еловек, - заговорил он потом, явно обращаясь к одной только жене. - В молодости он обещал быть ученым, готовился быть оставленным при университете; но, на беду великую, в одном барском доме, где давал уроки, он встретил дочь - девушку смазливую и неглупую... Он влюбился в нее по уши; она отвечала ему тем же, давала ему даже тайные свидания в саду, а когда время приспело, так и вышла замуж за кого ей приличнее и нужнее было! Бедный Миклаков все тут потерял - всякое сердечное спокойствие, веру в людей, всю свою университетскую карьеру и, наконец, способность заниматься, потому что с ума сошел! - Как с ума сошел?.. Не может быть! - воскликнули в один голос княгиня и Петицкая. - Так, сошел! - повторил князь. - А потому человек, которого постигали в жизни подобные события, вряд ли способен к одной только ядовитости; а что он теперь обозлился на весь божий мир, так имеет на то полное нравственное право! Всю эту историю любви Миклакова князь узнал от Елены, от которой тот не скрывал ее. Сам же Миклаков никогда прямо не говорил об том князю. - Вот никак бы не предполагала, что Миклаков может влюбиться до такой степени, - проговорила княгиня. - И я тоже! - подхватила г-жа Петицкая. - Мало ли кто чего не предполагает, и женщины вообще очень дурно понимают мужчин! - возразил князь. - Точно так же, как и мужчины! - сказала ему на это г-жа Петицкая. Но князь на это ее замечание не ответил ни словом и по-прежнему сидел, отвернувшись от нее. Между тем рассказ его о Миклакове перевернул в голове княгини совершенно понятие о сем последнем; она все после обеда продумала, что какую прекрасную душу он должен иметь, если способен был влюбиться до такой степени, и когда, наконец, вечером Миклаков пришел, она встретила его очень дружественно и, по свойственной женщинам наблюдательности, сейчас же заметила, что он одет был почти франтом. Княгине это было приятно: предчувствие говорило ей, что так щегольски Миклаков оделся для нее. Вскоре затем в зале раздались новые шаги: княгиня думала, что это князь, но в гостиную явился Николя Оглоблин. На лице княгини явно выразилось удивление, а г-жа Петицкая при его появлении немного потупилась. Николя заметил, кажется, не совсем приятное выражение на лице хозяйки. - А я вам давеча, кузина, - начал он, - забыл сказать, что у отца скоро будет бал!.. Не забудьте об этом и позаботьтесь о вашем туалете: я нарочно заехал вам сказать о том. Прием этот Николя употреблял во всех домах, куда приезжал неприглашенный. - Не знаю, я вряд ли буду у вас на бале, - отвечала ему довольно сухо княгиня. - Ну нет, приезжайте! - воскликнул Николя и поспешил затем усесться рядом с г-жою Петицкой. Княгиня же обратилась к Миклакову: - Вы желаете играть в карты? - Если вам угодно! - отвечал тот. Княгиня повела его в совершенно особое отделение гостиной, за трельяжем, увитым плющом и цветами, и где заранее были приготовлены стол, карты и свечи. Здесь они уселись играть. Миклаков вначале сильно потрухивал проиграть, потому что у него в кармане было всего только три рубля серебром; но, сыграв несколько игр, совершенно успокоился: княгиня играла как новорожденный младенец и даже, по-видимому, нисколько не хлопотала играть получше. Ее главным образом мучило желание заговорить с Миклаковым поскорее об его несчастной любви и сумасшествии. - Скажите, - начала она, сильно конфузясь и краснея, - мне муж про вас говорил... только вы, пожалуйста, не рассердитесь!.. Я, конечно, глупо делаю, что спрашиваю вас, но мне ужасно любопытно: правда ли?.. Но нет, прежде вы лучше скажите мне, что не рассердитесь на меня. - Никогда и ни за что не рассержусь, - отвечал ей Миклаков. - Разве на ангела можно сердиться? - прибавил он, тасуя несколько дрожащими руками карты. - На ангела!.. - повторила княгиня еще более смущенным голосом. - Мне муж говорил, что вы раз сходили с ума от несчастной любви! Миклаков очень хорошо понял, что такая рекомендация в глазах княгини была для него недурна. - Целый год был сумасшедший! - отвечал он ей просто и совершенно нерисующимся образом. - Вот этак приятно быть любимой! - проговорила княгиня. - Но неприятно так любить, - возразил ей с горькой усмешкой Миклаков. - Еще бы! - подтвердила с участием княгиня. Далее разговор на эту тему не продолжался. Миклаков стал молча играть в карты и только по временам иногда слегка вздыхал, и княгиня каждый раз уставляла на него при этом добрый взгляд; наконец, она, как бы собравшись со смелостью и ставя при этом огромнейший ремиз, спросила его тихим голосом: - Где ж теперь эта особа? - Она давно уж умерла, - отвечал ей Миклаков по-прежнему просто. Княгине как будто бы приятно было это услышать. К концу пульки она, проиграв рублей сорок, вспомнила вдруг: - Ax, monsieur Миклаков, вы, может быть, ужинаете? - произнесла она. - Ужинаю, если ужин есть, и не ужинаю, когда его нет! - Он сейчас будет! - воскликнула княгиня и сама побежала хлопотать об ужине, который через полчаса и был готов. М-r Оглоблин в продолжение всего вечера не отошел от г-жи Петицкой, так что ей даже посмеялась княгиня: - Вы, кажется, нового обожателя себе приобрели? - Кажется! - отвечала Петицкая с усмешкой и с маленькой гримасой. За ужином Миклаков, по обыкновению, выпил довольно много, но говорить что-либо лишнее остерегся и был только, как показалось княгине, очень задумчив. При прощании он пожал у ней крепко руку. - Благодарю вас за все, за все! - говорил он с ударением. - Вы будете иногда приходить ко мне? - спросила на этот раз княгиня сама, смотря на него своим добрым взглядом. - Как прикажете, хоть завтра же! - Завтра приходите! - сказала ему княгиня. - Хорошо! - отвечал Миклаков и ушел. Николя, в свою очередь, предложил г-же Петицкой довезти ее до дому; они тоже, должно быть, постолковались между собой несколько и пустились в некоторые откровенности; Николя, например, узнал, что г-жа Петицкая - ни от кого не зависящая вдова; а она у него выпытала, что он с m-lle Пижон покончил все, потому будто бы, что она ему надоела; но в сущности m-lle Пижон его бросила и по этому поводу довольно откровенно говорила своим подругам, что подобного свинью нельзя к себе долго пускать, как бы он ни велики платил за то деньги. Затем г-жа Петицкая сделала Николя такой вопрос, что кого же он теперь любит? А он начал ее с божбой уверять, что никого!.. Но г-жа Петицкая этому, разумеется, не верила. Тогда Николя ей объяснил, что он, пожалуй, теперь принадлежит всем женщинам и ни одной в особенности, и этому г-жа Петицкая поверила. Поехав, дорогой Николя сам уж рассказал ей, что он имеет своего личного, независимого от отца, годового дохода двадцать тысяч; г-жа Петицкая перевела при этом как-то особенно дыхание. Когда, наконец, они подъехали к квартире г-жи Петицкой, Николя прямо спросил ее, что в какой день он может застать ее дома?.. - В воскресенье, понедельник, вторник, середу, четверг, пятницу и субботу! - отвечала ему скороговоркой г-жа Петицкая. - А если я не застану вас в какой-нибудь день дома, что тогда с вами сделать? - сказал Николя, тоже, в свою очередь, желая сострить. - Тогда на другой день приедете! - произнесла г-жа Петицкая, проворно соскакивая с саней и скрываясь за калиткою своего дома. Все эти объяснения сильно взволновали Николя. - Эка какая она - а? - говорил он, и толстые губищи его как-то отвисли у него при этом. VI Ссора с матерью сильно расстроила Елену, так что, по переезде на новую квартиру, которую князь нанял ей невдалеке от своего дома, она постоянно чувствовала себя не совсем здоровою, но скрывала это и не ложилась в постель; она, по преимуществу, опасалась того, чтобы Елизавета Петровна, узнав об ее болезни, не воспользовалась этим и не явилась к ней под тем предлогом, что ей никто не может запретить видеть больную дочь. Кроме того, Елена не хотела беспокоить и князя, который, она видела, ужасно тревожится грядущим для нее кризисом; она даже думала, чтобы этот кризис прошел секретно для него, и ему уже сказать тогда, когда все будет кончено. В одну ночь, однако, князь вдруг получил от Елены каким-то странным почерком написанную записку: "Друг мой, поспеши ко мне, я умираю, спасите хоть ребенка". Князь, едва надев на себя кое-что, бросился к ней. Он застал Елену, лежащую на постели, с посинелым лицом и закатившимися глазами. Довольно нестарая еще акушерка суетилась и хлопотала около нее. - Ну, вот теперь мне легче будет умирать! - проговорила Елена, увидав князя и беря его за руку. Вслед же за тем его отозвала акушерка. - Пошлите поскорей за доктором!.. Я одна тут ничего не могу сделать! - проговорила она. Князь опять побежал домой, сам разбудил кучера и послал его за знаменитым доктором; кучер возвратился и доложил, что знаменитый доктор у другой больной. Князь при этом известии вырвал у себя целую прядь волос из головы, послал еще за другим знаменитым доктором, но тот оказался сам больным. Князь был готов с ума сойти, тем более, что Елена почти с голосу на голос кричала. Он знал ее терпеливость и понимал, каковы должны быть ее страдания. Среди такого отчаяния он вдруг припомнил, как еще покойная мать его говорила ему, что ей в родах очень помог Елпидифор Мартыныч. - Поезжай за Иллионским! - крикнул он стоявшему в дверях кучеру. Тот поскакал за Иллионским. Елпидифора Мартыныча разбудили и доложили ему, что его зовут от князя Григорова к г-же Жиглинской. Он уже слышал, что Елена больше не жила с матерью, и понял так, что это, вероятно, что-нибудь насчет родов с ней происходит. Первое его намерение было не ехать и оставить этих господ гордецов в беспомощном состоянии; но мысль, что этим он может возвратить себе практику в знатном доме Григоровых, превозмогла в нем это чувство. Он поехал. Князь, увидав его, чуть не бросился ему на шею. - Спасите, бога ради, несчастную! - воскликнул он. - Я помочь только могу, а не спасти; спасти ее может один только бог! - отвечал ему наставническим голосом Елпидифор Мартыныч. Войдя затем к больной, он начал ее довольно опытным образом исследовать; благодаря значительной силе в руках и большой смелости, Елпидифор Мартыныч, как акушер, был, пожалуй, недурной. - Я ничего тут не вижу особенно опасного!.. - говорил он, продолжая мрачно смотреть на Елену. - Может быть, младенец очень велик... - тихо и несмело ему заметила акушерка. - Ну да, врите больше!.. - возразил ей Елпидифор Мартыныч и, взяв Елену за руку, стал у нее пульс щупать, наклонив при этом даже голову, как бы затем, чтобы лучше чувствовать биение артерии. - Кроме слабости и упадка сил, решительно ничего нет! - продолжал он, как бы рассуждая сам с собой. Затем Елпидифор Мартыныч, отошед от Елены, осмотрел ее уже издали. - Ну, прежде всего надобно помолиться богу! - заключил он и начал молиться. Акушерка, в подражение ему, тоже стала молиться. Князь смотрел на всю эту сцену, стоя прислонившись к косяку и с каким-то бессмысленным выражением в лице. С Елпидифора Мартыныча между тем катился уже холодный пот, лицо у него было бледно, глаза горели какой-то решимостью. - Потрудитесь, моя милая, теперь все, какие у вас есть, ковры и одеяла постлать на пол, чтоб сделать его помягче, - сказал он менее суровым голосом стоявшей в дверях горничной. Та принялась исполнять его приказания. Елпидифор Мартыныч мрачно и внимательно смотрел на ее труды. - Зачем вы все это делаете? - спросил его, наконец, князь, как бы пришедший несколько в себя. - А вот затем, чтобы вы ушли отсюда!.. Ступайте!.. Ступайте!.. - сказал ему Елпидифор Мартыныч и почти вытолкнул князя за дверь, которую за ним затворил и сверх того еще и запер. Князь, очутившись в зале, стал, однако, с напряженным и каким-то трагическим вниманием прислушиваться к тому, что происходило за дверью. - Ну-с, теперь все готово и отлично, - послышался ему голос Елпидифора Мартыныча. - Не угодно ли вам, милостивая государыня, привстать и пройтись немножко! - присовокупил он, видимо, относясь к Елене. - Не могу!.. Не могу!.. - простонала было та на первых порах. - Нет!.. Можете!.. Встаньте!.. Это необходимо, - к-ха! - говорил, кашлянув слегка, Елпидифор Мартыныч. Когда Елена начала вставать, то к ней, должно быть, подошла на помощь акушерка, потому что Елпидифор Мартыныч явно, что на ту крикнул: "Не поддерживайте!.. Не ваше дело!..", - и после того он заговорил гораздо более ласковым тоном, обращаясь, конечно, к Елене: "Ну, вот так!.. Идите!.. Идите ко мне!" Елена, вероятно, подходила к нему. - К-ха! - кашлянул вдруг страшнейшим образом Елпидифор Мартыныч, а вместе с тем страшно вскрикнула и Елена. Князь толкнулся было в дверь, но она не уступила его усилиям. Прошло несколько страшных, мучительных мгновений... Князь стоял, уткнувшись головою в дверь, у него все помутилось в голове и в глазах; только вдруг он затрепетал всем телом: ему послышался ясно плач ребенка... Князь опустился на стоявшее около него кресло; слезы, неведомо для него самого, потекли у него по щекам. "Боже, благодарю тебя!" - произнес он, вскидывая глаза к небу. Долго ли просидел князь в таком положении, он сам того не знал, наконец, запертая дверь отворилась, и в ней показался Елпидифор Мартыныч. - Ну что, благополучно? - спросил его трепещущим голосом князь и с еще более выступившими слезами на глазах. - Всеотличнейшим манером!.. Сына-с вам подарила!.. - отвечал Елпидифор Мартыныч как бы веселым голосом, хоть холодный пот все еще продолжал у него выступать на лбу, так что он беспрестанно утирал его своим фуляровым платком. Князь в радости своей не спросил даже Елпидифора Мартыныча, что такое, собственно, он сделал с Еленой, а между тем почтенный доктор совершил над нею довольно смелую и рискованную вещь: он, когда Елена подошла к нему, толкнул ее, что есть силы, в грудь, так что сна упала на пол, и тем поспособствовал ее природе!.. Способ этот Елпидифор Мартыныч заимствовал у одной деревенской повитухи, которая всякий раз и с большим успехом употребляла его, когда родильницы трудно рожали. Сам же Елпидифор Мартыныч употребил его всего только другой раз в жизни: раз в молодости над одной солдаткой в госпитале, так как о тех не очень заботились, - умирали ли они или оставались живыми, и теперь над Еленой: здесь очень уж ему хотелось блеснуть искусством в глазах ее и князя! Довольный и торжествующий, он сел в зале писать рецепт, а князь потихоньку, на цыпочках вошел в спальню, где увидел, что Елена лежала на постели, веки у ней были опущены, и сама она была бледна, как мертвая. Князь не осмелился даже подойти к ней и пробрался было в соседнюю комнату, чтобы взглянуть на сына; но и того ему акушерка на одно мгновение показала, так что он рассмотрел только красненький носик малютки. Князь после того, как бы не зная, чем себя занять, снова возвратился в залу и сел на прежнее свое место; он совершенно был какой-то растерянный: радость и ужас были написаны одновременно на лице его. Елпидифор Мартыныч, кончив писание рецепта, обратился к нему: - Вот-с, извольте все это взять в аптеке и употреблять по назначению, а завтра часов в двенадцать я опять к вам заеду, - проговорил он, затем встал, отыскал свою шляпу и проворно пошел. Князь тут только вспомнил, что надобно было заплатить Елпидифору Мартынычу, и поспешил его догнать. - Благодарю вас, - говорил он, суя ему в руку пятьсот рублей сериями, которые случились у него в кармане. - Не нужно-с! Не нужно! - ответил вдруг Елпидифор Мартыныч, кинув быстрый взгляд на деньги и отстраняя их своей рукой от себя. - Я не из корысти спасал больную, а прежде всего - по долгу врача, а потом и для того, чтобы вы оба устыдились и не на каждом бы перекрестке кричали, что я дурак и идиот: бывают обстоятельства, что и идиоты иногда понадобятся! Говоря это, Елпидифор Мартыныч блистал удовольствием от мысли, что он мог так великодушно и так благородно отомстить князю и Елене. Первый же стоял перед ним с потупленным и нахмуренным лицом. - Пожалуйста, возьмите!.. - повторил он еще раз, протягивая опять к Елпидифору Мартынычу руку с деньгами. - Не возьму-с! - отвечал тот, снова кинув какой-то огненный взор на деньги и надевая калоши. Через минуту он хлопнул дверьми и скрылся совсем из глаз князя. За минутами такого торжества для Елпидифора Мартыныча вскоре последовали и минуты раскаяния. Приехав домой, он лег, было, в постель, но заснуть не мог и вдруг, раздумавшись, ужасно стал досадовать на себя, зачем он не взял от князя денег. "Вот дурак-то я!" - говорил он сам с собой, повертываясь с одного бока на другой. "Вот дуралей-то!" - прибавлял он, повертываясь опять на прежний бок, и таким образом он промучился до самого утра, или, лучше сказать, до двенадцати часов, когда мог ехать к Жиглинской, где ожидал встретить князя, который, может быть, снова предложит ему деньги; но князи он не нашел там: тот был дома и отсыпался за проведенную без сна ночь. Елпидифор Мартыныч надеялся на следующий день, по крайней мере, встретить князя и действительно встретил его; князь был с ним очень внимателен и любезен, но о деньгах ни слова, на следующий день тоже, - и таким образом прошла целая неделя. Елпидифор Мартыныч потерял всякое терпенье и раз даже не выдержал и сказал акушерке: - А что, вам не платили еще ничего здесь? - Нет, не платили, а что же? - Да так, мне тоже; я сам, впрочем, имел глупость: тогда князь тотчас же после родов предлагал мне тысячу рублей, а я не взял. Как думаю, брать в такую минуту, - сами согласитесь! - Конечно! - согласилась акушерка. - Но что же, все равно, он после вам заплатит. - Да ведь то-то после заплатит - к-ха!.. Как тоже он понял мои слова? Может быть, он думает, что я никогда не хочу с него брать денег... Нельзя ли вам этак, стороной, им сказать: - "А что, мол, платили ли вы доктору? - Пора, мол, везде уж по истечении такого времени платят!" - Ни за что, ни за что! - воскликнула акушерка. - Они, пожалуй, подумают, что этим я хочу о плате себе напомнить, ни за что! - Ну, глупо! Другой раз вас ни на какую практику с собой не приглашу! - сказал Елпидифор Мартыныч. - Пожалуй, не приглашайте! Сделайте такое ваше одолжение! - отвечала насмешливо акушерка{212}. Елпидифор Мартыныч стал в такое затруднительное положение касательно этих денег, что решился даже посоветоваться с Елизаветой Петровной и, собственно с этой целью, нарочно заехал к ней. - Поздравляю вас с внуком! - сказал он, входя к ней. - Как, разве родила Лена? - воскликнула Елизавета Петровна, вспыхнув вся в лице, - того, чтобы даже ей не прислали сказать, когда дочь родит, она уж и не ожидала! - Как же, родила с неделю тому назад прехорошенького мальчика!.. Елизавета Петровна на это молчала. - Что ж, вам надобно теперь ехать и познакомиться с внуком! - продолжал Елпидифор Мартыныч. - Где уж мне этакой чести дождаться!.. Я во всю жизнь, может быть, не увижу его!.. И в подворотню свою, чай, заглянуть теперь не пустят меня! - отвечала Елизавета Петровна, и ей нестерпимо захотелось хоть бы одним глазком взглянуть на внука. - Нет, пустят! - успокоивал ее Елпидифор Мартыныч. - А я знаю, что не пустят! - возражала ему Елизавета Петровна, и слезы уж текли по ее желтым и поблекшим щекам. - Да, вот дети-то!.. Кабы они хоть немного понимали, сколько дороги они родительскому сердцу, - говорил Елпидифор Мартыныч размышляющим голосом. - Но вы все-таки съездите к ним; примут ли они вас или нет - это их дело. - Съезжу, исполню этот долг мой, - сказала Елизавета Петровна. - Съездите!.. - повторил еще раз ей Елпидифор Мартыныч. - Ну и спросите их, - продолжал он как бы более шутливым голосом: - "А что, мол, кто у вас лечит?" Они скажут, разумеется, что я. - А разве вы ее лечите? - Я. На волоске ее жизнь была... Три дня она не разрешалась... Всех модных докторов объехали, никто ничего не мог сделать, а я, слава богу, помог без ножа и без щипцов, - нынче ведь очень любят этим действовать, благо инструменты стали светлые, вострые: режь ими тело человеческое, как репу. - Что вы-то такое сделали? - спросила его Елизавета Петровна. - Так, тут секретец один, - отвечал Елпидифор Мартыныч уклончиво. - Князь, чай, хорошо заплатил вам за это? - спросила Елизавета Петровна, заранее почти догадавшаяся, к чему он ведет весь этот разговор. - Да пока еще ничего! - отвечал Елпидифор Мартыныч, как-то стыдливо потупляя глаза свои. - Тут маленькое недоразуменьице вышло... Когда все это благополучно кончилось, он вдруг кидается ко мне и предлагает тысячу рублей... - Тысячу же рублей, однако? - перебила его Елизавета Петровна. - Целую тысячу, - повторил Елпидифор Мартыныч, неизвестно каким образом сосчитавший, сколько ему князь давал. - Но я тут, понимаете, себя не помнил - к-ха!.. Весь исполнен был молитвы и благодарности к богу - к-ха... Мне даже, знаете, обидно это показалось: думаю, я спас жизнь - к-ха! - двум существам, а мне за это деньгами платят!.. Какие сокровища могут вознаградить за то?.. "Не надо, говорю, мне ничего!" - Вот уж это, по-моему, глупо! - сказала Елизавета Петровна. - С бедных не взять - другое дело, а с богатых - что их жалеть! - Согласен, что так, но что же прикажете с характером своим делать? Не надо да не надо!.. Проходит после того день, другой, неделя, а они все, может быть, думают, что мне не надо, - так я на бобах и остался! - И ништо вам, сами виноваты, - сказала ему Елизавета Петровна. - Сам, сам!.. - согласился Елпидифор Мартыныч. - Не пособите ли вы мне в этом случае?.. Право, мне становится это несколько даже обидно... Вот когда и нужно, - присовокупил он каким-то даже растроганным голосом, - чтобы родители были при детях и наставляли их, как они должны себя вести! - Плохо уж нынешних детей наставлять! - воскликнула Елизавета Петровна. - Плохо-то, плохо! Конечно, что на первых порах слова родительские им покажутся неприятными, ну, а потом, как обдумаются, так, может быть, и сделают по-ихнему; я, вы знаете, для вас делал в этом отношении, сколько только мог, да и вперед - к-ха!.. - что-нибудь сделаю, - не откажитесь уж и вы, по пословице: долг платежом красен! - Сделаю, скажу, если только примут меня! - отвечала Елизавета Петровна. - Примут, примут! - повторил двоекратно Елпидифор Мартыныч и, поехав от Елизаветы Петровны, готов был прибить себя от досады, что о деньгах, которые были почти в руках его, он должен был теперь столько хлопотать. Почтенный доктор, впрочем, совершенно понапрасну беспокоился. Князь имел намерение поблагодарить его гораздо больше, чем сам того ожидал Елпидифор Мартыныч; кроме того, князь предположил возобновить ему годичную практику в своем доме, с тем только, чтобы он каждый день заезжал и наблюдал за Еленой и за ребенком. После помощи, оказанной Иллионским Елене, князь решительно стал считать его недурным доктором и не говорил ему о своих предположениях потому только, что все это время, вместе с Еленой, он был занят гораздо более важным предметом. - Как же мы назовем нашего птенца? - спросил он ее. - Да хоть Николаем, в честь моего отца, который был весьма, весьма порядочный человек! - отвечала она. - Хорошо; но когда же мы крестить его будем? Елена при этом вопросе молчала некоторое время. - Знаешь что, - начала она неторопливо и с расстановкой. - Если бы только возможно это было, так я желала бы лучше его совсем не крестить. - Как не крестить? - воскликнул князь. - Так, не крестить... Я и ты, разумеется, нисколько не убеждены в том, что это необходимо; а потому, зачем же мы над собственным ребенком будем разыгрывать всю эту комедию. - Как же, ты так-таки совсем и хочешь оставить его некрещеным? - спросил князь, все еще не могший прийти в себя от удивления. - Так, совсем некрещеным, - отвечала Елена, как бы ясно и определенно обдумавшая этот предмет. - Но это, - начал князь, все более и более теряясь, - по нашим даже русским законам совершенно невозможно; ты этим подведешь под ответственность и неприятности себя и ребенка! - Вот в том-то и дело; я никак не желаю, чтобы он жил под русскими законами... Ты знаешь, я никогда и ни на что не просила у тебя денег; но тут уж буду требовать, что как только подрастет немного наш мальчик, то его отправить за границу, и пусть он будет лучше каким-нибудь кузнецом американским или английским фермером, но только не русским. - Но и там все-таки нельзя быть некрещеным. - Там, то есть в Америке, он может приписаться к какой хочет секте по собственному желанию и усмотрению. Князь, на первых порах, почти ничего не нашел, что ей отвечать: в том, что всякий честный человек, чего не признает, или даже в чем сомневается, не должен разыгрывать комедий, он, пожалуй, был согласен с Еленой, но, с другой стороны, оставить сына некрещеным, - одна мысль эта приводила его в ужас. - Нет, я никак не желаю не крестить его! - сказал он, вставая с своего места и начав ходить по комнате. По тону голоса князя и по выражению лица его Елена очень хорошо поняла, что его не своротишь с этого решения и что на него, как она выражалась, нашел бычок старых идей; но ей хотелось, по крайней мере, поязвить его умственно. - Это почему ты не желаешь? Нельзя же иметь какое-то беспричинное нежелание!.. - спросила она. - Да хоть потому, что я не желаю производить над сыном моим опыты и оставлять его уж, конечно, единственным некрещеным человеком в целом цивилизованном мире. Последнее представление поколебало, кажется, несколько Елену. - А китайцы и японцы?.. И это еще неизвестно, чья цивилизация лучше - их или наша!.. - проговорила она. - Я нахожу, что наша лучше, - сказал князь. - Я так нахожу, так хочу... Какой прекрасный способ доказывать и убеждать! - сказала насмешливо Елена. - Спросим, по крайней мере, Миклакова, - присовокупила она, - пусть он решит наш спор, и хоть он тоже с очень сильным старым душком, но все-таки смотрит посмелее тебя на вещи. - Изволь, спросим! - согласился князь и вследствие этого разговора в тот же день нарочно заехал к Миклакову и, рассказав ему все, убедительно просил его вразумить Елену, так что Миклаков явился к ней предуведомленный и с заметно насмешливой улыбкой на губах. Одет он был при этом так франтовато, что Елена, несмотря на свое слабое здоровье и то, что ее занимал совершенно другой предмет, тотчас же заметила это и, подавая ему руку, воскликнула: - Что это, каким вы франтом нынче? - Он нынче всегда таким является и каждый вечер изволит с моей супругой в карты играть! - подхватил князь. - Изволю-с, изволю!.. - отвечал Миклаков, несколько краснея в лице. - Ну, прежде всего подите и посмотрите моего сына, - сказала ему Елена. - Да, да, прежде всего этого господина надобно посмотреть! - отвечал Миклаков и прошел в детскую. - Какой отличный мальчик! Какой прелестный! - кричал он оттуда. Елена при этом вся цвела радостью. Князь, в свою очередь, тоже не менее ее был доволен этим. Миклаков, наконец, вышел из детской и сел. - Славный мальчик, чудесный, - повторил он и тут еще раз. - А вот Елена Николаевна хочет не крестить его, - сказал князь. - Что-с? - спросил торопливо Миклаков, как бы ничего этого не знавший. - Я хочу, чтобы он остался некрещеным, - отвечала Елена. - Но на каком же это основании? - На том, что оба мы, родители его, не признаем никакой необходимости в том. - Поэтому вы сына вашего хотите оставить без всякой религии? - Хочу! - сказала Елена. Миклаков поднял от удивления плечи. - Признаюсь, я не знаю ни одного дикого народа, который бы не имел какой-нибудь религии. - У диких она пусть и будет, потому что все религии проистекают или из страха, или от невежества. - От невежества ли, от страха ли, из стремления ли ума признать одно общее начало и, наконец, из особенной ли способности человека веровать, но только религии присущи всем людям, и потому как же вы хотите такое естественное чувство отнять у вашего сына?! - Если у него нельзя отнять религиозного чувства, то я не хочу, по крайней мере, чтоб он был православный. - Какой же бы религии вы желали посвятить его? - спросил насмешливо Миклаков. - Да хоть протестантской!.. Она все-таки поумней и попросвещенней! - отвечала Елена. - А позвольте спросить, долгое ли время вы изволили употребить на изучение того, чтобы определить достоинство той или другой религии? - продолжал Миклаков тем же насмешливым тоном. - Для этого вовсе не нужно употреблять долгого времени, а просто здравый смысл сейчас же вам скажет это. - Ну, а я этого здравого смысла, признаюсь, меньше всего в вас вижу, - возразил Миклаков. - Это почему? - воскликнула Елена. - А потому, что если бы вы имели его достаточное количество, так и не возбудили бы даже вопроса: крестить ли вам вашего сына или нет, а прямо бы окрестили его в религии той страны, в которой предназначено ему жить и действовать, и пусть он сам меняет ее после, если ему этого пожелается, - вот бы что сказал вам здравый смысл и что было бы гораздо умнее и даже либеральнее. - Может быть, умнее, но никак не либеральнее, - сказала, отрицательно покачав головой, Елена. - Нет, либеральней, - повторил еще раз Миклаков. - То, что вы сделаете вашего сына протестантом, - я не говорю уже тут об юридических неудобствах, - что вы можете представить в оправдание этого?.. - Одну только вашу капризную волю и желание, потому что предмета этого вы не изучали, не знаете хорошо; тогда как родители, действующие по здравому смыслу, очень твердо и положительно могут объяснить своим детям: "Милые мои, мы вас окрестили православными, потому что вы русские, а в России всего удобнее быть православным!" - В том-то и дело, что я вовсе не хочу, чтобы сын мой был русский! - И того вы не имеете права делать: сами вы русская, отец у него русский, и потому он должен оставаться русским, пока у него собственного, личного какого-нибудь желания не явится по сему предмету; а то вдруг вы сделаете его, положим, каким-нибудь немцем и протестантом, а он потом спросит вас: "На каком основании, маменька, вы отторгнули меня от моей родины и от моей природной религии?" - что вы на это скажете ему? - Ничего я ему не скажу, - возразила Елена с досадой, - кроме того, что у него был отец, а у того был приятель - оба люди самых затхлых понятий. - А мы ему скажем, - возразил Миклаков, - что у него была маменька - в одно и то же время очень умная и сумасшедшая. - Не сумасшедшая я! - воскликнула на это Елена. - А надобно же когда-нибудь и кому-нибудь начать! - Что такое начать? - спросил ее Миклаков. - Чтобы все люди протестантами, что ли, были? - Подите вы с вашими протестантами! - воскликнула Елена. - Чтобы совсем не было религии - понимаете?.. Когда Елена говорила последние слова, то у ней вся кровь даже бросилась в лицо; князь заметил это и мигнул Миклакову, чтобы тот не спорил с ней больше. Тот понял его знак и возражал Елене не столь резким тоном: - А вот когда не будет религии, тогда, пожалуй, не крестите вашего сына: но пока они существуют, так уж позвольте мне даже быть восприемником его! - заключил он, обращаясь в одно и то же время к князю и к Елене. - Ну, делайте там, как хотите! - сказала та с прежней досадой и отворачиваясь лицом к стене. - Я очень рад, конечно, - отвечал князь и пожал даже Миклакову руку. - А когда же эта история будет? - спросил тот. - Как-нибудь на этой неделе, - отвечал протяжно князь. - Можно на этой неделе? - счел он, однако, нужным спросить и Елену. - Мне все равно! - отвечала та, не повертываясь к ним лицом. - На неделе, так на неделе! - сказал Миклаков и веялся за шляпу. - А вы еще к нам... К княгине зайдете? - спросил его князь. - Зайду-с, - отвечал Миклаков опять как бы несколько сконфуженным голосом. По уходе его, Елена велела подать себе малютку, чтобы покормить его грудью. Мальчик, в самом деле, был прехорошенький, с большими, черными, как спелая вишня, глазами, с густыми черными волосами; он еще захлебывался, глотая своим маленьким ротиком воздух, который в комнате у Елены был несколько посвежее, чем у него в детской. - Милый ты мой, - говорила она, смотря на него с нежностью. - И тебя в жизни заставят так же дурачиться, как дурачатся другие! VII Приход, к которому принадлежал дом князя Григорова, а также и квартира Елены, был обширный и богатый. Священник этого прихода, довольно еще молодой, был большой любитель до светской литературы. Он имел приятный тенор, читал во время служения всегда очень толково, волосы и бороду немного достригал, ходил в синих или темно-гранатных рясах и носил при этом часы на золотой цепочке. С купечеством и со своею братиею, духовенством, отец Иоанн (имя священника) говорил, разумеется, в известном тоне; но с дворянством, и особенно с молодыми людьми, а еще паче того со студентами, любил повольнодумничать, и повольнодумничать порядочно. Дьякон же в этом приходе, с лицом, несколько перекошенным и похожим на кривой топор (бас он имел неимовернейший), был, напротив, человек совершенно простой, занимался починкой часов и переплетом книг; но зато был прелюбопытный и знал до мельчайших подробностей все, что в приходе делалось: например, ему положительно было известно, что князь по крайней мере лет пятнадцать не исповедовался и не причащался, что никогда не ходил ни в какую церковь. В недавнее время он проведал и то, что князь к ним же в приход перевез содержанку свою. Обо всем этом дьякон самым добродушнейшим образом докладывал священнику. Тот на это не делал никакого замечания и только при этом как-то необыкновенно гордо смотрел на дьякона. Вообще отец Иоанн держал весь причт ужасно в каком отдаленном и почтительном от себя расстоянии. В одну из заутрен дьякон доложил снова ему: - Метреса-то у князя родила! - А она девица? - спросил зачем-то священник. - Девица, кажется! - отвечал дьякон. Отец Иоанн на это ничего не сказал, но как будто бы ему приятно было слышать, что девица родила. Князь и Елена в этот самый день именно и недоумевали, каким образом им пригласить священников крестить их ребенка: идти для этого к ним князю самому - у него решительно не хватало духу на то, да и Елена находила это совершенно неприличным; послать же горничную звать их - они, пожалуй, обидятся и не придут. Пока Елена и князь решали это, вдруг к ним в комнату вбежала кухарка и доложила, что маменька Елены Николаевны приехала и спрашивает: "Примут ли ее?". Елизавета Петровна до того смиренно явилась, что даже вошла не в переднюю дверь, а через заднее крыльцо в кухню. Князь и Елена переглянулись между собой. - Что ж, ты примешь ее? - спросил он Елену по-французски. Та сделала недовольную мину. - Очень бы не желала, но если сегодня ее не принять, все равно, она завтра приедет... - отвечала Елена тоже по-французски. - Проси! - присовокупила она кухарке по-русски. Та ушла, и вслед за тем появилась Елизавета Петровна тише воды и ниже травы. - Ну, что, как твое здоровье? - сказала она, подойдя к дочери, самым кротким голосом. Елена после родин еще не вставала и лежала в постели. - Теперь ничего! - отвечала она довольно сухо матери. Елизавета Петровна простояла некоторое время в молчании: она даже шляпки не снимала с головы, ожидая, вероятно, что ее не пригласят долго оставаться. - А что, можно мне внучка моего посмотреть? - прибавила она опять кротчайшим голосом. - Посмотрите!.. Он там в комнате!.. - отвечала Елена, показывая ей глазами на соседнюю комнату. Елизавета Петровна самыми тихими шагами ушла туда. Князю между тем пришла мысль воспользоваться посещением Елизаветы Петровны. - А что, ежели я попрошу мать твою похлопотать насчет крестин?.. Я тут ничего не понимаю, - сказал он Елене. - Очень хорошо сделаешь; пусть она и устроит все это!.. - ответила Елена, видимо, довольная этой выдумкой князя. - Но кто же скажет ей о том: ты или я? - спрашивал князь. - Я скажу! - отвечала Елена. В это время Елизавета Петровна возвратилась из детской. - Премиленький!.. Агушки уж понимает, ей-богу! - проговорила она тихо и тихо села около дочери. - Какое понимает!.. Мы еще и не крестили его и имени ему не давали!.. - сказала Елена. - Ах, как это можно!.. Пора, пора! - посоветовала Елизавета Петровна несколько посмелее: она и тем была довольна, что с нею разговаривают, а не молчат. - Мы оба не знаем, как это сделать... - продолжала Елена. - Похлопочите, пожалуйста, вы об этом! - С удовольствием, с удовольствием! - сказала Елизавета Петровна совершенно уже смело и с некоторою даже важностью. - Я-то это дело очень хорошо знаю... Слава тебе, боже: у меня самой трое детей было. - А у вас трое было детей? - спросил ее князь ласково. Он очень уж благодарен был Елизавете Петровне, что она принимала на себя крестинные хлопоты. - Трое-с. В живых только вот она одна, ненаглядное солнышко, осталась, - отвечала Елизавета Петровна и вздохнула даже при этом, а потом, снимая шляпку, обратилась к дочери. - Ну, так я извозчика, значит, отпущу; ночевать, впрочем, не останусь, а уеду к себе: где мне, старухе, по чужим домам ночевать... И не засну, пожалуй, всю ночь. Последние слова Елизавета Петровна сказала для успокоения Елены, чтобы та не подумала, что она совсем у ней хочет поселиться; получая и без нее от князя аккуратным образом по триста рублей в месяц, она вовсе не хотела обременять ее собой. - Скажите, вы все-таки, вероятно, желаете сделать завтрак для священников? - отнеслась она к князю. - Право, не знаю! - отвечал тот, пожимая плечами. - Желаю, чтобы было сделано, как везде это делается. - Везде так и делается, везде! - подхватила Елизавета Петровна. - Потому что шампанское акушерка подает; тут ей обыкновенно и деньги кладут, - в этом ее главный доход. И как же теперь шампанское подавать без завтрака, - неловко, согласитесь сами... Князь согласился с ней. - Наконец, священники всегда обижаются, когда их не угощают, - всегда!.. Сколько раз я от них слыхала: "Закусочки, говорят, даже не поставили, словно щенка какого-нибудь мы крестили!" Елизавета Петровна очень настаивала на завтраке главным образом потому, что в эти минуты сама очень проголодалась, и в ее воображении необыкновенно приятно рисовались отбивные телячьи котлеты, превосходно приготовляемые одним ее знакомым кухмистером-кондитером, поставлявшим обыкновенно обеды на свадьбы, похороны, крестины. - Ну, так вы поэтому священников и пригласите! - подхватил князь, более всего беспокоимый последним обстоятельством. - Хорошо! - сказала Елизавета Петровна на первых порах очень было решительно, но потом она пообдумала, видно, несколько. - На два слова! - сказала она, уходя в другую комнату и махая рукой князю. Тот хоть и не совсем охотно, но вышел к ней. - Я за священниками сходить схожу, - начала Елизавета Петровна, - но что я мать Елены, я им не скажу, потому что будь она дама, то другое бы дело!.. - Ну да!.. - подхватил князь, очень хорошо понявший, что хочет сказать Елизавета Петровна. - Я сейчас же к ним в церковь и пойду, благо обедня еще не кончилась. Ведь эта большая церковь, вероятно, ваш приход? - присовокупила она, показывая на видневш