пиской из архивов Палаццо Ченчи в Риме, повествовавшей "об ужасах, окончившихся гибелью одного из самых знатных и богатых римских родов в период правления папы Климента VIII, в 1599 году". Шелли указывает, что история Ченчи привлекла его тем, что успела стать своего рода национальным преданием, передаваемым из уст в уста. "Находясь в итальянском обществе, - писал Шелли, - нельзя упомянуть об истории Ченчи без того, чтобы не вызвать глубокого захватывающего интереса; я заметил также, что сочувствие общества всегда было направлено к тому, чтобы расположить к романтической жалости... и пылкому оправданию страшного, но вынужденного поступка, совершенного той, прах которой двести лет тому назад смешался с землей... Этот национальный и всеобщий интерес, который данное повествование вызывало и продолжает вызывать в течение двух столетий... внушил мне мысль, что этот сюжет подходит для драмы". Шелли прекрасно понимал, какие огромные поэтические и социально-политические возможности таит в себе история Ченчи, каким сильным оружием в борьбе с реакцией, с католическим Римом может стать пьеса, написанная на подобную тему. Историческая по форме, трагедия Шелли была, вместе с тем, глубоко современной и актуальной для того периода. Знаменательно, что несколько позже Стендаль обратится к той же теме в одной из своих итальянских хроник. Упорная и непримиримая вражда ко всякой семейной и политической тирании и обману, - так определяет сам Шелли в посвящении этой трагедии ее основную идею. В лице Франческо Ченчи, главы одного из знатных итальянских родов, Шелли создает выразительный колоритный исторический тип - страшное порождение эпохи феодализма, пережитки которого были еще так сильны в современной Шелли Италии. Грабитель, развратник, садист Франческо Ченчи не ограничивается разбоем на больших дорогах, мрачными оргиями в темных притонах. Он подвергает систематическому истязанию свою семью - жену, сыновей и дочь. Отправив на тот свет свою первую жену, он издевается над второй, убивает сыновей, чтоб сократить расходы на содержание семьи. Воспылав страстью к своей единственной дочери Беатриче, он угрозами и пыткой домогается ее любви. Несмотря на всю чудовищность этого образа, Шелли видит в нем лишь гипертрофированные и доведенные до крайнего уродства черты, порожденные всем общественным укладом того времени, когда в руках феодалов была сосредоточена вся сила власти. Слава о злодеяниях старого Ченчи распространяется далеко за пределы Италии; каждый день приносит известия о новых преступлениях кровавого деспота. Но суд и церковь бездействуют, освящая насилие и произвол. За спиной Франческо Ченчи возвышается фигура папы Климента VIII, а за ним - Ватикан. Это их стараниями преуспевает Ченчи, это их молчание купил он ценою золота и угодий. Он и его преступления - золотое дно для папы. После тщетных попыток найти защиту у светских и духовных властей, отчаявшаяся Беатриче по уговору с мачехой и братом организует убийство изверга-отца. Папа подвергает юную девушку и всех ее близких самым мучительным пыткам и самой жестокой казни. "Старик, - пишет Шелли в предисловии к трагедии, - неоднократно покупал у папы за сумму в сто тысяч крон прощение своим уголовным преступлениям, для рассказа о которых нет слов, - так они чудовищны; поэтому смертная казнь для его жертв вряд ли может быть объяснена любовью к справедливости. Среди других побудительных мотивов к строгости было, вероятно, и то, что папа чувствовал, что, кто бы ни убил графа Ченчи, его казна лишалась верного и богатого источника доходов". В примечании к этим строкам Шелли пишет: "Папское правительство приняло чрезвычайные меры предосторожности против опубликования фактов, являющихся таким трагическим доказательством собственной его безнравственности и слабости; так что доступ к рукописи до самого недавнего времени был очень затруднен". Разоблачая произвол господствующих классов, Шелли непоколебимо становится на сторону угнетенных, поддерживая их в справедливой борьбе. В лице Беатриче Ченчи Шелли создает волнующий образ женственной и мягкой девушки, которая становится суровой мстительницей. "Энергия и кротость", по словам поэта, "жили в ней, не уничтожая друг друга", "натура ее была простой и глубокой". Беатриче приходит к выводу о необходимости насильственной расправы с отцом, убедившись, что поддержки и помощи ждать неоткуда. Тщетно звучат ее мольбы: О принц Колонна, ты нам самый близкий О кардинал, ты - папский камерарий, И ты, Камилло, ты, судья верховный. Возьмите нас отсюда. Кровавое мщение остается единственным и неизбежным средством борьбы с произволом, и в лице Франческо Ченчи Беатриче карает не только своего отца, но Деспотизм бесчеловечный, Сединами отцовскими покрытый. Ни пытки, ни смертный приговор не в состоянии сломить мужественной девушки, которая до последней минуты живет сознанием справедливости совершенного акта, не чувствуя ни сожаления, ни раскаяния, ни желания примириться с узаконенным порядком вещей. В период подъема национально-освободительной борьбы в Италии, в период движения карбонариев трагедия Шелли прозвучала как призыв к самоотверженной, бесстрашной борьбе против угнетателей. Истории семейства Ченчи Шелли придал обобщенный социальный смысл, не лишая, однако, образы и события конкретно-исторического содержания и национального колорита. Характеры старика-отца, сыновей и дочери, кардинала, наемных убийц очень типичны для Италии того времени. Создавая эту трагедию, Шелли, по его собственному признанию, старался следовать по пути, проложенному Шекспиром, который и впредь останется для него главным авторитетом. Но говорить о полном торжестве реализма в этом произведении нет оснований. Реалистическое звучание "Ченчи" ослабляется абстрактно-морализирующей тенденцией, которую Шелли не в состоянии преодолеть. Поэт часто взывает к совести тех, которые о ней никакого понятия не имеют. Анализ социально-исторических условий эпохи уступает нередко место отвлеченному этическому анализу страстей и переживаний героев, той "беспокойной и анатомизирующей казуистике", о которой говорит в предисловии к "Ченчи" сам Шелли. Пьеса не была поставлена в ту пору. Ни итальянские, ни лондонские театры не приняли ее к постановке. Директор Ковент-Гарденского театра в Лондоне в ответ на предложение поставить трагедию Шелли заявил, что "Ковент-Гарденские подмостки не могут быть опозорены представлением пьесы с таким возмутительным содержанием, что мисс О'Нейль сочтет за оскорбление даже самое предложение играть в ней какую бы то ни было роль". 5  Находясь вдали от Англии, Шелли неустанно следит за всем, что происходит на его родине; он живет жизнью своего народа и глубоко страдает от невозможности принять непосредственное участие в его борьбе. Мысль о тягости изгнания проходит через многие произведения Шелли. Она звучит в его стихотворении о Маренги (1818), совершающем героический поступок ради своего отечества, своих сограждан. Ненавидя высший свет, поэт ощущает свое глубокое сродство с английским народом. В поэме "Розалинда и Елена" (Rosalind and Helen, 1818), где Шелли воспевает борца-революционера Лионеля, отдавшего жизнь служению своему народу, звучит скорбь изгнанника, оторванного от родины. Поэт подчеркнул связь этой поэмы с действительной жизнью, назвав ее "современной эклогой". На берегу озера Комо в изгнании встречаются две подруги, Розалинда и Елена, и мысли их обращаются к родной Англии: О нашей родине желанной, Что где-то там, в дали туманной, Поговорим, мой друг, с тобой; Ведь мы в Италии, в изгнаньи, И хоть угрюм наш край родной, Но он живет в воспоминаньи, С своей пустынной красотой, Одетый в белые туманы, Нежней, чем пышные каштаны В стране чужой и золотой. Шелли находит проникновенные слова, чтобы выразить свою острую тоску, свои мысли о родине: Меня тревожит шум волны. Мне чудятся родные звуки, Когда я слышу речь твою, Мне мнится - я в родном краю. Шелли ведет обширную переписку со своими английскими друзьями и издателями. Он следит за всеми событиями литературной и политической жизни в Англии, живо сочувствует борьбе прогрессивного лагеря с реакцией. Ему известны выступления видного радикала Коббетта и вся его общественная и публицистическая деятельность. Шелли клеймит в письмах человеконенавистническую теорию Мальтуса, которую правительственная пропаганда использовала для доказательства "неизбежности" нищеты и страданий народа. Его волнует жизнь и борьба английского пролетариата. 1819 год в Англии был годом напряженных классовых битв. Бастуют ткачи в Лидсе и Дерби; поднимаются на борьбу рабочие Ноттингэма. Важнейшим событием этого времени явилась демонстрация в Манчестере, состоявшаяся 16 августа 1819 г. Около 80 тысяч рабочих собралось на митинг под знаком борьбы за всеобщее и равное избирательное право. Правительство самым жестоким образом расправилось с рабочими. Мирная демонстрация была атакована кавалерийскими частями. Пятнадцать человек было убито, четыреста ранено, многие участники демонстрации были арестованы. Этот день вошел в историю под названием "манчестерской резни". Шелли был глубоко взволнован и возмущен манчестерскими событиями. "И тут, как и во время французской революции, тираны первыми пролили кровь", - писал он в письме к Пикоку от 9 сентября 1819 г. В письме к Олиеру от 6 сентября того же года Шелли писал: "Получил известие о манчестерском деле, и буря негодования еще кипит в моих жилах. Я с нетерпением жду, как отзовется страна на это кровавое, смертоносное преступление... Что-то надо делать. Но что? Это мне еще не ясно". Подъем рабочего движения в Англии, напряженная борьба передовой английской общественности за избирательную реформу нашли прямой отклик в поэзии Шелли. Она обретает новую силу и мощь, проникается гневом народным и говорит простым и точным языком революционной публицистики. На манчестерскую резню Шелли ответил революционным призывом и революционной сатирой. Рабочему движению Шелли обязан расцветом своей политической лирики последних лет. Политическая лирика Шелли 1819-1822 гг. отличается более глубоким социальным анализом буржуазного общества. Принципиально новым в ней является более ясное, хотя еще и непоследовательное понимание роли пролетариата в грядущей борьбе. К нему именно и обращает Шелли свой революционный призыв. "Мысль о том, что если масса решительна и едина, то она может одержать верх над немногочисленной кучкой, как это было продемонстрировано несколькими годами позднее {Речь идет о проведении парламентской реформы 1832 г., в борьбе за которую народные массы Англии сыграли решающую роль.}, заставляла его учить сопротивлению своих оскорбленных сограждан", - пишет Мэри Годвин о Шелли. Пробудить и организовать народ для борьбы против социальной несправедливости - вот в чем видит Шелли свой долг поэта и гражданина. Идеалом поэта для Шелли становится великий певец английской революции Джон Мильтон, который, по словам Пушкина, "в злые дни, жертва злых языков, в бедности, в гонении и в слепоте сохранил непреклонность души и продиктовал "Потерянный рай"" {А. С. Пушкин. Полн. собр. соч. в десяти томах, т. VII. М.-Л., Изд-во АН СССР, 1949, стр. 494.}. Образ Мильтона в лирике Шелли неразрывно связан с образом грядущих революционных потрясений в Англии (см. стихотворный набросок "Дух Мильтона", 1820). В 1819-1820 гг. создаются одно за другим замечательные политические стихотворения Шелли: "Маскарад анархии", "Песнь к людям Англии", "Строки, написанные во время правления Кэстльри", "Англия в 1819 году", "Ода защитникам свободы", "Ода свободе", "Политическое величие" и др. В форме злой и убийственной сатиры Шелли показывает истинное лицо буржуазной Англии, страны анархии и произвола. Таков его знаменитый "Маскарад анархии" (The Masque of Anarchy), напечатанный только в 1832 г. Это стихотворение, носящее подзаголовок "Написано по поводу манчестерской бойни", разоблачает истинных виновников кровавой расправы с манчестерскими рабочими. Зловещая процессия чудовищ, рисуемая поэтом, символизирует правящую клику Англии и ее преступления против народа: И вот гляжу, в лучах зари, Лицом совсем как Кэстльри, Убийство, с ликом роковым, И семь ищеек вслед за ним. Все были жирны; и вполне Понятно это было мне; Он под плащом широким нес Сердца людей в росе от слез, И сыт был ими каждый пес. За ним Обман; одет был он Весь в горностай, как лорд Эльдон... Шелли предвещает падение деспотизма, залившего кровью английскую землю. Он призывает к мужеству и стойкости простых людей Англии, "наследников Славы, героев неписанной истории". "Вас много - их мало", - этими знаменательными словами заканчивается стихотворение. Картина, нарисованная в "Маскараде анархии", дополняется блестящей политической сатирой "Англия в 1819 году", где Шелли беспощадно разоблачает правящие круги своей страны: Король, старик, презренный и слепой, - Подонки расы отупело-праздной, Обжоры-принцы, грязь из лужи грязной, - Правители с пустою головой, - К родной стране прильнул из них любой Бесчувственно, пиявкой безобразной... С публицистическим "Обращением к народу по поводу смерти принцессы Шарлотты" перекликается написанный в 1819 г. "Новый национальный гимн". Смело перефразируя и переосмысляя слова британского национального гимна, Шелли славит здесь истинную королеву Англии - Свободу. Ее считали убитой, но она воскреснет и выйдет из могилы. Миллионы и миллионы радостно и непоколебимо готовы служить ей. Боевым революционным духом пронизана знаменитая "Песнь людям Англии" (Song to the Men of England, 1819), представляющая собой вершину политической лирики Шелли. Предельно простые, ясные и четкие по форме, стихи эти, обращенные, как и байроновская "Песня для луддитов", к народу, проникнуты страстным негодующим призывом к борьбе. Они замечательны глубиной понимания р_е_а_л_ь_н_о_г_о существа капиталистической эксплуатации. Надо ль, бритты, для вельмож Сеять вам ячмень и рожь? Надо ль ткать вам для господ Дни и ночи напролет? . . . . . . . . . . . . . . Ты сеял хлеб - другой скосил; Ты ткани ткал - другой сносил; Ты меч сковал - другим он взят; Ты клад нашел - и отнят клад. Так сей не для господских ртов И клад ищи не для воров, Тки для своих усталых плеч И куй себе в защиту меч. (Перевод Б. Лейтина). У Шелли возникает жизненный, новый, небывалый в литературе образ общества в его реальных классовых противоречиях. Могучее, новаторское обобщение: трудовой народ как законный х_о_з_я_и_н жизни, творец и создатель всех ее ценностей, обманутый и ограбленный, - но лишь до поры до времени, - ничтожной кликой паразитов... Шелли начинает все яснее понимать непримиримость социального конфликта и неизбежность революционного столкновения с угнетателями. "Шелли любил народ и уважал его", - писала Мэри Шелли, чьи комментарии к собранию сочинений Шелли представляют собою драгоценный историко-литературный документ. "Он считал, что столкновение между двумя классами общества неизбежно, и с жаром спешил стать на сторону народа". Подъем национально-освободительной борьбы в 1820 и 1821 гг. также вызвал горячий отклик в поэзии Шелли. Подобно Пушкину и декабристам, Байрону и Стендалю, подобно всем передовым людям Европы, Шелли с напряженным вниманием следил за ходом национально-освободительного движения в Испании, Италии, Греции, выражая свое сочувствие мужественным борцам за национальную независимость. В примечаниях к "Элладе" Мэри Шелли следующим образом характеризует исторические события, отразившиеся в творчестве поэта: "В начале 1821 года юг Европы находился в состоянии великого политического возбуждения. Революция в Испании подала сигнал Италии, были организованы тайные общества; и когда Неаполь поднялся, чтобы провозгласить конституцию, призыв был поддержан повсюду, от Бриндизи до подножия Альп... Шелли, как и все истинные защитники свободы, наблюдал за событиями в Испании и Италии... Его интерес к этим событиям был огромным... Он с восторгом услышал о революции в Генуе. Всей душой он праздновал ее победу...". Под живым впечатлением событий Шелли пишет свою "Оду Неаполю", "Оду свободе" и другие стихотворения, воспевающие героическую борьбу испанских и итальянских патриотов. Сверкнула молнией на рубеже Испании - свобода, и гроза - От башни к башне, от души к душе - Пожаром охватила небеса. Моя душа разбила цепь, мятясь, И песен быстрые крыла Раскрыла вновь, сильна, смела, Своей добыче вслед - таков полет орла. ("Ода свободе", перевод В. Меркурьевой). Шелли призывает народы Италии и Испании к упорной борьбе за свободу. А когда, после подавления революции в Испании и Италии, центр национально-освободительного движения переместился в Грецию, Шелли посвятил греческому народу свое последнее большое произведение - лирическую драму "Эллада" (Hellas), вышедшую в 1822 г. Прозорливость Шелли сказалась в его оценке национально-освободительного движения в Южной Европе. Шелли рассматривает события в Испании, Италии и Греции не как единичные эпизоды истории, а как звенья многовековой, упорной борьбы народов за освобождение, под знаком которой пройдет все грядущее столетие. "Губители человечества знают, кто их противник, - пишет Шелли в предисловии к "Элладе". - Они правы, приписывая восстание в Греции тому же духу, перед которым они трепещут повсюду в Европе. Этот противник хорошо знает силу и коварство своих врагов; он выжидает минуты их предстоящей слабости и неизбежного раскола, чтобы вырвать кровавые скипетры из их рук". В "Элладе" реалистические элементы сочетаются с фантастикой, которая появляется у Шелли всегда, когда он обращается к будущему. Шелли знакомит нас с действительными историческими событиями на Балканах, где идут напряженные бои между греческими повстанцами и турецкой армией. Султан Махмуд ждет известий с поля боя. Он слышит о героическом сопротивлении греческих патриотов. Об их легендарных деяниях торжественно повествует хор. И хотя победа остается за турками, беззаветная храбрость, с которой повстанцы защищали свою угнетенную родину, внушает смертельный ужас тиранам. Они понимают, что борьба не кончена и свобода живет. Речь Махмуда полна тревоги, он чувствует, что власть его не вечна. Вверху развал, анархия внизу, Террор извне, измены изнутри, - И чаша разрушения полна... Греческое восстание предстает в драме на грозном фоне общеевропейских и мировых революционных событий. По-современному актуально звучат выпады против Англии, которыми изобилует драма. Шелли показывает агрессивную, захватническую политику Англии на Балканах, ее предательскую роль по отношению к Греции. Турецкая реакция заранее ликует, предвидя, что Англия поможет задушить греческое восстание: Победа! Купленный британец шлет Исламу океанские ключи. Затмится крест. Британцев мастерством Руководима, Оттоманов мощь, Как гром, сразит мятежных... Шелли трезво оценивает международную обстановку. Ему ясно, что соединенные силы европейской реакции готовы потопить в море крови молодые всходы свободы. Но мысль его улетает вперед, обгоняет события. Драма завершается торжественным песнопением. Хор возвещает наступление золотого века - мысль, неоднократно повторяющуюся у Шелли. Всякий раз она звучит все увереннее: Век величайший бытия Идет - век золотой; Земля меняет, как змея, Вид старый зимний свой... В финале драмы является видение новой, освобожденной Эллады: Встают холмы иной Эллады Из волн ее еще светлей; Мчит к утренней звезде каскады Свои иной Пеней... (Перевод В. Меркурьевой). Политическая лирика Шелли 20-х годов проникнута тем же непоколебимым оптимизмом, который, в целом, составляет отличительную особенность его революционного романтизма. Эпиграфом к "Оде свободе" он избирает известные слова из "Чайльд-Гарольда" Байрона: "Мужай, Свобода! Ядрами пробитый, твой реет стяг наперекор ветрам". Образ желанной свободы в ослепительно ярких красках возникает в политической лирике Шелли. Нет для поэта ничего краше и величественнее свободы. Как зиждительный ливень могучей весны, На незримых крылах ты над миром летишь, От народа к народу, в страну из страны, От толпы городской в деревенскую тишь, И горит за тобой, тени рабства гоня, Нежный луч восходящего дня. Революционная сатира Шелли, как и вся его политическая лирика последних лет, свидетельствует о несомненной эволюции Шелли к реализму. Приходя к более ясному пониманию важнейших закономерностей современной действительности, Шелли ищет новую форму изображения жизни. В его произведениях 20-х годов жизнь все чаще предстает в ее конкретных исторических чертах. Эта реалистическая тенденция, наметившаяся уже в драме "Ченчи", особенно сильна в сатирической поэме Шелли "Питер Белл третий" (Peter Bell the Third, написана в 1819 г., напечатана посмертно в 1839 г.). Поэт прибегает к сатирической фантастике, но основное ядро поэмы реалистично по содержанию. Действие развертывается то на земле (в Англии), то в аду. Но этот ад никак не отличишь от современного Шелли Лондона, а сатану - от почтенного и состоятельного английского джентльмена. Его можно принять и за государственного мужа, совершившего преступление, и за поэта, продавшего свое перо. Поэма содержит глубокое и беспощадное разоблачение внешней и внутренней политики Георга III. Реалистическими штрихами показывает поэт бедственное положение английского народа. Сам Питер Белл - герой этой поэмы - представляет собою обобщенный тип ренегата, ханжи, ценою предательства купившего себе славу и признание сильных мира сего. Прообразами Питера Белла послужили поэты "Озерной школы" - Вордсворт и Саути, которых беспощадно разоблачают в эти годы и Байрон, и Шелли. Реалистическим произведением обещала быть незаконченная трагедия Шелли "Карл I" (Charles the First), над которой он работал в 1822 г. Здесь Шелли обращается к английской истории, к революции 1648 года, представлявшей для поэта живой интерес с точки зрения современности. В первых пяти сценах трагедии, которые успел набросать Шелли, дана развернутая картина Англии накануне революции и гражданской войны. Шелли правдиво воссоздает расстановку классовых сил в стране, а также смысл социального конфликта, который приводит в движение все события в этом замечательно задуманном произведении. Он блестяще вскрывает тупоумие, варварство и жестокость Карла I, королевы Генриетты, Страффорда и всей феодальной клики. Верно и сочувственно обрисован второй, враждебный правящим кругам, лагерь. Это народ и его вожаки - пуритане. Шелли показывает, как растет народное недовольство. Тщетно старается правительство усыпить народную бдительность, обезглавить, обезоружить народ массовыми репрессиями. То там, то здесь поднимается возмущение. Отважный протестант Бэствик обличает феодальную реакцию и предрекает ее скорую гибель. Король испытывает смертельный страх перед народом. Исторический анализ Англии первой половины XVII века в трагедии "Карл I" обнаруживает политическую зрелость Шелли и содержит глубоко актуальный, современный смысл - призыв к борьбе против реакции. Преждевременная смерть помешала Шелли закончить эту драму, как и философскую поэму "Торжество жизни" (The Triumph of Life, 1822), где в последний раз прозвучала уверенность поэта в том, что все в мире стремится вперед, и ничто не может остановить неумолимого хода истории. Тенденцию к реализму можно обнаружить и в так называемой пантеистической лирике, вернее говоря, в лирике, посвященной природе, представленной в последние годы жизни Шелли такими шедеврами, как "Ода западному ветру" (1819), "Облако" (1820), "К жаворонку" (1820), "Аретуза" (1820), "Гимн Аполлона" (1820), "Гимн Пана" (1820) и другие. Природа попрежнему занимает почетное место в лирике Шелли, но характер ее изображения меняется. Образ ее становится все более жизненным, чувственно осязаемым, материальным. Описания природы утрачивают дидактичность и отвлеченность, присущую поэзии Шелли более раннего периода, становятся многогранными, живыми и точными. Шелли насыщает описания природы глубоким философским и политическим смыслом. В пейзаже Шелли нет ни мрачных тонов, присущих пейзажам Байрона, ни слащавой сентиментальности, характерной для поэтов "Озерной школы". Природа у Шелли - это свободная стихия ("Ода западному ветру", "Облако" и др.); по контрасту с нею становится очевиднее порабощение человека человеком. Природа прекрасна и величественна, ей чуждо страдание, ставшее уделом угнетенного человечества. Природа укрепляет в человеке любовь к жизни, к свободе, волю к борьбе. Свои картины природы Шелли насыщает революционным, боевым содержанием. Такова его знаменитая "Ода западному ветру", которая принадлежит к шедеврам английской поэзии. Жажда революционного подвига, действия, могучий порыв к свободе слышатся в обращении поэта к ветру: Будь облаком - тебе бы вслед летел. Волной - твоим движеньем я бы рос, Не так свободен, но порывно смел, Как ты, о самовластный!.. . . . . . . . . . . . . . . . . . Стремительный, будь мной! В меня вселен. Ты, буйный дух, моею стань душой. Взвей мысль мою - она, как лист, суха, Но, мертвая, рожденье даст другой. И заклинанием этого стиха Развей мои слова на целый свет, Как искры и золу из очага. Моим устам дай вещий твой завет: Зима идет - Весна за нею вслед. (Перевод В. Меркурьевой). Природа у Шелли вдохновляет и окрыляет человека на борьбу. Могучий гимн во славу природы, которая живет и развивается, меняет свои формы и никогда не умирает, сливается с революционным призывом, одухотворяющим все творчество великого английского поэта. Не случайно молодой Энгельс переводил лирику Шелли и эпиграфом к своему стихотворению "Вечер" взял слова "День завтрашний придет" из стихотворения Шелли. В конце 90-х годов Энгельс переводил также стихи Шелли для известной работы Элеоноры Маркс-Эвелинг и Э. Эвелинга. В поэтическом наследии Шелли большое место занимает его любовная лирика, в значительной степени автобиографическая. В его стихотворениях раскрывается благородная натура поэта, остро и чутко воспринимающего все прекрасное. Шелли передает тончайшие переливы и движения чувства - надежды, радости и страдания, ненасытное стремление к счастью и гармонии, наперекор грубой, жестокой прозе жизни. Большинство интимных стихотворений поэта посвящено Мэри Годвин, его возлюбленной, жене и другу. Шелли не создает законченного реалистического портрета любимой женщины, но глубокие чувства, которые она возбуждает в поэте, задушевно и выразительно переданные в его стихах, помогают дорисовать образ одной из интереснейших женщин его эпохи, верной и доброй подруги поэта-изгнанника. Мне чудится, что любишь ты меня, Я слышу затаенные признанья, Ты мне близка, как ночь сиянью дня, Как родина в последний миг изгнанья. ("Мэри Годвин", 1814). Человечность, искренность и глубина чувства, чуждого ложной экзальтированности, манерности и рисовки, составляют характерную особенность любовной лирики Шелли. Наиболее яркие, проникновенные и поэтичные произведения в этом роде он создает в "итальянский" период, когда, кроме любовных сонетов, появляется одно из замечательных его произведений - лирическая поэма "Эпипсихидион" (Epipsychidion {Слово, сочиненное Шелли на греческий лад, означает поэму о душе.}, 1821). Страстная, энергично выраженная лирическая тема, навеянная сочувствием поэта к судьбе молодой итальянки Эмилии Вивиани, насильно заточенной в монастырь, перерастает в то же время в тему гражданскую. Шелли отстаивает право человека свободно чувствовать, жить и любить, предаваться всем радостям жизни, наслаждаться всеми благами природы. В порыве романтической мечты поэт рисует торжество любви над тиранией и угнетением: . . . . . . . . . . . . . . . . . . Твой час настал: твоей судьбы звезда Взойдет над опустевшею тюрьмою. Хоть стража здесь не дремлет никогда, Хоть дверь крепка, и прочною стеною Тюремный двор, как панцырем, одет - Для истинной любви преграды нет. Как молния, она прорвется всюду, Подвластно все ее живому чуду, . . . . . . . . . . . . . . . . . . Любовь сильней, чем смерть: она всему Дает блаженство нового рожденья, Разрушив склеп, оттуда гонит тьму, И приобщает к свету своему Всех мертвых, кто раздавлен был скорбями, Кто в хаосе стонал, гремя цепями. Несмотря на некоторые следы влияния платонизма, сказывающиеся в идеалистическом представлении о всесилии абстрактной "любви", поэма "Эпипсихидион" полна искреннего и глубоко прочувственного жизненного содержания, которое гармонирует с ее образной формой. Любви кипучей творческою властью, Мы можем эти блага разделить И тем полней служить людскому счастью, Полнее зло и горе устранить. То истина великая, святая, В ней кроется родник живой воды, В ней бьется луч негаснущей звезды. Дрожит надежда вечно молодая. И каждый, кто вкушал от этих вод, Склонившись, поднимался освеженный, Яснее видел синий небосвод... И характерно, что и в лирической, интимной теме как лейтмотив звучит тема будущего, тема счастья, которое тщетно ищут отдельные люди, но которое рано или поздно станет уделом всего человечества: Здесь мудрые, чей ум горит светло, . . . . . . . . . . . . . . . . . Грядущим поколеньям завещали Возделывать забытые поля, Чтоб в лучший час пустынная земля Забрезжилась Эдемом благодатным. В любовной лирике, как и в философской и политической поэзии Шелли, природа разделяет все радости и переживания человека. Поэт создает очень тонкие и выразительные параллели между миром человеческих чувств и миром неодушевленной природы, которые помогают ему глубоко и ярко раскрыть лирический образ. В стихотворении "Философия любви" (1819) Шелли при помощи природы старается передать всю силу, значительность и правомерность чувства любви: Ручьи сливаются с рекою, Река стремится в Океан; Несется ветер над землею, К нему ласкается туман. Все существа, как в дружбе тесной, В союз любви заключены. О, почему ж, мой друг прелестный, С тобой мы слиться не должны. Смотри, уходят к небу горы, А волны к берегу бегут; Цветы, склоняя нежно взоры, Как брат к сестре, друг к другу льнут. Целует ночь морские струи, А землю - блеск лучистый дня. Но что мне эти поцелуи, Коль не целуешь ты меня. В любовной лирике Шелли полно и ярко развивается гуманистическое, жизнеутверждающее представление поэта о естественном праве человека на наслаждение; его любовная лирика совершенно чужда и враждебна спиритуалистической экзальтации и аскетизма реакционно-романтической поэзии с ее противопоставлением лирической "небесной" любви - земному, "греховному" плотскому началу. Любовь у Шелли - это земная, пылкая страсть, которая, вместе с тем, выступает как одухотворенное, облагораживающее начало, как чувство, не противоречащее общественным устремлениям и идеалам людей (каким она являлась, например, у Мура или Лэндора), а, напротив, побуждающая их к борьбе за общественное благо. В романтической форме, прибегая иногда (например, в поэме "Эпипсихидион", в "Гимне интеллектуальной красоте" и др.) к символам и аллегориям, окрашенным налетом платонизма, Шелли пытается утвердить, как свой идеал, как основу человеческого счастья, гармонию личного и общественного начала. Эта попытка была уже сама по себе новаторским завоеванием Шелли - поэта и мыслителя. 6  В "итальянский" период определяются важнейшие особенности художественной формы в творчестве Шелли - поэта и публициста. Буржуазное литературоведение чрезвычайно запутало этот вопрос. Начиная с первых, современных поэту рецензий на его произведения в реакционных журналах - "Эдинбургском обозрении" и "Куотерли ревью", создается легенда о трудно понимаемом, чуть ли не заумном стиле Шелли. Последующие буржуазные редакторы и комментаторы Шелли, отнюдь не заинтересованные в том, чтобы раскрыть подлинный, революционный смысл его лучших произведений, подхватили и развили эту легенду. Пытаясь представить Шелли своим "предшественником" и "учителем", декаденты грубо фальсифицировали его творчество. Искусственно отрывая художественную форму его произведений от их содержания, они пытались представить его, вопреки истине, поэтом-фантастом, "неземным" мечтателем, творцом "чистого" искусства. Такой вымышленный Шелли не имеет ничего общего с живым автором "Освобожденного Прометея", "Маскарада анархии", "Песни людям Англии". В действительности особенности художественной формы поэзии Шелли могут быть поняты лишь в неразрывном единстве с содержанием его поэзии, всегда глубоко жизненным и общественно-значительным. Все самые сложные особенности художественной формы у Шелли - и фантастический характер многих его произведений, и вольные приемы олицетворения природы, и чрезвычайно насыщенный метафорами язык поэта, и его частые обращения к прошлому, смело связываемому с настоящим и будущим, и вся его кипучая, стремительная, чуждая закоснелых "правил" манера изображения - все это находит свое объяснение в мировоззрении Шелли, в его творческом методе и национально-исторических традициях английской литературы его времени. Своеобразие творческого метода Шелли, в котором, как было сказано выше, черты трезво-реалистической критики и реалистического обобщения действительности сочетаются с романтической мечтой, с утопией, определили важнейшие закономерности художественной формы у Шелли, которые можно проследить на протяжении всего его творчества. Для Шелли характерно сочетание высокого парения, патетических монологов, сложных риторических обращений, иносказаний и аллегорий с очень точным и конкретным описанием действительного положения вещей в тогдашней Европе. Несколько абстрактная и причудливая поэтическая форма у Шелли, тяготеющего к жанру "видений", к широким космическим полотнам, насыщенным символами и аллегориями, была не только плодом его личного изобретения, но и была отчасти подсказана многовековой национальной поэтической традицией. Крестьянские движения позднего средневековья, движение реформации, как и буржуазная революция XVII века, имели в Англии религиозный характер, давая широкий простор использованию библейской мифологии в публицистике и художественном творчестве. Фантастическая библейская образность органически усваивается английской поэзией, отражающей особенности языка и мышления народа. Мэри Шелли в примечаниях к "Восстанию Ислама" свидетельствует, что Шелли постоянно перечитывал отдельные части библии - "псалмы, книгу Иова, пророка Исайю и др., возвышенная поэзия которых восхищала его". В письме к Муру от 27 августа 1822 г. Байрон также вспоминает о том, что Шелли "был большим поклонником Писания как литературного произведения". Вальтер Скотт, глубокий знаток старины, проницательно уловил в "Пуританах" и других своих произведениях, как элементы библейской фразеологии усваивались широкими слоями британского населения, придавая отпечаток своеобразной торжественности речам простых крестьян. Вальтер Скотт говорит об этом в предисловии к "Антикварию": "Я брал главные лица из того класса общества, в котором позже всего сказывается влияние образованности, делающей обычаи разных народов похожими друг на друга... Люди низших сословий меньше привыкли подавлять свои чувства, и потому... они почти всегда выражают эти чувства сильно и энергично. Такими особенно мне кажутся крестьяне моей родины... Стихийная сила и простота в образе выражения, часто с оттенком восточного красноречия библии, придает в устах образованнейших из них какой-то пафос их грусти, достоинство их чувству". Эта характеристика применима отчасти и к поэтической манере Шелли. Фантастический средневековый фольклор, с его обращением к вымыслу, аллегории, символу для выражения самых земных побуждений, оказал немалое влияние на английскую литературу, в том числе и на Шелли. В своем обращени