ем. После всех гадостей и мерзостей, которые обыкновенно обнаруживались при каждом почти исследовании деяний человеческих, он видел тихий, мирный лес, цветущие луга, желтеющие нивы, - о, как тогда казалась ему природа лучше людей! Проезжаемая на этот раз местность тоже была довольно приятна и успокоительна: небольшие холмы, поля, речка, мостик, опять холмы, поля... Вихров принялся толковать с мужиками. - В самой деле жена у вашего опекуна родит? - спросил он, предполагая, что Клыков и это солгал ему. - Выкинула, сказывали, - отвечал шедший рядом с его телегой мужик, должно быть, староста. - За неволю выкинула; бают, бил, бил ее, приехавши из города-то, - подхватил другой мужик из толпы. - Как, бил? За что? - воскликнул Вихров. - А ни за што, ни про што, - отвечал опять староста, - нехорошо, очень несогласно живут! - А она-то что же, дурная тоже женщина? - Нет, она-то ничего, не богатая только, вот за это и срывает на ней свой гнев. Бумагу-то, говорят, как по этому делу получил, злой-презлой стал и все привязывался к ней: "Все, говорит, я на семейство проживаюсь!" Понятно, что Клыков был один из отъявленнейших негодяев, и Вихров дал себе слово так повести его дело, чтобы подвергнуть его не только денежному взысканию, но даже уголовной ответственности. - Скажите, пожалуйста, как же он вами управлял и в какой мере вас обижал?.. - спрашивал он мужиков. За всех за них стал отвечать староста: народ в этих местах был хлебопашествующий, а потому - очень простой. - Вот видишь, батюшка ты мой, - объяснил староста, - слух был такой попервоначалу... Чиновники тоже кой-какие маленькие нам сказывали, что мы вольные будем, что молодой барин наш имение маменьки своей не взял, побрезговал им. Однако же вот слышим-прослышим, что молодой барин в опекуны к нам прислан; так он и правил нами и до сей поры. - И вы на него, как на помещика своего, работали? - Все едино! - отвечал мужик. - Что ни есть, кормилиц к детям, и тех все из нашей вотчины брал без всякой платы; нашьет им тоже сначала ситцевых сарафанов, а как откормят, так и отберет назад. Все это, как самый придирчивый подьячий, Вихров запоминал и хотел ввести в дело. - То нам, ваше высокородие, теперь оченно сумнительно, - продолжал староста, - что аки бы от нашей вотчины прошение есть, чтобы господину опекуну еще под наше имение денег выдали, и что мы беремся их платить, но мы николи такого прошения не подавали. Вихров и это все записал и, приехав в одну из деревень, отбирал от мужиков показания - день, два, три, опросил даже мужиков соседних деревень в подтверждение того что ни пожаров, ни неурожаев особенных за последнее время не было. Он вытребовал также и самое дело из опеки по этому имению; оказалось, что такое прошение от мужиков действительно было там; поименованные в нем мужики наотрез объявили, что они такого прошения не подавали и подписавшегося за них какого-то Емельяна Крестова совсем не знают, да его, вероятно, совсем и на свете не существует. Вихров потирал только руки от удовольствия: это явно уж отзывалось уголовщиной. Мужики потом рассказали ему, что опекун в ту же ночь, как Вихров уехал от него, созывал их всех к себе, приказывал им, чтобы они ничего против него не показывали, требовал от них оброки, и когда они сказали ему, что до решения дела они оброка ему не дадут, он грозился их пересечь и велел было уж своим людям дворовым розги принести, но они не дались ему и ушли. - И хорошо сделали! - одобрил их Вихров. Вслед за тем мужики ему объявили, что опекун уехал в губернский город жаловаться на них и на чиновника. - Ничего, пусть себе жалуется, - сказал им Вихров. XV ТУЧИ НАЧИНАЮТ СОБИРАТЬСЯ Герой мой очень хорошо понимал, что в жизни вообще а в службе в особенности, очень много мерзавцев и что для противодействия им мало одной энергии, но надобно еще и суметь это сделать, а также и то, что для человека, задавшего себе эту задачу, это труд и подвиг великий; а потому, вернувшись со следствия об опекунских деяниях Клыкова, он решился прежде всего заехать к прокурору и посоветоваться с ним. Тот встретил его с какой-то полуулыбкой. Вихров рассказал ему все дело подробно. - Я уж слышал это, - отвечал Иларион Захаревский, - губернатор приглашал меня по этому делу и говорил со мною о нем. - Что же именно? - спросил Вихров. Захаревский усмехнулся. - Они тут совсем другой оборот дают! - начал он. - Они говорят, что вы взбунтовали все имение против опекуна! - Чем же я взбунтовал? - спросил Вихров. - Тем, что вы собирали их, говорили им речи, чтобы они не слушались опекуна. - Я говорил им только, чтобы они показывали правду. - Ну, а они объясняют, что вы к ним воззвание произносили! Давать всему какой угодно оттенок - они мастера; однако позвольте мне ваше дело посмотреть, - прибавил Захаревский, увидев в руках Вихрова дело. Тот ему подал его, Захаревский просмотрел его с первой страницы до последней. - Все очень обстоятельно обследовано; не знаю, как они вывернутся тут! - проговорил он. - Мало, что обстоятельно обследовано, но у меня еще есть и другие факты... Он хотел меня даже отравить!.. И Вихров рассказал историю о дурмане. Захаревский на это пожал только плечами. - Что же они намерены теперь сделать с своей стороны? - спросил Вихров. - Решительно не знаю, - отвечал Захаревский. - Губернатор только спрашивал меня, не следует ли команды ввести в именье. Я говорю, что команды вводятся, когда уже испытают прежде все предварительные полицейские меры. Пусть прежде туда выедет полиция, члены опеки и внушат крестьянам повиновение; наконец, говорю, еще не известно, что откроется по исследованию вашего чиновника, и, может быть, действия опекуна таковы, что его самого следует удалить и что крестьяне оказывают неповиновение только против него. "Никогда, говорит, не может быть этого, потому что он человек прекрасный!" - Хорош прекрасный человек! - воскликнул Вихров. - Он его, по крайней мере, таким считает!.. Сам же Клыков, как слышал я, ускакал в Петербург, вероятно, там выдумает что-нибудь отличное! - заключил Захаревский и, видимо, от сдерживаемой досады не в состоянии даже был покойно сидеть на месте, а встал и начал ходить по комнате. - Это такие, батюшка, изобретатели и творцы в этом роде, что чудо! Все усилия, все способности свои употребляют на это. Говорят, по случаю вакансии председателя уголовной палаты, они тоже славную вещь затевают. Кандидатом у того совестный судья... - Это что на театре не хотел играть у губернатора? - подхватил Вихров. - Тот самый; во-первых - человек безукоризненной честности, во-вторых - самостоятельный, и он вдруг предположил... Они в этом своем величии опьяневают как-то и забывают всякое приличие!.. Предположил заместить его Пиколовым - этой дрянью, швалью, так что это почти публичное признанье в своей связи с его женою! Говоря это, прокурор побледнел даже и беспрестанно потрясал своей сухощавой головой. - Но как же он это сделает? - спросил Вихров. - Председатели палаты - по выборам... Пиколова, вероятно, все черняками закидают. - Очень просто! Просто очень! - отвечал прокурор. - До выбора еще два года с лишком; он кандидата на это место, судью, очернит чем-нибудь - и взамен его представит определить от короны господина Пиколова. - Ну, судья-то, кажется, не дастся ему очернить себя, он не из таких - сам зубаст! - возразил Вихров. - Не дастся!.. Хорошо, если успеет в этом! - сказал прокурор. - Говорят, хочет ехать в Петербург и хлопотать там. - Наконец, и вы должны помочь ему; вы все-таки здесь - царское око! - подхватил Вихров. - Я, конечно, с своей стороны сделаю все, - продолжал Захаревский, - напишу министру и объясню всю интригу; пусть там меня переводят куда хотят, но терпения моего больше недостает переносить все это! Всеми этими речами прокурор очень нравился Вихрову. - Так следствие мое, значит, складно произведено? - спросил он. - Очень складно! - отвечал прокурор. - Пусть они пожуют его и покусают; я очень рад, что оно - в том же роде, как и штука с судьей, так что все это мы можем вместе соединить. - Поеду представлять ему дело, - сказал Вихров. - Поезжайте и заезжайте, пожалуйста, оттуда сказать, что он вам будет говорить. - Непременно! - отвечал Вихров и уехал. Ему весело даже было подумать о том, как у начальника губернии вытянется физиономия, когда он будет ему рассказывать, как он произвел следствие; но - увы! - надежда его в этом случае не сбылась: в приемной губернатора он, как водится, застал скучающего адъютанта; сей молодой офицер пробовал было и газету читать и в окно глядеть, но ничего не помогало, все было скучно! Он начал, наконец, истерически зевать. При появлении Вихрова он посмотрел на него сонными глазами. - К Ивану Алексеевичу? - спросил он его как-то нехотя и сам в это время позевнул. - Да, - отвечал Вихров и тоже, по симпатии, невольно позевнул. - Вам тоже, видно, спать хочется? - сказал адъютант. - Я всю ночь ехал, - отвечал Вихров. - А я время проводил с прехорошенькой женщиной, - отвечал адъютант и снова самым отчаянным образом зевнул. "О, чтобы тебя черт побрал!" - подумал Вихров и вместе с тем не удержался и сам зевнул. - Иван Алексеевич посылал за вами, или вы сами пришли к нему? - продолжал лениво адъютант. - Сам пришел, - отвечал Вихров. - Он занят теперь и не велел никого принимать, - говорил адъютант, снова зевая. - Чем же занят? - спросил Вихров, стараясь удержать свои мускулы от зевоты. - Шорник у него; сбрую подряжает его новую сделать, - отвечал наивно адъютант. Вихров, делать нечего, сел и стал дожидаться. Адъютант был преданнейшее существо губернатору, - и хоть тот вовсе не посвящал его ни в какие тайны свои, он, однако, по какому-то чутью угадывал, к кому начальник губернии расположен был и к кому - нет. Когда, на этот раз, Вихров вошел в приемную, адъютант сейчас же по его физиономии прочел, что начальник губернии не был к нему расположен, а потому он и не спешил об нем докладывать. Терпение Вихрова, наконец, лопнуло. - Доложите, пожалуйста; может быть, он уже с шорником кончил, - проговорил он. - А у вас нужное разве дело? - Очень нужное! - подхватил Вихров. Адъютант лениво пошел в кабинет. Там он пробыл довольно долго. Начальник губернии, после его доклада, все почему-то не удостоивал его ответа и смотрел на бумагу. - Пусть подождет, я выйду туда, - сказал он наконец. - Он сюда выйдет! - проговорил еще небрежнее адъютант и, сев на свое место, не стал даже и разговаривать с Вихровым, который, прождав еще с час, хотел было оставить дело и уехать, но дверь из кабинета отворилась наконец - и губернатор показался; просителей на этот раз никого не было. Губернатор подошел к вставшему на ноги Вихрову и ни слова не начинал говорить, как бы ожидая, что тот скажет. Вихров подал ему рапорт о деле и назвал последнее только по имени. Губернатор пробежал его рапорт с начала до конца. - Там крестьяне, говорят, оказали неповиновение, - проговорил он, наконец, каким-то глухим голосом. - Я не видал никакого неповиновения, - отвечал Вихров. - Я говорю не в отношении вас, а в отношении опекуна, - произнес губернатор самым равнодушным тоном, как бы не принимая в этом деле никакого личного участия. - Я не слыхал об этом, - отвечал Вихров. - Мне по этому делу, может быть, опять придется послать, - проговорил губернатор и с делом ушел в кабинет. Вихров остался в совершенном недоумении от такого приема и поехал, по своему обещанию, рассказать об том прокурору. Там он застал Виссариона Захаревского. Вихров сейчас же стал рассказывать, как губернатор его принял: - Во-первых, в кабинет к себе не пустил и заставил дожидаться часа два; я по этому заключил, что он очень гневен был на меня; но потом, когда он вышел в приемную, то был тих и спокоен, как ангел! - Ну, ваше дело, значит, плохо, - подхватил прокурор, - значит, он запасся против вас серьезными фактами, по которым он жамкнет и давнет вас отличнейшим образом. - Это почему вы думаете? - спросил Вихров. - Потому что, если бы он не чувствовал против вас силы, он бы бесновался, кричал, как он обыкновенно делает всегда с людьми, против которых он ничего не может сделать, но с вами он был тих и спокоен: значит, вы у него в лапках - и он вас задушит, когда только ему вздумается. - А, черт с ним, что же он такое особенное может сделать со мной! - воскликнул Вихров. - Я не знаю, что, собственно, по этому делу, о котором говорит мой брат, - вмешался в их разговор инженер, - но вот чему я вчера был сам свидетелем. Он позвал меня посмотреть, чтобы поправить ему потолок в зале, и в это же время я в зале вижу - стоит какой-то поп. Я спросил дежурного чиновника: "Кто это такой?" Он говорит: "Это единоверческий священник!" Губернатор, как вышел, так сейчас же подошел к нему, и он при мне же стал ему жаловаться именно на вас, что вы там послабляли, что ли, раскольникам... и какая-то становая собирала какие-то деньги для вас, - так что губернатор, видя, что тот что-то такое серьезное хочет ему донести, отвел его в сторону от меня и стал с ним потихоньку разговаривать. - Это уж еще что-то такое новое на меня! - сказал Вихров прокурору. - Теперь так это и пойдет; вероятно, даже будет нарочно выискивать и подучать, - сказал тот. - Но, наконец, это скучно и несносно становится! - произнес Вихров и, возмущенный до глубины души всем этим, уехал домой и сейчас же принялся писать к Мари. "Обожаемая, но жестокая кузина! Вы до сих пор не отвечаете мне на мое письмо, а между тем я сгораю от нетерпения в ожидании вашего ответа, который один может спасти и утешить меня в моем гадком положении!.. Знаете ли вы, что, может быть, нет более трагического положения, как положение человека, который бы у нас в России вздумал честно служить. Трудно вообразить себе - до какой деморализации дошло у нас так называемое чиновничество. На целый губернский город выищется не более двух - трех сносно честных людей, за которых, вероятно, бог и терпит сей град на земле, но которых, тем не менее, все-таки со временем съедят и выживут. Я только еще успел немножко почестней пошевелиться в этом омуте всевозможных гадостей и мерзостей, как на меня сейчас же пошли доносы и изветы, но я дал себе слово биться до конца - пусть даже ссылают меня за то в Сибирь, ибо без благоприятного ответа вашего на последнее письмо мое - мне решительно это все равно. "Я плыву и плыву через мглу на скалу и сложу мою главу неоплаканную!" Помните эти стихи, которые я читал вам еще в юности? Жду вашего письма". XVI РАЗБОЙНИКИ Первое намерение начальника губернии было, кажется, допечь моего героя неприятными делами. Не больше как через неделю Вихров, сидя у себя в комнате, увидел, что на двор к ним въехал на ломовом извозчике с кипами бумаг солдат, в котором он узнал сторожа из канцелярии губернатора. - Дело, ваше благородие, привез к вам, - сказал тот, входя к нему в комнату. - Как, дело привез? - спросил с удивлением Вихров. - Больно, дьявол, велико оно; позвольте, ваше благородие, таскать его в горницу. - Таскай, - сказал Вихров. Солдат сначала притащил один том, потом другой, третий и, наконец, восемь. - Какое же это дело? - спросил Вихров. - Все вот этих разбойников; десять раз уж я таскаю его к разным господам чиновникам. Вихров взял из рук солдата предписание, в котором очень коротко было сказано: "Препровождая к вашему благородию дело о поимке в Новоперховском уезде шайки разбойников, предписываю вам докончить оное и представить ко мне в самом непродолжительном времени обратно". - Это, ваше благородие, все уголовная палата делает, - толковал ему солдат, - велико оно очень - и, чтобы не судить его, она и перепихивает его к нам в канцелярию; а мы вот и таскайся с ним!.. На свой счет, ваше благородие, извозчика нанимал, ей-богу, - казначей не даст денег. "Неси, говорит, на себе!" Ну, стащишь ли, ваше благородие, экого черта на себе! Вихров сжалился над бедным сторожем и заплатил за извозчика. - Дай бог только, ваше благородие, последний раз уж его таскать-с, - сказал тот и ушел. Вихров принялся читать препровожденные к нему восемь томов - и из разной бесполезнейшей и ненужной переписки он успел, наконец, извлечь, что в Новоперховском уезде появилась шайка разбойников из шестнадцати человек, под предводительством атамана Гулливого и есаула Сарапки, что они убили волостного голову, грабили на дорогах, сожгли фабрику одного помещика и, наконец, особо наряженной комиссиею были пойманы. В деле (как увидел Вихров, внимательно рассмотрев его) не разъяснено было только одно обстоятельство: крестьянка Елизавета Семенова показывала, что она проживала у разбойников и находилась с ними в связи, но сами разбойники не были о том спрошены. Вихров в ту же ночь поехал в Новоперхов, где разбойники содержались в остроге; приехав в этот городишко наутре, он послал городничему отношение, чтобы тот выслал к нему за конвоем атамана Гулливого, есаула Сарапку и крестьянку Елизавету Семенову, а сам лег отдохнуть на диван и сейчас же заснул крепчайшим сном, сквозь который он потом явственно начал различать какой-то странный шум. Он взмахнул глазами; перед ним, у самой почти головы его, стоял высокий мужик, с усами, с бородой, но обритый и с кандалами на руках и на ногах. Вихров сейчас же догадался, что это был атаман разбойничий. Он поспешил приподняться с дивана и поотодвинуться от него. - Крепко же вы, барин, спали, - проговорил разбойник с улыбкой. Вихров всмотрелся повнимательнее в его лицо: оно было желтоватое, испещренное бороздами, по выражению умное, но не доброе. Впрочем, упорный взгляд сероватых изжелта глаз скорей обнаруживал твердый характер, чем жестокость. - Ты - атаман Гулливый? - спросил его Вихров. - Атаман самый и есть, - отвечал тот. - Что же, ты не убить ли уж меня собирался? - пошутил Вихров, видя, что Гулливому достаточно было сделать одно движение руками в кандалах, чтобы размозжить ему голову. - Пошто мне вас убивать, чтой-то, господи! - произнес атаман. Вихров решился расспросить его о том, чего решительно не было в деле. - Отчего и каким образом ты в разбойниках очутился? - спросил он его. - По ненависти к голове. - Да ты казенный? - Казенный! Всю семью он нашу извел: сначала с родителем нашим поссорился; тот в старшинах сидел - он начет на него сделал, а потом обчество уговорил, чтобы того сослали на поселенье; меня тоже ладил, чтобы в солдаты сдать, - я уже не стерпел того и бежал! - За что же он так преследовал вас? - За то самое, что родитель наш эти самые деньги вместе с ним прогулял, а как начали его считать, он и не покрыл его: "Я, говорит, не один, а вместе с головой пил на эти деньги-то!" - ну, тому и досадно это было. - Как же ты бежал и куда? - На Волгу бурлаком ушел; там важно насчет этого, сколько хошь народу можно уйти... по пословице: вода - сама метла, что хошь по ней ни пройди, все гладко будет! - Как же ты шайку-то потом собрал? - Да я уж на Низовье жил с год, да по жене больно стосковался, - стал писать ей, что ворочусь домой, а она мне пишет, что не надо, что голова стращает: "Как он, говорит, попадется мне в руки, так сейчас его в кандалы!.." - Я думал, что ж, мне все одно в кандалах-то быть, - и убил его... - Ну, и убил бы! Зачем же разбойничал потом? - Как же убьешь его без разбою-то? В селение к нему прийти - схватят, в правлении он сидит со стражей; значит, на дороге надо было где-нибудь поймать его, а он тоже ездил парой все, с кучером и писарем; я шайку и собрал для того. - Однако по делу видно, что ты одного его встретил. - Да уж это случайно так вышло: я в селение-то свое пришел узнать, что когда он приедет, а тут мне и говорят, что он сам у нас в деревне и будет ворочаться домой. "А кто, я говорю, с ним?" - "Всего, говорят, один едет!" Я думал - что времени медлить, вышел сейчас в поле, завалил корягой мост, по которому ему надо было ехать, и стал его ждать тут. Он едет пьяный, еле сидит в телеге-то, я сейчас взял его лошадь под уздцы. Он как взмахнул на меня глазами-то, сейчас признал, - слух тоже был уж про нас, что мы пошаливаем в окрестностях, - взмолился мне: "Отпусти, говорит, душу на покаяние!" Я говорю: "Покайся, это твое дело, а живого уж не отпущу". Перекрестился он раза три - и затем я его застрелил из винтовки. - А больше ты никого не убивал? - Больше из своих рук никого... и всегда даже ругал других, ежели кто без надобности кровь проливал. - Где ж ты приставал с шайкой? - спросил Вихров. - Да сначала хутор у одного барина пустой в лесу стоял, так в нем мы жили; ну, так тоже спознали нас там скоро; мы перешли потом в Жигулеву гору на Волгу; там отлично было: спокойно, безопасно! - Чем же? - Тем, что ни с которой стороны к той горе подойти нельзя, а можно только водою подъехать, а в ней пещера есть. Водой сейчас подъехали к этой пещере, лодку втащили за собой, - и никто не догадается, что тут люди есть. - Но и к вам точно так же водой могли подъехать? - Тогда у нас земляной ход был вырыт совсем в другую сторону и дерном закрыт! Там нас никогда не словили бы; сыро только очень было жить, и лихорадка со многими стала делаться. - Где же вас поймали? - В кабаке! За вином всего в третий раз с Сарапкой пришли, - тут и захватили, а прочую шайку взяли уж по приказу от Сарапки: он им с нищим рукавицу свою послал - и будто бы приказывает, чтобы они выходили в такое-то место; те и вышли, а там солдаты были и переловили их. - Стало быть, он изменил вам? - Известно уж, не поберег; меня было сначала заставляли и розгами даже пугали, я сказал: "Хоть в жерло огненное бросьте, и тогда я того не сделаю, потому я всей шайке клятву давал не выдавать их николи". - А Сарапка разве не давал? - И Сарапка давал; оба начальника мы давали; ну, он тоже, видно, не побоялся бога, а шкуры своей больше пожалел. Вихров заинтересовался видеть и Сарапку. - А он приведен вместе с тобой? - спросил он. - Приведен, - отвечал Гулливый, - в передней тут стоит. Вихров велел ввести Сарапку. Два солдата ввели есаула. Это был горбатый мужичонко, с белокурой головой и белокурой бородой, в плечах широкий и совсем почти без шеи. - Ты силен? - спросил его Вихров. - Ничего, силен! - отвечал ему Сарапка. - А зачем ты в разбойники пошел? - От бедности, в кабале большой был у хозяина. - Ему бы лет сто от кабалы-то не отслужиться, - он взял да и бежал, - объяснил за него Гулливый. - Много ли ты душ загубил? - продолжал его расспрашивать Вихров. Сарапка посмотрел на него исподлобья. - Я уж говорил-то-тко, сколько, - произнес он. Вихров заглянул в дело. - Там сказано: двенадцать душ, - проговорил Вихров. - Ну, коли двенадцать, так так! - Верно это? - Верно. - Да ты не клеплешь ли на себя, чтобы дольше сидеть в остроге? - Нет, не клеплю, - отвечал Сарапка. - Показал правильно, - подтвердил и атаман. - Отчего же он столько перегубил - зол, что ли, он? - Кто его знает - зол ли больно, али трусоват: оставь-ко кого в живых-то, так, пожалуй, и докажет потом, а уж мертвый-то не пикнет никому. - Правда это? - переспросил Вихров Сарапку. - Правда! - отвечал тот как-то сердито. - Вот видите что-с, - продолжал Вихров, снова начав рассматривать дело. - Крестьянская жена Елизавета Петрова показывает, что она к вам в шайку ходила и знакомство с вами вела: правда это или нет? - Слышали мы, сударь, это, - начал отвечать атаман, - сказывали, что бабенка какая-то болтает это, - и в остроге, говорят, она содержится за то; но не помним мы как-то того, - хаживали точно что к нам из разных селений женщины: которую грозой, а которую и деньгами к себе мы прилучали, но чтобы Елизавета Петрова какая была, - не помним. - Ну, а ты не помнишь ли? - спросил Вихров Сарапку. - Нет, и я не помню тоже! - отвечал тот. - А вам не показывали ее? - спросил Вихров уже атамана. - Нет-с, въявь-то не показывали; может, и признаем, как в лицо-то увидим. - Я вам ее покажу, когда отберу от нее показание, а вы выйдите пока! Разбойники с своими конвойными вышли вниз в избу, а вместо их другие конвойные ввели Елизавету Петрову. Она весело и улыбаясь вошла в комнату, занимаемую Вихровым; одета она была в нанковую поддевку, в башмаки; на голове у ней был новый, нарядный платок. Собой она была очень красивая брюнетка и стройна станом. Вихров велел солдату выйти и остался с ней наедине, чтобы она была откровеннее. - Скажи, пожалуйста, как ты попала в это дело разбойничье? - спросил он ее. - Тут чиновники вот тоже были; я сама пришла к ним и сказалась, - отвечала она довольно бойко. - Что же ты сказалась? - Что я с разбойниками этими самыми в знати была. - Но они, однако, говорят, что не знают тебя... - А пес их знает, пошто они это говорят. - А ты утверждаешь, что их знаешь? - Утверждаю. - Что с обоими с ними - с атаманом и есаулом - даже была близка? - Известно... - Стало быть, ты дурного поведения? - Какая уж есть, такая и живу, - отвечала Лизавета, слегка улыбнувшись. - Что же, у тебя есть муж? - Муж есть, и свекор, и свекровь. - Может быть, тебе жить у них было плохо? - Какое же плохо? Так, как у всех баб, - отвечала Лизавета и как будто бы сконфузилась при этом немного. - А мужа ты любишь? При этом вопросе Лизавета явно уж покраснела. - Люблю! - протянула она. - А что он - старый али молодой? - А кто его знает - средственный. - А собой красив? - Ничего, красив! - Позовите атамана! - крикнул Вихров. Через несколько мгновений вошел атаман. Он сначала поклонился Лизавете. Лицо его явно выражало, что он ее не знает. Она тоже ему поклонилась и при этом слегка усмехнулась. - Знаешь ты ее? - спросил Вихров атамана. Тот еще несколько времени пристально посмотрел на Лизавету. - Никак нет-с, сударь! - отвечал он. - А она говорит, что тебя знает, - сказал Вихров. - Не знаю, где она меня знала, - отвечал атаман и пожал даже от удивления плечами. - Как же не знаю, - знаю, - отвечала Лизавета с не сходящей с уст улыбкой. - Знает так, что и любовницей твоей была; была ведь? - спросил Вихров Лизавету. - Была-с, - проговорила она и при этом опять заметно сконфузилась. - И любовницей даже была - здравствуйте, мое вам почтение! - произнес шутя и с удивлением атаман. - Что же, не была? - спросил его Вихров. - Какое, сударь, помилуйте! Как же она любовницей моей могла быть, коли я и не видывал ее? - Нет, врешь, шалишь, видывал! - подхватила бойко Лизавета. - Ну, где же я тебя видывал, где? - начал как бы увещевать ее атаман. - Я, дура ты экая, в душегубстве повинился; пожалел ли бы я тебя оговорить, как бы только это правда была? Лизавета слушала его стоя, отвернувшись к окну и смотря на улицу. - Позовите теперь Сарапку, - сказал Вихров, чтобы с обоими разбойниками дать Лизавете очную ставку. Тот вошел и никакого, в противоположность атаману, внимания не обратил на Лизавету. - Ты знаешь ее? - спросил его Вихров. - Нет, - отвечал Сарапка, не глядя на Лизавету. - Вот видишь, и этот говорит, что тебя не знает. - Да хоть бы они все говорили, - не сказывают, запираются. Атаман усмехнулся. - Есть нам из-за чего запираться-то, - начал он, - ну, коли ты говоришь, что у нас была, - где же ты у нас была? - В лесу! - отвечала Лизавета. - Да ведь лес велик! Кое место в лесу? - На хуторе барском!.. Атаман с удивлением пожал плечами, а Сарапка при этом только исподлобья на нее взглянул. - Что ж ты делала у них? - спросил уж ее Вихров. - Пила, разговаривала с ними. - О чем? - Они спрашивали, кои у нас мужики богаты, чтобы ограбить их; я им сказывала. - А они что тебе рассказывали? - Рассказывали, что бабу около нашего селенья убили. - Было это? - спросил Вихров атамана. - Было, точно-с. Вон он и убил! - отвечал атаман, показывая головой на Сарапку. - Так ты стоишь на своем, что была с разбойниками в согласии? - спросил Вихров Лизавету. - Стою, - отвечала та. - А вы стоите, что не была? - прибавил он разбойникам. - Стоим-с, - отвечал атаман. - Ну, хорошо, - сказал Вихров и разбойников велел опять вывести, а Лизавету оставить. Несколько времени он смотрел ей в лицо; она стояла и как бы усмехалась. - Послушай, - начал он, - зачем ты наговариваешь на себя? Если ты мне не скажешь причины тому, я сейчас же тебя из острога выпущу и от всякого дела освобожу. Лизавета побледнела. - Да как же вы меня выпустите, коли я сама говорю? - Это ничего не значит: твои слова не подтверждаются. - А коли скажу, вы не выпустите меня? - спросила Лизавета. - Если скажешь, не выпущу! - Мне в Сибирь хочется уйти - вот зачем! - отвечала Лизавета, и у нее вдруг наполнились глаза слезами. - Зачем же тебе в Сибирь уйти хочется? - Чтобы с мужем не жить! - А ты не любишь его? - Нет, по неволе я выдана. - Ну, да ты так бы куда-нибудь от него отпросилась. - Не пускает, все лезет ко мне: вот и в острог теперь все ходит ко мне. А что, сударь, коли я в Сибирь уйду, он никогда уже не может меня к себе воротить? - Никогда. Лицо Лизаветы окончательно просияло. - И ты твердо и непременно решилась уйти от него? - Еще бы не твердо, а не то руки на себя наложу. - И никогда не раскаешься в том, что сделала это? - Николи! Мне вот говорят, что наказывать меня будут, - да пусть себе наказывают. Лучше временное претерпеть мучение, чем весь век маяться. Вихров пожал плечами и стал ходить по комнате. - Вот видишь, - начал он, - я не имею права этого сказать, но ты сама попроси атамана, чтобы он тебя оговорил; я вас оставлю с ним вдвоем. Сказав это, он снова велел ввести атамана, а сам, будто бы случайно, вышел в другую комнату. Он слышал, что Лизавета что-то долго и негромко говорила атаману, а когда, наконец, разговор между ними совершенно прекратился, - он вошел к ним. Лицо у Лизаветы было заплакано, а атаман стоял и грустно усмехался. - Что вы, столковались ли? - спросил Вихров. - Да теперь точно что, - отвечал атаман с прежней усмешкой, - припомнил, она была у нас. - И вести вам давала? - Давала и вести. - И вы ей о разбоях рассказывали? - Рассказывали. - И ты начальству об том никому не объявляла? - Не объявляла-с, - отвечала Лизавета. Вихров все это записал. - Ну, теперь крепко; смотри, - прибавил он Лизавете, - не раскайся и не попеняй после на нас. - О, нет-с, сударь, как это возможно! - возразила Лизавета. - Благодарю только покорно!.. Благодарю и вас оченно! - прибавила она уже с некоторым кокетством и атаману. Тот покачал только головой. - Баба-то что оно значит, удивительная вещь, право! - проговорил он. Отпустив затем разбойников и Лизавету, Вихров подошел к окну и невольно начал смотреть, как конвойные, с ружьями под приклад, повели их по площади, наполненной по случаю базара народом. Лизавета шла весело и даже как бы несколько гордо. Атаман был задумчив и только по временам поворачивал то туда, то сюда голову свою к народу. Сарапка шел, потупившись, и ни на кого не смотрел. Всем им народ беспрестанно подавал: кто копейку, кто калач. Гарнизонные солдаты шли за преступниками, ковыляя и заплетаясь своими старческими ногами. XVII БЕГУНЫ Дня через три Вихров опять уже ехал по новому поручению, в тарантасе, с непременным членом земского суда. Губернатор послал его в этот раз на довольно даже опасное поручение: помощник его, непременный член суда (сам исправник схитрил и сказался больным), был очень еще молодой человек, с оловянными, тусклыми глазами и с отвислыми губами. - Лес этот, где мы будем отыскивать бегунов, большой? - спросил его Вихров. - Больсой-с, я думаю-с! - просюсюкал член суда. - Что ж, нам надобно будет взять народу, мужиков? - Возьмем-с, я сбегаю-с. Вихров больше и говорить с ним не стал, видя, что какого-нибудь совета полезного от него получить не было возможности; чем более они потом начали приближаться к месту их назначения, тем лесистее делались окрестности; селений было почти не видать, а все пошли какие-то ровные поляны, кругом коих по всему горизонту шел лес, а сверху виднелось небо. - Ты Поярково-то самое знаешь? - спросил Вихров кучера, посмотрев в предписание, в котором было сказано, что бегуны укрываются в лесах близ деревни Поярково. - Знаю-с, - отвечал тот. - Подъехав к селению, - продолжал ему приказывать Вихров, - ты остановись у околицы, а вы сходите и созовите понятых и приведите их ко мне, - обратился он к члену суда. - Слушаю-с, - отвечал тот. Кучер у первой же попавшейся на дороге и очень большой деревни остановил лошадей. - Вот и Поярково! - сказал он, обращаясь к Вихрову. - Я пойду-с теперь, - сказал непременный член и как-то ужасно неловко вылез из тарантаса. Когда он встал на ноги, то оказалось (Вихров до этого видел его только сидящим)... оказалось, что он был необыкновенно худой, высокий, в какой-то длинной-предлинной ваточной шинели, надетой в рукава и подпоясанной шерстяным шарфом; уши у него были тоже подвязаны, а на руках надеты зеленые замшевые перчатки; фамилия этого молодого человека была Мелков; он был маменькин сынок, поучился немного в корпусе, оттуда она по расстроенному здоровью его взяла назад, потом он жил у нее все в деревне - и в последнюю баллотировку его почти из жалости выбрали в члены суда. Настоящее служебное поручение было первое еще в жизни для него. Выскочив из тарантаса, он побежал в деревню и только что появился в ней, как на него со всех сторон понеслись собаки. Отмахиваясь от них своими длинными рукавами, он закричал, но собаки еще пуще на него накинулись, и одна из них, более других смелая, стала хватать его за шинель и разорвала ее. Мелков закричал благим матом и, вскочив потом, как сумасшедший, на скат лесу, начал оттуда ругаться: - Черти, дьяволы! Выпустили ваших собак, уймите их - говорят вам! Находившиеся на улице бабы уняли, наконец, собак, а Мелков, потребовав огромный кол, только с этим орудием слез с бревна и пошел по деревне. Вихров тоже вылез из тарантаса и стал осматривать пистолеты свои, которые он взял с собой, так как в земском суде ему прямо сказали, что поручение это не безопасно. Мелков, впрочем, не заставил себя долго ждать. Он собрал человек двадцать мужиков, вызвал сотского и со всей этой ватагой шел к Вихрову, продолжая все ругаться: - Дьяволы экие, завели каких собак; я вот всех вас в суд представлю! - Вот-с, привел, - сказал он, подходя к Вихрову. - Это вот губернаторский чиновник, - сказал он мужикам. Сотский и все мужики сняли при этом сейчас же шапки. Макушки на головах у них оказались выстриженными. - В лесу около вашего селенья, - начал Вихров, обращаясь к мужикам, - проживают и скрываются бегуны-раскольники, без паспортов, без видов; правительство не желает этого допускать - и потому вы должны пособить нам переловить всех их. Мужики некоторое время молчали, - и только один или двое из них произнесли неполным голосом: - Здесь словно бы никаких бегунов не проживает. - А вот это мы увидим, когда осмотрим лес, - сказал Вихров. - Сотский, ты должен лучше всех знать: есть здесь слух о каких-нибудь бегунах? - обратился он вдруг к сотскому. Тот, стоя все еще с непокрытой головой, покраснел весь при этом. - Нет, ваше благородие, не слыхали мы, - произнес он с дрожащими губами. - Ну, я по твоему лицу вижу, что ты слыхал, - сказал ему Вихров и затем обратился к Мелкову: - Есть с вами какое-нибудь оружие? - А вот-с - кол! - отвечал тот, показывая на кол свой, который он все еще держал в руках. - Ну, это еще не защита, вот вам лучше пистолет, - произнес Вихров, подавая ему пистолет, и при этом не без умысла показал мужикам и свой пистолет. Некоторые мужики почесали при этом у себя затылки. - Ежели вы нам не поможете и ежели что с нами случится, - продолжал Вихров, относясь к мужикам, - вы все за это ответите - и потому в этом случае берегите не нас, а себя! Мужики молчали. Вихров велел сотскому показывать дорогу и пошел. Мелков, очень слабый, как видно, на ногах, следуя за ним, беспрестанно запинался. Мужики шли сзади их. Время между тем было далеко за полдень. Подойдя к лесу, Вихров решился разделить свои силы. - Послушайте, - сказал он Мелкову, - вы с половиной понятых осмотрите правую сторону леса, а я с остальными - левую. - Слушаю-с, - отвечал тот, как-то ужасно глупо держа в руке, одетой в зеленую замшевую перчатку, пистолет. - У вас палец не пролезает сквозь скобку пистолета, и вам стрелять будет нельзя, - сказал ему Вихров. - Да-с, виноват-с, - отвечал тот и поспешил губами снять перчатку, положил ее в карман, а пистолет взял уже голою рукою. Все тронулись, наконец. Сотский пошел около Вихрова - по-прежнему без шапки. Он заметно его притрухивал. Вихров посмотрел на него и вздумал этим настроением его воспользоваться. - Ежели ты не приведешь меня прямо к тому месту, где живут бегуны, я тебя в лесу же убью из этого пистолета, - проговорил он ему негромко. - Да я покажу-с, мне что, - отвечал тоже негромко сотский и повел, как видно, очень знакомой ему дорогой. В самой середине леса они подошли к небольшому шалашу. - Вот туто-тко-с! - сказал сотский, показывая Вихрову на шалаш. - За мной, сюда! - сказал тот мужикам и сам первый вошел, или, лучше сказать, спустился в шалаш, который сверху представлял только как бы одну крышу, но под нею была выкопана довольно пространная яма или, скорей, комната, стены которой были обложены тесом, а свет в нее проходил сквозь небольшие стеклышки, вставленные в крышу. Сход шел по небольшой лесенке; передняя стена комнаты вся уставлена была образами, перед которыми горели три лампады; на правой стороне на лавке сидел ветхий старик, а у левой стены стояла ветхая старушка. - Что вы тут делаете? - спросил Вихров, почти не зная, с чего ему начать. - Молимся мы здесь, - отвечал старик, вставая перед ним. - Что же, ты давно здесь живешь? - спросил Вихров, все еще находившийся в недоумении, что ему делать. - Пятый год, - отвечал старик. Из мужиков в шалаш сошел только один сотский. - Зачем же ты тут живешь? - продолжал Вихров спрашивать старика. - Где же мне жить-то? Кому я теперь надобен? - отвечал старик. - А это - жена твоя? - спросил Вихров, показывая на старуху. - Нет, - отвечал старик, отрицательно покачав головой. - Кто же ты такая? - спросил Вихров и старушку. - Странница, судырь, я. - А здесь давно ли? - Да вчерашнего дня вот зашла к старику. - Зачем же ты зашла к нему? - Он, судырь, учитель мой старинный; зашла спросить у него, куда мне идти... я еще темная. - А он - зрячий? - Он уж, судырь, давно в искусе пребывает. - Ты откуда же родом, дедушка? - спросил Вихров опять старика. - Не помню я; давно уж это было, как я ушел из дому, - отвечал старик угрюмо. - Зачем же ты ушел, собственно? - По священному писанию: оставит человек отца и мать свою и грядет ко мне, - отвечал старик. Вихров решительно недоумева