- У Миклакова свое есть, а княгине я отдал третью часть моего состояния, - отвечал князь. - Ну вот, душка, merci за это, отлично ты это сделал! - проговорила Елена и опять начала целовать князя. - Знаешь что, - продолжала она потом каким-то даже заискивающим голосом, - мне бы ужасно хотелось проститься с княгиней. - Это зачем? - спросил князь почти с удивлением. - Так, мне хочется сказать ей на дорогу несколько моих добрых пожеланий!.. Но дело в том: если мне ехать к вам, то княгиня, конечно, меня не примет. - Вероятно! - подтвердил князь. - И потому нельзя ли мне просто ехать на железную дорогу, - продолжала Елена опять тем же заискивающим голосом, - и там проститься с княгиней? Князь молчал, но по лицу его заметно было, что такое намерение Елены ему вовсе не нравилось. - Ведь ты поедешь провожать ее? - присовокупила между тем Елена. - Может быть! - отвечал протяжно князь. - В таком случае мы поедем с тобой вместе. - Но я думал было поехать ее провожать из дому, да и ловко ли нам вместе с тобой туда приехать? - возразил на это князь. - Напротив, тебе одному ехать, по-моему, неловко! - воскликнула Елена. - Почему неловко? - спросил князь. - Потому что супруга твоя уезжает с обожателем своим, и ты чувствительнейшим образом приедешь провожать ее один; а когда ты приедешь со мной, так скажут только, что оба вы играете в ровную! - И то дело! - согласился, усмехнувшись, князь. x x x В день отъезда княгини Григоровой к дебаркадеру Николаевской железной дороги подъехала карета, запряженная щегольской парою кровных вороных лошадей. Из кареты этой вышли очень полная дама и довольно худощавый мужчина. Это были Анна Юрьевна и барон. Анна Юрьевна за последнее время не только что еще более пополнела, но как-то даже расплылась. - Мы хоть здесь с ней простимся! - говорила она, с усилием поднимаясь на лестницу и слегка при этом поддерживаемая бароном под руку. - Я вчера к ней заезжала, сказали: "дома нет", а я непременно хочу с ней проститься! Затем Анна Юрьевна прошла в залу 1-го класса. Барон последовал за ней. Там уж набралось довольно много отъезжающих, но княгини еще не было. - Подождемте здесь ее, она непременно сегодня выезжает!.. - говорила Анна Юрьевна, тяжело опускаясь на диван. Лицо барона приняло скучающее выражение и напомнило несколько то выражение, которое он имел в начале нашего рассказа, придя с князем в книжную лавку; он и теперь также стал рассматривать висевшую на стене карту. Наконец, Анна Юрьевна сделала восклицание. - Ну вот, слава богу, приехала! - говорила она, поднимаясь с своего места и идя навстречу княгине, входившей в сопровождении г-жи Петицкой. Обе они были одеты в одинаковые и совершенно новые дорожные платья. - Я хоть здесь хотела перехватить вас, - говорила Анна Юрьевна, пожимая руку княгини. Г-жа Петицкая скромно, но в то же время с глубоким уважением поклонилась Анне Юрьевне. - А вы тоже приехали проводить княгиню? - спросила та. - О, нет, я с ними еду компаньонкой за границу! - отвечала г-жа Петицкая, не поднимая глаз. - Компаньонкой? - переспросила Анна Юрьевна. - А мне этот дуралей Оглоблин что-то такое приезжал и болтал, что Миклаков тоже едет за границу... - присовокупила она. При этом княгиня и Петицкая покраснели: одна от одного имени, другая от другого. - Да, он тоже едет! - отвечала княгиня, не смотря на Анну Юрьевну, или, лучше сказать, ни на кого не смотря. Барон, молча поклонившись княгине и Петицкой, устремил на первую из них грустный взгляд: он уже слышал о странном выборе ею предмета любви и в душе крайне удивлялся тому. Наконец, в зале показался Миклаков. Он к обществу княгини не подошел даже близко, а только поклонился всем издали. Барон продолжал грустно смотреть на княгиню. - А что же муж твой не приедет проводить тебя? - спросила Анна Юрьевна княгиню. - Нет, он приедет! - отвечала та, продолжая по-прежнему ни на кого не смотреть, и в то же время лицо ее горело ярким румянцем. Незадолго до звонка появился князь с Еленой, при виде которой княгиня окончательно смутилась: она никак не ожидала когда-нибудь встретиться с этой женщиной. Елена сначала поклонилась всем дамам общим поклоном. - Хороша, хороша!.. - сказала ей укоризненным голосом Анна Юрьевна. - Меня из-за вас из службы выгнали, а вы и глаз ко мне не покажете! - Но я все это время была больна! - отвечала Елена. - Ах, господи! Вашей болезнью не годы же бывают больны! - воскликнула Анна Юрьевна. - А лучше просто признайтесь, что вам не до меня было. - Если не до вас, так и ни до кого в мире! - подхватила Елена. - Это еще может быть! - согласилась Анна Юрьевна. Елена после того обратилась к княгине, и, воспользовавшись тем, что та стояла несколько вдали от прочих, она скороговоркой проговорила: - Князь сказал мне, что на дому вы меня не примете, а потому я хотела по крайней мере здесь, на пути вашем, пожелать вам всего хорошего... Меня вы, конечно, ненавидите и презираете, но я не так виновата, как, может быть, кажусь вам! Дело все в разнице наших убеждений: то, что, вероятно, вам представляется безнравственным, по-моему, только право всякой женщины, а то, что, по-вашему, священный долг, я считаю одним бесполезным принуждением и насилованием себя! Вам собственно я никогда не желала сделать ни малейшего зла, и теперь мое самое пламенное желание, чтобы вы были вполне и навсегда счастливы во всю вашу будущую жизнь. - Я на вас нисколько и не сержусь! - отвечала тоже торопливо княгиня и вместе с тем поспешила отойти от Елены и стать около Анны Юрьевны. Елена при этом невольно улыбнулась про себя: она видела, что княгиня не поняла ни слов ее, ни ее желанья сказать их. Затем Елена начала наблюдать за князем, интересуясь посмотреть, как он будет держать себя в последние минуты перед расставанием с женой. Она непременно ожидала, что князь подойдет к княгине, скажет с ней два - три ласковых слова; но он, поздоровавшись очень коротко с бароном, а на Миклакова даже не взглянув, принялся ходить взад и вперед по зале и взглядывал только при этом по временам на часы. Наконец, пробил звонок. Все проворно пошли к выходу, и княгиня, только уже подойдя к решетке, отделяющей дебаркадер от вагонов, остановилась на минуту и, подав князю руку, проговорила скороговоркой: - Прощайте! - Прощайте! - протянул несколько подольше ее князь. У княгини при этом глаза мгновенно наполнились слезами. Выражение же лица князя, как очень хорошо подметила Елена, было какое-то неподвижное. Вслед за княгиней за решетку шмыгнула также и г-жа Петицкая. Миклаков, как-то еще до звонка и невидимо ни для кого, прошел и уселся во II-м классе вагонов; княгиня с Петицкой ехали в 1-м классе. Вскоре после того поезд тронулся. Анна Юрьевна направилась опять к выходу, к своей карете, и, идя, кричала князю: - Приезжай как-нибудь ко мне обедать! - Приеду! - отвечал тот, идя в свою очередь с понуренной головой около Елены. Когда стали сходить с лестницы, барон опять поддержал Анну Юрьевну слегка за руку. За их экипажем поехали также и князь с Еленой. Выражение лица его продолжало быть каким-то неподвижным. У него никак не могла выйти из головы только что совершившаяся перед его глазами сцена: в вокзале железной дороги съехались Анна Юрьевна со своим наемным любовником, сам князь с любовницей, княгиня с любовником, и все они так мирно, с таким уважением разговаривали друг с другом; все это князю показалось по меньшей мере весьма странным! Но Елену в это время занимала совершенно другая мысль: ей очень не понравилось присутствие Петицкой около княгини. - Петицкая тоже за границу поехала с княгиней? - спросила она. - Тоже! - отвечал князь. - Ну, в таком случае поздравляю: она через неделю же поссорит княгиню с Миклаковым! - Это уж их дело! - произнес князь. - Нет, и твое! - возразила ему Елена. - Потому что княгиня тогда опять вернется к тебе! - Нет, это благодарю покорно! Я ее больше не приму. - Нет, ты примешь, если только ты порядочный человек! - повторила ему настойчиво Елена. Князь при этом пожал плечами и немного усмехнулся. - Я, кажется, по-твоему, все на свете должен делать, что только мне неприятно! - произнес он. - А не принимай в таком случае на себя роли, которая тебе не свойственна!.. - заметила ему ядовито Елена.  * ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ *  I Вскоре после отъезда княгини Григоровой за границу Елена с сыном своим переехала в дом к князю и поселилась на половине княгини. Между московской и петербургской родней князя это произвело страшный гвалт. Все безусловно винили князя, даже добрейшая Марья Васильевна со смертного одра своего написала ему строгое письмо, в котором укоряла его, зачем он разошелся с женой. Князь не дочитал этого письма и разорвал его. Николя Оглоблин, самодовольно сознававший в душе, что это он вытурил княгиню за границу, и очень этим довольный, вздумал было, по своей неудержимой болтливости, рассказывать, что княгиня сама уехала с обожателем своим за границу; но ему никто не верил, и некоторые дамы, обидевшись за княгиню, прямо объяснили Николя, что его после этого в дом принимать нельзя, если он позволяет себе так клеветать на подобную безукоризненную женщину. Николя, делать нечего, стал прималчивать и только сильно порывался заехать к князю и рассказать ему, что о нем трезвонят; но этого, однако, он не посмел сделать; зато Елпидифор Мартыныч, тоже бывавший по своей практике в разных сферах и слышавший этот говор, из преданности своей к князю Григорову решился ему передать и раз, приехав поутру, доложил ему голосом, полным сожаления: - А тут, по Москве, какая болтовня идет. - О чем это? - спросил его князь довольно сурово. - Да вот... все о том, что Елена Николаевна переехала к вам в дом! - начал Елпидифор Мартыныч с небольшой улыбочкой. - Раз при мне две модные дамы приехали в один дом и начали квакать: "Как это возможно!.. Как это не стыдно!.." В Москве будто бы никогда еще этого и не бывало... Господи, боже мой! - думаю. - Сорок лет я здесь практикую и, может, недели не прошло без того... С каждым словом Елпидифора Мартыныча лицо князя делалось все более и более недовольным и сумрачным. - Ну, я попросил бы вас, - сказал он презрительным тоном, когда Елпидифор Мартыныч кончил, - не передавать мне разного вздору. Я нисколько не интересуюсь знать, кто и что про меня говорит. Елпидифор Мартыныч, конечно, этим замечанием был несколько опешен и дал себе слово не беспокоить более князя своим участием. x x x Прошло таким образом более полугода. Князь заметно успокоился душой: он стал заниматься много чтением и вряд ли не замышлял кое-что написать!.. Но про Елену никак нельзя было сказать того: читать, например, она совершенно перестала, потому что читать какие-нибудь очень, может быть, умные вещи, но ничего не говорящие ее сердцу, она не хотела, а такого, что бы прямо затрогивало ее, не было ничего под руками; кроме того, она думала: зачем читать, с какою целию? Чтобы только еще больше раздражать и волновать себя?.. В жизни Елена миллионной доли не видала осуществления тому, что говорили и что проповедовали ее любимые книги. Ребенка своего Елена страстно любила, но в то же время посвятить ему все дни и часы свои она не хотела и находила это недостойным всякой неглупой женщины, а между тем чем же было ей занять себя? При этой мысли Елена начинала очень жалеть о своей прежней службе, которая давала ей возможность трудиться все-таки на более широком поприще, и, наконец, за что же лишили ее этого места! За то, что она сделалась матерью?.. А если б она замужем была, так ей, вероятно, дали бы в этом случае вспомоществование. Такого рода логики и нравственности Елена решительно не могла понять, и желание как-нибудь и чем-нибудь отомстить России и разным ее начальствам снова овладело всем существом ее. Жизнь в доме князя тоже стала казаться Елене пошлою, бесцветною. Ей мечтались заговоры, сходки в подземелье, клятвы на кинжалах и, наконец, даже позорная смерть на площади, посреди благословляющей втайне толпы. Сравнивая свое настоящее положение с тем, которого она жаждала и рисовала в своем воображении, Елена невольно припоминала стихотворение Лермонтова "Парус" и часто, ходя по огромным и пустым комнатам княжеского дома, она повторяла вслух и каким-то восторженным голосом: Под ним струя светлей лазури, Над ним луч солнца золотой, А он, мятежный, просит бури, Как будто в бурях есть покой! Всего этого князь ничего не замечал и не подозревал и, думая, что Елена, по случаю отъезда княгини, совершенно довольна своей жизнию и своим положением, продолжал безмятежно предаваться своим занятиям; но вот в одно утро к нему в кабинет снова явился Елпидифор Мартыныч. Князь заранее предчувствуя, что он опять с какими-нибудь дрязгами, нахмурился и молча кивнул головой на все расшаркиванья Елпидифора Мартыныча, который, однако, нисколько этим не смутился и сел. Видя, что князь обложен был разными книгами и фолиантами, Елпидифор Мартыныч сказал: - За учеными трудами изволите обретаться! Князь молчал и держал глаза опущенными в одну из книг. - А я сейчас к малютке вашему заходил, - краснушка в городе свирепствует! - продолжал Елпидифор Мартыныч, думая этим заинтересовать князя, но тот все-таки молчал. - Лепетать уж начинает и как чисто при мне выговорил два слова: няня и мама, - прелесть! - подольщался Елпидифор Мартыныч. На князя, однако, и то не действовало: он не поднимал своих глаз от книги. Елпидифор Мартыныч затем перешел, видимо, к главному предмету своего посещения. - А что, бабушка его не была у вас? - спросил он. - Какая бабушка? - спросил его в свою очередь князь, не поняв его сначала. - Елизавета Петровна-с! - отвечал Елпидифор Мартыныч. - Она идти хочет к вам с объяснением: "Дочь, говорит, теперь на глазах всей Москвы живет у него в доме, как жена его, а между тем, говорит, он никого из нас ничем не обеспечил". - Как, я ее не обеспечил?.. Она получает, что ей назначено! - сказал князь с сердцем и презрением. - Знаю это я-с! - подхватил Елпидифор Мартыныч. - Сколько раз сама мне говорила: "Как у Христа за пазухой, говорит, живу; кроме откормленных индеек и кондитерской телятины ничего не ем..." А все еще недовольна тем: дерзкая этакая женщина, нахальная... неглупая, но уж, ух, какая бедовая! Елпидифор Мартыныч нарочно бранил Елизавету Петровну, чтобы князь не заподозрил его в какой-нибудь солидарности с ней; кроме того, он думал и понапугать несколько князя, описывая ему бойкие свойства его пришлой тещеньки. - Чего ж еще она желает? - спросил тот. - К-ха! - откашлянулся Елпидифор Мартыныч. - Да говорит, - продолжал он, - "когда князь жив, то, конечно - к-ха! - мы всем обеспечены, а умер он, - что, говорит, тогда с ребенком будет?" - О ребенке она не беспокоилась бы, - возразил князь, потупляясь, - ребенок будет совершенно обеспечен на случай моей смерти. - И о дочери также говорит: "Что, говорит, и с той будет?" - И дочь ее будет обеспечена! - продолжал князь. - Ну, и о себе, должно быть, подумывает: "И мне бы, говорит, следовало ему хоть тысчонок тридцать дать в обеспечение: дочь, говорит, меня не любит и кормить в старости не будет". Князь при этом взглянул уже с удивлением на Елпидифора Мартыныча. - Дочь ее, очень естественно, что не любит, потому что она скорей мучительницей ее была, чем матерью, - проговорил он. - Это так-с, так!.. - согласился Елпидифор Мартыныч. - А она матерью себя почитает, и какой еще полновластной: "Если, говорит, князь не сделает этого для меня, так я обращусь к генерал-губернатору, чтобы мне возвратили дочь". - Что? - переспросил князь, вспыхнув весь в лице. - Возвратить дочь к себе желает, - повторил Елпидифор Мартыныч не совсем твердым голосом. - Что такое возвратить дочь?.. Дочь ее не малолетняя и совершенно свободна во всех своих поступках. - Конечно-с, нынче не прежние времена, не дают очень командовать родителям над детьми!.. Понимает это!.. Шуму только и огласки еще больше хочет сделать по Москве. - Шуму этого и огласки, - начал князь, видимо, вышедший из себя, - ни я, ни Елена нисколько не боимся, и я этой старой негодяйке никогда не дам тридцати тысяч; а если она вздумает меня запугивать, так я велю у ней отнять и то, что ей дают. - Говорил я это ей, предостерегал ее! - произнес Елпидифор Мартыныч, немного струсивший, что не испортил ли он всего дела таким откровенным объяснением с князем; его, впрочем, в этом случае очень торопила и подзадоривала Елизавета Петровна, пристававшая к нему при каждом почти свидании, чтоб он поговорил и посоветовал князю дать ей денег. - Ко мне она тоже лучше не являлась бы с объяснениями... - начал было князь, но в это время вошел человек и подал ему визитную карточку с загнутым уголком. Князь прочел вслух напечатанную на ней фамилию: "Monsieur Жуквич"; при этом и без того сердитое лицо его сделалось еще сердитее. - Ты спроси господина Жуквича, что ему угодно от меня? - сказал он лакею. Тот ушел. Князь с заметным нетерпением стал ожидать его возвращения. Елпидифору Мартынычу смертельно хотелось спросить князя, кто такой этот Жуквич, однако он не посмел этого сделать. Лакей возвратился и доложил: - Господин Жуквич пришел засвидетельствовать вам свое почтение и передать письмо от княгини из-за границы. - От княгини... письмо?.. - повторил князь и, подумав немного, присовокупил: - Проси. Елпидифор Мартыныч только взорами своими продолжал как бы спрашивать князя: кто такой этот Жуквич? Господин Жуквич, наконец, показался в дверях. Это был весьма благообразный из себя мужчина, с окладистою, начинавшею седеть бородою, с густыми, кудрявыми, тоже с проседью, волосами, одетый во франтоватую черную фрачную пару; глаза у него были голубые и несколько приподнятые вверх; выражение лица задумчивое. При виде князя он весь как-то склонился и имел на губах какую-то неестественную улыбку. - Позволяю ж себе, ваше сиятельство, напомнить вам наше старое знакомство и вручить вам письмо от княгини! - проговорил он несколько певучим голосом и подавая князю письмо. Князь движением руки указал ему на место около себя. Жуквич сел и продолжал сохранять задумчивое выражение. На Елпидифора Мартыныча он не обратил никакого внимания. Тот этим, разумеется, сейчас же обиделся и, в свою очередь, приняв осанистый вид, а для большего эффекта поставив себе на колени свою, хотя новую, но все-таки скверную, круглую шляпу, стал почти с презрением смотреть на Жуквича. Княгиня писала князю: "Мой дорогой Грегуар! Рекомендую тебе господина Жуквича, с которым я познакомилась на водах. Он говорит, что знает тебя, и до небес превозносит. Он едет на житье в Москву и не имеет никого знакомых. Надеюсь, что по доброте твоей ты его примешь и обласкаешь. На днях я переезжаю в Париж; по России я очень скучаю и каждоминутно благословляю память о тебе!" Окончив чтение письма, князь обратился к Жуквичу. - Княгиня мне, между прочим, пишет, - начал он с небольшой усмешкой, - что вы ей превозносили до небес меня?.. Признаюсь, я никак не ожидал того... Жуквич при этих словах заметно сконфузился. - Вы, может быть, - начал он тоже с небольшой улыбкой и вскинув на мгновение свои глаза на Елпидифора Мартыныча, - разумеете тот ж маленький спор, который произошел между нами в Лондоне?.. - Ну, я не нахожу, чтоб этот спор был маленький, - произнес князь, окончательно усмехнувшись, и делая ударение на слова свои. - Боже ж мой! - подхватил Жуквич опять тем же певучим голосом. - Между кем из молодых людей не бывает того? - Увлечение, патриотизм! Я сознаюсь теперь, что мы поступили тогда вспыльчиво; но что ж делать? Это порок нашей нации; потом ж, когда я зрело это обдумал, то увидел, что и вы тут поступили как честный и благородный патриот. - В том-то и дело-с! - воскликнул князь. - Что вам позволялось быть патриотами, а нам нет... ставилось даже это в подлость. - Дух времени ж был таков, - отвечал Жуквич, смиренно пожимая плечами, - теперь ж переменилось многое и во многих людях. Позволите мне закурить папироску? - присовокупил он, вряд ли не с целию, чтобы позамять этот разговор. - Сделайте одолжение! - сказал князь. Жуквич вынул из кармана красивый портсигар, наполненный турецким табаком, и своими белыми руками очень искусно свернул себе папироску и закурил ее. Князь во все это время внимательно смотрел на него. - Зачем, собственно, вы приехали сюда? - спросил он его. Жуквич заметно недоумевал, как ему отвечать. - Я препровожден сюда!.. - произнес он, пуская густую струю дыма и скрывая тем выражение своего лица. - А!.. - протянул князь. - Но для чего же вы в таком случае из-за границы возвращались? Жуквич пустил еще более густую струю дыма перед лицом своим. - По многим обстоятельствам... - проговорил он наконец, держа совершенно опущенными свои глаза в землю. - К-ха! - откашлянулся при этом громко и недоверчиво Елпидифор Мартыныч. - Я имею еще письмо к панне Жиглинской, - продолжал Жуквич опять уже заискивающим голосом. - От княгини? - спросил его князь несколько удивленным тоном. - О, нет ж... от господина Миклакова! - отвечал с расстановкой Жуквич. - И он мне сказал, что вы знаете ж ее адрес, - присовокупил он. - Очень знаю, потому что она живет у меня в доме, - сказал князь, не совсем, по-видимому, довольный тем, что Елена переписывается с Миклаковым. - И я поэтому могу ее видеть или должен ж передать ей это письмо через вас? - покорно говорил Жуквич. - Нет, я попрошу вас лично ей передать, - произнес князь и позвонил. Вошел лакей. - Доложи Елене Николаевне, что некто господин Жуквич привез ей письмо от Миклакова, а потому может ли она принять его? Лакей пошел и очень скоро воротился. - Могут-с! - доложил он. - Проводи господина Жуквича! - сказал ему князь. Жуквич поднялся, почтительно раскланялся с князем, слегка поклонился Елпидифору Мартынычу и пошел за лакеем. - Поляк!.. Голову мою прозакладываю, что поляк! - произнес ему вслед раздраженным голосом Елпидифор Мартыныч. - Как же вы это так догадались? - спросил его в насмешку князь. - Да так уж, сейчас видно! - отвечал не без самодовольства Елпидифор Мартыныч. - Коли ты выше его, так падам до ног он к тебе, а коли он выше тебя, боже ты мой, как нос дерет! Знай он, что я генерал и что у меня есть звезда (у Елпидифора Мартыныча, в самом деле, была уж звезда, которую ему выхлопотала его новая начальница, весьма его полюбившая), - так он в дугу бы передо мной согнулся, - словом, поляк!.. - Хороши и русские по этой части есть! - возразил ему князь, прямо разумея в этом случае самого Елпидифора Мартыныча. - Есть и русские! - подхватил Иллионский, совершенно не приняв этого намека на свой счет. x x x Жуквич, войдя к Елене, которая приняла его в большой гостиной, если не имел такого подобострастного вида, как перед князем, то все-таки довольно низко поклонился Елене и подал ей письмо Миклакова. Она, при виде его, несколько даже сконфузилась, потому что никак не ожидала в нем встретить столь изящного и красивого господина. Жуквич, с своей стороны, тоже, кажется, был поражен совершенно как бы южною красотой Елены. Не зная, с чего бы начать разговор с ним, она проговорила ему: - Пожалуйста, садитесь. Жуквич сел. Елена тоже села и принялась прежде всего читать письмо Миклакова. Тот писал о Жуквиче несколько иное, чем княгиня князю: "Эту записочку мою доставит вам один седовласый юноша, господин Жуквич. Он социалист, коммунист, демократ и все, что вам угодно, и всему этому я, разумеется, не придал бы большого значения, но он человек умный, много видавший и много испытавший; вам, вероятно, будет приятно с ним встречаться. Что сказать вам про Европу?.. Климат лучше нашего; города ее красивее наших; жизнь и газеты европейские поумнее наших, но сами людишки - такая же дрянь, как и мы. Наши братья, славяне, это какие-то неумытые господа, умеющие только воздыхать о своем политическом положении; итальянец - красив, но сильно простоват; от каждого француза воняет медными пятаками или лежьон-д'онером{296}; немцы - глубокомысленно тупы; англичане - торгаши; наши заатлантические друзья, американцы, по-моему - все кочегары: шведов и датчан я не видал, но, должно быть, такая же физическая бесцветность, как и чухна наша. На прощание желаю вам больше всего не страдать скукою, так как я часто замечал, что за улыбающимся и счастливым личиком амура всегда почти выглядывает сморщенное лицо старухи-скуки!" - Скажите, - начала Елена, все еще не совсем совладев с собой, - где вы встретились с Миклаковым? - Я жил с ним месяца три ж на водах, - отвечал Жуквич. - Значит, вы и княгиню Григорову знаете? - Да!.. - И госпожу Петицкую? - И госпожу Петицкую. - Они все трое в одном доме живут? - присовокупила Елена после небольшого молчания. - Нет ж!.. Княгиня и Петицкая в одной гостинице, а господин Миклаков в совершенно другой, более скромной. - Но все-таки видаются между собою довольно часто? - Каждодневно ж! - отвечал, слегка улыбаясь, Жуквич. Елена опять помолчала некоторое время. - А вот что еще, - начала она с каким-то уж нервным волнением, - вам известно содержание письма Миклакова? - Нет! - отвечал Жуквич. - Прочтите! - проговорила Елена и показала Жуквичу то, что писал о нем Миклаков. Прочитав о себе отзыв, Жуквич только слегка и несколько грустно усмехнулся. - Что же, Миклаков правду пишет про вас? Я, конечно, касательно только убеждений ваших говорю, - допрашивала его Елена. - Кто ж в наше время, смотрящий здраво и не эгоистично на вещи, не имеет этих ж убеждений? - отвечал он ей тоже как бы больше вопросом. - Ах, очень многие! - произнесла, слегка вздохнув, Елена. - Я потому так и спешу вас исповедать, чтобы знать, как с вами говорить. - Говорите ж так, как вы сами желаете того! - произнес, склоняя перед ней голову свою, Жуквич. - Ну, и прекрасно, значит!.. Скажите: делается ли в Европе, по крайней мере, что-нибудь во имя социалистических начал? Жуквич сделал соображающую мину в лице. - В общем, если хотите, мало ж!.. Так что самый съезд членов лиги мира{297} в Женеве вышел какой-то странный... - проговорил он. - А вы были на этом съезде? - спросила его Елена. - Нет, я не был!.. Я ж был в это время болен в Брюсселе, - отвечал Жуквич, и если б Елена внимательно смотрела на него в это время, то очень хорошо бы заметила, что легкий оттенок краски пробежал у него при этом по всему лицу его. - Но в частности, боже ж мой, - продолжал он, несколько восклицая, - сколько есть утешительных явлений!.. Я сам лично знаю в Лондоне очень многих дам, которые всю жизнь свою посвятили вопросу о рабочих; потом, сколько ж в этом отношении основано ассоциаций, учреждено собственно с этою целью кредитных учреждений; наконец, вопрос о женском труде у вас, в России ж, на такой, как мне говорили, близкой череде к осуществлению... Елена слушала Жуквича все с более и более разгорающимися глазами. - Все это так-с! - произнесла она. - Но все это, как хотите, очень бледные начинания, тогда как другое-то, старое, отжившее, очень еще ярко цветет! - А вы думаете ж, что начинания в каждом деле мало значат?.. - произнес с чувством Жуквич. - Возьму вами ж подсказанный пример... - продолжал он, устремляя вдаль свои голубые глаза и как бы приготовляясь списывать с умственной картины, нарисовавшейся в его воображении. - Взгляните вы на дерево, когда оно расцветает, - разве ж вся растительная сила его направляется на то, чтобы развивать цветки, и разве ж эти цветки вдруг покрывают все дерево? - Нисколько ж! Мы видим, что в это ж самое время листья дерева делаются больше, ветви становятся раскидистее; цветы ж только то тут, то там еще показываются; но все ж вы говорите, что дерево в периоде цветения; так и наше время: мы явно находимся в периоде социального зацветания! - Это хорошо! - воскликнула Елена. - Эти бедные социальные цветки поцветут-поцветут да и опадут, а корни и ветви останутся старые. - Да нет ж: эти цветки дадут семена, из которых начнут произрастать новые деревья! - С такими точно корнями и ветвями, как и прежние! - подхватила Елена. - Нет, с другими ж, с другими! - произнес многознаменательно Жуквич. - Ах, не думаю, что с другими!.. - сказала грустным голосом Елена. - Может быть, у вас там в Европе это предчувствуется, а здесь - нисколько, нисколько! - Но как ж меня заверяли, и наконец, я читал ж много, - перебил ее с живостью Жуквич, - что здесь социалистические понятия очень хорошо прививаются и усвоиваются... - В Петербурге - может быть! - сказала ему Елена. - Нет, здесь, именно ж в Москве! - повторил настойчиво Жуквич. Елена сомнительно покачала головой. - Прежде еще было кое-что, - начала она, - но и то потом оказалось очень нетвердым и непрочным: я тут столько понесла горьких разочарований; несколько из моих собственных подруг, которых я считала за женщин с совершенно честными понятиями, вдруг, выходя замуж, делались такими негодяйками, что даже взяточничество супругов своих начинали оправдывать. Господа кавалеры - тоже, улыбнись им хоть немного начальство или просто богатый человек, сейчас же продавали себя с руками и ногами. - Грустно ж это слышать, - сказал Жуквич в самом деле грустным голосом, - а я ж было думал тут встретить участие, сочувствие и даже помощь некоторую, - присовокупил он после короткого молчания. - Но в чем вам, собственно, помощь нужна? - спросила его Елена. Жуквич опять некоторое время обдумывал свой ответ. - Я - поляк, а потому прежде ж всего сын моей родины! - начал он, как бы взвешивая каждое свое слово. - Но всякий ж человек, как бы он ни желал душою идти по всем новым путям, всюду не поспеет. Вот отчего, как я вам говорил, в Европе все это разделилось на некоторые группы, на несколько специальностей, и я ж, если позволите мне так назвать себя, принадлежу к группе именуемых восстановителей народа своего. - То есть поляков, конечно? - подхватила Елена. - О, да! - подтвердил Жуквич. - А вы знаете, что я ведь тоже полька? - сказала Елена. - Да, знаю ж! - воскликнул Жуквич. - И как землячку, прошу вас не оставить меня вашим вниманием! - прибавил он с улыбкою и протягивая Елене руку. - В чем только могу! - проговорила она, подавая ему взаимно свою руку и отвечая на довольно крепкое пожатие Жуквича таким же крепким пожатием. - Но я прошу вас, панна Жиглинская, об одном! - присовокупил он затем каким-то почти встревоженным голосом. - Все ж, о чем я вам говорил теперь, вы сохраните в тайне... - Разумеется, сохраню в тайне! - подхватила она. - В тайне ж от всех, даже от князя! - говорил Жуквич тем же встревоженным голосом. - И от князя? - переспросила Елена. - Да... Я князя давно знаю. Он не любит ж поляков очень, а я ж сосланный!.. На меня достаточно глазом указать, чтоб я был повешен... расстрелян... - Извольте, я и князю не скажу!.. - отвечала Елена, припоминая, что князь, в самом деле, не очень прилюбливал поляков, и по поводу этого она нередко с ним спорила. - Но надеюсь, однако, что вы будете бывать у нас. - Если вы мне позволите то! - отвечал Жуквич, уже вставая и приготовляясь уйти. - Я даже буду просить вас о том! - подхватила Елена. - Приходите, пожалуйста, без церемонии, обедать, на целый день. Послезавтра, например, можете прийти? - Могу. - Ну, так и приходите! - заключила Елена. При окончательном прощании Жуквич снова протянул ей руку. Она тоже подала ему свою, и он вдруг поцеловал ее руку, так что Елену немного даже это смутило. Когда гость, наконец, совсем уехал, она отправилась в кабинет к князю, которого застала одного и читающим внимательно какую-то книгу. Елпидифор Мартыныч, не осмеливавшийся более начинать разговора с князем об Елизавете Петровне, только что перед тем оставил его. - А у меня все сидел этот Жуквич, который привез мне письмо от Миклакова! - сказала Елена. - Что такое тебе пишет Миклаков? - спросил ее князь, не оставляя своего чтения. - Ничего особенного! - отвечала Елена и села на кресло, занимаемое до того Елпидифором Мартынычем. - Я позвала Жуквича послезавтра обедать к нам!.. - присовокупила она. - Зачем? - спросил как бы с некоторым недоумением и даже неудовольствием князь. - Затем, что он здесь заезжий человек... никого не знает. Князь на это промолчал, и Елена, по выражению его лица, очень хорошо видела, что у него был на уме какой-то гвоздик против Жуквича. - Ты знал его за границей? - спросила она. - Знал!.. - отвечал протяжно князь. - Что же, по-твоему, он за человек? - Черт его знает, что за человек!.. Что поляк - это я знаю! - произнес князь, продолжая свое чтение. - Но что тут дурного, что он поляк? - возразила ему насмешливо Елена. Князь ей на это ничего не сказал и, как будто бы даже не расслышав ее слов, принялся что-то такое выписывать из читаемой им книги. Елене, наконец, сделалось досадно это полувнимание к ней князя. - Что ты тут такое делаешь? - начала она приставать к нему. Елена еще и прежде спрашивала об этом князя, но он все как-то отмалчивался. - Так себе, ничего! - сказал было он ей и на этот раз; но Елена этим не удовольствовалась. - Вовсе не так, а непременно делаешь что-то такое большое!.. Отчего ты не хочешь сказать мне? - Оттого, что нельзя говорить о том, что у самого еще смутно в голове. - Это ничего не значит; ты мне должен сказать, и ты вовсе не потому не говоришь, - вовсе не потому! - Почему же? - Да потому, что я знаю почему; во-первых, я вижу по книгам, ты что-то такое по русской истории затеваешь - так?.. Да? - Может быть, и по русской истории. - Но что из нее можно написать?.. Все уж, кажется, написано! - Нет, много еще не написано. - А именно? - А именно, например, - начал князь, закидывая назад свою голову, - сколько мне помнится, ни одним историком нашим не прослежены те вольности удельные, которые потом постоянно просыпались и высказывались в московский период и даже в петербургский. Елена рассмеялась громким смехом. - Вольности еще какие-то нашел! - произнесла она. Князь при этом покраснел несколько в лице. - Никаких я вольностей, признаюсь, у русского народа не вижу, - продолжала Елена. - Ты не видишь, а я их вижу! - сказал князь. - Но где, скажи, докажи? - воскликнула Елена. - Вольности я вижу во всех попытках Новгорода и Пскова против Грозного!.. - заговорил князь с ударением. - Вольности проснувшиеся вижу в период всего междуцарствия!.. Вольности в расколе против московского православия!.. Вольности в бунтах стрельцов!.. Вольности в образовании всех наших украйн!.. - Какой же результат всех этих вольностей?.. Петербург?.. - возразила ему Елена. - Я говорю не о результатах, а о том, что есть же в русском народе настоящая, живая сила. - Тебя за эту статью, если ты только напечатаешь ее, так раскатают, так раскатают, как ты и не воображаешь! - произнесла Елена. - Но за что же?.. Я могу дурно выполнить, дурно написать - это другое дело; но не за самую мысль. - Нет, за самую мысль, потому что в ней ложь и натяжка есть. - По-твоему - натяжка, а по-моему, как говорит мое внутреннее чувство, она есть величайшая истина. - Чувство ему говорит!.. История - не роман сентиментальный, который под влиянием чувства можно писать. - Нет, именно нашу историю под влиянием чувства надобно было бы написать, - чувства чисто-народного, демократического, и которого совершенно не было ни у одного из наших историков, а потому они и не сумели в маленьких явлениях подметить самой живучей силы народа нашего. - Никакой такой силы не существует! - произнесла Елена. - Ведь это странное дело - навязывать народу свободолюбие, когда в нем и намека нет на то. Я вон на днях еще как-то ехала на извозчике и разговаривала с ним. Он горьким образом оплакивает крепостное право, потому что теперь некому посечь его и поучить после того, как он пьян бывает! - Мало ли что тебе наболтает один какой-нибудь дуралей; нельзя по нем судить о целом народе! - возразил князь. - Нет, это не он один, а и более высшие сословия. Ты посмотри когда-нибудь по большим праздникам, какая толпа рвется к подъездам разных начальствующих лиц... Рабство и холопство - это скрывать нечего - составляют главную черту, или, как другие говорят, главную мудрость русского народа. - Господин Жуквич, что ли, успел натолковать тебе это?.. И поляков, вероятно, перевознес до небес? - проговорил князь. - Нет, я еще до господина Жуквича знала это очень хорошо, и уж, конечно, поляки всегда были и будут свободолюбивее русских! - воскликнула Елена. - Когда еще в целой Европе все трепетало перед королевской властью, а у нас уж король был выборный. На сейме{302} воскликнет кто: "не позволям!" и кончено: тормоз всякому произволу. - До многого и докричались вы!.. - Да, но все-таки кричали, а не низкопоклонничали. - Что ж такое кричали?.. И собаки на улице лают беспрестанно, однако от того большой пользы ни им, ни человечеству нет! - возразил князь и сам снова принялся за свою работу. Елена даже покраснела вся при этом в лице. - Какое глупое сравнение! - произнесла она и, как видно, не на шутку рассердилась на князя, потому что не медля встала и пошла из кабинета. - Господин Жуквич послезавтра будет у нас обедать? - крикнул ей вслед князь. - Послезавтра! - отвечала Елена, не поворачиваясь к нему. - Послезавтра!.. - повторил сам с собою князь. II Анна Юрьевна последнее время как будто бы утратила даже привычку хорошо одеваться и хотя сколько-нибудь себя подтягивать, так что в тот день, когда у князя Григорова должен был обедать Жуквич, она сидела в своем будуаре в совершенно распущенной блузе; слегка подпудренные волосы ее были не причесаны, лицо не подбелено. Барон был тут же и, помещаясь на одном из кресел, держал голову свою наклоненною вниз и внимательным образом рассматривал свои красивые ногти. - Я вам давно говор, - начал он в одно и то же время грустным и насмешливым голосом, - что в этой проклятой Москве задохнуться можно от скуки! - Что же, в Петербурге вашем разве лучше? - возразила ему Анна Юрьевна. - Без всякого сомнения!.. Там люди живут человеческой жизнью, а здесь, я не знаю, - жизнью каких-то... - "свиней", вероятно, хотел добавить барон, но удержался. - Ужасно какой человеческой жизнью! - воскликнула Анна Юрьевна. - Целое утро толкутся в передних у министров; потом побегают, высуня язык, по Невскому, съедят где-нибудь в отеле протухлый обед; наконец, вечер проведут в объятиях чахоточной камелии, - вот жизнь всех вас, петербуржцев. - То для мужчин, а для женщин мало ли есть там развлечений: отличная опера, концерты, театры. - Все это и здесь есть; но я не девчонка какая-нибудь, чтобы мне всюду ездить и восхищаться этим... - В таком случае, поедемте за границу, - сказал ей на это барон: последнего он даже еще больше желал. - Вам за границей в диво побывать!.. Вы никогда там не бывали; mais moi, j'ai voyage par monts et par vaux!..* Не мадонн