ной, чей верный буксир был готов в любой момент выручить слабых товарищей. "Смерч" решено было отправить в Улан-Батор за запасными частями и лишь после его возвращения приступить к восточному маршруту. Решили также во время отсутствия "Смерча" совершить поездку за гору Арца-Богдо, к впадине Оши, открытой американцами в 1922 году. Три дня экспедиция стояла в аймаке. Мы с Громовым усиленно занимались дневниками, попутно помогая Данзану систематизировать свою петрографическую коллекцию. Эглон с Лукьяновой, перепаковав все коллекции и подготовив их к отправке в Москву, проводили все время на складе, отвешивая продовольствие для восточного маршрута и подсчитывая остатки для возвращения в Улан-Батор. Устав сидеть над записями, я забирался под машину, где лежали перемазанные Андросов и Пронин. Там, мирно покуривая, мы вели расчеты горючего и грузов и прикидывали максимально возможное количество бензина, которое мы сможем взять на восток. Все противоречиво сталкивалось в этих расчетах, как оно и бывает в действительности: небольшая грузоподъемность полуторок, необходимость взять огромное количество бензина на висячий маршрут, без базы, но вместе с ним и запас продуктов, воды и снаряжения, которое теперь вследствие холодного времени было особенно громоздким, - полушубки, кошмы, печки занимали много места. Нельзя было обойтись без ящиков, досок, гипса, бумаги для упаковки коллекций. Уменьшение числа людей не решало вопроса: хотя количество народа и должно быть строго лимитированным, но малое количество исследователей означало или удлинение поисков, или резкое сокращение района обследования. Точно так же малое число рабочих вело к удлинению срока раскопок или же к уменьшению их объема. Приходилось сокращать резервы в горючем и продуктах и рассчитывать на наилучшее стечение обстоятельств, другими словами - рисковать... А ночи делались все холоднее. Каждое утро повар пробивал толстую корку льда в бочке с водой. Огромные стаи копыток, летевшие на юг, задерживались на родниках близ аймака, и Эглон, отправлявшийся туда на рассвете, обязательно приносил несколько штук домой. Зажаренные копытки получили бы одобрение у самого тонкого гастронома. Что же было говорить о нас! Днем солнце светило по-прежнему ярко, и в защищенном от ветра месте казалось, что в Гоби тепло. Во дворе до пояса голый Ян готовил ящики для похода, профессора Громов и Орлов, засучив рукава, соревновались в стирке с Лукьяновой. Я и Данзан изредка совершали прогулки в аймак, чтобы поговорить о делах с начальством. Приводили в порядок оружие. В местах, куда мы направлялись, должны были быть дзерены. До сих пор они встречались нам лишь изредка, в одиночку - в далеких западных впадинах Южной Гоби была осенняя бескормица. Поэтому там почти не встречались люди и даже дикие животные - все откочевало на север. Вечером одиннадцатого октября пришел человек с наганом на боку - районный милиционер, назначенный нам в проводники. Юрта его матери стояла за Арца-Богдо, близ Оши, и наш маршрут его вполне устраивал. Двенадцатого октября мы понеслись по превосходной дороге на северо-запад, оставив заведующим базой "батарейца" Иванова. В тридцати километрах от аймака, в котловинке, поросшей густым дерисом, находился родник. Здесь можно было уже ждать дзеренов. Поэтому я поменялся местами с Андросовым, который пересел наверх с винтовкой. В кабину уселся Громов с неизменной трубкой. - Немыслимо, - бурчал Андросов, карабкаясь наверх, - вонища, я уже все стекла открыл. А ему хоть бы что! Улыбается через очки!.. - Ну, я курящий, мне не страшно! - подбодрил я упавшего духом шофера. Мы быстро миновали родник и увидели слева нескольких дзеренов - легкими серо-желтыми тенями они неторопливо скользили по залитой солнцем равнине. Хлестнули выстрелы, но безуспешно... У всех нас была общая беда - неумение точно определять расстояние до цели в прозрачном гобийском воздухе. Особенно когда взволнованный охотник торопился со стрельбой. Больше дичи не оказалось, и мы проехали вперед около семидесяти километров. От накатанной дороги отходил старый автомобильный след. Мы направились по нему, но он незаметно окончился, превратившись в узкую верблюжью тропу, потом и тропа отошла куда-то в сторону. Жесткие кустики темной полыни появились на щебнистой поверхности, стали чаще и выше... Началась знакомая трясучка, по которой машина идет в общем легко, без тяжкой нагрузки мотора. Но зато ходовую часть бьет так, что сердца водителей (и начальника экспедиции) буквально надрываются от беспокойства за машину. Невидимые миру слезы - потому что остальные спутники нисколько не отдавали себе отчета в происходящем: машины идут упорно и верно, все ближе поднимается остроконечная северная вершина Арца-Богдо, все отчетливее становится ее черный бэль, выдвинутый длинным языком необычайно далеко на равнину, на север. Где-то немного правее, за оконечностью этого бэля, должен быть Оши-нуру ("Разрушенный хребет") - большая котловина и уступ сплошь из песчаников нижнего мела. Несколько километров осталось до колодца Эргени худук, на котором стояла юрта матери проводника. Шедший впереди "Дзерен" круто остановился, двинулся снова, проехал сотню метров и замер. Люди со всех сторон стали выпрыгивать на землю - дурной знак. Что-то случилось... может быть, баллон? Увы, достаточно мне было взглянуть на лицо Пронина, чтобы понять, что на этот раз мы не отделались так дешево. - Мотор застучал! - трагическим тоном объявил водитель "Дзерена". - Тот самый шатунный подшипник, что ты шабрил? - спросил Андросов. - Не знаю еще... Мы столпились над мотором, завели его. Громкий стук сотрясал двигатель; казалось, что машина немедленно развалится. Мы определили стук во втором цилиндре. Как и всегда в ответственные минуты, я почувствовал на себе выжидающие взгляды товарищей и отдал самое горькое для путешественника распоряжение - "назад"! Дойти по тяжелому бездорожью до Оши машина не могла. Ждать окончания ее ремонта на месте, когда так дорог был каждый из немногих оставшихся дней быстро уходившей осени, - безрассудно. Оставалось повернуть назад, дойти до Баин-Дзака и провести там исследования палеоценовой толщи с остатками древнейших млекопитающих, открытой американцами близ ключа Гашато или Хашиату ("Печальный"). Еще в самом начале маршрута я колебался, куда важнее поехать: на Оши или в Хашиату. Теперь решила сама судьба... Проводника довезли домой с места крушения - слишком обидно было бы ему вернуться, находясь в трех километрах от матери. Нашего запаса воды было достаточно еще на два дня. По указанию проводника мы направились через пыльную равнину с глинистым песком и какой-то обветшавшей растительностью на буксире с больным "Дзереном". День выдался необычайно теплый. На ночлеге неподалеку от группы юрт был найден проводник - совсем маленький мальчик согласился сопровождать нас с седлом и уздечкой, чтобы взять в ближайшей юрте коня на обратный путь. Местность была неуютной. Пыль густым слоем лежала на равнине, запах пыли был повсюду - в чае, хлебе, спальном мешке. Тускло горела свеча в холодной палатке, из близких юрт доносились выкрики аратов, пивших кумыс по причине, оставшейся непонятной даже Данзану. Неудача похода на Оши грызла меня, и я заснул с досадой. К следующему полудню мы прибыли на колодец Гашато. Исследования могли вестись только наугад. Американцы не дали никаких точных данных о месте нахождения костей древнейших млекопитающих. Мы разбили лагерь в длинном логе, покрытом высокой дерисовой кочкой, а повыше, по склонам, - свежей зеленой полынью. Легкий ветерок разносил по всему логу крепкий запах полыни, радостный и живой после горестного бесплодья щебнистых равнин и после вчерашней пыли. Высокий дерис приветливо шелестел под ветром, и весь лог казался светлым пятном слоновой кости в рамке склонов пурпурно-фиолетовых глин. Глины эти, необычайно теплого и густого тона, были пронизаны кристалликами гипса, горевшими на солнце миллионами ярких огоньков. Груды желваков белого плотного мергеля лежали на поверхности увалов. Быстро расставили палатки. Закрыли "Дзерена" кусками фанеры и брезентом. Пронин приступил к разборке мотора. С колодца вдруг загремели выстрелы - то Эглон и Андросов начали промышлять копыток, целыми стаями налетевших из-за холмов. Двенадцать штук убитых птиц сулили вкусный обед, и мы, восхваляя охотников, отправились в первый маршрут. Приблизительно в девяти километрах к западу лежала большая котловина, обрамленная красными утесами, - Баин-Дзак, главный пункт американских раскопок, названный ими Шабарак-усу по малоизвестному колодцу Шабарын-Гун-усу ("Глинистая Глубокая вода") в западной части котловины. Еще до моего приезда из Улан-Батора на Баин-Дзаке побывали Орлов, Громов и Эглон. Результатом поездки явилась находка превосходных экземпляров яиц динозавров. Баин-Дзак тогда являлся единственным в мире местом, где находились сохранившиеся в ископаемом состоянии яйца динозавров. Американцы собрали все, что было вымыто наружу, вскрыто из породы за тысячелетия существования обрывов Баин-Дзака, названных ими "Флэминг Клиффс" - "Пылающие утесы". Поэтому добыча была богатой: целые кладки по десятку и более яиц были найдены "охотниками за ископаемыми". Нам пришлось несравненно труднее - эрозия в Гоби идет медленно и главным образом за счет сильных ливней, наводнений, случающихся раз в четверть века. Тем не менее прекрасные находки оправдали труд наших людей. Орлов с Эглоном признавались, что их охватил трепет, когда на склоне красноватого песчаника они заметили два желтовато-белых маленьких куполка, покрытых орнаментом из бугорков размером с маковые зерна. Эглон уверенной рукой мастера стал удалять плотно слежавшийся за миллионы лет песок. Постепенно открылись четыре целых яйца удлиненной цилиндрической формы, утолщенные на одном конце, не похожие ни на какие яйца ныне существующих животных. Это не была целая кладка, подобная тем, какие находили американцы - круг из 12 - 14 аккуратно уложенных по радиусам яиц, но, несомненно, часть кладки, сохранившаяся непотревоженной с того момента, когда самка вымершего пресмыкающегося зарыла в песок отложенные ею яйца семьдесят миллионов лет назад. Это доказывалось тем, что яйца лежали плотно друг к другу, сходясь к центру своими узкими концами. Тупые и расширенные оконечности яиц были обращены наружу, как полагалось ненарушенной кладке. Упорные поиски показали нам, что целые ископаемые кладки яиц в песчаной толще Баин-Дзака - очень редкое явление. Зато мы открыли целые прослои битой скорлупы, но об этом поговорим позже, так как подробно мы исследовали их только в 1948 и 1949 годах. До вечера мы безрезультатно бродили по широким, обрывистым оврагам, между шатрообразными останцами красных песков. Вернулись к логу Гашато уже в темноте. Холмы стали совершенно черными, низкий лунный серп серебрил колышущуюся поверхность дериса, похожую на ртутное озеро в черной раме. Высота стеблей злака достигала плеч. Было приятно идти по узкой тропинке, утопающей среди дериса, как в хлебном поле. Далекое, но родное вспомнилось мне в этом логу, затерявшемся среди бесплодных, каменистых пустынь Центральной Азии. С отзвуком моей северной деревенской родины в душе я вошел в палатку и долго глядел через раскрытый вход на светящийся под луной дерис. Все спали крепко, только прихворнувший Громов тяжело кряхтел в своем мешке да ежившаяся от холода Лукьянова ворочалась на своей койке. Утром я проснулся от зова неугомонного Эглона. Он вскочил пораньше, чтобы пострелять копыток, но их не оказалось. Иней лег на дерис, каждый сухой стебель и жесткий лист покрылись тысячами блесток. Груда сверкающей алмазной пыли отливала розовым в лучах утреннего солнца. Чистота и яркость красок, щедрость, с которой они были, так сказать, "отпущены" ландшафту, были поистине изумительны и, пожалуй, нигде, кроме Гоби, неповторимы. В стороне, за палатками, поднимались столбики черного дыма - Андросов разогревал "Дракона". Мотор "Дзерена" должен был быть готов к двум часам дня: Орлов, Громов и Эглон ехали на машине для исследования обрывов к югу от колодца. Поэтому профессора хладнокровно остались кейфовать в постелях, всем на зависть, а мы, наскоро выпив чаю с лепешками, поехали на Баин-Дзак. Щебнистая равнина, вначале слабо всхолмленная, поднимаясь, перешла в ровное, как плита, плато, по которому мы понеслись со скоростью восемьдесят километров. Вскоре перед нами появились красные башни главного обрыва Баин-Дзака. Я сразу же узнал их - пятнадцать лет тому назад я изучал репродукцию картины в красках - фронтиспис толстого тома отчета американской экспедиции. Вот они: одна - тонкая колонна - стоит отдельно, слева и справа - широкие башни, отделенные ущельем от крутой красной стены... Только сейчас обрывы красных песков находились в тени. Тусклый кирпично-красный цвет на выступах, сумеречно-серый в ущельях - местность казалась неприветливой. Так вот она Джадохта, или Шабарак-усу, - палеонтологическая сокровищница американцев! Мы спустились с плато в котловину. Рабочие стали набирать воду из колодца, а мы принялись за исследование красных обрывов. Я карабкался по дну узких ущелий, влезал на маленькие площадки на вершинах башен, проходил по гребням длинных стен. И постепенно выяснялась картина геологического строения Баин-Дзака. Толща красных песков, замечательно тонко отсортированных, прорезывалась на разных уровнях тремя слоями белого мергеля - следами затоплений, периодически происходивших здесь семьдесят миллионов лет назад и погребавших в выровненных дюнных песках речной дельты кладки яиц и трупы животных. Но нужны были еще данные, более подробное исследование, чтобы выступить во всеоружии научных фактов. Мы поехали на западную оконечность обрывов, оставив без внимания многочисленные кости мелких динозавров, попавшиеся нам в песках нижнего горизонта. Белые, рыхлые, плохо сохранившиеся, эти кости не представляли серьезного интереса и могли быть взяты только после долгой подготовительной работы. В западной части Баин-Дзака мы нашли скелет маленького динозавра, неполный череп протоцератопса и кости его лапы. Миллионы маленьких песчаниковых конкреций усеивали размытые площадки песчаных холмов, были щедро насыпаны на дне овражков. Именно в этих конкрециях американцы нашли шесть маленьких черепов древнейших млекопитающих. Мы с ожесточением набросились на конкреции с молотками и разбили с тысячу, но без всякого результата - и немудрено! Двадцать коллекторов американской экспедиции пересмотрели десятки и сотни тысяч пустых конкреций в течение трех месяцев, прежде чем сделать свои замечательные находки. Наши шансы - найти что-либо за два-три часа - были ничтожно малы. Поэтому мы оставили бесплодное занятие и принялись извлекать и упаковывать найденное. Андросов, отделившийся от всех и рыскавший правее, поднялся из оврага и подошел ко мне с хитрым, торжествующим видом. На его широкой ладони лежало отлично сохранившееся яйцо динозавра. - Это что? - притворился он непонимающим, держа другую руку в кармане полушубка. - Показывайте, что еще! - весело крикнул я. Шофер извлек еще две половинки ископаемых яиц. - Ну и молодец! Пойдемте, покажите, где нашли. - Так там ничего не осталось. Я кругом все разрыл киркой! - Дело не в этом. Надо знать, в каком слое они залегали... Кроме Андросова, никто не нашел целых яиц. Только Лукьянова собрала крупные куски скорлупы, которые мы тоже присоединили к коллекции. Выехав на дорогу, мы вторично спустились в котловину и подъехали к буграм плотно слежавшихся песков, заросших саксаулом. Бугры тянулись на пятнадцать километров и представляли собою заросшие древние дюны около исчезнувшей речки. Здесь обитали древние люди, населявшие Гоби пятнадцать тысяч лет назад. На выдувах между буграми встречалось множество кремневых орудий и скорлупки страусовых яиц, изредка просверленные, как бусины. Американцы в 1923 году собрали множество орудий, но так и не завершили их научной обработки. Сделать это надлежало нашим археологам, поэтому с энтузиазмом собирали и орудия, и кусочки страусовой скорлупы. Громов был не только геолог, но и археолог, и мы старались доставить ему побольше материалов. Первенство и тут осталось за Андросовым: одно из найденных им орудий - грубый скребок из темного агата - оказалось, по определению Громова, значительно древнее всех остальных. Нагрузив машину саксаулом, на закате двинулись прямиком в лагерь на Гашато, надеясь проследить границу меловых и третичных отложений. Пришлось ехать через бугры, засыпанные песками склоны и сухие русла. Доблестный "Дракон" преодолевал все препятствия. На маленьком холме впереди вдруг вспорхнули пустынные сычи. Я вспомнил, что орнитологи усиленно просили нас добыть им гобийских сов. Андросов и рабочий гонялись за птицами, а мне пришлось вести машину. Сычи нагло перелетали с камня на камень на расстоянии выстрела. Стреляли и дуплетом, но сычи так и не были добыты и плавно снизились за дальними буграми. Удивительно погожими и теплыми были эти дни, с 12 по 16 октября! Однако наши поиски дали ничтожный результат, и мы должны были возвращаться в Далан-Дзадагад. Даже слегка грустно было покидать светлый дерисовый лог Хашиату - это чудесное для лагеря место. Но едва лишь лог скрылся за первым увалом, как вплотную приступили все заботы и дела, ожидавшие в Далан-Дзадагаде. Машины шли быстро, выздоровевший "Дзерен" летел впереди, облако редкой пыли катилось за ним по дороге. Я сидел наверху с винтовкой, как обычно, далекий от охотничьих настроений. Рядом на ящике, поджав под себя скрещенные ноги и устремив вдаль бесстрастный взгляд, восседал рабочий Павлик - удивительно похожий на буддийского божка. Я задумался над формами рельефа у подножия Гурбан-Сайхана, видневшегося далеко справа, - из высокого кузова "Дракона" было удобно наблюдать. Вдруг Павлик осторожно толкнул меня и показал на едва заметную полоску пыли, возникшую слева, километрах в двух от дороги. Там цепочкой мчались наперерез своему тезке дзерены. Пронин увеличил ход до предела. Как и все спасающиеся бегом травоядные, дзерены должны обязательно пересечь дорогу движущемуся близ них предмету. Этот тысячелетиями выработанный инстинкт появился как приспособление в борьбе с волками. Волки, охотясь на быстроногих животных, которых они не могут взять ни скоростью бега, ни выносливостью, разделяются на две партии - загонщиков и засаду. Загонщики гонят добычу к месту, где спряталась засада, и там внезапно перед уже утомившимися животными вырастает цепь свежих врагов. Таким же способом охотятся и львы на антилоп в саваннах Африки. Пожалуй, это единственный прием, доставляющий победу хищникам на открытых пространствах. Дзерены - быстрейшие животные мира, не считая гепардов. Скорость их бега на пределе достигает восьмидесяти пяти километров в час, в то время как гепарды - длинноногие леопарды - развивают скорость до ста десяти километров в час. Мы не наблюдали такой скорости по той простой причине, что ездили на грузовиках, но можем утверждать, что дзерен в состоянии обогнать машину, идущую со скоростью семьдесят километров в час. Однако так бежать дзерен может лишь очень недолго - два-три километра. Быстрейшие животные вовсе не были умнейшими: их стремление во что бы то ни стало пересекать дорогу автомобилям было гибельным. Несущийся полным ходом автомобиль и скачущее наперерез ему стадо дзеренов неминуемо сближались. Если водитель правильно рассчитывал ход, то дзерены пересекали дорогу очень близко от машины и падали жертвами стрельбы. Так случилось и на этот раз: полуторка круто затормозила. Эглон облокотился на кабину - выстрел, и самый большой козел с толстыми рогами с ходу рухнул на щебень. Стадо дзеренов, описав крутую дугу, мчалось мимо нас на расстоянии выстрела. Андросов выскочил из кабины и попросил у меня винтовку. По черной равнине замелькали огоньки. Дело в том, что к нашим винтовкам был выдан комплект патронов со странными, неизвестными нам пулями, не трассирующие, не разрывные и не зажигательные, они давали в момент удара далеко видимую оранжевую вспышку. Андросов расстрелял обойму, я подал ему вторую. Дзерены замедлили бег и пошли неторопливо, почти шагом, будто издеваясь над охотником. Андросов облокотился на крыло машины и, неловко выстрелив, разбил себе губу антабкой, очень неудобно навинченной на прикладе с внутренней стороны. Я посоветовал прекратить пальбу. Но все же охота оказалась удачной, и мы пополнили свой рацион, состоящий в основном из консервов, свежим мясом. Андросов, переживавший свою неудачу, жаждал смыть с себя позор, как я ни доказывал, что никакого позора не было, дзерены находились на очень большом расстоянии, на котором можно бить, только идеально зная винтовку. Мы обменялись местами, и Андросов засел в кузове, сжимая винтовку. Я свернул козью ножку, задымил, и Громов с воплем схватился за щеку - задувавший через щиток ветер отнес в его сторону махорочную искорку. - Сел тоже, дарга, - заворчал профессор, - хорошо, когда шофер не курит! - Это вам хорошо, а не шоферу. Андросов жаловался, что вы его совсем задушили. Я бы на его месте отомстил!.. - Как же должен шофер отомстить? - Ну, "приложить" вас как следует, что ли! - рассмеялся я, не подозревая, что мне самому придется быть исполнителем приговора. Дорога была хороша. "Дракон" несся почти без тряски, как по асфальту, расстояние в девяносто километров до аймака быстро сокращалось. Вблизи ключа Андросов наклонился сверху к моему окну. - Вы или прибавьте хода, или сбавьте, а то лошадь убьется. Справа от машины, выбиваясь из последних сил, мчалась коняга, верная тому же травоядному инстинкту пересечения дороги. Я прибавил газ, "Дракон" рванулся вперед, и побежденная лошадь остановилась. Дорога резко отвернула, огибая холм... И вдруг перед машиной оказалась яма. Тормозить было поздно, да и в таких случаях даже вредно. Нос машины взвился вверх, клюнул и еще сильнее подпрыгнул. Я усидел, вцепившись в руль, а Громова подбросило в воздух и ударило головой о кабину. В тот же миг рассыпались кругом, будто вытряхнутые из мешка, трубка, карандаши, записные книжки, анероид, фотоаппарат, спички, портсигар, бинокль, фляжка, какие-то ножи, зубочистки, катушки ниток. Я не представлял себе, что из одного человека может высыпаться в одно мгновение такое количество вещей. Долго после этого оскорбленный профессор поносил мое шоферское искусство!.. И опять мы за высокой стеной дома, под белым матерчатым потолком. Опять стоят рядами складные койки, горят вечерами свечи за длинным столом, освещая склоненные за работой головы. Много уже перечувствовано и передумано в этих стенах в короткий, но насыщенный впечатлениями месяц... Вечером местные жители заполнили дом. Койки были сдвинуты, на столах разложены еще не упакованные находки. Орлов и Громов читали жителям аймака лекции по палеонтологии и геологии. Я не раз замечал: для самых неподготовленных слушателей эти науки всегда оказываются интересными. С одной стороны, ясная каждому, осознанная еще первобытными рудокопами практическая применимость науки. С другой - только астрономия, геология и палеонтология открывают необъятные перспективы времени и пространства, исторического развития нашего мира в прошлом, а следовательно, и его возможного будущего. Но астрономия для глубокого понимания требует серьезной подготовки, в то время как высшие достижения геологии объяснимы в простых словах. Заинтересованные, с блестящими от любопытства глазами, слушатели засыпали нас градом вопросов, засиделись у нас допоздна, и на следующий день лекции пришлось повторять... Глава пятая. ПУТЬ НА ВОСТОК Верблюд без шеи, без ног за холмы идет (дорога). Загадка Восемнадцатого октября прибыл из Улан-Батора "Смерч". Мы прочитали письма, узнав новости с Родины, просмотрели двухнедельной давности газеты и стали собираться в путь. Ветер угрюмо ревел за стенами, клочья серых туч стремительно летели на юго-восток. Завтра нам предстояло навсегда покинуть уютное убежище и снова пуститься, как в океан, в открытую холодную Гоби. Мы должны были пройти поперек Гоби больше восьмисот километров с запада на восток, до аймачного центра Восточной Гоби - Сайн-Шанды ("Хороший неглубокий колодец"). На такое расстояние нечего было и думать найти проводника. Знающие люди после нескольких совещаний в аймаке и айкоме посоветовали нам идти ближе к северной окраине гобийской зоны. В двухстах пятидесяти километрах на север от Далан-Дзадагада когда-то находилась автомобильная станция Шарангатай ("Желтая равнина"). Шарангатай был соединен телеграфом с Сайн-Шандой и пограничными пунктами. Теперь от станции не осталось и следа, линия заброшена на участке от Шарангатая до монастыря Улугей-хид ("Строгий монастырь"), но столбы, местами с проволокой, еще стоят. По этим столбам мы без ошибки доберемся до Улугей-хида, а там и до Сайн-Шанды. Это предложение было принято как самое удачное. Возражения шоферов, что вдоль столбов может не оказаться дороги, пригодной для передвижения автомобилей, я отвел. Столбы при постройке линии должны были подвозиться на чем-то, даже если их подвозили на верблюдах - верблюжья дорога для полуторок годится. Небольшие участки песков, пухлых глин или крутых гор мы всегда сможем объехать, не теряя из виду линии столбов. Передовым назначили "Дзерена" вместо потерявшего свою прежнюю лихость "Смерча". Наверху "Дзерена" заседала коллегия "проводников", состоявшая из Эглона, Данзана и меня. "Проводники" были несколько смущены предстоявшим восьмисоткилометровым путем, но виду не показывали и бойко огрызались на колкости профессоров. "Дракону" поручили вывозку базы и коллекций в Улан-Батор. Туда с первым же рейсом отправлялась Лукьянова - главный квартирмейстер. На ней лежала важная обязанность подготовить зимнюю базу, так как нам предстояло работать в Монголии в начале зимы. Темнело. Я медленно обошел весь дом, проверяя, не забыто ли чего-нибудь. Два цирика разобрали старую юрту, служившую кухней. Не раз в особенно холодные вечера мы собирались сюда в тесный кружок, грелись, курили и рассказывали разные истории. В правой стороне двора упаковывали коллекции, тут же на стене Эглон сушил шкуры и рога дзеренов, левее, у входа, стояли бочки и баки с водой. Крыша дома нависала над проходом, превращая его в туннель. Я прошел по этому темному туннелю в кладовую через дверь в задней стене дома. Испорченные покрышки и камеры, разбитые аккумуляторы, поломанные рессоры лежали в углу. У стены высился штабель ящиков - научная добыча нашей экспедиции - все еще добрые три тонны, хотя и "Дракон" был нагружен до отказа, и "Смерч" свез в Улан-Батор одну партию. Правее лежали мешки с мукой, крупой, тюки с уже ненужным снаряжением. Для путешественника склад экспедиции всегда обладает какой-то притягательной силой. Должно быть, совокупность снаряжения, продуктов, инструментов, приведенная в готовность, дает ощущение прочного фундамента, обеспеченности выполняемого дела. И сейчас каморка, заставленная всеми этими вещами, вместе с научными сокровищами, с трудом добытыми из безвестных гор, показалась мне уютной. Я прикинул объем подлежащего вывозке имущества и со смутным сожалением вышел. Временный дом наш, обиталище кучки советских людей на окраине аймака, посреди огромной пустынной равнины, - завтра его у нас больше не будет. Эглон разбудил меня в полной темноте и поднял обоих наших водителей. В морозном мраке загорелись факелы - начался разогрев машин. Андросов с Лукьяновой как остающиеся готовили чай. Мы, уезжающие, поспешно сворачивали и увязывали постели. После кружки горячего чая "душа осмелела", как выразился Пронин. Мы надели полушубки, натянули кое-как дешевые козьи дохи, сшитые на людей много меньшего размера, и превратились в косматых и неуклюжих страшилищ. В кузове, на скамейке, составленной из покрытых кошмой ящиков, я уложил сумку с картами и полевыми дневниками, повесил на шею бинокль, ФЭД, между колен зажал винтовку - таково было снаряжение члена коллегии проводников. Кряхтя, взбирались два других проводника - Эглон и Данзан. Громов уселся в кабину, разложив свои записные книжки, компас, трубку. Только Орлов, по обыкновению, копался в своем чемоданчике на крыле "Смерча". У нашего Юрия Александровича была удивительная потребность - брать с собой в кабину множество ненужных вещей. Как мы ни уговаривали его передать все тючки и чемоданчики наверх, где сидели бдительные оруженосцы - наши рабочие, профессор упорно отнекивался и ехал, обложенный своим скарбом. Эглон выпалил из дробовика, Орлов засуетился и кинулся в кабину, Андросов ответил тоже выстрелом, стоя у своего "Дракона". В серых морозных сумерках мы повернули на уланбаторскую дорогу и понеслись на север. Нам нужно было проехать до Холод (Холт) сомона и оттуда повернуть на Шарангатай. Близко от аймака находилась большая глинистая котловина. Клубы густой пыли взметнулись от колес машин, и показалось психологически странным связать мороз с освещенной яркими лучами восходящего солнца пылью самого летнего вида. Впоследствии я привык к этому, обычному для Монголии, явлению. Бесконечной лентой летела навстречу знакомая, наезженная дорога, ставшая при высоко поднявшемся солнце еще более однообразной и серой. Резкие черные круги выделялись там и сям на равнине. Это диски автомобильных колес, главным образом от "ЗИСа-5", разбросанные беспечными монгольскими водителями во время войны по всем главным дорогам республики. Диски заменили теперь классические верблюжьи кости, когда-то обрамлявшие караванные пути. Конечно, кости встречались гораздо чаще, диски разбросаны на больших расстояниях, но и скорость автомашины несравнима со скоростью каравана. Таким образом, в конце концов впечатление одно и то же... Оставив в развалинах монастыря Олдаху-хид приветственнее письмо и маленькую бутылочку со "шкаликом" для Андросова, мы поспешили дальше. Хотелось до темноты достигнуть старой дороги, чтобы с утра ехать по определившемуся пути. Но судьба рассудила по-другому. Проехав Холод сомон, мы остановились на месте, заранее установленном по карте для поворота с дороги, и стали ждать отставший "Смерч". Ждали его целый час и поехали назад, километров двенадцать, где нашли машину в беспомощном состоянии, с замкнувшимся накоротко аккумулятором. Чинили, тащили на буксире и бились так до темноты. Пришлось встать на ночлег в трех километрах к югу от сомона. Отъехали с километр в сторону от дороги. Набрали аргала, зажгли костер и при его свете разобрали аккумулятор. Ветер, вначале помиловавший нас, зашумел на открытой равнине. Чаю напились под прикрытием машины, затем каждый поставил себе койку, где понравилось. Защиты от ветра, крутившего и заходившего со всех сторон, все равно не было. Раздеваться казалось страшно, но и лезть одетым в спальный мешок, увы, всегда тесный, настолько неприятно, что это делать можно только в особых случаях... Утром, до окончания ремонта аккумулятора, я отправился побродить по окрестности. Под тонким песчаным слоем по всей равнине выходили коренные породы, образуя плоское скалистое дно. Каждый ничтожный холмик был покрыт россыпью крупных кусков кварца и красной яшмы. Я собрал несколько халцедонов и, перейдя маленький ложок, вышел на равнину, испещренную выступающими гребешками твердых пород, до блеска отполированных ветром и покрытых черным пустынным загаром. Под одной из кубических черных глыб были воткнуты в песок кусочки кварца, очерчивавшие круг около полуметра диаметром. В центре круга лежали пестрые халцедоны. По-видимому, где-то здесь стояла юрта, и дети оставили по себе память на этой сейчас безжизненной равнине, одной из древних хаммад - каменистых участков пустыни, сейчас зарастающей с наступлением, пока еще очень робким, более влажного периода. Выстрелом из лагеря напомнили о необходимости возвращаться. Аккумулятор был готов. "Смерч" на пробу послали в сомон за водой: мы хотели ехать допоздна и не зависеть от колодцев. В половине второго наконец тронулись в дальнейший путь. Быстро нашли старый тракт, по которому добрались до Шарангатая, вернее, до того, что было им раньше. Сейчас от станции остался только колодец; земля, выровненная вокруг него, покрылась высокой дерисовой кочкой. Одинокая гора Халдзан-ула ("Лысая гора") дала возможность ориентироваться. Проехав гору, мы повернули на восток, спустились с низкого увала в котловину Мурун-тала ("Равнина большой реки") и заметались в тревоге между громадными пучками дериса. Проехали еще около километра и увидели первые столбы. Некоторые из них лежали поваленные, на изоляторах других еще висели куски проволоки. Но самое важное - вдоль столбов шел едва заметный, заросший на холмиках и смытый в лощинах автомобильный след. Значит, машины когда-то проходили здесь. Наступило общее успокоение, особенно для шоферов и для начальника экспедиции. Если бы дорога оказалась очень тяжелой, то мы могли бы задержаться еще на "холостом" пути в Сайн-Шанду до наступления морозов, тогда прощай палеонтологические раскопки!.. Но теперь следы давно прошедших автомобилей неоспоримо доказывали, что наши машины пройдут тоже. Отлично! Линия столбов едва выделялась прямой серой гребенкой на красноватой поверхности глинистой котловины. Всякие следы машин исчезли, но глинистая корка была тверда, и полуторки шли без затруднений от столба к столбу. Несмотря на издевки профессоров, мы, проводники, держались поближе к столбам, справедливо рассудив, что при будущих объездах гор и обрывов следует находиться в наименьшем удалении от "путеводной звезды". Глинистая котловина растянулась на десятки километров. На ее словно искусственно выглаженном дне растительность почти отсутствовала. Только кочки полыни и сухие редкие кустарники какой-то колючки виднелись на комковатой твердой почве малозаметных возвышений. Я попытался представить, каково бы было пробираться здесь во время дождя. Едва я решил, что передвижение в дождь абсолютно невозможно для автомашин, как увидел сначала один, а за ним невдалеке и второй высохшие трупы верблюдов. Следы, запечатленные в затвердевшей глине, отразили все происшедшее в момент гибели животных. Почва кругом была истоптана - видимо, застигнутые дождем верблюды бесцельно кружили по липкой, размокшей глине, но совершенно не могли выбраться или теряли направление. Борозды скользивших ног, ямки от колен падавших животных, вмятины от их тел - вся трагедия была как на ладони. Выбившись из сил, животные издохли еще до того, как глина успела высохнуть. Трупы верблюдов все еще были облеплены твердой, точно цемент, коркой глины. Эти огромные, вязкие в дождь пространства, без сомнения, были грозными ловушками для верблюдов, приспособленных к сухой почве гобийских равнин и гор. Однако для антилоп, оленей с цепкими копытами или для лошадей с их "дорожной памятью" и отличной ориентировкой вязкие глины не являлись серьезной опасностью. Нужны были уж слишком сильные и продолжительные дожди, чтобы превратить их в топи. Из котловины, миновав Тахилга-Цаган-обо ("Обо Белой жертвы"), мы выехали на мелкосопочник Цонгор-Баян ("Богатый ухабами и ямами"). Нас окружило море холмов. На вершинах повсюду торчали развалины твердых пород, очень светлых, почти белых - известняков, мраморов, светло-серых глинистых сланцев, кварцитов. Веселый и светлый тон всей местности оживлялся перистыми гривами дериса. Как золотистые оторочки, вились они под ветром между холмами в солнце ясного осеннего дня. Автомобильный след то терялся, то выступал на верхушках холмов, и дорога вся в подъемах, спусках и поворотах не была однообразной. Полосы, гребни и глыбы светло-серых пород казались голубыми и перекрещивались, мешались, пестрели белыми известняками, желтизной высохших трав, серебристо-желтыми лентами дериса. Голубовато-серебристо-желтые холмы, простиравшиеся до горизонта в прозрачную даль, казались каким-то новым радостным и неизведанным краем. Около тридцати километров мы проехали по голубой "стране света". Потом холмы стали выше и круче. Темные диориты, острые ребра черных филлитов придали угрюмость склонам сухих русел, куда спустилась теперь дорога. Столбы ушли по крутым гребням налево. Выбравшись из глубокого сухого русла, мы опять попали в светлую страну. Солнце уже клонилось к закату, голубые оттенки местности сменялись розоватыми, словно другая музыкальная тональность окрасила низкие холмы - тоже ласковая и приветливая, но более мажорная. Столбы подошли к краю области мелкосопочника, справа расстелилась песчанистая равнина, уходившая на юг, где в светлой желтоватой дали слабо различались барханы обнаженных песков. Столбы поворачивали налево, туда, где скопище пологих холмов снова потемнело, очевидно, опять начинались изверженные породы... Машина резко затормозила, я пошатнулся, инстинктивно сжав винтовку. Эглон уже прицеливался в двух крупных дзеренов, сбегавших на равнину и призрачно мелькавших во впадинах между холмами. Я опоздал и не стал мешать товарищу. В гобийской тишине, при безветрии или слабом ветре, выстрелы хлещут как-то особенно сильно, рассекая и сотрясая воздух. Сквозь заднее окошечко кабины я мельком увидел, как Пронин заткнул пальцами уши, - наш нервный водитель "Дзерена" не любил стрельбы. Если стреляют прямо над кабиной, то выстрелы очень неприятно отдаются внутри ее. Четыре выстрела, и Эглон, махнув рукой, опустился на сиденье. Дзерены отбежали далеко, не меньше четырехсот метров уже отделяло их от машины. Звери продолжали нестись во весь опор, почувствовав приволье равнины. Пронин высунулся и укоризненно посмотрел на Эглона. - Неужели все? Поедем? Мне стало жаль огорченного шофера, и, облокотившись на кабину, я быстро прицелился. Худшему стрелку, чем Эглон, у меня почти не было надежды снять антилопу на полном ходу, с четырехсот метров. Поэтому я действовал без малейшего волнения. Антилопа повернулась задом, показав светлое "зеркало", которое я в ту же секунду поймал в прицел, и нажал на спуск. Животное рухнуло, с ходу перевернувшись через голову, раза два брыкнулось и осталось лежать. Вторая, меньшая, антилопа подпрыгнула и ускорила бег. Я опустил винтовку - мяса было совершенно достаточно. Первобытные вопли и приветственное махание руками - то, чем товарищи выражали одобрение удачному выстрелу и радость добыче, право же, были нисколько не менее приятны, чем похвала какой-либо из моих научных работ... Машина Андреева спустилась на равнину за добычей. Антилопа оказалась не дзереном, а какой-то новой, неизвестной нам породы: более крупная, с прямой мордой, с большими ушами и очень светлого, кофейного цвета шкурой. Как впоследствии определили, это была обитательница бассейна Хуанхэ, антилопа-ада. Отсюда до долины Хуанхэ было совсем не так далеко - не больше трехсот километров... В Улан-Баторском музее есть хороши