразговоров", неизменно начинавшихся словами "Ну, как ты живешь?" и заканчивающихся "Может быть, я могу для тебя что-нибудь сделать?". - Ну, как ты живешь, сын? - Прекрасно, сэр. - Лицо болит? - Нет, сэр. Кстати, оно потихоньку начинало болеть все сильнее и сильнее. - Я бы хотел, чтобы Джек Уэллс посмотрел тебя в понедельник. - Это ни к чему, отец. - Но он хороший специалист... - Корнеллский доктор тоже вроде не ветеринар,- ответил я в надежде слегка остудить тот снобистский пыл, с которым мой отец обычно относился к разным специалистам, экспертам и прочим представителям высшей касты. - Как неудачно вышло,- заметил Оливер Бэрретт III, и мне сначала показалось, что это просто попытка к юмору: мол, как неудачно вышло, что я "получил такую чудовищную травму". - Да, сэр,- сказал я (вероятно, он ждал, что я еще и хихикну в ответ). И тут мне пришло в голову, что квазиостроумное замечание моего отца можно рассматривать и как разновидность утонченного упрека в связи с моей выходкой на льду. - Ты имеешь в виду, что сегодня вечером я вел себя, как скотина? Мой вопрос вызвал на его лице тень удовлетворения. Однако он просто ответил: - Ты же сам помянул ветеринаров... Мы прошлись по всему диапазону наших обычных разговоров, крутившихся вокруг "недотемы", особо излюбленной Камнелицым,- моих планов. - Скажи-ка, Оливер, из Школы Права у тебя не было никаких известий? - Отец, дело в том, что я еще не принял окончательного решения относительно Школы Права. - Я только любопытствую, приняла ли какое-либо решение Школа Права относительно тебя. Вероятно, это была еще одна шутка. И, вероятно, мне надлежало улыбнуться в ответ на цветистую риторику моего отца. - Нет, сэр. Я не получил никаких известий. - Я могу позвонить Прайсу Циммерману... - Нет! - мгновенно отреагировал я.- Пожалуйста, не надо, сэр. - Не для того, чтобы просить за тебя,- честно признался О. Б. III,- просто навести справки. - Отец, я хочу дождаться письма наравне со всеми. Пожалуйста. - Да. Конечно. Отлично. - Спасибо, сэр. - Тем более что практически нет никаких сомнений по поводу твоего зачисления,- добавил он. Не знаю, почему, но О. Б. III умудрялся унизить меня, даже вознеся хвалу в мой адрес. - Не такой уж это верняк,- ответил я.- Хоккейной команды-то в Школе нет. Не представляю, зачем я оплевывал сам себя... Может быть, только затем, чтобы говорить обратное его словам? - У тебя есть и другие достоинства,- утешил меня Оливер Бэрретт III, но развивать данную мысль не стал. Впрочем, вряд ли он был способен на это. Еда оказалась такой же отвратительной, как и наш разговор, с той лишь разницей, что черствость булочек я мог предсказать еще до того, как их принесут, но предвидеть, какую тему для разговора вкрадчиво подбросит мой отец, было невозможно. - И еще не надо забывать про Корпус Мира,- заметил он ни с того ни с сего. - Сэр? - переспросил я, не вполне уверенный в том, что это было - вопрос или утверждение. - Я полагаю. Корпус Мира - замечательное учреждение, не так ли? - добавил он. - Ну, конечно,- ответил я,- это гораздо лучше, чем Военный Корпус. Счет сравнялся. Я не понял, что имеет в виду он, и наоборот... Даже яблочный пирог оказался черствым. ...Около половины двенадцатого я проводил его до машины. - Могу я что-нибудь сделать для тебя, сын? - Нет, сэр. Спокойной ночи, сэр. И он уехал... Я вернулся в мотель и позвонил Дженни. Это было единственное приятное событие за весь день. Я рассказал ей все о драке (не уточняя повода, приведшего к этому инциденту), и, кажется, она осталась довольна. Мало кто из ее хлипких друзей-музыкантов мог отвешивать или выдерживать подобные тумаки! - Надеюсь, ты сделал с тем парнем все, что надо? - спросила она. - Ну! Конечно, сделал... Я взбил из него гоголь-моголь. - Как жаль, что я этого не видела. Слушай, а нельзя кого-нибудь "взбить", когда вы будете играть с йельской командой? - Сделаем... Я улыбнулся. Она тоже любит простые радости жизни. Глава 4 - Дженни разговаривает по телефону. Эту информацию выдала мне студентка, дежурившая у коммутатора. - Спасибо,- ответил я.- Подожду здесь. - Не повезло вам в матче с Корнеллом. В "Кримзоне" написано, что на тебя навалились сразу четверо. - Да, и меня же еще удалили. На пять минут. - Да. Разница между другом и болельщиком заключается в том, что с последним говорить почти не о чем. - Дженни уже закончила? Взглянув на пульт, девушка ответила: - Нет еще. Интересно, на кого это Дженни транжирит время, предназначенное для свидания со мной? На какого-нибудь музыкального доходягу? Я ведь знаю, что некто Мартин Дейвидсон, старшекурсник из Адаме Хаус, дирижирующий оркестром Общества друзей Баха, считает, что ему принадлежат особые права на Дженни. Разумеется, не на тело - думаю, у этого парня ничего не поднимается, кроме дирижерской палочки. Во всяком случае, пора заканчивать с узурпацией моего времени. - Где тут у вас телефонная будка? - Внизу, за углом.- И она указала мне точное направление. Я спустился в холл и уже издали увидел Дженни. Она оставила дверь кабинки открытой. Я приближался медленно, вразвалочку, надеясь, что вот сейчас она заметит мои бинты, мои боевые раны, заметит всего меня сразу - и так растрогается, что бросит трубку и ринется в мои объятия. Приближаясь, я услышал обрывки ее разговора. - Да. Конечно! Ну, разумеется. О, я тоже. Фил. Я тебя тоже люблю, Фил. Я перестал приближаться. С кем это она говорит? Очевидно одно - не с Дейвидсоном: уж кого-кого, но его Филом нельзя было назвать. Я давно выяснил о нем все, что нужно: "Мартин Юджин Дейвидсон, Риверсайд Драйв - 70, Нью-Йорк - Высшая школа музыки и искусств". Судя по фотографии, он тонко чувствовал, глубоко мыслил и весил на пятьдесят фунтов меньше меня. Но при чем здесь Дейвидсон? Совершенно ясно, что Дженнифер Кавиллери дала отставку нам обоим, предпочтя кого-то третьего. Ему и предназначен воздушный поцелуй, посылаемый в телефонную трубку. Как это пошло! Я отсутствовал всего сорок восемь часов, и уже какой-то ублюдок по имени Фил завалился с Дженни в постель! Ну, конечно, так это и было! - Да, Фил, я тоже люблю тебя. Пока. Вешая трубку, она вдруг заметила меня и даже не покраснела. Она улыбнулась и послала еще один воздушный поцелуй - но теперь уже мне. Чудовищное двуличие! Дженни легонько поцеловала меня в уцелевшую щеку. - Эй, ты ужасно выглядишь! - Я травмирован, Джен. - А тот, другой, он выглядит еще хуже? - Да, намного. Другие парни у меня всегда выглядят хуже. Я произнес все это зловеще, как бы давая понять, что изуродую любого соперника, норовящего заползти к Дженни в постель в мое отсутствие. Вот уж действительно с глаз долой - из сердца вон! Она схватила меня за рукав, и мы направились к двери. Когда мы вышли из общежития и уже собирались сесть в мой "эм-джи", я набрал полные легкие вечернего воздуха, выдохнул и спросил как можно небрежнее: - Послушай, Джен. - Да? - М-м, а кто такой Фил? Садясь в машину, она деловито ответила: - Мой отец. Так я и поверил в эти сказки. - И ты зовешь своего отца Фил? - Ну, это его имя. А ты как зовешь своего? Однажды мне Дженни рассказала, что ее воспитывал отец - то ли булочник, то ли пекарь из Крэнстона. Когда Дженни была еще совсем маленькой, ее мать погибла в автомобильной катастрофе. Именно поэтому она до сих пор еще не получила водительских прав. Отец Дженни во всех иных отношениях, по ее словам, "действительно отличный парень", чудовищно суеверен и поэтому не разрешает своей дочери водить машину. - А как ты зовешь своего? - повторила она. Я так задумался, что даже не понял ее вопроса. - Кого своего? - Ну, каким термином ты обозначаешь своего предка? Я ответил ей, обозначив его именно так, как мне всегда этого хотелось: - Сукин Сын. - Прямо в лицо? - изумилась она. - Я никогда не вижу его лица. - Он что, носит маску? - В каком-то смысле да. Маску из камня. Абсолютно каменную. - Да ладно! Он, должно быть, ужасно гордится тобой. Ты же знаменитый спортсмен. Я взглянул на нее и понял, что ей известно далеко не все. - И он тоже был знаменитым гарвардским спортсменом, Дженни. - И даже знаменитее, чем один хоккеист из Плющевой Лиги? Мне было приятно, что она так высоко ценит взятые мною спортивные вершины, но, к сожалению, придется спуститься вниз и рассказать кое-что об отце. - Он участвовал в Олимпийских играх 1928 года - греб на академической одиночке. - Боже мой! - воскликнула она.- И пришел первым? - Нет,- ответил я и несколько приободрился, вспомнив тот факт, что в финальной гонке он пришел шестым. Мы помолчали. - Но все-таки, почему ты зовешь его Сукиным Сыном? Что он такого сделал? - спросила Дженни. - Он меня затрахал,- ответил я. - Прости, я не поняла... - Затрахал меня,- повторил я. Ее глаза округлились и стали похожи на два блюдца. - Но это же кровосмесительство?! - Только не впутывай меня в свои семейные заморочки, Джен. Мне хватает собственных. - Ну, например, чем именно он тебя затрахал? - поинтересовалась она. - Своей правильностью. - И что же неправильного в его правильности? - спросила она, радуясь этому очевидному парадоксу. Я рассказал ей, как противно ощущать себя запрограммированным исключительно для продолжения традиции рода Бэрреттов. И разве она не замечала, как меня корежит от одного упоминания порядкового номера после моей фамилии? И еще мне не нравилось каждый семестр выдавать энное количество успехов. Я рассказывал о том, что чувствовал всегда, но никогда никому до этого не говорил. Мне было чертовски неловко, но я хотел, чтобы Дженни узнала все. - Он просто вызывающе бездушен - что бы я ни сделал, все воспринимает как должное. - Но он же занятой человек. Разве он не руководит банками и еще чем-то? - Господи Иисусе, Дженни, ты-то за кого? - А что, разве это война? - спросила она. - Вот именно,- ответил я. - Но это же смешно, Оливер. Оказалось, что я не убедил ее ни в чем. И тогда я впервые заподозрил, что между нами существует некая изначальная разность, а именно: три с половиной года учебы в Гарварде - Рэдклиффс сделали из нас задиристых умников, которых традиционно поставляют данные учебные заведения, но, когда нужно было признать тот факт, что мой отец настоящая окаменелость, Дженни мертвой хваткой держалась за какой-то атавистический, итало-средиземноморский миф о "бамбинолюбивом папочке". Спорить с этим было бесполезно. И все же я попытался переубедить ее с помощью какого-нибудь примера. Рассказал о нашем странном "недоразговоре" после того матча. Это действительно произвело на нее впечатление. Но совсем не то, черт подери, на какое я рассчитывал. - Значит, он специально приезжал в Итаку, чтобы посмотреть на твою вшивую игру? Я попытался объяснить ей, что мой отец - это всего лишь форма и никакого содержания. Но она прямо-таки зациклилась на том, что он проделал такой большой путь ради сравнительно тривиального спортивного события. - Слушай, Дженни, давай забудем об этом. - Слава Богу, что ты хотя бы по поводу своего отца комплексуешь,- ответила она.- Получается, что и ты не идеал. - Да? Ты, что ли, идеал? - Конечно, нет, Преппи. Иначе я бы встречалась не с тобой. Ну вот, опять она за свое. Глава 5 Я бы хотел немного рассказать о наших отношениях в физическом смысле. Странно, но очень долгое время между нами вообще ничего не было. То есть не было ничего серьезного, кроме тех поцелуев, о которых я уже упоминал... Честно говоря, такого у меня еще никогда до этого не было, потому что я довольно-таки импульсивен, нетерпелив и предпочитаю действовать быстро. Если бы вы сказали любой из дюжины девиц в Тауэр Корт (Уэллсли), что Оливер Бэрретт IV встречался с одной юной леди ежедневно в течение трех недель и не переспал с ней ни разу, то они бы, несомненно, расхохотались и высказали серьезные сомнения в женских качествах вышеупомянутой леди. Но, конечно, на самом деле все было по-другому. Я не знал, что делать. Не поймите меня превратно или слишком буквально, Я отлично знал, как это делают. Просто я никак не мог разобраться в собственных чувствах и привести себя в боевую готовность... Я боялся, что умная Дженни просто посмеется над тем, что я всегда считал учтиво-романтичным и неотразимым стилем Оливера Бэрретта IV. Да, я боялся быть отвергнутым. И еще я боялся, что буду принят, но принят совсем по другим причинам... - Оливер, ты завалишься на экзамене. В то воскресенье, днем, мы сидели у меня в комнате и занимались. - Оливер, ты точно завалишься на экзамене, если будешь только смотреть, как я занимаюсь. - А я не смотрю, как ты занимаешься, Я сам занимаюсь. - Чушь собачья. Ты разглядываешь мои ноги. - Ну, только иногда. Между главами. - Что-то в этой книжке удивительно короткие главы. - Послушай, жертва нарциссизма, не такая уж ты красавица! - Конечно, нет. Но что я могу сделать, если ты меня такой воображаешь? Я швырнул книгу на пол, пересек комнату и подошел к ней вплотную. - Дженни, ради Бога, как я могу читать Джона Стюарта Милля, если каждое мгновение я до смерти хочу тебя? Она нахмурилась. - Ну, Оливер, пожалуйста. Я примостился около ее стула. Она опять углубилась в книгу. - Дженни... Она медленно закрыла книгу, положила ее на пол, а потом опустила руки мне на плечи. - Пожалуйста, Оливер... И тут все случилось. Все. Наша первая близость была совершенно не похожа на нашу первую встречу и наш первый разговор. Все было так тихо, так нежно, так ласково. До этого я никогда не подозревал, что это и есть настоящая Дженни, такая мягкая и нежная, и что в ее легких прикосновениях столько любви. И что удивило меня больше всего, так это моя собственная реакция. И я был мягким и ласковым. Я был нежным. Неужели это и был истинный Оливер Бэрретт IV? Как я уже говорил, до этого я всегда видел Дженни полностью одетой, разве что на кофточке у нее была расстегнута одна лишняя пуговица. Поэтому я был немного удивлен, обнаружив, что она носит крошечный золотой крестик на цепочке без застежки. То есть, когда мы любили друг друга, крестик был на ней. Потом (в этот миг "все" и "ничего" значат одно и то же) я дотронулся до маленького крестика и спросил, как отнесся бы ее духовный отец к тому, что мы лежим в постели, ну и так далее. Она ответила, что духовника у нее нет. - Но ведь ты послушная верующая девушка? - удивился я. - Да, я девушка,- согласилась она.- И я послушная. Она посмотрела на меня, ожидая подтверждения, и я улыбнулся. Она улыбнулась мне в ответ: - Так что попадание - два из трех. Тогда я задал ей вопрос о крестике на запаянной цепочке. Она объяснила, что это крестик ее матери; это память, а религия здесь ни при чем. И мы снова заговорили о нас. - Эй, Оливер, а я тебе говорила, что люблю тебя? - спросила она. - Нет, Джен. - А почему же ты не спрашивал? - Если честно, то я боялся. - Ну, тогда спроси меня сейчас. - Ты меня любишь, Дженни? Она взглянула на меня. - А ты как думаешь? - Да. Пожалуй. Вероятно. Наверное, любишь. Я поцеловал ее в шею. - Оливер? - Да? - Я тебя люблю не просто так... (О, Боже мой, в каком смысле?..) - Я очень люблю тебя, Оливер. Глава 6 Я люблю Рэя Стрэттона. Конечно, он не гений и не великий футболист (на поле ему не хватает скорости), но он всегда был хорошим соседом по комнате и надежным другом. А сколько пришлось вынести этому несчастному ублюдку в последнем семестре! Интересно, куда же он шел заниматься, если видел висящий на дверной ручке галстук (традиционный знак, что "внутри заняты делом")? Честно говоря, он не особенно перетруждал себя учебой, но ведь иногда ему все же приходилось заниматься... Допустим, он шел в библиотеку, или в соседнее общежитие, или, наконец, в студенческий клуб. Но вот где спал он в те субботние ночи, когда Дженни и я пренебрегали внутриуниверситетскими порядками и не расставались даже ночью? И Рэю приходилось скитаться по соседним комнатам и ютиться на диванчиках - разумеется, если соседи не занимались тем же, чем и мы... Но как я отблагодарил его? Некогда я делился с ним мельчайшими подробностями моих любовных триумфов. Теперь же, попирая его законные соседские права, я ни разу не поговорил с ним откровенно и даже не признавался, что мы с Дженни любовники. Я просто сообщал, когда нам понадобится комната, ну и так далее. И Стрэттон мог думать все что угодно. - О Господи, Бэрретт, ну между вами есть хоть что-нибудь? - канючил он постоянно. - Рэймонд, пожалуйста, будь другом, не спрашивай меня об этом. - Но, Боже мой, Бэрретт,- все вечера, ночи с пятницы на субботу, ночи с субботы на воскресенье! Господи, чем вы еще можете заниматься? - Ну и не дергайся, если все знаешь. - Это ненормально. - Что именно? - Да все это, Ол. Такого же никогда не было. То есть я имею в виду вот что: ты молчишь, как воды в рот набрал, и ничего не рассказываешь старине Рэю. Это ненормально. Или она особенная какая, что ли? - Слушай, Рэй, когда любят по-настоящему... - Любят?! - Только не произноси это слово как ругательство. - В твои годы? Любовь? Боже, да я просто боюсь за тебя, дружище! - Боишься? Что я схожу с ума? - Что ты женишься. Я боюсь за твою свободу. И за твою жизнь! Бедный Рэй! Он действительно так думал. - Боишься остаться без соседа, да? - Черт возьми, в некотором смысле я даже приобрел еще одного соседа - она же отсюда не вылезает! Я собирался на концерт и поэтому хотел закончить этот разговор как можно скорей. - Не напрягайся, Рэймонд, мы еще пошумим в той квартирке в Нью-Йорке. Каждую ночь новые девочки. Все впереди. - Не надо меня успокаивать. Да, Бэрретт... эта девица здорово тебя зацепила. - Ситуация под контролем,- ответил я.- Отдыхай. Поправляя на ходу галстук, я пошел к двери. Но Стрэттон оставался безутешен. - Эй, Олли... - Ну что еще? - Но вы ведь занимаетесь этим, правда? - Господи ты Боже мой, Стрэттон! Нет, в тот вечер я не вел Дженни слушать концерт. Я шел слушать Дженни, Общество друзей Иоганна Себастьяна Баха давало концерт в Данстер Хаус, и Дженни исполняла соло на арфе в Пятом Бранденбургском концерте. Конечно, я много раз слышал, как она играет, но еще ни разу не присутствовал на ее публичном выступлении с ансамблем или оркестром. Боже, как я гордился ею! По-моему, она не сделала ни одной ошибки. - Даже не верится - ты играла просто потрясающе,- сказал я после концерта. - Теперь я вижу, как ты разбираешься в музыке, Преппи. - Нормально разбираюсь. Мы пересекли Мемориал Драйв, чтобы пройтись вдоль реки. - Ну когда же ты поумнеешь, Бэрретт? Да, я играю вполне прилично. Но не потрясающе. И даже не занимаю первых мест, как ты со своей хоккейной командой. Просто нормально, понял? О'кэй? Спорить было бесполезно, потому что Дженни захотелось поскромничать. - О'кэй. Ты играешь нормально. Вот и держись на этом уровне. - А кто сказал, что я не собираюсь держаться на этом уровне? Господи Боже мой! Я ведь буду учиться у Нади Буланже. О чем это она говорит, черт возьми? И по тому, как она неожиданно замолчала, я почувствовал, что есть нечто такое, о чем ей не хочется говорить. - У кого? - переспросил я. - У Нади Буланже. Это знаменита