вы были в контакте? - сказал Местербайн. - Немедленно. Это крайне необходимо. Мы приехали сюда по неотложным делам. - Собственно, ей нетрудно и солгать - такой актрисе, - произнесла Хельга, и ее большие глаза испытующе уставились на Чарли. - Как, собственно, можно верить женщине, которая привыкла к комедиантству? - Нам следует быть очень осторожными, - согласился с ней Местербайн, как бы делая для себя пометку на будущее. От этой сценки попахивало садизмом: они играли на боли, которую Чарли еще предстояло испытать. Она посмотрела в упор на Хельгу, потом на Местербайна. Слова вырвались сами собой. Она уже не в состоянии была их удержать. - Он мертв, да? - прошептала она. Хельга, казалось, не слышала. Она была полностью поглощена наблюдением за Чарли. - Да, Мишель мертв, - мрачно заявил Местербайн. - Мне, естественно, очень жаль. Фрейлейн Хельге - тоже. Мы оба крайне сожалеем. Судя по письмам, которые вы писали ему, вам тоже, видимо, будет жаль его. - Но, возможно, письма - это тоже комедиантство, Антон, - подсказала Хельга. Такое однажды с ней уже было - в школе. Три сотни девчонок, выстроенных в гимнастическом зале, директриса посредине, и все ждут, когда провинившаяся покается. Чарли вместе с лучшими из учениц обежала глазами зал, выискивая провинившуюся, - это она? Наверняка она... не покраснела, а стояла такая серьезная и невинная, она ничегошеньки - это же правда, и потом было доказано, - ничегошеньки не украла. Однако ноги у Чарли вдруг подкосились, и она упала ничком, чувствуя верхнюю половину своего тела и не чувствуя нижней. Вот так же получилось с ней и сейчас - это не было заранее отрепетировано: с ней такое ведь уже было, и она это поняла еще до того, как до нее дошел смысл сказанного и прежде, чем Хельга успела протянуть руку, чтобы ее поддержать. Она рухнула на пол с такой силой, что даже лампа покачнулась. Хельга быстро опустилась подле нее на колени, пробормотала что-то по-немецки и чисто по-женски успокоительным жестом положила руку ей на плечо - мягко, неназойливо. Местербайн нагнулся, разглядывая Чарли, но не притронулся к ней. Его главным образом интересовало, как она плачет. А она повернула голову набок и подложила под щеку сжатый кулак, так что слезы текли вбок по щекам, а не скатывались вниз. Понаблюдав за нею, Местербайн постепенно вроде бы успокоился. Он вяло кивнул, как бы в знак одобрения, и на всякий случай постоял рядом с Хельгой, пока она помогала Чарли добраться до дивана, где Чарли распласталась, уткнувшись лицом в жесткие подушки, продолжая плакать так, как плачут только сраженные горем люди и дети. Смятение, ярость, чувство вины, укоры совести, ужас владели ею - она поочередно включала каждое состояние, как в глубоко прочувствованной роли. "Я знала; я не знала; я не позволяла себе об этом думать. Ах вы, обманщики, фашистские убийцы-обманщики, мерзавцы, убившие моего дорогого, любимого в этом театре жизни". Должно быть, она что-то сказала вслух. Собственно, она знала, что сказала. Даже в горе она тщательно подбирала фразы, произнося их сдавленным голосом: - Ах вы, свиньи, фашистские мерзавцы, о господи, Мишель! Она помолчала, затем услышала голос Местербайна, просившего ее продолжить тираду, но она лишь мотала головой из стороны в сторону. Она задыхалась и давилась, слова застревали в горле, не желали слетать с губ. Слезы, горе, рыдания - все это было для нее не проблема: она прекрасно владела техникой страдания и возмущения. Ей уже не надо было вспоминать о своем покойном отце, чью смерть ускорил позор ее исключения из школы, не надо было вспоминать о своем трагическом детстве в дебрях жизни взрослых людей, а именно к этим воспоминаниям она обычно прибегала. Ей достаточно было вспомнить полудикого юношу-араба, возродившего в ней способность любить, давшего ее жизни цель, которой ей всегда недоставало, и теперь мертвого - и слезы сами начинали течь из ее глаз. - Она явно намекает, что это дело рук сионистов, - сказал Местербайн Хельге по-английски. - Почему она так говорит, когда это был несчастный случай? Полиция же заверила нас, что это был несчастный случай. Почему она опровергает полицию? Опровергать утверждения полиции очень опасно. Но Хельга либо это уже слышала, либо не обратила на его слова внимания. Она поставила на электрическую плитку кофейник. Опустившись у изголовья дивана на колени, она задумчиво поглаживала своей сильной рукой рыжие волосы Чарли, убирая их с лица, терпеливо ждала, когда та перестанет плакать и что-то объяснит. Кофейник неожиданно забурлил, Хельга поднялась и стала разливать кофе. Чарли села на диване, обеими руками держа кружку, и слезы продолжали течь по ее щекам. Хельга обняла Чарли за плечи, а Местербайн сидел напротив и смотрел на двух женщин из глубокой тени своего темного мира. - Произошел взрыв, - сказал он. - На шоссе Зальцбург - Мюнхен. Полиция утверждает, что его машина была набита взрывчаткой. Сотнями фунтов взрывчатки. Но почему? Почему вдруг произошел взрыв - на гладком шоссе? - Твои письма в целости, - шепнула Хельга, отбросив со лба Чарли прядь волос и любовно заведя их за ухо. - Машина была "Мерседес", - продолжал Местербайн. - У нее был мюнхенский номер, но полиция заявила, что он фальшивый. Как и документы. Все фальшивое. Но с какой стати моему клиенту ехать в машине с фальшивыми документами да еще полной взрывчатки? Он же был студент. Он не занимался бомбами. Тут что-то нечисто. Я так думаю. - Ты знаешь эту машину, Чарли? - прошептала ей в ухо Хельга и еще крепче прижала к себе с намерением выудить ответ. Чарли же мысленно видела лишь, как двести фунтов взрывчатки, запрятанных под обшивку, под сиденья, под бамперы, разносят в клочья ее возлюбленного, - этот ад, разодравший на части тело, которое она так любила. А в ушах ее звучал голос другого, безымянного наставника: "Не верь им, лги им, все отрицай; не соглашайся, отказывайся отвечать". - Она что-то произнесла, - недовольным тоном заметил Местербайн. - Она произнесла "Мишель", - сказала Хельга, вытирая новый поток слез внушительной величины платком, который она вытащила из сумки. - Погибла также какая-то девушка, - сказал Местербайн. - Говорят, она была с ним в машине. - Голландка, - тихо произнесла Хельга так близко от лица Чарли, что та почувствовала на ухе ее дыхание. - Настоящая красотка. Блондинка. - Судя по всему, они погибли вместе, - продолжал Местербайн, повышая голос. - Так что ты была у него не единственной, Чарли, - доверительным тоном произнесла Хельга. - Не тебе одной, знаешь ли, принадлежал наш маленький палестинец. Впервые с тех пор, как они сообщили ей о том, что произошло, Чарли произнесла нечто членораздельное. - Я никогда этого от него не требовала, - прошептала она. - Полиция говорит, что голландка - террористка, - возмутился Местербайн. - Они говорят, что и Мишель был террористом, - сказала Хельга. - Они говорят, что голландка уже несколько раз подкладывала бомбы по просьбе Мишеля, - сказал Местербайн. - Говорят, что Мишель и эта девушка планировали новую акцию и что в машине найдена карта Мюнхена, на которой рукою Мишеля обведен Израильский торговый центр. На Изаре, - добавил он. - На верхнем этаже дома - не такая это простая цель. Он не говорил вам, мисс Чарли, об этой акции? Мелко подрагивая, Чарли отхлебнула кофе, что, видимо, обрадовало Хельгу не меньше, чем если б она ответила. - Ну вот! Наконец-то она оживает. Хочешь еще кофе, Чарли? Подогреть еще? А хочешь поесть? У нас тут есть сыр, яйца, колбаса - все, что угодно. Чарли отрицательно покачала головой и позволила Хельге отвести себя в уборную, где она пробыла долго, ополаскивая лицо холодной водой и выплевывая блевотину, а между позывами рвоты жалея, что плохо знает немецкий и не может уследить за нараставшим стаккато разговором, который вели те двое за тонкими, как бумага, дверями. Когда она вернулась, Местербайн стоял в своем габардиновом плаще у двери на улицу. - Мисс Чарли, напоминаю вам, что фрейлейн Хельга пользуется всеми правами, гарантируемыми законом, - сказал он и вышел из двери. * * * Наконец они остались одни. Две девушки. - Да прекрати же, Чарли. Прекрати, о'кей? Мы ведь не старухи. Ты любила его - нам это понятно, но он мертв. - Голос Хельги стал на удивление жестким. - Он мертв, но мы же не индивидуалисты, которых интересуют лишь наши частные дела, мы борцы и труженики. Перестань реветь. - Схватив Чарли за локоть, Хельга заставила ее подняться и медленно повела в другой конец комнаты. - Слушай меня. Мишель - мученик, да, но мертвые не могут сражаться, и мучеников много. Один солдат погиб. Революция продолжается. Так? - Так, - прошептала Чарли. Они подошли к дивану. Взяв с него свою большую сумку, Хельга достала оттуда плоскую бутылку виски, на которой Чарли заметила наклейку беспошлинного магазина. Хельга отвинтила колпачок и протянула бутылку Чарли. - В память о Мишеле! - объявила она. - Пьем за него. За Мишеля. Скажи это. Чарли сделала глоточек и скривилась. Хельга отобрала у нее бутылку. - А теперь, Чарли, сядь, пожалуйста, я хочу, чтобы ты села. Немедленно. Чарли апатично опустилась на диван. Хельга снова стояла над ней. - Слушай меня и отвечай, о'кей? Я приехала сюда не для развлечений, ясно? И не для дискуссий. Я люблю дискуссии, но не сейчас. Скажи: "Да". - Да, - устало произнесла Чарли. - Мишеля тянуло к тебе. Это установленный факт. Он, собственно, был даже влюблен. У него в квартире на письменном столе лежит незаконченное письмо к тебе, полное поистине фантастических слов о любви и сексе. И все обращено к тебе. Там есть и политика. Медленно, словно до нее только сейчас все дошло, опухшее, искаженное лицо Чарли просветлело. - Где оно? - спросила она. - Отдайте его мне! - Оно сейчас изучается. При проведении операции все должно быть взвешено, объективно изучено. Чарли попыталась подняться. - Оно мое! Отдайте его мне! - Оно - собственность революции. Возможно, ты его потом получишь. Там увидим. - И Хельга не очень нежно толкнула ее назад, на диван. - Эта машина. "Мерседес", который стал грудой пепла. Это ты приехала на нем в Германию? Пригнала для Мишеля? Он дал тебе такое поручение? Отвечай же. - Из Австрии, - пробормотала она. - А туда откуда ты приехала? - Через Югославию. - Чарли, по-моему, ты поразительно неточна - откуда? - Из Салоник. - И Мишель, конечно, сопровождал тебя. Он, по-моему, обычно так поступал. - Нет. - Что - нет? Ты ехала одна? В такую даль? Это же нелепо! Он никогда в жизни не доверил бы тебе такую ответственную миссию. Я не верю ни единому твоему слову. Все это - вранье. - Не все ли равно? - сказала Чарли, снова впадая в апатию. Хельге было не все равно. Она уже закипала. - Конечно, тебе все равно! Если ты шпионка, тебе и будет все равно! Мне уже ясно, что случилось. Нет необходимости задавать еще вопросы - это будет чистой формальностью. Мишель завербовал тебя, ты стала его тайной любовью, а ты, как только смогла, пошла в полицию и все рассказала, чтобы уберечь себя и получить кучу денег. Ты полицейская шпионка. Я сообщу об этом кое-кому, людям достаточно умелым, которые знают тебя и позаботятся о твоей дальнейшей судьбе даже через двадцать лет. Прикончат - и все. - Великолепно, - сказала Чарли. - Замечательно. - Она ткнула сигаретой в пепельницу. - Так и поступи, Хельга. Ведь это как раз то, что мне нужно. Пришли их ко мне, хорошо? В гостиницу, шестнадцатый номер. Хельга подошла к окну и отдернула занавеску с таким видом, будто собиралась позвать Местербайна. Взглянув через ее плечо, Чарли увидела маленькую арендованную машину Местербайна с включенным светом и очертания самого Местербайна в берете, неподвижно сидевшего за рулем. Хельга постучала по стеклу. - Антон! Антон, иди сюда немедленно: у нас тут стопроцентная шпионка! - Но произнесла она это слишком тихо - так, чтобы он не мог ее расслышать. - Почему Мишель ничего не говорил нам о тебе? - спросила она, задергивая занавеску и поворачиваясь к Чарли. - Почему он не поделился с нами? Ты столько месяцев была его темной лошадкой. Это же нелепо! - Он любил меня. - Чепуха! Он использовал тебя. Ты, конечно, все еще хранишь его письма? - Он велел мне уничтожить их. - Но ты не уничтожила. Конечно, не уничтожила. Разве ты могла? Такая сентиментальная идиотка, как ты, - это же видно из твоих писем к нему. Ты жила за его счет: он тратил на тебя деньги, покупал тебе одежду, драгоценности, платил за отели, а ты предала его полиции. Конечно, предала! У Хельги под рукой оказалась сумка Чарли, она взяла ее и под влиянием импульса высыпала содержимое на обеденный стол. Но вложенные туда доказательства - дневник, шариковая ручка из Ноттингема, спички из афинского ресторана "Диоген" - не дошли до сознания Хельги в ее нынешнем состоянии: она искала то, что свидетельствовало бы о предательстве Чарли, а не о ее преданности. - Ну, а этот приемник? Это был маленький японский приемничек Чарли с будильником, который она заводила, чтобы не опоздать на репетиции. - Это что? Это же шпионская штучка. Откуда он у тебя? И зачем такой женщине, как ты, носить в сумке радиоприемник? Предоставив Хельге самой разбираться в своих заботах, Чарли отвернулась от нее и невидящими глазами уставилась в огонь. Хельга покрутила ручки приемника, поймала какую-то музыку. Быстро выключила его и раздраженно отложила в сторону. - В последнем письме, которое Мишель так и не отослал тебе, говорится, что ты целовала пистолет. Что это значит? - А то и значит, что целовала. - И Чарли добавила: - Пистолет его брата. - Его брата? - произнесла Хельга неожиданно зазвеневшим голосом. - Какого брата? - У него был старший брат. Он был кумиром Мишеля. Великий борец за свободу. Брат подарил ему пистолет, и Мишель велел мне поцеловать его - это был как бы обет. Хельга с недоверием смотрела на нее. - Мишель так тебе и сказал? - Нет, я, наверно, прочитала об этом в газетах, да? - Когда он тебе это сказал? - В Греции, на вершине горы. - Что еще он говорил об этом своем брате - быстро! - Хельга чуть ли не кричала на нее. - Мишель боготворил его. Я же тебе говорила. - Давай факты. Только факты. Что еще он говорил тебе про своего брата? Но тайный голос подсказывал Чарли, что она уже зашла слишком далеко. - Это военная тайна, - сказала она и взяла новую сигарету. - Он тебе говорил, где этот его брат? Что он делает? Чарли, я приказываю тебе все мне рассказать! - Хельга шагнула к ней. - Полиция, разведка, возможно, даже сионисты - все ищут тебя. А у нас прекрасные отношения кое с кем в германской полиции. Они уже знают, что машину вела по Югославии не голландка. У них есть описание этой девушки. Словом, достаточно сведений, чтобы предать тебя суду. При желании мы сможем тебе помочь. Но лишь после того, как ты скажешь все, что говорил тебе Мишель про своего брата. - Она пригнулась к Чарли, так что ее большие светлые глаза находились на расстоянии ладони от глаз Чарли. - Он не имел права говорить с тобой о нем. Ты не допущена к такой информации. Так что давай выкладывай. Чарли подумала и отказалась удовлетворить просьбу Хельги. - Нет, - сказала она. Она хотела было продолжить: "Я дала слово, поэтому... я тебе не доверяю., отвяжись..." Но, услышав собственное короткое "нет", решила поставить на этом точку - так оно лучше. "Твоя обязанность - добиться, чтобы они стали нуждаться в тебе, - наставлял ее Иосиф. - Представь себе, что перед тобой ухажеры. Не давай все сразу - так они только больше будут тебя ценить". Сверхъестественным усилием воли Хельга взяла себя в руки. Хватит играть в бирюльки. Появилась ледяная отстраненность - Чарли сразу это почувствовала, так как сама владела этой методой. - Так. Значит, ты добралась на машине до Австрии. А потом? - Я оставила ее там, где он велел; мы с ним встретились и отправились в Зальцбург. - На чем? - На самолете, потом на машине. - И? Что было в Зальцбурге? - Мы пошли в отель. - Пожалуйста, название отеля! - Не помню. Не обратила внимания. - Тогда опиши его. - Большой, старый, недалеко от реки. И очень красивый, - добавила она. - А потом вы поехали в Мюнхен - да? - Нет. - Что же ты делала? - Села на дневной самолет и отправилась в Лондон. - А какая машина была у Мишеля? - Наемная. - Какой марки? Чарли сделала вид, что не помнит. - А почему ты не поехала с ним в Мюнхен? - Он не хотел, чтобы мы вместе пересекали границу. Он сказал, что у него есть одно дело, которое он должен выполнить. - Он сказал тебе это? Что у него есть дело, которое он должен выполнить? Глупости! Какое дело? Неудивительно, что ты сумела выдать его! - Он сказал: ему велено взять "Мерседес" и доставить куда-то брату. На сей раз Хельга не выказала ни удивления, ни даже возмущения вопиющей неосторожностью Мишеля. Она была человеком дела и верила только делам. Подойдя к двери, она распахнула ее и повелительно махнула Местербайну. Затем повернулась и, уперев руки в бедра, уставилась на Чарли своими большими светлыми, страшновато пустыми глазами. - Ты прямо точно Рим, Чарли, - заметила она. - Все дороги ведут к тебе. Это худо. Ты - тайная любовь Мишеля, ты едешь на его машине, ты проводишь с ним последнюю его ночь на земле. Ты знала, что было в машине, когда ты ее вела? - Взрывчатка. - Глупости. Что за взрывчатка? - Пластиковые бомбы общим весом в двести фунтов. - Это тебе сказала полиция. Все это вранье. Полиция вечно врет. - Мне сказал об этом Мишель. Хельга раздраженно, наигранно расхохоталась. - Ох, Чарли! Вот теперь я не верю ни единому твоему слову. Ты совсем завралась. - Позади нее бесшумно возник Местербайн. - Антон, все ясно. Наша маленькая вдова - стопроцентная лгунья, я в этом убеждена. Помогать мы ей не станем. Уезжаем немедленно. Местербайн сверлил Чарли взглядом, Хельга сверлила Чарли взглядом. А та сидела, обмякшая, точно брошенная марионетка, снова ко всему безразличная, кроме своего горя. Хельга села рядом с ней и обвила рукой ее плечи. - Как звали брата? - спросила она. - Да ну же. - Она легонько поцеловала Чарли в щеку. - Может, мы еще и останемся друзьями. Надо же соблюдать осторожность, немножко блефовать. Это естественно. Ладно, для начала скажи мне, как на самом деле звали Мишеля? - Салим, но я поклялась никогда его так не называть. - А как звали брата? - Халиль, - пробормотала она. И снова зарыдала. - Мишель боготворил его, - сказала она. - А его псевдоним? Чарли не поняла - а, не все ли равно. - Это военная тайна, - сказала она. * * * Она решила ехать, пока не свалится, - снова ехать, как через Югославию. "Выйду из игры, отправлюсь в Ноттингем, в мотель и убью себя там в постели". Она снова мчалась одна со скоростью почти восемьдесят миль, пока чуть не съехала с дороги. Орхидеи Мишеля лежали на сиденье рядом с ней: прощаясь, она потребовала, чтобы ей их отдали. - Но, Чарли, нельзя же быть настолько смешной, - возразила Хельга. - Ты слишком сентиментальна. "А пошла ты, Хельга, они мои". Она ехала по голой горной равнине, розоватой, бурой и серой. В зеркальце заднего вида вставало солнце. Она лежала на кровати в мотеле и, глядя, как дневной свет расползается по потолку, слушала воркование голубей на карнизе. "Опаснее всего будет, когда ты спустишься с горы", - предупреждал ее Иосиф. Она услышала в коридоре крадущиеся шаги. Это они. Но которые? И все тот же вопрос. "Красный? Нет, господин офицер, я никогда не ездила в красном "Мерседесе", так что уходите из моей спальни". По ее голому животу ползла капля холодного пота. Чарли мысленно проследила за ее путем: от пупка к ребрам, затем - на простыню. Скрипнула половица, кто-то, отдуваясь, подошел к двери, а теперь смотрит в замочную скважину. Из-под двери выполз краешек белой бумаги. Задергался. Выполз побольше. Это толстяк Хамфри принес ей "Дейли телеграф". Она приняла ванну, оделась. И поехала медленно, выбирая менее заметные дороги; по пути остановилась у двух-трех лавочек, как учил ее Иосиф. Одета она была кое-как, волосы лохматые. Никто, глядя на ее неаккуратный вид и словно сонные движения, не усомнился бы, что эта женщина в глубоком горе. На дороге стало сумеречно: над ней сомкнулись больные вязы, старая корнуоллская церквушка торчала среди них. Чарли снова остановила машину и толкнула железную калитку. Могилы были очень старые. На некоторых сохранились надписи. Чарли нашла могилу, находившуюся в стороне от других. Самоубийца? Или убийца? Ошиблась: революционер. Опустившись на колени, Чарли благоговейно положила орхидеи там, где, по ее мнению, должна находиться голова. "Неожиданно вздумала помолиться", - решила она, входя в церковь, где стоял ледяной спертый воздух. В сходных обстоятельствах именно так и поступила бы Чарли в театре жизни. Она ехала неведомо куда около часа, вдруг останавливаясь безо всякой причины, - разве что подойдет к загородке и уставится на простирающееся за ней поле. Или подойдет к другой загородке и уставится в никуда. Только после полудня Чарли уверилась, что мотоциклист перестал следовать за ней. Но и тогда она еще немного попетляла и посидела еще в двух церквах, прежде чем выехать на шоссе, ведущее в Фалмут. Гостиница в устье Хелфорда была крыта голландской черепицей, в ней был и бассейн, сауна и поле для гольфа, а постояльцы выглядели хозяевами. Иосиф записался здесь как немецкий издатель и в доказательство привез с собой пачку нечитабельных книг. Он щедро одарил телефонисток, пояснив, что его представители разбросаны по всему миру и могут звонить ему в любое время дня и ночи. Официанты знали, что это хороший клиент, который часто засиживается допоздна. Так он жил последние две недели - под разными именами и в разных обличьях, преследуя Чарли по полуострову в своем одиноком "сафари". Как и Чарли, он лежал в разных постелях, уставясь в потолок. Он беседовал с Курцем по телефону и был ежечасно информирован об операциях, проводимых Литваком. Он мало разговаривал с Чарли, подкармливая ее крохами своего внимания и обучая тайнописи и секретам связи. Он был в такой же мере ее пленником, как и она - его. Сейчас он открыл ей дверь номера, и она вошла, рассеянно нахмурясь, не понимая, что же она должна чувствовать. Убийца. Бандит. Мошенник. Но у нее не было желания разыгрывать обязательные сцены - она их уже все сыграла, она перегорела как плакальщица. Он встретил ее стоя, и она ожидала, что он подойдет и поцелует ее, но он стоял, не двигаясь. Она никогда еще не видела его таким серьезным, таким сдержанным. Черные тени тревоги окружали его глаза. На нем была белая рубашка с закатанными по локоть рукавами - хлопчатобумажная, не шелковая. Чарли смотрела на эту рубашку и наконец разобралась в своих ощущениях. Никаких запонок. Никакого медальона на шее. Никаких туфель от Гуччи. - Значит, ты теперь стал самим собой, - сказала она. Он ее не понял. - Можешь забыть про красный пиджак с металлическими пуговицами, да? Ты - это ты и никто другой. Ты убил своего двойника. Теперь не за кого прятаться. Расстегнув сумку, она протянула ему маленький радиоприемник. Он взял со стола тот, который был у нее раньше, и положил ей в сумку. - Ну да, конечно, - сказал он со смешком, застегивая сумку. - Теперь, я бы сказал, между нами уже нет промежуточного звена. - Как я сыграла? - спросила Чарли. И села. - Я считаю, что лучше меня была только Сара Бернар. - Ты была лучше. По мнению Марти, не было ничего лучше с тех пор, как Моисей сошел с горы. А может быть, и до того, как он на нее взошел. Если хочешь, теперь можешь с честью поставить на этом точку. Они тебе уже достаточно обязаны. Более чем достаточно. "Они, - подумала она. - Никогда мы". - А Иосиф как считает? - Это крупная рыба, Чарли. Крупная рыбешка из их центра. Не кто-нибудь. - И я их провела? Он подошел и сел рядом. Быть близко, но не касаться. - Поскольку ты все еще жива, следует сделать вывод, что на сегодняшний день ты их провела. - Приступим, - сказала она. На столе лежал наготове отличный маленький диктофон. Перегнувшись через Иосифа, Чарли включила его. И безо всяких предисловий они приступили к записи информации, словно давно женатая пара, какой они, по сути, и были. Дело в том, что, хотя в фургоне Литвака с помощью хитроумного маленького приемника в сумке Чарли слышали каждое слово из происшедшего прошлой ночью разговора, золото ее собственных впечатлений еще предстояло добыть и промыть. Глава 18 Шустрый молодой человек, явившийся в израильское посольство в Лондоне, был в длинном кожаном пальто и старомодных очках; он сказал, что его зовут Медоуз. Машина была зеленый "ровер", безукоризненно чистая. Курц сел впереди, чтобы составить компанию Медоузу. Литвак кипел на заднем сиденье. Курц держался почтительно и чуть приниженно, как и подобает колониальному чиновнику с вышестоящим. - Только что прилетели, сэр? - как бы между прочим спросил Медоуз. - Как обычно - накануне, - сказал Курц, хотя сам сидел в Лондоне уже целую неделю. - Жаль, что вы не дали нам знать, сэр. Начальник мог бы облегчить вам дело в аэропорту. - Ну, не так уж много нам надо было предъявлять таможне, мистер Медоуз! - заметил Курц, и оба рассмеялись: вот какие хорошие были у них отношения. Литвак тоже рассмеялся на своем заднем сиденье, но как-то неубедительно. Они быстро домчались до Эйлсбери и понеслись по прелестным дорогам. Впереди возникли ворота со столбами из песчаника, увенчанными каменными петухами. Сине-красный указатель гласил: "ТЛСУ No 3", белый шлагбаум преграждал путь. Медоуз, предоставив Курца и Литвака самим себе, прошел в сторожку. Через некоторое время Медоуз вернулся, шлагбаум подняли, и они на удивление долго петляли по парку военизированной Англии. Вместо мирно щиплющих траву коров на каждом шагу встречались часовые в синей форме и резиновых сапогах. Дом, некогда пышный особняк, был изуродован синей краской, какой красят военные корабли, а красные цветы в ящиках на окнах были все аккуратно сдвинуты влево. У входа гостей поджидал второй молодой человек и быстро повел их вверх по надраенной до блеска сосновой лестнице. - Меня зовут Лоусон, - на ходу, словно они уже опаздывали, пояснил он и решительно постучал костяшками пальцев в двойную дверь. Голос изнутри рявкнул: - Входите! - Господин Рафаэль, сэр, - объявил Лоусон. - Из Иерусалима. Немного задержались из-за движения, сэр. Заместитель начальника Пиктон продолжал сидеть, не проявляя учтивости. Он взял перо и, насупясь, поставил свою подпись под письмом. Поднял взгляд и устремил на Курца желтые глаза. Затем, склонив голову набок и чуть вперед, словно хотел боднуть, медленно поднялся на ноги. - Приветствую вас, господин Рафаэль, - сказал он. И скупо улыбнулся, словно улыбка была не по сезону. Это был крупный мужчина, ариец, со светлыми, волнистыми волосами, разделенными прямым, словно проведенным бритвой, пробором. Широкоплечий, с толстым жестким лицом, тонкими поджатыми губами и наглым взглядом. Как все высшие полицейские чины, говорил он неграмотно, а держался как хорошо воспитанный джентльмен, причем в мгновение ока мог изменить и то, и другое, если бы ему, черт подери, так вздумалось. Из-под его левого обшлага торчал носовой платок в горошек, а золотые короны на галстуке указывали на то, что он занимается спортом в куда лучшем обществе, чем вы. Он по собственной воле вступил в борьбу с терроризмом - "на треть солдат, на треть полисмен, на треть злодей", как любил говорить про себя этот человек, принадлежавший к легендарному поколению людей своей профессии. Он охотился на коммунистов в Малайе, на мау-мау - в Кении, на евреев - в Палестине, на арабов - в Адене и на ирландцев - всюду и везде. Он устраивал взрывы вместе со скаутами в Омане и едва не прикончил на Кипре Гриваса, но тот сумел уйти, и Пиктон под хмельком говорил об этом с сожалением, но чтобы кто-то другой жалел его - пусть только посмеет! Он был вторым человеком во многих организациях - редко первым из-за темных сторон своей натуры. - Миша Гаврон - в форме? - осведомился он и, остановив свой выбор на одной из кнопок телефона, так на нее нажал, что казалось, она больше никогда не выскочит. - Миша в полном порядке, шеф! - поспешил ответить Курц и, в свою очередь, осведомился у Пиктона о его начальстве, но Пиктона ничуть не интересовало, что скажет Курц - в особенности о его шефе. На его столе на видном месте стояла начищенная серебряная сигаретница с выгравированными на крышке подписями соратников. Пиктон открыл ее и протянул Курцу - хотя бы для того, чтобы тот восхитился ее блеском. Курц сказал, что не курит. Пиктон поставил сигаретницу на место - пусть и дальше служит украшением. Раздался стук в дверь, и вошли двое: один - в сером костюме, второй - в твиде. В сером был сорокалетний валлиец легчайшего веса с отметинами на нижней челюсти. Пиктон представил его: - Мой главный инспектор. - К сожалению, сэр, ни разу не был в Иерусалиме, - объявил главный инспектор, приподнимаясь на носках и одновременно одергивая пиджак, словно хотел вырасти на дюйм или на два. В твиде был капитан Малкольм, в нем чувствовался класс, который так стремился обрести Пиктон и который одновременно так ненавидел. Малкольм был по-своему агрессивен, хотя говорил мягко и вежливо. - Великая честь, сэр, - с большой искренностью сообщил он Курцу и протянул руку, которую Курц отнюдь не собирался пожимать. Когда же настала очередь представлять Литвака, капитан Малкольм никак, казалось, не мог разобрать его фамилию. - Повторите еще раз, старина! - попросил он. - Левин, - повторил Литвак, отнюдь не тихо. - Я имею счастье работать с господином Рафаэлем. Для совещания был приготовлен большой стол. Ни картин, ни фотографии жены в рамке, ни даже цветной фотографии королевы. Окна в частом переплете выходили на пустой двор. Удивлял лишь запах мазута - словно мимо только что прошла подводная лодка. - Что ж, давайте выкладывайте, господин... - Пауза, право, была уж слишком долгой. -... Рафаэль, так? - сказал Пиктон. - Рафаэль - это ведь был такой художник? - Пиктон перевернул несколько страниц. - Но толком никогда ничего не знаешь, верно? Долготерпение Курца было поистине неземным. Даже Литвак, который видел его в сотне разных обличий, ни за что не поверил бы, если бы ему сказали, что Курц сумеет так взнуздать своих демонов. Буйной энергии как не бывало, ее сменила угодливая улыбочка низшего по чину. Даже тон у него - во всяком случае вначале - был почтительный, извиняющийся. - "Местербайн", - прочел вслух главный инспектор. - Мы так это произносим? Капитан Малкольм, желая показать свое знание языков, поймал вопрос на лету. - Правильно, Местербайн, Джек... - Биографические данные - в левом кармашке папки, джентльмены, - решил помочь Курц. - Отец - швейцарец консервативного толка, имеет прекрасную виллу на берегу озера; насколько известно, занимается лишь деланием денег. Мать - свободомыслящая дама леворадикального толка, по полгода проводит в Париже, имеет там салон, очень популярна среди арабов... - Вам ничего это не говорит, Малкольм? - прервал его Пиктон. - Что-то такое припоминается, сэр. - Антон, их сын, достаточно видный адвокат, - продолжал Курц. - Изучал политэкономию в Париже, философию - в Берлине. Год учился в университете Беркли на факультете права и политики. Семестр - в Риме, четыре года - в Цюрихе, окончил magna cum laude [С похвальной грамотой (лат.).]. - Интеллектуал, - заметил Пиктон. Словно хотел сказать "прокаженный". Курц кивнул в знак согласия. - Политически господин Местербайн, скажем так, склоняется к взглядам матери, в плане же финансовом следует отцу. Пиктон громко хохотнул, показывая, что начисто лишен юмора. Курц помолчал: пусть думает, что ему это тоже кажется смешным. - Лежащая перед вами фотография сделана в Париже, но юридической практикой господин Местербайн занимается в Женеве: у него там юридическая контора в центре города, где он принимает студентов-радикалов, выходцев из "третьего мира" и иностранных рабочих. Его клиентами является также целый ряд прогрессивных организаций, не располагающих деньгами. - Курц перевернул страницу, приглашая остальных последовать его примеру. Очки в толстой оправе съехали у него на кончик носа, отчего он стал похож на замшелого банковского клерка. - Взяли его на заметку, Джек? - спросил Пиктон главного инспектора. - Без малейших сомнений, сэр. - А кто эта блондинка, что пьет с ним, сэр? - спросил капитан Малкольм. Но у Курца был намечен свой маршрут, и, сколько бы ни старался Малкольм, ему Курца с пути не сбить. - В ноябре прошлого года, - продолжал Курц, - господин Местербайн присутствовал на конференции, устроенной организацией "Юристы за справедливость" в Восточном Берлине, где довольно много времени было уделено выступлению палестинской делегации. Однако это, возможно, пристрастная точка зрения, - добавил он с легкой усмешкой, но никто даже не улыбнулся. - В апреле господин Местербайн впервые, насколько нам известно, был приглашен посетить Бейрут. Там он засвидетельствовал свое почтение паре наиболее воинствующих организаций. - Добывал себе клиентов, так? - осведомился Пиктон. Произнося это, Пиктон сжал и разжал правый кулак. Разработав таким образом затекшую руку, он что-то нацарапал в своем блокноте. Затем оторвал листок и передал его обходительному Малкольму, тот улыбнулся присутствующим и тихо вышел из комнаты. - По пути из Бейрута, - продолжал Курц, - господин Местербайн остановился в Стамбуле, где беседовал с некими турками, активистами подпольных организаций, борющихся - среди прочего - за искоренение сионизма. - Честолюбивые планы у этих ребяток, - заметил Пиктон. На сей раз, поскольку шутка исходила от Пиктона, все громко рассмеялись - кроме Литвака. Малкольм вернулся в кабинет, с поразительной быстротой выполнив поручение. - Боюсь, немного радости, - бархатистым голосом пробормотал он и, передав листок Пиктону, улыбнулся Литваку и сел на прежнее место. - Вы, конечно, сообщили об этом швейцарцам? - спросил Пиктон, отодвигая в сторону врученную Малкольмом бумагу. - Нет, шеф, мы еще не информировали швейцарцев, - признался Курц тоном, указывавшим на то, что тут есть проблема. - Ряд клиентов господина Местербайна постоянно или временно живет в Федеративной Республике Германии, что ставит нас в довольно сложное положение. - Что-то я вас не понимаю, - стоял на своем Пиктон. - Я считал, что вы с гуннами давным-давно помирились и расцеловались. Улыбка Курца могла быть наклеенной, но его ответ был образцом дипломатии: - Это так, тем не менее в Иерусалиме считают - учитывая уязвимость наших источников и сложность политических симпатий немцев в настоящее время, - что мы не можем информировать наших швейцарских друзей, не проинформировав их немецких коллег. Поступи мы так, мы бы взвалили на швейцарцев бремя молчания при общении с Висбаденом. Пиктон тоже умел молчать. - Вы, наверное, слыхали, что на самое горячее место снова посадили эту дешевку Алексиса? - через некоторое время вдруг произнес Пиктон. Он явно начинал считаться с Курцем, признавая в нем если не личность, то, по крайней мере, человека своей породы. Курц сказал, что, естественно, слышал об этом. И, не позволяя сбить себя с намеченного курса, решительно перешел к следующему документу. - Стойте-ка, - спокойно остановил его Пиктон. Он впился взглядом в документ No 2. - Этот красавец мне знаком. Это тот гений, который получил по заслугам на Мюнхенском шоссе месяц назад. И прихватил с собой свою голландскую булочку, так? - Совершенно верно, шеф, - поспешил подтвердить Курц и, сбросив с себя на время маску подчиненного, добавил: - По нашим сведениям, и машину, и взрывчатку в данном случае поставили господину Местербайну его стамбульские друзья, переправив на север через Югославию в Австрию. Взяв листок бумаги, который вернул ему Малкольм, Пиктон поднес его к лицу и принялся водить листом перед глазами, словно был близорук. - Меня тут информируют, что в нашем ящике чудес внизу нет ни одного Местербайна, - с наигранной небрежностью произнес он. - Ни среди добропорядочных граждан, ни в черных списках. Курца это скорее обрадовало, чем наоборот. - Это отнюдь не указывает на нерадивость сотрудников вашего отлично устроенного архива. Я бы сказал, всего несколько дней тому назад в Иерусалиме тоже смотрели на господина Местербайна как на человека вполне безобидного. Да и на его сообщников тоже. - Включая блондинку? - спросил капитан Малкольм, возвращаясь к спутнице Местербайна. Но Курц лишь улыбнулся и слегка поправил очки, как бы призывая аудиторию обратить внимание на следующую фотографию. Она была одной из многих, сделанных группой наблюдения в Мюнхене, и на ней Янука был запечатлен вечером у входа в свою квартиру. Снимок был смазанный, как часто бывает при замедленной съемке с помощью инфракрасных лучей, но все же достаточно четкий для опознания. Януку сопровождала высокая блондинка. Она стояла чуть позади, пока он возился с замком, - это была та же девушка, что обратила на себя внимание капитана Малкольма на предшествующей фотографии. - А теперь мы где? - спросил Пиктон. - Больше уже не в Париже. Дома не те. - В Мюнхене, - сказал Курц и назвал адрес. - А когда? - спросил Пиктон так резко, что казалось, он на секунду принял Курца за своего подчиненного. Но Курц снова сделал вид, что не слышал вопроса. - Зовут даму Астрид Бергер, - сказал он, и снова желтые глаза Пиктона уставились на него с подозрением. - Еще одна чертова интеллектуалка, - заметил Пиктон. - Отыщи-ка ее, Малкольм. Малкольм снова выскользнул из комнаты, а Курц ловко вернул себе инициативу в разговоре: - Если вы будете так любезны сопоставить даты, шеф, то обнаружите, что фрейлейн Бергер была последний раз в Бейруте в апреле этого года, следовательно, в то же время, что и господин Местербайн. Была она и в Стамбуле, когда господин Местербайн останавливался там. Они прилетели разными самолетами, но остановились в одном отеле. Да, Майк. Прошу вас. Литвак предъявил фотокопии регистрационных карточек, заполненных на господина Антона Местербайна и госпожу Астрид Бергер, 18 апреля, отель "Хилтон", Стамбул. И плохо воспроизведенный счет, оплаченный Местербайном. Пока Пиктон и главный инспектор рассматривали документы, дверь кабинета снова открылась и закрылась. - На Астрид Бергер тоже ничего нет, сэр. Можете себе такое представить! - сообщил Малкольм с наигрустнейшей улыбкой. - Продолжайте, господин Рафаэль, - задумчиво произнес Пиктон. Следующая фотография, предъявленная Курцем, - третья шулерская карта, как впоследствии непочтительно назвал это Литвак, - была так лихо сфабрикована, что этого не заметили даже лучшие специалисты воздушной разведки Тель-Авива, когда им предложили просмотреть пачку снимков. На фотографии Чарли и Беккер направлялись к "Мерседесу", стоявшему перед отелем в Дельфа