м. публикацию А. В. Лаврова и Р. Д. Тименчика в "Ежегоднике рукописного отдела Пушкинского Дома на 1976 год" (Л., 1978, стр. 240). Я же приведу из этой публикации лишь начало того письма Анненского, о котором говорит мне Ахматова: "12 ноября 1909 г. Дорогой Сергей Константинович! Я был, конечно, очень огорчен тем, что мои стихи не пойдут в Аполлоне. Из Вашего письма я понял, что на это были серьезные причины. Жаль только, что Вы хотите видеть в моем желании, чтобы стихи были напечатаны именно во 2-м No, - каприз. Не отказываюсь и от этого мотива моих действий и желаний вообще. Но в данном случае были разные другие причины, и мне очень досадно, что печатание расстроилось. Ну да не будем об этом говорить и постараемся не думать..." В тот же день Анненским было написано и "страшное стихотворение о тоске" - "Моя тоска". Это стихотворение оказалось последним (см. сб. "Кипарисовый ларец", вышедший в 1910 г. в изд-ве "Гриф" уже после смерти И. Анненского). В публикации А. Лаврова и Р. Тименчика говорится, что в тридцатые годы Ахматова написала целую статью об эпизоде, рассказанном выше; статья называлась - "Последняя трагедия Анненского". Осенью 1909г. С. К. Маковский познакомил Гумилева с Надеждой Савельевной Войтинской - молодой художницей. Маковский просил Войтинскую написать для "Аполлона" портрет Гумилева. ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО 27.10.1927 Н. В о й т и н с к а я: "Я встречалась с ним осенью 1909 г. и весной 1910 г. Я уехала за границу и в Сибирь и вернулась только к весне 1911 г., а осенью 1911 г. он был у нас с Анной Андреевной, потом я была у них в Царском Селе, потом я уж не встречала его никогда. Я бывала с ним на разных вечерах. На Галерной улице Зноско-Боровский устраивал что-то, шла какая-то его пьеса. Кажется, "Коломбина" или "Смерть Коломбины". Были там Кузмин, Ауслендер... (АА говорит, что на Галерной улице в 1909 - 1911 гг. был "Театр интермедии". Шла пьеса "Шарф Коломбины"... Возможно, что Николай Степанович с Войтинской был именно на этой пьесе.) ...Салонный жанр в редакции был от трех до пяти часов. Люди приходили, встречались, развлекались, иногда заходили в кабинет к Маковскому, с ним разговаривали. Установка (в "Аполлоне". - В. Л.) была на французское искусство, и это поручено было Николаю Степановичу - насаждать и теоретически и практически французских лириков, группу "Abbaye" (молодые французские поэты начала века - Ж. Ромен, Вильдрак, Мерсеро и др.). Днем он позировал один. А по вечерам у нас бывали гости. Приходил он и его приятели: Кузмин, Зноско, Ауслендер... Маковский у нас не бывал. На Анненского больших надежд не возлагалось из piette'а. Его считали патриархом. Анненскому он поклонялся очень Он (Гумилев. - В. Л.) не любил болтать, беседовать, все преподносил в виде готовых сентенций, поэтических образов. Дара легкой болтовни у него не было. У него была манера живописать. Он "исчезал" за своими впечатлениями, а не рассказывал. Он прекрасно читал стихи. Он говорил, что его всегда должна вдохновлять какая-либо вещь, известным образом обставленная комната и т. п. В этом смысле он был фетишистом. В Царском Селе, под ферулой строгого отца и брата офицера, он вдохновляться не мог. Ему не хватало экзотики. Он создал эту экзотику в Петербурге, сделав себе маленькое ателье на Гороховой улице. Он утверждал, что позировать нужно и для того, чтобы писать стихотворение, и просил меня позировать ему. Я удивлялась: "Как?" Он: "Вы увидите "entourage"". Я пришла в ателье, там была черепаха, разные экзотические шкуры зверей... Он мне придумал какое-то странное одеянье, и я ему позировала, а он писал стихотворение "Сегодня ты придешь ко мне..." (АА: "Стихотворение относится не к Войтинской. Гумилев, конечно, мог читать его Войтинской и говорить, что ей посвятил его. Это, однако, не меняет дела". АА предполагает, что стихи "Сегодня ты придешь ко мне" и "Не медной музыкой фанфар" обращены к Лиде Аренс.) ...Зимой 1909 года он у нас бывал раза два в неделю. В сущности, мы не были дружны, всегда пререкались, но приходил он по инерции. Папа и мама к нему хорошо относились. Когда он бывал на собраниях где-нибудь и было поздно возвращаться в Царское Село, он приходил ночевать, спал у папы в кабинете. Часто я даже не знала, что он пришел, и только утром встречала его. Он был увлечен парнасцами, знал наизусть Леконта де Лиля, Эредиа, Теофиля Готье. Он благоговейно относился к ремеслу стихосложения... Он поражал всех тем, что придавал больше значения форме и словесным тонкостям. Он был формалистом до формалистов. Он готовился быть мэтром. Он благоговел перед поэзией Вячеслава Иванова гораздо больше, чем перед поэзией Брюсова. В смысле поэзии считал меня варваром. Живописью совершенно не интересовался, французской - немного. Он был изувер, ничем не относящимся к поэзии не интересовался, все - только для поэзии. Он любил экзотику. Я экзотики не любила, и он находил это непростительным и диким. Он подарил мне живую большую зеленую ящерицу и уверял меня, что она приносит счастье. Чтобы реваншироваться, я подарила ему маленькую безделушку - металлическую ящерицу. Перед дуэлью он говорил мне, что эта безделушка предохранит его от несчастья... Он проповедовал кодекс средневековой рыцарственности. Было его стихотворение о Даме, и он меня всегда называл "Дамой". Ни капли увлечения ни с его, ни с моей стороны, но он инсценировал поклонение и увлечение. Это была чистейшая игра. Он мужественно переносил насмешки. Он приехал зимой в Териоки. Я смеялась, что он считал недостатком носить калоши. У него было странного покроя, в талию, "а-ля Пушкин", пальто. Цилиндр. У меня подруга гостила. Мы пошли на берег моря. Я бросила что-то на лед... "Вот, рыцарь, достаньте эту штуку". Лед подломился, и он попал в ледяную воду в хороших ботинках. Он никогда, и я не видела, чтобы он когда-нибудь рассердился. Я его дразнила, изводила. Он умел сохранить торжественный вид, когда над ним смеялись. Никогда не обижался. Он был недоступен насмешке. Приходилось переставать смеяться, так как он серьезно отвечал и спокойно. Очень сильная мимика рта, глаза полузакрыты, сильно пальцами двигал, у него были длинные выразительные руки. В его репертуаре громадную роль играло самоубийство: "Вы можете потребовать, чтоб я покончил самоубийством" - была мелочь... Он должен был не забыть сделать что-нибудь. Я сказала: "А если забудете?" - "Вы можете потребовать, чтобы я покончил с собой". Было два письма из Африки и "Жемчуга" с надписью. Я ведь ни малейшего значения не придавала знакомству с Николаем Степановичем..." ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО АА: "А вы знаете, что он совсем не такой был. Это был период эстетства. Он был совсем простой человек потом..." В 1909 г. н а п и с а н о: В апреле - начале мая стихотворение "Судный день", посвященное Вяч. Иванову Не позже апреля - начала мая стихотворение "Попугай" В мае - стихотворение "Семирамида". В июне - "Капитаны". Между июлем и ноябрем - стихотворение "Сон Адама". Н а п е ч а т а н о: Стихотворения: "В пути", "Андрогин", "Варвары"("Когда зарыдала страна...")- (альм. "Семнадцать"?); "Царица", "Лесной пожар", "Воин Агамемнона" (Остров, No 1); "Попугай" (Остров, No 2); "Колокол", "На льдах тоскующего полюса..." (Жур. театр. лит. худ. общ., No 5); "Поединок" (Жур. театр. лит. худ. общ., No 6); "Орел", "Возвращение Одиссея" (I - III), "Одиночество", "Колдунья", "Мечты" (Весы. No 6); "Капитаны" (I - IV) (Аполлон, No 1); "Беатриче" (четыре стихотворения) (альм. "Италия" изд-во "Шиповник"); "Выбор" (Жур. театр. лит. худ. общ., No 2); "Воспоминание" (Жур. театр. лит. худ. общ., No 4); "Свиданье" (Жур. театр. лит. худ. общ., No 9); "Товарищ", "Сады Семирамиды", "В библиотеке", "Потомки Каина" (Аполлон, No 3) ;. Статья "По поводу "салона" Маковского" (Жур. театр. лит. худ. общ., No 6). Новелла "Скрипка Страдивариуса" (Весы, No 7). Рецензии: "В. Пяст. Ограда. СПб., изд-во Вольф, 1909" (Речь, No 182, 6 июля); "В. Бородаевский. Стихотворения. СПБ, изд-во "Оры". 1909". (Речь, No 259, 21 сентября); "Андрей Белый. Урна. М. , "Гриф", 1909" (Речь, No 120); "И. Ф. Анненский. Вторая книга отражений. СПб., 1909" (Речь, No 127). Письма о русской поэзии: 1."С. Городецкий. Русь. Песни и Думы. М. , 1909"; "В. Бородаевский. Стихотворения. СПб., изд-во "Оры". 1909"; "Б. Садовский. Позднее утро. Стихотворения. СПб., изд-во "Оры". 1909"; "И. Рукавишников. Стихотворения. СПБ., 1909" (Аполлон, No 1) ; 2. "Альм. "Смерть". СПБ., 1909" ; "Павел Сухотин. Астры. М. , 1909"; "Вл Пяст. Ограда. СПБ. 1909"; "Сергей Кречетов. Летучий Голландец. М., 1910" (Аполлон No 2). ; 3. "Журн. "Весы", No 9, 1909". "Журн. "Остров", No 2, 1909" (Аполлон, No 3). О Г у м и л е в е: Инн. Анненский. О современном лиризме. (Остров, No 1); М. Кузмин. Рецензия на журнал "Остров" No 2 (Аполлон, No 3); В. Кривич. Заметки о русской беллетристике (Рецензия на новеллу "Скрипка Страдивариуса") (Аполлон, No 1); Д. В. О-е ( Д. И. и И. И. Коковцевы). "Остров". Пародийная пьеса в стихах на журнал "Остров" (газ. "Царскосельское дело", октябрь, 1909). В альманахе "Семнадцать" помещена фотография Н. Гумилева; в журнале "Аполлон" (No 2) - репродукция портрета Гумилева работы Н. Войтинской. 1910 И свет мне блеснул наконец... Африка не давала покоя - она звала к себе, и он тосковал о ней, как о близком, живом существе. Уговаривал Вяч. Иванова ехать с ним в Абиссинию. Тот согласился, но не поехал. 26 ноября 1909г. Гумилев по приглашению поэта В. Эльснера вместе с Кузминым, Потемкиным и Толстым приехал в Киев, чтобы выступить на литературном вечере "Остров искусств". В зале, где он читал стихи, присутствовала Анна Горенко. После окончания Гумилев пригласил ее в гостиницу "Европейскую" пить кофе. Там он вновь сделал ей предложение и на этот раз удивительно легко получил согласие Анны Андреевны стать его женой. Окрыленный победой, все три дня, которые Гумилев пробыл в Киеве, он провел с Анной Андреевной. Жили они с Кузминым у художницы А. А. Экстер, у которой они познакомились с писательницей Ольгой Дмитриевной Форш. У Эльснера Гумилев познакомился с поэтом Бенедиктом Константиновичем Лившицем. Вместе с А. Горенко был с визитом у ее родственницы - художницы Марии Александровны Змунчилло. 30 ноября Толстой, Кузмин и Потемкин проводили Гумилева в Одессу, откуда он пароходом отправлялся в Африку. Во время путешествия писал письма и открытки из Порт-Саида, Джедды, Каира, Джибути родителям, А. А. Горенко, приятелям по "Аполлону" - Зноско-Боровскому, Ауслендеру, Потемкину, Кузмину. Две открытки Брюсову. В Одессу приехал 1 декабря. Из Одессы морем: Варна - 3 декабря, Константинополь - 5 декабря, Александрия - 8 - 9 декабря, Каир - 12 декабря. В пути написал "Письмо о русской поэзии" и отправил его в "Аполлон". Порт-Саид - 16 декабря, Джедда - 19 - 20 декабря, Джибути - 22 - 23 декабря. Из Джибути 24 декабря выехал на мулах в Харрар. В дороге охотился на зверей. ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО (без даты) АА: "Из Африки в 1910 году привез два бокала из рога носорога, подаренных ему. Из Аддис-Абебы делал большие экскурсии... Раз заблудился в лесу (ашкеры остановились в палатке, а он отошел от них и потерял дорогу). Остановился на берегу Нигера (?). На противоположном берегу увидел стадо бегемотов - купались. Услыхал выстрелы ашкеров". Из письма Вяч. Иванову: "Многоуважаемый и дорогой Вячеслав Иванович, до последней минуты я надеялся получить Вашу телеграмму или хоть письмо, но, увы, нет ни того, ни другого. Я прекрасно доехал до Джибути и завтра еду дальше. Постараюсь попасть в Аддис-Абебу, устраивая по дороге эскапады. Здесь уже настоящая Африка. Жара, голые негры, ручные обезьяны. Я совсем утешен и чувствую себя прекрасно. Приветствую отсюда Академию Стиха. Сейчас пойду купаться, благо акулы здесь редки". Обратный путь из Африки в Россию был таким: из Джибути Гумилев выехал 7 января. В начале февраля заехал на два дня в Киев к Анне Горенко и затем - сразу же в Петербург. 6 февраля 1910г. внезапно умер отец Гумилева. Похоронили его на Кузминском кладбище в Царском. На масляную неделю в Петербург приехала Анна Горенко. Стали бывать в музеях, на концертах, но в основном Анна Андреевна проводила время у Гумилевых. При этом Николай Степанович успевал посещать заседания "Академии", сочинять стихи, писать статьи, вошедшие в цикл "Письма о русской поэзии", встречаться с литературными друзьями. ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО 2.04.1926 26.02.1910г. поехала (А. А. Горенко. - В. Л.) в Царское Село к Гумилеву. Случайно оказалась в одном вагоне с Мейерхольдом, Кузминым, Зноско и др. (ехали к Гумилеву), с которыми еще не была знакома. Гумилев встретил их на вокзале, предложил всем ехать прямо к нему, а сам направился на кладбище, на могилу И. Анненского. По возвращении домой познакомил АА со всеми присутствующими (не сказав, однако, что АА - его невеста. Он не был уверен, что свадьба не расстроится). В этот период Гумилев показал ей корректуру "Кипарисового ларца". АА: ""Все каменные циркули и лиры" - мне всю жизнь кажется, что Пушкин это про Царское сказал, и еще потрясающее: "в великолепный мрак чужого сада" - самая дерзкая строчка из когда-нибудь прочитанных или услышанных мною". 16 апреля 1910г. в московском издательстве "Скорпион" вышла книга стихов Гумилева "Жемчуга" с посвящением В. Я. Брюсову. А через несколько дней, 25 апреля, в Николаевской церкви села Никольская Слободка, Остерского уезда, Черниговской губернии, произошел обряд венчания Н. С. Гумилева и А. А. Горенко. Из письма Брюсову. 21.04.1910. . "...Пишу Вам, как Вы можете видеть по штемпелю, из Киева, куда я приехал, чтобы жениться. Женюсь я на А. А. Горенко, которой посвящены "Романтические цветы". Свадьба будет, наверное, в воскресенье, и мы тотчас же уезжаем в Париж. К июлю вернемся и будем жить в Царском по моему старому адресу. "Жемчуга" вышли. Вячеслав Иванов в своей рецензии о них в "Аполлоне", называя меня Вашим оруженосцем, говорит, что этой книгой я заслужил от Вас ритуальный удар меча по плечу, посвящающий меня в рыцари. И дальше пишет, что моя новая деятельность ознаменуется разделением во мне воды и суши, причем эпическая сторона моего творчества станет чистым эпосом, а лиризм - чистой лирикой. Не знаю, сочтете ли Вы меня достойным посвящения в рыцари, но мне было бы очень важно услышать от Вас несколько напутственных слов, так как "Жемчугами" заканчивается большой цикл моих переживаний и теперь я весь устремлен к иному, новому. Какое будет это новое, мне пока не ясно, но мне кажется, что это не тот путь, по которому меня посылает Вячеслав Иванович. Мне верится, что можно еще многое сделать, не бросая лиро-эпического метода, но только перейдя от тем личных к темам общечеловеческим, пусть стихийным, но под условием всегда чувствовать под своими ногами твердую почву. Но я повторяю, что мне это пока не ясно и жду от Вас какого-нибудь указания, намека, которого я, может быть, сразу не пойму, но который встанет в моем сознании когда нужно. Так бывало не раз, и я знаю, что всем, чего я достиг, я обязан Вам. Как надпись на Вашем экземпляре "Жемчугов", я взял две строки из Вашего "Дедала и Икара". Продолжая сравнение, я скажу, что исполняю завет Дедала, когда он говорит: Мой сын, лети за мною следом И верь в мой зрелый, зоркий ум... Но я не хочу погибнуть, как Икар, потому что белые Кумы поэзии мне дороже всего. Простите, что я так самовольно и без всякого на это права навязался к Вам в Икары..." Вспоминает В. С р е з н е в с к а я: "Аня никогда не писала о любви к Гумилеву, но часто упоминала о его настойчивой привязанности - о неоднократных предложениях брака и своих легкомысленных отказах и равнодушии к этим проектам. В Киеве у нее были родственные связи, кузина, вышедшая позже замуж за Аниного старшего брата Андрея. Она, кажется, не скучала. Николай Степанович приезжал в Киев. И вдруг, в одно прекрасное утро, я получила извещение об их свадьбе. Меня это удивило. Вскоре приехала Аня и сразу пришла ко мне. Как-то мельком сказала о своем браке, и мне показалось, что ничто в ней не изменилось; у нее не было совсем желания, как это часто встречается у новобрачных, поговорить о своей судьбе. Как будто это событие не может иметь значения ни для нее, ни для меня. Мы много и долго говорили на разные темы. Она читала стихи, гораздо более женские и глубокие, чем раньше. В них я не нашла образа Коли. Как и в последующей лирике, где скупо и мимолетно можно найти намеки о ее муже, в отличие от его лирики, где властно и неотступно, до самых последних дней его жизни, сквозь все его увлечения и разнообразные темы, маячит образ жены. То русалка, то колдунья, то просто женщина, таящая "злое торжество...". До конца месяца молодые жили в Киеве, а к 1 мая отправились в свадебное путешествие в Париж. В Париже поселились на rue Buonaparte, 10. Ходили по музеям, посетили средневековое аббатство Клюни, Зоологический сад, сиживали в любимых Гумилевым кафе Латинского квартала, были в ночных кабаре. Встречались с С. Маковским, А. Экстер, Ж. Шюзевилем, А. Мерсеро, Р. Аркосом, Н. Деникером. Нанесли визит французскому критику Танкреду де Визану. Но самым любимым занятием Гумилева была покупка книг. Ахматова рассказывала, что, когда Николай Степанович жил в Царском, он ей всегда из Петербурга привозил книги. И в Париже он не изменил себе: пропадал у букинистов на берегу Сены, в крошечных магазинчиках Латинского квартала и громадных книжных магазинах на Больших бульварах, на Монпарнасе. А н н а А х м а т о в а: "Прокладка новых бульваров по живому телу Парижа (которую описал Золя) была еще не совсем закончена. Вернер, друг Эдиссона, показал мне в "Taverne de Panthon" два стола и сказал: "А это ваши социал-демократы, тут - большевики, а там - меньшевики". Женщины с переменным успехом пытались носить то штаны, то почти пеленали ноги. Стихи были в полном запустении, и их покупали только из-за виньеток более или менее известных художников. Я уже тогда понимала, что парижская живопись съела французскую поэзию". ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО 7.11.1925 АА: "В Париже, в 1910г., в кафе просил французских поэтов читать стихи. Они отказались. Николай Степанович очень удивился". Я просил АА рассказать о пребывании ее с Николаем Степановичем в Париже в 1910 году. АА стала рассказывать подробно - о выставках, о музеях, о знакомых, которых они видели, о книгах, которые Николай Степанович покупал там (целый ящик книг он отправил в Россию - там были все новые французские поэты, был и Маринетти, тогда появившийся на сцене, и другие). Бывал у них Шюзевиль. Николай Степанович бывал у него. АА у Шюзевиля не была ни разу - он служил в какой-то иезуитской коллегии учителем, жил там, и женщинам входить туда считалось неудобным. Разговор перекинулся на тему о чопорности и торжественности Николая Степановича. АА утверждает, что он совершенно не был таким на самом деле. Говорит, что до замужества она, пожалуй, тоже так думала. Но она была приятно удивлена, когда после замужества увидела действительный облик Николая Степановича - его необычайную простоту, его "детскость" (мое выражение. - П. Л.), его любовь к самым непринужденным играм; АА, улыбнувшись, вспомнила такой случай. Однажды, в 1910г., в Париже, она увидела бегущую за кем-то толпу и в ней - Николая Степановича. Когда она спросила его, зачем он бежал, он ответил ей: что ему было по пути и так - скорее, поэтому он и побежал вместе с толпой. И АА добавила: "Вы понимаете, что такой образ Николая Степановича, бегущего за толпой ради развлечения, немножко не согласуется с представлением о монокле, о цилиндре и о чопорности, - с тем образом, какой остался в памяти мало знавших его людей..." О десятом годе АА рассказывала долго и плавно. Сказала, что о двенадцатом годе - о путешествии в Италию - она не могла бы рассказать так плавно. Задумалась, помолчала, добавила: "Не знаю почему... Должно быть, мы уже не так близки были друг другу... Я, вероятно, дальше от Николая Степановича была..." Анне Андреевне захотелось вспомнить все, она старалась как бы задержать ожившее чувство...Больная, слабая, встала с посттели, открыла ящичек судейкинского бюро и досстала томик Шюзевиля - антологию русских поэтов, изданную в Париже на французском языке: книгу, привезенную Николаем Степановичем... Сначала показала, потом и подарила. Вспоминает С. М а к о в с к и й: "Осенью 1910 года31, на обратном моем пути из Парижа в Петербург, случайно оказались мы в том же международном вагоне. Молодые (Гумилевы. - В. Л.) тоже возвращались из Парижа, делились впечатлениями об оперных и балетных спектаклях Дягилева. Под укачивающий стук вагонных колес легче всего разговориться по душам. Анна Андреевна, хорошо помню, меня сразу заинтересовала, и не только как законная жена Гумилева; повесы из повес, у кого на моих глазах столько завязывалось и развязывалось романов "без последствий", но весь облик тогдашней Ахматовой, высокой, худенькой, тихой, очень бледной, с печальной складкой рта и атласной челкой на лбу (по парижской моде) был привлекателен и вызывал не то растроганное любопытство, не то жалость. По тому, как разговаривал с ней Гумилев, чувствовалось, что он полюбил ее серьезно и горд ею. Не раз до того он рассказывал мне о своем жениховстве. Говорил и впоследствии об этой своей настоящей любви... с отроческих лет". ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО 22.01.1926 ...В 1910 г., на обратном пути из Парижа, в Берлине, АА должна была почему-то пересесть в другое купе. Вошла. В купе сидело три немца в жилетах. Жара была страшная. Увидев АА, они встали и надели пиджаки... Потом стали болтать между собой о том, что надели они пиджаки, потому что это русская дама. А если бы это была немка - конечно, не надели бы. И АА весело проговорила: "...Русская дама - а русской даме 19 лет было!"32 Потом два немца легли на верхние полки, а третий - на нижнюю, против АА. ...Говорил ей, что хочется ехать за ней, куда бы они ни поехала, болтал долго, и АА стоило труда объяснить, что она едет в деревню к родным, и что за ней нельзя ехать... И этот немец не спал и восемь часов смотрел на нее... Утром АА рассказала о нем Николаю Степановичу, и тот вразумительно сказал ей: "На Венеру Милосскую нельзя восемь часов подряд смотреть, а ведь ты же не Венера Милосская!.." После той поездки Гумилев как-то охладел к Парижу. До 1917 года, когда судьба его привела туда в последний раз, он больше в Париж не ездил. Снова остро затосковал по Африке и, обдумав очередное путешествие, принялся штудировать атлас Видаль де ла Блаша. Все лето работал с завидной энергией. Занимался переводами, писал стихи, прозу, продолжал, хотя теперь не так уже часто, писать письма Брюсову. Из письма Брюсову. 9.07.1910, Царское Село. "...Начиная с "Пути конквистадоров" и кончая последними стихами, еще не напечатанными, я стараюсь расширять мир моих образов и в то же время конкретизировать его, делая его таким образом все более и более похожим на действительность. Но я совершаю этот путь медленно, боясь расплескать тот запас гармоний и эстетической уверенности, который так доступен, когда имеешь дело с мирами воображаемыми и которому так мало (по-видимому) места в действительности. Я верю, больше того, чувствую, что аэроплан прекрасен, русско-японская война трагична, город величественно страшен, но для меня это слишком связано с газетами, а мои руки еще слишком слабы, чтобы оторвать все это от обыденности для искусства. Тут я был бы только подражателем, неудачным вдобавок; а хочется верить, что здесь я могу сделать что-нибудь свое. "Жемчуга" - упражненья - и я вполне счастлив, что Вы, мой первый и лучший учитель, одобрили их. Считаться со мной как поэтом придется только через много лет". По поводу выхода "Жемчугов" Брюсов дал рецензию в "Русской мысли". В ней были слова: "...Н. Гумилев медленно, но уверенно идет к полному мастерству в области формы. Почти все его стихотворения написаны прекрасно, обдуманным и утонченно звучащим стихом. Н. Гумилев не создал никакой новой манеры письма, но, заимствовав приемы стихотворной техники у своих предшественников, он сумел их усовершенствовать, развить, углубить, что, быть может, надо признать даже большей заслугой, чем искание новых форм, слишком часто ведущее к плачевным результатам". Вячеслав Иванов написал о "Жемчугах" в "Аполлоне": "...когда действительный, страданьем и любовью купленный опыт души разорвет завесы, еще обволакивающие перед взором поэта сущую реальность мира, тогда разделятся в нем "суша и вода", тогда его лирический эпос станет объективным эпосом, и чистою лирикой - его скрытый лиризм, - тогда впервые будет он принадлежать жизни". Летом Гумилев - в Царском Селе, но бывает на "башне", в редакции "Аполлона", посещает концерты в Павловске. Встречается с Кузминым, В. Комаровским, С. Ауслендером, было несколько встреч с А. Блоком, В. Кривичем, Каратыгиным, Лансере. В середине августа Ахматова уехала в Киев к матери, а Гумилев на несколько дней - в Окуловку к С. Ауслендеру, который пригласил его быть шафером на его свадьбе. 1 сентября в гостях у А. Н. Толстого Гумилев назначил день отъезда в Африку и 13 сентября устроил аполлоновцам прощальный вечер. Из письма Брюсову.09. 1910. Царское Село. "Дорогой Валерий Яковлевич, я Вас очень благодарю за Ваше письмо и приглашенье. Для меня большая честь печататься в изданьях, руководимых Вами. Но тем более я хочу быть требовательным к себе. В настоящую минуту то небольшое количество стихотворений, которое у меня было после "Жемчугов" (я летом вообще пишу мало), разобрано разными редакциями. Рассказов я вообще не писал уже довольно давно. Но, конечно, Ваше письмо заставит меня работать, и я уверен, что через очень короткий срок я пришлю Вам ряд стихов, а может быть, и рассказ. Дней через десять я опять собираюсь ехать за границу, именно в Африку. Думаю через Абиссинию проехать на озеро Родольфо, оттуда на озеро Виктория и через Момбад в Европу. Всего пробуду там месяцев пять". 25 сентября Гумилев выехал из Петербурга в Одессу. Затем морем: Константинополь - 1 октября, Каир - 12 октября, Бейрут, Порт-Саид - 13 октября, Джедда, Джибути - 25 октября. На пароходе написал песнь четвертую "Открытия Америки" и послал ее в "Аполлон". В ноябре прошел пустыню Черчер. Достиг Аддис-Абебы. Поселился в "Hotel d'Imperatrisse", потом переехал в "Hotel Terrasse". Там его обокрали. Был с визитом у русского миссионера в Абиссинии - Бориса Александровича Черемзина, потом, подружившись с ним, несколько раз бывал у него. Встречался с доктором А. И. Кохановским, русским офицером Бабичевым, с европейскими коммерсантами, инженерами, служащими банка. Черемзин жил в нескольких верстах от Аддис-Абебы, на территории русской миссии, и Гумилев ездил к нему в гости на муле. Вместе с Черемзиным 25 декабря присутствовал на парадном обеде во дворце негуса в честь наследника абиссинского императора Лидж-Ясу. На обеде был представлен весь дипломатический корпус и около трех тысяч абиссинцев. У Черемзина встречал по-русски новый, 1911, год. С дороги писал письма, а из Африки никому - ни родным, ни друзьям - не написал ни одного, только матери прислал телеграмму в конце путешествия. Из Аддис-Абебы в Джибути опять шел через пустыню и с местным поэтом ато-Иосифом собирал абиссинские песни и предметы быта. В конце февраля из Джибути на пароходе через Александрию, Константинополь, Одессу Гумилев отправился в Россию. В Царское Село вернулся в конце марта 1911 года больным сильнейшей африканской лихорадкой. В 1910 г. н а п и с а н о: Не позднее февраля - стихотворение "У меня не живут цветы...". В феврале - для "Аполлона" рецензия на "Первую книгу рассказов" М. Кузмина. Не позже начала апреля - для "Аполлона"(No7) статьи "Жизнь стиха"; "Письма о русской поэзии" (Н. Теффи. Семь огней; Д. Ратгауз. Тоска бытия; К. Подоводский. Вершинные огни). В мае - стихотворения: "Я тело в кресло уроню..." ; "Нет тебя прелестней и капризней..." ; "Все чисто для чистого взора..." ; "Абиссинские песни" (вошедшие в "Чужое небо"); задуман и начат цикл стихов о Наполеоне. Конец сентября - октябрь - два стихотворения: "Набегала тень. Догорал камин..." и? 1910-1911гг. - стихотворение "Видение" ("Лежал истомленный на ложе болезни...")- написано в Абиссинии. Н а п е ч а т а н о: Стихотворение "Сон Адама" (Аполлон, No 5). Поэма в четырех песнях "Открытие Америки" (Аполлон, No 12). Статьи: "Жизнь стиха" (Аполлон, No 7); "Поэзия в "Весах" (Аполлон, No 9). Книга стихов "Жемчуга" (Скорпион, М., апрель). Рецензии: "М. Кузмин. Первая книга рассказов. "Скорпион". М., 1910" (Аполлон, No 5) ; "Письма о русской поэзии": 1."Теффи. Семь огней"; "Д. Ратгауз. Тоска бытия"; "К. Подоводский. Вершинные огни" (Аполлон, No 7) ; 2. "И. Анненский. Кипарисовый ларец"; "Александр Рославлев. Карусели"; "Е. Курлов. Стихи"; "А. Ротштейн. Сонеты"; "Вас. Князев. Сатирические песни"; "Саша Черный. Сатиры" (Аполлон, No 8) ; 3."Ф. Сологуб. Собр. соч., т. 1"; "Н. Морозов. Звездные песни"; "Н. Брандт. Нет мира миру моему"; "С. Гедройц. Стихи и сказки" (Аполлон, No 9) ; 4. "Ив. Бунин, т. 6-й"; "Ю. Сидоров. Стихотворения"; "Ю. Верховский. Идиллии и элегии"; "Негин. Грядущий Фауст" (Аполлон, No 10). О Г у м и л е в е: Вяч. Иванов. Рецензия на "Жемчуга" (Аполлон, No 7); Б. Кремнев. Рецензия на "Жемчуга" (Новый журнал для всех, ХХ); Л. В. (Войтоловский). Парнасские трофеи. Рецензия на "Жемчуга" (газ. "Киевская мысль", No 189); Н. Абрамович. Критические наброски (Н. Гумилев, М. Волошин, С. Кречетов) (жур. "Студенческая жизнь", 1910, No 27); В. Брюсов. Рецензия на "Жемчуга" (Русская мысль, июль); М. Кузмин. Художественная проза "Весов"- Статья (Аполлон, No 9); С. Ауслендер: "Н. Гумилев. Жемчуга. М., 1910" (Речь, No 181). 1911 Все, что нам снилось всегда и везде... Гумилев всегда был рад путешествиям - они давали новые силы для жизни, но на этот раз, видимо из-за болезни, то, что доставляло радость, что манило и притягивало в Африке - обыденность, незамысловатость обычаев, простота и естественность жизни, на этот раз не удовлетворило. Наверное, думал Гумилев, все - в собственной душе, даже возможность иллюзий. Не места изменяют наше настроение, а мы своим настроением изменяем места, в которых бываем. В этот раз - ни иллюзии душевного спокойствия, ни стихов. Возвратившись из путешествия, в перерыве между острыми приступами лихорадки Гумилев пришел в редакцию "Аполлона" на заседание "Академии". Рассказал о путешествии, показал предметы, привезенные из Африки, и высказал мысль о том, что необходимо в научных экспедициях обращать внимание не только на предметы материальной культуры, но обязательно - на этнографию духа: на народные песни, религиозные обряды, на танцы - словом, на все, что так или иначе связано с искусством, потому что только искусство позволяет понять характер народа. На этом же заседании он прочел поэму "Блудный сын". Вяч. Иванов взорвался и высказался по поводу поэмы крайне отрицательно. Но это был предлог. Отношения портились, Вяч. Иванов не разделял взглядов Гумилева на поэзию. На заседаниях "Общества ревнителей художественного слова" шли споры о символизме. В статье "Наследие символизма и акмеизм" Гумилев напишет: "Для внимательного читателя ясно, что символизм закончил свой круг развития и теперь падает". Фактически еще 1909г.оказался переломным во взаимоотношениях Гумилева и Брюсова. Именно тогда, как мы знаем, Брюсов не напечатал в "Весах" посланный ему в письме Гумилевым сонет. Может быть, мэтру было неприятно посвящение этого сонета Вяч. Иванову, с которым у Брюсова начались разногласия. Или из-за разногласий, которые начались у Гумилева с самим Брюсовым? Так или иначе, к 1911г. Гумилев начал отходить от влияния Брюсова. (Однако В. Ходасевич считал, что влияние Брюсова на Гумилева так никогда и не кончилось.) Не принял он и "башенных" взглядов на поэзию. У него созревали собственные идеи. ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО 5.04.1926 АА: "Гражданское мужество у него было колоссальное: например, в отношениях с Вячеславом Ивановым. Он прямо говорил, не считаясь с тем, что это повлечет за собою травлю, может быть. Всегда выражал свое мнение прямо в глаза, не считаясь ни с чем - вот это то, что я никогда не могла..." Когда сегодня днем я диктовал АА даты и сведения, полученные от Кузмина, там попалась такая строчка (то есть то, что пишет Кузмин): "Вячеслав (Иванов) грыз Гумилева и пикировался с Анненским". АА обрадовалась: "...и пикировался с Анненским!" Так, так, очень хорошо; это уж я не забуду записать! Это для меня очень важно! "И пикировался с Анненским!". 3.07.1925 АА: "Не забывайте этого, душенька, потому что выйдет, что я хвастаюсь". И рассказала что, когда она первый раз была на "башне" у В. Иванова, он пригласил ее к столу, предложил ей место по правую руку от себя, то, на котором прежде сидел И. Анненский. Был совершенно невероятно любезен и мил, потом объявил всем, представляя АА: "Вот новый поэт, открывший нам то, что осталось нераскрытым в тайниках души И. Анненского..." АА говорит с иронией, что сильно сомневается, что "Вечер" так уж понравился В. Иванову, и было даже чувство неловкости, когда так хвалили "девчонку с накрашенными губами..." А делал все это В. Иванов со специальной целью - уничтожить как-нибудь Николая Степановича, уколоть его (конечно, не могло это в действительности Николая Степановича уколоть, но В. Иванов рассчитывал). Когда АА читала стихи "Вечера" на "башне" или в других местах, люди спрашивали, что думает Николай Степанович об этих стихах. Николай Степанович "Вечер" не любил. Отсюда создалось впечатление, что он не понимает, не любит стихов АА. Николай Степанович никогда, ни в "Академии стиха", ни в других местах не выступал с критикой стихов АА, никогда не говорил о них. АА ему запретила. Ахматова говорит: "Ни прельстителем, ни соблазнителем Вячеслав Иванов для нас (тогдашней молодежи) не был... В эмиграции Вячеслав Иванов стал придумывать себя "башенного" - Вячеслава Великолепного. Никакого великолепия на Таврической не было". Вяч. Иванов в одной из своих дневниковых записей вспоминает, что всегда был очень рад приходу Гумилева, что, мол, Гумилев так пленительно, ярко рассказывал о своих путешествиях, что немедленно хотелось тут же, прямо с "башни", отправиться в густые тропики... Некоторые действительно приходили на "башню" специально для того, чтобы послушать рассказы Николая Степановича. О событии, когда Ахматова читала стихи на "башне", многие мемуаристы вспоминали по-разному. Среди них был и Вяч. Иванов. Он рассказывал, как волновался Гумилев, как болезненно переживал каждую произнесенную строчку и как гордился, радовался успеху и признанию Ахматовой. Вяч. Иванов говорил, что невозможно передать ощущение того, что рождение поэта - всегда чудо, что Гумилев умел радоваться чужому дару и что он всегда приветствовал как божье чудо - талант и не уставал удивляться ему. В. П я с т: "...весь 1911г. в истории русской мысли был окрашен полемикой "по поводу" статей символистов. Несомненно, с этого момента они, прежде "прклятые"" писатели, стали властителями дум, стали в самом центре интеллигентской общественности. С момента "канонизации" и признания - историческая миссия символистов кончилась. Подспудные течения именно тогда уже были единственно живущими..." С конца марта до середины мая, превозмогая приступы болезни, Гумилев продолжал бывать и на "башне", и в университете на лекциях по классической филологии, и в Музее этнографии. 4 мая по состоянию здоровья Гумилев подал прошение об увольнении его из университета. 7 мая оно было удовлетворено. ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО 5.11.1925 Я заговорил о здоровье АА. В ответ она рассказала мне, что однажды Николай Степанович вместе с ней был в аптеке и получал для себя лекарство. Рецепт был написан на другое имя. На вопрос АА Николай Степанович ответил: "Болеть - это такое безобразие, что даже фамилия не должна в нем участвовать, что он не хочет порочить фамилии, подписывая ее на рецептах". 2.04.1925, Мр. дв. АА диктует: "8 января - опять в Киеве... Кажется, я с января, честно, уже больше не ездила в Киев. Вот так, в конце января я вернулась из Киева и жила в Царском. Бывала у Чудовских, у Толстых, у Вячеслава Иванова на "башне"... Весной 11-го уехала в Париж (я в Троицын день была в Париже по новому счету). По дороге была в Киеве. Недолго. Праздник революции (14 июля нов. стиля. - В. Л. ) я еще видела в Париже, а 13 июля, по старому, я уже была в Слепневе. В Слепневе - до начала августа (с Николаем Степановичем поехала в Москву, в августе), через несколько дней я уехала одна из Москвы в Петербург. Оттуда - в Киев. 1 сентября я была в Киеве - это день убийства Столыпина, я помню. А 17 сентября уже у Неведомских на именинах. Потом - совпадает дальше с Колей - мы вместе в Царском Селе проводили конец года". В середине мая, проводив жену в Париж, Гумилев уехал в Слепнево. "Под влиянием рассказов Анны Ивановны о родовом имении Слепневе и о той большой старинной библиотеке, которая в целости там сохранилась, Коля захотел поехать туда, чтобы ознакомиться с книгами, - пишет в своих воспоминаниях жена брата Дмитрия А. Фрейганг-Гумилева. В то время в Слепневе жила тетушка Варя - Варвара Ивановна Львова... старшая сестра Анны Ивановны. К ней... приезжала ее дочь Констанция Фридольфовна Кузьмина-Караваева со своими двумя дочерьми. Приехав в Слепнево поэт был приятно поражен, когда кроме старенькой тетушки Вари навстречу ему вышли две очаровательные молоденькие барышни Маша и Оля. Маша с первого взгляда произвела на поэта неизгладимое впечатление..." Маша была умна, хороша собой и неизлечимо больна туберкулезом. Гумилев нежно заботился о ней, старался всячески ее развлечь. Кузьминым-Караваевым принадлежало соседнее имение - Борисково. Собственно, Слепнево не было барским имением, это была скорее дача, выделенная из Борискова. Неподалеку находились еще два имения - Подобино и Дубравка. В них жили друзья Гумилевых и Кузьминых-Караваевых - Неведомские и Ермоловы. Соседи с удовольствием гостили друг у друга и часто проводили время вместе. То лето шло в прогулках, верховой езде, развлечениях и увлечениях, Ахматова потом вспоминала так: "Я не каталась верхом и не играла в тенн