Айзек Азимов. Странник в раю 1 Они были братьями. Не потому, что оба принад­лежали к роду человеческому, и не потому, что воспи­тывались в одном интернате. Они были братьями в древнем, биологическом смысле этого слова. К ним, безусловно, относился старинный термин "родственни­ки" -- слово, появившееся много веков назад, задолго до Катастрофы, когда архаичное племенное образова­ние -- семья -- еще имело некоторую ценность. Как же это было неприятноПравда, Энтони почти совсем забыл огорчения детских лет, а в иные периоды своей жизни даже вовсе не вспоминал об этом досад­ном обстоятельстве. Но случилось так, что Энтони оказался неразрывно связан с Вильямом, и жизнь пре­вратилась в цепь непрерывных мучений. Все было бы не так ужасно, сложись обстоятельства иначе. Пусть бы они по обычаю, существовавшему до Катастрофы (а Энтони когда-то интересовался исто­рией), носили одну фамилию, и только. Теперь всякий мог взять любую фамилию и менять ее, сколько заблагорассудится. Значение имела лишь цепочка символов, присваивавшихся при рождении и остававшихся неизменными навсегда. Вильям назвал себя Анти-Аут. Свою фамилию он считал знаком профессионализма. Разумеется, выбор фамилии был его личным делом, но он, безусловно, свидетельствовал о дурном вкусе, Энтони в тринадцать лет отдал предпочтение фамилии Смит и с тех пор не имел ни малейшего желания поменять ее. Будучи про­стой, его фамилия тем не менее давала возможность отличаться от окружающих, коль скоро Энтони ни разу не довелось встретить однофамильца. Фамилия Смит была очень распространена у тех, кто жил до Катастро­фы, почему, возможно, сегодня она стала столь редкой. Но когда эти двое, Энтони и Вильям, оказывались рядом, различие в фамилиях не имело значения -- слишком уж бросалось в глаза их внешнее сходство. Они не были близнецами и не могли ими быть. В противном случае одному из них просто не позволили бы появиться на свет. Однако физическое сходство проявляется иногда и в неблизнецовой ситуации, осо­бенно если дети имеют общих родителей -- обоих родителей. Энтони Смит был моложе брата на пять лет, но братья были одинаково носаты, с тяжелыми веками и ямочками на подбородке -- такой им выпал генети­ческий жребий. Их родители напрашивались на непри­ятности, когда из странной склонности к повторению решили завести второго ребенка. Теперь, когда силою обстоятельств они снова оказа­лись рядом, первой реакцией окружающих на их сход­ство были изумленные взгляды и подчеркнутое молчание. На что Энтони пытался не обращать внимания, а Вильям из чистой бравады, если не в силу извращенности, во всеуслышанье заявлял, что они братья. Присутству­ющие при этом намеревались было уточнить, имеет ли место полное кровное сходство, но хорошее воспита­ние, как правило, брало верх, и они отворачивались с самым равнодушным видом. Со временем, правда, такие инциденты происходили все реже. Большинство сотруд­ников Проекта знали об их родстве -- да и как этого можно было не знать? -- и старались избежать нелов­кой ситуации. Что же касается Вильяма... Не то чтобы Вильям ему не нравился, вовсе нет. Не будь он братом Энтони или будь они не похожи внешне, они бы отлично поладили. Однако все сложилось так, как сложилось... Было не легче от того, что в детстве они играли вместе и учиться начали в одном интернате. Кстати говоря, от их матери это потребовало непростых манев­ров. Родив двух детей от одного отца и исчерпав таким образом лимит, поскольку для рождения третьего ре­бенка от одних и тех же родителей требовались очень веские причины, она почему-то захотела навещать сво­их сыновей одновременно. Мать была странной женщи­ной. Старший, Вильям, естественно, покинул интернат пер­вым. Он выбрал занятие наукой -- генной инжене­рией. Энтони узнал об этом из письма матери еще в пору его учения в интернате. К тому времени он уже достаточно хорошо понимал, что к чему, и настоял в разговоре с директрисой, чтобы это письмо было по­следним. Однако запомнил навсегда то мучительное чувство стыда, которое пережил из-за письма матери. Энтони тоже стал ученым, как и рекомендовал пси­холог, обнаруживший в нем способности к исследова­тельской деятельности. Но, оказавшись в науке, сохранил опасение -- пророческое, как теперь стало ясно, -- встретиться с братом. Именно поэтому он выбрал спе­циальность телеметриста. Более далекую от генной тех­нологии область трудно было себе представить. Во всяком случае, так ему казалось... Потом, из-за сложностей с осуществлением Проекта "Меркурий", все пошло шиворот-навыворот. Проект зашел в тупик, но объявилось спасительное предложе­ние, и Энтони, того не ведая, угодил в ловушку, под­строенную его родителями много лет назад. Причем, по иронии судьбы, предложение исходило именно от него, самого Энтони. 2 Вильям Анти-Аут имел о Проекте "Меркурий" самое поверхностное представление. Примерно такое же, как о межзвездных экспедициях, отправившихся в путь задолго до его рождения, или о колонии на Марсе, или о попытках создать подобные колонии на астероидах. Все эти сведения оставались на периферии его созна­ния. Сколько он себя помнил, попытки освоения косми­ческого пространства вообще не слишком занимали его. Но однажды в компьютерной распечатке ему попалась на глаза фотография нескольких сотрудников Проекта "Меркурий". Фотография привлекла его раньше всего тем, что одного из сотрудников звали Энтони Смит. Вильям немедленно вспомнил странную фамилию, вы­бранную его братом. Брата звали Энтони. Двух Энтони существовать не могло. Он внимательно вгляделся в лицо на фотографии. Ошибиться было невозможно. Он посмотрел в зеркало. Да, ошибиться невозможно. С одной стороны, это было забавно, но, с другой стороны, он понимал это, можно угодить в неловкую ситуацию. Да, как ни отвратительно, они -- родные братья, и с этим ничего не поделаешь. Их отец и мать, начисто лишенные воображения, сделали то, чего уже не исправишь. Собираясь на работу, Вильям, по рассеянности оче­видно, сунул распечатку в карман и за обедом наткнулся на нее. Он опять пристально вгляделся в лицо увлечен­ного человека. Вильям про себя отметил прекрасное качество фотографии. За столом с ним сидел Марко Как-там-была-его-фамилия-на-той-неделе. Марко полюбопытствовал: -- Что ты разглядываешь, Вильям? Повинуясь внезапному импульсу, Вильям протянул ему фотографию: -- Это мой брат. -- Произнося эту фразу, он чувст­вовал себя так, словно бы добровольно полез в заросли крапивы. Марко, хмурясь, посмотрел на фотографию и спросил: -- Кто? Тот, что стоит рядом с тобой? -- Нет, тот, который я. Я хочу сказать, который выглядит, как я. Это мой брат. На этот раз пауза затянулась надолго. Наконец, возвращая фотографию, Марко спросил безразличным тоном: -- Общие родители? -- Да. -- И отец и мать? -- Да. -- Забавно! -- Вот и мне так кажется, -- вздохнул Вильям. -- Здесь написано, что он работает телеметристом в Теха­се. А я здесь исследую аутизм. Однако в тот же день Вильям выбросил из головы мысль о брате и распечатку тоже выбросил. Ему не хотелось, чтобы распечатка попала в руки его нынеш­ней подружки. Его утомляло ее грубоватое чувство юмора и радовало, что она не хочет иметь ребенка. У него-то ребенок уже был. Он родился несколько лет назад, и в его производстве Вильям сотрудничал с маленькой брюнеткой. Звали ее не то Лаура, не то Линда. А еще спустя примерно год в жизни Вильяма появил­ся Рэндалл, и на мысли о брате просто не оставалось времени. Впервые о Рэндалле Вильям услышал, когда тому исполнилось шестнадцать лет. Его все усиливавшаяся замкнутость приняла такие формы, что руководство интерната в Кентукки, где Рэндалл воспитывался, при­няло решение о его ликвидации, однако дней за восемь или десять до усыпления кому-то пришло в голову сообщить о нем в Нью-Йорк, в Институт науки о человеке (обычно его называли Институтом Гомологии). Доклад о Рэндалле Вильям получил в числе прочих докладов, и поначалу он ничем не привлек его внима­ния. Ему предстояла поездка в интернат в Западной Вирджинии. Поездка разочаровала его, и в пятидесятый раз поклявшись себе впредь производить инспектиро­вание только с помощью телевизионного изображения, он решил, раз уж его занесло в такую даль, завернуть еще и в интернат в Кентукки. Собственно, ничего особенного от этой поездки он не ожидал. Однако, после первых же десяти минут знакомства с генетической моделью Рэндалла, Вильям связался с Институтом, чтобы сделать компьютерные расчеты. В ожидании ответа он откинулся на спинку стула в легкой испарине от мысли, что только в последнюю минуту, поддавшись неясному импульсу, завернул в Кентукки. Не случись этого, Рэндалла через неделю, а то и рань­ше, не стало бы. Обычно ликвидация происходила так: лекарство безболезненно вводили в систему кровооб­ращения, и человек погружался в мирный сон, который становился все глубже, постепенно превращаясь в са­мое смерть. У лекарства было сложное название из двадцати трех слогов. Вильям, как и все, называл его нирванамином. Вильям спросил: -- Как его полное имя, мадам? Директриса ответила: -- Рэндалл Нихто, господин ученый. -- Никто! -- воскликнул Вильям, -- Н-и-х-т-о, -- произнесла директриса по бук­вам. -- Он выбрал фамилию год назад. -- И вы не придали этому значения? Это звучит как "никто"! Вам не пришло в голову доложить об этом молодом человеке в прошлом году? -- Я не думала... -- начала директриса виновато. Вильям махнул рукой. Откуда ей знать? По критери­ям, предлагаемым учебником, генетическая модель Рэн­далла, действительно, не заслуживала внимания. Но именно эту сложную комбинацию Вильям с коллегами пытались получить, проводя бесконечные эксперимен­ты с детьми, страдающими аутизмом. Рэндалл был на пороге ликвидации! Марко, самый здравомыслящий человек в их группе, всегда возмущал­ся тем, что интернаты слишком уж настаивают на абор­тах до рождения и ликвидации после рождения. Он доказывал, что любая генетическая модель должна иметь возможность развиваться и никого нельзя ликвидиро­вать, не проконсультировавшись с гомологистом. -- Но ведь гомологистов не хватает, -- спокойно возражал Вильям. -- Но мы могли бы просматривать все генетические модели хотя бы на компьютере, -- отвечал Марко. -- Чтобы спасти нечто полезное для нас? -- Что могло бы быть полезным для гомологии се­годня или в будущем. Научиться правильно понимать себя -- значит изучать генетические модели в действии, и заметь, что именно аномальные, порой чудовищные модели дают максимум информации. Всей нашей науке было известно о человеке меньше, чем нам уда­лось узнать за время экспериментов над больными аутизмом... Вильям, которому название "генетическая физиоло­гия" человека до сих пор нравилось больше, чем "гомо­логия", покачал головой. -- Вспомни, с какой осторожностью нам приходит­ся вести игру. Общество должно согласиться с полез­ностью наших экспериментов, а оно идет на это с трудом. Ведь наш материал -- человеческая жизнь. -- Бесполезная жизнь. Предназначенная к ликвида­ции. -- Быстрая и легкая ликвидация -- это одно, а на­ши эксперименты, обычно длинные и неприятные, -- другое. -- Бывает, что мы им помогаем. -- А бывает -- не помогаем. Честно говоря, они понимали бессмысленность этого спора. Получить в свое распоряжение интересную ано­малию -- всегда проблема для гомологистов, а способа заставить человечество согласиться на увеличение их числа не существовало. Люди не могли забыть о травме, нанесенной Катастрофой. Лихорадочный всплеск интереса к космическим раз­работкам мог быть (и был, по мнению некоторых социоло­гов) следствием того, что, столкнувшись с Катастрофой, люди поняли, как уязвима жизнь на планете. Но это не меняло дела. Рэндалл был уникален. В его генетической модели характеристики, приводящие к аутизму, нарастали мед­ленно и постепенно, и для ученых это означало, что о Рэндалле известно больше, чем о любом подобном пациенте. Удалось даже зафиксировать слабые пробле­ски, отличающие его способ мышления, прежде чем он окончательно закрылся и спрятался в собственном пан­цире, -- безразличный, недостижимый. Затем начался период, в течение которого Рэндалла подвергали все более длительной искусственной стиму­ляции, и мало-помалу раскрывались секреты его мозга, давая ключи к пониманию работы мозга всех людей, как тех, кто был подобен ему, так и тех, кого принято считать нормальными. Полученные результаты были столь значительны, что Вильям стал понимать: его мечта об излечении аутизма это не просто мечта. Вильям радовался, что выбрал себе фамилию Анти-Аут. И как раз тогда, когда работа с Рэндаллом особенно радовала Вильяма, пришел вызов из Далласа. Начальст­во требовало, чтобы он переключился на новую проблему. Оглядываясь назад, он так и не смог понять, чем, в конечном счете, было продиктовано его согласие по­ехать в Даллас. Позже он, конечно, оценил, насколько удачно все сложилось, но почему он принял такое решение? Было ли у него в самом начале смутное, неясное предчувст­вие того, к чему оно может привести? Нет, этого быть не могло. Было ли в нем неосознанное воспоминание о той старой распечатке с фотографией его брата? Наверняка и этого не могло быть. Он позволил убедить себя, и только когда звук микрореакторного двигателя сменился мягким жужжа­нием и антиграв принял на себя нагрузку по мягкой посадке, только тогда он вспомнил о фотографии. Энтони работал в Далласе и, как теперь вспомнил Вильям, в Проекте "Меркурий". Именно этот проект упоминался в распечатке. Вильям сделал глотательное движение, почувствовав мягкий толчок и поняв, что путешествие окончено. "Но ситуация может оказаться неловкой", -- подумал он. 3 На расположенной на крыше вертолетной площадке Энтони встречал прибывающего эксперта. Конечно, встречал его не он один, количество встречающих и их служебное положение ясно показывали всю серьез­ность ситуации. Энтони оказался здесь лишь из-за того, что именно он внес предложение, следствием которого стало прибытие гомологиста. При мысли об этом его не покидала легкая нелов­кость. Он предложил путь, который мог оказаться вы­ходом из тупика. Предложение горячо поддержали, однако не забывали подчеркивать, что предложение{sup} {/sup}исходит именно от него. Такое поведение руководства могло означать только одно: если на этом пути их ожидает провал, под обстрелом окажется один Энтони. Временами он погружался в невеселые размышле­ния о том, возможно ли, чтобы его предложение было навеяно подсознательным воспоминанием о брате, за­нимающемся гомологией. Могло быть и так, но совсем не обязательно. Честно говоря, идея напрашивалась сама собой и наверняка бы пришла ему в голову, даже если бы его брат писал фантастические рассказы или этого брата вообще не существовало. Проблема касалась планет, находящихся внутри зем­ной орбиты. Луна и Марс были колонизованы. Люди уже побыва­ли на крупных астероидах и на спутниках Юпитера, планировался пилотируемый полет на Титан, крупный спутник Сатурна, -- необходимое ускорение могло быть достигнуто за счет облета Юпитера и использова­ния его гравитации. Ученые исследовали возможность путешествия за пределы Солнечной системы, -- эта экспедиция должна была продлиться семь лет. Однако для людей до сих пор оставались недостижимыми пла­неты, находящиеся между Землей и Солнцем. Солнце внушало страх. Из двух миров, находящихся внутри земной орбиты, Венера была малопривлекательной. Что же касается Меркурия... Энтони еще не участвовал в Проекте, когда Дмитрий Большой (на самом деле очень невысокий) произнес речь, результатом которой стали ассигнования, выде­ленные Всемирным Конгрессом на осуществление Про­екта "Меркурий". Энтони слышал запись знаменитой речи Дмитрия. В подобных случаях традиция предписывала импровиза­цию, и, возможно, Дмитрий импровизировал, тем не менее речь была отлично выстроена. К тому же в ней были упомянуты практически все основные направления, по которым с тех пор развивался Проект "Мерку­рий". Центральная идея состояла в том, что нет необходи­мости ждать, пока развитие техники сделает возможным прорыв человека сквозь барьер солнечной радиации. Меркурий -- уникальный мир, и его изучение может очень расширить знания человека. Кроме того, с поверх­ности Меркурия можно вести длительные наблюдения за Солнцем, которые другим способом производить невозможно. При условии, что вместо человека наблюдения вел бы робот, помещенный на планету. Создание робота, обладающего необходимыми тех­ническими характеристиками, было возможно, а мягкая посадка -- легка, как воздушный поцелуй. Однако, что делать с роботом после того, как он окажется на Меркурии? Робот мог бы производить наблюдения и действо­вать, сообразуясь с ними. Но для осуществления Про­екта нужно, чтобы робот совершал достаточно сложные и тонкие действия и чутко реагировал на окружающую обстановку. Но пока никто не мог сказать наверняка, сможет ли робот вообще вести наблюдения и если сможет, то какие. Чтобы быть готовым к любым неожиданностям и обеспечивать всю необходимую точность исследова­ний, робот должен управляться компьютером. Некото­рые кибернетики Далласа называли компьютер мозгом; Энтони, однако, к. этому словесному штампу относился с презрением. Позже у него возникла мысль, что, возможно, это было результатом того, что исследовани­ем человеческого мозга занимался его брат. Так или иначе, предполагалось снабдить робота настолько слож­ным и быстродействующим компьютером, чтобы он смог разбираться в обстановке не хуже, чем существо, от природы наделенное способностью мыслить. Впрочем, портативных компьютеров такого уровня сложности не существовало, а если отправить на Мер­курий робота, снабженного большим и тяжелым компью­тером, он утратит мобильность, необходимую для дос­тижения целей самого Проекта. Возможно, когда-ни­будь позитронные устройства, над которыми бились специалисты по роботехнике, добились бы оптималь­ных результатов, но пока этот день не настал. Оставалась только одна возможность. Робот должен сообщать компьютеру на Землю все данные об окружа­ющей среде, а компьютер на основании этих сведений принимать решения и управлять роботом. Короче гово­ря, тело робота должно было находиться в одном месте, а его мозг -- в другом. Когда было принято решение использовать именно этот вариант, его техническое воплощение легло на телеметристов: как раз в это время Энтони и пришел в Проект. Их группа разрабатывала методы приема и пе­редачи сигналов, направленных в сторону Солнца, а иногда к объектам, находившимся за ним. Сигналы дол­жны были преодолевать расстояние от 50 до 140 милли­онов миль, и влияние на них Солнца было непредсказу­емым. Энтони отдался новому делу со страстью и работал, как он впоследствии осознал, искусно и успешно. В большой степени его заслугой стали спроектированные группой три орбитальные станции, предназначенные для передачи сигналов и находящиеся на постоянной орбите вокруг Меркурия. Каждая из них могла посы­лать и принимать сигналы, осуществляя связь между Меркурием и Землей. Каждая могла почти бесконечно долго противостоять солнечной радиации и, более того, могла устранять помехи, вызванные влиянием Солнца. Три одинаковых орбитальных станции находились на расстоянии немногим более миллиона миль от Земли вне плоскости эклиптики, так что могли осуществлять связь между Меркурием и Землей даже тогда, когда Меркурий оказывался за Солнцем и прямые сигналы ни с одной станции на поверхности Земли до него не доходили. Сам робот представлял собой удивительный аппарат, результат объединенных усилий роботехников и теле­метристов. Это была десятая, наиболее сложная модель из серии. По габаритам этот робот превосходил челове­ка всего в два раза и был тяжелее только впятеро. Он мог воспринимать много больше данных об окружа­ющей среде и реагировать на них, -- если бы только удалось им управлять. Однако довольно скоро стало очевидно, насколько сложным должен быть компьютер, управляющий робо­том. Давая аппарату команду, "мозг" должен был пред­варительно просчитать все возможные последствия. А ведь каждый следующий шаг увеличивал число вероят­ных последствий, и количество вариантов возможного поведения робота стремительно множилось, как вари­анты ходов в шахматной партии, и телеметристы начали уже пользоваться компьютером, чтобы программиро­вать компьютер, создающий программу для компьютера, который программировал компьютер, программирующий робота, В общем, они запутались. Сам по себе робот, нахо­дившийся на базе в пустыне Аризоны, работал хорошо. Но при этом компьютер, находящийся в Далласе, не мог управлять им так, как требовалось, хотя условия на Земле были изучены досконально. Что же тогда гово­рить о... Вот тут-то Энтони и внес свое предложение. 4 июля 553 года. Дата запомнилась ему по одной причине: полтысячелетия назад, точнее 553 года назад, до Ката­строфы, этот день был большим праздником в Далласе. Обед был отличный. Экологическое равновесие в регионе строго контролировалось, но персонал Проекта пользовался определенными льготами в снабжении про­дуктами. И в этот день меню предлагало удивительный выбор блюд. Энтони впервые в жизни попробовал жа­реную утку. Жареная утка ему очень понравилась, хороший обед расположил Энтони к большей разговорчивости, чем обычно. Видимо, нечто подобное чувствовали и осталь­ные, потому что Рикардо сказал: -- Мы никогда этого не сделаем. Признаемся хотя бы самим себе. Мы никогда этого не сделаем. Честно говоря, так думали многие, а человека, кото­рому бы ни разу не приходила в голову эта мысль, в их группе просто не было. Но, подчиняясь неписаному правилу, никто не высказывал свои сомнения вслух. Получать ассигнования на Проект с каждым годом становилось все труднее, и открытое проявление песси­мизма могло послужить последней каплей для того, чтобы Проект перестали финансировать. И до тех пор, пока оставалась хотя бы призрачная возможность успе­ха, работу надо было продолжать. Обычно Энтони не проявлял безудержного оптимиз­ма, но тут он, наслаждаясь уткой, сказал: -- А почему бы нам не сделать? Скажи, почему, и я докажу, что ты не прав. Слова Энтони прозвучали вызывающе; Рикардо при­щурил свои темные глаза. -- Ты хочешь, чтобы я сказал почему? -- Вот именно. Рикардо отодвинулся от стола и повернулся к Энтони. -- Ладно, это не секрет. Естественно, Дмитрий Боль­шой не скажет об этом ни в одном докладе, но ты ведь не хуже меня знаешь: для того, чтобы точно выполнить Проект "Меркурий", нам понадобится компьютер, слож­ный, как человеческий мозг, независимо от того, будет он на Меркурии или здесь, а его мы построить не можем. И единственное, что нам остается -- это игры с Всемирным Конгрессом, который дает деньги на нашу имитацию деятельности, и единственно полезное дело -- запуски орбитальных станций. Энтони ответил с благодушной улыбкой: -- Это легко опровергнуть. Ты сам дал ответ. (Он играл? Может быть, экзотическая жареная утка настроила его на необычный стиль поведения? Или ему просто захотелось подразнить Рикардо?.. Или промельк­нула безотчетная мысль о брате? Ни тогда, ни позже он не смог бы ответить на этот вопрос.) -- И каков же этот ответ? -- Рикардо поднялся, высокий, худой, в распахнутом, как всегда, белом хала­те. Он скрестил руки на груди и возвышался над сидя­щим Энтони, как башня. Больше всего в этот момент Рикардо был похож на деревянный портновский метр. -- Каков ответ? -- Ты сказал, что нам нужен компьютер, сложный, как человеческий мозг. Ну и хорошо, мы его сделаем. -- В том-то и дело, идиот, что мы не можем... -- Мы -- не можем. Но есть другие, которые могут. -- Какие другие? -- Те, кто работает с мозгом. Мы просто здравомыс­лящие механики. У нас нет ни малейшего представления о строении человеческого мозга, о том, как он работает. Почему бы нам не обратиться к гомологисту и не поручить ему сконструировать компьютер? -- с этими словами Энтони взял большую порцию гарнира к утке и с удовольствием ее съел. Вкус этого блюда он запомнил навсегда, а вот подробности того, что после­довало за их спором с Рикардо, он вспомнить не мог. Тогда у него и в мыслях не было, что кто-то принял его слова всерьез. Вокруг засмеялись, у всех было ощуще­ние, что Энтони ловко вывернулся, вот они и смеялись над Рикардо. (Позже, конечно, они говорили, что сразу поняли, насколько важное предложение внес Энтони.) Рикардо вспыхнул, ткнул пальцем в Энтони и сказал: -- Изложи это предложение в виде докладной. Спо­рим, что у тебя не хватит на это духа. (Во всяком случае, именно так это сохранилось в памяти Энтони. Рикардо, однако, утверждал, что отозвался с энтузиазмом: "От­личная мысльПочему бы тебе не внести это предложе­ние официально, Энтони?". Так или иначе, Энтони подал свое предложение в письменном виде. Дмитрию Большому оно понравилось. Наедине с Энтони он хлопнул того по плечу, сказав, что и его мысли шли в том же направлении, -- хотя он, конечно, не претендует на авторство по отношению к этой идее. ("На случай провала", -- подумал Энтони.) Дмитрий Большой занялся поисками подходящего гомологиста. Энтони и в голову не приходило, что он должен интересоваться этими поисками. Он не знал ни гомологии, ни гомологистов, за исключением, конечно, брата, о котором не думал. Или, по крайней мере, не признавался себе в этом. Итак, встречающие, в числе которых был и Энтони, ждали в секторе приема, когда дверь наконец отвори­лась, появились вновь прибывшие и началась церемония представления. В этот момент Энтони и обнаружил, что видит перед собой собственное лицо. Он почувствовал, как краска заливает его щеки, и от всей души пожелал оказаться за тысячу миль отсюда. 4 Больше всего на свете Вильям желал бы теперь, чтобы воспоминание возникло раньше. Следовало бы предвидеть... Конечно, следовало бы. Но он получил лестное предложение, мысли о воз­можном успехе волновали его все больше. Возможно, он подсознательно избегал воспоминаний. Начать с того, что Дмитрий Большой собственной персоной прибыл для разговора с ним. Дмитрий приле­тел из Далласа в Нью-Йорк на самолете, и уже это взволновало Вильяма, чьим тайным грехом была любовь к чтению триллеров. Если герои романов хотели сохра­нить какую-то тайну, они всегда путешествовали лично: в конце концов, электронные путешествия, во всяком случае в романах, находились под контролем и каждый сигнал непременно перехватывался. Вильям отпустил неуклюжую шутку по этому пово­ду, но Дмитрий, казалось, не слышал его. Он вниматель­но вглядывался в лицо Вильяма, думая о чем-то своем. -- Извините, -- сказал он наконец. -- Вы мне ко­го-то напоминаете. (И даже его слова не вызвали у Вильяма никакого беспокойства. Как такое могло случиться? Ведь повод для беспокойства, безусловно, был.) Дмитрий Большой, маленький толстенький человек, казалось, подмигивал собеседнику даже в те моменты, когда, по его словам, сердился или тревожился. У него был круглый нос картошкой, толстые щеки, и весь он был мягким. Своей фамилии он придавал большое значение. Вильям заметил это, когда Дмитрий при первой встрече поспешил сказать, по-видимому, не в первый раз: -- Размер -- не единственное, что может быть боль­шим, мой друг. Большую часть беседы, которая за этим последовала, составляли возражения Вильяма. Он ничего не знает о компьютерах. Ничего! У него нет ни малейшего пред­ставления о том, как они работают и как их программи­руют. -- Не имеет значения, не имеет значения, -- гово­рил Дмитрий, выразительным жестом руки как бы от­брасывая все возражения. -- Мы знаем компьютеры, мы умеем создавать программы. Вы только расскажите нам, что должен сделать компьютер, чтобы работать, как человеческий мозг. -- Я не уверен, что достаточно хорошо понимаю, как работает мозг, и смогу рассказать вам об этом, Дмитрий, -- возразил Вильям. -- Вы самый выдающийся гомологист в мире, -- сказал Дмитрий -- Я внимательнейшим образом изу­чил этот вопрос. -- Эти слова оказались решающими. Вильям слушал Дмитрия, нахмурившись. Он уже внутренне согласился с тем, что ему придется ехать в Даллас. Если человек давно и глубоко погружен в свою узкую специальность, он неизбежно начнет считать специалистов во всех других областях волшебниками, причем глубина этого заблуждения прямо пропорцио­нальна глубине его собственного невежества в этих сферах... С течением времени Вильям узнал о Проекте "Меркурий" намного больше того, что представляло для него интерес вначале. В конце концов он спросил. -- А зачем вообще использовать компьютер? Поче­му бы одному из ваших людей или группе сотрудников посменно не принимать данные от робота и не посылать ему инструкции? -- Ой-ой-ой, -- Дмитрий чуть не вскочил со стула, настолько темпераментно он отреагировал. -- Вы про­сто не отдаете себе отчета в том, что люди слишком медленно соображают для этого: нужно мгновенно про­анализировать все данные, поступающие от робота, -- температуру, и давление газа, и потоки космических лучей, и интенсивность солнечного ветра, и химический состав почвы, и по крайней мере еще три десятка вещей -- и решить, каким должен быть следующий шаг. Человек способен лишь управлять роботом, да и то не слишком эффективно, а компьютер сам был бы роботом. С другой стороны, -- продолжал он, -- лю­ди умеют реагировать только на сиюминутные обстоя­тельства. Сигнал любого вида тратит на путешествие с Меркурия на Землю и обратно от десяти до двадцати двух минут. Время зависит от того, в какой точке своей орбиты находится каждая из планет. Это, как вы пони­маете, изменить нельзя. Вы получаете результат наблю­дения, отдаете приказание, но многое может случиться между тем моментом, когда сделано наблюдение, и тем, когда до робота дойдет указание, как ему следует реагировать. Люди не могут сделать поправку на то, что скорость света недостаточно велика, а компьютер может... Помогите нам, Вильям. Вильям сказал мрачно: -- Я всегда готов провести для ваших сотрудников любую консультацию, если вы считаете, что это может оказаться полезным. Мой телесигнал в вашем распоря­жении. -- Речь идет не о консультации. Вы должны поехать со мной. -- Лично? -- спросил Вильям потрясение. -- Конечно. Подобную работу нельзя выполнять, сидя на разных концах лазерного луча со спутником связи посередке. Это слишком дорого, слишком не­удобно и, конечно, недостаточно секретно... "Это действительно похоже на приключенческий роман", -- решил Вильям. -- Приезжайте в Даллас, -- продолжал Дмитрий, -- и я покажу вам, что у нас есть. Тогда вы лучше поймете наши возможности. А потом поговорите с теми, кто занимается компьютерами. Пусть они поймут возмож­ности вашего образа мышления. Вильям понял, что настало время проявить решитель­ность. -- Дмитрий, -- сказал он, -- у меня здесь своя работа. Важная работа, которую я не хочу бросать. Чтобы сделать то, что вы хотите, я должен буду оста­вить свою лабораторию на месяцы. -- Месяцы! -- Дмитрий явно был ошеломлен. -- Милый Вильям, наша работа может занять годы. Но ведь она имеет отношение к вашим проблемам. -- Нет, не имеет. Я знаю, что такое моя работа, управление роботом на Меркурии в нее не входит. -- Почему? Если все пойдет хорошо, вы, пытаясь заставить компьютер работать как мозг, узнаете больше о мозге. В результате вы вернетесь сюда, вооруженный новым знанием, полезным для того, что вы сегодня считаете своим делом. А пока вы в отъезде -- разве у вас нет коллег, которые могут продолжать начатое? И разве вы не можете поддерживать с ними постоянную связь с помощью лазерных и телевизионных сигналов? И разве нельзя время от времени приезжать в Нью-Йорк? Ненадолго. Вильям заколебался. Мысль об изучении мозга под другим углом зрения попала в цель. С этого момента он уже искал оправдание перед самим собой, чтобы поехать, -- по крайней мере, ненадолго, только уви­деть, на что это похоже... Он ведь всегда может вернуться. Потом они с Дмитрием, простодушно наслаждав­шимся поездкой, съездили на развалины старого Нью-Йорка. Старый Нью-Йорк был прекрасен, он восхи­тительно демонстрировал бессмысленную гигантоманию тех, кто жил до Катастрофы. Вильям подумал, что во время путешествия в Даллас он, может быть, тоже увидит какие-нибудь достопримечательности. Собираясь в Даллас, Вильям начал подумывать о том, чтобы найти себе новую подругу. Хорошо бы найти ее в том регионе, где он не намерен жить постоянно. Он имел лишь самое приблизительное представле­ние о том, что от него требуется, но не тогда ли, подобно далекой зарнице, пришла ему в голову мысль, что, может быть... Итак, он приехал в Даллас, вышел из вертолета и снова увидел сияющего Дмитрия. Маленький человек прищурился, потом обернулся и сказал: -- Я так и знал. Какое поразительное сходство! Вильям посмотрел в ту сторону, куда смотрел Дмит­рий, и увидел отпрянувшего... Ему было достаточно вспомнить собственное лицо, чтобы не усомниться: пе­ред ним стоит Энтони. На лице Энтони явственно читалось страстное жела­ние скрыть их родство. От Вильяма требовалось только произнести вслед за Дмитрием "Поразительно!" и за­быть, что Энтони его брат. Безусловно, генетические модели людей многообразны, тем не менее в природе возможно сходство даже при отсутствии родства. Но Вильям был гомологистом, а работать с мозгом, не выработав невосприимчивости к некоторым деталям не может никто, поэтому он сказал: -- Я уверен, что это Энтони, мой брат. Дмитрий удивился: -- Ваш брат? -- Мой отец, -- объяснил Вильям, -- имел двух де­тей от одной и той же женщины, моей матери. Мои родители были странными людьми. Потом он шагнул вперед, протянув руку, и у Энтони не было другого выбора, как обменяться рукопожати­ем... Инцидент, происшедший в секторе приема, когда прибыл эксперт, на несколько дней стал единственным предметом разговоров. 5 Раскаяние Вильяма, когда он понял, что натворил, было слабым утешением для Энтони. После ужина в тот вечер они сидели рядом. Вильям сказал: -- Извини. Я думал, если худшее случится сразу же, то оно тут же и кончится. Но, кажется, это не так. Я не подписывал никаких бумаг, никаких официальных дого­воров. Я уеду. -- И что хорошего? -- спросил Энтони грубо. -- Все теперь знают. Два тела и одно лицо. Этого доста­точно, чтобы человека начало тошнить. -- Если я уеду... -- Ты не можешь уехать. Ведь это была моя идея. -- Вызвать меня сюда? -- Вильям вытаращил глаза насколько это было возможно при его тяжелых веках, брови его поползли вверх. -- Нет, конечно. Пригласить гомологиста. Откуда я мог знать, что приедешь именно ты? -- Но если я уеду... -- Нет. Единственное, что теперь можно сделать, это справиться с задачей, если с ней вообще можно справиться. Тогда остальное не будет иметь значения. ("Все прощается тому, кто добивается успеха", -- по­думал он.) -- Я не знаю, смогу ли я... -- Мы должны попытаться. Дмитрий поручил работу нам. "Это отличный шанс. Вы братья, -- сказал Энтони, передразнивая тенор Дмитрия, -- и понимаете друг друга. Почему бы вам не поработать вместе?" -- По­том своим голосом, сердито: -- Так что это неизбежно. Для начала объясни, чем ты занимаешься, Вильям? Мне нужно составить более точное представление о гомологии, чем то, которое вытекает из самого названия этой науки. Вильям вздохнул. -- Но для начала прими, пожалуйста, мои извине­ния... Я работаю с детьми, страдающими аутизмом. -- Боюсь, я не понимаю, что это значит. -- Если обойтись без подробностей, я занимаюсь с детьми, которые не взаимодействуют с окружающим миром и не общаются с другими людьми, которые уходят в себя и замыкаются в себе так, что до них почти невозможно достучаться. Но я надеюсь когда-нибудь излечить это. -- Поэтому твоя фамилия Анти-Аут? -- Вообще говоря, да. Энтони издал короткий смешок, но на самом деле его это не забавляло. В тоне Вильяма появился холодок. -- Я заслужил эту фамилию. -- Не сомневаюсь, -- торопливо пробормотал Эн­тони. Он понимал, что надо бы извиниться, но не мог себя заставить. Преодолев возникшее напряжение, он вернулся к предмету разговора. -- Ты чего-нибудь до­бился? -- В лечении? Пока нет. В понимании -- да. И чем больше я понимаю... -- по мере того как Вильям гово­рил, его голос теплел, а взгляд становился отсутству­ющим. Энтони было знакомо это удовольствие -- гово­рить о том, чем заполнены твои ум и сердца забыв обо всем остальном. Ему самому нередко доводилось испы­тывать подобное чувство. Он слушал Вильяма предельно внимательно, стара­ясь вникнуть в то, чего на самом деле не понимал, поскольку понимание было необходимо. Он знал, что и Вильям будет слушать его так же. Как отчетливо он все запомнил. Слушая Вильяма, он не думал, что все запомнит, да и не слишком хорошо понимал тогда, что происходит. Мысленно возвращаясь в прошлое, он видел все, как в ярком свете прожектора, и внезапно обнаружил, что может воспроизвести целые предложения того разговора почти дословно. -- Итак, мы полагаем, -- говорил Вильям, -- у ре­бенка, страдающего аутизмом, нет недостатка во впе­чатлениях. Он также вполне способен достаточно сложно их интерпретировать. Он, скорее, не принимает, отвер­гает внешние впечатления, хотя, безусловно, обладает потенциальными возможностями, необходимыми для пол­ноценного взаимодействия с окружающим миром. Но запустить механизм этого взаимодействия удастся лишь тогда, когда мы найдем впечатление, которое он захочет воспринять, -- Ага, -- сказал Энтони, чтобы показать, что слу­шает. -- Вытащить его из аутизма никаким обычным спо­собом нельзя, потому что он не принимает тебя точно так же, как весь остальной мир. Но если ты наложишь арест на его сознание... -- Что? -- Есть у нас одна методика, при которой, по суще­ству, мозг становится независимым от тела и осущест­вляет только функции сознания. Это довольно сложная техника, разработанная в нашей лаборатории... -- Он сделал паузу. -- Тобой? -- спросил Энтони, скорее из вежливо­сти. -- В сущности, да, -- сказал Вильям, слегка по­краснев, но явно с удовольствием. -- Поместив созна­ние под арест, мы предлагаем телу искусственно соз­данные ощущения, ведя при этом наблюдения за мозгом с помощью дифференциальной энцефалографии. Появ­ляется возможность больше узнать о человеке, страда­ющем аутизмом, о наиболее желательных для него чувственных впечатлениях; попутно мы получаем новые данные о мозге в целом. -- Ага, -- сказал Энтони, но на этот раз это было настоящее "ага". -- А то, что вы узнали о мозге, можно использовать, работая с компьютером? -- Нет, -- ответил Вильям. -- Шанс равен нулю. Я говорил об этом Дмитрию. Я ничего не знаю о компью­терах и недостаточно знаю о мозге. -- А если я научу тебя разбираться в компьютерах и подробно объясню, что нам надо, что тогда? -- Этого недостаточно. Это... -- Брат, -- Энтони постарался, чтобы