Я вот никак не могу себе представить, как это женщина может решиться на убийство? - вмешалась в разговор m-lle Прыхина. - Э, азиатки! - подхватил полковник. - На другое что у них ума и толку не станет, а на это - пырнуть кого-нибудь кинжалом - каждая из них, бестия, сумеет. - Но черкешенки, говорят, очень пылко и страстно любят, - проговорила Фатеева и при этом мельком взглянула на Павла. - Что они любят? - возразил полковник. - Нет, я думаю, ни одной из них, чтобы червонцев за сто ее нельзя было купить. - И ревнивы, наконец, ужасно! - прибавила m-me Фатеева, отламывая кусочки хлеба и продолжая взглядывать на Павла. - Да, вот на это они тоже мастерицы: мужу как раз глаза выцарапают, - это их дело! - подхватил полковник. Вообще он был о всех женщинах не слишком высокого понятия, а об восточных - и в особенности. После обеда, когда дамы вышли в задние комнаты поправить свой туалет и пораспустить несколько свои шнуровки, полковник заметил сыну: - Какая, брат, эта Фатеиха умная баба и собою-то какая красивая: за неволю этакая убежит от мужа, не станет ему подставлять шеи. - Муж ее совсем негодяй, - проговорил как бы совершенно равнодушно Павел. - Слышал это я... Прекрасная барыня, прекрасная! - повторил полковник. - Но зато другая-то, брат, так - полохоло, я тебе скажу. - Другая - дрянь! - Носище-то, брат, какой у нее, носище-то! Точно рулем каким-то ворочает, - говорил полковник и захохотал. Дамы между тем возвратились и объявили, что они желают прогуляться в поле. - Ступайте, бог с вами! А я покамест сосну, - разрешил им полковник. Выйдя на двор, гостьи и молодой хозяин сначала направились в яровое поле, прошли его, зашли в луга, прошли все луга, зашли в небольшой перелесок и тот весь прошли. В продолжение всего этого времени, m-lle Прыхина беспрестанно уходила то в одну сторону, то в другую, видимо, желая оставлять Павла с m-me Фатеевой наедине. Та вряд ли даже, в этом случае, делала ей какие-либо особенные откровенности, но она сама догадалась о многом: о, в этом случае m-lle Прыхина была преопытная и предальновидная! M-me Фатеева и Павел, каждоминутно взглядывавшие друг на друга, оставаясь вдвоем, почти не разговаривали между собой и только как-то (и то, должно быть, больше нечаянно) проговорили: - Вы, я думаю, во все время нашей разлуки и не вспомнили меня? - спросила его m-me Фатеева. - Напротив, беспрестанно! А вы меня вспоминали ли? - спросил ее и Павел. - О, как еще часто! - воскликнула m-me Фатеева. Когда, наконец, они прошли и перелесок, m-me Фатеева остановилась. - Где мы это теперь? - спросила она, поводя кругом черными глазами. - Довольно далеко от дома; надобно вернуться назад! - проговорил Павел. Все повернули назад. В перелеске m-lle Прыхина опять с каким-то радостным визгом бросилась в сторону: ей, изволите видеть, надо было сорвать росший где-то вдали цветок, и она убежала за ним так далеко, что совсем скрылась из виду. M-me Фатеева и Павел, остановившись как бы затем, чтобы подождать ее, несколько времени молча стояли друг против друга; потом, вдруг Павел зачем-то, и сам уже не отдавая себе в том отчета, протянул руку и проговорил: - Так вот как-с, а? - Да, - отвечала Фатеева и тоже, неизвестно зачем, в его руку положила свою руку и крепко ее пожала. Павел с дрожащими губами потянул к себе и поцеловал эту руку. Затем к нему притянулось лицо m-me Фатеевой, и они поцеловались, и Павел еще было раз хотел ее поцеловать, но m-me Фатеева тихо его отстранила. - Наша спутница скоро вернется: я слышу шелест ее платья, - проговорила она. И спутница, действительно, показалась из-за кустов. - Какой, однако, у вас отличный слух, - проговорил Павел, обращаясь к m-me Фатеевой и задыхаясь от волнения. - У меня слух отличный, - отвечала она. Лицо ее тоже пылало. М-lle Прыхина нарочно глазела по сторонам, чтобы не оконфузить еще более молодых людей. О, она была преопытная в этом случае! Когда молодые люди возвратились домой, полковник уже проснулся. По необходимости пришлось сидеть с ним и занимать его. Павел выходил из себя и начинал уже грубо говорить с отцом, вдруг m-lle Прыхина (выдумай-ка кто-нибудь другой, не столь опытный в этом деле!) предложила в горелки побегать. Павел, разумеется, сейчас же принял это с восторгом, m-me Фатеева - с явным удовольствием: даже полковнику это было приятно. - Побегайте, побегайте! - произнес он и велел на кресле вынесть себя на галерею, чтобы посмотреть на бегающих. Чтобы больше было участвующих, позваны были и горничные девушки. Павел, разумеется, стал в пару с m-me Фатеевой. М-lle Прыхина употребляла все старания, чтобы они все время оставались в одной паре. Сама, разумеется, не ловила ни того, ни другую, и даже, когда горничные горели, она придерживала их за юбки, когда тем следовало бежать. Те, впрочем, и сами скоро догадались, что молодого барина и приезжую гостью разлучать между собою не надобно; это даже заметил и полковник. - Ишь, как эта пара сбегалась и разлучить их никак не могут! - проговорил он, разумея сына и Фатееву. Пожатие рук, между Павлом и его дамою, происходило беспрерывное. Убегая от ловящего, они стремительно кидались друг к другу почти в объятия, Павел при этом хватал ее и за кисть руки, и за локоть, а потом они, усталые и тяжело дышавшие, возвращались к бегающим и все-таки продолжали держать друг друга за руки. - Как мне хочется поцеловать еще раз вашу ручку, - проговорил Павел. - Терпенье! Вот, вы приедете ко мне, тогда можно будет, - отвечала Фатеева. - Непременно буду! Но вы разве не ночуете у нас? - спросил Павел. - Нет, вашему отцу и без того немножко странен мой приезд. Мы поедем, когда взойдет луна. - Но зачем же это? - возразил Павел. - Так нужно, а то очень бросится всем в глаза. Приезжайте лучше к нам скорее! Когда взошла луна, m-me Фатеева, в самом деле, велела закладывать коляску. - Но куда же вы? Отчего же вы не ночуете? - заметил было ей и полковник. - Мы уже так решили, что по холодку доедем, - объяснила ему Фатеева. - Ну, как знаете! - согласился полковник. - Вот, как я, по милости вашей, платье-то себе истрепала, - сказала бойко m-lle Прыхина Павлу, показывая ему на заброженный низ своего платья. - Очень жаль! - отвечал тот механически, а сам в это время не спускал глаз с m-me Фатеевой, которая, когда надела шляпку, показалась ему еще прелестнее. Когда они уехали, он остался в каком-то угаре и всю ночь почти не спал и метался из стороны в сторону. XI VENIT, VIDIT, VICIT!* ______________ * Пришел, увидел, победил! (лат.). У Павла, как всегда это с ним случалось во всех его увлечениях, мгновенно вспыхнувшая в нем любовь к Фатеевой изгладила все другие чувствования; он безучастно стал смотреть на горесть отца от предстоящей с ним разлуки... У него одна только была мысль, чтобы как-нибудь поскорее прошли эти несносные два-три дня - и скорее ехать в Перцово (усадьбу Фатеевой). Он по нескольку раз в день призывал к себе кучера Петра и расспрашивал его, знает ли он дорогу в эту усадьбу. - С кучером ихним разговаривал: сказывал он, как они ехали, - отвечал тот. - Как же они ехали? - спрашивал Павел. - Да через Афанасьево надо; потом - в Пустые Поля, в село Горохово и к ним уж. - Нет ли поворотов тут? - Ну, да поворотов как не быть - есть. Главная причина тут лес Зенковский, верст на пятнадцать идет; грязь там, сказывают, непроходимая. - Да грязь что! Проедем. - На Горохово не надо ехать, - вмешался стоявший тут Иван. - Как не надо? - возразил ему с удивлением кучер. - Горохово - приход ихний, всего в двух верстах от них. - Мало ли где какой приход; не в каждое селение через приход надо ехать! - возразил ему Ванька. Павел убежден был, что Иван сказал это, вовсе не зная хорошенько, а так только, чтоб поумничать. Это вывело его из терпения. - Ты говоришь вздор и меня только вводишь в смущение, - сказал он ему. - Да мне что! Поезжайте, как хотите, - произнес Иван бахваловато и ушел. - Дурак! - проговорил ему Павел вслед. - Именно дурак, только барина тревожит, - повторил за ним и кучер. Накануне отъезда, Павел снова призвал Петра и стал его Христом богом упрашивать, чтобы он тех лошадей, на которых они поедут, сейчас бы загнал из поля, а то, обыкновенно, их ловить ходят в день отъезда и проловят целый день. - Ужо загоню вечером, - успокоивал его кучер. - Нет, ты теперь же, сейчас застань их! - настаивал Павел. - Да теперь пошто! Пусть еще погуляют и поедят, - возражал ему кучер. - Успеешь еще, братец, уедешь! - вмешался в разговор, уже обиженным голосом, полковник. - Я непременно к двадцать пятому числу должен быть в Москве, - сказал Павел, чтобы только на что-нибудь свернуть свое нетерпение. - Не в Москву тебе, кажется, надобно, шельмец ты этакий! - сказал ему полковник и погрозил пальцем. Старик, кажется, догадывался о волновавших сына чувствованиях и, как ни тяжело было с ним расстаться, однако не останавливал его. "Пусть себе заедет к барыне и полюбезничает с ней", - думал он. В день отъезда, впрочем, старик не выдержал и с утра еще принялся плакать. Павел видеть этого не мог без боли в сердце и без некоторого отвращения. Едва выдержал он минуты последнего прощания и благословения и, сев в экипаж, сейчас же предался заботам, чтобы Петр не спутался как-нибудь с дороги. Но тот ехал слишком уверенно: кроме того, Иван, сидевший рядом с ним на козлах и любивший, как мы знаем, покритиковать своего брата, повторял несколько раз: - Это вот так, сюда надо ехать! И все это Иван говорил таким тоном, как будто бы и в самом деле знал дорогу. Миновали, таким образом, они Афанасьево, Пустые Поля и въехали в Зенковский лес. Название, что дорога в нем была грязная, оказалось слишком слабым: она была адски непроходимая, вся изрытая колеями, бакалдинами; ехать хоть бы легонькою рысью было по ней совершенно невозможно: надо было двигаться шаг за шагом! Павел выходил из себя: ему казалось, что он никак не приедет к пяти часам, как обещал это m-me Фатеевой. Она будет ждать его и рассердится, а гнев ее в эту минуту был для него страшнее смерти. Лесу, вместе с тем, как бы и конца не было, и, к довершению всего, они подъехали к такому месту, от которого шли две дороги, одинаково торные; куда надо было ехать, направо или налево? Кучер Петр остановил лошадей и недоумевал. - Что ты остановился? - спросил с ужасом Павел и уж заранее предугадывал, что тот ему ответит. Петр был слуга усердный и не любил без толку беспокоить бар. - А вот тут поглядеть надо, как ехать! - сказал он уклончиво. - Сбегай, поди-ка, - сказал он Ивану, - посмотри, где дорога побойчее идет. Иван тоже, как и путный, соскочил с козел и сначала пробежал по одной дороге, а потом - по другой. - Поезжай направо! - сказал он утвердительно и почти повелительно. Своим искренним голосом он даже Павла обманул на этот раз. - Направо надо! - повторил и тот за ним. Петр подумал немного и взял направо; через несколько времени, дорога пошла еще хуже: кроме грязи, там была такая теснота, что четверка едва проходила. - Мы сбились с дорога! - произнес отчаянным голосом Павел. - Поворачивайте назад! - Как тут поворотишь! И поворотить-то нельзя, - произнес мрачно Петр. - Смотрел тоже! - прибавил он Ивану укоризненно! - Чего смотрел! - проворчал тот, как бы ни в чем неповинный. - Чего смотрел! Не за кусты только посмотреть тебя посылали, подальше бы пробежал! - говорил Петр и сам продолжал ехать. - Куда же вы едете? Вы меня черт знает куда завезете! - воскликнул Павел. Петр остановил лошадей. Павел готов был расплакаться; поворотить лошадей, в самом деле, не было никакой возможности. - Что теперь делать, что теперь делать? - кричал он, колотя себя в грудь. - Да полноте, батюшка, беспокоиться; выедем как-нибудь! - Когда выедем, когда выедем? - кричал Павел. На часах у него было около пяти часов. - Поедем - и в какую-нибудь деревню выберемся, - сказал ему Петр и опять тронул лошадей. - Это все этот мерзавец, этот негодяй, научил направо ехать! - кричал Павел, грозя на Ивана кулаками. Иван, в свою очередь, струсил, присмирел и сидел воды не замутя. Прошло еще для Павла страшных, мучительных полчаса. - Надо поворотить назад! - произнес, наконец, Петр. - А разве возможно? - воскликнул обрадованный уже и этим Павел. - Поворотим как-нибудь, - ответил Петр и начал поворачивать лошадей; но при этом одна из пристяжных забежала за куст и оборвала постромки. Коляску так качнуло, что Иван даже не удержался на козлах и полусвалился-полусоскочил с них. - Ну, не стыдно ли тебе, не стыдно ли - куда завез нас! - стыдил его Павел. - Кто ж ее знает! - отвечал Иван, в самом деле, устыдившимся голосом и усаживаясь снова на козлы. Проехали почти половину до того места, от которого они сбились. Вдруг послышался треск и как бы шлепанье лошадиных ног, и в то же время между кустами показался ехавший верхом мужик. - Стой, стой! - закричал ему Павел. Мужик остановился. - Ты дорогу в Перцово знаешь? - спросил Павел с первого же слова. - Знаю, - отвечал мужик. - Я тебе дам десять рублей - брось свое дело и провожай нас в эту усадьбу. - Десять рублей? - повторил мужик как бы с удивлением. - Да, десять! - повторил Павел. - Веди только нас, как надо ехать. - Ехать - что за хитрость! - сказал мужик и через несколько минут вывел их совсем из лесу. - А вот тут все прямо, - сказал он, показывая на дорогу. - Веди нас до самой усадьбы, тогда десять рублей и получишь, - сказал ему Павел. Мужик не очень охотно поехал; он, кажется, не совсем доверял, что ему отдадут обещанные деньги. - Скачите теперь! Марш-марш, валяйте! - закричал Павел. Петр погнал лошадей. Мужичок поскакал на своей лошаденке. Иван едва удерживался на козлах. - Скорей! Скорей! - кричал Павел. Береженые лошадки полковника, я думаю, во всю жизнь свою не видали такой гоньбы. - Вот и Перцово! - сказал мужик, безбожно припрыгивая на своей лошади и показывая снятою им шляпой на видневшуюся невдалеке усадьбу. Павел поуспокоился и захотел привесть несколько в порядок свой туалет. Он велел остановиться, вышел из экипажа и приказал Ивану себя почистить, а сам отдал мужику обещанную ему красненькую; тот, взяв ее в руки, все еще как бы недоумевал, что не сон ли это какой-нибудь: три-четыре версты проводив, он получил десять рублей! Он вовсе не понимал того огня, которым сгорал мой герой. Когда Павел снова уселся в коляску и стал уже совсем подъезжать к усадьбе, им снова овладели опасения: ну, если m-me Фатеева куда-нибудь уехала или больна, или муж ее приехал и не велел его принимать, - любовь пуглива и мнительна! Наконец, он подъехал к крыльцу. Мелькнувшее в окне лицо m-me Фатеевой успокоило Павла - она дома. С замирающим сердцем он начал взбираться по лестнице. Хозяйка встретила его в передней. - Здравствуйте! - проговорила она приветливым и тихим голосом и в то же время была как бы немного оконфужена. В следующей комнате Вихров слышал чьи-то женские голоса. Клеопатра Петровна провела его в гостиную. - Никак уж, вероятно, не ожидали меня встретить, никак! - оприветствовала его там толстая становая, вставая перед ним и потрясая головой. "О, черт бы тебя подрал! - подумал Павел. - Как это она тут очутилась?" - И как это случилось, - продолжала становая, видимо, думавшая заинтересовать своим рассказом Павла, - вы этого совершенно ничего не знаете и не угадываете! - прибавила она, грозя ему своим толстым пальцем. - Вчерашнего числа (она от мужа заимствовала этот несколько деловой способ выражения)... вчерашнего числа к нам в село прибежал ваш крестьянский мальчик - вот этакий крошечка!.. - и становая, при этом, показала своею рукою не более как на аршин от земли, - звать священника на крестины к брату и, остановившись что-то такое перед нашим домом, разговаривает с мальчиками. Я говорю: "Душенька, что ты такое это рассказываешь?" - "А наш молодой балин, - говорит, - завтла едет в гости в Пелцово. Пелцовские бали к нам плиезжали и звали его". Дай-ка, я думаю, нашего молодого соседа удивлю и съезжу тоже! - заключила становая и треснула при этом рукой по столу. "Что же это такое?" - думал Павел, стоя перед ней и решительно не находя - что отвечать ей. А m-lle Прыхина, молча подавшая при его приходе ему руку, во все это время смотрела на него с таким выражением, которым как бы ясно говорила: "О, голубчик! Знаю я тебя; знаю, зачем ты сюда приехал!" Павел решительно не знал куда девать себя; Клеопатра Петровна тоже как будто бы пряталась и, совершенно как бы не хозяйка, села, с плутоватым, впрочем, выражением в лице, на довольно отдаленный стул и посматривала на все это. Павел поместился наконец рядом с становою; та приняла это прямо за изъявление внимания к ней. - Так так-то-с, молодой сосед! - воскликнула она и ударила уже Павла рукою по ноге, так что он поотстранился даже от нее несколько. - Когда же вы к нам опять приедете? Мальчик ваш сказал, что вы совсем уже от нас уезжаете. - Не знаю-с! - ответил ей сухо Павел и, повернувшись к хозяйке, спросил ее: - А ваш супруг? - Он завтра вечером или послезавтра приедет, - отвечала та каким-то ровным голосом. "Так, значит, сегодня вечером только и много завтра утром можно будет пробыть у ней!" - подумал Павел и с грустью склонил голову. Встретиться с самим господином Фатеевым он как бы даже побаивался немного. Подали чай. M-me Фатеева, видимо, не совладела уже более с собой и вдруг отнеслась к Павлу: - Monsieur Вихров, вы, кажется, охотник до музыки; у меня довольно недурное фортепьяно, - в зале оно, - прибавила она, показывая головой на залу. - Ах, сделайте одолжение, - сказал Павел и сейчас же пошел в залу. - Сыграйте, пожалуйста, monsieur Вихров; мне сказывали, что вы отлично играете!.. - кричала ему вслед m-lle Прыхина, напирая при этом преимущественно на слово сказывали. - Ему трудно, может быть, будет отворить фортепьяно, - сказала Фатеева и вышла вслед за Павлом. Он уже сидел за инструментом и перелистывал ноты. Она потихоньку подошла к нему и села сбоку фортепьян. - Вы каких-нибудь нот ищете? - спросила она его. - Я ничего не ищу, - отвечал ей Павел. - По милости ваших гостей, мне не только что ручки вашей не удастся поцеловать, но даже и сказать с вами двух слов. - Становая эта приехала; я никак ее не ожидала! - проговорила m-me Фатеева. - Прыхина, та - ничего; при той стесняться особенно нечего. - Та - ничего! - согласился и Павел, ударяя слегка по клавишам. - И что же, они у вас и завтра все утро пробудут? - Может быть! - А завтра я должен буду уехать. M-me Фатеева сначала на это ничего не сказала, но потом, помолчав немного, проговорила: - Разве вот что: приходите после ужина, когда все улягутся, посидеть в чайную; я буду там. - А где же эта чайная? - спросил, наклоняя свое лицо к нотам, Павел. - Я, в продолжение вечера, постараюсь вам как-нибудь показать ее, - отвечала, тоже не глядя на него, m-me Фатеева. В гостиной, в это время, просто происходила борьба: становая так и рвалась в залу. - Что же он не играет? Пойду и заставлю его! - говорила она. - Ах, нет! Погодите, посидите, он сейчас будет играть! - уговаривала и останавливала ее m-lle Прыхина. - Но, однакож, он не играет! - возразила становая, подождав еще немного и обращая почти сердитое лицо к m-lle Прыхиной. - Заиграет, погодите! - успокоивала ее та и при этом чему-то усмехнулась. - Нет, я пойду! - воскликнула становая и поднялась было с дивана. - Нет, посидите со мной! - останавливала ее m-lle Прыхина и, взяв ее за руку, почти насильно посадила ее на прежнее место. - Да что же мне сидеть с вами, зачем я вам нужна? - спрашивала становая удивленным голосом. - Нужны! У вас есть очень хороший жених, и мне за него замуж хочется, - убеждала ее m-lle Прыхина. - Ах, какие вы глупости говорите! Никаких у меня женихов нет, - продолжала становая, уже рассердясь. Но Павел в это время заиграл. - Ну, вот вам - он и заиграл, - сказала ей m-lle Прыхина. - Да, но он все не то играет, что я люблю; я люблю больше русские песни! - воскликнула становая и, вскочив с дивана, выбежала в залу. - Нет, нет! Не то извольте играть, а нашу - русскую! - кричала она Павлу. Хорошо, что m-me Фатеева, смотревшая почти страстно на Павла, услыша ее медвежью походку, успела мгновенно опустить глаза в землю. - Русскую, русскую извольте сыграть! - продолжала становая и оперлась при этом на стул, на котором сидел Павел. Какой-то неприятной теплотой так и обдало его при этом. - Вы задавите меня совсем, - сказал он, почти готовый встать с своего места. - Ах, какой неженка, скажите, пожалуйста! - воскликнула становая и села на стул, но все-таки напротив него. Зачем эта г-жа становая так яростно кидалась в этот вечер на моего героя - объяснить трудно: понравился ли он ей очень, или она только хотела показать ему, что умеет обращаться с столичными мужчинами... М-lle Прыхина тоже, делать нечего, вышла в залу и села около хозяйки. - Какая несносная женщина! - сказала она, показывая глазами на становую. - А что же? - спросила ее, как бы совершенно невинным голосом, Клеопатра Петровна. - Ты видишь! - сказала Прыхина с обычным своим ударением. - Ничего не вижу, - произнесла с улыбкой Фатеева. - Ну, не видишь, так и прекрасно! - проговорила обиженная этим m-lle Прыхина, - и, в самом деле, досадно: за все участие ее хоть бы малою откровенностью ее вознаградили! Павел, под влиянием мысли о назначенном ему свидании, начал одну из самых страстных арий, какую только он знал, и весь огонь, которым горела душа его, как бы перешел у него в пальцы: он играл очень хорошо! M-me Фатеева, забыв всякую осторожность, впилась в него своими жгучими глазами, а m-lle Прыхина, закинув голову назад, только восклицала: - Чудно, бесподобно! - Да, недурно! - одобрила и становая. Ей все больше хотелось русского. Окончив играть, Павел встал и, осмотревшись кругом, сказал: - Какой дом, однако, у вас оригинальный! - Ах! Он очень старинный! Вы, однако, не видали его всего. Хотите взглянуть? - подхватила m-me Фатеева, понявшая его мысль. - Очень рад-с! M-me Фатеева пошла показывать ему дом. - Вот это - зала, это - гостиная! - А это - портрет ваш? - Да, это - в первый год, как я вышла замуж! Она нарочно говорила громко, чтобы ее слышали в зале. - А это вот - угольная, или чайная, как ее прежде называли, - продолжала хозяйка, проводя Павла через коридор в очень уютную и совершенно в стороне находящуюся комнату. - Смотрите, какие славные диваны идут кругом. Это любимая комната была покойного отца мужа. Я здесь буду вас ожидать! - прибавила она совершенно тихо и скороговоркой. - А когда же мне приходить сюда? - спросил ее замирающим от восторга голосом Павел. - Когда все улягутся. Вот это окошечко выходит в залу; на него я поставлю свечу: это будет знаком, что я здесь, - продолжала она по-прежнему тихо и скороговоркой. - А вот-с это - библиотека мужа! - произнесла она опять полным голосом. Когда они проходили маленький коридор, Павел не утерпел и, взяв за талию m-me Фатееву, проговорил: - Милая моя, бесценная! M-me Фатеева обернула к нему свое лицо, сияющее счастьем и страстью. Павел поцеловал ее. - Тсс! Нельзя этого! - проговорила она, погрозив ему пальчиком. После такого осмотра дома, Павел возвратился в залу в очень веселом расположении духа и вздумал немного пошутить над становой за все те мучения, которые она заставила его терпеть. - Скажите вы мне, моя почтенная соседка, - начал он в тон ей, - в кого вы влюблены? - Я? - спросила она, уставив на него немного сердитые глаза. Она такого вопроса при всех никак не ожидала от него. - Да, вот mademoiselle Прыхина и Клеопатра Петровна сказали мне - в кого они влюблены, и вы мне должны сказать то же самое. - Им - как угодно, а я не скажу, - ответила становая. - Отчего же? - А оттого, что, может быть, я в вас влюблена, - отвечала приставша и уставила на него пристальный взгляд. - Ну, полноте, зачем я вам?.. - возразил Павел (он чувствовал, что от переживаемого счастия начинает говорить совершенно какие-то глупости). - Зачем я вам?.. Я человек заезжий, а вам нужно кого-нибудь поближе к вам, с кем бы вы могли говорить о чувствах. Становая вдруг вспыхнула и обиделась. Павел попал прямо в цель. Приставша действительно любила очень близкого к ней человека - молодого письмоводителя мужа, но только о чувствах с ним не говорила, а больше водкой его поила. - Пожалуйста, без насмешек!.. Пожалуйста!.. Сама умею отсмеяться, - проговорила она. - Господь с вами, кто над вами смеется; с вами говорить после этого нельзя! - возразил Павел и, отойдя от становой, сел около Прыхиной. - А с вами так вот, вероятно, мы будем друзьями, настоящими, - проговорил он уже не шутя. - Надеюсь! - произнесла та многознаменательно. Хозяйка между тем встала, вышла на минуту и, возвратясь, объявила, что "le souper est servi"*. ______________ * "ужин подан" (франц.). Все пошли за ней, и - чем ужин более приближался к концу, тем Павел более начинал чувствовать волнение и даже какой-то страх, так что он почти не рад был, когда встали из-за стола и начали прощаться. - До свидания, - сказала ему хозяйка не совсем тоже спокойным голосом и крепко пожимая его руку. - До свидания, - пробормотал он ей. - Вам приготовлено в кабинете, рядом с залой, - прибавила она. - Слушаю-с, - произнес Павел и затем, проходя залу, он взглянул на маленькое окошечко, и оно неизгладимыми чертами врезалось у него в памяти. Пришедшего его раздевать Ивана он сейчас же отослал, сказав ему, что он сам разденется, а что теперь еще будет читать. Тот ушел с большим удовольствием, потому что ему с дороги давным-давно хотелось спать. Оставшись один, Павел почти в лихорадке стал прислушиваться к раздававшемуся - то тут, то там - шуму в доме; наконец терпения у него уж больше недостало: он выглянул в залу - там никого не было, а в окошечке чайной светился уже огонек. "Она там", - подумал Павел и с помутившейся почти совсем головою прошел залу, коридор и вошел в чайную. Там он увидел m-me Фатееву - уже в блузе, а не в платье. - Ах, это вы, - сказала она, как бы не ожидая его и как бы даже несколько испугавшись его прихода. - Я, - отвечал Павел дрожащим голосом; потом они сели на диван и молчали; Павел почти что глупо смотрел на Фатееву, а она держала глаза опущенными вниз. - Послушайте! - начала наконец Фатеева. - Я давно хотела вас спросить: Мари вы видаете в Москве? - Один раз всего видел, - отвечал неторопливо Павел. - И что же, любовь ваша к ней прошла в вас совершенно? - продолжала Фатеева. - Прошла, - отвечал Павел искренним тоном. - Однако послушайте, - прибавил он, помолчав, - сюда никто не взойдет из людей?.. - Нет, никто; все преспокойно спят!.. - отвечала протяжно m-me Фатеева. На другой день, Павел проснулся довольно поздно и спросил Ивана: встали ли все? - Давно уж все в столовой чай кушают! - объяснил тот. Павел оделся и пошел туда. Окошечко - из залы в блаженнейшую чайную - опять на минуту промелькнуло перед ним; когда он вошел в столовую, сидевшая там становая вдруг вскрикнула и закрыла обеими руками грудь свою. Она, изволите видеть, была несколько в утреннем дезабилье и поэтому очень устыдилась Павла. "Дрянь этакая, - подумал он. - Я обладаю прелестнейшею женщиною, а она воображает, что я на нее взгляну..." М-me Фатеева, при появлении Павла, заметно сконфузилась. Она стала ему наливать чай. - Как бы я желала каждое утро разливать вам чай, - шепнула она ему. - Может быть, это когда-нибудь и будет, - ответил ей тихо Павел. - Может быть!.. Однако, я вижу, ваших лошадей хотят закладывать, - прибавила она вслух и взглянув в окно. - Да, уж мне позвольте! - Только я вас попрошу - в Москве одно поручение мое исполнить. - Сделайте милость, приказывайте! - Мне это надобно по секрету вам передать. Угодно вам уделить мне две минуты? - проговорила Клеопатра Петровна и пошла. - Хоть десять! - отвечал Павел, идя за нею. В гостиной они остановились. - Послушайте, - начала Фатеева (на глазах ее появились слезы), - вы можете теперь меня не уважать, но я, клянусь вам богом, полюбила вас первого еще настоящим образом. В прежнем моем несчастном увлечении я больше обманывала самое себя, чем истинно что-нибудь чувствовала. - Ангел мой, как же мне вас не уважать! - говорил Павел. - И поверьте мне, - продолжала Фатеева, как бы не слушая его, - я несчастная, но не потерянная женщина. Тогда вы не хотели замечать меня... - Но когда же мы увидимся, чудо мое, сокровище мое? - Я употреблю все силы - приехать в Москву, но когда это будет - не могу сказать теперь. - По крайней мере, будете ли вы писать ко мне? - спрашивал Павел. - Писать я буду к вам часто, и вы пишите ко мне; но только - не на мое имя. - А на чье? - На Катишь Прыхину. Она хоть и недальняя, но чрезвычайно мне предана; а теперь я вас не задерживаю. Может быть, что к обеду приедет муж. - Так я сейчас же и поеду. - Сейчас же и поезжайте! Они еще раз поцеловались и возвратились в столовую. Через полчаса Павел уехал из Перцова. XII ЖОРЖ-ЗАНДИЗМ Никакое сильное чувство в душе героя моего не могло оставаться одиночным явлением. По самой натуре своей он всегда стремился возвести его к чему-нибудь общему. Оно всегда порождало в нем целый цикл понятий и, воспринятое в плоть и кровь, делалось его убеждением. М-me Фатеева, когда он сблизился с ней, напомнила ему некоторыми чертами жизни своей героинь из романов Жорж Занд, которые, впрочем, он и прежде еще читал с большим интересом; а тут, как бы в самой жизни, своим собственным опытом, встретил подтверждение им и стал отчаянным Жорж-3андистом. Со всею горячностью юноши он понял всю справедливость и законность ее протестов. "Женщина в нашем обществе угнетена, женщина лишена прав, женщина бог знает за что обвиняется!" - думал он всю дорогу, возвращаясь из деревни в Москву и припоминая на эту тему различные случаи из русской жизни. Жить в Москве Вихров снова начал с Неведомовым и в тех же номерах m-me Гартунг. Почтенная особа эта, как жертва мужского непостоянства, сделалась заметно предметом внимания Павла. - Что же, вы не скучаете о Салове? - говорил он ей с участием. - Что скучать? Уж не воротишь! - отвечала m-me Гартунг. - Он ужасный человек! Ужасный! - прибавляла она потом как-то уж таинственно. - Ну и бог с ним! - утешал ее Павел. - Теперь вам надобно полюбить другого. - Ни-ни-ни!.. Ни-ни-ни! - почти с ужасом воскликнула m-me Гартунг. - Стало быть, вы его еще любите? - О, нисколько!.. - воскликнула с благородным негодованием Гартунг. - Но и другие мужчины - все они плуты!.. Я бы взяла их всех да так в ступке и изломала!.. И она представила даже рукой, как бы она изломала всех мужчин в ступке. - Совершенно справедливо, все они - дрянь! - подтвердил Павел и вскоре после того, по поводу своей новой, как сам он выражался, религии, имел довольно продолжительный спор с Неведомовым, которого прежде того он считал было совершенно на своей стороне. Он зашел к нему однажды и нарочно завел с ним разговор об этом предмете. - А что, скажите, - начал он, - какого вы мнения о Жорж Занд? Мне никогда не случалось с вами говорить о ней. Неведомов некоторое время молчал, а потом заговорил, слегка пожав плечами: - Я... французских писателей, как вообще всю их нацию, не очень люблю!.. Может быть, французы в сфере реальных знаний и много сделали великого; но в сфере художественной они непременно свернут или на бонбоньерку, или на водевильную песенку. - Как на бонбоньерку или на водевильную песенку? - воскликнул Павел. - И у Жорж Занд вы находите бонбоньерку или водевильную песенку? - И у ней нахожу нечто вроде этого; потому что, при всем богатстве и поэтичности ее воображения, сейчас же видно, что она сближалась с разными умными людьми, наскоро позаимствовала от них многое и всеми силами души стремится разнести это по божьему миру; а уж это - не художественный прием! - Как, Жорж Занд позаимствовалась от умных людей?! - опять воскликнул Павел. - Я совершенно начинаю не понимать вас; мы никогда еще с вами и ни в чем до такой степени не расходились во взглядах наших! Жорж Занд дала миру новое евангелие или, лучше сказать, прежнее растолковала настоящим образом... Неведомов при этом потупился и несколько времени ничего не отвечал. Он, кажется, совершенно не ожидал, чтобы Павел когда-нибудь сказал подобный вздор. - Вы читали ее "Лукрецию Флориани"? - продолжал тот, все более и более горячась. - Читал, - отвечал Неведомов. - Какая же, по-вашему, главная мысль в этом произведении? Неведомов опять пожал немного плечами. - Я думаю, та мысль, - отвечал он, - что женщина может любить несколько раз и с одинаковою пылкостью. - Нет-с, это - не та мысль; тут мысль побольше и поглубже: тут блудница приведена на суд, но только не к Христу, а к фарисею, к аристократишке; тот, разумеется, и задушил ее. Припомните надпись из Дантова "Ада", которую мальчишка, сынишка Лукреции, написал: "Lasciate ogni speranza, voi che entrate"*. Она прекрасно характеризует этот мирок нравственных палачей и душителей. ______________ * "Оставь надежду навсегда каждый, кто сюда входит" (итал.). - Может быть, и это, - отвечал Неведомов, - но, во всяком случае, - это одно из самых капризнейших и неудачнейших произведений автора. - Почему же - капризнейших и неудачнейших? - спросил Павел. - Потому что, как хотите, возвести в идеал актрису, авантюристку, имевшую бог знает скольких любовников и сколько от кого детей... - Но, что вам за дело до ее любовников и детей? - воскликнул Павел. - Вы смотрите, добрая ли она женщина или нет, умная или глупая, искренно ли любит этого скота-графа. - Как мне дела нет? По крайней мере, я главным достоинством всякой женщины ставлю целомудрие, - проговорил Неведомов. - Ну, я на это не так смотрю, - сказал Павел, невольно вспомнив при этом про m-me Фатееву. - Нет, и вы в глубине души вашей так же смотрите, - возразил ему Неведомов. - Скажите мне по совести: неужели вам не было бы тяжело и мучительно видеть супругу, сестру, мать, словом, всех близких вам женщин - нецеломудренными? Я убежден, что вы с гораздо большею снисходительностью простили бы им, что они дурны собой, недалеки умом, необразованны. Шекспир прекрасно выразил в "Гамлете", что для человека одно из самых ужасных мучений - это подозревать, например, что мать небезупречна... - Ну, что ж - Шекспир ваш? Согласитесь, что в его взгляде на женщину могло и должно было остаться много грубого, рыцарского понимания. - Да, но бог знает - это понимание не лучше ли нынешнего городско-развратного взгляда на женщину. Пушкин очень любил и знал хорошо женщин, и тот, однако, для романа своего выбрал совершенно безупречную женщину!.. Сколько вы ни усиливайте вашего воображения, вам выше Татьяны - в нравственном отношении - русской женщины не выдумать. - Позвольте-с! Но чем же она верна мужу?.. Только телом, а никак не мыслью. - Чем бы там она ни была верна, но она все-таки, любя другого, не изменила своему долгу - и не изменила вследствие прирожденного ей целомудрия; намеками на такого рода женщин испещрены наша история и наши песни. - В нашем споре о Жорж Занд, - перебил Павел Неведомова, - дело совсем не в том, - не в разврате и не в целомудрии; говорить и заботиться много об этом - значит, принимать один случайный факт за сущность дела... Жорж Занд добивается прав женщинам!.. Как некогда Христос сказал рабам и угнетенным: "Вот вам религия, примите ее - и вы победите с нею целый мир!", - так и Жорж Занд говорит женщинам: "Вы - такой же человек, и требуйте себе этого в гражданском устройстве!" Словом, она представительница и проводница в художественных образах известного учения эмансипации женщин, которое стоит рядом с учением об ассоциации, о коммунизме, и по которым уж, конечно, миру предстоит со временем преобразоваться. - Все это я очень хорошо знаю! - возразил Неведомов. - Но она требования всех этих прав женских как-то заявляет весьма односторонне - в одном только праве менять свои привязанности. - А вы думаете, это безделица! - воскликнул Павел. - Скажите, пожалуйста, что бывает последствием, если женщина так называемого дворянского круга из-за мужа, положим, величайшего негодяя, полюбит явно другого человека, гораздо более достойного, - что, ей простят это, не станут ее презирать за то? - Лично я, - отвечал Неведомов, - конечно, никогда такой женщины презирать не стану; но, все-таки всегда предпочту ту, которая не сделает этого. - Это почему? Неведомов усмехнулся. - Потому что еще покойная Сталь{240} говаривала, что она много знала женщин, у которых не было ни одного любовника, но не знала ни одной, у которой был бы всего один любовник. - Да что ж из этого? Хоть бы двадцать их было. - Нет, этого не следует, - продолжал Неведомов своим спокойным тоном, - вы сами мне как-то говорили, что физиологи почти законом признают, что если женщина меняет свои привязанности, то первей всего она лишается одного из величайших и драгоценнейших даров неба - это способности деторождения! Тут уж сама природа как будто бы наказывает ее. - Точно так же и мужчину, и мужчину тоже! - подхватил Павел. - И для мужчин тоже это нехорошо! - проговорил с улыбкою Неведомов. - Чем же нехорошо? Не все ж такие постники в этом отношении, как вы. - Да я и вас не замечал особенно в этом! - Я - что! Нет! Я не очень строг уж нынче, - произнес Павел и покраснел. Развивая и высказывая таким образом свою теорию, Вихров дошел наконец до крайностей; он всякую женщину, которая вышла замуж, родит детей и любит мужа, стал презирать и почти ненавидеть, - и странное дело: кузина Мари как-то у него была больше всех в этом случае перед глазами! С Фатеевой у Павла шла беспрерывная переписка: она писала ему письма, дышащие страстью и нежностью; описывала ему все свои малейшие ощущения, порождаемые постоянною мыслью об нем, и ко всему этому прибавляла, что она больше всего хлопочет теперь как-нибудь внушить мужу мысль отпустить ее в Москву. Павел с неописанным и бешеным восторгом ждал этой минуты... Двадцатого декабря было рождение Еспера Иваныча. Вихров поехал его поздравить и нарочно выбрал этот день, так как наверное знал, что там непременно будет Мари, уже возвратившаяся опять из Малороссии с мужем в Москву. Павлу уже не тяжело было встретиться с нею: самолюбие его не было уязвляемо ее равнодушием; его любила теперь другая, гораздо лучшая, чем она, женщина. Ему, напротив, приятно даже было показать себя Мари и посмотреть, как она добродетельничает. У Еспера Иваныча он застал, как и следует у новорожденного, в приемных комнатах некоторый парад. Встретивший его Иван Иваныч был в белом галстуке и во фраке; в зале был накрыт завтрак; но видно было, что никто ни к одному блюду и не прикасался. Тут