Дворянское собрание, где устраиваются очень хорошенькие вечера, потом бывает в театре, гуляет по бульварам, которые от нее два шага! Все эти слова доктора Бегушев хорошо запомнил и вместе с тем, по своей подозрительности, подумал, что зачем Перехватов, ухаживая, как говорят, за Домной Осиповной, отправляет ее за границу? Он, может быть, как некогда сделать и сам Бегушев хотел, предполагает увезти ее от мужа. Перехватов в самом деле желал удалить Домну Осиповну, но только не от мужа, а от начавшего за ней ухаживать Янсутского. - А вы, скажите, бывали за границей? - спросил Бегушев, желая позондировать доктора в этом отношении. - Был... Я в тамошних университетах, собственно, и готовился на степень доктора. - Но опять съездить не думаете? - Очень бы хотелось, но как это сделать: практика у меня большая, на кого ее оставить? Бегушев понял, что ему от доктора больше ничего не добиться. Тому тоже пора было ехать по другим визитам. Он раскланялся. Со следующего дня Бегушев повел совершенно несвойственную ему жизнь. Он все утра, часов с одиннадцати до пяти, гулял по бульварам, а вечером обыкновенно бывал в обоих театрах, Большом и Малом. Явно, что Бегушев ожидал где-нибудь из этих мест встретить Домну Осиповну. Ему хотелось хоть раз еще в жизни видеть ее красивое лицо. Судьба, наконец, над ним сжалилась. Просматривая однажды газету, Бегушев наткнулся на напечатанное крупными буквами объявление об имеющемся быть в скором времени танцевальном вечере в зале Дворянского собрания. Бегушев порывисто позвонил. Вошел молодой лакей. - Граф дома? - спросил его с нетерпением и беспокойством Бегушев. - Дома-с! - отвечал тот. - Зови его ко мне сию минуту! Лакей быстро побежал наверх к графу, который, по решительному отсутствию денег, несколько дней не выходил из дома, а все время употреблял на то, что читал скабрезные французские романы, отрытые им в библиотеке Бегушева. На приглашение хозяина он немедленно сошел к нему. - Mon cher, - сказал ему почти нежным голосом Бегушев, - в четверг бал в Дворянском собрании; мне хочется быть там, вы тоже поедете со мной. Будьте так добры, поезжайте в моих санях, возьмите два билета: себе и мне. Бегушев при этом подал графу пятидесятирублевую бумажку. - Но, mon cher, - воскликнул граф в свою очередь, - кроме билета, мне туалет мой не позволяет нынче бывать на балах. - Сделайте себе туалет новый; вот вам к этим деньгам еще сто рублей!.. - говорил Бегушев. - Merci, тысячу раз merci! - говорил граф Хвостиков, с удовольствием засовывая деньги в карман. - Ну и потом... - продолжал Бегушев, совершенно потупляясь, - не зайдете ли вы к вашему другу, Домне Осиповне, и не узнаете ли: будет она в собрании?.. - Непременно зайду!.. Я сам это думал! - подхватил граф, хотя вовсе не думал этого делать, - на том основании, что он еще прежде неоднократно забегал к Домне Осиповне, заводил с ней разговор о Бегушеве, но она ни звука не произносила при этом: тяжело ли ей было говорить о нем или просто скучно, - граф не знал, как решить! - Только, пожалуйста, вы не скажите ей, что я вас подсылаю! - О, mon cher, что ж ты меня за ребенка такого считаешь, - отвечал граф и уехал прямо к Домне Осиповне, а в пять часов явился аккуратно к обеду Бегушева и имел торжествующий вид. - Будет! - сказал он лаконически, так как стеснялся присутствием Аделаиды Ивановны. - Благодарю! - отвечал ему лаконически и Бегушев. Но у старушки не прошли мимо ушей эти фразы. Она почти догадывалась, о ком они были сказаны. Аделаида Ивановна давно интересовалась узнать об отношениях ее брата к m-me Олуховой, и когда ее Маремьяша, успевшая выведать у людей Бегушева все и про все, сказала ей, что Александр Иванович рассорился с этой дамой, Аделаиде Ивановне было это чрезвычайно неприятно: она очень не любила, когда люди ссорились! Глава XII Перед балом в Дворянском собрании Бегушев был в сильном волнении. "Ну, как Домна Осиповна не будет?" - задавал он себе вопрос и почти в ужас приходил от этой мысли. Одеваться на бал Бегушев начал часов с семи, и нельзя умолчать, что к туалету своему приложил сильное и давно им оставленное старание: он надел превосходное парижское белье, лондонский фрак и даже слегка надушился какими-то тончайшими духами. Графу Хвостикову Бегушев объявил, чтобы тот непременно был готов к половине девятого. - Но зачем же так рано? - возразил было граф. - Я всегда люблю рано приезжать! - сказал ему сурово Бегушев; но в сущности он спешил быть в собрании, чтобы не прозевать Домны Осиповны, а то, пожалуй, он разойдется с ней и не встретится целый вечер. Приехав с графам Хвостиковым в собрание, Бегушев остановился в первой же со входа комнате и сел на стул около самых входных дверей. - Ты тут останешься? - спросил его граф, начинавший догадываться о тайной мысли Бегушева. - Тут! - отвечал тот. Граф в своем освеженном туалете пошел бродить по совершенно еще пустым залам. Публика начала съезжаться только в конце десятого часа. Бегушев все это время глаз не спускал со входных дверей и еще издали увидал входящую Домну Осиповну в сопровождении Янсутского. Одета она была к лицу, со вкусом и богато. Бегушев поспешил пройти в большую залу и встал около колонны, опять потому же, что Домна Осиповна непременно должна была пройти мимо него. Она действительно прошла и уже под руку с Янсутским, шедшим гордо и почти презрительно смотревшим на всю публику. С Бегушевым Домна Осиповна была несколько мгновений почти лицом к лицу и вначале заметно взволновалась, но потом сейчас же овладела собой и взглянула в сторону. Янсутский не поклонился Бегушеву; тот ему тоже не пошевелил головой. Затем Янсутский что-то такое шепнул Домне Осиповне. Она сделала при этом небольшую гримасу и ничего ему не ответила. Бегушев по-прежнему оставался у колонны и принял как бы спокойный вид; его порадовало весьма маленькое обстоятельство: Домна Осиповна, отойдя довольно далеко, обернулась и очень пристально взглянула на него. Подан был сигнал к началу танцев. Перед Бегушевым неожиданно предстал вырвавшийся из тесной толпы граф Хвостиков. - Она здесь! - произнес он радостно-задыхающимся голосом. - Я видел ее! - отвечал Бегушев, стараясь по-прежнему оставаться спокойным. - Я приглашу ее сейчас, на кадриль и повыспрошу! - объяснил граф и опять юркнул в толпу. Бегушев затем все внимание и зрение свое устремил на танцующих, потому что посреди их заметил Домну Осиповну. Она танцевала с Янсутским и ходила, как гордая пава, что было несколько смешно, но Бегушеву не показалось это смешным. Во время пятой фигуры сзади его раздался голос: - Александр Иванович, вот где я вас встречаю!.. Бегушев оглянулся. Это говорил молодой русский художник, с закинутой назад гривой волос и во фраке, из которого он заметно вырос. - Ту картину мою, которую вы видели у меня в Риме и одобряли, я кончаю!.. - говорил художник, простодушно воображавший, что весь мир более всего озабочен его картиной. - Не заедете ли ко мне в мастерскую взглянуть на нее... Я помню, какие прекрасные советы вы мне давали. - Если будет время, - заеду! - отвечал ему сухо Бегушев. Ему ужасно было досадно, что художник, стоя перед ним, совершенно закрывал ему своею косматою головой Домну Осиповну; но тот, разумеется, этого не понимал и продолжал ласково смотреть на Бегушева. - Какое у вас прекрасное лицо, Александр Иванович! - сказал он. - Сколько в нем экспрессии... Вот если бы вы когда-нибудь позволили мне снять с вас портрет, - какое бы это удовольствие для меня было! Бегушев молчал. Художник, наконец, поотодвинулся с своего места и дал ему возможность снова наблюдать Домну Осиповну, хоть и ненадолго, так как танцы кончились, и ее не видать стало. В продолжение всего своего наблюдения Бегушев заметил к удовольствию своему, что Домна Осиповна почти не разговаривала с Янсутским, но в ту сторону, где он стоял, вскидывала по временам глаза. Следующую кадриль Домна Осиповна танцевала с графом Хвостиковым. Бегушев видел, что граф со своей, хотя несколько и старческой, ловкостью немедля начал занимать Домну Осиповну. Она внимательно прислушивалась к его словам, что же означало выражение лица ее, определить было трудно. Кажется, оно более всего дышало грустью; словом, надежды моего пятидесятилетнего героя все более и более росли, но вдруг ему кинулся в глаза доктор Перехватов, стоявший на противоположной стороне боковой эстрады в щегольском фраке, в белом галстуке, туго натянутых белых перчатках, - и к нему прямо направилась Домна Осиповна. Увидав ее, Перехватов, спустившись с двух - трех ступенек эстрады, подошел к ней и подал ей руку. Затем они ушли в другие залы. Все это точно ножом кольнуло Бегушева в сердце. Утомившись, наконец, стоять, он опустился на одну из ближайших красных скамеек и потупил голову. Ему припомнилось, что в этой же зале и он когда-то ходил с Домной Осиповной под руку, ходил бы, может быть, и до сей поры, если бы сам все, в своем бешеном безумстве, не разломал и не исковеркал! Граф Хвостиков между тем на средине освободившегося от толпы зала разговаривал с каким-то господином, совершенно седым, очень высоким, худым и сутуловатым, с глазами как бы несколько помешанными и в то же время с очень доброй и приятной улыбкой. Господин этот что-то с увлечением объяснял графу. Тот тоже с увлечением отвечал ему; наконец, они оба подошли к Бегушеву. - Все идет отлично! Оставайся непременно ужинать, - шепнул прежде всего граф Бегушеву, а потом присовокупил, показывая на товарища своего: - Господин Долгов желает возобновить свое старое знакомство с вами! Бегушев, как ни расстроен был, но узнал Долгова, своего старого товарища по пансиону и по университету. - Здравствуйте! - сказал Бегушев, приветливо пожимая его руку. Он любил Долгова за его хоть и бестолковое, но все-таки постоянно идеальное направление. Долгов в каждый момент своей жизни был увлечен чем-нибудь возвышенным: видел ли он, как это было с ним в молодости, искусную танцовщицу на сцене, - он всюду кричал, что это не женщина, а оживленная статуя греческая; прочитывал ли какую-нибудь книгу, пришедшуюся ему по вкусу, - он дни и ночи бредил ею и даже прибавлял к ней свое, чего там вовсе и не было; захватывал ли во Франции власть Людовик-Наполеон, - Долгов приходил в отчаяние и говорил, что это узурпатор, интригант; решался ли у нас крестьянский вопрос, - Долгов ожидал обновления всей русской жизни. В искренность всех этих увлечений Долгова Бегушев верил, но в силу - нет: очень их было много и чрезвычайно они были разнообразны! Долгов сел рядом с Бегушевым на скамейку, а граф опять к кому-то убежал. Долгов, подобно Бегушеву, также склонил свою голову; видимо, что жизнь сильно помяла его. - Вы в деревне живете? - спросил Бегушев: он давным-давно не видал Долгова. - Жил было в деревне, - отвечал тот, - хотел настоящим фермером сделаться, сам работал - вон мозоли какие на руках натер! - И Долгов показал при этом свои руки, действительно покрытые мозолями. - Но должен был бросить все это. - Отчего? - Семья подросла! Семью надо было воспитывать. - А велика? - Слава богу, четыре сына и три дочери; но средства очень ограниченные... Мне бы весьма желалось приехать к вам и побеседовать, знаете, этак по душе, как прежде беседовали. - Приезжайте! - сказал Бегушев. Снова явившийся граф Хвостиков прервал их беседу. - Надо ужинать идти!.. Наши знакомые отправились!.. - сказал он с ударением. Бегушев понял его и поднялся с своего места. - Пойдемте, поужинаем вместе! - отнесся он к Долгову. - Хорошо! - согласился тот. Когда Бегушев пришел в столовую, то Домна Осиповна, Янсутский, доктор Перехватов, а вместе с ними и Офонькин сидели уже за отдельным небольшим столом. Граф Хвостиков тоже потребовал, чтобы и для их компании дали отдельный стол. Когда они разместились, то мимо их прошел волосатый художник. - Присядьте к нам ужинать! - сказал ему Бегушев, желавший его немного вознаградить за свою недавнюю сухость к нему. Художник несколько замялся: у него ни копейки не было в кармане денег. - Это Александр Иванович дает ужин своим друзьям!.. - поспешил ему пояснить граф Хвостиков, очень хорошо ведавший на себе эту болезнь. Художник сел к столу. Нельзя вообразить себе людей, более непохожих между собою, как те, которые сидели с Домной Осиповной, и те, которые окружали Бегушева: они по нравственному складу как будто бы были существами с разных планет, и только граф Хвостиков мог витать между этими планетами и симпатизировать той и другой. Вскоре в столовой желающих ужинать все более и более стало прибывать; некоторые из них прямо садились и начинали есть, а другие пока еще ходили, разговаривали, и посреди всего этого голос Янсутского раздавался громче всех. Он спорил с Офонькиным. - Русские женщины, уверяю вас, - самые лучшие в мире!.. - говорил он, мельком взглядывая на Домну Осиповну. - Есть еврейки очень хорошенькие!.. - возражал ему тот с любострастной улыбкой. - Подите вы с вашими еврейками! Особенно они хороши у нас в Виленской, Ковенской губернии: один вид их так - брр!.. (Этим сотрясением губ своих Янсутский хотел выразить чувство омерзения.) У нашей же русачки глаза с поволокою, ресницы длинные! - говорил он, опять-таки взглядывая на Домну Осиповну, у которой в самом деле были ресницы длинные, глаза с поволокой. - Румянец... - натуральный, вероятно, он предполагал сказать, но остановился. - Вероятно, во всех странах есть хорошенькие женщины и дурные! - выразила свое мнение Домна Осиповна. - Да!.. Да! - подтвердил Офонькин. Бегушев, сверх обыкновения ничего почти не евший, исподлобья, но беспрерывно взглядывал на Домну Осиповну. Она тоже ничего не кушала и только прихлебывала несколько раз вина из рюмки. Болтовню Янсутского, который перешел уж на неблагопристойные анекдоты, она не слушала и очень часто обращалась с разговорам к сидевшему рядом с ней доктору. Хоть слова ее, почти все долетавшие до Бегушева, были совершенно пустые, но ему и то не понравилось. Перед жареным, когда на том и другом столе было подано шампанское, Хвостиков наклонился к Бегушеву и шепнул ему: - Я предложу тост за дам; ты встань, подойди к Домне Осиповне и выпей за ее здоровье! - Я тебя убью, если ты сделаешь это! - произнес почти со скрежетом зубов Бегушев. Граф Хвостиков мысленно пожал плечами: Бегушев ему казался робким мальчишкой... школьником; да и Домна Осиповна была ему странна: когда он говорил с нею в кадрили о Бегушеве или, лучше сказать, объяснял ей, что Бегушев любит ее до сих пор без ума, она слушала его внимательно, но сама не проговорилась ни в одном слове. К концу ужина Янсутский, как водится, значительно выпил и, забыв, что он не поклонился даже Бегушеву, подошел к нему и, подпершись обеими руками в бока, сказал: - А мы с вами, Александр Иванович, разве не разопьем бутылочку? - Нет, не разопьем! - проговорил тот. - Почему? - Я не пью вина! - отвечал Бегушев. Янсутский перед тем только видел, что он пил вино. - Гм! - произнес язвительно Янсутский и, повернувшись на одной ноге, отправился на прежнее место. - Шампанского! - крикнул он. Домна Осиповна что-то негромко, но строго ему сказала. - Не могу! Я сегодня в экзальтированном состоянии, - отвечал Янсутский. Домна Осиповна насмешливо улыбнулась. - А вам смешно это? - спросил ее Янсутский. - Не смешно, а удивляюсь только! - отвечала, слегка пожимая плечами, Домна Осиповна. - И мне тоже удивительно, - подхватил злобно Янсутский. При всем этом разговоре доктор на лице своем не выражал ничего; он даже встал из-за стола и направился к Бегушеву. - Начали, наконец, и вы немножко развлекаться? - сказал он ему. - Если вы находите, что быть в этой духоте и толкотне наслаждение, так, пожалуй, я развлекаюсь!.. - отвечал резко и насмешливо Бегушев: он на доктора еще более злился, чем на Янсутского. Перехватов после того отошел от него и стал ходить по столовой, встречаясь, здороваясь и перекидываясь словами со множеством своих знакомых. Домна Осиповна смотрела то на него, то на Бегушева, у которого за столом начался между Долговым и молодым художником горячий спор. - Микеланджело гигант!.. Великан!.. - восклицал Долгов, разгоряченный вином, которого обильно ему подливал граф Хвостиков. - Я согласен, что он гигант, но не для нашего времени! - возражал ему, тоже горячась, молодой художник. - Для всех времен и для всех веков! - восклицал Долгов. - Вот это-то и скверно в нынешних художниках: они нарисуют три - четыре удачные картинки, и для них уж никаких преданий, никакой истории живописи не существует! - Нет, существует, - петушился не менее его художник, - скорее для таких судей, как вы, не существует школы современных художников, потому что вы ничего не видали! - Я все видел! - закричал было Долгов и остановился, потому что Бегушев в это время порывисто встал из-за стола. Никто не понимал, что такое с ним. Дело в том, что доктор, пройдя несколько раз по столовой, подошел опять к Домне Осиповне и сказал ей негромко несколько слов. Она в ответ ему кивнула головой и поднялась со стула. - Разве вы не со мной едете? - спросил ее громко на всю залу Янсутский. - Нет, я еду с Перехватовым. - Предпочтение!.. Доколотить хотите меня! - проговорил со злобою и с перекошенным ртом Янсутский. - Не очень, я думаю, этим доколочу вас! - сказала Домна Осиповна и пошла. Доктор последовал за ней. Бегушев, как бы не дающий себе отчета в том, что делает, тоже шел за ними. В той комнате, где раздают платье, он увидел, что Домна Осиповна и доктор вместе потребовали свои шубы, и затем у надетого Домною Осиповною капора, который к ней очень шел, Перехватов завязывал ленты, и она ему за это улыбалась ласково!.. Если бы Бегушев не прислонился в эту минуту к стене, то наверное бы упал, потому что у него вся кровь бросилась в голову: ему все сделалось понятно и ничего не оставалось в сомнении. Домна Осиповна, обернувшись и увидав Бегушева, в свою очередь вспыхнула, как будто ей сделалось стыдно его; с лестницы она стала спускаться медленно. Доктор следовал за ней; на лице его виден был чуть заметный оттенок насмешки. Сев в карету с доктором, Домна Осиповна вся спряталась в угол ее и ни слова не говорила. Доктор тоже молчал и только у самого почти ее дома спросил ее: "Вы, кажется, нехорошо себя чувствуете?" - "Немножко!" - отвечала она, и, когда карета, наконец, подъехала к крыльцу, Перехватов еще раз спросил Домну Осиповну: "Вы не позволите к вам зайти?" - "Нет! - проговорила она. - Я очень устала!" Доктор пожал торопливо поданную ему Домною Осиповною руку и уехал. Она же быстро поднялась по лестнице, прошла через все парадные комнаты в спальню свою и бросилась на диван. - Маша, дай мне ножницы!.. Поскорей!.. Меня очень душит!.. - вскричала она. Испуганная горничная прибежала с ножницами. - Разрезывай мне платье и корсет! - продолжала задыхающимся голосом Домна Осиповна. Горничная дрожащими руками то и другое частью расстегнула, а частью разрезала, так что платье, вместе с корсетом, спало с Домны Осиповны, и она осталась в одном белье. Накладные волосы прически Домна Осиповна своими руками сорвала с головы и бросила их. - Ступай, оставь меня! - приказала она горничной; та, не убрав ничего, ушла. Глаза Домны Осиповны, хоть все еще в слезах, загорелись решимостью. Она подошла к своему письменному столу, взяла лист почтовой бумаги и начала писать: "Мой дорогой Александр Иванович, вы меня еще любите, сегодня я убедилась в этом, но разлюбите; забудьте меня, несчастную, я не стою больше вашей любви..." Написав эти строки, Домна Осиповна остановилась. Падавшие обильно из глаз ее слезы мгновенно иссякли. - Нет, - сказала она, закидывая рукою свои красивые распустившиеся волосы. О, как в этом виде всегда любил ее Бегушев! - Нет, я не буду с ним совершенно откровенна!.. Он очень оскорбил мое самолюбие, когда я еще ни в чем не была перед ним виновата!..  * ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ *  Глава I С наступлением великого поста Аделаида Ивановна каждый день начала ходить к заутрене и к обедне. В старом салопчике, старом капоре, ведомая под руку Маремьяшей, она часов в шесть утра направлялась по грязной, но подмерзшей мостовой в свой приход. Сухой великопостный звон раздавался по всей Москве; солнце в это время уже всходило, и вообще в воздухе становилось хорошо; по голым еще ветвям деревьев сидели, как черные кучи, грачи. Бегушев, не спавший ночи почти напролет, наблюдал все это из окна. Как он в эти минуты завидовал сестре и желал хоть день прожить ее безыскусственною жизнью! В одно утро Аделаида Ивановна, выходя со своей половины, чтобы отправиться к заутрене, вдруг увидала Бегушева совсем одетым и даже в бекеше. Старушка перепугалась. - Что это, друг мой, ты так рано поднялся? - спросила она. - Я с тобой отправляюсь в церковь, - отвечал Бегушев. - Ах, это хорошо!.. Очень хорошо!.. - подхватила с удовольствием Аделаида Ивановна: ей одно только не нравилось в брате, - что он мало молился. Церковь в приходе Бегушева была маленькая, приземистая. Она точно присела и поушла в землю; при входе во внутрь ее надобно было перешагнуть ступеньку не вверх, а вниз; иконостас блистал сусальным золотом и ярко-малиновым цветом бакана{218}. Стенная живопись, с подписями внизу на славянском языке, представляла, для Бегушева по крайней мере, довольно непонятные изображения: он только и узнал между ними длинную и совершенно белую фигуру воскресающего Лазаря{218}. Заутрени наши состоят почти исключительно из чтения. Псаломщик, в пальто, стриженый и более похожий на пожилого приказного, чем на причетника, читал бойко и громко; но уловить из его чтения какую-нибудь мысль было совершенно невозможно: он точно с умыслом останавливался не на запятых, выкрикивал слова ненужные и проглатывал те, в которых был главный смысл, и делал, кажется, это, во-первых, потому, что сам плохо понимал, что читал, а потом и надоело ему чрезвычайно это занятие. Маремьяша, стоявшая около Аделаиды Ивановны, беспрерывно крестилась и при этом, для выражения своего усердия, она руку свою закидывала несколько на спину, чтобы сделать таким образом крестное знамение больше, и потом быстро, как бы на шалнере, сгибалась и точно так же быстро выпрямлялась. Аделаида Ивановна, по слабости ног своих, молилась сидя и перебирала своими пухленькими ручками четки. У Бегушева тоже через весьма короткое время невыносимейшим образом заломило ноги, и он невольно опустился на ближайший стул. Вышел священник и, склонив голову немного вниз, начал возглашать: "Господи, владыко живота моего!" Бегушев очень любил эту молитву, как одно из глубочайших лирических движений души человеческой, и сверх того высоко ценил ее по силе слова, в котором вылилось это движение; но когда он наклонился вместе с другими в землю, то подняться затруднился, и уж Маремьяша подбежала и помогла ему; красен он при этом сделался как рак и, не решившись повторять более поклона, опять сел на стул. Скука овладела им невыносимая. Отправляясь с сестрой в церковь, Бегушев надеялся богомольем хоть сколько-нибудь затушить раздирающий его душу огонь, в которой одновременно бушевали море злобы и море любви; он думал даже постоянно ходить в церковь, но на первом же опыте убедился, что не мог и не умел молиться!.. В нем слишком много было рефлексии; он слишком много знал религий и понимал их суть!.. По окончании заутрени псаломщик вошел в алтарь и сказал священнику, что "господин Бегушев, этот богатый из большого дома, что на дворе, барин, желает с ним переговорить". - Сюда пожалует? - спросил священник. - Да-с! - Очень рад!.. Я всегда готов к услугам Александра Ивановича, - произнес священник. У Бегушева в доме каждый праздник обыкновенно принимали священников с их славлением и щедро им платили; только он сам редко к ним выходил, и место его заступали прежде Прокофий и Минодора, а теперь Аделаида Ивановна, а иногда и граф Хвостиков. Войдя в алтарь, Бегушев пожал священнику руку, и тот ему тоже пожал. - У меня к вам, батюшка, покорнейшая просьба, - начал Бегушев. - Вам, конечно, известны бедные прихожане ваши. Я желал бы им помочь, особенно многосемейным, больным и старым! Такого рода просьбы священник никак не ожидал. Сначала он откашлянулся, а потом проговорил: - Мы, признаться, не всех наших прихожан знаем; я вот поспрошу кой у кого. - У меня брат-с родной - очень бедный чиновник без места!.. - проговорил псаломщик. - Грех тебе, Иван Степанович, говорить это!.. - возразил ему священник. - Брат твой мог бы питаться!.. - И питался прежде, - перебил его дерзко псаломщик, - а тут как почти год в Титовке{219} продержали... - За что ж его в Титовке продержали? - спросил Бегушев. - Невинно, без всякой причины, - отвечал псаломщик. Священник и на это махнул рукой. - Как без причины?.. У Иверских ворот облокатствовал: наплутовал там невесть сколько, а ты говоришь - без причины... - сказал он. - Плутуют и у алтарей господних! - возразил опять дерзко псаломщик. Бегушев ожидал, что они разбранятся. - Так вы, батюшка, узнаете мне?.. - поспешил он отнестись к священнику. - Непременно разведаю, у кого лишь можно, хоть все-таки советую вам справиться и в квартале, ибо там доскональнее это должны знать. - В квартале? - спросил с удивлением Бегушев. - В квартале... Потому что мы, священники, что ж? Придем в дом со славой, пославим и уйдем; а полицейский во всякое время вхож в дом и имеет право войти. - Совершенная противоположность Англии: там пастор имеет право войти всегда в дом, а полисмен - никогда! - Англия - страна просвещенная, - возразил священник, - а у нас, особенно последнее время, стало очень трудно жить духовенству; в нашем, примерно, приходе все почти дома скупили либо немцы, либо жиды; дворянство почти не живет в Москве... купечество тоже сильно ослабло в вере. - Нынче причту помогать надо, вот кому! - заметил псаломщик. - Пожалуй, что и так, - согласился с ним на этот раз священник. Бегушев очень хорошо понял, что у священнослужителей лично для себя разгорелись глаза на его карман; а потому, сочтя за лишнее с ними долее разговаривать, он раскланялся и ушел. На паперти, впрочем, его нагнал трапезник, - это уж был совсем отставной солдат с усами, бакенбардами и даже в штанах с красным полинялым кантом. - Ваше превосходительство, не пожертвуете ли чем-нибудь бедному трапезнику! - больше как бы отрапортовал он. - Вы из духовного звания? - спросил его Бегушев. - Сын протопопа, ваше превосходительство, и по несчастию... в трапезниках теперь очутился. - Отчего? - Оттого, что я тут маленько слаб!.. И трапезник щелкнул себя по галстуку. - Тут много заливаете? - повторил Бегушев. - Много-с! - подтвердил трапезник. Такая откровенность его понравилась Бегушеву; он дал ему три рубля серебром. Трапезник быстро, так что Бегушев не успел остеречься, поцеловал у него руку. - А это уж глупо! - сказал ему с досадой Бегушев. - Виноват, ваше превосходительство, - отвечал трапезник, прикладывая руки по швам. В тот же самый день, часов в одиннадцать утра, Бегушев решился сходить и в квартал, в надежде, что там не узнает ли чего-нибудь о бедных. Выйдя из дому пешком, он обратился к первому же городовому. - Где третий квартал помещается?.. - спросил он. - Недалеко тут, ваше благородие, налево и во второй переулок направо, - отвечал городовой. - Ты мне, любезный, не так отвечай, а скажи: в каком именно по названию переулке и в чьем доме?.. - Дому фамилию, ваше высокородие, я не запомню; переулка - тоже! - В таком случае проводи меня или, может быть, и сам не найдешь? Городовой рассмеялся добродушно. - Как не найти, ваше благородие; только мне нельзя, - я на посту! - Но у кого же мне узнать? - расспрашивал терпеливо Бегушев. - Сейчас, ваше благородие, я кликну! - отвечал городовой и, побежав к будке, крикнул: - Самойлов! На этот зов из будки выскочил другой городовой - в рубашке и с куском пирога во рту. - В чьем доме квартал и как тут переулок этот зовут?.. Барин спрашивает! - сказал ему первый городовой. - В Загрябовском переулке, дом Друшелева, - отрезал тот бойко и прожевывая в то же время пирог. Бегушев пошел в Загрябовский переулок, прошел его несколько раз, но дома Друшелева нигде не было; наконец, он совершенно случайно увидел в одном из дворов, в самом заду его, дощечку с надписью: "3-й квартал". Дом же принадлежал Дреймеру, а не Друшелеву, как назвал его городовой. Когда Бегушев вошел в ворота, то на него кинулись две огромные шершавые и, видимо, некормленые собаки и чуть было не схватили за пальто, так что он, отмахиваясь только палкой, успел добраться до квартала. Квартальный, молодой еще человек, при входе его поспешил встать. - Что это у вас в общественном месте такие собаки, что пройти невозможно?.. - сказал ему Бегушев. Квартальный пожал плечами. - Что делать-с!.. Вы не поверите - всех городовых почти перекусали. - Но чьи же они? - Жильца одного!.. Адвоката без практики... - Говорит, что он очень мнителен и держит собак, чтобы не обокрали его!.. - заметил старший письмоводитель. - Да что у него украсть; ему и самому с собаками есть нечего! - возразил другой письмоводитель помоложе. - Но полиция имеет же против этого какие-нибудь средства? - сказал Бегушев. - Какие средства! - отвечал квартальный. - Должны составлять акты и представлять мировому судье, а тот сам собачник; напишет резолюцию, чтобы обязать владельца собак подпискою не выпускать собак из квартиры. - Он в свою квартиру и не пускает их... все бегают по чужим кухням, - заметил опять старший письмоводитель. - Этта тут повар из большой квартиры ловко огрел эту серую собачонку: целую кастрюлю кипятку кувырнул на нее! - рассказал письмоводитель помоложе. Квартальный и вся прочая канцелярия его засмеялась. Бегушев тем временем сел. - Вам угодно что-нибудь приказать мне? - спросил его квартальный, по-прежнему стоя на ногах. - Просьба моя вся состоит в том, чтобы вы мне сказали: есть у вас списки бедных вашего квартала? - проговорил Бегушев. Вопрос этот так же удивил квартального, как и священника. - У нас только паспорта записываются, - объяснил он, - мы стараемся наблюдать, чтобы просрочек не было и чтобы вся прислуга имела чернорабочие билеты. - Только!.. - протянул Бегушев. - Но квартал, вероятно, вы обходите каждодневно и знаете всех его жителей? - Извините... господин Бегушев, если я не ошибаюсь?.. - Бегушев, - подтвердил тот, - меня вот вы знаете! - Я видал вас часто в театре, когда бывал дежурным, а квартал я не могу весь знать, потому что поступил сюда недавно. - Но ваш помощник, может быть, знает? - Не думаю!.. Он тоже недавно перешел. - А вы не знаете? - обратился Бегушев к писарям. - Мы вот с ними поступили, - отвечали те, показывая на квартального. - В таком случае, предместник ваш не знает ли? - отнесся Бегушев к сему последнему. - И того не думаю!.. Он также был тут недолго; но для какой, собственно, надобности вам нужны списки о бедных? - проговорил квартальный. - Я желал бы помогать им немного!.. - пробормотал Бегушев. Писаря при этом все переглянулись между собою. - Для этого вам всего лучше обратиться в благотворительный дамский комитет... там все сведения есть об этом!.. - посоветовал квартальный. - Не пойду я туда! - отозвался сердито Бегушев. "Вот вам вселюбящая церковь наша и всеведущая полиция! - рассуждал он, идя домой, а затем ругнул всю Россию и больше всех самого себя: - Задумал я делать, чего совсем не умею; захотел вдруг полюбить человечество, тогда как всю жизнь никого не любил, кроме самого себя!" Дома Бегушев, как нарочно, наскочил на довольно неприятную сцену. Усевшись в своем кабинете, он услыхал, что в гостиной раздавался чей-то мало знакомый ему мужской голос, и спросил подававшего ему кофей лакея: - Кто у нас? - Князь Мамелюков приехал к Аделаиде Ивановне, - отвечал тот. Бегушев сделал недовольную мину. Князь Мамелюков был один из должников Аделаиды Ивановны, которая, будучи почти каждодневно пилима Маремьяшей, что "когда же вы, сударыня, будете собирать долги?.. Когда ж?.." - написала, наконец, циркуляр ко всем своим должникам, приглашая их приехать к ней и поговорить с ней в присутствии ее брата. Князь Мамелюков явился первый. Бегушев, знавший его немного по обществу, всегда его презирал. Князь, при своей гордой и благородной наружности, был отъявленный аферист и прожектер, только не такой невинный, как граф Хвостиков. Он тоже писал проекты, но умел их и проводить. Аделаиде Ивановне он должен был тысяч сорок и, конечно, давным бы давно мог ей выплатить; но князь очень просто рассчитал, что старушка, по своей доброте, никогда не решится подать на него вексель ко взысканию. Время пройдет, десятилетняя давность минует, старушка, бог даст, умрет, и эти сорок тысяч останутся у него в кармане. Прибыв к Аделаиде Ивановне, князь начал с того, что поцеловал ее в плечо, а затем, слегка упомянув об ее письме, перешел к воспоминаниям о том, как покойная мать его любила Аделаиду Ивановну и как, умирая, просила ее позаботиться об оставляемых ею сиротах, а в том числе и о нем - князе. Старушка сильно начала поддаваться его влиянию, как вдруг появился Бегушев. Князь Мамелюков был несколько озадачен его приходом; Аделаида же Ивановна очень обрадовалась, что брат ее и друг пришел к ней на помощь. Бегушев и Мамелюков весьма сухо раскланялись между собою. Последний снова стал продолжать прежний разговор с Аделаидой Ивановной и как бы совершенно случайно объяснил, что старший брат его - атташе при посольстве. "Знаю, знаю!" - говорила старушка. - "А младший, Петя, ее любимец, вероятно скоро будет полковником!" - "Вот как, очень рада!" - произнесла она, мельком взглядывая на брата, которому начинало сильно надоедать слушать эту ни к чему не ведущую болтовню. - Вы к сестре по делу вашему, конечно, приехали? - спросил он князя. - Да, так, по маленькому, - отвечал тот с легкой улыбкой. Он не полагал даже, что Бегушев знал об его долге Аделаиде Ивановне. - Что ж, вам угодно будет заплатить ей деньги? - продолжал Бегушев. Князь немного покраснел. - К сожалению, теперь я не могу: я в совершенном безденежье!.. - сказал он. - Тогда мы представим вексель ко взысканию!.. - отнесся Бегушев к Аделаиде Ивановне. - Да, - едва достало духу у той проговорить: она почти вся дрожала. - Но я именно о том бы и просил Аделаиду Ивановну, чтобы она мне отсрочила, - продолжал князь, окончательно смутившись. - Если угодно, я перепишу ей вексель? - Сестре деньги-с нужны, а не векселя! - сказал ему резко Бегушев. - Но Аделаида Ивановна сейчас была почти согласна!.. - заметил князь. - Нет!.. Нет, я не могу согласиться!.. Я столько времени живу без копейки, благодеянием только брата! - Александру Ивановичу есть, я думаю, из чего поддерживать вас!.. - проговорил с усмешкой князь. - Считать в моем кармане, я полагаю, вы не можете, как не считаю я в вашем! - проговорил Бегушев, едва сдерживая себя. - Нет, вы считаете некоторым образом, убеждая Аделаиду Ивановну непременно взыскать с меня деньги. - Ах, нет, нет, это я сама! - повторила еще раз старушка, хоть и трепетным голосом. - Очень жаль, - проговорил князь, вставая и натягивая перчатки, - что ни старое знакомство, ни дружба - ничто не может вас убедить подождать. Не будь брата, Аделаида Ивановна непременно бы сказала, что подождать она может, - только недолго, но тут промолчала, потому что Бегушев на нее сурово смотрел. Князь, раскланявшись, уехал. - Князь, должно быть, очень, очень запутался в своих делах! - начала Аделаида Ивановна глубокомысленным голосом. - А в душе он благородный человек. - Не серди ты меня, пожалуйста, этим "благородный человек"!.. Ты спроси, что о нем говорят в Петербурге... Его считают там за первейшего плута в России, а у нас, слава богу, плутов довольно, и есть отличные! - Ну, ты очень строг! - возразила ему кротко Аделаида Ивановна. - А ты очень добра. Вексель мне извольте сегодня же прислать, я его подам ко взысканию, - проговорил Бегушев и ушел. Аделаида Ивановна осталась в совершенно расстроенном состоянии: брата не послушаться она боялась, но и взыскивать с князя ей было совестно и жаль его; от всего этого у ней так разболелась голова, что она не в состоянии даже была выйти к столу. Бегушев решился допечь князя до последней степени и посадить его, если это нужно будет, даже в тюрьму. Хлопотать по этому делу он предположил сам, рассуждая, что помогать ему истинно несчастным вряд ли удастся; по крайней мере он будет наказывать негодяев, - и это тоже в своем роде доброе дело. Вечером у Аделаиды Ивановны произошло еще новое свидание с одним из ее должников. Часов в восемь Бегушев сидел с графом Хвостиковым, и тот ему показывал фокусы из карт; ловкость Хвостикова в этом случае была невероятна: он с одной из карт произвел такую штуку, что Бегушев воскликнул: "Как вы могли ее украсть из-под моего носа?" - "Карта - это что! А вот если бы бог привел к осени украсть где-нибудь шубу!" - сострил Хвостиков. - "Не воруйте, к осени я вам подарю шубу!" - утешил его Бегушев. Граф усмехнулся и внутренне был очень доволен, зная, что если Бегушев сказал, так и сделает это. Вдруг раздался звук тяжело въехавшей на двор кареты. - Кто бы это мог быть? - спросил Бегушев. Граф Хвостиков поспешил встать, пойти и справиться. - Сенаторша Круглова прислала к Аделаиде Ивановне внучка своего с гувернером, - проговорил он, вернувшись. Бегушев рассмеялся. - Младенцев уж начинают подсылать! - проговорил он. Перед Аделаидой Ивановной между тем, опять-таки принявшей своих посетителей в гостиной, стоял прехорошенький собой мальчик, лет десяти, и за ним мозглый{226} и белобрысый гувернер его. - Бабушка больна, она не может к вам приехать, - лепетал на французском языке ребенок, - и она вам прислала! - заключил он, показывая большой пакет. - C'est l'argent!* - подхватил гувернер. ______________ * Это деньги! (франц.). - О, благодарю, благодарю! - воскликнула на первых порах радостным голосом старушка. Гувернер, взяв у ребенка пакет, разорвал его и начал считать деньги. - Dix, trente, cinquante... cent roubles!* - сосчитал он. ______________ * Десять, тридцать, пятьдесят... сто рублей! (франц.). Лицо у Аделаиды Ивановны несколько вытянулось. - Что ж это, проценты? - произнесла она тихим-тихим голосом. - Je n'en sais rien, madame*, - отвечал гувернер. Аделаида Ивановна, впрочем, сейчас же помирилась и на этой сумме. ______________ * Я ничего об этом не знаю, мадам (франц.). - Благодари, душенька, бабушку, очень благодари, - говорила она, целуя ребенка. - Но мне надобно дать вам записочку, что я получила деньги, - отнеслась она к гувернеру. - Non, non, c'est inutile, madame!* - отвечал гувернер и пояснил, что сенаторша не приказала брать никаких расписок от Аделаиды Ивановны. ______________ * Нет, нет, это не нужно, мадам! (франц.). Стук четырехместной