ка стоит у парадной, не войдет в бар. Хриплый патрульный тем временем потешался: - Да они же просроченные! Так-таки, ребятки. Выходит уклоняетесь от призыва? - Что вы! Это писарь ошибся! - прохныкал один из юнцов. - Что-то часто они стали ошибаться. А ну, пошли! Шаги стихли за дверью, машина, ревя сиреной, умчалась. Я выждал некоторое время и выглянул за дверь. На улице - никого, "свиньи" уехали и увезли добычу. Я вышел из бара и зашагал прочь, едва удерживаясь, чтобы не побежать. Но вскоре спохватился. Куда я иду? После того как в баре побывал патруль, нет для меня места безопаснее. Отойдя в тень, я постоял, наблюдая за дверью бара. Никто не входил и не выходил. Я сосчитал до трехсот, затем на всякий случай от трехсот до нуля. Все спокойно. Готовый при малейшем шорохе удариться в бегство, я прокрался к двери и заглянул в бар. Полицейских не было. Я вошел в зал и сел на прежнее место. Четверо парней за соседним столиком посмотрели в мою сторону. Мрачно покачав головой, я проворчал: - Все. Сцапали их поркаходж. - Говорил я Билу - заведи себе новую ксиву. Что-что, а ксива должна быть в порядке. - А моя просрочена, - хмуро сообщил я и помахал официантке. - Видать, ты из Пенсильдельфии, - заметил конопатый юнец в ядовито-зеленых штанах. - С чего ты взял? - буркнул я. Конопатый фыркнул. - А акцент? Где еще так говорят? Я тоже фыркнул. Чем дальше в лес - тем больше дров. Выходит, я автоматически подпадаю под закон о мобилизации. Очень мило. Я снова спрятал нос в кружке. - Ты лучше не рискуй, заведи новую ксиву, - участливо посоветовал блондин. - Легко сказать. Знаешь, как туго с этим в Пенсильдельфии? - У нас с этим тоже непросто. Везде нужны связи. Я встал. - Ладно, мне пора. Счастливо, ребята. Прежде чем выйти, я выглянул в коридор, убедился, что поблизости нет патрульных. Потом остановился у крыльца. Почти тотчас же появился блондин. - Разумно. Чем меньше народу будет знать о твоих проблемах, тем лучше. Меня зовут Жак. - А меня - Джим. - Ничего, имя как имя. Сколько ты намерен заплатить? - Немного. Больно уж год неудачный выдался. - За три куска сахара могу свести тебя с кем нужно. Он запросит двадцать. - Ксива тянет не больше десяти. Тебе-полтора. - Хо, а вы, пенсильдельфские, не такие олухи, как говорят. Ладно, давай бабки, и пошли. Я заплатил Жаку его долю. Как только он повернулся, кончик кинжала слегка проколол ему кожу под ухом. Он застыл, как вкопанный. Подержав у него перед глазами лезвие с капелькой крови, я сказал: - Просто предупреждение. Со мной, браток, шуточки не проходят. Наколешь - под землей разыщу и пришью. Понял? - Понял... - пролепетал он. Я спрятал кинжал и треснул блондина по спине. - Жак, ты мне нравишься. Схватываешь на лету. Шагая рядом с Жаком по улице, я утешал себя надеждой, что урок пойдет ему на пользу. Не люблю угрожать, не люблю, когда мне угрожают. Когда меня запугивают, я из вредности делаю все наперекор. Но жуликам, насколько я знаю, нравится, когда с ними не церемонятся. Такой уж народ. По пути нам попалось несколько баров, и Жак в каждый из них заглянул. В пятом заплатил за вход и махнул мне, чтобы я следовал за ним. Там было темно и накурено, надрывался духовой оркестр. Жак провел меня в дальний конец зала, в кабину, где музыка звучала потише. Во всяком случае, была не столь кричащей, как полосатый наряд на толстяке, который сидел там. Откинувшись на спинку грубого деревянного кресла, он потягивал из бокала ядовитого цвета жидкость. - Привет, капитан, - сказал мой спутник. - Выкладывай, Жак, в чем дело, и проваливай. - Капитан, не смей так говорить даже в шутку. Я по делу пришел, можно сказать, подарок тебе принес. Этому корешу нужна новая ксива, не то его заберут в армию. В меня впились крошечные глазки толстяка. - Жак сказал: полторы - ему, десять - тебе. Он уже свое получил. - Вечно он путает. Двадцать, и точка. А комиссионные я сам ему выплачу. - Ладно, черт с тобой. Я отдал деньги. Он тут же достал из кармана пластиковые корочки с фотографией паренька, которому никак нельзя было дать моего возраста. Год рождения, указанный рядом с фотографией, тоже не совпадал с моим. - Но ему же всего пятнадцать! - возмутился я. - Ничего, у тебя тоже мордашка, как у младенчика. Сойдет. Или сбрось несколько годков - или иди в армию. - Ладно, беру. Я уже чувствую, что помолодел. Спасибо за помощь. - Всегда к твоим услугам. Во всяком случае, пока у тебя есть сахар. Я вышел из бара, перебежал улицу и юркнул в темную подворотню. Жак не заставил себя ждать. Несколько минут я бесшумно шагал за ним, потом стал догонять. Ощутив затылком мое дыхание, он резко обернулся. - Это я. Не пугайся, Жак. Просто хотел тебя поблагодарить. - А-а! Да брось ты, не за что, - промямлил он, испуганно обшаривая глазами пустынную улицу. - Жак, окажи мне еще одну услугу. Дай взглянуть на твою ксиву. Хочу убедиться, что Капитан меня не надул. - Что ты! Он не такой! - Верю, но все-таки хочу взглянуть. - В свете фонаря блеснул мой кинжал. Жак мгновенно выхватил из кармана и протянул корочки, очень похожи на мои. Я раскрыл их, повернул к свету затем сложил и отдал Жаку. Но он оказался подозрительным. - Это не моя ксива! - пролепетал он, взглянув в удостоверение. - Это твоя! - Верно. Я решил с тобой поменяться. Ты же сказал, что моя ксива - годная, вот и бери ее себе. Я повернулся и пошел прочь. Шум прибоя и возмущенные вопли Жака постепенно стихли за спиной. Я был очень доволен собой. Если Капитан меня не надул - Жак ничего не теряет. Если надул - тем хуже для Жака. Соломоново решение. Чем дальше на берег - тем выше здания, чище улицы, ярче фонари. И тем сильнее меня одолевала усталость. Я не удержался от искушения войти в первый же бар. Бархатные гардины, свет, не режущий глаз, кожаные кресла, миловидная официантка. Она равнодушно поставила передо мной пиво, но, получив щедрые чаевые, стала куда как любезнее. Но отдохнуть, потягивая пиво и заигрывая с официанткой, мне не удалось. Очень уж много "грязных свиней" шастало по этому городу, причем всегда по двое. Когда парочка этих несимпатичных зверушек ввалилась в бар, сердце мое ушло в пятки. "Чего ты боишься? - укорял я себя. - У тебя же отменная ксива!" Полицейские обошли зал, проверив у посетителей документы, и наконец остановились возле моего столика. - Добрый вечер, начальники, - ухмыльнулся я. - Нечего зубы скалить! Показывай! Я протянул "корочки". У того, кто в них заглянул, аж ноздри раздулись от радости. - Ты только погляди на этого орла! - толкнул он локтем напарника. - Это же сам Жак-Шутник! Каким ветром тебя занесло в наш район, дружище! Ну, теперь все. - Да вы что, ребята! - сказал я с дрожью в голосе. - Я сейчас же вернусь. - Поздно! - хором заявили патрульные, защелкивая браслеты на моих запястьях. - Слишком поздно, - добавил тот, у кого раздувались ноздри. - Все, Жак. Ты теперь в армии. Береговая полиция тебе не поможет. "Перестарался, - с горечью подумал я, выходя из бара в сопровождении полицейских. - Похоже, с этой минуты начинается моя головокружительная военная карьера..." Мне отвели тесную камеру с жесткой койкой, но я не стал скандалить. После напряженного дня нужен был только сон. Должно быть, я захрапел, не успев коснуться головой грязной подушки. - Спал я как убитый, а разбудил меня серый луч света, проникший сквозь крошечное зарешеченное окно. Сразу навалилась тоска. - Есть хочу! - завопил молодой человек в соседней камере и принялся трясти решетчатую дверь. - Дайте пожрать. Мы ведь не преступники! - подхватил другой. - Ладно, ладно, заткнитесь, - сказал грубый голос. - Жратву уже несут, хотя, будь моя воля, я бы вам показал, как уклоняться от призыва! Ждать пришлось недолго, хотя вряд ли стоило это делать. Остывший суп с лапшой и сладкой красной фасолью - не самое подходящее блюдо для завтрака, на мой взгляд. "Любопытно, - подумал я, - что нам предложат на ужин?" Времени для раздумий на подобные темы была бездна. После кормежки никто в нашем зверинце больше не появлялся. Глядя в потрескавшийся потолок, я помаленьку пришел к выводу, что моя злая фортуна на самом деле не так уж и зла. Ведь я - живой и здоровый - попал-таки на Невенкебла! Впереди - многообещающая карьера. Осмотрюсь хорошенько, узнаю, кто тут чем дышит, - глядишь, и найду дорожку к генералу Зеннору, или как его там. Ведь он - в армии, и я скоро там окажусь, выходит, это удача, что меня загребли. К тому же, у меня есть отмычка. Когда придет время, возьму и исчезну. Да и не так уж плохо в армии, в конце концов. Ведь я был солдатом на Спиовенте, не впервой... До чего же здорово мы умеем пудрить себе мозги! В середине дня, когда мои товарищи по несчастью снова проголодались и подняли галдеж, залязгали, отворяясь, двери. Вопли утихли; нас, дюжину унылых парней примерно одного возраста, сковали сначала попарно, рука к руке, а потом длинной цепью - всех вместе. Впереди нас ждала неизвестность. Оступаясь, натыкаясь друг на друга и переругиваясь, мы вышли на тюремный двор и забрались в кузов грузовика. Машина сразу выкатила на людную городскую улицу. Я заметил, что одежда прохожих не такая, как на материке, автомобили - необычной формы, но с первого взгляда стало ясно, что технический прогресс шагнул здесь довольно далеко. Худощавый, темноволосый парень, прикованный к моему запястью, тяжко вздохнул и спросил: - Давно ты в бегах? - Всю жизнь. - Ха, смешно. А я - полгода. Шесть коротеньких месяцочков. Ну, теперь - конец. - Так-таки и конец? Мы же не помирать, а служить идем. - Какая разница? У меня брата в прошлом году забрали, так он ухитрился переправить нам письмо. Потому-то я и спрятался... Он такое пишет... Зрачки моего собеседника расширились, он содрогнулся. Тут машина остановилась, и нам велели вылезать. Картина, открывшаяся моим глазам, пришлась бы по вкусу самому утонченному садисту. Площадь перед высоким зданием забита самыми разнообразными транспортными средствами. Из них сотнями, а может, тысячами, выбирались юные рекруты с одинаковой обреченностью на лицах. В наручниках только наша маленькая группа - всех остальных привели сюда желтые мобилизационные предписания. Впрочем, армейскому начальству определенно было наплевать, каким путем добыта очередная порция пушечного мяса. Как только мы вошли в здание, нас освободили от оков и затолкали в толпу. Мы встали в конец длинной очереди, к одному из столиков, за каждым из которых сидела седоволосая толстушка, годившаяся нам в бабки. Толстушки все, как одна, носили очки, поверх которых глядели на нас, стуча на пишущих машинках. Наконец подошла моя очередь, и меня озарили улыбкой. - Документы, молодой человек. Я протянул "ксиву". Женщина сверила дату и имя с множеством анкет. Я заметил провод, идущий от машинки к центральному компьютеру. К счастью, компьютер не нашел противоречий. - Возьмите, - улыбнулась старушка, протягивая мне пухлую папку с бланками. - Поднимитесь на четырнадцатый этаж. Успешной вам службы. Кабина лифта была огромна, но и нас набилось в нее человек сорок. В жуткой тесноте мы поднялись на четырнадцатый этаж. Как только раздвинулись створки кабины, мы увидели здоровяка в военной форме с невероятным количеством шевронов, бляшек и медалек. - Выходи! - оглушительно заревел он. - Выходи! Чего рты раззявили, остолопы? Направо - стойка, каждый хватает прозрачный пакет и коробку. Потом - в дальний конец комнаты, там - РАЗДЕТЬСЯ! Снять всю одежду. ВСЮ ОДЕЖДУ, ЯСНО? Личные вещи - в полиэтиленовый мешок! Одежду - в коробку, на коробке написать домашний адрес. Уволитесь в запас - получите обратно свои шмотки, если доживете. ШЕВЕЛИТЕСЬ! Мы зашевелились. Правда, вяло, без энтузиазма. Должно быть, на острове было запрещено раздеваться донага в общественных местах - парни прикрывались ладошками, жались к стенкам. Я оказался один в центре комнаты, и на меня с кривой ухмылкой пялился монстр в шевронах. К стойке, где принимали одежду, я подошел первым. Скучающий солдат взял у меня коробку, быстро проштамповал ее, грохнул об стойку и показал на толстые авторучки, свисавшие с потолка на эластичных шнурах. - Имя, адрес, индекс, фамилии близких родственников. Выпустив в меня обойму слов, он отвернулся и взял другую коробку. Я нацарапал на картоне адрес полицейского участка, где меня держали под замком. Как только я выпустил из пальцев авторучку, в поверхности стойки образовалось отверстие, и туда бесшумно провалилась посылка. Неплохо придумано. С полиэтиленовым мешком в левой руке и папкой в правой я затесался в кучу дрожащих бледных призывников; повесив носы, они ждали дальнейших распоряжений сержанта. - А теперь - на восемнадцатый этаж! - громыхнул он. Мы снова набились в лифт, поднялись несколькими этажами выше и оказались в медицинском аду. Врач - наверное, терапевт, судя по стетоскопу на шее - вырвал из моей руки и швырнул санитару папку, а затем схватил меня за горло. Прежде чем я успел ответить ему тем же, он крикнул: - Щитовидка в порядке. Санитар сделал запись в журнале. Врач тем временем вонзил пальцы мне в живот. - Грыжа не прослеживается. Покашляй. Последнее слово было адресовано мне. Я повиновался. - Все. Следующий, - рявкнул терапевт. А потом... что это? Неужели уколы? О-о-о! Парень, стоящий передо мной, должно быть, культурист. Широкие плечи, мощные ноги, бронзовые бицепсы - просто монумент мужской силы. Обратив ко мне перекошенное лицо, он жалобно лепечет: - Я б-боюсь ук-колов! - А кто не боится? - пытаюсь я его подбодрить. Как только очередная жертва выходит к санитару, тот, как автомат, всаживает ей иглу в предплечье. Стоит бедняге отшатнуться - его бьет по спине грубый детина в форме. Через несколько шагов его ждут еще два наполненных шприца. После этого остается только опуститься на скамеечку, мыча от боли. Вот уже над плечом культуриста занесена безжалостная игла. Глаза атлета закатываются, и он с шумом падает на пол. И все же это не выход - санитары делают уколы, а сержант хватает бесчувственное тело за ноги и оттаскивает в сторону. Приблизившись к санитару, я стиснул зубы и собрал волю в кулак. Медкомиссия завершилась еще одним унижением. Сжимая в руках мешки с пожитками и отощавшие папки, мы - голые, несчастные, измученные - встали в последнюю очередь. Вдоль стены одного из залов выстроились пронумерованные столы - точь-в-точь билетные кассы аэропорта. За каждым столом восседал джентльмен в темном костюме. Когда подошел мой черед, сержант-пастух оглянулся на меня и показал пальцем. - Двигай к тринадцатому столу. Чиновник за тринадцатым столом (как все штатские в этом зале) носил очки с толстыми стеклами. Моя папка снова оказалась в чужих руках, из нее был изъят еще один бланк, и я обнаружил, что сквозь очки на меня смотрят налитые кровью глазки. - Жак, ты любишь девочек? Чего-чего, а такого вопроса я не ожидал. Почему-то мне представилась Бибз, которая смотрит на меня и давится от смеха. -А то как же. - А мальчиков любишь? - Среди моих лучших друзей есть мальчики. - Я начал догадываться, к чему клонит этот простак. - Правда? - он что-то вписал в банк. - Расскажи о своем первом гомосексуальном опыте. От такой просьбы у меня аж челюсть отвисла. - Ушам своим не верю. Вы производите психиатрическую экспертизу по анкете? - Ты меня поучи еще, щенок! - прорычал чиновник. - Ишь, волю взял разговаривать! Я спрашиваю, ты отвечаешь. Усек? - Да, сэр! - Я всем своим видом продемонстрировал повиновение. - Впервые опыт подобного рода я приобрел в двенадцать, лет, когда мы вместе с четырнадцатью моими товарищами по шайке... Меня понесло. Чиновник торопливо записывал мою болтовню. Когда анкета была заполнена, я получил не то разрешение, не то приказ идти в лифт. И снова сорок голых в кабине, снова закрываются двери... На этот раз мы явно ошиблись этажом. Перед нами ряды столиков с пишущими машинками, за каждым столом - юная леди. Мы так покраснели, что в зале повысилась температура. Но больше ничего другого не оставалось, как стоять, с ужасом ожидая, когда взгляды девушек оторвутся от машинок, а милые глаза уставятся на нас. Очень нескоро, лет этак через четырнадцать с половиной, кабина снова закрылась. А когда открылась, девушек уже не было, а была зловещая фигура сержанта. Эти типы как две капли воды походили друг на друга - не иначе, какой-то ущербный ген привел к возникновению целой популяции толстошеих, узколобых, пузатых садомазохистов. - Выходи! - заорал он.- А ну, живо, по десять человек, первые десять - через ту дверь! Вторая десятка - через соседнюю! Да не одиннадцать. Считать не умеешь, козел?! За дверью, - куда просочилась моя десятка, нам велели построиться в шеренгу. Мы встали лицом к стене, с которой свисал неприятный на вид красно-коричнево-зеленый флаг с изображением черного молота. Офицер с тонкими золотистыми полосками на погонах подошел к флагу и повернулся к нам. - Сегодня очень важное событие, - с пафосом произнес он. - Вы, молодые люди, наиболее достойные из вашего поколения, добровольно явились сюда посвятить себя защите любимой родины от злобных сил, стремящихся поработить ее. Наступил торжественный момент, о котором вы так мечтали. В этот зал вы вошли юными шалопаями, а выйдете отсюда солдатами. Сейчас вы дадите присягу на верность армии. Пусть каждый поднимет правую руку и повторит за мной... - Я не хочу! - пискнул кто-то. - у тебя нет выбора, - мрачно заявил офицер. - Наша родина - демократическая страна, а вы - добровольцы и дадите клятву. Если не дадите - а у вас есть такое право, - то вот через эту дверь попадете в федеральную тюрьму, где просидите тридцать лет за уклонение от демократических обязанностей. Итак, повторяйте за мной. Стараясь не вникать, мы повторили все то, что он сказал. - Опустите руки, поздравляю, вы теперь солдаты и подчиняетесь требованиям начальства. Первое требование начальства - добровольно пожертвовать литр крови для госпиталя. Выполнять! Едва держась на ногах от отчаяния, голода и потери огромного количества крови, мы ждали, когда нам наконец дадут отдохнуть. Но не тут-то было. - Строиться! Каждый из вас сейчас получит форму разового пользования. Но пользоваться ею запрещается до особого распоряжения. Вы наденете форму, поднявшись по лестнице на крышу, откуда вас отправят в лагерь Слиммарко, где начнется ваше обучение. Каждый получит личный знак с его именем и служебным номером. На знаке есть желобок, чтобы его можно было легко сломать пополам. Ломать запрещается, это военное преступление. - А почему нельзя ломать, если он для этого и предназначен? - пробормотал я. Сосед объяснил: - Личный знак ломают пополам после смерти солдата. Одну половинку отправляют в архив, а другую кладут в рот мертвецу. Наверное, вам не покажется странным, что я в этот миг почувствовал на языке металлический привкус. В других обстоятельствах мне, наверное, понравилось бы путешествие на этом необычном воздушном корабле. Он имел форму огромной сигары, заполненной, видимо, каким-то газом. Снизу к сигаре была подвешена металлическая кабина, со вкусом украшенная орнаментом из черепов и костей; лопасти огромного винта могли толкать летательный аппарат вперед и вверх. Вид из кабины, наверное, был бы восхитительным, если б ее создатели предусмотрели иллюминаторы в пассажирском отсеке, где на исключительно неудобных креслах из литой пластмассы сидели мы, новобранцы. Я блаженствовал - в призывном центре нам лишь раз позволили присесть, и то для того, чтобы сдать кровь. Пластмасса холодила тело сквозь тонкую фиолетовую ткань формы, пол под картонными подошвами, пришитыми прямо к штанинам, казался невероятно твердым. Единственный карман находился на груди; уложив в него мешок с личными вещами, каждый из нас стал похож на фиолетовое сумчатое животное, каких можно увидеть разве что в кошмаре. - Я еще ни разу в жизни не покидал родного дома, - пожаловался рекрут справа от меня. Он всхлипнул и вытер мокрый нос рукавом. - А я покидал! - тепло и бодро заявил я. Ни теплоты, ни бодрости я не испытывал, но надеялся, подняв настроение соседа, тем самым поднять и свое. - Кормят в армии паршиво, говорят,- упорно скулил мой соратник. - Никто на свете не умеет печь сепкукоджи лучше, чем моя мамочка. Пирог с луком! Ну и вкус у этого паренька! - Забудь об этом, - весело посоветовал я. От продолжения этой интересной беседы меня спасло появление сержанта. Распахнув дверь из пилотского отсека, он взревел: - А ну, встать, кретиноджи! - и позаботился о том, чтобы все мы выполнили приказ, нажав кнопку механизма, убирающего сиденья. Только я один не успел вскочить на ноги, и мне одному пришлось выдержать всю силу испепеляющего сержантского взгляда. - Руки вдоль туловища, ноги вместе, грудь вперед, живот назад, подбородок опустить, смотреть прямо и не дышать! После секундной неразберихи образовались и застыли фиолетовые ряды. Сержант разглядывал нас с нескрываемым презрением. - Кажется, кто-то все-таки дышит. Не дышать, покуда не разрешу! Первому, кто вздохнет, врежу в самое подходящее место! В ответ - мертвая тишина. Вскоре то один, то другой новобранец стал пошатываться. Застонав, один упал в обморок. Я бесшумно дышал носом. Кто-то захрипел - не выдержал. Сержант тут же подскочил к нему, и самое подходящее место на теле новобранца оказалось солнечным сплетением. Взвизгнув, жертва рухнула на пол, а остальные стали хватать ртом живительный воздух. - Это вам маленький урок, - процедил сквозь зубы сержант. - Поняли, что я имею в виду? - Да, - тихонько пробормотал я. - Что ты - садомазохист. - Что я приказываю, а вы исполняете, иначе пеняйте на себя. - В заключение этой неприятной сентенции у него перекосилось лицо, губы разжались, и блеснули желтые клыки. Далеко не сразу я понял, что это означает улыбку. - Садитесь, ребята, устраивайтесь поудобнее, - вдруг благодушно предложил он. "Куда? - подумал я.- На голый пол? Кресла же убраны". Сержант любовно похлопал себя по мешку сала, перетянутому ремнем. - Меня зовут Клутц, строевой сержант Клутц. Но не вздумайте обращаться ко мне по имени - это привилегия старших по званию. Для вас я - сержант, сэр или мастер. Вы должны быть скромны, исполнительны, почтительны и покорны. Я не стану описывать наказания за несоблюдение этих требований, потому что недавно поел и не хочу портить себе пищеварение. По шеренгам прокатился тихий стон при мысли о том, какие ужасы могут испортить пищеварение этому чреву. - Как правило, достаточно один раз наказать самого строптивого рекрута, чтобы сломить его дух. Но иногда его приходится наказывать во второй раз. В третий раз у нас никого не наказывают. Хотите знать, почему? Налитые кровью глаза скользнули по нам, и мне захотелось забиться в угол. - Поскольку вы слишком тупы, чтобы ответить на этот вопрос, я отвечу сам. В третий раз орущего, брыкающегося, зовущего мамочку рекрута запихивают в особую камеру. Там из него с шипением уходят девяносто девять целых, девяносто девять сотых процента влаги. Знаете, на что он становится похож? Хотите посмотреть? Он полез в карман и достал крошечную фигурку обезвоженного рекрута. На лице бедняжки навеки застыл невыразимый ужас. Солдаты застонали, наиболее слабые попадали без чувств. Сержант Клутц улыбнулся. - Да, вот так в итоге выглядит непокорный. После казни его крошечное тельце месяц висит в казарме на доске объявлений, в назидание остальным, а после, вместе с игрушечной лопаткой, чтобы было чем выкопать могилку, его кладут в почтовый конверт и отсылают родным. Вопросы есть? - Простите, сэр, - послышался дрожащий голос. - Скажите, процесс обезвоживания - мгновенный или... медленный и мучительный? - Хороший вопрос. Ты уже пробыл один денек в армии, так неужели не догадаешься? Снова стоны, шум падения бесчувственных тел. Сержант одобрительно кивнул. - Ладно. Сейчас я скажу, что вас ждет в ближайшем будущем. Мы летим в ЛНПС на ВБМ, то есть в лагерь начальной подготовки Слиммарко на Военной базе Мортстерторо. Там вы постигнете основы солдатской науки. Некоторые из вас не выдержат начальной подготовки и будут похоронены со всеми воинскими почестями. Запомните это. Запомните и то, что обратного пути у вас нет. Вы станете справными солдатами - или мертвецами. И поймете, что военная служба трудна, но справедлива. Вопросы есть? В тишине у меня громко заурчало в животе, а изо рта выскочили слова: - Да, сэр. Когда нам дадут поесть? - Крепкий у тебя желудок, как я погляжу. Обычно новобранцам суровая правда военной жизни портит аппетит. - Сэр, я желаю честно исполнить свой долг. Солдат обязан быть сильным и выносливым, а для этого надо хорошо питаться. Сопя и таращась на меня, Клутц обмозговал (если в данном случае уместно это слово) мой довод. - Ладно, будем считать, что ты сам напросился идти за пайками для всех. Кладовка вон за той дверью. Пошел! Я отворил дверь в крошечный отсек, где стояла одна-единственная коробка с надписью "БОЕВЫЕ ПАЙКИ ЮК-Е". Но коробка оказалась подозрительно легкой: Неужели ее содержимым можно накормишь такую ораву? - Тащи сюда, кретино, нечего ее щупать, - зарычал сержант, и я поспешил обратно. Пайки ЮК-Е оказались серыми брикетами в пластмассовых стаканчиках. Мои товарищи мигом их расхватали. - Такой брикет поддерживает жизнь в течение суток, - скрипучим голосом объяснил сержант - В нем есть все витамины, минералы, протеин и селитра, которые начальство считает необходимыми для солдатского организма. Крышечка снимается путем надавливания ногтем большого пальца на желобок, помеченный надписью: "надавить ногтем большого пальца". Поев, каждый из вас подойдет к стене, вот к этому крану, наберет в пластмассовый стакан воды. Пить надо быстро, через, минуту после смачивания упаковка, теряет жесткость. Напившись, вы аккуратно скатаете ее и будете хранить как зеницу ока, потому что она превратится в контрацептивное средство, которым вы еще долго не сможете пользоваться, но которое обязаны иметь при себе. А теперь - приступить к приему пищи! Пока мы грызли пайки, в отсеке снова появились кресла. Я осторожно уселся на свое, ожидая, что оно снова провалится. Мне не верилось, что удастся уснуть сидя, но комбинация из мерзкой еды и предельной усталости сделала свое дело. Прежде чем закрыть глаза, я услышал собственный храп. Обстоятельства пробуждения можно было предугадать: кресла снова ушли в пол, и я оказался среди кряхтящей и стонущей фиолетовой массы. Подхлестывая нас окриками, сержант дождался, когда последний из нас поднялся и встал в подобие строя. - Поздравляю с первым днем новой жизни, - ухмыльнулся Клутц. Его слова были встречены жалобным нытьем. В стене распахнулся люк, в салон ворвался холодный пыльный ветер. Едва переставляя ноги, мы спустились по трапу. Зрелище оказалось не слишком впечатляющим. Одно бледно-розовое солнце пряталось за облаком пыли на горизонте, другого было не видать. Судя по разреженному холодному воздуху, база располагалась на возвышенности, возможно, на горном плато. Это гарантировало преобладающую летную погоду и максимум неудобств для возможного десанта противника. Вдали, заставив землю содрогнуться, стартовал звездолет, огонь его дюз горел ярче заходящего солнца. Сержант приказал нам построиться и заявил: - Отныне каждый из вас будет носить военное имя, прежнее может забыть навсегда. Военное имя состоит из прежнего с добавлением первых четырех цифр личного номера. Я читаю имя, названный проходит в казарму, садится на указанную койку и ждет дальнейших распоряжений. Гордо 7590 - койка номер один... Я ждал, разглядывая унылую стену казармы, пока не услышал: - Жак 5138. Едва переставляя ноги, я прошел в дверь, над которой красовался лозунг: "ЧЕРЕЗ ЭТИ ДВЕРИ ПРОХОДЯТ ЛУЧШИЕ СОЛДАТЫ В МИРЕ". Пол в казарме был каменный, его совсем недавно мыли. Стены - бетонные, тоже мокрые. Я поднял глаза к потолку - с него капало. Мне стало страшно - не иначе, кто-то из начальства помешан на влажной уборке помещений. Койки в казарме были трехъярусные, и моя, разумеется, оказалась на самом верху. На ней лежал скатанный матрац. - Добро пожаловать в новый дом, - с искренним радушием в голосе произнес сержант, когда мы все с неискренним вниманием обернулись к нему. - Запомните хорошенько, как лежат скатанные матрацы, потому что они должны так лежать постоянно, за исключением времени, отведенного на сон. А у нас здесь не разоспишься, не надейтесь. Свое личное имущество будете хранить в нишах под полом, они открываются и закрываются все одновременно вот этой кнопкой. Он коснулся кнопки на поясе. Послышался скрежет, и в полу. образовалось множество прямоугольных отверстий. Один неудачно стоявший рекрут с воплем рухнул в нишу. - Свет погаснет через пятнадцать минут. Нижайше прошу расстелить койки, но не укладываться раньше времени. Перед сном вы увидите учебный фильм и узнаете, что вас ждет завтра. Посмотрев кино, вы помолитесь богу или богам, кому как нравится, и ляжете баиньки. Спокойной ночи. - Он вышел. Некоторое время в казарме стоял шелест - мы стелили койки, состоящие из худосочного матраца и тонюсенького одеяла. Надувная подушка, на которую ушли все мои последние силы, наверняка вскоре окажется спущенной. Пока мы стелились, в проходы между койками бесшумно опустились телеэкраны. Грянула бравурная музыка, на экране появился офицер, страдающий несколькими дефектами речи, и стал читать совершенно непонятные наставления, которые мы, разумеется, пропустили мимо ушей. Я высыпал из нагрудного кармана в свой ящик вещи и, как был, в одежде, вскарабкался на койку. Вскоре под заунывное бормотание офицера у меня сомкнулись веки, и я почти заснул, как вдруг полыхнула ослепительная вспышка, и грянул гром. На экране возникла зловещая фигура в черной форме. - Внимание, - зловеще произнес человек в черном. - Мы прерываем все запланированные передачи, чтобы сообщить вам следующее известие, - сделав жуткую гримасу, он встряхнул листок бумаги, который держал в руке. - На территорию нашей страны проник опасный шпион. Установлено, что вчера утром он прибыл на борту брастирского корабля. Вчерашние поиски в бухте не дали результата. В ходе сегодняшних поисков установлено, что шпион проник на прогулочный катер и украл несколько предметов одежды. У меня стянуло кожу на затылке. - В песке на пляже обнаружены вещи, как установлено, принадлежавшие шпиону. В настоящее время район поисков оцеплен, там объявлен комендантский час, тщательно обыскивается каждое здание. Возможно, преступник до сих пор носит украденную одежду. Тому, кто видел на ком-нибудь этот костюм, следует немедленно поставить в известность полицию или силы безопасности. На экране появилось довольно точное компьютерное изображение вещей, которые я позаимствовал на катере. Некоторое время они медленно крутились в пространстве, потом появилась человеческая фигура. Вместо лица было белое пятно, но я не сомневался, что рано или поздно оно примет мои черты. Какой срок понадобится полиции, чтобы узнать мои приметы, проследить мой путь и выяснить, что я в армии? Дверь казармы с грохотом захлопнулась, лампы погасли. Я лежал, неподвижно глядя в темноту; в груди гулко стучало сердце. Нелегко заснуть, узнав о том, что тебя разыскивают по всей стране. Но я уснул потому, что вымотался до предела и наконец-то оказался в горизонтальном положении, тепле и покое... С грохотом распахнулась дверь, и вбежавший сержант истошно завопил: - Подъем! Хватит отлеживать задницы! Скатать койки! Вынуть из ящиков бритвенные принадлежности! По двое - в уборную! Ну, шевелись, ленивые свиньи! Живей, живей, живей! Я успел проскочить в уборную прежде, чем в дверях возникла пробка. Умывальников было очень мало, но мне удалось протолкаться к одному из них. Взглянув в кривое зеркало на измученную, бледную, с запавшими глазами физиономию, я едва узнал себя. Я подумал, что с нами, наверное, сознательно обращаются по-скотски - хотят напугать, вывести из равновесия, сбить с толку, иными словами, подготовить для промывания мозгов, для полного разрушения личности. Ну уж нет! Мозги и личность Джима ди Гриза вам не по зубам! Сверхзвуковое лезвие противно заверещало, сбривая щетину. Сунув в рот автоматическую зубную щетку, я умылся и вышел из уборной. В дверях казармы снова появился сержант Клутц. - Выходи строиться на поверку! - заорал он и тут же в страхе отпрянул: я ринулся на него, как бык. Сбежав с крыльца, я встал перед фонарем по стойке "смирно". - Шутить вздумал? - процедил он сквозь зубы, брызжа слюной мне в лицо. - Никак нет, сэр! - я выпятил грудь и ел начальство глазами. - Выполняю приказ, сэр! Мои старики, отец и дед, были солдатами, они говорили: нет лучшей доли, чем солдатская, нет в армии старше чина, чем сержант. - Я перестал орать и прошептал: - Сэр, скажу вам честно - я не мобилизованный. Я - доброволец. Пожалуйста, не говорите об этом ребятам, не то меня засмеют. Он промолчал. В уголках глаз блеснули капельки влаги или мне показалось? Как бы там ни было, он не отвесил мне оплеуху, а повернулся и пошел в казарму - пинками выгонять остальных рекрутов. После переклички, во время которой Клутц переврал великое множество имен, даже такое простенькое, как Бил, мы строем направились в столовую. Когда запахло настоящей едой, на мостовую, словно частый дождик, закапала слюна. Получив поднос, я глазам своим не поверил - камни под карамелевым соусом, не иначе! Впрочем, камни оказались мягкими, горячими и недурными на вкус. В мгновение ока опустошив тарелку, я бросился за добавкой. В те минуты мне казалось, что в армии не так уж плохо. Но я сразу выбросил эту мысль из головы. Нас кормили только для того, чтобы мы не умерли с голоду. Начальство рассуждало так: если некоторые рекруты не выдержат учебы, то не из-за плохой кормежки, а из-за слабости тела или недостатка силы воли. Кто останется жив - превратится в относительно крепкий закаленный винтик военной машины. После завтрака полагалась утренняя зарядка - вероятно, для лучшего усвоения пищи. Сержант Клутц вывел нас на широкую площадку, где уже упражнялись новобранцы. Нас поджидал инструктор - детина с чрезмерно развитой мускулатурой и непропорционально маленькой головой. У меня зубы задрожали от его рева: - Что такое?! Почему опоздали на целую минуту, кретиноджи?! - Совсем обнаглели, свиньи, - наябедничал наш любимый сержант, доставая из кармана длинную черную сигару. - Едва оторвал их от корыта. По рядам прошел глухой ропот - мы опоздали потому, что Клутц не мог идти быстрее. - Вот оно что?! - Крошечные глазки инструктора затлели, как угольки. - Ну-ну, поглядим, стоит ли кормить таких недоносков. Ложись! Пятьдесят отжиманий! Начинай! Приказ меня не испугал - я каждое утро отжимался сто раз, чтобы не потерять форму. Да и ветер дул холодный, не мешало размяться. Отжимаясь в двадцатый раз, я заметил, что слегка вспотел. Кругом пыхтели, кряхтели и стонали. Когда инструктор досчитал до тридцати, добрая половина взвода лежала без сил на земле, а сержант Клутц стряхивал пепел на чью-то спину. Пятьдесят раз отжались только я да культурист, боявшийся уколов. - Еще пятьдесят! - прорычал, гневно глядя на нас, инструктор. Культурист, кряхтя, отжался двадцать раз и скис. Я выполнил упражнение до конца. - Все, сэр? - спросил я инструктора. - Или еще пятьдесят? - Встать! - рявкнул он.- Ноги шире плеч, руки перед собой, делай, как я... Раз, два, три, четыре... К концу физзарядки мы обливались потом, а двое слабейших неподвижно лежали в пыли. Один из них, держась за бок, постанывал у моих ног. - Сопляки недоделанные! Мамины сынки! - выразил свое недовольство сержант Клутц. - Уберите с глаз моих этих недоносков! Вы двое и вы двое - оттащите их в палатку лазарета и бегом обратно. Я перекинул через плечо руку бесчувственного рекрута. Мой напарник выглядел ненамного лучше, чем тот, кого мы тащили в лазарет. - Ты не напрягайся, только делай вид, будто помогаешь, - сказал я ему. - С... спасибо, - пропыхтел он. - Я не в такой прекрасной форме, как ты. Это я уже заметил. Парнишка был субтильным, с цыплячьей грудью и тенями под глазами. И выглядел старше остальных рекрутов. - Меня зовут Мортон,- представился он. - Жак. С виду ты староват для армии, Мортон. - Ты прав, - кивнул он. - Меня из университета забрали. Я едва не угробил себя этой учебой, чтобы не попасть сюда. И вот результат - перетрудился, заболел и пропустил экзамены. Что нам с ним делать? - спросил он, имея в виду нашу бесчувственную ношу. - Он плохо выглядит. - Да вот она, палатка. - Бросайте на землю, - велел капрал медслужбы, лениво листавший комиксы. Когда он переворачивал страницу, послышался тоненький стон. Я огляделся. В палатке уже лежали четверо новобранцев. - Как насчет медицинской помощи, капрал? Он неважно выглядит. - Ничего с этой дохлятиной не случится. Оклемается - прогоню его в казарму, а нет - вечером придет врач, осмотрит его. Все, уносите отсюда свои задницы, не то скажу сержанту, что вы сачкуете. - Откуда в армии берутся такие садисты? - пробормотал я, когда мы с Мортоном вышли из палатки. - На их месте могли бы оказаться и мы с тобой, - угрюмо ответил он. - В больном обществе - больные индивидуумы. Люди делают то, что от них требуется, так легче жить. Наше общество построено на милитаризме, шовинизме и взаимной ненависти. Когда такие вещи возводятся в ранг законов, находятся и наиболее ревностные исполнители этих законов. Признаться, я ушам своим не поверил. - Тебя этому в университете учили? Он усмехнулся и отрицательно покачал головой. Наш взвод уже уходил со спортивной площадки, и мы пристроились в конец. Сержант Клутц привел нас на вещевой склад, где я получил подтверждение слухам, что в армии есть только два размера мундиров. Мой оказался настолько велик, что пришлось подвернуть обшлага рукавов. Нам выдали всю необходимую экипировку - котелки, ремни, фляги, подсумки для боеприпасов, саперные лопатки, ранцы и прочие предметы первой военной необходимости. Отнеся их в казарму, мы направились в учебный корпус, на так называемую "военно-идеологическую ориентацию". - Армия получила наши тела, но ей нужны и наши души, - прошептал Мортон. - Отставить разговоры! Молчать и слушать! Говорить будет капрал Гоу, ваш наставник. Фальшиво улыбаясь, капрал Гоу - обладатель слащавой розовой физиономии с усиками сутенера - одернул Клутца: - Ну, ну, сержант! У нас сейчас ориентация, а не изучение уставов. Твои подопечные выучат уставы и станут хорошими солдатами. Но хорошие солдаты должны знать, для чего необходимы уставы. Так что располагайтесь поудобнее, ребята. Какие еще кресла? Вы в армии. Садитесь на этот замечательный бетонный пол и слушайте. Начинаем занятие. Кто ответит на вопрос: почему вы здесь? - Потому что нас призвали, - пробасил кто-то. - Ха-ха, ну конечно. Но зачем вас призвали? Почему молодые люди должны служить в армии? Если вы не совсем ясно это понимаете, значит грош цена вашим родителям и учителям. Позвольте, я просвещу тех из вас, кто в этом нуждается. Вы здесь потому, что у наших врат - опасн