того, что мы называем "поэтической натурой", способность видеть в каждом предмете его божественную красоту, увидеть, насколько каждый предмет представляет око, через которое мы можем смотреть, заглянуть в самую бесконечность?" Человека, способного всюду подмечать то, что заслуживает любви, мы называем поэтом, художником. И разве не чувствует каждый человек, как он сам становится выше, воздавая должное уважение тому, что действительно выше его? Летом 1897г. отдых в Поповке был прерван - семья поехала в Железноводск: по предписанию врачей отец Гумилева должен был пройти курс лечения. Мальчик не любил традиционные прогулки у подножия горы Железной. Он любил читать. А еще, захватив из дому изрядную коллекцию оловянных солдатиков, устраивал баталии всех родов войск. Вернувшись осенью в Петербург, Гумилевы поселились в просторной квартире на Невском проспекте, No 97, кв. No 12. Мальчик начал занятия во втором классе, как всегда, равнодушно-спокойно. Зато увлек оловянными солдатиками своих сверстников. Устраивались примерные сражения, в которых каждый гимназист выставлял целую армию. Так он сблизился с товарищами. Организовал с ними "тайное общество", где играл роль Брамы-Тамы. В здании гимназии, в людской, в заброшенном леднике, в пустом подвале устраивались собрания членов "общества" при свечах, в самой конспиративной обстановке. Мальчишки были помешаны на тайных ходах, на подземельях, на заговорах и интригах, выстукивали в домах стены, лазили по подвалам и чердакам, искали клады, разочаровывались и снова увлекались. В это время Коля Гумилев прочел все, что было дома и у друзей. Родителям пришлось договариваться со знакомым букинистом. Любимые его писатели: Майн Рид, Жюль Верн, Фенимор Купер, Гюстав Эмар, любимые книги: "Дети капитана Гранта", "Путешествие капитана Гаттераса". Гимназический товарищ Гумилева Л. Леман рассказывал, что комната Николая Степановича в Петербурге была загромождена картонными латами, оружием, шлемами, разными другими доспехами. И книгами, книгами. И все росла его любовь к животным: попугаи, собаки, тритоны и прочая живность были постоянными обитателями в доме Гумилевых. Он любил говорить об Испании и Китае, об Индии и Африке, писал стихи, прозу. Наверное, поводом были не только книги, но и рассказы отца о его плаваниях по морям-океанам. И военные истории дяди-адмирала. С нетерпением дождавшись весны, Гумилев снова на воле, в Поповке. Он все чаще и чаще заменял теперь игры в солдатиков "живыми" играми с товарищами в индейцев, в пиратов, в ковбоев. Играл самозабвенно. Одно время выполнял роль Нэна-Саиба - героя восстания сипаев в Индии. Он даже требовал, чтоб его так и называли. Потом стал Надодом Красноглазым - героем одного из романов Буссенара. По чину ему полагалось быть кровожадным. Но кровожадность никак не получалась. Однажды мальчики собрались жарить на костре пойманных карасей. В возмездие за проигрыш в какой-то игре один из товарищей потребовал от Коли, чтобы тот откусил живому карасю голову. Процедура не из приятных. Но Коля, для поддержания репутации кровожадного, мужественно справился с задачей, после чего, правда, от роли отказался. ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО 24.12. 1927 АА16: "В июле 1925 г. я была в Бежецке у А. И. Гумилевой. Она охотно говорила со мной о Н. С. Там же я видела две интересные фотографии: остров на пруде в Поповке и группу детей в лодке (Гумилев и Краснос...)"17 Родители давали обыкновенно каждому из участников игр по лошади, и им легко было воображать себя ковбоями или индейцами. Гумилев носился и на оседланных, и на неоседланных лошадях, смелостью своей вызывал восторг товарищей. В центре пруда был островок, обычное место сражений. Компания делилась на два отряда: один защищал остров, другой брал его штурмом. В этих играх Гумилев выделялся взрослой смелостью при всей своей милой наивности и вспыльчивостью при бесконечной доброте. С детских лет Гумилев был болезненно самолюбив: "Я мучился и злился, когда брат перегонял меня в беге или лучше меня лазил по деревьям. Я хотел все делать лучше других, всегда быть первым. Во всем. Мне это, при моей слабости, было нелегко. И все-таки я ухитрялся забираться на самую верхушку ели, на что ни брат, ни дворовые мальчики не решались. Я был очень смелый. Смелость заменяла мне силу и ловкость. Но учился я скверно. Почему-то не помещал своего самолюбия в ученье. Я даже удивляюсь, как мне удалось кончить гимназию. Я ничего не смыслю в математике, да и писать грамотно не научился. И горжусь этим. Своими недостатками следует гордиться. Это их превращает в достоинства"17. И еще он понял: человеку необходимо быть храбрым, он должен идти вперед и оправдать себя как человека. Он настолько лишь человек, насколько побеждает свой страх. Все больше и больше увлекался сочинительством. У него уже была целая тетрадка собственных стихов. Никто не мог остановить его. Полюбил Пушкина; читал не только сам - заставлял читать товарищей. Осень. Петербург. Занятия в третьем классе гимназии. Посещения утренних спектаклей для царскосельских гимназистов, в числе которых неизменно был Гумилев. "Руслан и Людмила" и "Жизнь за царя" - в Мариинском; Островский - в Александринском; "Потонувший колокол" Гауптмана, Шекспир - в Малом. В личной библиотеке к Пушкину прибавились Жуковский, затем Лонгфелло - "Песнь о Гайавате"; Мильтон - "Потерянный рай"; Ариосто - "Неистовый Роланд"; Колридж - "Поэма о старом моряке", которую впоследствии поэт переведет сам; В гимназии издавался рукописный литературный журнал. В нем Николай Степанович поместил свой рассказ: нечто похожее на "Путешествия Гаттераса". Там фигурировали северные сияния, затертый льдами корабль, белые медведи. По книгам издателя Гербеля и выпускам "Русской классной библиотеки" под редакцией Чудинова, которые Гумилев скупал и прочитывал все подряд, он составлял конспекты, и теперь уже не отец рассказывал ему о плаваниях (он все чаще и тяжелее хворал), а сын отцу "делал доклады" о современной литературе. Причем Степан Яковлевич всегда отмечал, что сын говорит хорошо - не волнуясь, спокойно, а главное, последовательно, что имеет все задатки будущего лектора. Гумилеву было тогда двенадцать лет. В следующем году он написал большое стихотворение "О превращениях Будды". 1900 год. У старшего брата Дмитрия обнаружился туберкулез, и родители решили для укрепления здоровья детей перевезти их на Кавказ, в Тифлис. Оставили квартиру в Петербурге, продали Поповку, продали мебель. Гумилев поступил в четвертый класс Второй тифлисской гимназии, проучился полгода, а 5 января 1901г. родители перевели его в Первую тифлисскую мужскую гимназию, находившуюся на Головинском проспекте (ныне проспект Руставели). Эта гимназия считалась лучшей гимназией города. За зиму Степан Яковлевич сумел приобрести небольшое, в 60 десятин, имение Березки в Рязанской губернии. Как каждого человека на склоне лет, его, вероятно, потянуло в родные места. Но все-таки, скорее, климат и живительная природа определили этот выбор. Кроме того, северным детям был необходим здоровый отдых с нежарким летом. 25 мая 1901г. Гумилевы отправились в имение, чудесно прожили лето и к 1 сентября вернулись в Тифлис. Пятый класс гимназии. Успехи, как всегда, средние, а по греческому - и вовсе никакие. Назначена переэкзаменовка на осень. С этим Гумилев уехал, нимало, впрочем не огорчившись, в Березки. Там, как всегда, читал, носился на лошадях, сочинял стихи о Грузии и о любви. Под впечатлением Надсона писал в девичьи альбомы: Когда же сердце устанет биться, Грудь наболевшая замрет? Когда ж покоем мне насладиться В сырой могиле придет черед? Но, несмотря на эти замогильные стихи, Гумилев не был пессимистом. Наоборот. Любовь, тайна, неизведанность страсти притягивают его все сильнее, делая его жизнь отнюдь не однообразной и скучной. Из Березок в Тифлис он приехал один, самостоятельно: это ощущение было бесконечно интереснее экзамена, который он тем не менее успешно сдал. В начале сентября 1902г. выступил в газете "Тифлисский листок" с собственным стихотворением "Я в лес бежал из городов". Первая публикация доставила ему огромную радость и определила дальнейший путь. Самостоятельная жизнь настолько понравилась, что он весною следующего года остался в Тифлисе у приятеля по гимназии - Борцова, взял репетитора по математике и сдал экзамены за шестой класс. Круг его интересов расширился: он увлекся астрономией, стал брать уроки рисования, совершил массу прогулок в горы и на охоту, зачитывался Владимиром Соловьевым, полюбил Некрасова, иногда посещал вечеринки с танцами у друзей дома - Линчевских, хотя к танцам относился пренебрежительно. Отличался серьезностью поведения. Свою необычную внешность старательно совершенствовал изысканными манерами. 21 мая 1903г. Гумилев окончил шестой класс и получил от директора Первой тифлисской гимназии отпускной билет в Рязанскую губернию сроком до 1 сентября 1903 года. В то время большая часть тифлисской молодежи была настроена революционно. Под влиянием товарищей, в особенности одного из братьев Легранов - Бориса, впоследствии политработника, и Гумилев увлекся (он всегда быстро загорался) политикой. Начал изучать "Капитал" Маркса. А летом, в деревне, между тренировками в верховой езде и чтением левой политической литературы, стал вести агитацию среди местных жителей. Поскольку он успешно воспитывал в себе умение учить, поражать, вести за собой - словом, лидерствовать, то и с рабочими-мельниками ему это удавалось, что, естественно, вызвало массу серьезных неприятностей со стороны губернских властей: гимназисту пришлось покинуть Березки. Но увлечение оказалось неглубоким. Гумилев никогда больше к политике не возвращался и не стремился в нее вникать. Когда началась русско-японская война, он, насмотревшись на расклеенные по стенам домов и в витринах магазинов мажорные картинки победоносных действий русской армии, решил, "как гражданин и патриот России", непременно ехать добровольцем на фронт. Родным и друзьям с трудом удалось его отговорить, втолковав ему всю позорную бессмысленность бойни на Дальнем Востоке. Приведу несколько примеров его отношения к политике. В письме Брюсову 08.01.1907 г. из Парижа Гумилев писал, что из созданного им журнала "Сириус" "политика тщательно изгоняема". Еще в одном из парижских писем Брюсову: "...сама газета показалась мне симпатичной, но я настолько наивен в делах политики, что так и не понял, какого она направления..." Лариса Рейснер писала итальянцу Скарпа в 1922 году: "Malheureusement il ne comprenait [pas] rien dans la politique, ce "parnassien russe"18. Не использовав летний отдых до конца, Гумилев с матерью и сестрой выехал в Царское Село. Остальные члены семьи продолжали жить в Березках. Степан Яковлевич послал прошение директору Николаевской царскосельской гимназии о помещении его сына, ученика Первой тифлисской гимназии Н. С. Гумилева, в седьмой класс, "в который он по своим познаниям переведен". В Царском Селе Гумилевы сняли квартиру - на углу Оранжерейной и Средней улиц, в доме Полубояринова (сейчас Средняя улица называется улицей Коммунаров, а Оранжерейная - Карла Маркса). Одну из комнат Николай, к удивлению родных и ужасу хозяев, превратил в "морское дно" - выкрасил стены под цвет морской воды, нарисовал на них русалок, рыб, разных морских чудищ, подводные растения, посреди комнаты устроил фонтан, обложил его диковинными раковинами и камнями. Директор Императорской Николаевской царскосельской гимназии И. Ф. Анненский вакансий для экстернов не имел, и 11 июля 1903 года Николай Гумилев был определен интерном, однако с разрешением ему, в виде исключения, жить дома. "Я всегда был снобом и эстетом, - вспоминал Гумилев. - В четырнадцать лет я прочел "Портрет Дориана Грея" и вообразил себя лордом Генри. Я стал придавать огромное внимание внешности и считал себя некрасивым. Я мучился этим. Я действительно, наверное, был тогда некрасив - слишком худ и неуклюж. Черты моего лица еще не одухотворились - ведь они с годами приобретают выразительность и гармонию. К тому же, как часто у мальчишек, красный цвет лица и прыщи. И губы очень бледные. Я по вечерам запирал дверь и, стоя перед зеркалом, гипнотизировал себя, чтобы стать красавцем. Я твердо верил, что силой воли могу переделать свою внешность. Мне казалось, что с каждым днем я становлюсь немного красивее". 24 декабря 1903 года общие друзья познакомили Гумилева с гимназисткой Анной Горенко, будущим поэтом Анной Ахматовой. Потом они встретились на катке. Некоторые стихи и поэмы Гумилева этого периода были посвящены Ане Горенко и позже вошли в его первый сборник "Путь конквистадоров". На экземпляре сборника, подаренного ею П. Н. Лукницкому, они помечены рукою Ахматовой: "мне". ОСЕННЯЯ ПЕСНЯ Осенней неги поцелуй Горел в лесах звездою алой, И песнь прозрачно-звонких струй Казалась тихой и усталой. С деревьев падал лист сухой, То бледно-желтый, то багряный, Печально плача над землей Среди росистого тумана И солнце пышное вдали Мечтало снами изобилья И целовало лик земли В истоме сладкого бессилья А вечерами в небесах Горели алые одежды, И обагренные, в слезах, Рыдали Голуби Надежды Летя в безмерной красоте, Сердца к далекому манили И созидали в высоте Венки воздушно-белых лилий И осень та была полна Словами жгучего напева, Как плодоносная жена, Как прародительница Ева Весной 1925г. Ахматова показала П. Н. Лукницкому скамью под огромным развесистым деревом, где весною 1904г. Гумилев первый раз объяснился ей в любви. И Лукницкий сфотографировал ее. Из воспоминаний подруги детства Ахматовой В. С. С р е з н е в с к ой: "С Колей Гумилевым, тогда еще гимназистом седьмого класса, Аня познакомилась в 1904 году19, в сочельник. Мы вышли из дому, Аня и я с моим младшим братом Сережей, прикупить какие-то украшения для елки, которая у нас всегда бывала в первый день Рождества. Был чудесный солнечный день. Около Гостиного двора мы встретились с "мальчиками Гумилевыми": Митей (старшим) - он учился в Морском кадетском корпусе, - и с братом его Колей - гимназистом Императорской Николаевской гимназии. Я с ними была раньше знакома через общую учительницу музыки... Встретив их на улице, мы дальше пошли уже вместе - я с Митей, Аня с Колей, за покупками, и они проводили нас до дому. Аня ничуть не была заинтересована этой встречей, я тем менее, потому что с Митей мне всегда было скучно; я считала (а было мне тогда уже пятнадцать!), что у него нет никаких достоинств, чтобы быть мною отмеченным. Но, очевидно, не так отнесся Коля к этой встрече. Часто, возвращаясь из гимназии, я видела, как он шагает вдали в ожидании появления Ани. Он специально познакомился с Аниным старшим братом Андреем, чтобы проникнуть в их довольно замкнутый дом. Ане он не нравился - вероятно, в этом возрасте девушкам нравятся разочарованные молодые люди, старше двадцати пяти лет, познавшие уже много запретных плодов и пресытившиеся их пряным вкусом. Но уже тогда Коля не любил отступать перед неудачами. Он не был красив - в этот ранний период он был несколько деревянным, высокомерным с виду и очень неуверенным в себе внутри. Он много читал, любил французских символистов, хотя не очень свободно владел французским языком... Роста высокого, худощав, с очень красивыми руками, несколько удлиненным бледным лицом, я бы сказала, не очень заметной внешности, но не лишенной элегантности... Позже, возмужав и пройдя суровую кавалерийскую военную школу, он сделался лихим наездником, обучавшим молодых солдат, храбрым офицером.. подтянулся и, благодаря своей превосходной длинноногой фигуре и широким плечам, был очень приятен и даже интересен, особенно в мундире. А улыбка и несколько насмешливый, но милый и не дерзкий взгляд больших, пристальных, чуть косящих глаз нравились многим и многим. Говорил он чуть нараспев, нетвердо выговаривая "р" и "л", что придавало его говору совсем не уродливое своеобразие, отнюдь не похожее, на косноязычие. Мне нравилось, как он читает стихи... Мы много гуляли, и в этих прогулках иногда нас часто "ловил" поджидавший где-то за углом Коля! Сознаюсь... мы обе не радовались этому, мы его часто принимались изводить: зная, что Коля терпеть не может немецкого языка, мы начинали вдвоем вслух читать длиннейшие немецкие стихи... А бедный Коля терпеливо, стоически слушал всю дорогу - и все-таки доходил с нами до дому". На Пасху 1904г. Гумилевы в своем доме давали бал, на котором в числе гостей первый раз была Аня Горенко. С этой весны начались их регулярные встречи. Они посещали вечера в ратуше, были на гастролях Айседоры Дункан, на студенческом вечере в Артиллерийском собрании, участвовали в благотворительном спектакле в клубе на Широкой улице (ныне - ул. Ленина), были на нескольких, модных тогда, спиритических сеансах у Бернса Мейера, хотя и относились к ним весьма иронически. Они встречались, гуляли, катались на коньках. Гумилев, в то время страстно поглощавший книги, делился с Анной Горенко своими "приобретениями". О чем говорили они? Конечно же, о поэзии, о счастье творчества, о мужестве и благородстве. Мысли, занимавшие их, через несколько лет обрели силу, зрелость и новый смысл старых истин, а тогда они произносились, пробуя себя на прочность, на долговечность. И разговоры о грехе, о страдании, об искушении - лишь предчувствия страстей и бед, лишь первые попытки справиться с жизнью... ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО 30.11.1926 Ты помнишь, у облачных впадин С тобою нашли мы карниз, Где звезды, как гроздь виноградин, Стремительно падали вниз. "Башня" (Турецкая) в Царском Селе - искусственные руины. АА и Николай Степанович там встречались, наверху. С осени родители одноклассника Гумилева - Дмитрия Коковцева, писавшего стихи, стали устраивать литературные "воскресенья" в своем доме на Магазейной улице. На вечерах бывали И.Ф.Анненский (поскольку хозяин дома А.Д. Коковцев был гимназическим учителем); гимназические учителя Е. М. и А. А. Мухины, В. Е. Евгеньев-Максимов (литературовед, специалист по Некрасову, тогда учитель), М. О. Меньшиков (публицист-нововременец), М. И. Туган-Барановский (историк- экономист, представитель "легального марксизма"), В. В. Ковалева (дочь писателя В. Буренина); К. Случевский (поэт), Л. И. Микулич, Д. Савицкий (поэт), В. И. Кривич (сын И. Ф. Анненского). Гумилев бывал на "воскресеньях", несколько раз выступал с чтением своих стихов и выдерживал яростные нападки, даже издевательства некоторых из присутствовавших. Особенно его критиковал хозяин дома, не принимавший декадентства. В письме Брюсову из Царского Села 8 мая 1906г. Гумилев напишет: "Уже год, как мне не удается ни с кем поговорить так, как мне хотелось бы..." Гумилев остро реагировал на непонимание, на литературный "застой", на творческую "беспросветность" царскоселов. Он, к этому времени проштудировав русских модернистов, ушел далеко вперед в своих вкусах и ощущениях от некоторых царскосельских рутинеров. А И. Ф. Анненский был для него, гимназиста, тогда еще недостижим. Преподаватель гимназии Мухин рассказал (пишет в дневнике Лукницкий 18.02.1925 г.): "На выпускных экзаменах на вопрос, чем замечательна поэзия Пушкина, Гумилев невозмутимо ответил: "Кристальностью". Чтобы понять силу этого ответа, надо вспомнить, что мы, учителя, были совершенно чужды новой литературе, декадентству... Этот ответ ударил нас как обухом по голове. Мы громко расхохотались! Теперь-то нам понятны такие термины, как верно определяет это слово поэзию Пушкина, но тогда..." 1905 Что-то подходит близко, верно... Среди царскосельской интеллигенции, которая дышала, расцветала возле всегда живых представителей русской культуры - Дельвига и Кюхельбекера, Батюшкова и Чаадаева, Лермонтова и Тютчева и, конечно же, главное - Пушкина, обыватель, пребывавший в состоянии недоверия и подозрительности в начале ХХ века, особенно в период реакции после 1905г., занимал, увы, значительные духовные территории. Обыватель презирал все, что не соответствовало его меркам. ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО 12.04.1925 "Темное время это - царскосельский период, потому что царскоселы - довольно звероподобные люди", - говорит АА. И еще: "Николай Степанович совершенно не выносил царскоселов. Конечно, он был такой - гадкий утенок в глазах царскоселов. Отношение к нему было плохое... среди сограждан, а они были на такой степени развития, что совершенно не понимали этого. До возвращения из Парижа - такая непризнанность, такое неблагожелательное отношение к Николаю Степановичу. Конечно, это его мучило..." АА говорит, что ее папа полюбил Николая Степановича, когда тот был уже мужем Ахматовой, когда они познакомились ближе. "А когда Николай Степанович был гимназистом, папа отрицательно к нему относился по тем же причинам, по которым царскоселы его не любили и относились к нему с опаской, - считали его декадентом..." А Н. Н. Пунин говорил, что "и над Коковцевым тоже издевались товарищи. Но отношение товарищей к Николаю Степановичу и Коковцеву было совершенно разное: Коковцев был великовозрастным маменькиным сынком, страшным трусом, и товарищи издевались над ним по-гимназически - что-нибудь вроде запихивания гнилых яблок в сумку, вот такое... Николая Степановича они боялись и никогда не осмелились бы сделать с ним что-нибудь подобное, как-нибудь задеть его. Наоборот, к нему относились с великим уважением и только за глаза иронизировали над любопытной, непонятной им и вызывавшей их и удивление, и страх, и недоброжелательство "заморской штучкой" - Колей Гумилевым". В то время Гумилев начал жадно читать новейшую литературу, увлекся русскими модернистами - Бальмонтом, Брюсовым, Белым. Скрупулезно изучает периодические издания и, главным образом, новый, входивший в моду журнал "Весы". Такое благоприятное совпадение: юноша возвращается в 1903 году из Тифлиса в Царское Село, в Петербург, в гимназию, и в это же время с начала 1904 года рождается журнал, в котором В. Брюсов начал осуществлять свою давнюю заветную мечту - создание в России "Школы нового искусства", как у французских модернистов, и, кроме того, начинает наконец выпускать журнал по западноевропейским образцам: тонкий, красивый, совершенно оформленный, с заставками, виньетками, иллюстрациями. Направление журнала нравилось Гумилеву: не общественно-политический, не партийный орган печати. Только литература, только искусство. В "Весах" собрана европейская художественная элита, и Гумилев открывает для себя фантастически заманчивый мир - мир нового искусства. Позже он будет предельно активен в создании контактов с французской литературой и станет ее пропагандистом в России. А пока жадно читает обзорные, программные выступления символистов, критические статьи о произведениях русской и западной поэзии, прозы, живописи. Он представляет, чувствует людей, с которыми он должен, хочет и будет говорить и дружить. Это - мэтры, это великие мастера, именно те, к которым надо тянуться и на сравнении с которыми он будет оттачивать свое мастерство. Зреет план поездки во Францию. План глубоко спрятан, о нем еще никто не знает. Но когда это может осуществиться? Времени терять нельзя: гимназисту скоро девятнадцать. И хотя он учится второй год в седьмом классе - это его нимало не огорчает. Можно сказать, что в 1904-1905гг. и до середины 1906г., то есть до самого отъезда в Париж, Гумилев ждал каждого номера "Весов" с нетерпением и читал все от корки до корки. Особенно прислушивался к В. Я. Брюсову, поставившему целью журнала не только объединить русских символистов, но пропагандировать свою основную эстетическую концепцию свободы искусства, впрочем, лишь на страницах "Весов", где он намеренно ограничивал личную заинтересованность вопросами общественно-политическими и революционными. Брюсов предстал перед Гумилевым идеологом свободного искусства, пропагандистом нового, западного. В "Весах" Гумилев знакомится с поэтами средневековья, с поэтами-парнасцами, символистами конца XIX века, постсимволистами - "молодыми", а чуть позже читает их оригинальные произведения, поскольку начиная с 1905г. расширяется сфера деятельности журнала. В "Весах" No 1 за 1904г. Гумилев читает о "внутреннем брожении", которое, по мнению автора "Писем о французской поэзии" - постоянного корреспондента "Весов", французского символиста, проповедника "научной поэзии" Рене Гиля, должно привести к новому возрождению литературного творчества во Франции. И об оккультизме он узнал из "Весов". В No 2 за 1905г. там была опубликована статья о книге Папюса " Первоначальные сведения по оккультизму" с разъяснениям терминов для начинающих и портретами выдающихся деятелей современного оккультизма. Большое впечатление на Гумилева произвели отрывки из тюремных записок О. Уайльда. "До сих пор я верю, что от начала Бог создал для каждого человека отдельный мир и что в этом мире, который внутри нас, каждый и должен жить". "Мне не нужно напоминать вам, что только выражение своей жизни - для художника высший и единственный способ жить. Мы живем - поскольку воплощаем жизнь в слове". "В "Дориане Грее" я сказал, что величайшие грехи мира совершаются в мозгу. Но и все совершается в мозгу. Мы не знаем того, что мы не видим глазами и не слышим ушами. Глаз и ухо - это в действительности лишь каналы для передачи адекватных или неадекватных чувственных впечатлений. Это в мозгу - маки красны, яблоко душисто и поет жаворонок". "Человек, стремящийся стать тем, чего нет в нем, членом парламента, преуспевающим оптовщиком, выдающимся чиновником, судьей или кем-нибудь еще, столь же скучным, всегда достигает в том, к чему он стремится. В том его кара. Кому нужна маска, должен и носить ее. Но иначе обстоит дело с силами, движущими жизнь, и с теми людьми, которые воплощают в себе эти силы. Люди, которые заботятся только о воплощении собственного "я", никогда не узнают, куда это приведет их. Они не могут знать. В известном смысле слова, конечно, необходимо познать себя самого, как того требовал греческий оракул; это первый шаг ко всякому знанию. Но сознание того, что человеческая душа непостижима, есть последний вывод мудрости. Последняя тайна - мы сами. Если взвешено солнце, измерен путь луны, занесены на карту семь небес, звезда за звездой, все-таки остается еще одно: мы сами. Кто может вычислить орбиту собственной души?" Мысли, подобные мыслям Уайльда, рождались и у Гумилева, но были неоформленными и будоражили его, еще совсем мальчика, в Тифлисе, когда он бесповоротно поставил своей целью постижение премудрости выражения себя в Слове. Позже Гумилев процитирует слова Уайльда в своей статье "Жизнь стиха": "Сейчас я буду говорить только о стихах, помня слова Оскара Уайльда, приводящие в ужас слабых и вселяющие бодрость в сильных: "Материал, употребляемый музыкантом или живописцем, беден по сравнению со словом. У слова есть не только музыка, нежная, как музыка альта или лютни, не только краски, живые и роскошные, как те, что пленяют нас на полотнах венециан и испанцев, не только пластические формы, не менее ясные и четкие, чем те, что открываются нам в мраморе или бронзе, - у них есть и мысль, и страсть, и одухотворенность. Все это есть у одних слов". Пройдет время, и Гумилев благоговейно скажет о Слове: СЛОВО В оный день, когда над миром новым Бог склонял лицо свое, тогда Солнце останавливали словом, Словом разрушали города. И орел не взмахивал крылами, Звезды жались в ужасе к луне, Если, точно розовое пламя, Слово проплывало в вышине. А для низкой жизни были числа, Как домашний, подъяремный скот, Потому что все оттенки смысла Умное число передает. Патриарх седой, себе под руку Покоривший и добро и зло, Не решаясь обратиться к звуку, Тростью на песке чертил число. Но забыли мы, что осиянно Только слово средь земных тревог, И в Евангельи от Иоанна Сказано, что слово это Бог. Мы ему поставили пределом Скудные пределы естества, И как пчелы в улье опустелом Дурно пахнут мертвые слова. В Павловске, на концерте, Гумилев познакомился с братом Анны Горенко - Андреем. С этого момента началась их дружба. Андрея он считал единственно культурным, превосходно классически образованным человеком на фоне всей царскосельской молодежи. Андрей Андреевич знал латынь, был прекрасным знатоком античной поэзии и при этом отлично воспринимал стихи модернистов. Он был одним из немногих слушателей Гумилева, слышал из уст автора стихотворения "Смерти", "Огонь", стихи "Пути конквистадоров", относящиеся к Анне Горенко, "Русалку" и поэмы. Андрей обсуждал с Гумилевым не только его произведения, но и современную поэзию, публиковавшуюся в журнале "Весы" и издательстве "Скорпион". И Аню Горенко Николай Степанович стал теперь видеть чаще - приходил к другу домой. А когда на пасхальной неделе затеял дуэль с гимназистом Куртом Вульфиусом, Андрей Горенко стал его секундантом. Правда, дуэль не состоялась - гимназическое начальство не допустило. ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО АА: "В 1904 - 1905гг. собирались по четвергам у Инны Андреевны и Сергея Владимировича20, называлось это "журфиксы". На самом деле это были очень скромные студенческие вечеринки. Читали стихи, пили чай с пряниками, болтали. А в январе 1905 года Кривич женился на Наташе Штейн21 и они жили в гимназии на Малой, там же, где жил Иннокентий Федорович (Анненский. - В. Л.), только у них была отдельная квартира. У них собирались по понедельникам. Приблизительно то же самое было, только параднее, потому что там лакей в белых перчатках подавал. Папа меня не пускал ни туда, ни сюда, так что мама меня по секрету отпускала до 12 часов к Инне и к Анненским, когда папы не было дома. А на каток вечером папа запрещал ходить, так что я бывала там очень редко: каток бывал раз в неделю, вечером, по пятницам кажется. Тогда, например, нельзя было думать о том, чтобы принимать у себя гостей. Приходил Николай Степанович к брату Андрею, приходил Коковцев к нему же (очень редко); Гучковский - приятель Николая Степановича - был. А я была в таком возрасте, что не могла иметь собственных знакомых - считалось так. Коля был приятелем Андрея, потому бывал. Пока сестра не была замужем, бывали Дешевов (брат композитора), Селиверстов (директор радиостанции) и Кемниц (который потом под поезд бросился). Это были приятели моей старшей сестры. Валя Срезневская тут бывала всюду, неотступно. Валя - живой свидетель этого. У Штейнов бывали Максимов (В. Е. Евгеньев-Максимов. - В. Л.), теперь председатель Некрасовского общества, бывали какие-то петербургские товарищи. Раз был Слонимский Александр. Летом 1905 года я ни с кем из них вообще не виделась, кроме Штейна, который бывал у нас. В августе я уехала в Евпаторию. Тогда, собственно, произошла катастрофа. Папа вышел в отставку, стал получать только пенсию и поэтому решил отправить семью в провинцию". В октябре 1905 года вышел первый сборник стихов Гумилева "Путь конквистадоров". В ноябре В. Брюсов опубликовал в "Весах" рецензию на этот сборник. Рецензия строгая. Тем не менее в ней было и поощрение поэта: "...в книге есть и несколько прекрасных стихов, действительно удачных образов. Предположим, что она только "путь" нового конквистадора, и что его победы и завоевания - впереди". Гумилев ни разу не переиздал свою первую книгу. Он начал свой поэтический "счет для всех" книгой "Романтические цветы", изданной в Париже в 1908 году. После выхода книги Гумилев стал общаться с И. Ф. Анненским. Наверное, из-за разницы лет и положений - гимназист и директор гимназии - вначале все же довольно отдаленно. Скорее так: начал бывать у Иннокентия Федоровича. Сделал надпись Анненскому на экземпляре книги. Экземпляр книжки отправил и в Евпаторию другу - Андрею Горенко. И хотя многие стихи посвящены Анне Горенко, ей он книги не послал - их отношения были в разладе. Кто объяснит нам, почему У той жены всегда печальной Глаза являют полутьму, Хотя и кроют отблеск дальний? Зачем высокое чело Дрожит морщинами сомненья, И меж бровями залегло Веков тяжелое томленье? И меж бровями залегло Веков тяжелое томленье? И улыбаются уста Зачем загадочно и зыбко? И страстно требует мечта, Чтоб этой не было улыбки? Зачем в ней столько тихих чар? Зачем в очах огонь пожара? Она для нас больной кошмар Иль правда горестней кошмара. Зачем, в отчаяньи мечты, Она склонилась на ступени? Что надо ей от высоты И от воздушно-белой тени? В 1905 г. в Николаевской гимназии под редакцией Клушина выходил журнал "Горизонт". По рассказам матери, Гумилев сотрудничал в нем. Н а п и с а н ы стихотворения: "Смерти" и "Огонь". В октябре вышел первый сборник стихов "Путь конквистадоров". О Г у м и л е в е. Рецензия В. Брюсова на "Путь конквистадоров" (Весы, No 11). 1906 Но дальше песня меня уносит... Начался новый год жизни Гумилева, свободный, совершенно самостоятельный, таящий множество соблазнов и возможностей. К выпускным экзаменам почти не готовился, но тем не менее сдал их и 30 мая 1906 года получил аттестат зрелости. До этого Гумилев получил письмо от Брюсова с приглашением сотрудничать в "Весах". Из письма Брюсову 15.05.1906. Царское Село: "3-го апреля мне исполнилось двадцать лет, и через две недели я получаю аттестат зрелости. Отец мой - отставной моряк и в материальном отношении вполне обеспечен. Пишу я с двенадцати лет, но имею очень мало литературных знакомств, так что многие вещи остаются нечитанными за недостатком слушателей. Летом я собираюсь ехать за границу и пробыть там пять лет. Но так как мне очень хочется повидаться с Вами, то я думаю недели через три поехать в Москву, где, может быть, Вы не откажете уделить мне несколько часов". Началась интенсивная переписка. В течение восьми лет, до самой войны, Гумилев написал Брюсову семь десятков писем: из Царского; Парижа; Петербурга; Слепнева; из африканских путешествий. И во многих письмах посылал Брюсову свои стихи. В июле Гумилев уехал в Париж. Поселился сначала на бульваре St. Germain, 68, а потом на rue de la Gaite, 25. Поступил в Сорбонну. Регулярно получал от матери 100 рублей в месяц и, хотя укладываться в скромный бюджет было трудно, иногда сам посылал ей немного денег, часто писал. В. С. Срезневская вспоминает: "Гумилев был нежным и любящим сыном, любимцем своей умной и властной матери". Он бродил по Парижу и никак не мог надышаться им. Он так ждал этих дней и ночей, потому что твердо верил: у артиста, у художника в Европе есть общее отечество - Париж. Приходил к себе, в маленькую комнату с высокими окнами и свежими цветами. Он любил порядок, аккуратность, четкость, расписание в жизни. Воспитывал себя всегда быть выше случайностей, неожиданностей. Перечитывал Пушкина, Карамзина, Ницше, осваивал французскую литературу. В архиве Лукницкого хранятся книги из библиотеки Гумилева, которые изучал поэт, и острый след карандаша останавливает внимание - оказывается, вот о чем он думал, вот что тревожило его, что помогало его душе. Какие противоположные чувства соединялись в его сердце, какие разные мысли привлекали его... "Человек - это канат, натянутый между животным и сверхчеловеком, - канат над пропастью. ...Из всего написанного люблю я только то, что пишется своей кровью. Пиши кровью: и ты узнаешь, что кровь есть дух. ...Свободный от чего? Какое дело до этого Заратустре! Но твой ясный взор должен поведать мне: свободный для чего? Двух вещей хочет настоящий мужчина: опасности и игры. Поэтому хочет он женщины, как самой опасной игрушки?" Ницше - мятежный, страстный, смущающий душу, и рядом - Карамзин, спокойный, ясный, простой: "Ровность и терпение. Презрение опасностей. Надежность победить. Опытность научает человека благоразумию". Он беседует с мудрецами, пытается понять себя, успокоить и примирить страсти, бунтующие в душе, ибо, он убежден, только тишина и спокойствие души помогают ей раскрыться, только стройность и ясность мыслей помогает мастерству. Из письма Брюсову. 30.10.1906. , Париж: "...я должен горячо поблагодарить Вас за Ваши советы относительно формы стиха. Против них долго восставала моя лень, шептала мне, что неточность рифмы дает новые утонченные намеки и сочетания мыслей. Но потом наступил перелом. Последующие мои стихи, написанные с безукоризненными рифмами, доставили мне больше наслаждения, чем вся моя предшествующая поэзия. Мало того, я начал упиваться новыми, но безукоризненными рифмами и понял, что источник их неистощим. Вы были так добры, что сами предложили свести меня с Вашими парижскими знакомыми. Это будет для меня необыкновенным счастьем, так как я оказался несчастлив в моих здешних знакомствах". Письма к мэтру важны Гумилеву: он нуждается в советах, ему еще хочется быть учеником, и все, что говорит его кумир, кажется справедливым, глубоким. Советы - как поводырь... Надо сказать, Брюсов не скупился на советы, и его страсть поучать, наставлять реализуется здесь как нельзя лучше: более терпеливого и благодарного ученика ему не встретить больше никогда. К конкретным советам Гумилев внимательно прислушивался - ему все важно, любая мелочь кажется откровением, - он не устает переделывать свои стихи, не боится начинать все сначала. Он пишет в письме 2 октября 1906 года к В. И. Анненскому-Кривичу: "Вы меня спрашиваете о моих стихах. Но ведь теперь осень, самое горячее время для поэта, а я имею дерзость причислять себя к хвосту таковых. Я пишу довольно много, но совершенно не могу судить, хорошо или плохо. Мое обыкновенье - принимать первое высказанное мне мненье, а здешние русские ничего не говорят, кроме: "Очень, очень звучно", - или даже просто: "Очень хорошо". Но я надеюсь получить от Вас более подробное мнение о моих последних стихах". В Париже Гумилев увлекается оккультизмом. Ахматова в 1925 году говорила Лукницкому, что Гумилев поехал в Париж, чтобы заняться оккультизмом. Но это не мешало ему посещать музеи и выставки, бывать во Втором русском клубе художников, читать выходящие книги русских и французских писателей, старинные французские хроники и рыцарские романы. Кроме того, он выписывает из России журнал "Весы" и книги. Переписывается с родителями, с Брюсовым, а с октября 1906 года и с Анной Горенко. ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО 12.01.1925 О письмах Николая Степановича к АА. АА рассказывала мне их историю. Письма с 1906 по 1910 год Гумилев и АА после свадьбы сожгли. Письма следующих лет вместе с различными бумагами АА постепенно складывала в имевшийся у нее сундук. Сундук постепенно заполнялся ими доверху. Уезжая из Царского Села, АА оставила сундук на чердаке. Так он там и оставался. Недели за три до смерти Гумилева АА ездила в Царское Село. На чердаке сундука не оказалось, а на полу были разброс