ами. И после того, как телефон закончил звонить - ему показалось, что длилось это вечность, но в реальности прозвучало всего четыре звонка, - он вдруг заметил, что Марты рядом нет. Она выскользнула из его объятий, стояла рядом и застегивала блузку, поскольку никак не могла ответить на звонок в столь неподобающем виде. И еще она хотела бы знать, здесь он или нет, она всегда спрашивала это, если должен был прозвучать какой-то нежелательный звонок. Тут на него накатило упрямство - он тоже поднялся, и они снова оказались совсем рядом, вместе, как только что, когда лежали на полу. - Я еще здесь, а тебя уже нет, - шепнул он ей на ухо. Это не было ни шуткой, ни выражением любви - в нем сработал некий защитный механизм. И в качестве меры предосторожности он встал между Мартой и телефоном и в розоватых отблесках неба над головой - на нем сквозь туманную дымку пробилось несколько звездочек - рассматривал аппарат. А тот все продолжал звонить, и Пендель никак не мог угадать, кто бы это мог быть. Всегда сначала предполагай самое худшее, - так наставлял его Оснард. Он призадумался, худшим вариантом казался сам Оснард. Значит, Оснард, подумал он. Затем в голову пришел Медведь. Потом он подумал, что полиция. И затем, только потому, что он думал о ней все время, решил, что это Луиза. Но Луиза не таила в себе угрозы. Она была жертвой несчастного случая, который он сам подготовил давным-давно, вместе с ее отцом и матерью, и Брейтвейтом, и дядей Бенни, с сестрами милосердия и всеми другими людьми, которые сделали из него того, кем он стал. И она не столько угрожала ему, сколько являлась постоянным напоминанием ошибочной природы их взаимоотношений. Того, как все пошло наперекосяк, вопреки его самым благим намерениям, вопреки любви и заботе, которые он изливал на нее. Об этой ошибке он размышлял часто. Задавался одним и тем же вопросом: мы не должны были строить такие отношения, но если б не делали этого, чем тогда еще заниматься? И вот, когда не было больше о чем размышлять, Пендель потянулся к телефону и снял трубку. В тот же момент Марта поднесла другую его руку к губам и начала быстро и нежно покусывать ее. И этот ее жест страшно возбудил его, но вместо того чтоб снова опуститься на пол, он выпрямился, не отрывая трубки от уха, и заговорил по-испански звонким четким, не лишенным даже некой игривости голосом, должным показать, что еще остался в нем боевой задор, что жизнь его не сводится к бесконечному подчинению обстоятельствам. - "Пендель и Брайтвейт" вас слушают! Добрый вечер и чем могу служить? Но легкий юмор, чисто подсознательно предназначенный для смягчения удара, не понадобился, потому что обстрел уже начался. Первые залпы достигли его, не дав закончить последней фразы: гул отдельных взрывов, к которому примешивался треск автоматных очередей, грохот пушек и торжествующий визг отлетевших рикошетом осколков. Секунду-другую Пендель был просто уверен, что началось второе вторжение; с той, впрочем, разницей, что на этот раз он находился вместе с Мартой в Эль Чорилло и она целовала ему руку. Затем в звуках стрельбы прорезались стоны и крики жертв. Они разносились эхом, и в них слышались и протесты, и обвинения, и проклятия, и зовы о помощи. И все это было замешано на ярости и страхе, мольбах прощения у самого господа бога, пока наконец все эти голоса не превратились постепенно в один голос. И принадлежал этот голос Ане, девушке Мики Абраксаса, подруге детства Марты. И единственной в Панаме женщине, которая терпела Мики, ухаживала и убирала за ним, когда его рвало всякой дрянью, которой он наглотался, выслушивала все его жалобы и ворчание. И, едва узнав голос Аны, Пендель тут же понял, что она собирается ему сказать, несмотря на тот факт, что подобно всем хорошим рассказчикам она приберегала самое интересное под конец. Именно поэтому он и не передал трубку Марте, а продолжал прижимать ее к уху и был столь же тверд в своих намерениях, как и тогда, когда не позволил солдатам разорвать девушку на куски. Однако монолог Аны состоял из множества извилистых тропинок, и Пенделю нужна была карта, чтобы пробиться к основному смыслу. - Это даже не дом моего отца, отец лишь сдавал его мне, причем без всякой охоты, потому что я ему наврала. Сказала, что буду жить здесь с подружкой, Эстеллой, никого больше не пущу. Та самая Эстелла, с которой я и Марта еще ходили в монастырскую школу. И это было ложью, поскольку я обещала, что и ноги Мики в этом доме не будет, дом принадлежал начальнику цеха с фабрики, где делают петарды и фейерверки для разных фестивалей и карнавалов в Панаме, и называется она Ла Негра Вьеха, в Гуараре. И мой отец - друг этого самого начальника и даже был шафером на его свадьбе, и начальник сказал: можешь использовать мой дом для разных там праздников, пока меня не будет, потому что он отправился в свадебное путешествие в Аруба. Но мой отец не любит фейерверки, и потому он позволил мне поселиться в этом доме, но при условии, что я не буду приводить туда этого подонка Мики. И я солгала, обещала, что не буду приводить, что со мной будет жить только Эстелла, моя подружка по монастырской школе и любовница торговца лесом из Дейвида. А в Гуараре по пять дней на неделе проводят бои быков, и разные там танцы и фейерверки, таких в Панаме больше нигде не увидишь, да не то что в Панаме, во всем мире не увидишь. Но никакой Эстеллы я туда не привела. А привела Мики, потому что Мики страшно нуждался во мне, он был так напуган, и в полной депрессии, и одновременно взвинчен, весь на нервах. Говорил, что полиция, эти идиоты, ему угрожает, называет британским шпионом, прямо как при Норьеге. И все только потому, что, учась в Оксфорде, он пару семестров только и занимался тем, что пил, и еще его уговорили стать управляющим какого-то английского клуба в Панаме. И тут Ана начала так громко хохотать, что Пендель не мог толком расслышать ее слов и вообще сообразить, зачем она все это ему рассказывает. Но он набрался терпения, и суть истории была в общих чертах ясна и заключалась в том, что никогда прежде она еще не видела Мики в таком состоянии: то смеется, то рыдает, то погружается во мрак, то веселится. И, боже милостивый, с чего это он? И что, скажите на милость, скажет она отцу? Кто будет мыть и чистить стены, потолки? Еще слава богу, что полы здесь плиточные, а не деревянные, по крайней мере, хватило ума сделать такие в кухне, да здесь теперь и тысячи долларов не хватит, чтоб произвести побелку и покраску. А отец ее - истовый католик, придерживается весьма строгих взглядов на самоубийство и презирает еретиков. Да, он пил, они все пили, а что еще прикажете делать во время праздника или фестиваля, как не пить, плясать и трахаться и любоваться фейерверками? Чем она и занималась, как вдруг услышала за спиной хлопок. Да откуда он только его взял, он же никогда не носил при себе пистолета, хоть много раз грозился вышибить себе мозги, должно быть, купил, после того как полиция его навестила, обвинила в том, что он великий шпион, напомнила, чем кончилось дело в прошлый раз, это когда его упекли в кутузку. И обещали засадить снова, и неважно, что он уже не тот хорошенький мальчик, каким был тогда, старые заключенные не привередливы. И вот она стояла и визжала, и хохотала, и втягивала голову в плечи, и закрывала глаза, а потом обернулась, чтобы посмотреть, кто же запустил эту ракету или что это там было. И увидела всю эту кашу, все это месиво, вокруг на полу, на стенах и даже на своем новом платье, а сам Мики лежит на полу лицом вниз. Пендель силился представить, как это может получиться, чтоб подорвавшийся на бомбе труп лежал на полу в такой позе. Труп его друга, товарища по заключению, назначенного отныне и во веки веков лидером панамской молчаливой оппозиции. Он опустил трубку, и вторжение закончилось, и жертвы перестали стенать и жаловаться. Оставалось лишь прибраться. Он успел записать адрес в Гуараре извлеченным из кармана сверхтвердым карандашом. Он выводил тонкие, но вполне различимые линии. Затем вспомнил, что должен дать Марте денег. Потом вспомнил, что в правом, застегнутом на пуговку, кармане брюк лежит пачка пятидесятидолларовых купюр, которые дал ему Оснард. И вот он протянул ей деньги, и она взяла их, по всей видимости, не осознавая того, что делает. - Это Ана, - сказал он. - Мики покончил с собой. Но она, конечно, уже и без этого знала. Ведь недаром во время разговора прижималась щекой к его щеке, сразу же узнала голос подруги, и лишь уважение к крепкой дружбе Мики и Пенделя остановило ее от того, чтоб выхватить из его руки трубку. - Это не твоя вина, - лихорадочно зашептала она. И повторила несколько раз, чтоб вбить ему в голову. - Он бы все равно рано или поздно это сделал, сколько бы ты его ни отговаривал, понял? И ему не нужен был предлог. Он убивал себя каждый день. Ты слышишь, что я говорю? - Да, да, слышу. И не стал говорить ей: это целиком моя вина, просто не видел в том смысла. Тут она вдруг вся задрожала, точно в лихорадке, и если б он ее не удержал, тоже оказалась бы на полу, как Мики, лицом вниз. - Хочу, чтоб ты завтра же уехала в Майами, - сказал он. И вспомнил название отеля, о котором рассказывал ему Рафи Доминго. - Остановишься в "Гранд Бей". Это на Коконат Гроув. Там по утрам совершенно замечательный шведский стол, - глупо добавил он. И тут же подумал о подстраховке, как учил его Оснард. - Если тебя вдруг не станут пускать, скажешь, что пришла за почтой. Там работают очень славные и любезные люди. Можешь упомянуть имя Рафи. - Это не твоя вина, - повторила она, уже плача. - Его слишком сильно избивали в тюрьме. А он был еще ребенком. Толстый такой мальчишка с чувствительной кожей. - Знаю, - кивнул Пендель. - Все мы такие. И нам не следует мучить друг друга. Никто не должен никого мучить. Тут его внимание привлек ряд пиджаков на вешалках, ожидавших, когда в них сделают петли и пришьют пуговицы. И самым выдающимся среди них был костюм Мики из светло-серой альпаки и с дополнительной парой брюк, в которых, по словам друга, тот выглядел преждевременно состарившимся. - Я иду с тобой, - сказала она. - Моя помощь может пригодиться. Позабочусь об Ане. Он отрицательно помотал головой. Потом крепко стиснул ее в объятиях и снова затряс головой. Я его предал. А ты не предавала. Я сделал его лидером этой чертовой оппозиции, а ты говорила мне, что не надо этого делать. Он пытался произнести все эти слова, но, должно быть, лицо все сказало за него, потому что она уже начала извиваться, вырываться, точно ей было страшно и больно смотреть на него. - Марта, ты меня слышишь? Слушай и перестань смотреть на меня вот так! - Да, - сказала она. - Спасибо за студентов и все остальное, - продолжал он. - Спасибо тебе за все. Мне, правда, страшно жаль. Прости! - Тебе понадобится бензин, - сказала она и протянула ему сто долларов. После чего они долго стояли молча, а их мир рушился. - Тебе вовсе необязательно было меня благодарить, - произнесла она тихим и отстраненным голосом. - Я люблю тебя. А все остальное мало что для меня значит. Даже Мики. Похоже, она уже давно пришла к этой мысли, лишь не решалась прежде высказать вслух, и вот теперь расслабилась, успокоилась, а глаза ее, как всегда, светились любовью. Тем же вечером и в тот же час в британском посольстве, находившемся по адресу, Калле, 53, Марбелла, Панама-Сити, было созвано срочное совещание бучанцев. Длилось оно уже больше часа; и, сидя в душном и мрачном, без окон, убежище Оснарда в восточном крыле здания, Франческе Дин пришлось постоянно напоминать себе о том, что ни порядок вещей, ни мир вокруг не изменились. Что там, за пределами этой унылой комнаты, продолжается прежняя, нормальная и спокойная жизнь, в то время как все сидящие здесь обсуждали вооружение и финансирование сверхзасекреченной группы панамских диссидентов из представителей правящего класса, известной под названием "молчаливая оппозиция". Необходимо было также отбирать и переманивать на свою сторону воинствующих студентов, и все это - с целью последующего свержения легитимного панамского правительства и создания на его базе Временного административного комитета, призванного защитить канал от заговора, нити которого тянулись на Юго-Восток. Мужчины, участники этого тайного совета, всем своим видом лишь подчеркивали серьезность происходящего. Фрэн, единственная здесь женщина, исподтишка разглядывала лица собравшихся за тесным круглым столом. Это читалось в их позах, в напрягшихся плечах. В том, как ее коллеги играли желваками, как сурово окаменели их подбородки, в залегших вокруг жадных беспокойных глаз тенях. "Я единственная белая в этой комнате черных". Невидящим взором окинула она лицо Оснарда, и почему-то сразу вспомнилась женщина крупье из третьего казино: Так, значит, ты его девушка, говорило ее лицо. Что ж, хочу, чтоб ты знала, дорогая. Мы с твоим милым проделывали такие штучки, которые не приснятся тебе и в самом грязном сне. "Мужчины в подобных ситуациях обращаются с тобой, как с женщиной, которую спасают из огня, - подумала она. - И что бы они с тобой ни проделывали, ожидают, что ты будешь считать их самим совершенством. Я должна появиться на пороге их владений. На мне непременно должно быть длинное белое платье, и я должна прижимать к груди их младенцев. И долго махать платочком вслед, провожая их на войну. Я должна сказать им: привет, я Фрэн. Я первый приз, который вы получите, возвратясь домой с победой. Мужчинам, членам тайного конклава, свойственно чувство вины, оно лишь усугубляется приглушенным светом ламп и этим уродливым стальным ящичком на тонких ножках, издающим ровное и тихое гудение, чтобы защитить все сказанное здесь от прослушивания. От таких мужчин и пахнет совсем иначе. У всех у них жар..." И Фрэн, как все они, тоже была возбуждена, хотя в ее возбуждении проскальзывал скептицизм. Мужчины же были взвинчены и устремлены в едином порыве к богу войны, пусть даже на деле этим богом в данный момент являлся маленький бородатый мистер Меллорс, нервно примостившийся на самом дальнем от нее краю стола и называвший собравшихся "джантельманами" - с сильным шотландским акцентом. А на Фрэн посматривал так, точно делал для нее исключение, позволил присутствовать здесь, во владениях, принадлежавших исключительно мужчинам. "Вы не поверите, джантельманы, но на протяжении целых двадцати четырех часов я не смыкал глаз!" Правда, позднее почему-то признался, что длились его мучения на двадцать часов больше. - Мне просто не хватает слов, джантельманы, чтобы подчеркнуть огромное национальное, и еще я бы сказал, геополитическое значение, которое придается этой операции высшими эшелонами правительства ее величества, - заверял он всех в разгаре дискуссии. Смогут ли обеспечить джунгли Дарьена надежное укрытие для двух тысяч единиц полуавтоматического оружия или же следует подыскать для базы другое, более центральное место? А мужчины прямо упивались всем этим. Глотали все подряд, не задумываясь, потому что план был чудовищный, но тайный, а раз тайный, стало быть, не такой уж и чудовищный. "Сбрили бы вы ему эту дурацкую шотландскую бородку, - хотелось крикнуть ей. - Вышвырните его отсюда. Отберите эти сумки. Пусть рассказывает все эти байки в автобусе по дороге в Пайтилу. Тогда посмотрим, согласитесь ли вы хотя бы с одним его словом". Но они не вышвырнули его вон и сумок не отобрали. Они ему поверили. Они восхищались им. Буквально боготворили! Да достаточно было взглянуть хотя бы на Молтби! Ее Молтби, ее смешного, педантичного, умного, женатого, несчастного посла, который нигде и никогда не чувствовал себя в безопасности - ни в такси, ни даже в коридорах этого здания. Скептик из скептиков, человек во всех отношениях сдержанный и осторожный, но кто как не он громко воскликнул: Господи, как же она прекрасна! - когда она, Фрэн, нырнула в его бассейн. Так вот, ее Молтби сидел, точно послушный ученик, по правую руку от Меллорса, что-то невнятно бормотал в знак одобрения и мелко и часто кивал головой на длинной шее, напоминая при этом птичку, пьющую воду из грязной пластиковой мисочки. И призывал мрачного Найджела Стормонта согласиться с ним. - Вы ведь согласны с этим, да, Найджел? - то и дело восклицал Молтби. - Да, он согласен. С этим все ясно, Меллорс. Или: "Мы даем им золото, они покупают себе оружие, через Галли. Куда как проще, нежели поставлять им напрямую. И уж гораздо безопаснее, верно, Найджел? Правильно, Галли? Продолжайте, Меллорс!" Или: "Нет, нет, мистер Меллорс, лишние люди нам для этого не нужны. Мы с Найджелом прекрасно справимся с этой задачей, верно, Найджел? А у нашего Галли имеются соответствующие связи. Что стоит вашим друзьям раздобыть несколько сотен противопехотных мин, а, Галли? Сделанных в Бирмингеме. Сущий пустяк!" И Галли, беспрестанно теребящий усы, прилежно строчил что-то в книгу заказов, а Меллорс подталкивал к нему через стол нечто напоминающее список покупок и при этом смешно возводил глаза к небесам, словно давая понять, что не видел, не читал того, что там перечислено. - С одобрения самого министра, - выдыхал он при этом, как бы подчеркивая: уж кого-кого, а меня винить во всем этом никак нельзя. - Мы имеем лишь одну серьезную проблему, Меллорс. Как свести круг посвященных к абсолютному минимуму, - с особым нажимом подчеркивал Молтби. - А это означает, что мы должны оградить всех наших сотрудников от малейших подозрений. И если вдруг кто-либо из них ошибочно попадется, к примеру, молодой Саймон, - тут он многозначительно покосился на Саймона Питта, застывшего рядом с Галли в шоке и оцепенении, - пусть знает: стоит ему проболтаться хотя бы одним словом, и его ждет пожизненное заключение. Ясно, Саймон? Договорились, да? - Договорились, - нехотя, точно под пыткой, выдавил помрачневший Саймон. Это был совсем другой Молтби, совсем не тот, которого привыкла видеть Фрэн, хоть и догадывалась - ведь он постоянно страдал от того, что не нужен и недооценен. И совсем другой Стормонт, который, даже отвечая на вопросы, смотрел в пустоту невидящим взором и соглашался с каждым словом Молтби. "И другой Энди? Или та же самая модель, только я с самого начала не видела и не понимала этого?" И она исподтишка перевела взгляд на него. Да, совершенно изменившийся человек. Нет, не выше, не толще и не худее, чем прежде. И такой бесконечно далекий, что она едва узнавала его. Теперь она поняла: отдаление это началось еще в казино и лишь набирало скорость после поступления известия о приезде Меллорса. - Кому нужно все это дерьмо? - яростно вопрошал он ее, точно она призвала сюда этого противного человечка. - БУЧАН не пожелает с ним встретиться. БУЧАН ДВА - тоже. Да она даже меня не желает видеть. Никто из них не станет с ним встречаться. Я уже говорил ему это. - Так скажи еще раз. - Это моя тропа, черт бы его побрал! Моя гребаная операция! При чем здесь он? - Нечего на меня кричать. Я же не он. А он твой босс, Энди. Он послал тебя сюда. Я не посылала. Пастырь имеет право проверить, как поживает его паства. Наверное, даже в вашей конторе. - Да пошли вы все куда подальше! - огрызнулся он. И в следующую минуту она уже спокойно собирала свои вещи, а Энди советовал ей прежде убедиться, что в ванной не осталось этих совершенно отвратительных маленьких волосков. - А с чего это ты вдруг так переполошился? - холодно спросила она. - Боишься, что он их обнаружит? Но ведь он не твой любовник, верно? И ты не давал ему клятвы верности? Или все же давал? Да, у тебя здесь бывала женщина. Ну и что с того? Причем вовсе необязательно говорить, что это была я. - Да. Необязательно. - Энди! Последовало довольно неуклюжее и неубедительное раскаяние. - Просто не люблю, когда за мной шпионят, вот и все, - мрачно пробормотал он. Но когда она, восприняв это как шутку, громко и с облегчением рассмеялась, он выхватил из комода ключи от ее машины, сунул ей в руку, подхватил ее сумки и проводил к лифту. И весь день им удавалось избегать друг друга, вплоть до вечера, до настоящего момента, когда оба они были вынуждены сесть за один стол, в унылой комнате с белыми стенами, где господствовал Энди, а Фрэн молчала и приберегала свою улыбку для незнакомца. Последний же, к ее раздражению, всячески восхвалял Энди и не уставал твердить, что целиком полагается на его опыт, причем делалось все это в тошнотворно слащавом стиле. - Как вам кажется, Эндрю, эти предложения имеют смысл? - спрашивал он, со свистом втягивая воздух сквозь зубы. - Говорите же, мой юный друг Оснард. Все благодаря исключительно вашим стараниям! Вы здесь у нас главный человек, звезда, не считая, разумеется, его превосходительства господина посла. И негоже человеку, находящемуся на передовой, робеть и смущаться перед какими-то там административными барьерами. Так и скажите нам, Эндрю, прямо сейчас! Никто из сидящих за этим столом не осудит и не нанесет ущерба вашим просто образцовым действиям! Молтби тут же присоединяется ко всей этой сентиментальной бредятине, за ним, несколькими секундами позже и с чуть меньшим энтузиазмом, - Стормонт. А предметом обсуждения служит система из двух дополняющих друг друга ключей, с помощью которых можно контролировать средства молчаливой оппозиции. Задача, которую, по общему мнению, можно доверить лишь старшим офицерам. Так почему Энди молчит? Ведь он должен радоваться, что столь тяжкий груз свалился с его плеч. Почему не благодарит Молтби и Стормонта за то, что они согласились нести за него эту ношу? - Это уж вам решать, - злобно покосившись на Молтби, говорит он. И вновь погружается в молчание. А когда речь заходит о том, как убедить Абраксаса, Доминго и других членов молчаливой оппозиции решать все финансовые и организационные вопросы исключительно через Стормонта, Энди едва не срывается снова. - Почему бы вам не забрать все эту гребаную сеть в свои руки, раз уж вы здесь оказались? - кричит он, и лицо его багровеет. - Руководить ею из казначейства в рабочие часы пять дней в неделю! И дело в шляпе! Радуйтесь и веселитесь! - Эндрю, Эндрю, успокойтесь, прошу вас! И не надо столь резких и обидных слов, пожалуйста! - восклицает Меллорс, напоминая при этом квохчущую курицу. - Мы ведь с вами одна команда, разве нет? Вам просто предлагается рука помощи, совет мудрецов, дополнительные средства для завершения столь блистательно начатой операции. Я прав, посол? - Прищелкивание языком, отеческая морщинка озабоченности, нравоучительно-торжественный тон. - Ведь эти ребята из оппозиции, они наверняка будут торговаться, как черти, Эндрю. Постараются связать нас разного рода обязательствами. А решения нам придется принимать нешуточные. Слишком уж глубокие и мутные воды для парня столь нежного возраста. Так что уж лучше положиться в решении всех этих проблем на людей опытных. Эндрю мрачнеет еще больше. Стормонт по-прежнему смотрит в никуда. Но добрый милый Молтби решается добавить несколько утешительных слов от себя: - Мой дорогой друг, не можете же вы один вести всю эту игру, верно, Найджел? Делить и еще раз справедливо делить обязанности - именно на этом принципе строится работа в нашем посольстве, правильно я говорю, Найджел? И никто не собирается отнимать у вас шпионские дела. У вас есть своя сеть, свой плацдарм работы - встречаться с людьми, собирать информацию, платить осведомителям и все такое прочее. Нам нужна лишь ваша оппозиция. По-моему, это только честно, не так ли? Но Энди, к растерянности Фрэн, отказывается принять столь любезно протянутую ему руку. Сидит и переводит блестящие маленькие глазки с Молтби на Стормонта, потом опять на Молтби. Затем бормочет нечто нечленораздельное, никто так и не расслышал, что именно, но, может, оно и к лучшему. А затем горько усмехается и кивает, как человек, которого только что жестоко обманули. Осталась одна символическая церемония. И вот Меллорс поднимается, потом ныряет под стол и достает две черные кожаные сумки с печатями ее величества королевы. И с помощью ремней вешает их на плечи. - Будьте так любезны, Эндрю, откройте нам свою комнату-сейф, - командует он. Все встали. Фрэн тоже поднялась. Шепард первым направляется к комнате-сейфу, отпирает решетку длинным медным ключом, за ней открывается толстая стальная дверца сейфа с черным диском посередине. Вот Меллорс кивает, Энди выходит вперед и с выражением такой жгучей злобы на лице, что она радуется, что никогда прежде не видела его в подобном состоянии, поворачивает диск в одну, потом в другую сторону. Замок сейфа щелкает. Даже сейчас Молтби вынужден сказать что-то ободряющее, и вот Энди отступает от дверцы и с насмешливым поклоном приглашает посла и начальника казначейства подойти поближе. Все еще стоящая у стола Фрэн видит огромный красный телефон, прикрепленный к какой-то непонятной конструкции, напоминающей пылесос, рядом с ним - стальная дверца сейфа с двумя скважинами для ключей. Отец ее был судьей, и когда-то у него в спальне стоял в точности такой же сейф. - Так, теперь открывайте, по очереди! - нервно пискнул Меллорс. На несколько секунд Фрэн мысленно перенеслась в старую школьную часовню. Вот она стоит на коленях в первом ряду и видит, как красивые молодые священники, повернувшись к ней спинами, колдуют у алтаря, занятые последними таинственными приготовлениями к ее первой конфирмации. Но тут в поле ее зрения попадает Энди. И она видит, как он под присмотром Меллорса вручает сперва Молтби, а потом Стормонту по длинному посеребренному ключу. Наступает некоторое замешательство, типично английский повод для юмора, который Энди совершенно не разделяет: каждый из мужчин сует свой ключ не в ту скважину, затем Молтби торжествующе восклицает: "Понял!", и дверца сейфа распахивается. Но Фрэн уже не смотрит на сейф. Она не сводит глаз с Энди, а тот, в свою очередь, не спускает их с золотых слитков, которые по одному достает из кожаной сумки Меллорс, затем передает Шепарду, и уже тот укладывает их крест-накрест, как в игре в бирюльки. Страдальческое лицо Энди так и притягивает взгляд, потому что сейчас, только сейчас оно говорит ей то, что она не знала, да и не хотела о нем знать. Она понимает, он попался, мало того, на чем именно попался, хотя совсем не уверена, что другие, кто "схватил" его сейчас за руку, отдают себе в этом отчет. Теперь она знает, что он лжец, знает источник тех пятидесяти тысяч долларов, которые он поставил на красное. Она так ясно помнит этот момент. Она наконец понимает, почему он так злился, когда его заставили отдать ключи от сейфа. И после всего этого Фрэн просто не в силах видеть происходящее - отчасти потому, что глаза ее затуманились слезами унижения, отвращения к самой себе, а отчасти из-за того, что на нее надвигается внушительная фигура Молтби. И он с пиратской ухмылкой на губах спрашивает, не сочтет ли она оскорблением, если он отвезет ее в "Паво Рил", съесть яичко вкрутую. - Фиби решила бросить меня, - с гордостью объясняет он. - Мы разводимся, причем немедленно. Найджел набрался мужества и высказал ей все, что думает по этому поводу. Она бы ни за что не поверила, если б это исходило от меня. Фрэн замешкалась и отвечает не сразу, поскольку первым ее побуждением было содрогнуться, сказать: нет, большое спасибо, не стоит. Лишь теперь ей стали ясны многие вещи, которых она просто не понимала прежде. Что на протяжении многих месяцев Молтби самым трогательным образом выказывал ей свою преданность, был благодарен просто за ее присутствие рядом, жаждал ее всем телом и душой столь безнадежно и бескорыстно. И что робкое обожание Молтби стало для нее бесценной поддержкой сейчас, когда она мучилась от осознания того, что делила жизнь с совершенно аморальным человеком, полное отсутствие стыда и совести в котором сперва казалось даже привлекательным, а теперь отталкивающим. Что его интерес к ней был продиктован самыми низменными плотскими и хищническими соображениями, что он опутал ее, околдовал, и поэтому робкое обожание посла осталось незамеченным. И, рационально обдумав все это, Фрэн пришла к вы воду, что уже очень давно не была так благодарна за приглашение. Марта сидела, сгорбившись, на скамье в отделочной мастерской, смотрела на зажатую в руке пачку долларов, которые дал ей Пендель, и думала: "Мики мертв, он думает, что убил его, а, возможно, так оно и есть, за ним следит полиция, а он хочет, чтоб я уехала в Майами, сидела там на пляже и завтракала за шведским столом в "Гранд Бей". И покупала себе одежду, и ждала, когда он за ней приедет. И была бы счастлива, и верила в него, и купалась, и загорала, и, может, от этого лицо стало бы выглядеть лучше. И завела бы себе какого-нибудь славного паренька, похожего на Гарри Пенделя в молодости, он всегда очень этого хотел, и занималась бы с ним любовью, пока он, Пендель, будет хранить верность своей Луизе. Таков уж он, ее Гарри, сложный человек и одновременно простой. И для каждого у Гарри была мечта. Гарри выдумал жизнь для каждого из нас и всякий раз при этом портил эти жизни. Потому что, во-первых, я не хочу уезжать из Панамы. Хочу остаться здесь, и лгать полиции, спасая его, и сидеть у его постели, как он когда-то сидел у моей, и выслушивать все его жалобы, и стараться ему помочь. Хочу потом сказать ему, что пора бы встать и походить по комнате, потому что если долго лежать, появляется такое ощущение, будто тебя избили. И потом, когда ты встаешь, ты будто заново обретаешь достоинство, это он сам говорил. А во-вторых, я никак не могу уехать из Панамы потому, что полиция отобрала у меня паспорт. Это для того, чтоб заставить шпионить за ним". Семь тысяч долларов. Она пересчитала деньги на рабочем столе. Семь тысяч долларов, которые он достал из заднего кармана брюк и с виноватым видом сунул ей в руку, как только узнал о смерти Мики. Вот, возьми, это деньги Оснарда, деньги иуды, деньги Мики, теперь они твои. Думаешь, человек, отправляющийся делать то, что должен был сделать ее Гарри, стал бы носить при себе эти деньги, на всякий крайний случай? Заплатить владельцу похоронного бюро. Заплатить полиции. Дать денег девушке Мики. Но Гарри едва успел повесить трубку, прежде чем вытащил эти деньги, и в этом жесте просматривалось желание избавиться от каждого грязного доллара. Откуда они у вас? - наверняка спросят в полиции. - Ты ведь не какая-то там дурочка, Марта. Ты читаешь книги, учишься, умеешь делать бомбы, возглавлять разные там марши. Кто дал ему эти деньги? Может, Абраксас? Может, он работает на Абраксаса, а тот, в свою очередь, на британцев? Что он дает Абраксасу взамен? - Я не знаю. Мой босс мне ничего не говорит. Убирайтесь из моей квартиры. - Он ведь тебя трахает, верно? - Нет, он меня не трахает. Просто приходит навестить, потому что у меня бывают приступы сильной головной боли и тошноты, а я у него работаю, и потом он был со мной, когда меня избили. Он очень добрый, заботливый человек и счастлив в браке. Нет, он меня не трахает, по крайней мере, это было правдой, хотя ей было в тысячу раз трудней сказать им эту правду, нежели много раз солгать по разным мелочам. Нет, офицер, он меня не трахает. Нет, офицер, я никогда не просила его об этом. Мы лежали в постели, я клала руку ему на ширинку, но только снаружи, он запускал руку мне под блузку, но трогал только одну грудь, вот и все, что он себе позволял. Хотя и знал, что мог бы в любой момент добиться от меня всего, чего хотел, потому что я и без того целиком и полностью принадлежу ему. Но им владеет чувство вины, он все время чувствует себя виноватым, хоть и грехов у него немного. А я рассказываю ему разные истории о том, кем бы мы могли быть, если б снова стали храбрыми и молодыми, если б мне тогда не изуродовали лицо дубинками. И это и есть любовь. Марта почувствовала, что голова у нее снова раскалывается от боли, а к горлу подкатывает тошнота. Она поднялась, сжимая в руках деньги. Она не могла больше оставаться в этой комнате ни на секунду. Вышла в коридор, дошла до двери в свою комнату и, остановившись на пороге, начала комментировать, точно экскурсовод, пришедший сюда с группой туристов лет сто спустя: "Именно здесь, в этой комнате, сидела полукровка Марта и вела бухгалтерские отчеты для портного Пенделя. Вот здесь, на полках, вы видите ее книги по социологии и истории, которые Марта читала в свободное время, чтобы подняться по социальной лестнице и воплотить мечты покойного отца-плотника в жизнь. Всегда очень уважительно относившийся к самообразованию, портной Пендель заботился о всех своих служащих, но с особой симпатией относился к полукровке Марте. А вот здесь находится кухня, где Марта готовила свои знаменитые сандвичи, все сколько-нибудь выдающиеся люди Панамы всегда восторгались сандвичами Марты, в том числе и Мики Абраксас, знаменитый самоубийца и шпион. Особенно удавались ей сандвичи с тунцом, но часто ее обуревало желание приправить их все ядом, за исключением тех, что подавались Мики и ее боссу Пенделю. А вот здесь, в уголке, прямо вон за тем столом, находится место, где в 1998 году портной Пендель, предварительно заперев за собой дверь, заключил Марту в объятия и, несмотря на все ее возражения, признался в вечной любви. Портной Пендель предложил затем поехать в какую-нибудь гостиницу, но Марта предпочла отвезти его к себе на квартиру. И именно по дороге домой Марта подверглась нападению, после чего лицо ее осталось изуродованным. И именно ее друг, студент Абраксас, заставил трусливого врача заняться ею, и тот, видно, так нервничал, что шрамы так и остались. Этот врач так боялся потерять практику, что не мог справиться с собственными руками, они тряслись у него все время. Тот же врач и донес потом на Абраксаса, что в конечном счете и привело к гибели последнего". Затворив дверь и расставшись, таким образом, с собственным призраком, Марта прошла по коридору к мастерской Пенделя. "Я оставлю деньги здесь, в верхнем ящике стола". Дверь была нараспашку. В комнате горел свет. Марта не удивилась. Совсем еще недавно ее Гарри был человеком неукоснительной дисциплины, но последние несколько недель весь распорядок пополз по швам, и все его судорожные попытки как-то сшить эти разрозненные куски жизни оказались ему не по плечу. Она толкнула дверь. "Теперь мы находимся в раскроечной портного Пенделя, известной его клиентам и сотрудникам как святая святых. Никому не дозволялось входить сюда без стука или в отсутствие мастера". Кроме, разумеется, его супруги Луизы, которая сидела за столом мужа в очках, со стопкой каких-то старых его блокнотов у локтя, кучей карандашей, книгой заказов. И еще прямо перед ней стоял баллончик со спреем от мух, с отвинченным основанием, а в руках она вертела красивую зажигалку, которую, по словам мужа, подарил ему какой-то богатый араб. Хотя ни одного богатого араба в книге заказов "П и Б" или в записных книжках Пенделя не значилось. Она надела красный домашний халатик из тонкого хлопка. Больше, судя по всему, на ней ничего не было, потому что когда она наклонялась, видны были голые груди. Она щелкала зажигалкой и улыбалась, глядя на Марту через тонкий язычок пламени. - Где мой муж? - спросила Луиза. Щелк. - Уехал в Гуараре, - ответила Марта. - Мики Абраксас покончил с собой во время фейерверка. - Сожалею. - Я тоже. И ваш муж. - Впрочем, этого следовало ожидать. Мы лет пять ждали этого события, и все наши старания и уговоры, как видите, ни к чему не привели, - подытожила Луиза. Щелк. - Он был потрясен, - сказала Марта. - Кто? Мики? - Ваш муж, - ответила Марта. - Почему мой муж держал для счетов и заказов мистера Оснарда отдельную книгу? Щелк. - Не знаю. Сама удивляюсь, - ответила Марта. - Ты его любовница? - Нет. - А вообще у него есть любовница? Щелк. -Нет. - Это его деньги у тебя в руках? -Да. - Зачем? Щелк. - Он мне дал, - ответила Марта. - Заплатил за траханье? - Нет. Дал на хранение. Они были у него в кармане, как раз когда он узнал о Мики. - Откуда они взялись? Щелчок, и пламя полыхнуло так близко к левому глазу Луизы, что Марта удивилась, как это не вспыхнули у нее брови и ресницы и почему не загорелся красный халатик. - Я не знаю, - ответила Марта. - Многие клиенты платят наличными. А он не всегда знает, что с ними делать. Он вас любит. Он любит свою семью больше, чем что-либо на свете! Он и Мики тоже любил. - А еще кого-нибудь он любит? -Да. - Кого? - Меня. Она разглядывала какой-то листок бумаги. - Это что, здешний домашний адрес мистера Оснарда? Торре дель Map. Пунта Пайтилла. Щелк. - Да, - ответила Марта. Разговор был окончен, но Марта поняла это не сразу, потому что Луиза продолжала щелкать зажигалкой и, улыбаясь, смотреть на пламя. Еще несколько щелчков и улы бок, прежде чем Марта наконец поняла, что Луиза пьяна в стельку. Так напивался брат Марты, когда жизнь ему вдруг опостылевала. И это было не того рода опьянение, когда человек поет, или рыдает, или вовсе не держится на ногах. Нет, голова ее ясна, мыслит ясно и четко, все видит и замечает. Такого рода опьянение, когда человек в полной мере осознает, от чего хочет избавиться в пьяном забвении, а оно все не приходит. И еще - совсем голая под этим халатиком. Глава 21 Той же ночью, ровно в час двадцать, в дверь Оснарда раздался звонок. Весь последний час удрученное состояние, в котором пребывал Оснард, только усугублялось. Кипя от ярости, он принялся придумывать самые дикие способы избавления от нежеланного и ненавистного гостя: сбросить его с балкона, чтоб тело пробило стеклянную крышу клуба "Юнион", который находился десятью этажами ниже, и испортить таким образом тамошним посетителям вечер; утопить его в душе, подлить в виски глазных капель. "Что ж, Эндрю, раз вы так настаиваете, но только капельку, прошу вас, не больше", и это характерное всасывание воздуха сквозь зубы. Но ненависть его распространялась не только на Лаксмора. "Молтби! Мой посол и партнер по гольфу, дьявол его раздери! Чертов представитель ее величества королевы, изрядно подувядший цветок гребаной британской дипломатии, кинул меня, как какую-нибудь дешевую проститутку! Стормонт! Сама честность и неподкупность, прирожденный неудачник, последний из белых людей, преданный пудель мистера Молтби, готовый стоять на задних лапках и поддерживать своего хозяина кивками и невнятным бурчанием, пока мой повелитель и духовный наставник Лаксмор благословляет их обоих!" Заговор ли это, или оба они просто держат носы по ветру? Этот вопрос вновь и вновь задавал себе Оснард. Показалось ли, что Молтби подмигнул ему, говоря о необходимости делить обязанности и о том, что одному человеку просто не под силу вести всю эту игру? Чтоб Молтби, этот вечно ухмыляющийся педант, решил вдруг запустить лапы в мешок с деньгами? Да этот ублюдок и понятия не имеет о том, как это делается. Ладно, забыли о нем. И до определенной степени Оснарду действительно удалось на время выбросить Мотлби из головы. Взял свое его природный прагматизм, он отбросил все мысли о мщении и начал размышлять над тем, как спасти то, что еще осталось от его великого предприятия. Да, корабль получил пробоину, но он еще на плаву, твердил себе Оснард. Я по-прежнему веду все расчеты с БУЧАНОМ. М