. - Неужели же все чиновники такие мошенники? - спросил он. Но этим замечание Иона почему-то обиделся. - Али нет?.. Вот хоть бы твой папенька, - грабитель был на то из первых, - отвечал он. Александр несколько сконфузился. - Тогда попался к нему, - продолжал Иона как бы невиннейшим тоном: - целая Болковская вотчина подс уд за делание фальшивых ассигнаций: мужики-то возами возили к нему деньги. Так еще сумлевается, настоящая ли! "Положите, говорит, в ломбард да ломбардными билетами мне принесие" - Я и отца за это презираю, - отвечал Александр, стараясь уж прекратить этот разговор. - Да ты там презирай али нет, как знаешь, - продолжал Иона: - а он и усадебку эту, и дом в городе, все таким манером благоустроил; только, бывало, и говорил всякому: "Ты, говорит, не кланяйся мне много раз, а один да хорошенько". Александр делал вид, будто не слышит и спит. - Не понравилось, видно! - проговорил Иона и сам тоже, повернувшись к стене, постарался заснуть. Проснувшись вечером, они оба очень ласково, как бы ничего между ними не происходило, заговорили между собой, а потом отправились, взяв с собой Пегаса и Петрушку, на охоту. Александр при этом убил двух уток, Дедовхин бекаса, Александр еще двух уток, Дедовхин зайца. Все это еще более оживляло их беседу. - Пойдем-ка, друг сердечный, завтра в Дубны на праздник, - сказал Иона Мокеич. - Помолимся сначала в церкви Божией, а потом к ее превосходительству Клеопатре Петровне на обедище отправимся. - А она еще жива? - Поди-ка, какая еще ядреная: однако постой-ка, паря, - сказал Иона, уставляя палец в лоб: - сколько это тому лет было... в девяносто седьмом году, словно бы она тово... - и при этом он сделал какой-то странный знак руками. - Э, вздор какой! - перебил Александр; - у того была одна... известная... - Верно это, ты не спорь!.. Тогда, значит, когда все это повстречалось _и Иона опять сделал какой-то знак руками), сыновья и вдовствующая супруга ей и говорят: "отправляйтесь-ка в деревню"... Я это уже помню, на моей памяти, - тысячи полторы душ тогда за селом-то записано было... и что опослы того к ней женихов посыпало, Боже ты мой!.. Один так с пистолетиком с руке приехал и стал на колени: "или осчастливьте, говорит, вашей рукой, или застрелюсь!". Она ему только рукой на портер указала: "вот, говорит, кем я была любима!" К этому разговору с заметным вниманием прислушивался и Петруша. - Женщина умная, столичного тона, - заключил с серьезною миной Иона Мокеич. Ему как будто бы даже не пристало говорить о таких возвышенных предметах. - А оттуда, - продолжал он гораздо более искренним тоном: - ко мне. У меня, брат, в Кузьмищевской казенной деревне такие девки - чудо! На поседки к ним съездим! - Хорошо, - отвечал Александр, и, когда они пришли в усадьбу, он ушел в свой кабинет и все думал: в его воображении невольно рисовалась эта некогда бывшая фрейлина, может-быть, когда-то хорошенькая, молоденькая, рисовались украшающие ее фижмы, парик и красные каблуки. 10. Храмовой праздник. Храмовой праздник в селе Дубнах был, как видно, немаловажным событием. С раннего утра по замерзшей несколько на утреннем холодке дороги ехали мужики в раскрашенных тележках, с раскрашенными дугами, в картузах и синих кафтанах, с женами, тоже в синих поддевках, красных платках и красных сарафанах. Мужики поскорей ехали верхом, а между пешеходами были все больше женщины в котах и с поднятыми подолами; у некоторых из них были грудные младенцы на руках. На красном дворе в Лопухах кучер Фома, в красной рубахе, с расчесанною бородой и намасленною головой, хлопотал около выкаченной из сарая прекрасной четвероместной коляски, а другой, подкучерок, мыл, чистил и расплетал гривы у четырех вороных лошадей. Видно, что приготовлялся самый парадный выезд, заведенный еще покойным Баклановым. Александр одевался в своей комнате. Вдруг к нему заглянула в двери в новой юбке, пильотках и чепце Аполлинария Матвеевна. - Мне можно с тобой, душенька, ехать? - спросила она. - Это что еще такое, - почти воскликнул Александр: - вы тут боитесь; кричать начнете в дороге!.. очень весело с вами ездить! - Ой, да Клеопатра-то Петровна больно, было, меня звала. - Ну, так и поезжайте одни, а я не поеду! - возразил Александр, бросая с гневом на стол щетку и гребенку. Ему стыдно было ехать с матерью. Та, по обыкновению, струсила. - Нет, коли уж так, я лучше не поеду, - сказала она смиренно и, придя в свою комнату и сняв с себя парадный чепчик, горестно уселась под окошечком. "Глупа-то я больно, что ли, батюшки, ни от кого-то мне житья на свете нет, и от сынка-то что есть?" - спрашивала она себя и затем залилась обильнейшими слезами, что в этакий праздник она и в церкви Божией не побывает. Иона Мокеич, тоже во фраке, в белом жилете и с новым картузиком в руках, быв свидетелем всей этой сцены между сыном и матерью, слегка улыбался и поматывал в раздумье головой. Александр был готов. Костюм его состоял из черного фрака, из бархатного коричневого, по тогдашней моде, жилета; курчавые волосы его были красиво зачесаны назад. Выходя, он накинул на себя подбитый настоящим бархатом плащ-альмавиву и, живописно раскинув на плечах его отвороты, сел, несколько развалясь, в коляску и с удовольствием полюбовался толстою спиной молодцеватого кучера. Гайдук Петр, тоже в новой, с иголочки, ливрее, вскочил на запятки. За ним вслед смиренно ехал Иона Мокеич в своем тарантасишке. Александр его не пригласил сесть с собой из того же чувства, по которому не взял и мать. Экипаж, быстро везомый четырьмя добрыми конями, слегка и ровно покачивался. Александр, завернувшись в свой плащ и скрестив руки, глядел и посматривал на все окрестности. В жизни немного таких положений, которые бы, как езда по деревенским дорогам в хорошем экипаже и на бойких лошадях, могли настолько возбуждать в человеческом сердце чувство гордости. "Я сквайр... проприетер... Все это, что ни идет, ни встречается, все это ниже меня", - самолюбиво отзывалось в молодой душе Александра. "Я, приехав в церковь, - думал он: - или там на обеде к какой-нибудь Фефеле Ивановне, верятно, буду лучше всех одет. Я могу жить, ничего не делая и ни в ком не нуждаясь... Я знаю науки, а тут никто ни одной. Там, может быть, я встречу какую-нибудь маленькую, недурненькую собой даму; она влюбится в меня, потому что муж у ней урод, так как они все уроды..." Но все эти самолюбивые мысли сразу прошли, когда из-за недальней горы показался справа огромный дом Клеопатры Петровны, а слева - сад другого владельца села Дубнов, помещика Спирова. Посреди всего этого виднелась церковь, около которой кишмя-кишмел народ. Александр почувствовал даже робость. Он хоть и считал себя светским человеком, но в сущности был, как все поумнее молодые люди, очень застенчив. - Иона Мокеич, что вы тут сидите, пересядьте ко мне! - говорил он, велев кучеру остановиться. Он уже чувствовал некоторую необходимость в покровительстве своего старого соседа. - Да что ж ты всю дорогу-то, чертенок, молчал и заставлял меня трястись в тарантасишке! - отвечал тот, вылезая из своего экипажа и пересаживаясь в коляску. Вскоре они въехали в село. - Ну, брат, нет, в церковь не продерешься... - проговорил Иона. И в самом деле, от храма до самой ограды тянулся белый хвост народу, или, лучше сказать, баб, которым негде уже было поместиться в церкви. - Куда же мы поедем: к Клеопатре Петровне или к Спировым? - спросил с заметным беспокойством Александр. - А вот потолкаемся пока по базару, - отвечал тот и совершенно спокойною и привычною походкой начал проходить между народом. Александр следовал за ним. На плохо отгороженном кладбище, обсаженном несколькими березками, на могильной плите, сидели с горестнейшими лицами две старухи-крестьянки. - Ну-ка, матушка, - говорила одна печальным голосом, между тем как другая тоже простанывала: - Только глазки-то она закатила... Александр думал, что, сидя на человеческом кладбище, они вспоминали о какой-нибудь их дочери или внучке. - Потянула я за хвостик-то, а она уж и не жива!.. - заключила говорившая. Старухи разговаривали о корове. Вдруг его толкнул в бок Иона Мокеич. Александр обернулся и сам чуть не вскрикнул. Опершись на ограду и несколько склонившись на нее, стояла невдалеке молодая, высокая крестьянка. От нее от всей, как от гоголевской Аннунциаты, красота так и блистала во все стороны. - Какова птичка-то? - произнес Иона. Александр все еще не мог отвести глаз. Крестьянка мжду тем, заметив, что на нее смотрят, не столько, кажется, из стыдливости, сколько из солидности опустила глаза в землю и, наклонив несколько голову, пошла неторопливо в другую сторону. - Это из Кузьмищева... На поседках мы, может быть, увидим ее. - Ах, пожалуйста! - произнес Александр. С кладбища они прошли на базар, с выстроенными на скорую руку деревянными лавочками, в которых, с испитыми лицами, в нанковых сюртуках и по большей части рыжеволосые торговцы торговали красным товаром. - Мадам! мадам! - говорил один из них, зазывая толстую бабу, с разинутым ртом проходившую мимо лавки. - Вы будьте спокойны: в трех щелоках стирайте, не полиняет! - уверял другой нескольких баб, с недоверием смотревших, как он прикидывал на аршин шумящий ситец. В церкви на колокольне зазвонили к молебну. Весь почти народ перекрестился, а в том числе и торговец с разными сластями, который только что пояснил двум горничным, стоявшим перед ним и покупавшим у него пряники: - Было, у меня, сударыня, дочек семь бочек: сам не почал, так чорт начал. - Ах, Боже мой, скажите! - говорили горничные. - Да-с, - продолжал торговец: - была у меня жена Маланья, варила мне суп из круп, что тротуары посыпают. Горничные смеялись. - Всех бы я вас, миленькие, обзолотил и бриллиантами изуставил, одно только место пустым оставил! - заключил торговец. Горничные совсем фыркали от смеха. - Ох, вы пряничницы! - погрозил им пальцем, проходя, Иона Мокеич. - Нельзя, сударь, Иона Мокеич, - ответил за них торговец: - где уж, батюшка, обозы, так и козы. Перед мужиком, продававшим лемехи, гвозди, серпы, Дедовхин остановился. - Я, брат, твоими-то косами тебе бороду выбрею! Хочешь? Но мужик, кажется, этого не хотел. - Что ж так-с? - спросил он. - Да тупее моего языка. - По каменьям-то, Иона Мокеич, как станете косить, так всякая исступится... Выгодчик тоже! - прибавил мужик, когда Дедовхин был уже довольно далеко: - и около чужих всех пней ладить выкосить траву. Александр продолжал думать о красивой бабе. На большой дороге они увидели, что растрепанный мужик полз на четвереньках. - Что, паря, преклонил уже Господ? Словно рано бы еще! - заметил Иона Мокеич. - Порра! - произнес мужик с ожесточением и, повалившись вверх животом, закрыл в изнеможении глаза. - Ну-те, ребята, нарвите крапивки, да под рубашку ему... - посоветовал Иона Мокеич стоявшим вблизи, в красных рубахах, мальчишкам. Те этому очень обрадовались, сейчас же нарвали крапивы и насовали мужику за платье. Мужик поочувствовался, принялся себя чесать с ожесточением, а потом бросился за шалунами, но на первых же шагах упал и опять было обеспамятел. Мальчишки, которым Иона Мокеич снова подмигнул, опять насовали ему крапивы. Мужик встал и уже гораздо тверже побежал за ними. - Я и себя всегда так велю дома отрезвлять. Отличнейший способ! - объяснил Иона Мокеич Александру, и потом они пошли к дому Клеопатры Петровны. - Хозяйка, верно, в церкви! - предостерег было его Александр. - О, чорт! Велика важность! - отвечал Иона и дерзко отворил тяжелые дубовые двери. На довольно парадной лестнице они увидели сходящую комнатную женщину с маленьким платочком на голове. - Пожалуйте-с! - пригласила она их. - Ах, благодарим покорно! - отвечал Иона тоже в тон ей тоненьким голоском. - Что это, душенька, животик-то у тебя словно припух? - прибавил он. - Ай, батюшка, Иона Мокеич, все-то вы шутите! - проговорила женщина, уходя раскрасневшись в коридор под лестницей. Путники наши вошли наконец в залу с двойным светом и с историческою живописью на потолке. Потом они прошли малую гостиную, среднюю и остановились в большой гостиной. Александру невольно кинулся в глаза огромный портрет императора Павла, в золотой раме и убранный балдахином. Мебель была хоть и старинная и в некоторых местах даже белая с позолотой, но везде обитая или штофом, или барканом. Вся эта барская роскошь начала еще больше тревожить Александра. - Что ж мы будем тут делать? - спросил он своего товарища, преспокойно расхаживавшего и преспокойно на все поглядывавшего. - А вот уж и подходят из церкви, - отвечал он. По деревянным мосткам, идущим от самой церкви до дому, действительно, два лакея, в огромных, треугольных шляпах, надетых поперек, вели под руку самое старую фрейлину, совсем сгорбившуюся, но еще в буклях и в роскошнейшем платье. Вслед за ней, скромно приложив руки к груди, шли две ее приживалки: одна Алина, другая - Полина. Старуха проходила свои огромные залы, с длинными зеркалами, все склоняя голову, как бы кланяясб на парадном выходе; наконец в гостиной, увидев живых людей, она проговорила! - Здравствуйте! Иона Мокеич поспешил раскланяться и представить ей Александра. - Аполлинарии Матвеевны сын! - сказал он. - Вот какой уж большой стал. Здравствуйте! - проговорила ему старуха. - Как здоровье моего ангела, Аполлинарии Матвеевны? - спросила одна из приживалок, закатывая глаза. - Слава Богу! - отвечал Александр. Прием этот несколько удивил его. Все-таки, видно, здесь знают его мать, а не его! По мосткам в это время шли еще двое господ: старый генерал с приподнятыми плечами, зачесанными наверх бакенбардами, с усами, торчащими прямо, и маленьким хохлом на плешивой голове; и между тем, как он таким образом как бы весь подавался вверх, ноги его, в плисовых сапогах, почти не поднимаясь, шаркали по мосткам. Рядом с ним шел прямой господин, совсем как бы не имевший способности гнуться и как бы насаженный на железный стержень. - Доброго дня! - сказал генерал, войдя и подавая руку Ионе, но не обертываясь, впрочем, к нему лицом. - Где хозяйка? - Сейчас выйдет, ваше превосходительство, - поспешил ответить Иона Мокеич. Генерал сел на диван, на то место, где обыкновенно садятся дамы. Лакеи стали ставить закуску. Высокий господин стал около доходящего до полу окна и приложил шляпу к колену. Александр не без удивления заметил, что фрак на этом госте сидел гораздо лучше, чем на нем; сукно было гораздо высшего сорта, а покрой чистейшего английского свойства. По скромному его и тоже, должно быть, дорогому жилету изящно пролегала платиновая цепочка. - Кто это такой? - спросил он Иону Мокеича. - Князь Темир-Подольский, - отвечал он. У Александра опять немножко сердце сжалось конфузом. Но по мосткам шел еще новый франт, также щегольски одетый, но только он шел гораздо развязнее и, заботливо оглядываясь из стороны в сторону, имел на глазах pince-nez. Александр Бога возблагодарил, что он не взял своего pince-nez. - Ну да, да! - говорил этот новый гость, входя в гостиную, и потом прямо подошел к генералу. - Сейчас, ваше превосходительство, накупил кос, ремней, граблей! - Так, так, прекрасно! - говорил покровительственно генерал. - Нельзя, ваше превосходительство, ни у отца, ни у матери моей, ни у деда не бывало, - а у меня овес сам-пятнадцать пришел. - Прекрасно! прекрасно! Военный человек на все, выходит, способен. - На все, ваше превосходительство! - подхватил весело вошедший господин. В душе Александра невольно шевельнулась зависть. "В самом деле, военный человек не способнее ли на все?" - подумал он. Вошла Спирова, в чепце с бантами и шелковом платье. Дама эта была хоть и худощава, но чрезвычайно, должно быть, полнокровна. - Ух, как жарко в церкви! - сказала она. - Да, - подтвердил генерал. M-me Спирова вынула батистовый платок и стала им обмахиваться, произведя при этом сильный запах пачулей. Александра и это удивило. "Здесь и духи эти модные знают?" - спросил он себя мысленно. Между тем господина в pince-nez он опять уже увидел на площади, толкающегося посреди мужиков. "Счастливец! А наше отвратительное университетское образование, к чему оно готовит человека?" - подумал Александр. Хозяйка, наконец переодевшись в более легкое платье, но по-прежнему в блондовом чепце и буклях, появилась, в сопровождении своих приживалок. - Что же вы, подавайте! - сказала она, кивнув привычно-строгий взгляд на стоявших у притолок лакеев. Те мгновенно схватили со стола подносы и стали подносить небольшому числу гостей. - Кушай, батюшка! - сказала старуха, садясь около генерала. - Ем! - отвечал тот. Он, действительно, не дав еще унести подноса, взял и наложил себе на тарелку паштета. - Кто это? - спросил он хозяйку полу-на-ухо, показывая на Александра. - Аполлинарии Матвеевны сынок! - почти крикнула ему та. Генерал был сильно глуховат. Александр выходил из себя от такой нецеремонной рекомендации: опять и везде упоминалась Аполлинария Матвеевна, но старый генерал, лично им заинтересовавшийся, больше еще ему нравился. Он решил с ним заговорить. Заметив, что невдалеке от него осталось свободное место, он подошел и сел. - Вы не были у обедни? - спросил его довольно ласково старик. - Нет, я приехал довольно поздно... уж к великому таинству. - К какому это великому таинству? - спросил генерал, сделав руками знак удивления. - Да в обедне-с. - В обедне есть великий выход, а не таинство... Как же вы этого не знаете, молодой человек? а-а-а! - сказал, качая головой, старик. Александр, и сам очень хорошо видевший, что, по торопливости своей, соврал, сначала было заспорил, что есть... - Да нет же! Неужели вас и этому не научили? а-а-а! - произнес решительно генерал. Александр готов был провалиться сквозь землю, но, к вящщему еще страданию его, лакей раскрыл зеленый стол. Иона Мокеич разнес карты себе, хозяйке, генералу и князю Подольскому. Они сейчас же сели, оставив Александра с дамами. Разговаривать со Спировой и двумя приживалками Александр решительно не хотел, но те, впрочем, и сами скоро ушли во внутренние комнаты, так что он остался совершенно один. Он ходил, глядел в окно, сидел на месте, подходил к игрокам, и все это так глупо, что он готов был этого проклятого Иону прибить за то, что он привез его к подобным скотам. Наконец судьба как бы сжалилась над ним: к крыльцу подъехал экипаж с дамами, с которыми Александр непременно решил познакомиться и даже начал за ними ухаживать. Они вскоре вошли в гостиную; мать как-то исподлобья и злобно посматривала на всех, а дочери, сначала одна, а потом другая, вернули хвостом перед хозяйкой и затем скрылись вместе с маменькой. К крыльцу подъехал еще экипаж. Генерал, вытянув свой взгляд на окно, проговорил: - Это, должно быть, гг. офицеры! Из тарантаса, в самом деле, вышли три офицера. Один из них, и собой очень невзрачный и далеко уж не умного лица, шумно вошел в гостиную, расцеловал у хозяйки ручку, сел около нее и стал учить ее играть в карты, а двое других, тоже очень развязно поклонившись хозяйке, через пять же минут, как видел Александр, разговаривал с барышнями, на секунду вернувшими хвостами в гостиной. Видимо, между всеми этими людьми были общие интересы и протекала общая жизнь; один только герой мой был тут как отрезанный ломоть. За обедом все уселись по приличным им местам - даже Иона затесался чуть не рядом с хозяйкой, а Александр очутился в самом заднем конце, между попами. В продолжении всего обеда он был мрачен до неприличия. Когда встали наконец из-за стола и в лакейской заиграли полковые музыканты, привезенные офицерами. Александр сейчас же взял шляпу и подошел к хозяйке. - Чтой-то батюшка, куда это? - спросила та его. - Матушка не так здорова. - А! - произнесла старушка, как видно, совершенно приняв в уважение подобную причину. Александр сел в коляску. Кучер Фома и гайдук Петр были мрачны. Они никак не ожидали, что барин так скоро уедет с праздника, а потому не успели еще обойти деревню и закатить хорошенько. - Когда ж на поседки-то? - крикнул александру с балкона Иона Мокеич. - После как-нибудь, - отвечал тот и велей скорей ехать. "Что ж это такое?" - рассуждал он сам с собою, проезжая довольно темным лесом. Он очень хорошо понимал, что был в самом аристократическом деревенском кругу. "Или они глупы, или я!" - решал он мысленно. Они! - позволяем мы себе успокоить молодого человека. 11. Иона Мокеич дома. Александр, не зная, чем себя занять, начал беспрестанно думать о красивой женщине, виденной им на базаре в Дубнах. Раз, после обеда, он вдруг надел на себя полный охотничьий костюм, велел оседлать себе лошадь и поехл к Ионе Мокеичу. Циник жил от них верстах в десяти. Въехав в перелесок и подъезжая к одному из овражков, Александр стал попридерживать своего довольно сердитого коня. Тот от этого еще больше и красивее стал раскидывать свои передние ноги. Когда надобно было подниматься из оврага, Александр вдруг опустил поводья, нагнулся над седлом и, крикнув, выхваил свой охотничьий нож и понесся марш-марш! Потом вдруг опять останавливал лошадь сразу и снова несся. В эти минуты он воображал себя черкесом - доказательство, что еще был молод душою. Дмитровка - жилище Ионы Мокеича - находилось в сельце, состоящем из нескольких домов бедных дворян. Его же собственно усадьба отделялась от прочих высоким тыном и отличалась довольно большим садом, в котором прятался хоть и низенький, но довольно широкий дом, и оттого несколько таинственною наружностью как бы говорил, что он заключает в себе хоть и старого, но великого грешника. Иона Мокеич увидал Александра еще из окна. - А, солнышко, красное! - сказал он, отворяя ему двери. Сам он был одет в каких-то турецких шароварах, в туфлях и ермолке. Александр был в первый еще раз у него в доме. - Это вот моя гостиная, а это моя пустынническая спальня, - говорил Иона, вводя гостя в свое довольно уютное помещение. - А там, - продолжал он совершенно тем же тоном, показывая на заднюю половину дома: - там мой сераль. - Сколько же жен у вас? - спросил Александр. - Три всего... по состоянию, братец!.. Что делать, больше не могу, - отвечал Иона, пожимая плечами. - Это что такое! - продолжал Александр, останавливаясь перед довольно большою, масляными красками написанною картиной, изображающей нагую женщину. - Подарение твоего отца! - отвечал Иона Мокеич. - Этакого, говорит, сраму нигде, как у Ионы, в комнатах и держать нельзя! Но это, брат, что! А вот где штука-то! - прибавил он и, взяв Александра за руку, ввел в спальню и там показал ему уже закрытую занавеской картину. Александр сейчас же отвернулся. - Что за мерзость! - произнес он: - хоть бы вы рисовать-то велели получше, покрасивее, а то чудовища какие-то! - По состоянию! - отвечал и на это Иона: - но что тут, друг сердечный, рисованье! - продолжал он: - одно только напоминание, а там уж, как это по-вашему, по-ученому сказать, добавлять надо своими фантазериями! - А что ж мы на поседки едем? - спросил Александр. - Непременно. Марфуша! - крикнул Иона Мокеич, приотворив маленькую дверь в соседнюю комнату: - дай-ка нам наливочки! - Что! к чему это? после обеда! - Наливки-то? Да ведь ее всегда можно; это не водка, - успокоил его Иона Мокеич. Марфа, лет двадцати девка, с толстыми губами и грудями, принесла на подносе бутылку наливки и две рюмки, и все это поставила на стол. - Честь имею рекомендовать; это главная моя султанша! - объяснил о ней Иона Мокеич. Марфа при этом хоть бы бровью повела. Она, видно, совершенно привыкла к подобной рекомендации и с таким же лицом, с каким пришла, с таким и ушла. - Какая женщина, у! - дополнил о ней еще Иона Мокеич. - Вероятно! - подтвердил Александр. - У!.. - повторил Иона и заставил Александра выпить рюмку наливки. Тот выпил и чуть не выплюнул назад, говоря: - Она совсем не подслащена! - Совершенно! - подтвердил и Иона. - Сахар ведь искусственная вещь... букету уж при нем такого нет, а тут сама натура, как есть. - Какой тут, чорт, букет. - Нет, ты попробуй, выпей-ка еще одну, так и увидишь, что так надо. Александр отнекивался было. - Да полно, чтой-то, выпей!.. - произнес Иона, как бы несколько обидевшись. Александр выпил и, в самом деле, не с таким отвращением. - А что, мы скоро поедем на поседки? - сказал он. В голове у него начинало пошумливать. - Все надо, друг милый, по порядку, чинно, не торопясь, - отвечал Иона Мокеич; сам он пил уже четвертую рюмку. - Гаврюха, Гаврюха! - подкликнул он, стуча в окно, проходившего мимо высокго мужика. Тот вошел в комнату. Это был его собственный ткач Гаврила, сначала, по наружности, смотревший очень обыкновенным человеком. - Во-первых, скажи ты мне, милый человек, - спросил его барин: - что, в Кузьмищеве начались поседки? - Начались бы словно, - ответил тот довольно громко. - Тсс!.. тише! - крикнул ему шопотом Иона Мокеич и отнесся к Александру: - не любить у меня этого моя главная-то барыня. "Дома, говорит, что хошь делай, - по чужим местам, по крайности, не срамись!" - Ну, друг, милый, - обратился он снова к Гавриле: - вот тебе мои ключи драгоценные, поди ты потихоньку от Марфуши... я ее вызову сюда, будто одевать себя... возьми ты там в чулане четыре бутылочки наливки, пряничков, изюму, орешков; положи все это в корзиночку, поставь ты ее под беседку, в мою, знаешь, тележку, запряги ты мне ворона коня и выезжай к нам к крыльцу. - Слушаю-с, - отвечал Гаврила, видимо с полною готовностью, и вышел. - Бесценный насчет этого человек! хоть три ночи простоит, где уж скажешь, - не тронется! - объяснил и о нем Иона Мокеич, а затем вышел, позвал Марфу и сильно, как было слышно через перегородку, старался занять ее самыми разнообразными разговорами. Через полчаса они уже сидели: Александр - верхом на своем коне, а Иона Мокеич и Гаврила - в тележке. Марфа провожала их на крыльцо. - Когда ждать-то прикажете? Куда это поехали? - спрашивала она. - Да вот к нему, погостить ненадолго! - отвечал Иона Мокеич смиренно. Несмотря на вольнодумный характер, он, кажется, находится в сильных лапах у своей главной султанши. Когда два наши рыцаря, с своим могучим оруженосцем, тронулись на свои романтические приключения, Марфа проговорила, зевая во весь рот: - Какой тот молоденький-то барин смазливый, не то, что наш плешивый чорт. 12! Поседки. Кузьмищево, казенная деревня, расположенная по большой дороге, тянулась в длину версты на две. Во всех окнах изб мелькали огоньки, и в одной из них, довольно большой, свет был как-то поярче. На улице была совершенная тишина: изредка проедут запоздалые извозчики, или выведет кто-нибудь из мужиков лошадь попоить к колодцу, или наконец быстро промелькнет какая-нибудь женская тень с пряслицей и устремится к этой именно избе. Александр и Иона Мокеич, выехав откуда-то с задов, тоже подъехали к ней. - Прежде всего, друг сердечный, надо подкрепиться! - сказал, кряхтя и вылезая из своей повозки, Иона и вытаскивая из корзинки бутылку, из которой заставил Александра выпить целый стакан, а сам выпил два. Потом они вошли в сени, оставив Гаврилу у лошадей. В довольно большой избе, по всем передним лавкам, сидели молодые женщины и девушки, по большей части все недурные собой. Под полатями стояли молодые парни, а некоторые из них, по преимуществу имевшие в руках гармоники, сидели промеж девушек, но те всегда при этом старались их выпихнуть и выжить от себя. - Не примете ли странником, идем из далеких мест: обносились, обовшивели! - сказал, входя, Иона Мокеич. Корзинку он захватил с собой. Хозяйка избы, довольно молодая женщина, сейчас же его узнала. - Милости просим! - сказала она, смеясь, и, согнав с одной скамейки ребятишек, предложила ее гостям. - Чей такой - молодой-то барин? - сказала она Ионе, указывая на Александра. - Дворянин Нищин, из усадьбы Огородова, под пряслом родился, на тычинке вырос и теперь на коле верхом изволит русскую землю объезжать!.. - отрекомендвал его Иона Мокеич. - Да полноте, лешие, это из Лопухов барин-то; я видела его... ягоды носила! - толковала другая баб в толпе. - Какой нарядный! военный, знать! - замечали иные. Александр не без удовольствия видел, что он составляет предмет общего внимания. Но, впрочем, взглянув в один из более темных и многолюдных углов, он увидел свою красавицу-крестьянку. - Здравствуй! Мы с тобой несколько знакомы, - сказал он. - Вы мне, что ль, это говорите? - сказала она приятным голосом. - Тебе... Я тебя видел и восхищался тобой в Дубнах. - Гм! - усмехнулась на это женщина. Александр взял небольшой деревянный стул и сел против нее. - Ты замужем? - Али нет! - отвечала красавица, кидая на него лукавый взгляд. - Где ж у тебя муж, в Питере? - В Питере, чтоб бока повытерли! - отвечали за нее другие бабы и засмеялись. Один из стоявших под полатями парней и как-то мрачно на все это смотревший подошел и зажег освещавшую лучину посветлее. Красавица Александра еще больше выглянула перед ним во всей своей красоте. - О, ты дивно хороша! - воскликнул он, ероша свои курчавые волосы. - Ну, вот что! Какой он! - говорила, смеясь та. Иона Мокеич между тем ходил и угощал наливкой. - Выпей, душенька, - говорил он, подходя к Александру. Тот в сильном волнении и не видя сам, что делает, выпил стакан залпом, а потом другой. - А, краля писаная! - воскликнул Иона Мокеич, увидав бабу-красавицу. - Ну, выпей!.. Белогрудая, белозубая, пей! - говорил он ей. Та отпила немного из стакана. - Ой, не люблю я этого: крепкое какое, пес! - Да что вы орехи-то бережете?.. давай орех-то, - сказали другие бабы, от глаза которых не ускользнули лежащие в корзине сласти. - О, сейчас! - воскликнул Александр, вскакивая, и, схватив оттуда целый тюрик орехов, поднес их и стал перед своей красавицей на колени. - Все тебе, царица души моей! все! - Ой, девоньки, какой он! - смеялись бабы. Иона Мокеич в это время суетился около других девушек и женщин. - Пейте, мои голубушки, пейте! - говорил он им, угощая их пряниками и наливкой. Последняя, впрочем, больше за ним самим оставалась. "Калинушка с малинушкой", - затянули наконец посидельщицы. "Лазоревый цвет", - подхватил за ними Иона, довольно чистым тенором. "Веселая беседушка", - пели те. "Где милый мой пьет!" ух! - допевал Иона и затем так расчувствовался, что стал промеж девушек и двух, ближайших к себе, обнял и стал прижимать их к бокам своим. Одна из них колотила его при этом легонько кулаком в голову, а другая подносила к лицу зажженную куделю. Он только отфыркивался и повертывался от одной к другой. Александр тоже не отставал от приятеля. Он декламировал перед своей красавицей: "Все в ней гармония, все диво, Все выше мира и страстей: Она покоится стыдливо В красе торжественной своей". Девушки и женщины смеялись, а парни, напротив, все что-то между собой переглядывались, а некоторые даже перешептывались... Иона Мокеич дошел наконец до полнейшего неистовства: он обнимал, хоть и не старуху, но безобразнейшую бабу и, припав к ее плечу головой, начал для чего-то слегка простанывать. - Ох, ох, - говорил он, а потом вдруг всколчил и, выхватив лучину из светца, бросил ее на пол. Тот же мрачный малый быстро подошел, поднял ее, разжег и вставил в светец. - Пошто вы балуете? - почти крикнул он на Иону Мокеича. - Оставь, погаси ее... погаси ее... - крикнул тот на него и опять было потянулся, чтобы погасить лучину. - Не трожьте ее! Али вы самотко и здесь эту срамоту завести хотите? Срамники! - проговорил парень и оттолкнул Иону. Тот наскочил и ударил его по лицу; парень тоже не остался в долгу: как хватил наотмашь кулаком, так барин и растянулся на полу. - Что такое? - воскликнул Александр, приподнимаясь и обертываясь, но все-таки еще оберегая рукой свою красавицу. В это время в избе затрещала рама. - Барина бьют! - раздался голос, и в избу влезал Гаврила. Все это было делом одной минуты. - Ты что, чорт, делаешь? - обратился он прямо к молодому парню, и оба потом, не говоря ни слова, схватились, как два дикие зверя, и начали возиться по избе, издавая по временам злобные звуки и ругательства. - Хорошенько его, хорошенько! - кричал с полу Иона. - Робя, бьют! - произнес наконец парень, почти с треском костей упалая на пол под железным натиском Гаврилы. Несколько человек бросились к нему на помощь, но Гаврила так с ними распоряжался, что как толкнет огромным спожищем своим кого в рыло, кого в грудь, кого в брюхо, - так тот в углу избы очутися. Отбитые таким образом, они накинулись на поднимавшегося Иону и начали его тузить и даже драть за волосы. - О-о-ой! о-о-ой! - кричал он, повертывая им то тот бок, то другой и хватаясь за голову. - Перестаньте, перестаньте! - кричал Александр. Но суматоха сделалась всеобщая. Девки и бабы, под поднятыми кулаками мужиков, убегали из избы. Красавица его тоже юркнула вон. - Прочь! - закричал наконец Александр, пробираясь сквозь толпу, чтобы спасти как-нибудь Иону, и при этом выхватил охотничий кинжал. - Коли так, робя, берись в колья! - раздалось снова, и в ту же минуту, Бог знает откуда, появились в воздухе поленья и палки. Александр чувствовал, что вся кровь прилила ему в голову. Он выхватил свой маленький охотничий пистолет. - Если кто-то хоть с меята пошевелится, я сейчас пущу пулю, и в тебя... и в тебя... и в тебя... - говорил он, переводя пистолет с рожи одного мужика на другого, на третьего. Те сейчас же начали отступать. - Он, паря, и в сам-деле стрельнет. - Если кто слово произнесет! - кричал Александр, дрожа всем телом, и, с помощью Гаврилы, который своего врага вышвырнул в сени и даже за лестницу, вытащил охающего и все-таки продолжающегося ругаться Иону Мокеича из избы и стал укладывать его в тележку. При этом один из бивших его парней даже подсоблял им это делать. Александр, сев на лошадь и выехав из селенья, был как сумасшедший. - Это чорт знает что такое! - говорил он, хватая себя за голову. - Такой буян народ, - пояснил ему Гаврила, впрочем, совершенно спокойно севший на облучок: - каждый праздник, что немножко, сейчас же в колья. Ну, тоже и к нам когда попадут, так угощаем тоже. - Тоже? - спросил Александр с удовольствием. - Тоже. У нас из бедных этих дворянчиков, пожалуй, такие есть лоботрясы, что и чорта уберут. Александр беспокоился об Ионе Мокеиче. - Чтоб он не умер! - сказал он. - Нет, вон он, чу, спит уж! - отвечал Гаврила. - Не в первый ведь раз: завтра в баню сходит, и все пройдет. - Ну, так я поеду домой? - Поезжайте, - успокоил его Гаврила. 13. Побег от собственной совести. На другой день Бакланов сидел у себя в комнате; голова у него трещала; ему представлялось, что, верятно, теперь узнается по всей губернии, как они приезжали на поседки пьные, произвели там драку; наконец, сами мужики могут на него жаловаться, потому что он обнажал оружие. Словом, его мучили те разнообразные страхи, кторые обыкновенно бывают у человека с расстроенным пищеварением, так что, когда к нему в комнату зашел гайдук Петруша и проговорил каким-то не совсем обыкновенным голосом: "пожалуйте на минуточку суда-с!" - он даже задрожал. - Что такое? - спросил он, вставая. - Маша вас там спрашивает-с, поговорить ей нужно с вами-с. Бакланов глядел в лицо гайдука. - Где же она? - спросил он. - В овине, на гумне дожидается-с. Александр пошел. Ему не совсем приятно было это объяснение. "Пожалуй, еще чувствительность выражать будет! На что глупа, а это уж понимать начинает!" - думал он. В овине, совсем почти темном, Маша сидела на кучке дров и плакала. - Что это такое? О чем? - спросил Бакланов. - Маменька ваша-с, - отвечала Маша: - призывала меня вчера к себе-с. - Н-ну? - По щекам прибила-с... "Мерзкая, говорит, ты..." - замуж приказывает итти-с за Антипова сына. - Но ведь ты не хочешь? - Нет-с, что хотеть-то-с!.. Я к крестьянству, помилуйте, совсем тоже, как есть, не прилучена... дом тоже бедный... - Ну, и не ходи, если не хочешь! - Выхлестать хочет, коли, говорит, не пойдешь: а я, помилуйте, чем виновата? Не своей охотой шла-с. - Вздор!.. Не ходи!.. Я не позволю тебе этого! - говорил Бакланов и пошел к матери. Но как было заговорить о подобном предмете? - Вы там, маменька... девушка у нас Марья есть... Вы хотите ее насильно замуж выдать?.. - Непрменно... непременно... - проговорила, вспыхнув, Аполлинария Матвеевна и махнула при этом как-то решительно рукой. - Не непременно-с! - вскричал Александр: - нельзя так вам вашим подлым крепостным правом пользоваться. Аполлинария Матвеевна уж задрожала. - Нету, нету, я уж решилась! - говорила она. - В таком случае и я решусь, - продолжал Бакланов: - и завтра же уеду в Петербург. Он знал, что ничем так не мог напугать мать, как своим намерением уехать в Петербург. Аполлинария Матвеевна больше всего на свете хотела, чтобы сын остался при ней, получил бы у них в губернии какое-нибудь выгодное место, женился бы на богатой невесте, и оба бы, он и невестка, ужасно к ней были почтительны. - Вы ни звука, ни весточки не будете получать обо мне! - говорил он. - Ну, Бог с тобой! Бог с тобой! - говорила Аполлинария Матвеевна и затем заревела. Этого Бакланов решительно не мог вынести. - Это чорт знает что такое, - говорил он, уходя из комнаты и хлопая дверьми. Он опять пришел в овин к Маше. - Ну, я говорил матери: не выдадут... - сказал он, полагая, что угроза его подействует на Аполлинарию Матвеевну. - Нет, барин, как не выдадут?.. Выдадут!.. - сказала Маша и еще больше расплакалась. Бакланова окончательно это взбесило. - Это не жизнь, а каторга, - произнес он, уходя из овина. Напуганная словами сына, Аполлинария Матвеевна не отложила своего намерения, а послала за Ионой Мокеичем. "Он этакий говорун, - разговорит, может быть, его!" - думала она. Александр, больной и расстроенный, только было прилег после обеда в своем кабинете, как двери отворились, и вошел Иона Мокеич, чистенький, примазанный, как бы ничего с ним перед тем и не случилось. - Что, дяденька, а? - говорил он, входя. Бакланов поднялся на диване. - Вот кто! Ну что, как ваше здоровье? - произнес он. - Да ничего! - отвечал Иона, садясь против него: - поотошел маненько... Что у вас-то такое натворилось? Александр развел руками. - Чорт знает, что такое тут происходит! - сказал он. Иона усмехнулся. - Вы слышали? - спросил его Бакланов. - Нет, я сейчас только приехал. - Я тут жил с одною девушкой нашей... Иона в знак согласия мотнул головой. - И вдруг моей матушке вздумалось выдавать ее замуж. Иона опять усмехнулся. - Что это так?.. - произнес он. - Да, подите, вот! - От зависти, надо полагать, старухи это делают! - объяснил Иона Мокеич. - Вероятно! - подхватил Бакланов. - Зачем-то нарочного присылал за