в. С. Ауслендера. Университетская библиотека,.No 942. М., 1916). "Письмо о русской поэзии": "Георгий Адамович. Облака. "Гиперборей", Пг."; "Георгий Иванов. Вереск. "Альциона", Пг."; "М. Лозинский. Горный ключ. "Альциона", Пг."; "О. Мандельштам. Камень. "Гиперборей", Пг." (Аполлон, No 1). О Г у м и л е в е: Б. Еникальский. Неведомые. Заметка (Журнал журналов, No 8, 9). Упоминания о выходе сб. "Колчан" и влиянии на "Облака" Г. Адамовича. А. Свентицкий. Рецензия на "Вереск" Г. Иванова (Журнал журналов). Упоминания о влиянии Н. Гумилева. Рецензии на "Колчан": А. Полянина (Сев. Записки, No 4); К. Ликсперова (Русские ведомости, 13 апр.); Н. Венгерова (Летопись, No 1); И. Оксенова (Новый журнал для всех, No 2, 3); И. Гурвич. Ласкающие стрелы. Библиограф. заметка (Вестник литературы. Изд. к-ва М. О. Вольф, No 2); Л. Скромного. Изданье распроданное (Журнал журналов, No 23). Фельетон З. Б. (Е. Зноско-Боровского) (Ежемесячное приложение к жур. "Нива", No 7); Б. Эйхенбаума (Русская мысль, No 11); В. Жирмунского. Преодолевшие символизм (Русская мысль, No 12); И. Оксенова. Литературный год (Новый журнал для всех, 1916). Упоминания о Н. Гумилеве. 1917 В скольких земных океанах я плыл... Война изматывала. Незаметно все человеческие чувства превращались в чувства нечеловеческие; сострадание, сочувствие оказывались бессильными. Люди перестали видеть рядом с собой людей - только врагов, и единственное сильное желание было - убить врага и остаться самому живым. В победу уже никто не верил, и никто больше не хотел платить жизнью за иллюзию силы, национальной гордости. Слова, раньше значившие так много для русского человека: "Родина, Честь, Отвага" - сейчас утратили смысл, от них остался лишь звон. Война убивала все человеческое в человеке... Философ Николай Бердяев писал в это время то, о чем думал и тосковал далекий от политики Гумилев: "Доктринерская, отвлеченная политика всегда бездарна - в ней нет исторического инстинкта и исторической прозорливости, нет чуткости и пластичности. Она подобна человеку, который не может поворачивать шею и способен смотреть лишь по прямой линии в одну точку. Живая реакция на жизнь невозможна. Отвлеченная и максималистская политика всегда оказывается изнасилованием жизни". Результатом такой политики и была война. Еще в конце октября 1916 года Гумилев, не выдержав экзамена по фортификации, возвратился в полк и, с перерывом в несколько дней, - на фронте до конца января. В конце декабря Гумилев приезжал по поручению командования в Петроград, там получил предписание в длительную командировку. И с конца января до середины марта 1917 года находился в Окуловке, где вместе со своим командиром заготавливал сено для полковых коней. Февральская революция прошла мимо, Гумилев ее "не заметил". Каждый свой выходной день он стремился в Петербург, благо Окуловка недалеко. "Петербург, - говорил Гумилев, - лучшее место земного шара". Службой был вполне удовлетворен, так как, поняв бессмысленность войны, разочаровавшись в ней еще на фронте, все свободное время старался уединиться: по-прежнему читал философию. ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО 4.04.1925 В дни февральской революции АА бродила по городу одна ("убегала из дому"). Видела манифестации, пожар охранки, видела, как князь Кирилл Владимирович водил присягать полк к Думе, не обращая внимания на опасность, ибо была стрельба, - бродила и впитывала в себя впечатления. ...Николай Степанович отнесся к этим событиям в большой степени равнодушно... 26 или 28 февраля он позвонил АА по телефону, сказал: "Здесь цепи, пройти нельзя, а потому сейчас поеду в Окуловку". "Он очень об этом спокойно сказал - безразлично... Все-таки он в политике мало понимал..." 22 декабря 1917 года в журнале "Русская мысль", No 1, была напечатана пьеса "Гондла". Гумилев назвал "Гондлу" драматической поэмой, и этим он все объяснил. Что главное для него? Непримиримость зла и добра, но и невозможность лишить человека единственного его оружия, его защиты - чести, гордости, достоинства. И еще - то, что у человека всегда есть выход и надежда - уйти в мир иной. Но "та жизнь" будет чиста, светла и прекрасна настолько, насколько человек был чист и светел в жизни этой. И такой выход, такой уход - торжество победы над злом и несправедливостью. Совершилось, я в царской порфире, Три алмаза в короне горят, О любви, о прощеньи, о мире Предо мною враги говорят... По весне у Гумилева возобновился процесс в легких. Поместили его в городской лазарет на Английской набережной (ныне наб. Красного Флота), 48. В лазарете написал несколько стихотворений и начал большую повесть "Подделыватели". Бывал на собраниях у С. Э. Радлова. ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО 1925 В. Ш и л е й к о: "У Радловых. Сережа был универсальный человек. Женился. Жена (Анна Радлова. - В. Л.) начала писать стихи. Надо было создавать обстановку, и всяких литературных людей они звали к себе. У них был определенный день, кажется в субботу. Там читали стихи, затем шли чай пить. Потом разъезжались до домам..." После лазарета апрель и половину мая Гумилев жил некоторое время у М. Л. Лозинского и недолго - в меблированных комнатах "Ира". Его возмущение разладом, несобранностью, анархией в войсках - вообще военными делами и рутинным мышлением российского командования - росло. Постоянно повторял, что без дисциплины воевать нельзя. Решил хлопотать о переводе на союзный, южный фронт, где, как ему казалось, еще была дисциплина, - на Салоникский. Воспользовался содействием своего знакомого по прошлому петербургскому лазарету М. А. Струве, служившего в штабе, чтобы получить место специального корреспондента в газете "Русская воля", выходящей в Париже, с окладом 800 франков в месяц. Ахматова рассказывала, что, когда она его провожала, он на вокзале был особенно оживлен, взволнован и, очевидно, доволен тем, что покидает надоевшую ему застойную армейскую обстановку, говорил, что, может быть, попадет в Африку... 20 мая прибыл в Стокгольм, затем в Христианию и Берген, оттуда пароходом - в Лондон. По рекомендации петербургского знакомого, близкого друга Ахматовой, художника Бориса Васильевича Анрепа Гумилев остановился у английского писателя Бекгофера и в течение двух недель знакомился с Лондоном, встречался с писателями Честертоном, Йейтсом, Гарднером. Дал интервью английскому журналу, получил предложение написать о русской поэзии, запланировал большую антологию русской поэзии для издания в Лондоне. Занимался английским языком. Борис Анреп, специализировавшийся на мозаике, был единственным знакомым Гумилева в Лондоне. В 1912 году Анреп организовал русский отдел на Второй постимпрессионистской выставке в Лондоне и написал вступление к русскому разделу каталога; он был также автором обзорной статьи по выставке в "Аполлоне". Имея доступ к элитарным художественно-литературным кругам Лондона, Анреп ввел и Гумилева в этот мир. Через него Гумилев познакомился с Роджером Фрайем, известным английским критиком и художником, статьи которого печатал "Аполлон". Анреп возил Гумилева к леди Оттолине Мортел в деревню, где собирались известные писатели О. Хаксли, Д. Х. Лоуренс и другие. Когда Гумилев прибыл в Париж, оказалось, что в газете он не очень нужен, и его оставили в распоряжении комиссара Временного правительства. Поселился на rue Cambon, 59. Часто, практически постоянно, встречался с русскими художниками Натальей Гончаровой и Михаилом Ларионовым. Посвятил Гончаровой рассказ "Черный генерал", написал им обоим шуточное стихотворение - "Пантум". В Париже писал трагедию "Отравленная туника", поэму "Два сна" и стихи "Фарфорового павильона", изучал предметы восточного искусства, к которому его всегда влекло. Его интересовало не только искусство Востока, но и философия. Повторял слова Конфуция: "Кто не признает судьбы, тот не может считаться благородным мужем. Благородный муж думает о долге, а мелкий человек - о выгоде. Ученик спросил учителя: "Можно ли одним предложением выразить правило, которому необходимо следовать всю жизнь?" Учитель ответил: "Можно. Чего не желаешь себе, того не делай и другим"". В Париже Гумилев страстно влюбился. Юная красавица, полурусская-полуфранцуженка, из обедневшей интеллигентной семьи - Елена Карловна Дюбуше. Гумилев называл ее Голубой звездой. Всю зиму он добивался взаимности, пленял своей страстью "без меры", любовью-"безумием", писал ей в альбом любовные объяснения в стихах. Некоторые вошли в посмертный сборник, изданный в 1923 году и названный составителем "К Синей звезде". Елена оказалась вполне "земной". Поэту она предпочла американского богача и уехала с ним в Америку. Вот девушка с газельими глазами Выходит замуж за американца. Зачем Колумб Америку открыл?.. Наверное, все же стоит "поблагодарить Колумба": мы имеем возможность читать прекрасную лирику, учиться красоте высокой любви, благородных разлук и расставаний. Еще не раз вы вспомните меня И весь мой мир, волнующий и странный, Нелепый мир из песен и огня, Но меж других единый необманный. Он мог стать вашим тоже и не стал, Его вам было мало или много, Должно быть, плохо я стихи писал И вас неправедно просил у Бога. Но каждый раз вы склонитесь без сил И скажете: "Я вспоминать не смею, Ведь мир иной меня обворожил Простой и грубой прелестью своею". Из воспоминаний С. М а к о в с к о г о: : "...независимо даже от силы его чувства к "Синей звезде" эта неудача была для него не только любовным поражением, она связывалась с его предчувствием близкой и страшной смерти. Да, я знаю, я вам не пара, Я пришел из другой страны... и еще: И умру я не на постели, При нотариусе и враче, А в какой-нибудь дикой щели, Утонувшей в густом плюще... ...Любовная неудача больно ущемила его самолюбие, но, как поэт, как литератор прежде всего, он не мог не воспользоваться горьким опытом, дабы подстегнуть вдохновение и выразить в гиперболических признаниях не только свое горе, но горе всех, любивших неразделенной любовью". В течение 1917 года н а п и с а н о: Стихотворения на открытках, отправленных Л. М. Рейснер в Петроград 6 и 23 февраля: -"Взгляните: вот гусары смерти..."(шуточное); -"Канцона" ("Лучшая музыка в мире нема..."), являющееся первым вариантом стихотворения "В скольких земных океанах я плыл..." Вторая половина марта, апрель -стихотворения: "Мужик", "Ледоход", "В скольких земных океанах я плыл...; начата повесть из русского быта - "Подделыватели" - (написанные в лазарете); От 15 мая до начала июня - стихотворения: "Стокгольм"; "Швеция"; "Норвежские горы"; "Так вот и вся она, природа..." (окончено в Лондоне), "На Северном море"(написанные в дороге); .С июля 1917 года до половины марта 1918-го, кроме стихотворений сборника "К Синей звезде", - трагедия "Отравленная туника"(Париж); поэма "Два сна"; стихи "Фарфоровый павильон". Во вторую половину года - пантум "Гончарова и Ларионов"( Париж); Июль - рассказ "Черный генерал"(Париж), посвященный Н. С. Гончаровой. Н а п е ч а т а н о: Стихотворения: "Перед ночью северной, короткой..." (альм. "Творчество", кн. 1, Пг.); "Ледоход", "Оранжево-красное небо..." (сб. "Тринадцать поэтов", Пг.); Отрывок из поэмы "Мик и Луи" (жур. "Аргус", No 9 - 10). Пьеса "Дитя Аллаха"- арабская сказка в трех картинах с рисунками П.Кузнецова (Аполлон, No 6-7) . Вскоре вышла отдельным оттиском в "Аполлоне". "Гондла" - драматическая поэма в четырех действиях (Русская мысль, No 1). О Г у м и л е в е: М. Тумповская. "Колчан" Н. Гумилева (Аполлон, No 6 - 7). Д. Выгодский. Поэзия и поэтика. Обзор (Летопись, No 1). Упоминания о "Колчане". Л. Рейснер. Рецензия на "Гондлу" (Летопись, No ?). 1918 И совсем не в мире мы, а где-то... После свершения Октябрьской революции союзники отказались от наступления в Эгейском море. Салоникский фронт был ликвидирован. Гумилев, не разобравшись в происходящих событиях, решил проситься на Персидский фронт. Но в начале января управление русского военного комиссариата в Париже было расформировано. Рапорт о переводе в Персию остался неудовлетворенным. Гумилев попросил командировать его в Англию, чтобы получить назначение от военных властей на Месопотамский фронт. В Англию Гумилева командировали, но выдали ему аттестат и денежное довольствие только до апреля месяца 1918 года... Оставив в Париже свои вещи и часть коллекции по искусству Востока, папку с бумагами, книги, Гумилев на пароходе прибыл в Лондон. На фронт он, естественно, не попал... Снова встретился с Анрепом, попытался было через него устроиться на временную службу в отдел Русского правительственного комитета, но из этого ничего не вышло. Неуверенность в том, что он будет продолжать участвовать в военных действиях, привела его к решению возвратиться в Россию. Это было нелегко - получить по паспорту Временного правительства разрешение на въезд в Советскую Россию. Но Гумилев вернулся. Оставив в Лондоне у Анрепа часть вещей и бумаг, он 4 апреля сел на пароход и кружным путем, через Мурманск, выехал домой. Перед возвращением все же не выдержал - заехал еще раз в Париж... Вспоминает М. Ф. Л а р и о н о в: "Мы с Николаем Степановичем виделись каждый день почти до его отъезда в Лондон. Затем он приезжал в Париж на 1 - 2 дня перед отъездом в Петербург, куда отправлялся через Лондон же. Подобный альбом им был переписан и подарен Елене Карловне Дебуше (Дюбуше) (дочь известного хирурга), в замужестве мадам Ловель (теперь американка). Вначале многие стихи, написанные во Франции, входили в сборник, называемый "Под голубой звездой" - название создалось следующим образом. Мы с Николаем Степановичем прогуливались почти каждый вечер в Jardin des Tuileries. В Париже, знаете, помните, недалеко от Parc de Carrousel, на дорожке, чуть-чуть вбок от большой аллеи, стояла статуя голой женщины - с поднятыми и сплетенными над головой руками, образующими овал. Я, проходя мимо статуи, спросил у Н. С., нравится ли ему эта скульптура? Он меня отвел немного в сторону и сказал: - Вот отсюда. - Почему, - спросил я, - ведь это не самая интересная сторона? Он поднял руку и указал мне на звезду, которая с этого места как раз приходилась в центре овала переплетенных рук. - Но это не имеет отношения к скульптуре. - Да! Но ко всему, что я пишу сейчас в Париже "под голубой звездой". Как образовалось "К голубой" (М. Ф. Хотел сказать "К синей...", имея в виду название сборника Н. Г. "К синей звезде". - В. Л.), мне не ясно. Как мне кажется, это произошло под внезапным впечатлением одного момента... потом осталось так, но означает то же стремление - к г о л у б о й з в е з д е - н а с т о я щ е й. Не думаю, чтобы кто бы то ни было мог бы быть для него такой звездой. Почти всегда самое глубокое чувство, какое у Николая Степановича создавалось в любви к женщине, обыкновенно обращалось в ироническое отношение и к себе, и к своему чувству. Н. С. был знаком близко с Честертоном и с группой английских писателей этого времени, а в Париже дружил с Вильдраком. Жил он, Н. С., на rue Galile, в отеле того же имени. А последний раз в htel Castille, на rue Cambon, где в то время и я жил. Самой большой его страстью была восточная поэзия, и он собирал все, что этого касается. Одно время он поселился внизу, в сквере, под станцией метро, у некоего г. Цитрона. Вообще он был непоседой. Париж знал хорошо - и отличался удивительным умением ориентироваться. Половина наших разговоров проходила об Анненском и о Жераре де Нервале. Имел странность в Тюильри садиться на бронзового льва, который одиноко скрыт в зелени в конце сада почти у Лувра... ...Я думаю, что, когда Николай Степанович приезжал на короткое время в Париж перед самым окончательным отплытием в Россию и потом в Петербург, он приехал в Париж, чтобы увидеться с кем-то. С Еленой Карловной? Может быть, и с нею, но еще с кем-то - это наверное. Знаю, что он приезжал устраивать оставшиеся здесь кое-какие вещи и дела (это официально)..." Из статьи Б. Ф и л и п п о в а: "У него (Гумилева. - В. Л.) было, по-видимому, серьезное намерение отправиться на Месопотамский фронт и сражаться в английской армии. В Лондоне он запасся у некоего Арунделя дель Ре, который позднее был преподавателем итальянского языка в Оксфордском университете, письмами к итальянским писателям и журналистам (в том числе к знаменитому Джованни Папини) на случай, если ему придется по пути задержаться в Италии... Возможно, что к отправке Гумилева на Ближний Восток встретились какие-то препятствия с английской стороны, вследствие того что к тому времени Россия выбыла из войны". Вспоминает Б. А н р е п: "Гумилев иногда любил представлять себя важным супругом. Вся тирада в разговоре по поводу "Муж хлестал меня узорчатым, вдвое сложенным ремнем" и дальнейшее заявление, что "из-за этих строк он прослыл садистом", и его возмущение и упреки возможны, как и нелепы. Мне вспоминается день, когда он уезжал из Англии в Россию после революции. Я хотел послать маленький подарок Анне Андреевне. И, когда он уже укладывал свой чемодан, передал ему большую редкую серебряную монету Александра Македонского и несколько ярдов шелкового материала для нее. Он театрально отшатнулся и сказал: "Борис Васильевич, как вы можете это просить, ведь она все-таки моя жена!" Я рассмеялся: "Не принимайте моей просьбы дурно, это просто дружеский жест". Он взял мой подарок, но я не знаю, передал ли он его по назначению, так как я больше ничего об этом не слыхал. С другой стороны, мы, конечно, много раз говорили о стихах АА. Я запомнил одну фразу его: "Я высоко ценю ее стихи, но понять всю красоту их может тот, кто понимает глубину ее прекрасной души". Мне, конечно, эти слова представились исповедью. Понимал ли он "всю красоту ее души" или нет, осталось для меня вопросом... Гумилев говорил: "Ахматова вызывала всегда множество симпатий. Кто-кто не писал ей писем, не выражал восторгов. Но так как она всегда была грустна, имела страдальческий вид, думали, что я тиранический муж, и меня за это ненавидели. А муж я был самый добродушный и сам отвозил ее на извозчике на свидание". ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО 19.04.1925 Когда Николай Степанович узнал, что Анреп увез кольцо АА, он сказал ей полушутя: "Я тебе отрежу руку, а ты отвези ее Анрепу - скажи: если вы кольцо не хотите отдавать, то вот вам рука к этому кольцу..." Когда Николай Степанович вернулся из-за границы в 1918г., он позвонил к Срезневским. Они сказали, что АА у Шилейко, Николай Степанович, не подозревая ничего, отправился к Шилейко. Сидели вместе, пили чай, разговаривали. Потом АА пошла к нему - он остановился в меблированных комнатах "Ира". Была там до утра. Ушла к Срезневским. Потом, когда Николай Степанович пришел к Срезневским, АА провела его в отдельную комнату и сказала: "Дай мне развод". Он страшно побледнел и сказал: "Пожалуйста..." Не просил ни остаться, ничего не расспрашивал даже. Спросил только: "Ты выйдешь замуж? Ты любишь?". АА ответила: "Да". - "Кто же он?" - "Шилейко". Николай Степанович не поверил: "Не может быть! Ты скрываешь, я не верю, что это Шилейко". Вскоре после этого АА с Николаем Степановичем уехали в Бежецк. Я: "После объяснения у Срезневских как держался с вами Николай Степанович?" АА: "Все это время он очень выдержан был... Никогда ничего не показывал, иногда сердился, но всегда это было в очень сдержанных формах (расстроен, конечно, был очень)". АА говорит, что только раз он заговорил об этом. Когда они сидели в комнате, а Лева разбирал перед ними игрушки, они смотрели на Леву. Николай Степанович внезапно поцеловал руку АА и грустно сказал ей: "Зачем ты все это выдумала?" О том, о первом... Н. С. помнил, по-видимому, всю жизнь, потому что уже после развода с АА он спросил ее: "Кто был первый?" и "Когда это было?" Я: "Вы сказали ему?" АА тихо: "Сказала..." ...Развод не был принуждением. Отношения с ней прекратились задолго до 18 года. Развод был очень мирным - ведь в 1918г., уже после того как развод был решен, они ездили в Бежецк, Николай Степанович был очень хорошо настроен к АА, да и тот разговор в Бежецке: "Зачем ты все это выдумала?" - происходил с грустью, но без всякой неприязни. АА предполагает, что в теории Николай Степанович хотел развода с ней. Так, в Париже, думая о Синей звезде, он мог говорить себе, если бы рассчитывал на взаимность со стороны Синей звезды: "Вот разведусь с Ахматовой и..." - тут должны были быть планы в будущем... Но на практике оказалось несколько иначе. Обида самолюбию, несомненно, была, психологически объяснимо, что все свои последующие неудачи, даже такой неудачный брак с Анной Николаевной, Николай Степанович мог относить на счет АА. АА сказала: "Развод вообще очень тяжелая вещь... Это с каждым десятилетием становится легче. Теперь - совсем легко..." АА говорит про лето 18 года: "Очень тяжелое лето было... Когда я с Шилейко расставалась - так легко и радостно было, как бывает, когда сходишься с человеком, а не расходишься. А когда с Н. С. расставалась - очень тяжело было. Вероятно, потому, что перед Шилейко я была совершенно права, а перед Н. С. чувствовала вину". АА говорит, что много горя причинила Н. С., считает, что она отчасти виновата в его гибели - нет, не в гибели, АА как-то иначе сказала, и надо другое слово, но сейчас не могу его найти (смысл - "нравственный"). АА говорит, что Срезневская ей передавала такие слова Н. С. про нее: "Она все-таки не разбила мою жизнь". АА сомневается в том, что Срезневская это не фантазирует... АА грустит о Н. С. очень и то, в чем невольно была виной, рассказывает как бы в наказание себе. По воспоминаниям людей, хорошо знавших Гумилева, он был человеком очень сдержанным, редкой дисциплины, сосредоточенной воли, выдержки. Никогда никому не показывал своих чувств: ни гнев его, ни отчаянье, ни боль никогда не были видны и никогда не отражались ни на его работе, ни не его отношении с людьми. Он стойко выдержал известие о разрыве - продолжал работать. Поселился Гумилев на Ивановской (ныне Социалистической) улице, 25, кв. 15, в квартире С. К. Маковского, который в это время жил в Крыму. Вместе с Лозинским возобновил издательство "Гиперборей". Средств не было, потому решили печатать книги в кредит, а по продаже их оплачивать типографию. 13 мая в Тенишевском зале участвовал в "Вечере петербургских поэтов". Организаторы вечера не знали, что Гумилев вернулся из-за границы, Он был приглашен уже после того, как были расклеены афиши, поэтому имя его вписали от руки. Читал стихотворение "Франция": Франция, на лик твой просветленный Я еще, еще раз обернусь И как в омут погружусь бездонный В дикую мою, родную Русь. Еще перед войной у Лозинского Шилейко читал отрывки из ассиро-вавилонского эпоса "Гильгамеш". Это побудило Гумилева заняться поэтическим переводом поэмы. Вскоре он бросил работу, хотя сделал по шилейковскому подстрочнику около ста строк. Теперь, в 18 году, взявшись вторично за перевод, он просидел над ним все лето и перевел все заново. По свидетельству Шилейко, ни разу не обратился к нему за консультацией или содействием. Шилейко увидел перевод уже напечатанным. ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО 19.04.1925 АА рассказывала о "Гильгамеше": "Хотели в "Русской мысли" напечатать... Они ходили туда с Володей (Шилейко. - В. Л.), в "Русскую мысль". Но Струве пожадничал тогда". Я говорю, что 1918 года был особенно плодотворным для Николая Степановича. АА объясняет, что этот год для Николая Степановича был годом возвращения к литературе. Он надолго от нее был оторван войной, а в 1917 году уехал за границу, тоже был далек от литературы. В 1918 году он вернулся, и ему казалось, что вот теперь все для него идет по-старому, что он может работать так, как хочет, - революции он еще не чувствовал, она еще не отразилась на нем. Вскоре после развода с Ахматовой Гумилев сделал предложение Анне Николаевне Энгельгардт и получил согласие. Вспоминает А. Н. Э н г е л ь г а р д т (брат второй жены Гумилева. - В. Л.): "Сестра Аня, закончив гимназию, окончила также курсы сестер милосердия и стала работать в военном госпитале, находившемся на нашей же улице. Она очень похорошела, и ей очень шел костюм сестры милосердия с красным крестом на груди. Она любила гулять в Летнем саду или в этом костюме, или в черном пальто и шляпке, с томиком стихов Анны Ахматовой в руках, привлекая взоры молодых людей. Она тогда еще не знала, что в будущем ее будут называть соседи в Доме искусств: "Анна вторая"... Весной 1915 года вернулся из Парижа К. Д. Бальмонт и поселился на 24-й линии Васильевского острова. Брат наш Коля впервые познакомился с ним и, ввиду нашего тяжелого семейного положения, переехал к нему. Отцу он понравился. В семье у нас стало еще тяжелей, материальное положение пошатнулось, и Аня стала вести более самостоятельную жизнь. В этот период, весной 1915 года, она познакомилась с Николаем Степановичем Гумилевым... Впервые увидел Н. С. Гумилева, который зашел за сестрой, чтобы куда-то идти с ней. Он был одет в гвардейскую гусарскую форму, с блестящей изогнутой саблей. Он был высок ростом, мужественный, хорошо сложен, с серыми глазами, смотревшими открыто ласковым и немного насмешливым взглядом. Я расшаркался (гимназист III класса), он сказал мне несколько ласковых слов, взял сестру под руку, и они ушли, счастливые, озаренные солнцем. Вторично я видел Николая Степановича летом того же (1915) года, когда мы с сестрой гостили у тети и дяди Дементьевых в Иваново-Вознесенске. Тетя Нюта была сестрой моей матери, а ее муж, дядя, врачом. Жили они в собственном доме с чудесным садом, утопающем в аромате цветов, окруженном старыми ветвистыми липами. Николай Степанович приехал к нам как жених сестры познакомиться с ее родными и пробыл у нас всего несколько часов. Он уже снял свою военную форму и одет был в изящный спортивный серый костюм, и все его существо дышало энергией и жизнерадостностью. Он был предельно вежлив и предупредителен со всеми, но все свое внимание уделял сестре, долго разговаривая с ней в садовой беседке. Вероятно, тогда был окончательно решен вопрос об их свадьбе. Сестра моя уехала домой и вскоре обвенчалась с Н. С. Гумилевым..."48 Из записок Ю. О к с м а н а: "В. М. Жирмунский очень убедительно рассказывал 14.IV.67 г. у меня о том, что роман Гумилева с А. Н. Энгельгардт начался до отъезда за границу, примерно ранней осенью 1917 г. Он познакомил Гумилева и Анну Ник. на своем докладе в Пушкин. Общ. о Брюсове и "Египет. ночах" (ведь нетрудно установить эту дату). На этом докладе якобы была и А. А. Ахматова с Шилейко. Анна Ник. - была глупа и капризна. Ее мать была первым браком замужем за Бальмонтом. Значит, Гумилев спешил вернуться в феврале 1918 г. не к Анне Андр., а к А. Н. Энг. Роман с Ларисой Рейснер был у Гумилева еще в 1916 г. Лариса показана в "Гондле". Анна Ахматова рассказывала: "Второй брак его тоже не был удачен. Он вообразил, будто Анна Ник. воск, а она оказалась - танк... Вы ее видели?" Я сказал, что видел: очень хорошенькая, с кротким нежным личиком и розовой ленточкой вокруг лба. Да- да, все верно, нежное личико, розовая ленточка, а сама танк. Ник. Степанович прожил с ней какие-нибудь три месяца и отправил к своим родным. Ей это не понравилось, она потребовала, чтобы он вернул ее. Он ее вернул - и сам сразу уехал в Крым. Она очень недобрая, сварливая женщина, а он-то рассчитывал, наконец, на послушание и покорность... Ахматова, 8.VI.1940: "У меня в молодости был трудный характер. Я очень отстаивала свою внутреннюю независимость и была очень избалована. Но даже свекровь моя ставила меня потом в пример Анне Николаевне. Это был поспешный брак. Коля был очень уязвлен, когда я его оставила, и женился как-то наспех, нарочно, назло. Он думал, что женится на простенькой девочке, что она - воск, что из нее можно будет человека вылепить. А она железобетонная. Из нее не только нельзя лепить - на ней зарубки, царапины нельзя провести". ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО 19.04.1925 Я говорю, что все, что говорит АА, только подтверждает мое мнение - то, что Николай Степанович до конца жизни любил АА, а на А. Н. Энгельгардт женился исключительно из самолюбия. АА сказала, что во время объяснения у Срезневских Николай Степанович сказал: "Значит, я один остаюсь?.. Я не останусь один... Теперь меня женят!" АА составила "донжуанский" список Николая Степановича. Показывает мне. До последних лет у Н. С. было много увлечений, но не больше в среднем, чем по одному на год... А в последние годы женских имен - тьма. И Николай Степанович никого не любил в последние годы. АА: "Разве и Одоевцеву?" Я: "И ее не любил... Это не любовь была..." АА не спорит со мной. Я: "В последние годы в нем шахство было..." АА: "Да, конечно, было... В последние годы - студий, "Звучащих раковин", институтов - у Н. С. целый гарем девушек был... И ни одну из них Н. С. не любил. И были только девушки - женщин не было..." Я: "Чем это объяснить? Может быть, среди других причин было и чувство некоторой безответственности, которым был напоен воздух 20 - 21 года?.." АА: "Это мое упорство так подействовало... Подумайте: 4 года, а если считать с отказа в 5-м году - 5 лет! Кто к нему теперь проявлял упорство? Я не знаю никого... Или, может быть, советские барышни не так упорны?" 22.02.1926 В частности - об Анне Николаевне. АА вспоминала разговор с человеком, "которого я бесконечно люблю и мнение которого для меня бесконечно ценно", - о Наталии Гончаровой: "Если бы Пушкин не был Пушкиным, и если разбираться в этом браке, то, может быть, нельзя было бы винить ее. Она просто была другим человеком, чуждым интересам своего мужа... Ее интересовали платья, балы, а мужа - какие-то строфы, какие-то издатели, какие-то непонятные и чуждые ей дела..." Мысль АА я продолжил тут уже в отношении Анны Николаевны. Это просто был человек, совершенно не подходящий Николаю Степановичу. Да и несомненно этому есть достаточно примеров в воспоминаниях разных лиц - Николай Степанович не был безупречным мужем. Она его любила - это бесспорно, а ведь известно, какое количество романов Николая Степановича укладывается в рамки 18 - 21 годов, и он не скрывал от нее. И известны его презрительные отзывы об Анне Николаевне. Конечно, она была "козлом отпущения". "Физически" ведь на нее сваливалось все тяжелое состояние Николая Степановича последних лет... А ведь АА избрала, казалось бы, наиболее благоприятное для Николая Степановича положение: она замкнулась и нигде не бывала, ни на литературных собраниях, где могли быть встречи с Николаем Степановичем, ни у общих знакомых... Казалось бы, Николаю Степановичу это могло быть только приятно, а оказалось наоборот - он ее упрекал в такой замкнутости, в нежелании ничего делать, в отчужденности. В одну из встреч, в последние годы, Николай Степанович сказал такую фразу: "Твой туберкулез - от безделья..." АА говорит, что, конечно, и она отчасти, какими-нибудь неосторожными фразами, переданными Николаю Степановичу, могла вызывать такое отношение. А больше всего виноваты в этом сплетни. Были люди, которые всячески домогались ссоры между Николаем Степановичем и АА и старались вызвать в них взаимную вражду. АА не хочет называть фамилий. Я, получив от АА фразу, что фамилий она называть не хочет, не стал спрашивать, но некоторые мысли у меня возникли... 28 июня вышел из печати "Мик", 11 июля - "Костер", 13 июля - "Фарфоровый павильон". Были переизданы "Жемчуга" и "Романтические цветы". Начал писать стихи "Шатра". Иногда встречался с Ахматовой, она приходила к нему на Ивановскую. Бывал он и у Срезневских, где жила Ахматова и где по случаю выходивших книг Гумилева устраивались маленькие вечеринки. В конце лета Гумилев вошел в число членов редакционной коллегии нового издательства "Всемирная литература" под руководством Горького и принял участие во всей организационной работе, выработке плана изданий, а впоследствии - во всей текущей работе издательства. В течение трех лет (1918-1921гг.)Гумилев был членом редколлегии, заведовал отделом французской литературы параллельно с Блоком, ведущим немецкий отдел, был редактором переводной литературы. Кроме того, Горький ввел Гумилева в комиссию по "инсценировкам истории культуры", которую он сам возглавлял. Создавая свое издательство, Горький задался благородной целью дать народу самые высокие образцы всемирной литературы в самых профессиональных переводах. Для этого он собрал в издательстве крупнейших деятелей культуры Петрограда. Работать там было честью для Гумилева, тем более что взгляды Горького на этот предмет он разделял полностью. Для Горького "Всемирная литература" была еще возможностью подкормить голодающую питерскую интеллигенцию. ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО 1925 Ш и л е й к о: "Были получены деньги на написание 5000 драм, в которых должна была быть вся история. Образчиком такой драмы, единственно напечатанной, был "Рамзес" Блока. А продолжением были "Носорог" - Гумилева. Амфитеатров продал не то "Стеньку Разина", не то "Пугачева". Я какие-то вещи продавал. Горькому он (Гумилев - В. Л.) удивлялся в хорошем смысле этого слова и очень уважал его как поэта. У него была какая-то мечта - он хотел поставить "Мужицкие цари" - Горького. Я никогда не слышал, чтобы он плохо говорил о Горьком. Кажется, Горький тоже его любил". Март 1925 Ш и л е й к о: "Его пожирал голод (и всех нас). Во всех смыслах голод. И физический, и духовный... Вся организационная работа делалась для денег, но у Николая Степановича был принцип - всему, что он делает, придавать какую-то субъективно-приятную окраску, и уж если приходится что-нибудь делать, то нужно, чтоб это было веселее. С Блоком они как-то вместе старались не оставлять [этот принцип] с самого начала. Разница была конечно в пользу Николая Степановича, потому что он Блока ставил очень высоко..." Вспоминает К. И. Ч у к о в с к и й: "Как-то он (Гумилев. В. Л. ) позвал меня к себе. Добрел я до него благополучно, но у самых дверей упал: меня внезапно сморил голод. Очнулся я в великолепной постели, куда, как потом оказалось, приволок меня Николай Степанович, вышедший встретить меня у лестницы черного хода (парадные были везде заколочены). Едва я пришел в себя, он с обычным своим импозантным и торжественным видом внес в спальню старинное, расписанное матовым золотом, лазурное блюдо, достойное красоваться в музее. На блюде был тончайший, почти сквозной, как папиросная бумага, - не ломтик, но скорее лепесток серо-бурого, глиноподобного хлеба, величайшая драгоценность той зимы. Торжественность, с которой еда была подана, показалась мне в ту минуту совершенно естественной. Здесь не было ни позы, ни рисовки. Было ясно, что тяготение к пышности свойственно не только поэзии и что внешняя сторона бытовых отношений для него важнейший ритуал. Братски разделив со мной свою убогую трапезу, он столь же братски торжественно достал из секретера оттиск своей трагедии "Гондла" и стал читать ее вслух при свете затейливо-прекрасной и тоже старинной лампады. Но лампада потухла. Наступила тьма, и тут я стал свидетелем чуда: поэт и во тьме не перестал ни на миг читать свою трагедию, не только стихотворный текст, но и все ее прозаические ремарки, стоявшие в скобках. И тогда я уже не впервые увидел, какая у него необыкновенная память". ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО Март 1925 Вторая половина 1918 года. Предлагал издать поэму "Два сна" в детском издательстве, передав рукопись К. И. Чуковскому. Поэма напечатана не была, а рукопись затерялась. Зиму 1918/19 года Гумилев прожил на Ивановской с семьей - матерью, женою, сыном, братом и его женой. Временами из Бежецка приезжала сестра. Весной переехал вместе с семьей на новую квартиру, на Преображенскую ул. (ныне - Радищева), 5/12, и вскоре, 14 апреля 1919 года, у Гумилевых родилась дочь - Елена. Во "Всемирную литературу" привлек Шилейко. Поручил ему перевод "Comdie de la mort" - дословно "Комедии Смерти" - Теофиля Готье. Ш и л е й к о: "Я туда начал ходить зимой 1918 - 1919. Николай Степанович потащил меня во "Всемирную литературу" и там очень долго патернировал меня. Я около года считался его человеком". В июне открылась студия "Всемирной литературы" на Литейном, 24, в доме Мурузи. По плану занятия распределялись по трем основным отделам: поэтического искусства - под руководством Н. Гумилева и М. Лозинского, искусства прозы - под руководством В. Шкловского и Е. Замятина, критики - под руководством К. Чуковского. Гумилев принялся за работу с большим энтузиазмом. И неудивительно: первое в Петрограде художественно-педагогическое учреждение! В течение всего лета аккуратно читал лекции и руководил практическими занятиями. Лекции и семинары Гумилева были самыми посещаемыми. Ш и л е й к о: "В период существования студии на Литейном в доме Мурузи мы много смеялись на переменах. Прятали шляпы... Я там читал ритмику - началась студия в июне и осенью 1919 года кончилась. Когда он уезжал (Гумилев - В. Л.), я всегда брал на себя его курсы... Он, кажется, раз или два уезжал за это лето...У него были красивые руки, он это знал, и у него было громкое имя. И он садился за стол, высоко закидывая ногу. Все слушали его голос, и до того, что он говорил, всем было все равно, как и ему самому (он чувствовал это). И нам это быстро наскучивало. Он нашел выход, которым мы воспользовались. Он давал темы, и все писали стихи. А сам мог сидеть в уголке и молчать... В первые дни все очень горячо увлеклись. И тогда он читал... Не знаю, как в других студиях, а здесь его очень любили". 19 ноября по инициативе М. Горького был торжественно открыт Дом искусств. Бывший особняк купца Елисеева на Мойке, угол Невского, и в это тяжелое время принял под свой кров писателей, художников, актеров. Жители его прозвали ДИСКом. Диск - объединение людей творческого труда Петрограда. Ольга Форш называла его "Сумасшедший корабль". Там были дрова, можно было получить горячий чай... Управлялась эта коммуна советом. В совете состояли: Н. С. Гумилев, А. А. Ахматова, К. И. Чуковский, Б. М. Эйхенбаум, М. М. Зощенко, М. В. Добужинский, К. С. Петров-Водкин и многие другие. Гумилев принимал живое участие в создании журнала "Дом искусств", состоял в совете по литературному отделу. Первый номер журнала вышел в феврале 1920 года. При Доме искусств открылась и литературная студия. Гумилев вел там курс по драматургии и практические занятия по поэтике. Помимо работы в издательстве "Всемирная литература", и "Институте живого слова", литературной студии Дома искусств, Гумилев преподавал в студиях Пролеткульта и в 1-й культурно-просветительной коммуне милиционеров. Из воспоминаний А. Л е в и