м лице написана все та же усмешка, круглый, приоткрытый рот напоминает дуло ружья большого калибра. Но Лесли сегодня быстрее Роба. Женщина в ней бодрствует и улавливает звуки, которые не слышит агрессивное мужское ухо Роба. Роб поворачивается к ней, испрашивая какого-то разрешения: возможно, вновь на вопросы об Арнольде Блюме, а может, совсем на другие вопросы, которые позволят изобличить в Джастине убийцу. Но Лесли качает головой, отводит руку от сумки, поглаживает ею воздух, как бы говоря: "Медленнее, медленнее, не гони". - Как вы вообще оказались вместе? - спрашивает она Джастина, словно в разговоре со случайным попутчиком в долгой поездке. Это идеальный маневр: предложить ему внимательное женское ухо и понимание незнакомца, положить конец противостоянию, увести его с нынешнего поля битвы на мирные луга прошлого. И маневр удачный. Напряжение покидает Джастина, он прикрывает глаза и начинает озвучивать воспоминания, те самые, что многократно прокручивались у него в голове после того, как пришла весть об убийстве Тессы. x x x - Так когда, по-вашему, мистер Куэйл, государство уже не является государством? - медовым голоском спросила Тесса четыре года тому назад, в Кембридже, в старой чердачной аудитории, меж колонн пыльного солнечного света, спускающихся из фонарей на крыше. То были первые слова, которые она адресовала ему, и они вызвали взрыв смеха у пятидесяти адвокатов, записавшихся, как и Тесса, на двухнедельный летний курс "Закон и государственное управление обществом". Джастин повторяет их. А причину того, что он, в сером фланелевом костюме-тройке от Хейуарда, оказался на возвышении, один, сжимая обеими руками кафедру, объясняет он Лесли и Робу, сидя в столовой Вудроу с тюдоровскими окнами, следовало искать в его прошлой жизни. "Куэйл справится! - воскликнул кто-то из помощников постоянного заместителя министра (30), поздно вечером, за одиннадцать часов до начала лекции. - Соедините меня с Куэйлом!" Куэйлом - убежденным холостяком, имел он в виду, Куэйлом - стареющей отрадой дебютанток, пос ледним представителем вымирающей, слава тебе, господи, породы, только что вернувшимся из кровавой Боснии и получившим назначение в Африку, но еще не отправленным туда. Куэйлом - резервным мужчиной, которого следовало звать, если случается устраивать обед и вдруг выясняется, что одна дама остается без пары, с идеальными манерами, возможно, геем, только последним он никогда не был, о чем достоверно знали некоторые из симпатичных жен, пусть они и не распространялись об этом. "Джастин, это ты? Хаггарти. Ты учился в колледже на пару лет раньше меня. Послушай, завтра ПЗМ должен выступить в Кембридже перед группой честолюбивых адвокатов, да только у него не получится. Через час он вылетает в Вашингтон..." И Джастин, свой парень, конечно же, не может не помочь: "Ну, если текст уже написан, я полагаю... Если текст нужно только прочитать..." Дальнейшее Хаггарти не интересует. - Его машина и шофер будут у твоего дома ровно в девять, ни минутой позже. Лекция - туфта. Он написал ее сам. Сможешь ознакомиться по пути. Джастин, ты меня крепко выручил. Вот так он, итонская палочка-выручалочка, прочитал самую скучную лекцию на свете, напыщенную и многословную, как и ее автор, расслабляющийся сейчас в роскошных апартаментах ПЗМ в Вашингтоне, округ Колумбия. Ему и в голову не приходило, что придется отвечать на вопросы, но, когда Тесса задала свой, у Джастина не возникло и мысли о том, чтобы оставить его без ответа. Она сидела в геометрическом центре аудитории. Когда Джастин нашел Тессу взглядом, ему показалось, что ее коллеги, из уважения к красоте женщины, оставили вокруг нее пустое пространство. Высокая стойка-воротник белой, словно у хористки, блузы, поднималась под самый подбородок. Бледностью и худобой, чуть ли не до прозрачности, Тесса напоминала бездомного ребенка. В падающих из фонарей колоннах солнечного света ее черные волосы так сверкали, что поначалу он не мог целиком разглядеть лицо. Видел разве что широкий бледный лоб, пару больших серьезных глаз да волевой подбородок бойца. Но на подбородок обратил внимание позже. Пока же ему я вился ангел. Только он еще не знал, правда, сие недолго оставалось тайной, что ангел этот с дубиной. - Ну... полагаю, на ваш вопрос можно ответить следующим образом... - начал Джастин, - ...и, пожалуйста, поправьте меня, если вы придерживаетесь иного мнения, - он перебросил мостик и через возрастную пропасть, и пропасть между полами, одновременно вновь обретая вдруг утраченное красноречие. - Государство перестает быть таковым, когда перестает выполнять возложенные на него основные обязанности. А что думаете по этому поводу вы? - Какие обязанности вы подразумеваете под основными? - ответила вопросом на вопрос ангел, она же бездомный ребенок. - Ну... - Джастин не очень-то понимал, куда может привести эта дискуссия, а потому проявлял присущую дипломату осторожность. - Ну... - Итонский указательный палец коснулся тронутого сединой виска, вновь опустился. - Я мог бы сказать, что в наши дни, сугубо приблизительно, разумеется, к характеристикам цивилизованного государства можно отнести свободные выборы, э... охрану жизни и собственности, гм-м-м... правосудие, здравоохранение и образование для всех, во всяком случае, на определенном уровне... потом, поддержание действенной административной инфраструктуры, дорог, транспорта, канализации, et cetera (31) и... что там еще... ага, сбор налогов. Если государство не может выполнить хотя бы перечисленные выше функции, тогда можно сказать, что социальный контракт, заключенный между ним и гражданами, под угрозой, и, если он будет нарушен государством, значит, это рухнувшее государство, как мы говорим в эти дни. Негосударство, - шутка. - Экс-государство, - еще шутка, но о пять никто не рассмеялся. - Я ответил на ваш вопрос? Он надеялся, что ангелу потребуется какое-то время, чтобы обдумать столь глубокомысленный ответ, но, едва он закрыл рот, как Тесса ударила вновь: - Можете вы представить себе ситуацию, когда вы лично почувствуете насущную потребность подрывать государство? - Я лично? В этой стране? О боже, разумеется, нет, - ответил Джастин, шокированный вопросом. - Во всяком случае, сейчас, когда я только что вернулся домой, - и услышал пренебрежительный смех аудитории, принявшей сторону Тессы. - Ни при каких обстоятельствах? - Я и представить себе не могу, что такое возможно. - А как насчет других стран? - Но я не являюсь гражданином других стран, не так ли? - Опять смех, более благожелательный. - Поверьте мне, говорить даже за одну страну - нелегкий труд. - Смех, совсем добродушный. - А уж за несколько, как мне представляется, никому не под силу. Тесса и тут не дала ему передышки. - А надо ли быть гражданином страны, чтобы судить о тамошнем государстве? Вы ведете переговоры с другими странами, не так ли? Вы заключаете с ними договоры. Вы узакониваете их через торговое партнерство. Вы говорите нам, что существует один этический стандарт для этой страны и другой - для остальных? Вы говорите нам именно это, не так ли? Джастин поначалу смутился, потом разозлился. Он вспомнил, поздновато, конечно, что еще не отошел от стресса, вызванного пребыванием в залитой кровью Боснии, и теоретически находится на отдыхе. Он знал, что следующей точкой его карьеры станет Африка, и предполагал, особой радости новое назначение ему не принесет. И в добрую Англию он вернулся не для того, чтобы изображать мальчика для битья вместо отсутствующего ПЗМ, не говоря уж о том, что ему пришлось зачитывать эту паршивую речь. Но, как бы то ни было, Вечно Всем Нужный Джастин не мог допустить, чтобы его выставила на посмешище прекрасная ведьма, которая увидела в нем архитипичного слабовольного представителя английской дипломатии, привыкшего озвучивать исключительно чужие слова. Ее вопросы, конечно же, вызвали смех, но нейтральный, указывающий на то, что аудитория выжидала, готовая принять сторону любого. Очень хорошо: если она работала на публику, отчего же ему не последовать ее примеру? Он вскинул брови, как это принято у адвокатов, шагн ул вперед, простер руки перед собой, ладонями вперед, словно в самозащите. - Мадам, - начал он, и смех показал, что зрителей качнуло в его сторону. - Я думаю, мадам, я этого очень боюсь, что вы пытаетесь заманить меня в дискуссию о моих моральных принципах. На эти слова аудитория ответила громом аплодисментов, вся, кроме Тессы. Колонна солнечного света, падавшая на нее, чуть сместилась, и теперь он ясно видел, какое прекрасное у нее лицо, но при этом ранимое и испуганное. И внезапно он понял состояние души девушки, ему вдруг показалось, что ее он знает лучше, чем себя. Осознал, сколь тяжела ноша красоты, как непросто всегда быть в центре внимания. И тут же выяснилось, что он одержал победу, которой не желал. Он знал преследующие его сомнения и видел, что они присущи и ей. Она полагала, что ее красота давала ей право быть услышанной. Перешла в наступление, но оно захлебнулось, и теперь она не знала, как вернуться на исходные позиции, где бы они ни находились. Джастин вспомнил, какой отвратительный текст он только что прочитал, какие уклончивые давал ответы, и подумал: "Она права, я - свинья, даже хуже, я - стареющий ловкач, восстановивший аудиторию против прекрасной юной девы, которая следовала велениям души и сердца". И, свалив ее на землю, он тут же поспешил на помощь, чтобы поставить на ноги. - Однако, если мы вновь станем серьезными, - продолжил он совсем другим, строгим голосом, не отрывая глаз от Тессы, вокруг которой смех постепенно стихал, - нельзя не отметить, что вы затронули проблему, решение которой не может найти ни один из дипломатов. Кто у нас весь в белом? Что такое высоконравственная внешняя политика? Ладно. Давайте согласимся, что на текущий момент ведущие государства объединены идеями гуманитарного либерализма. Но вы задали другой вопрос - что конкретно нас разделяет? Когда вроде бы гуманистическое государство вдруг начинает подавлять права своих граждан, становится неприемлемым для мирового сообщества? Что происходит, когда все то же гуманистическое государство угрожает нашим национальным интересам? Кого тогда называть гуманистом? Когда, другими словами, мы нажимаем кнопку звонка, звенящего в ООН, при условии, что там откликнутся, а это уже совсем другая история? Возьмите Чечню... возьмите Бирму... возьмите Индонезию... возьмите три четверти стран так назыв аемого развивающегося мира... И так далее, и так далее. Пустословие, конечно, он первым бы это признал, но ему удалось снять ее с крючка. Разгорелись дебаты, сформировались позиции, пошел активный обмен мнениями. Все остались довольны, то есть лекция, безусловно, удалась. - Я бы хотела, чтобы вы пригласили меня на прогулку, - сказала ему Тесса, когда народ начал расходиться. - Вы сможете рассказать мне о Боснии, - добавила она, предлагая ему повод для приглашения. Они гуляли в саду Клэр-Колледж (32), но вместо того чтобы рассказывать о залитой кровью Боснии, Джастин знакомил Тессу с растениями этой страны: как называются, какого вида, как и когда цветут или плодоносят, какую могут принести пользу. Тесса держала его за руку, слушала внимательно, изредка задавала вопросы: "Зачем это им?" или "Почему так происходит?" Вопросы эти задавались с тем, чтобы он мог продолжать говорить, и поначалу это его вполне устраивало или разговоры служили для него ширмой, которой он отгораживался от людей, да только с Тессой, державшей его за руку, думал он больше не о ширме, а о том, какие хрупкие у нее лодыжки, так резко контрастирующие с модными тяжелыми туфлями, которые она поочередно переставляла на узкой дорожке. Он не сомневался, что лодыжки переломятся, если она вдруг споткнется и упадет. После прогулки они зашли на ленч в итальянский ресторан, официанты флиртовали с ней, вызывая его недовольство, пока он не узнал, что Тесса - наполовину итальянк а. Поведение официантов стало понятным, а у Джастина появилась возможность продемонстрировать владение итальянским языком, чем он всегда гордился. Но потом он заметил, какой серьезной она стала, какой задумчивой, с каким усилием двигались ее руки, словно нож и вилка стали для них так же тяжелы, как туфли - для тоненьких ножек. - Ты защитил меня, - объяснила она, на том же итальянском, спрятав лицо среди волос. - Ты всегда будешь защищать меня, не так ли? И Джастин, сама вежливость, ответил, что да, само собой, если возникнет такая необходимость, разумеется. И он, конечно же, сделает все, что в его силах. Насколько он помнил, за ленчем больше они ни о чем не говорили, хотя позже, к изумлению Джастина, Тесса заверила его, что он подробно рассказал ей об угрозе очередного конфликта в Ливане, стране, которая не приходила ему на ум много лет, демонизации ислама западными средствами массовой информации и нелепой позиции западных либералов, которые иной раз в силу своей невежественности проявляют излишнюю нетерпимость. Тесса заверила его, что на нее произвело впечатление то, с какой горячностью говорил он о последней, столь важной теме, что опять же поставило Джастина в тупик, потому что, по его разумению, эта проблема его никогда не интересовала. А потом с Джастином начало что-то происходить, причем, в удивлении и тревоге, он понял, что не может контролировать этот процесс. Совершенно случайно он попал в прекрасную пьесу, которая разом захватила его. И досталась ему непривычная роль, та самая, которую он хотел играть в жизни, да только не удавалось. Раз или два в прошлом, что правда, то правда, он ощущал, что подобное чувство может овладеть им, но дальше дело не шло. Все это время внутренний, более трезвомыслящий голос одно за другим слал предупреждения: дай задний ход, ничего, кроме неприятностей, ты с ней не наживешь, она слишком молода для тебя, слишком естественна, слишком горяча, не знает, по каким правилам ведется игра. Внутренний голос старался зазря. После ленча, под лучами еще плывущего по небу солнца, они пошли к реке, а Джастин повел себя в полном соответствии с кодексом, которым руководствуются местные кавалеры, желая во время прогулки по Кему преподнести себя своим дамам в лучшем свете: демонстрировал, какой он ловкий, какой галантный, с какой легкостью балансирует на корме панта (33), отталкиваясь шестом и одновременно ведя остроумную беседу. Тесса потом клялась, что все так и было, но он помнил только ее длинное тело бездомного ребенка в белой блузке и черной юбке с разрезом и серьезные глаза, которые не отрывались от него и что-то ему говорили, но он никак не мог расшифровать их послания, потому что никогда в жизни не попадал под влияние столь сильных чар и не знал, как вырваться. Она спросила об источнике его обширных познаний о растительном мире, и он ответил, что почерпнул их от садовников. Она спросила, кто его родители, и ему пришлось признать, с неохотой, не хотелось оскорб лять ее эгали(34)тарные принципы (34), что он родился и вырос в аристократической семье и получил блестящее образование, что садовникам платил его отец, отец же оплачивал нянек, гувернанток, частные школы, университеты, каникулы за рубежом и все прочее, необходимое для того, чтобы облегчить жизнь сына на "семейной ферме". Так его отец называл Форин-оффис. Но, к его облегчению, Тесса весьма благожелательно восприняла информацию о его благородном происхождении и рассказала кое-что о себе. Ее семья тоже занимала заметное место в обществе, но в последние девять месяцев отец и мать умерли, оба от рака. - Так что я - сирота, - с наигранной веселостью заявила она, - и жду, когда меня возьмут в хорошую семью, - после чего они помолчали, чувствуя, что становятся все ближе друг к другу. - Я забыл про автомобиль! - воскликнул он в какой-то момент, словно в попытке уйти в сторону. - И где ты его припарковал? - Я не парковал. Он с водителем. Государственный автомобиль. - А ты можешь ему позвонить? В ее сумочке, конечно же, лежал сотовый телефон, а в его кармане нашелся номер мобильника водителя. Он направил лодку к берегу и, сев рядом с ней, сказал водителю, что тот может возвращаться в Лондон, то есть выбросил компас, который ранее вел его по жизни, твердо решив найти другой навигационный прибор. После прогулки по реке она привела его к себе и занялась с ним любовью. Почему она это сделала, кого она при этом видела в нем, кого - он в ней, кем каждый из них стал к концу уикэнда, осталось загадкой, как сказала она ему, покрывая поцелуями его лицо на железнодорожной станции, ответ на которую могли дать только время и практический опыт. Главное заключается в том, подчеркнула Тесса, что она любит его, а все остальное устаканится, когда они поженятся. И Джастин, в охватившем его безумии, делал аналогичные неосторожные заявления, повторял их, действовал, исходя из них, не отдавая себе отчета в происходящем с ним, пусть где-то в глубине души и осознавал: в конце концов за все придется платить . Она не делала секрета из того, что отдавала предпочтение мужчинам более старшего возраста. Как и многих знакомых ему юных красавиц, ее тошнило от сверстников. Словами, которые вызывали у него внутреннее неприятие, она охарактеризовала себя как проститутку, шлюху с сердцем дьяволенка, а он, сраженный любовью, не смел поправить ее. Выражения эти, как он выяснил позже, шли от ее отца, к которому он из-за этого питал отвращение, но прилагал все силы, чтобы тщательно скрывать свои чувства, ибо она говорила об отце как о святом. Ее потребность в любви Джастина, объясняла она, вызывалась ненасытным аппетитом, и Джастин мог только сказать, что и с ним происходит то же самое, безо всяких сомнений. Тогда он и сам в это верил. Бежать, настоятельно требовал от него инстинкт самосохранения после возвращения в Лондон. Он понимал, что угодил под торнадо, а торнадо, Джастин знал это по собственному опыту, оставляют за собой только разрушения, иногда сильные, иногда - не очень, и движутся дальше. И его новая должность в африканской дыре вдруг стала весьма желанной. Признаки влюбленности все больше тревожили его. "Это неправда, - убеждал он себя. - Я попал не в ту пьесу". У него случались романы, он полагал, что впереди его ждали новые, но зажатые в жесткие рамки, с женщинами, которые, как и он, ставили здравый смысл выше страсти. Но, что более жестоко, он боялся за свою веру: хорошо оплачиваемый пессимист, он знал, что таковой у него нет. Не верил он ни в человеческую природу, ни в бога, ни в будущее, ни в универсальную силу любви. Человек мерзок и останется таким навсегда. Во всем мире лишь несколько здравомыслящих душ, среди которых, волей случая, затесался и он, Джастин. Их работа, по его разумению, удерживать человеч ество от наиб(35)олее отвратительных крайностей, с учетом того, что здравомыслящая персона ничего не сможет поделать, если обе стороны жаждут растерзать друг друга, к каким бы безжалостным методам ни прибегала она, чтобы противостоять безжалостности. В конце концов в нем заговорил нигилист, указавший, что ныне все цивилизованные люди - Canutes (35). А потому для Джастина, который более чем скептически воспринимал любую форму идеализма, совсем уж негоже строить серьезные отношения с молодой женщиной, которая, пусть махнула рукой на многие запреты, не могла пересечь дорогу, не дав моральной оценки своему поступку. Так что бегство казалось Джастину единственным разумным выходом. Но по мере того, как неделя проходила за неделей и он вроде бы готовился к деликатному процессу разведения мостов, происходящее с ним приносило все больше и больше радости. Обеды, которые он планировал с тем, чтобы окончательно расстаться с Тессой, превращались в веселые пиры, за которыми следовали еще более приятные любовные утехи. Он начал стыдиться своей тайной измены. Его забавлял - не отпугивал, безумный идеализм Тессы, где-то даже воодушевлял. Кто-то ведь должен испытывать такие чувства и высказывать их. Ранее он полагал, что твердые убеждения - враг дипломатов, их следует игнорировать, высмеивать, направлять, как агрессивность, в русло, где они не смогут причинить невосполнимый урон. Теперь, к своему изумлению, он видел в них символы доблести, а Тессу - знаменосцем, несущим их высоко над головой. С этим откровением пришло и новое восприятие собственной персоны. Канул в Лету стареющая надежда дебютанток, убежденный холостяк, ускользающий от уз Гименея. Он превратился в шутника, обожаемую фигуру отца для прекрасной юной женщины, потворствующего всем ее причудам, позволяющего делать все, что ей заблагорассудится. Но оставаясь при этом ее защитником, ее якорем, ее советником, ее любимым старым садовником в соломенной шляпе. В итоге вместо того, чтобы бежать, Джастин проложил новый курс, к ней и (очень хотелось, чтобы полицейские ему в этом поверили) ни разу не пожалел, ни разу не оглянулся. x x x - Не пожалели, даже когда ее поведение стало источником неприятностей? - выдержав долгую паузу, ситуация того требовала, спрашивает Лесли, как и Роб, потрясенная его откровенностью. - Я вам сказал. По некоторым вопросам наши мнения не совпадали. Я ждал. Или она угомонилась бы, или Форин-оффис нашла бы нам иные роли, на которых мы не оказывались бы по разные стороны баррикады. Статус жен дипломатов - вечная проблема. Они даже не могут работать в странах, где живут. Они обязаны ехать вслед за мужьями. Сегодня они пользуются всеми свободами. А завтра должны вести себя как дипломатические гейши. - Это слова Тессы или ваши? - улыбается Лесли. - Тесса никогда не ждала, пока ей дадут свободу. Она брала ее. - И Блюм вас не раздражал? - грубо спрашивает Роб. - Раздражал или нет - это неважно, потому что Арнольд Блюм не был ее любовником. Их объединяло совсем другое. Самым главным секретом Тессы было ее целомудрие. Она любила шокировать. Роб не выдерживает: - Четыре ночи в пути? Ночь в бунгало на озере Туркана? Такая женщина, как Тесса? И вы на полном серьезе просите нас поверить в то, что у них ничего не было? - Вы можете верить во все, что хотите, - с апостольской убежденностью отвечает Джастин. - Лично у меня нет абсолютно никаких сомнений. - Почему? - Потому что она мне это сказала. Крыть им нечем. Но Джастин еще не выговорился и с помощью Лесли, мало-помалу, ему удается облегчить душу. - Она заключила брачный союз, - чуть смутившись, начинает он. - Со мной. Не с каким-то возвышенным творцом добрых дел. Со мной. Не надо искать в ней что-то экзотическое. Я нисколько не сомневался, да и она тоже, что по прибытии сюда она не вольется в команду дипломатических гейш. Но мы оба считали, что она не пойдет вразнос. - Несколько секунд он молчит, чувствуя на себе их недоверчивые взгляды. - После смерти родителей она сама себя напугала. И теперь, когда рядом появился я, надеялась в определенной степени ограничить свою свободу. Эту цену она соглашалась заплатить за то, чтобы больше не быть сиротой. - И что изменило ее решение? - интересуется Лесли. - Не что, а кто. Мы, - с жаром отвечает Джастин. Он говорит о других мы. О тех, кто ее пережил. О виновных. - С нашим самодовольством, - он понижает голос. - Вот с этим, - обводит рукой не только столовую с отвратительными акварелями Глории, развешанными над каминной доской, но весь дом со всеми его обитателями, другие дома на улице. - Мы. Те, кому платят за то, чтобы видеть происходящее вокруг, но которые предпочитают не смотреть. Те, кто идет по жизни, глядя исключительно себе под ноги. - Она так говорила? - Я говорил. Так она начала воспринимать нас. Она родилась богатой, но никогда не придавала этому особого значения. Деньги ее не интересовали. Она всегда обходилась малым. Но знала, что не может оставаться безразличной к тому, что видела и слышала. Знала, что за ней должок. На этом Лесли просит прерваться до завтрашнего дня. "В это же время, если вы не возражаете, Джастин". И "Бритиш эруэйз" приходит к тому же выводу, потому что свет в салоне первого класса меркнет и стюардессы спрашивают у пассажиров, не нужно ли им чего перед сном. Глава 8 Роб тихонько сидит, пока Лесли распаковывает свои игрушки: блокноты с цветными обложками, карандаши, диктофон, который вчера так и остался в сумке, ластик. На лице Джастина - тюремная бледность и сетка морщинок у глаз, по утрам теперь по-другому и не бывает. Доктор прописал бы ему прогулки на свежем воздухе. - Вы говорили, что не имеете никакого отношения к смерти жены, в том смысле, на который мы намекаем, Джастин, - напоминает Лесли. - Тогда позвольте спросить, а есть ли другой смысл? - и наклоняется вперед, чтобы лучше расслышать его ответ. - Мне следовало поехать с ней. - В Локикоджио? Он качает головой. - На озеро Туркана? - Ездить с ней везде. - Она вам это говорила? - Нет. Она ни в чем не упрекала меня. Мы никогда не говорили друг другу, кто что должен делать. Поспорили только раз, и то не по существу. Арнольд не был причиной наших разногласий. - А о чем именно вы поспорили? - вмешивается Роб. Его, как всегда, интересует конкретика. - После смерти ребенка я умолял Тессу позволить мне увезти ее в Англию или Италию. В любое место, которое она бы назвала. Она не желала об этом слышать. Она обрела цель, слава богу, причину жить, и во всем мире ее интересовал только один город, Найроби, только одна страна, Кения. Здесь она столкнулась с величайшей социальной несправедливостью. И величайшим преступлением. Так она говорила. Это все, что мне дозволили узнать. В моей профессии дозированное знание имеет первостепенное значение, - он поворачивается к окну, смотрит в него невидящим взглядом. - Вы видели, как живут люди в здешних трущобах? Лесли качает головой. - Однажды она взяла меня с собой. В момент слабости, как потом призналась сама, хотела показать свое рабочее место. С нами поехала Гита Пирсон. Гита и Тесса очень быстро нашли общий язык. Иначе и быть не могло. У обеих матери были врачами, отцы - адвокатами, обе получили католическое воспитание. Мы пошли в медицинский центр. Четыре бетонных стены, жестяная крыша и тысяча людей, ждущих своей очереди, - на мгновение он забывает, где находится, с кем говорит. - Бедность такой степени - это целая наука. Ее не выучить за один день. Тем не менее потом я уже не мог идти по Стэнли-стрит, не видя перед собой... другой образ, - после бесконечных уверток Вудроу его слова звучали как исповедь. - Величайшая несправедливость, величайшее преступление... вот что поддерживало ее. Наш ребенок лишь пять недель как умер. Оставаясь дома одна, Тесса тупо смотрела в стену. Мустафа звонил мне в посольство: "Приезжайте, Мзе, она больна, она больна". Но вернул ее к жизни не я. Арнольд. Арнольд все понимал. Арнольд под елился с ней секретом. Стоило ей услышать, как на подъездную дорожку сворачивает его автомобиль, она оживала. "Что ты привез? Что ты привез?" Она подразумевала новости. Информацию. Прогресс. Когда он уезжал, она поднималась в свой кабинет и работала до глубокой ночи. - На компьютере? Если Джастин и запнулся, то на мгновение. - С бумагами. На компьютере. У нее был и телефон, но им она пользовалась с крайней осторожностью. И во всем ей помогал Арнольд, когда у него выдавалось свободное время. - И вы ничего не имели против? - фыркает Роб, в привычной ему задиристой манере. - Я про то, что ваша жена сидела, как сомнамбула, в ожидании Прекрасного доктора? - Тесса была несчастна. Если бы ей требовалась сотня Блюмов, я нисколько бы не возражал против того, чтобы она получила их всех и на ее условиях. - И вы ничего не знаете о величайшем преступлении, - резюмировала Лесли, по тону чувствовалось, что Джастин ее не убедил. - Ничего. Ни в чем оно состояло, ни жертв, ни главных действующих лиц. Они вам ничего не рассказывали. Блюм и Тесса вели расследование, а вас держали в неведении. - Я не лез в их дела, - упрямо гнул свое Джастин. - Я просто не понимаю, как ваш союз мог сохраниться в такой ситуации, - Лесли кладет блокнот на стол, вскидывает руки. - Если исходить из того, что вы рассказываете... похоже, вы уже и не разговаривали друг с другом. - Он и не сохранился, - напоминает ей Джастин. - Тесса мертва. x x x Тут они думают, что время признаний прошло, сменившись периодом недомолвок, уверток, даже отказа от своих слов. Но Джастин только начал рассказ. Он выпрямляется, руки его падают между колен и остаются там, голос крепнет, словно некая глубинная сила вырывается на поверхность. - Она была такая порывистая, - гордо заявляет он, вновь цитируя одну из речей, с которыми выступал перед собой в последние часы. - Мне это понравилось в ней с самой первой встречи. Она так хотела сразу же зачать нашего ребенка. Как можно скорее компенсировать смерть родителей! Чего ждать свадьбы? Я сдерживал ее. Делать это не следовало. Я просил ее придерживаться общепринятых норм... Бог знает почему. "Очень хорошо, - ответила она, - если мы должны пожениться, чтобы завести ребенка, давай поженимся незамедлительно". Мы поехали в Италию и тут же поженились, вызвав немалый переполох среди моих коллег, - он улыбается. - "Куэйл сошел с ума! Старина Джастин женился на своей дочери! Закончила она хотя бы среднюю школу?" Забеременев три года спустя, Тесса плакала. Я тоже. Он замолкает, но Лесли и Роб терпеливо ждут продолжения. - Беременность ее изменила. И только к лучшему. Тесса готовилась стать матерью. Лишь внешне оставалась беззаботной. А внутри формировалось глубокое чувство ответственности. И ее работа по оказанию гуманитарной помощи обрела новый смысл. Мне говорили, что такое случается довольно часто. То, что казалось важным, стало призванием, более того, судьбой. Даже на восьмом месяце беременности она ухаживала за больными и умирающими, а потом шла на какой-нибудь занудный дипломатический обед. По мере приближения родов она прилагала все больше усилий к тому, чтобы улучшить мир, в котором предстояло жить нашему ребенку. Не только нашему ребенку. Всем детям. Тогда она уже приняла решение рожать в африканской больнице. Если бы я настоял на том, чтобы она рожала в частной клинике, она бы подчинилась, но тогда я бы предал ее. - Как? - вырывается у Лесли. - Тесса проводила черту между болью наблюдаемой и болью разделенной. Наблюдаемая боль - это боль журналистов. Боль дипломатов. Телевизионная боль, проходящая в тот самый момент, когда вы выключаете телевизор. Те, кто наблюдал страдания и ничего не делал для их облегчения, по ее разумению, ничем не отличались от мучителей, вызывавших эти страдания. Для нее они были плохими самаритянами. - Но она старалась что-то сделать, - уточнила Лесли. - Отсюда и африканская больница. Она даже говорила о том, чтобы родить в какой-нибудь из лачуг Киберы. К счастью, Арнольд и Гита на пару отговорили ее от этого, убедив в неадекватности такого решения. Арнольд мог судить о страданиях. Он не только лечил в Алжире людей, ставших жертвами пыток, но и сам им подвергался. Он заработал право говорить от лица несчастных. Я - нет. Роб ухватывается за последние слова, словно вопрос этот уже не обсасывался с десяток раз. - Как-то трудно понять, какую роль в этой истории играли вы, не так ли? Вроде пятого колеса в телеге. Сидели в облаках со своей дипломатической болью и высокопоставленным комитетом, не так ли? Но выдержка Джастина беспредельна. Иной раз воспитание не позволяет ему возразить собеседнику. - Она отстранила меня от активного участия, как Тесса это называла, - он понижает голос, в котором слышатся нотки стыда. - Придумывала массу аргументов, чтобы облегчить мою совесть. Настаивала, что миру нужны мы оба: я - внутри Системы, она - вне, в зоне непосредственных боевых действий. Так, мол, дело сдвинется с места. "Я из тех, кто верит в этическое государство, - говорила она. - Если ты не будешь делать свою работу, у нас не останется надежды". Но мы оба знали, что это софистика. Система не нуждалась в моей работе. Я - тоже. Так чего ради я держался за нее? Писал отчеты, в которые никто не заглядывал, предлагал меры, которые никто не предпринимал. Тесса не признавала обмана. За исключением моего случая. Когда дело касалось меня, она предпочитала обманывать себя на все сто процентов. - Она чего-нибудь боялась? - спрашивает Лесли, мягко, чтобы не нарушить атмосферы исповедальни. Джастин задумывается, позволяет себе улыбнуться, что-то вспомнив. - Однажды она похвалилась жене американского посла, что страх - единственное ругательное слово, значения которого она не знает. Американка не нашла в этом ничего смешного. Лесли тоже улыбается, но коротко. - И это решение рожать в африканской больнице, - она смотрит в блокнот. - Можете вы сказать нам, когда и как она его приняла? - В одном из трущобных поселков к северу отсюда, которые регулярно посещала Тесса, жила одна женщина по имени Ванза. Фамилии не знаю. Ванза страдала от какой-то загадочной болезни. Она получала какое-то специальное лечение. Совершенно случайно они оказались в одной палате в больнице Ухури, и Тесса с ней подружилась. "Услышали они нотку осторожности, прозвучавшую в моем голосе?" - думает Джастин. - Вы знаете, что это была за болезнь? - Знаю только, что она болела и тяжело. - Может, у нее был СПИД? - Я понятия не имею, чем конкретно она болела, СПИДом или нет. Но, похоже, о СПИДе речь не шла. - Это же необычно, не так ли, чтобы женщина из трущоб рожала в больнице? - Она находилась под наблюдением. - Чьим наблюдением? Джастину потребовалась секунда, чтобы решить, что следует говорить, чего - нет. Обманывать он не умел. - Полагаю, одного из центров здоровья. В ее поселке. Или в ближайшем городке. Сами видите, я не в курсе. Меня теперь самого удивляет, как много мне удавалось не знать. - И Ванза умерла, не так ли? - Она умерла в последнюю ночь пребывания Тессы в больнице, - отвечает Джастин, чуть более эмоционально, чем раньше. - Я провел в палате весь вечер, но Тесса настояла, чтобы я пошел домой и поспал хотя бы несколько часов. То же самое она сказала Гите и Арнольду. Мы по очереди дежурили у нее. Арнольд принес раскладушку. Тесса позвонила мне в четыре утра. По телефону дежурной сестры, в палате его, естественно, не было. Я сразу понял, что она очень огорчена. Более того, в отчаянии. Дело в том, что Тесса никогда не повышала голоса. Ванза исчезла. Младенец тоже. Она проснулась и увидела, что кровать Ванзы пуста, а кроватки младенца нет вовсе. Я помчался в больницу Ухуру. Арнольд и Гита подъехали одновременно со мной. Тесса была безутешна. Казалось, что она потеряла второго ребенка. Втроем нам удалось убедить ее, что теперь выздоравливать лучше дома. Что со смертью Ванзы и исчезновением ребенка в больнице ей оставаться незачем. - Тесса не видела тела? - Она пожелала увидеть ее, но ей сказали, что не положено. Ванза умерла, а ее брат увез ребенка в деревню их матери. Больница посчитала вопрос закрытым. Мертвые не интересуют больницы, - добавляет он, вспомнив Гарта. - Арнольд видел тело? - Он опоздал. К тому времени тело уже отправили в морг и потеряли. Глаза Лесли удивленно раскрываются. Роб, сидевший по другую сторону Джастина, наклоняется вперед, хватает диктофон, чтобы убедиться, что в маленьком окошечке движется пленка. - Потеряли? Тела не теряются! - восклицает Роб. - Наоборот, я уверен, что для Найроби это обычное дело. - Как насчет свидетельства о смерти? - Я могу сказать только то, что узнал от Арнольда и Тессы. Об этом свидетельстве мне ничего не известно. О нем никто не упоминал. - И никакого вскрытия трупа? - Лесли вновь обрела голос. - Насколько я знаю, нет. - К Ванзе в больницу кто-нибудь приходил? Джастин задумывается, потом приходит к выводу, что скрывать тут нечего. - Ее брат Киоко. Он спал рядом с ней на полу, когда не отгонял от нее мух. И Гита Пирсон обычно подсаживалась к ней, когда приходила навестить Тессу. - Кто-нибудь еще? - Белый мужчина-врач. Но я не уверен в этом. - В том, что он - белый? - В том, что врач. Белый мужчина в белом халате. Со стетоскопом. - Один? Голос Джастина чуть меняется. - Его сопровождала группа студентов. А может быть, я решил, что они - студенты. Молодые. В белых халатах. С тремя золотыми пчелками, вышитыми на нагрудном кармане, мог бы добавить он, но осторожность удержала его язык. - Почему вы говорите, студенты? Тесса называла их студентами? - Нет. - Арнольд? - Арнольд в моем присутствии ничего о них не говорил. Это мое предположение. Молодые ребята. - А как насчет их руководителя? Врача, как вам показалось. Арнольд что-нибудь о нем говорил? - Мне - нет. Если его что-то и тревожило, он обращался непосредственно к этому мужчине... со стетоскопом. - В вашем присутствии? - Да, но не в пределах слышимости. Скажем, на самом пределе. Роб и Лесли наклоняются вперед, ловя каждое слово. - Рассказывайте. Джастин уже рассказывает. На короткое время он снова с ними заодно. Но осторожность не покидает голоса. Она же читается в его усталых глазах. - Арнольд отвел мужчину в сторону. За руку. Мужчину со стетоскопом. Они поговорили, как принято у врачей. Очень тихо, не для посторонних ушей. - На английском? - По-моему, да. Когда Арнольд говорит на французском или суахили, у него иная мимика, - а когда говорит на английском, мог бы добавить Джастин, едва не срывается на фальцет. - Опишите его - парня со стетоскопом, - командует Роб. - Коренастый. Крупный. Полноватый. Неопрятный. Я запомнил замшевые туфли. Мне показалось странным, что врач носит замшевые туфли, уж не знаю почему. Но туфли в памяти остались. И халат, который давно следовало постирать. Замшевые туфли, грязный халат, красное лицо. Прямо-таки представитель шоу-бизнеса. Если б не белый халат, импресарио. - "И три золотые пчелки, выцветшие, но заметные, вышитые на нагрудном кармане, - как у медсестры на постере", - думает Джастин. - Похоже, ему было стыдно, - добавляет он вслух. - За что? - За его присутствие там. За то, что он делает. - Почему вы так говорите? - Он не решался посмотреть на Тессу. На нас. Смотрел куда угодно, только не на нас. - Цвет волос? - Светлый. Возможно, рыжеватый. По лицу чувствовалось, что он пьет. Вы его знаете? У Тессы он вызывал острое любопытство. - Борода? Усы? - Чисто выбрит. Нет. Как минимум однодневная щетина. Золотистого цвета. Тесса неоднократно спрашивала, как его зовут. Он так и не ответил. Роб вновь напирает на него. - Как они говорили? - спрашивает он. - Спорили? Дружелюбно беседовали? Или собирались пригласить друг друга на ленч? Ваши впечатления. Осторожность возвращается. "Я ничего не слышал. Только видел". - Арнольд то ли протестовал, то ли упрекал. Врач отрицал. У меня создалось ощущение... - Он выдерживает паузу, подбирая слова. "Никому не доверяй, - наказывала ему Тесса. - Никому, кроме Гиты и Арнольда. Обещай мне". Он обещал. - Мне показалось, что они не в первый раз расходились во мнениях. Что я ста