вяло кромсал шею единственному пациенту, что тот Христом богом взмолился прекратить безобразие. Отличник Меншиков метко выполнил приказ, -- пристрелил стрельца из фузеи. Лефорт и Блюмберг от экзамена увильнули по уважительной причине, -- у них были заграничные справки о невозможности дворянину заниматься такими гадостями. Петр наблюдал работу своих учеников из седла и очень сердился, если кто-нибудь, вызванный к эшафотной доске, "принимался за дело трепетными руками". Стрельцов не только рубили и вешали, им на колесе ломали руки, ноги, спины. Парализованных, но живых стрельцов прямо на колесах выставляли в рядок под кремлевской стеной на Красной площади. Вы знаете это место, там и сейчас покойников полно. Полковые попы из мятежных частей тоже пострадали. Одного повесили, у другого отрубили и насадили на кол голову, тело положили на колесо. Все были довольны, но хотелось как-то приобщить к прекрасному и главную ценительницу стрелецкого искусства -- царевну Софью. Эта затворница никак не хотела посещать массовых мероприятий, прикрывалась монастырским распорядком. Тогда Петр устроил ей выездное представление, удовольствие с доставкой на дом. Он приказал повесить 195 стрельцов на деревьях вокруг Новодевичьего. Трех крупных мужиков бесстыдно разместили прямо против окон девы Софии. А чтоб ей был понятен смысл спектакля, в руки мужикам вставили ее собственноручные письма и ответные признания повешенных. Театральный сезон - это вам не двухдневный кинопрокат, - трупы провисели за окнами пять месяцев и пользовались у монастырских ворон непреходящим успехом. Полгода простояли на Красной площади колеса с останками стрелецкой массовки. Хотелось Петру и саму Софью вызвать на сцену. Он созвал особый собор, чтобы вынести ей соответствующий приговор, но попы ни на что кроме пострижения не осмелились. Постригаемым и прочим, приобщающимся к Богу (например, отцу царской невесты), у нас меняют имена. И есть такое правило: новое, незапятнанное имя должно начинаться с той же буквы, что и грешное. Это для того, чтобы Бог хоть как-то мог связать концы с концами на заседании Страшного суда. Вы же не забыли еще, что Владимир Мономах, например, звался во Христе Василием, а Борис Годунов - Боголепом? Ну, вот. Софью постригли на месте преступления, в Новодевичьем, под издевательским именем Сусанна. Я сочинил тут гипотезу, что имя это должно было напоминать незамужней и вечно озабоченной "мужеской деве" дикие сцены изнасилования библейской девицы стариками-разбойниками, так похожими на отставных стрельцов. Сестра Марфа упокоилась в монастыре бывшей столичной Александровской слободы под многозначительным для нас именем -- Маргарита. На этом наш московско-сибирский цирюльник не успокоился и постриг жену свою, Евдокию Федоровну. Очень уж она мешала правильно управлять государством. К тому же Евдокия проиграла схватку за доступ к царскому телу дочке кукуйского водочника Анне Монс. Основная причина проигрыша была столь деликатной, что Историк потратил на ее передачу целую страницу академических выражений. И все равно, нормальному читателю ничего не разъяснил. Так что, вам не обойтись без моей расшифровки, которая далась чуть легче, чем чтение египетских пиктограмм, но гораздо сложнее перевода древнерусских летописей или "Слова о полку...". Вот как вкратце выглядит окончательный диагноз. Когда царь Петр Алексеевич входил после многомесячной отлучки в спальню к государыне Евдокии Федоровне, она начинала ходить вокруг да около, выспрашивать, по-здорову ли плавали, лапушка мой Петр Алексеич, да не застудили ли ножки, да не желаете ли чего..., пряников печатных, кашки манной? Да не прочесть ли вам на ночь акафист или канон покаянный от нечаянного греха? Такая волынка продолжалась до полного нутряного и наружного опущения. Поэтому царь скучал-зевал-засыпал, а утром в досаде собирался в новый поход, подальше от этих "лапушек", "ясных соколов" и прочей древнерусской целомудренной литературы... А вот, шкипер Питер входит морской, косолапой походкой в заведение папаши Монса, дымит трубкой, подает абордажные команды, типа "свистать всех баб наверх и сверху!". На боцманский свисток из трюма выскакивает по-европейски красивая madchen Anne. Она с трудом удерживает невинное лицо юнги, подносит моряку штоф сорокоградусной, грудью нечаянно задевает его за медаль, форштевнем натыкается на ручку кортика. Тут же превращается в золоченую русалку, спрыгивает с корабельного носа и тащит грешного Питера в свое подводное царство. Там, бесстыдно оголяясь и утробно завывая, Анна булькает что-то возбуждающее по-немецки и валит порфироносного капитана в бушующую постель. Все тонет в углеводородном тумане. Звучит виртуозная и задушевная музыка Лея-Леграна. Об исполнительской технике самой Анны я уж и не говорю... Почувствовали разницу? То-то! Итак, семейные дела уладились. Государство очистилось. Окружение сформировалось. Ослепительной, яркой звездой в этом окружении засверкал диамант Александра Даниловича Меншикова. Меншиков достоин отдельного лирического отступления, ибо был он первым "новым русским". Папа Меншикова служил придворным конюхом, почему и попал при потешной мобилизации в капралы Преображенского полка. Так что, когда много лет спустя царь жаловал Алексашке титул светлейшего князя, то честно записал в грамоте, что родитель героя служил в гвардии. Был Меншиков высок и хорош собой, совершенно сбивал с толку окрестных немцев непривычной вежливостью, изысканностью, чистотой, умением культурно кушать и цензурно выражаться. Еще он превосходно владел построением сложных фраз, умел легко договориться со всеми и обо всем. Но и лучших природных свойств Меншиков не растерял. Был он невероятно жесток, безмерно, по-скотски честолюбив, жаден и вороват, уместно истеричен. Он был лишь немного уМеньшенной копией своего повелителя. Осенью 1698 года после всех заграниц, казней, пострижений и буйств почувствовалась некая пауза. Это нашего государя стала покалывать в ребро спящая летаргическим сном Империя. Царь пребывал в расстройстве. Сейчас он вдруг понял, какой огромный камень хочет сдвинуть с привычного места. Ему стало страшно. Он в кровь избил Шеина, Лефорта, Меншикова -- за сморкание при дамах, за танцы при шпаге, за продажу налево офицерских патентов, еще за какую-то ерунду. Его душило отчаянье. В глазах стояло видение культурной, богатой, чистой Европы. Потом эта Европа сбрасывала платье и плясала канкан, потом оказывалась Анной Монс, потом одевалась и снова становилась непорочной Пречистой богородицей. Потом врач пускал царю дурную кровь, и она черными кляксами била в гонг медного тазика. И все успокаивалось, но ничего не решалось. Как упросить этот скотский народ работать и учиться? Какой еще казнью отучить его от зависти и воровства? Какой пыткой вырвать у него признание в тайных помыслах, мечтаниях, стремлениях? - Эх, Питер, Питер! - вздыхала сверху непорочная Анна Монс, поправляя нимб, - просить нельзя, нужно насиловать, прямо драть безбожно! - Отучить русского от воровства и зависти невозможно, ибо неразрешима сия наука уж восемьсот тридцать шесть годков, - вторила ей из винного трюма портовая шлюха Машка -- еврейка назаретская. - Нету у него никаких нормальных помыслов, реальных планов и стремлений, а так - маниловщина одна, - подхватывала чистенькая Европа, смахивая пену от шампуня и грациозно изгибаясь между рогами водоплавающего быка. Не было ответа на чисто русские вопросы у евро-европейских дев. Хорошо хоть в бредовых снах, нет-нет, да и являлись царю простые русские мужики -- блудливый Владимир Святой, хромой Ярослав Мудрый, грозный Иван Горбатый, безумный Иван Грозный. Они-то и напоминали ему неписанные имперские законы и правила, затерявшиеся в чертежах всех этих гюйс-бом-брамс-бикс-брашпилей. Рассмотрел Петр имперское наследие и понял: все есть! Есть огромная страна. Есть природные ресурсы. Есть эластичный народ. Есть покорная, безудержная партия негодяев. Есть у этой партии буйный вождь, -- вон он дико косится из венецианского зеркала. Есть у вождя целая армия подручных нового типа. Есть управляемая церковь. Нужно только рубить, не уставая, - головы, корабли, окна в Европу. Нужно только раздвигать пределы безразмерного отечества. Нужно сплачивать, казнить и миловать подручных, вязать их кровавой круговой порукой и свальными оргиями. И воевать до последней капли дурной крови, трудиться до последней тягловой жилы, чтобы на вопли о пощаде, еде и отдыхе сил уже не оставалось. Вот такое решение. С тем и просыпались. Спросонья снова вешали и рубили стрельцов, привезенных из-под Азова, устраивали маскарады, колядки, гулянки. Потом расследовали ропот народный, топили ведьм, жгли колдунов, распускали остатки стрелецких полков, изгоняли заевшихся военных со службы с волчьим билетом и высылали из Москвы вон. Новый отсчет С 1 января 1700 года ввели новое летоисчисление -- от рождества Христова. Поэтому сразу началась новая эпоха -- эпоха русско-шведских войн. Швеция была в интересном положении. Она, по мнению Историка, приобрела в Европе вес и авторитет, непропорциональные ее экономическому могуществу. Это объяснялось двумя обстоятельствами. 1. Шведы в течение многих лет вели принципиальную политику, чурались двуличия, уважали собственные законы. 2. Шведский король Карл XI применил на практике одно из золотых правил нашей имперской теории. Он воспользовался конституционной ситуацией, захватил право казнить, миловать и конфисковать самодержавно, и успешно обобрал до нитки свое дворянство. Дворяне стали по стойке смирно, чтоб хоть головы сберечь. Но в обиженной рыцарской среде сыскался самый обиженный рыцарь - Иоганн Паткуль. Он восстал, был приговорен к смерти, бежал, стал являться к европейским дворам и подбивать поляков, немцев и прочих на разгром и растерзание родной страны. Типичный случай измены Родине в корыстных целях. Поляки и датчане клюнули. Глава польской католической церкви кардинал-примас Радзеевский за взятку в 100000 рейхсталлеров пролоббировал в сейме вопрос о войне. Панове поверили в возможность получения навеки Лифляндии с Ригой. Для ускорения победы решено было использовать диких русских. Им отводилась роль правого фланга и отвлекающего войска. Русские должны были дойти только до Нарвы, там пошуметь, пострелять, и -- лучше всего -- быть битыми по неопытности, чтобы, не дай бог, не добраться до Эстляндии и Лифляндии. Условием принятия России в союз было честное царское слово: шведских городов не жечь, не грабить, мирных европейцев не казнить, не насиловать, не обижать. В общем, вежливо здороваться с побежденными по-немецки. Паткуль и польский генерал Карлович приехали в Москву уговаривать царя. Вот какие Нью-Васюки они ему нарисовали. - Вы, ваше величество, легко возьмете прибрежные шведские крепости, выйдете на берег Балтики, приобретете "средство войти в ближайшие сношения с важнейшими государствами христианского мира", построите здесь "страшный флот", захватите монополию торговли востока с западом. Русский флот станет третьей силой, наряду с английским и французским. Храбрый и прославленный в боях молодой русский царь -- вы, ваше величество, - просияет примером для всей просвещенной Европы, а там, - и для всего мира! Франция и Англия подожмут свои петушиные и львиные хвосты... Тут в голове Петра закружилось, зазвенело, поплыло, и он, конечно, согласился. В начале 1700 года польские войска вошли в Ливонию, взяли мелкие городки и замерли у Риги. Союзные датчане захватили Голштинию. Наши, как и было условлено, дождались заключения мира с Турцией, и 19 августа со спокойной спиной начали кампанию. В Швеции только что сел править Карл XII. Он был на 10 лет моложе Петра, -- ему на днях стукнуло 18, - и он еще не отстал от детских забав с погромами в церквях, охотой на зайцев в парламенте, рубкой баранов прямо в королевском дворце. Посреди игр 13 апреля 1700 года Карла известили о войне. Он сказал сестрам и бабушке, что уезжает в "увеселительный дворец Кунгсер", и поехал в другую сторону - навсегда. Карл неожиданно переплыл Зундский пролив и с 15000 пехоты осадил Копенгаген. Датчане сразу сдались. Петр выступил к Нарве, несмотря на попытки польского и датского послов удержать его от решительных действий. Хитрецы хотели отвлечь Карла от своих войск, дать ему время на переброску к русским рубежам. Провокатор Паткуль просто сердцем извелся наблюдая в Москве решительность царя. 23 сентября русские стали под Нарвой. Их было до 40 тысяч, они изголодались и измучились в дороге. Только 20 октября начался обстрел Нарвы, но пушки оказались негодными. Почти сразу кончились ядра и заряды. Стали ждать подвоза боеприпасов. 17 ноября Петр узнал о приближении Карла и уехал из армии. 19 ноября вместо русских обозов с провиантом и порохом у нашего лагеря появились шведские полки. 8500 шведов, горячей иголкой вонзились в замерзающую, голодную толпу русских. Наши в ужасе закричали: "Немцы изменили!", - имея в виду иностранных наемных офицеров. Началась паника, давка, бегство. 1000 кавалеристов Шереметева просто утонули в Нарове. Русские стали срывать злость на командирах, их били и рубили. Король Карл увяз на лошади в болоте, потом вторую лошадь под ним застрелили. Он рассмеялся и пошел в палатку просушиться. Это спасло два потешных полка, Семеновский и Преображенский, которые одни не побежали и смогли продержаться до темноты. Утром Карл разрешил "храбрым русским" отступить с оружием в руках. Для почетного отступления шведы сами быстро построили мост. В плену остались только 79 "знатных русских", в том числе 10 генералов. Карл расквитался за ярла Биргера. Такое блестящее вступление во взрослую жизнь не осталось незамеченным в Европе. Таланты Карла были вознесены до небес европейскими поэтами, измаявшимися на мелкотемье. Столицы захлестнула "карломания". В моду вошли памятные медали, на лицевой стороне которых штамповался увенчанный профиль Карла с латинскими восхвалениями, типа: "superant superata fidem" -- "невероятно, но факт!". На обратных сторонах печатали Петра - дурачком: "Изшед вон, плакася горько". Карл возгордился неимоверно. Он потерял здравый смысл, чувство реальности и собирался, как потеплеет, прогуляться до Москвы. Петр, напротив, ощетинился, погнал своих генералов укреплять Новгород и Псков, стал вешать чиновников за 5-рублевую взятку, ломать церкви на стройматериал, колокола переплавлять в пушки. Провинившийся под Нарвой Шереметев разбил в январе 1701 года передовой шведский отряд Шлиппенбаха и обеспечил передышку на несколько месяцев. За это время было отлито более 300 отличных орудий. Эти пушки делали, в основном, два мастера -- немец и русский. Еще три русских литейщика подключались изредка -- по мере выхода из запоя. Тем временем Карл напал на окрестности Риги и "в пух" разбил польско-саксонскую армию. Медалей в ювелирных лавках прибавилось. Тут случилась воистину первая морская победа Петра. В июне 1701 года 7 шведских кораблей под голландскими и английскими флагами пытались высадить десант в Архангельске, но были перехвачены, биты, и убрались восвояси, оставив два корабля на мели. Петр был страшно рад нечаянному приобретению. В конце года Шереметев напал на шведов в Ливонии и перебил 3000 человек, положил 1000 наших. Получил за это орден Андрея Первозванного, царский портрет в бриллиантах, звание генерал- фельдмаршала. В апреле 1703 года герой продолжил свои рейды и вышел к устью Невы. Сюда приехал и сам царь. 1 мая был взят Ниеншанц, замыкавший устье. 5 мая два шведских корабля пытались исправить положение, но были атакованы и взяты Петром и Меншиковым с двумя гвардейскими полками в 30 лодках. Была безмерная радость, пили тоже без меры. 10 пьяных дней завершились скорбным облегчением на весеннем невском ветерке. Здесь Петру нашептали, что в IX веке "устьем Невы начался великий путь из варяг в греки", что и ныне "отверзошася пространная порта бесчисленных вам прибытков". Поэтому немедля по протрезвлению - 16 мая 1703 года (хоть бы этот 300-летний юбилей не прозевать!) - на одном из островов застучал топор дровосека. Рубили деревянный городок Питербурх, столицу еще одной Российской империи. Одновременно рубили гигантские сосны для кораблей балтийского флота и били мелкие шведские отряды, бродившие неподалеку. К осени из невского устья ушел шведский флот, карауливший всю навигацию, и к поселенцам приплыл первый купеческий корабль с солью и вином. Мирное городское и морское строительство оберегалось активными разрушительными действиями сухопутных сил. Петр напустил на шведов всю свою орду: казаков, башкир, татар, калмыков. Понятно, что вскоре Ингрия, Эстляндия, Ливония украсились грудами головешек на месте красивейших древних городов. Борис Петрович Шереметев пригнал к царю "вдвое против прошлогоднего" крупного рогатого скота и лошадей. Мелкий скот, "чухонцев" - рабов, необходимых для строительства новой столицы, славный фельдмаршал добыл, да не довел, истратил по дороге. Небось пытались без команды выполнить фигуру "шаг вправо -- шаг влево". Немудрено было побеждать, когда Карл XII "увяз в Польше". Он там занял Варшаву, собирал дань, куражился по-детски. Охота ему было посадить в Польше своего короля. Вот он и выбрал Станислава Лещинского взамен нашего Августа Саксонского. Весной 1704 года началась новая кампания. Наши захватили 13 шведских судов, пробиравшихся с десантом в Чудское озеро, летом осадили Дерпт. 13 июля город сдался под личным уничтожающим огнем бомбардира Петра Алексеева. 9 августа царь был уже под Нарвой и руководил осадой. Хотелось ему поквитаться за памятные медали. Нарва пала через неделю, русские учинили дикую резню, убивали женщин и детей. Петр застеснялся перед европейцами, которые такого сроду не видали, и отдал приказ "к ноге". Но наши калмыцкие буддисты и казанские исламисты никак не могли оторваться от донорской крови. Пришлось Петру зарубить кого-то родного. Он стал ездить по улицам Нарвы, заваленным трупами, и успокаивать мирных жителей, показывая окровавленную шпагу. "Не бойтесь, это не шведская кровь, а русская!" -- ласково обращался государь к онемевшим немочкам, - своим верноподданным отныне и навек. Почти на три века. Зимовать и выпивать поехали в Москву. Там было построено 7 триумфальных ворот, жгли фейерверки, ну, и так далее, по программке. Мелкие детали Здесь наступила некоторая растерянность. Всплыл, откуда ни возьмись, дурацкий, непривычный вопрос: "Ну, а дальше-то что?". Петр кинулся к южному флоту в Воронеж. Но на юге воевать было нельзя, -- еще не просохли чернила под мирным договором с турками. На севере строился новый город, были захвачены все "отечественные грады", в которых за последнюю тысячу лет хотя бы в гостях побывал кто-нибудь из русских. Что оставалось делать? Отец Петра с радостью занялся бы внутренним устройством государства. Иван Грозный женился бы пару раз и внимательно рассмотрел кадровые расклады. Но Петр к строительству Империи подходил чисто по-русски. Или, если угодно, - грязно по-татарски. Он хотел воевать. Он уже умел воевать. Он так и не научился ничему, кроме войны, принуждения, казней. Опять наша Империя строилась вопреки всем законам божеским, с изломом хребта, с ампутацией провинциальной гангрены, с сатанинским хохотом и пренебрежением к жизни и достоинству человека. Эта техника строительства, увы, не нова. Ею, сначала успешно, пользовались Чингисхан и Александр Македонский, Цезарь и Ганнибал, потом Гитлер, Наполеон и все остальные вожди. Но их успехи заканчивались с первым криком рожка, играющего отбой. И немедленно следовали распад, смерть, гибель Империи. Орда лучших в мире кавалеристов превращалась в орду базарных торговцев, держава от Пиринеев до Индии рассыпалась на тысячу аравийских и египетских песчинок, боевые слоны Карфагена мирно засыпали в европейских зверинцах. Их сон был тяжек и сумрачен. Едва боец закрывал глаза, как из-за статуи Помпея выскакивал Брут и объявлял заседание нюрнбергского трибунала открытым. И не успевал ты расклеить рот, как тебя уже волокли на самый высокий холм острова святой Елены, где военные полисмены ловко сколачивали то ли распятие, то ли виселицу... Тут "охи" и "ахи" наивного автора своевременно прерываются мерной барабанной дробью, пятибальным сотрясением почвы под гвардейскими сапогами, залпами пушек с обоих бортов. Это здоровые силы российского общества глушат интеллигентское бормотание своими любимыми звуками. Тяжкими литаврами одновременно ударяют все три имперских гимна, кавалеристы товарища Буденного украшают партитуру мелкой рысью новеньких подков, и танки так рявкают дизелями "За Сталина!", что, хочешь-не хочешь, приходится мне замолчать и погрузиться в созерцание и рассуждение. А, правда, разве может быть Империя без войны? Разве можно построить всемирное здание без единого бронебойного гвоздя? Разве стоит отказываться от освященных человеческих жертв во имя грядущего повального счастья? Разве можно возделать отечественную ниву без обильного трупного удобрения? Разве сбыточна на Руси жизнь без кнута, но ради пряника?.. Тут автор резко останавливается, чтобы вдохнуть ледяной балтийский воздух и выдохнуть заковыристый ответ, но хор читателей дружно выкрикивает по инерции: "Нет!!!"... Ну, как хотите. Вернемся обратно, под сень боевых знамен. Театр военных действий постепенно смещался в польско-украинские степи. Там было суше, теплее, просторнее. Туда выдвинулся 12-тысячный русский корпус. Телегами были подвезены два миллиона злотых на вербовку и содержание 48000 войска польского. Король Август вернул себе Варшаву, но склоки между гетманом Мазепой, интриганом Паткулем, русскими генералами, казачьими атаманами и "нашим" польским королем расстраивали дело. Пока Петр с собутыльниками болтались в Неве и на Украине, в Москве пошел процесс, характерный для "правительственных лиц, не вынесших из древней России привычки сдерживаться"... Это очаровательное определение нашим Историком воровских ухваток московского начальства просто за душу берет. Так и видишь воочию, как просыпается утром московский чиновник и хочет культурно и сдержанно умыться, побриться по новому требованию моды, отправиться в контору и приступить к исполнению служебного долга. И вдруг на Ильинке, у самого въезда в зону ответственности кремлевской охраны, из-под колес кареты с визгом выскакивает чертенок эфиопского вида. Сей мелкий бес залазит на колени озабоченному госслужащему, норовит лизнуть его в щечку, шепчет на ухо всякие гадости. Государь, дескать, далеко от Москвы, сюда вернется вряд ли. Править царством ему некогда. А все управление тяжким гнетом легло на тебя, отец родной. Так ты уж себя пожалей, побалуй золотишком червоным, винцом крепленым, осетринкой азовской, шубкой собольей, лаской женской, каретой с мигалкой и номерами серии "А". А, если ты не обеспечишь себе законного отдыха, то, не дай бог, занеможешь, сгоришь на работе, загнешься на пол-шестого от "непривычного воздержания"? Кто тогда упасет Русь? Чиновник, тем не менее, пыжится, пытается "сдерживаться", уворачивается от чертовых поцелуев. Давление у него повышается, лицо наливается кровью, и уже между партбилетом и скорбным сердцем замогильно верещит портативный японский измеритель самочувствия. Благородный член правящей фракции еще успевает всхлипнуть шепотом: "Что скажут товарищи по Думе и Кабинету? А ну, как попаду в воскресный репортаж, однако?", - но тут карета влетает в Кремль, стража берет на караул, с небес ударяют куранты, боярина влекут под локоток в родное служебное помещение, ослепляют фотовспышками и оглушают поздравлениями и посулами. И только рухнув в кресло, страстотерпец переводит дыхание. И сразу в кабинет из приемной вплывает милый силуэт на высоких копытцах, шелестит шелк, появляются кофе и коньячные капли от стенокардии. Наш герой выкрикивает кому-то призрачному: "Черт с тобой!". Искуситель, удовлетворенный, но озадаченный парадоксом, растворяется в кабинетной мгле. Чиновник облегченно вздыхает и сообщает, кому следует, что готов взять, дать, принять, проголосовать, подписать и доложить. Жизнь в государстве налаживается. Как тут возникнуть привычке чиновного воздержания? Никак. Новые русские из команды Петра надеялись, что их вождь начнет-таки вместе с ними править страной в шесть часов вечера - сразу после войны. Но война не кончалась, и Историк охладил желающих распределять госбюджет фундаментальной истиной: "Петр не был царем в смысле своих предков, это был герой-преобразователь, или, лучше сказать, основатель нового царства, новой империи". Вот оно что! Оказывается, Император может не быть царем! Это -- крупный научный вклад в нашу Теорию. В будущем нам это правило очень пригодится! Итак, соратникам Петра не получалось добраться до казначейских лакомств, их от соблазна надежно оберегала старая московская гвардия, золотом вписанная в разрядные и думские книги. До сего времени я уклонялся от перечисления славных исторических фамилий, чтобы не отвлекать читателя от основного российского сюжета. К тому же я злорадно пробрасывал упоминания о многих уважаемых гражданах, чтобы не поощрять их снобизма, желания пролезть в историю без каких-либо существенных с моей точки зрения достоинств и причин. Но теперь что-то заставляет меня перечислить "список 1705 года". Вот этот московский бомонд, которым закончилось Старое, и началось Новое время: 11 думных бояр (видимо, безвылазно сидящих в столице): 2 Прозоровских, Черкасский, 2 Хованских, Юшков, 2 Салтыковых, Стрешнев, Голицын, Мусин-Пушкин. При них кравчий -- еще один Салтыков -- и окольничие: Волконский, Хотетовский, Толочанов, 2 Лихачевых, Львов, Глебов, Чоглоков. "Бояре на службах": Ромодановский, Урусов, 2 Шереметевых, Прозоровский, Головин. Кравчий "на службах" Нарышкин. Окольничие: Шаховской, Щербатов, Апраксин, Матвеев, Жировой-Засекин, Волконский, Щербатый, Львов. Постельничие: Головкин и Татищев. Думный дворянин и печатник Зотов. Думные дьяки: Украинцев, Деревнин, Виниус... Нашему современнику, например политехническому студенту, этот список должностей понятен, если только его расшифровать буквально. В сумрачной мгле беспредельного общежития легко домысливается способ управления Русью до и после 1705 года... Вот 11 думных бояр думают. Думают они о том, кого из бояр служебных послать. Куда послать и на какую службу. Вся эта дума непрерывно подогревается действиями моего предка "кравчего" - разливальщика спиртных напитков. При этом совершается некое закономерное движение "окольничьих" около думского стола. Одни подходят долить, другие отходят с обратной целью. Во дворе грузятся кареты и телеги для отбывающих на смертный бой "служебных" бояр. Погрузкой боекомплекта распоряжается отдельный экспедитор -- тоже кравчий. "Окольничие на службах" то и дело отрываются от сборов на войну со Швецией и подбегают к столу -- ухватить чего-нибудь из закуски. Вот, небось, откуда происходит непонятный студенческому большинству термин "шведский стол"! Наконец, повестка дня исчерпана - до дна последней ендовы. Постельничие Головин и Татищев взбивают перины, "печатник" Никита Зотов шлепает Большую государеву печать на резолюцию, смахивающую на ресторанный счет, и зал заседаний пустеет. Самые стойкие из окольничьих выводят думных бояр под белы ручки в направлении перин. И только думные дьяки прибирают остатки "раздаточного материала", каждый по своей части: Украинцев -- импортные продукты, Деревнин -- дары родного сельского хозяйства, Виниус -- сами понимаете. И все? Получается -- все! Ну, были еще, конечно, в правительстве какие-то секретари на побегушках, стряпчие при кормушках, подьячие при подушках. Но это не в счет. Настоящих, коренных кормильцев нам явно недоставало. Такое правительство сейчас еще смогло бы как-то править областью, краем, республичкой не из главных. И то, были бы у него очень низкие показатели. А управлять великой страной, при отсутствии нормальной связи? Нет, это невозможно. Восполнить правительственный вакуум должна была нечеловеческая, болезненная энергия Императора. И он гонял своих алексашек по стране, решал сразу по нескольку проблем, горел неугасимым, истерическим огнем. Святой Антихрист Должна была прийти в голову вождю и естественная мысль о единственности управления. Никто не должен был оставаться независимым в своем начальствовании. А сбоку царя все время обреталась православная наша церковь. Патриарх Московский, как мы помним, был чем-то вроде Папы Римского, и мог при случае повысить голос. А этого - при обычном похмелье -- ох, как не хотелось. И вот в 1700 году очередной патриарх Адриан благополучно отправляется к своему небесному начальнику с докладом. Перед этим он долго болеет, запускает дела, казна церковная разворовывается, и проч. Петр принимает историческое решение "повременить с избранием нового патриарха". Немедленно распускается зловредная контора - патриарший приказ -- коллектор кляуз и доносов о ересях, грехах, антихристовых деяниях Петра и его сподвижников. "Блюстителем патриаршего престола" назначается чужак - ученый украинский монах Стефан Яворский. Разрушается вся система церковной бюрократии, церковь решительно отжимается от мирских дел. В монастырях и епархиях проводятся повальные ревизии, собираются и подшиваются чемоданы компромата на монахов и попов. Вводится строгая дисциплина в женских монастырях -- монахиням запрещается шляться где попало, и ночевать вне святых стен. От этих ужасов народ наш православный заголосил на Петра истошно. Вот обобщенные результатаы этого "голосования", приводимые по "пытошным" бюллетеням. Первый голос режется у анонимного Крестьянина: "Как его бог на царство послал, так и светлых дней не видали, тягота на мир, рубли да полтины, да подводы, отдыху нашей братьи крестьянству нет". Крестьянина поддерживает, как ни странно, Сын боярский: "Какой он государь? Нашу братью всех выволок в службу, а людей наших и крестьян побрал в даточные, нигде от него не уйдешь, все распропали на плотах, и сам он ходит на службу, нигде его не убьют; как бы убили, так бы и служба минулась и черни бы легче было". Жены крестьянские и солдатские (читай - вдовы) подтягивают дружным хором: "Какой он царь? Он крестьян разорил с домами, мужей наших побрал в солдаты, а нас с детьми осиротил и заставил плакать век". Пауза. Вступает Холоп, зовет к террору: "Если он станет долго жить, он и всех нас переведет, я удивляюсь тому, что его по ся мест не уходят: ездит рано и поздно по ночам малолюдством и один, ... сколько ему по Москве скакать, быть ему без головы". Видение "Всадника-без-головы" поражает и восхищает массовку, она начинает наперебой выкрикивать глупости. Монах: "Навешал государь стрельцов, что полтей... а уже ныне станет их солить". Нищий: "Мироед! Весь мир переел, на него кутилку переводу нет, только переводит добрые головы". Как мы видим, народ наш единогласен в своем приговоре - без противоречия в классах, сословиях, профессиях и полах. Анализ причин столь удручающего поведения царя тоже однозначен: "Государь ездил за море, возлюбил веру немецкую: будет то, что станут по средам и пятницам бельцы и старцы есть молоко". Перспективы греховной сытости почему-то особенно язвят душу россиянина. Среди других причин государева безумства называются: 1. Сожительство с Монсовой. 2. Порча царя немецкими колдунами. 3. Самозванство Петра: был-де он у царицы подгульным, стрелецким сыном. 4. Рождение царя, наоборот, от немки и подкид его царице вместо некстати родившейся дочери. 5. Отец царя -- Лефорт. 6. И вообще, это -- не Петр. Петра сгубили за бугром, а это -- немецкий шпион. Вот как сгубили Петра. Был он в гостях у царицы Стекольного царства (от слова "Стекольна" (Стокгольм, Швеция) -- С.К.), там крепко выпил, просто до обнажения. Эта баба заставила его плясать босиком в раскаленном тазике, - видать для большего экстаза, - потом беспамятного Петра долго держали в темнице, потом заковали в бочку, утыканную гвоздями, и бросили в море-окиян. Так что, наш царь теперь занимается любимым мореплаваньем или просыхает на необитаемом острове Буяне, а нами правит шведский черт. Эта версия была потом блестяще подтверждена и дополнена одним известным писателем. 7. И эти детские сказки -- еще не предел мечтаний. Предел -- вот он. Русский Царь Петр -- вовсе не царь, почти не русский, и уж точно не Петр. Это -- креститесь, православные! -- сам Антихрист, о неизбежном пришествии которого так долго и настойчиво говорили большие люди в старой думе и всех церквях! Не верите? Смекните сами. Куда было являться Антихристу, как не в самый центр православия? Кого ему терзать, как не самых верующих и доверчивых? Когда ему шалить, как не в самые последние времена, то есть, сейчас? Ну что? Убедились? 8. Едва авторы этих версий были казнены, сосланы в Сибирь и т.п., как появились совсем уж адские измышления, что Петр -- латыш, рожден от нечистой девицы, поэтому "головой запрометывает и запинается". Дураку понятно, что латыш -- хуже Антихриста, и это перебор, но народ наш верит всему. Здесь мы начинаем чувствовать в нашей Имперской Теории некую недоговоренность. Провисает без научного ответа вопрос: "Кому это беспощадное строительство нужно?". И сразу в повествование вплетается новый мотив, сначала тоненький, неявный, потом -- мощный, громкоголосый -- в тысячу, нет, - в миллион русских голосов, помноженных на тысячу русских лет и неподвластных оркестру нерусских скрипок. Вот этот мотив: Люди русские: профессиональные нищие и нищие крестьяне, нищие солдаты и вдовы солдатские, относительно нищие бояре и "дети боярские", нищие монахи и нищие писатели -- авторы художественных домыслов, то есть, все россияне не хотят Империи, ленятся строить Империю, жадничают тратиться на Империю, не терпят имперского нового порядка и дисциплины, молятся, чтобы минула их эта Империя к богоматери, серафимам, херувимам, апостолам, ко всем святым, в Русской земле просиявшим, ныне, присно и во веки веков, аминь! Вот оно что! Оказывается, зря мы тут фантазируем и разводим теории, ибо все потуги настоящей государственности нам чужды. Значит, ошибочка вышла в 862 году, когда мы захотели внешнего управления. Нам не управление нужно было, а свободное поедание лесных ягод вдали от технических прелестей и сантехнических гадостей... Но делать нечего, приходится терпеть. Но не терпелось. В середине 1705 года, когда мы оставили Петра на Украине, народ восстал в Астрахани. Туда набежало много обиженных, и был пущен слух о кончине настоящего царя. Бритый лик астраханского воеводы Ржевского, его развязное поведение, гвардейские анекдоты и немецкая одежда наглядно доказывали истинность слухов. Астраханское начальство было к тому же уличено в язычестве. Верные люди подсмотрели, как бояре и офицеры снимают с головы волосы и одевают их на головы деревянных болванов, а потом -- обратно на себя. Делается это не для того, чтоб парики не мялись -- это отговорка, - а чтобы поганые мысли перетекали из голов начальства в головы истуканов и обратно. Такая вот телепатия. В двадцатых числах июня на базаре стало доподлинно известно, что готовится указ о запрете православных свадеб на 7 лет. Теперь девок можно будет выдавать только за немцев или использовать произвольно. Баржи с немецкими женихами уже спускаются по Волге от Казани. Ржевский был бессилен опровергнуть этот гусарский тост... Что делают европейцы, англичане например, при угрозе ущемления гражданских прав? Они сочиняют хартию, подают ее в Палату Общин, где такие же англичане... - Да на кой черт нам ваши англичане? -- прерывает меня некто озабоченный из астраханской толпы, - Вы нам скажите, что делают русские? - Ну, русские, понятное дело, без всяких хартий лезут сопящей толпой к запретному продукту и хапают его впрок на год, на 7 лет, до скончания времен. Так астраханцы и поступили. В ожидании барж и указа стали срочно играть свадьбы абы кого и лишь бы с кем. 29 июля в воскресенье было израсходовано более ста невест. Сто свадеб с полной выпивкой и частичной закуской закончились кровавой брачной ночью. На наших полноводных свадьбах всегда находятся люди, которым к концу застолья и разлива все равно не хватает одной рюмки. Такие граждане в самых глубоких потемках, при закрытых магазинах ухитряются сообразить на троих. 100 свадеб по 3, получается 300 жаждущих. Точно! - вот и Историк наш подтверждает, что 300 свадебных гостей в четвертом часу утра 30 июля вломились в астраханский Кремль. Караульный капитан с брежневской кличкой Малая Земля был "разбит о землю", порубили встречных немцев -- всего 5 человек. Убили еще кое-каких немецких офицеров и чью-то немецкую жену, предрекавшую скорую мясную гастрономию в пост. Наконец, изловили и искололи копьем Ржевского. Затем избрали главарей, разослали грамоты, что настоящий царь замурован в столп в Стекольне, и объявили поход на Москву -- посмотреть, что за тип правит вместо царя. К бунту присоединились Терек, Красный Яр, Черный Яр. Тут защитники законного брака совершили роковую ошибку. Они послали свой призыв на Дон. В принципе, Дон мог дать хороший жениховский резерв, но слать манифест нужно было бобылям и голытьбе по окраинным станицам. А наши астраханцы заслали сватов прямо в Черкасск. Там сидела казачья "старшина" -- ярый оплот царизма на юге России. Это, собственно, было уже не казачество, а промосковская номенклатура. Донцы переловили астраханских посланцев, доложили в Москву о своем непременном служении и проч. Войско Шереметева двинулось на Астрахань, но бунтари успели покаяться, принести присягу царю, -- какой он ни будь, -- и послали в Москву 8 выборных с дарами и объяснительной запиской. В записке перечислялись все беды и обиды от местной власти. Царь возмутился изложенными фактами коррупции и помиловал челобитчиков. Но в Астрахани этого узнать не успели, Шереметева встретили огнем, он потерял убитыми 20 "женихов", 53 были ранены и к немедленному вступлению в брак не годились. За это Астрахань заплатила 365 мужиками (год был невисокосный), в том числе - новобрачными. Их забрали в Москву, колесовали, казнили, прикончили неумеренным членовредительством. Тем же летом продолжилась кампания на западе. Петр пребывал у союзных поляков в Полоцке. Этот город, памятный садистской свадьбой Владимира и Рогнеды, подвигами великого волхва Всеслава, так и подбивал на безумства. Петр крепился. Видя его сдержанность, местные наглели. Один монах-униат стал открыто блажить против православных. Наши терпели. Перед отъездом к войску Петр решил осмотреть униатский собор и с малой свитой явился на службу. Его не пустили к алтарю как еретика. Петр стиснул зубы на грани истерики. Чтобы разрядить обстановку, спросил, чей это там красивый позолоченный образ? -- А это, - буркнули ему, - наш священномученик Иосафат Кунцевич, которого уморили ваши православные сволочи. Тут смирение иссякло, Петр взялся за палаш, набежали униатские служки с дубинами, началась свалка и рубка прямо в церкви. Наши еле-еле одолели, порубали четверых иноверцев, повесили давешнего монаха-агитатора. Ошарашенному населению немедля явилось видение, как на грозовом