Джон Браннер. Квадраты шахматного города ----------------------------------------------------------------------- John Brunner. The Squares of the City (1965). М., "Мир", 1984. Пер. - Н.Осинцева. OCR & spellcheck by HarryFan, 15 September 2000 ----------------------------------------------------------------------- 1 Во время полета из Флориды в Вадос я разговорился с соседом по креслу, а вернее, он занимал меня своими разговорами. Это был еврей лет пятидесяти пяти, выходец из Европы, семья которого в начале второй мировой войны вынуждена была эмигрировать после оккупации страны нацистами. Хотя сосед мой очень гордился своим европейским акцентом и по меньшей мере раз десять повторил: "Вы, вероятно, обратили внимание на мое произношение?" - мне все же не удалось определить, откуда он родом. Четыре года он не был "дома". По-видимому, в Соединенных Штатах он проводил больше времени, чем в Агуасуле, однако предпочтение им последнего не вызывало никаких сомнений. Он не упустил возможности обратиться к стюардессе на плохом испанском, который звучал нелепо и был гораздо хуже моего, хотя, само собой разумеется, стюардессы, летающие по этому маршруту, свободно владеют английским, испанским и португальским. На вираже перед посадкой сосед мой буквально плюхнулся мне на колени, чтобы показать в иллюминатор достопримечательности Вадоса. Кончилось тем, что стюардесса по-английски настойчиво попросила его пристегнуть привязные ремни. Обращение на "чужом" языке повлияло на него, пожалуй, больше самой просьбы и заставило наконец успокоиться и принять нормальную позу. Только после этого я смог оградить свои мысли, но отнюдь не уши от его темпераментных комментариев. Я счел бестактным сказать своему собеседнику, что знаю о городе, где еще не бывал, гораздо больше его, - а я был почти уверен, что имею о Сьюдад-де-Вадосе намного лучшее представление, чем те из его жителей, кто не наделен пытливым взором и, изучая город, неделями не бродил по его улицам. Мне было известно, что лет десять назад на совершенно голом месте, среди скал, было решено создать новую столицу. Прежде всего были построены дороги, горные потоки направили в бетонное русло, установили генераторы, питающиеся солнечной энергией; материалы и оборудование доставляли на мулах, а там, куда не могли вскарабкаться и животные, пришлось прибегнуть к помощи вертолетов. И вот теперь на этом некогда пустынном месте раскинулся цветущий город с полумиллионным населением. Я хорошо знал и особенности планировки Вадоса: в центре города находились четыре огромные площади, в них вливались три гигантские транспортные артерии - шестиколейные суперскоростные автострады, связывающие столицу с Астория-Негра и Пуэрто-Хоакином на побережье и с Куатровьентосом - нефтяным центром, служившим источником благосостояния Агуасуля, которому и сам город был обязан своим существованием. Но взглянув на город из окна самолета, когда лайнер спускался на отвоеванную у гор посадочную полосу, я почувствовал нечто похожее на волнение, которое испытывал мой сосед по креслу. Скорее всего это объяснялось тем, что мне никогда еще не доводилось видеть ничего, что так соответствовало бы духу и времени двадцатого века. "Всего десять лет, - сказал я себе, - и все это на месте голых скал и в лучшем случае мелкого кустарника!" Очевидно, я не смог скрыть своего волнения, и сосед мой, заерзав в кресле, удовлетворенно хмыкнул. - Великолепно, не правда ли? - воскликнул он не без самодовольства, словно внес личный вклад в открывшуюся нам привлекательную картину. Высотные здания, широкие красивые улицы, парки, обилие зелени. Панорама города действительно производила сильное впечатление. Но если все на самом деле так прекрасно, как кажется из окна иллюминатора, то зачем нужен здесь я? Я не знал, стоит ли спросить об этом своего соседа, но, подумав, все же сдержался. При расставании в зале таможни мой случайный знакомый пожал мне руку и вручил свою визитную карточку. На ней значилась фамилия Флорес с адресами на Мэдисон-авеню и в Вадосе. "Флорес? А может быть, Блюм, - предположил я, - или Розенблюм?" Все может быть. За столько лет нивелировался не только так высоко ценимый им европейский акцент - он стал космополитом, утратив национальные черты. Его разрывало от желания прихвастнуть перед иностранцем своей второй родиной и в то же время не упустить привилегии ее гражданина пройти вне очереди таможенный досмотр. В конце концов последнее взяло верх. Но прежде чем мы расстались, он указал рукой на портрет, висевший за спинами таможенников. - Вот великий человек! - произнес он с пафосом. - Человек, имя которого носит наш город. Наш президент! Вероятно, я был единственным иностранцем среди пассажиров нашего рейса, а, как это теперь обычно бывает, таможня в первую очередь пропускает граждан собственной страны. Я направился к скамейке, стоявшей в противоположном конце узкого, вытянутого зала, закурил и приготовился к томительному ожиданию. В зале было тихо, чему немало способствовала звукоизоляция стен. Не ощущалось и нещадно палившего снаружи солнца. Свет проникал сквозь щели высоких окон с зелеными жалюзи. Не было слышно даже жужжания мух, что в этих широтах само по себе считалось немалым достижением. Я стал рассматривать портрет. И не только потому, что меня заинтересовал человек, именем которого еще при жизни назван город, да не просто город - столица. Дело в том, что Вадос в какой-то степени стал моим новым работодателем. Формально я поступал в распоряжение муниципалитета Сьюдад-де-Вадоса. Вадос же являлся одновременно мэром города и президентом республики. И насколько мне было известно, во внимание принималось лишь его мнение. На портрете, естественно без подписи, президент был изображен в скромном белом костюме. Узкий черный галстук делил его грудную клетку пополам. Военная выправка и гордая осанка придавали ему молодцеватый вид, отчего он казался выше, чем в жизни, - я знал, что рост его около шести футов. Президента запечатлели смотрящим прямо в камеру, отчего глаза Вадоса неотрывно следили за мной. Портрет был сделан весьма профессионально и создавал ощущение непосредственного присутствия. Тонкие черные усики и темные волосы подчеркивали чрезмерную бледность лица. В руках президент держал шпагу с золотым эфесом, казалось, он хочет скрутить ее в спираль, словно стебель сахарного тростника. Хуан Себастьян Вадос. Проницательный человек, которому явно повезло. И, по мнению Флореса, великий человек. Безусловно, он обладал незаурядными способностями: за двадцать с лишним лет правления добился благополучия и процветания страны, не говоря уже о Сьюдад-де-Вадосе - украшении и гордости Агуасуля. Я заметил, что мне делают знак подойти поближе. Погасив сигарету о чашу с песком, я по мягкому настилу направился к таможенной стойке. Носильщик забросил мой багаж на ленточный конвейер, который подкатил все вещи прямо к подавшему мне знак чиновнику. Это был смуглый человек в мрачной черной униформе с серебряными знаками отличия, пальцы его были испачканы голубым мелом, которым он делал пометки на чемоданах. - Ваше имя? - скучающе поинтересовался он по-испански. - Бойд Хаклют, - ответил я и полез в карман за паспортом. - Вы говорите по-английски? Опершись локтями о стойку, он протянул руку. - Да. Сеньор из Северной Америки? - Нет, я из Австралии. Но некоторое время жил в Соединенных Штатах. Когда таможенник раскрыл мой паспорт, брови его слегка приподнялись. Скорее всего, он впервые видел австралийского подданного. - А что привело сеньора в Агуасуль? - спросил он с видом серьезной заинтересованности. - Туризм? Он взял голубой мелок, который находился у него под рукой, и занес его над моим чемоданом. - Нет, - ответил я. - С завтрашнего дня я приступаю здесь к работе. Глаза таможенника сузились. Рука с мелком застыла в воздухе. - Вот оно что, - произнес он. - А какая же у сеньора профессия? - Я специалист по решению транспортных проблем, занимаюсь улучшением движения на оживленных магистралях, разработкой мер по предотвращению пробок на станциях метро, выходах... Таможенник нетерпеливо кивнул. - Ясно, - грубовато оборвал он по-испански. - И что же вы будете делать здесь, в Вадосе? - Надеюсь решить транспортную проблему. Все обстояло именно так. Но сказав это, я снова ощутил возбуждение, которое испытал, когда получил предложение. Наверное, это не было связано просто с признанием моих заслуг в кругу коллег, с которыми я работал. Сьюдад-де-Вадос являл собой не только суперновый город, он служил эталоном как в градостроительстве, так и в решении транспортных проблем. И если тебе доверяют улучшить почти совершенную модель, это не только честь, но и предел мечтаний для всякого специалиста. Конечно, можно предположить, что за двенадцать лет, прошедшие с момента утверждения застройки города, произошли определенные изменения. Но и лучшие математики, и самые совершенные компьютеры не застрахованы от возникновения непредсказуемых сложностей. Эксперимент был единственным средством выявления вероятных просчетов. И все же... Чиновник, как и я, испытывал недоумение. Но он знал, как от него избавиться. Он подбросил мелок, решительным движением поймал его и зажал в руке. - К сожалению, мне необходимо проверить ваш багаж, сеньор Хаклют, - сказал он. Я вздохнул и спросил себя, что же, собственно, так изменило его настроение. Однако жизненный опыт подсказывал мне, что иногда желаемого проще всего добиться самой обычной покорностью. - Здесь только мои личные вещи, - заметил я между прочим. - Я говорил с вашим консулом в Майами и знаю, какие предметы запрещено ввозить в вашу страну. - Возможно, - согласился он, но взял мои ключи от чемоданов. Он задавал вопросы по поводу каждой вещи, которая попадала к нему в руки. Дольше всего он копался в моих шмотках, приговаривая, что мне не может пригодиться так много одежды. И ему вновь приходилось объяснять, что моя работа связана с постоянными разъездами, а на дорожных и строительных объектах одежду почистить негде. Поэтому я на всякий случай и взял кое-что лишнее, чтобы всегда прилично выглядеть. - Сеньор Хаклют, видимо, весьма богатый человек? - вкрадчиво спросил он, меняя таким образом направление главного удара. Я подавил искушение дать ответ соответственно уровню его интеллекта и покачал головой. - Сеньор не очень богат - и такой багаж? - Таможенник явно решал для себя важный философский парадокс. - Не может ли сеньор сказать, сколько он будет получать в Вадосе? - Вас это не касается, - отрезал я. Он обнажил зубы с выражением, какое бывает у карточного игрока, который в четырнадцатый раз кряду выигрывает козырями. Этот человек вызывал у меня явную неприязнь. - Сеньор Хаклют, вероятно, не совсем понимает, что я являюсь полицейским служащим, - снисходительно пояснил он. - И сеньор обязан отвечать на любой мой вопрос. Я сдался. - Я получаю двадцать тысяч доларо плюс накладные расходы. Он захлопнул крышку последнего из моих чемоданов, отметил все их голубыми крестиками и энергично вытер руки с таким видом, будто хотел стряхнуть с себя нечто большее, чем мел. - В таком случае, наверное, сеньор весьма щедро распоряжается своими деньгами, - заметил он. - Может, потому сеньор до сих пор и не сколотил состояние. Он повернулся на каблуках и, тяжело ступая, отошел в сторону. Таможенный контроль так затянулся, что все автобусы в центр города давно ушли. Пришлось выложить весь свой скудный запас испанского, чтобы носильщик понял, что мне надо найти такси и погрузить в него багаж. Тем временем я зашел в банк и поменял несколько американских долларов на хрустящие крупноформатные красно-желтые агуасульские доларо. Банкноты с изображением президента имели ту же номинальную стоимость, что и доллары, но их покупательная способность составляла лишь восемьдесят пять центов. И все же денежная реформа, которую провел Вадос спустя год после прихода к власти, явилась его первой крупной победой. Введение новой денежной единицы - доларо - имело дальний прицел в надежде, что он станет такой же конвертируемой валютой, как и его известный североамериканский образец. По латиноамериканским масштабам Вадос добился почти невозможного. Когда настало время расплачиваться за услуги носильщика, мне вспомнились слова таможенника по поводу траты денег. Ради эксперимента я решил дать носильщику два доларо и посмотреть на его реакцию. Носильщик никак не обнаружил своих чувств, приняв меня скорее всего за туриста, который еще не знает цены здешним деньгам. Дорога плавно вилась по горному склону, облегчая крутой спуск к Вадосу. Солнце светило ярко, воздух был прозрачен, видимость отличная, и с высоты птичьего полета я мог хорошо рассмотреть окрестности. В шестидесяти километрах отсюда, там, где материк сливался с океаном, расплывчатым пятном выделялся Пуэрто-Хоакин. Окинув беглым взглядом открывшуюся панораму, я решил пока воздержаться от ее тщательного изучения. Внизу подо мной лежал Сьюдад-де-Вадос. Это была впечатляющая картина, которую не могли передать никакие карты, планы и проспекты. Не нужны были ни путеводители, ни гиды вроде Флореса, чтобы постичь все величие и масштабность замысла. Чем-то, что трудно выразить словами, архитекторам удалось придать городу вид органичного целого, отчего он напоминал собой гигантский работающий механизм. Во всем чувствовалась спокойная сдержанность, согласованность и безупречное функционирование всех звеньев, эффективность сочеталась с простотой, а единство лишено было единообразия. Все, о чем могут только мечтать архитекторы-планировщики, нашло здесь свое реальное воплощение. Я попросил водителя остановиться у обочины и вылез из машины, чтобы насладиться открывшимся видом. Я узнал почти все. Вот там - жилые массивы, торговые центры, вот там - государственные учреждения, а вот - музей, оперный театр, четыре громадные площади, суперскоростные автострады, виадуки. Фантастика. Вроде и придраться не к чему. Выкурив половину сигареты, я снова сел в такси и попросил шофера ехать в центр. Не отрываясь, смотрел я в окно. Внезапно в поле моего зрения попала жалкая лачуга, которую трудно было назвать даже ветхой постройкой. Не успел я ее как следует разглядеть, как метров через пятьдесят увидел еще одно похожее строение. Затем мы миновали целый поселок барачного типа: будки, сколоченные из досок. Кровлями им служили раскатанные в лист бочки из-под нефти. Стены сплошь и рядом были облеплены рекламными плакатами, что хоть как-то скрадывало убогий вид лачуг. На веревках сушилось старое белье. Повсюду играли голые и полуодетые дети, бродили взъерошенные карликовые петухи, козы и странного вида свиньи. Я был так подавлен увиденным, что даже не попросил водителя остановиться, и опомнился лишь после поворота, когда дорога влилась в прямую, как стрела, магистраль, ведущую к центру Вадоса. Проезжая мимо первого настоящего дома на окраине города - красивой виллы в колониальном стиле, которая гордо высилась среди пальм, - я заметил крестьянскую семью, поднимавшуюся вверх по откосу. Отец тащил поклажу, закрепив, как здесь принято, ремни на лбу. Мать держала на руках ребенка, второй малыш, устало шаркая ногами, плелся следом. На такси они не обратили никакого внимания, только прикрыли глаза от облака взметнувшейся пыли. И тут меня словно обдало ушатом холодной воды. Внезапно я понял, зачем меня пригласили сюда. И от этого мне стало не по себе. 2 Сьюдад-де-Вадос был так продуманно построен, что таксист, если бы и захотел, не смог бы намеренно плутая прокатить по городу впервые попавшего сюда человека. Тем не менее в силу привычки и профессионального интереса я все время следил за нашим маршрутом, воссоздавая в памяти план города и попутно изучая людской поток на улицах. Характерные для двадцатого века типовые застройки делали большую часть нашего пути неотличимой от какого-нибудь крупного города Соединенных Штатов или Западной Европы, разве что вывески были на другом языке и среди пешеходов слишком часто встречались сутаны и чепцы монахинь. Вверху на платформе три стройные девушки в ярких платьях ожидали монорельс пригородного сообщения. Ветер развевал широкие юбки. Девушки оживленно разговаривали, весело смеясь. Загорелый юноша внимательно наблюдал за ними снизу из автомобиля с открытым верхом. А в нескольких шагах две почтенные матроны не иначе как толковали о том, следует ли осуждать девушек за смелые туалеты. Огромные магазины, построенные и спланированные по последнему слову торгового бизнеса, ломились от товаров. Деньги текли в кассы нескончаемым потоком. Такси и других машин на улицах было множество. Однако транспортный поток нигде не приближался к критическому максимуму. Здесь было вполовину меньше пробок, чем в других таких же по размеру городах. Радовали взгляд яркая одежда и улыбающиеся лица пешеходов. Бросалась в глаза необычайная чистота улиц. Казалось, все здесь самодовольно любуется собой. И в то же время с первых часов пребывания в Вадосе меня не покидала мысль: а что бы сказал на все это крестьянин, карабкавшийся с семьей к своему бараку? Моя гостиница "Отель-дель-Принсип" оказалась на Пласа-дель-Сур - одной из четырех главных площадей Сьюдад-де-Вадоса. Площади без особой выдумки назвали по четырем сторонам света. Мы уже были почти возле отеля, когда я заметил, что машина свернула в сторону. Я наклонился к водителю, чтобы узнать, в чем дело, и только тут заметил, что весь транспортный поток перед въездом на Пласа-дель-Сур отведен в сторону. Мне удалось увидеть лишь сквер посреди площади. Водитель остановил такси у тротуара и закурил. Я спросил, что случилось. Шофер пожал плечами. - Я тут ни при чем, - ответил он, бросив быстрый взгляд на счетчик. Опустив стекло, я увидел, что перед площадью собралась многоголосая, шумная толпа. Но где в Латинской Америке вы не встретите темпераментных людей? Уличные торговцы сновали со своими тележками и лотками со сладостями. Однако обилие полицейских машин свидетельствовало о том, что происходящее отнюдь не связано с увеселительным мероприятием. Через несколько минут на площади появилась цепочка полицейских, которые дубинками стали разгонять толпу. Таксист потушил сигарету, аккуратно спрятал окурок в карман и рванул с места. Под скрежет тормозов мы пересекли улицу и свернули на площадь. Среди деревьев по посыпанным гравием дорожкам прогуливались люди, и ничто не говорило о необходимости полицейского вмешательства. Мужчина в поношенной хлопчатобумажной куртке неторопливо бродил с метлой по площади, тщательно собирая в длинный серый пластиковый мешок какие-то бумажки, похожие на листовки. Такси подъехало к "Отель-дель-Принсип" - белому зданию с бронзовыми украшениями. Внушительный фасад опоясывала застекленная балюстрада с тремя подъездами. Такси остановилось у первого из них. К машине тотчас подскочили трое оборванных подростков и неопрятного вида девушка, которые до того сидели на корточках, прислонившись спинами к газетному киоску. Они рвались отворить мне дверцу, выгрузить багаж, смахнуть пыль с ботинок. И что бы они ни делали, руки их в любой момент готовы были поймать брошенную мелочь. Таксист не шелохнулся, затем приоткрыл окно и с отвращением сплюнул на обочину. На верхней ступеньке лестницы стоял величественный швейцар. Он обернулся на шум, мгновенно оценил обстановку и накинулся на оборванцев, громовым голосом изрыгая им вслед какие-то ругательства. Затем он спустился ко мне. - Добрый день, сеньор! - произнес он на сей раз с такой изысканно вежливой интонацией, что я с изумлением взглянул на него, почти не веря, что это исходит от того же человека. - Если не ошибаюсь, сеньор Хаклют? Я кивнул и расплатился с таксистом, дав ему большие чаевые. Он вылез из машины и помог бою выгрузить мой багаж. Повернувшись, я посмотрел на площадь. - Что-то случилось? - поинтересовался я. - Почему площадь закрыли для проезда? Швейцар прервал разговор с боем и устремил на меня холодный ироничный взгляд. - Не знаю, сеньор. Думаю, ничего особенного. Я понял, что произошло что-то важное, во всяком случае, достаточно важное, чтобы произвести неприятное впечатление на иностранца, и решил выяснить все при первой же возможности. Я вошел в номер. Сверху из окна хорошо просматривалась часть города, примыкавшая к площади. Прежде всего следовало позвонить в муниципалитет и договориться с начальником транспортного управления о встрече на утро, затем надо было принять душ и переодеться, а уж потом можно и побездельничать. Приступая к новой работе, я обычно часов по четырнадцать в сутки знакомлюсь с фактическим состоянием дел, чтобы составить собственное суждение. А перед этим не грех отдохнуть и расслабиться. Пока я договаривался о встрече, бой быстро и умело распаковывал мои чемоданы. Несколько раз, когда он не знал, как поступить с незнакомыми для него предметами вроде теодолита или портативного компьютера, он молча протягивал их мне, глазами спрашивая, куда положить. После его ухода я бегло осмотрел свое снаряжение, дабы убедиться, что при переезде оно не пострадало, и решил спуститься вниз чего-нибудь выпить. Холл был просторным и уютным. Архитектор со вкусом разместил в нем пальмы и разнообразные лианы, которые росли в высоких вазонах. Интерьер был выдержан в черно-белых тонах, даже низкие столики были инкрустированы в виде шахматных досок. Я не сразу заметил, что сидевшая рядом со мной пара увлечена игрой в шахматы, и именно столешница служит им шахматной доской. Мое внимание привлекла женщина. Возраст ее нельзя было определить с первого взгляда. Ей можно было дать от тридцати до пятидесяти. Копна блестящих черных волос обрамляла почти совершенный овал лица. Утонченность черт несколько нарушал лишь резко очерченный волевой подбородок. Цвета глаз я не мог разглядеть за густыми, длинными ресницами. На ней было прямое без рукавов платье цвета кардинал. Изящные золотые часы на тонком запястье почти сливались с золотистым загаром, что невольно наводило на мысль о холености и состоятельности их владелицы. Длинные пальцы сжимали незажженную сигарету. Дама играла хорошо, атакуя с откровенной прямотой, что поставило ее противника в затруднительное положение. Я немного подвинул кресло, чтобы следить за ходом игры. Появился официант и сказал партнеру дамы, что его просят к телефону. Тот извинился и встал, как мне показалось, с явным облегчением. Дама кивнула и откинулась в кресле. Только теперь она поднесла сигарету ко рту и открыла сумочку. Я галантно щелкнул зажигалкой, что ее ничуть не удивило. Она прикурила, затянулась и посмотрела на меня. Глаза у нее были с фиолетовым отливом. - Спасибо, - любезно произнесла она по-испански. Незаметно подошел официант, чтобы убрать шахматные фигуры. Она жестом удержала его и, показав на шахматную доску, спросила: - Хотите доиграть партию? Я улыбнулся и покачал головой. У белых не было никаких шансов. Она кивнула официанту, чтобы убрал фигуры, и пригласила меня пересесть к ней за столик. - Сеньор - иностранец, - констатировала она. - Скорее всего, он здесь впервые. - Совершенно верно. Но разве это так заметно? - О да. Вы были удивлены, увидев, что шахматные столешницы действительно предназначены для игры. Интересно, как и когда ей удалось заметить это. Я пожал плечами. - Да, вы правы, - признался я. - Вам придется еще встретиться с этим здесь, в Вадосе, да и по всей стране. Можно сказать, шахматы стали у нас таким же национальным увлечением, как и у русских. Она вспомнила про свою сигарету, затянулась и стряхнула пепел. - Наш президент, конечно, мечтает в один прекрасный день открыть в Вадосе второго Капабланку. Поэтому все мы с раннего детства играем в шахматы. - А сам Вадос тоже шахматист? - спросил я, чтобы как-то поддержать разговор. - О да, разумеется. Мой вопрос, видимо, удивил ее. - Говорят, он прекрасно играет. А вы? - Я шахматист весьма посредственный. - Тогда сеньор, если он останется здесь, должен оказать мне честь и сыграть со мной партию. Позвольте узнать ваше имя? Я представился. - Хаклют, - задумчиво повторила она. - Знакомое имя. Меня зовут Мария Посадор. После того как мы обменялись общими, ни к чему не обязывающими фразами, мне показалось удобным спросить ее, что произошло на площади в момент моего приезда. Она улыбнулась. - Это одна из составляющих нашей жизни здесь, в Вадосе, сеньор Хаклют. Обычное явление. - Правда? А мне казалось, что у вас нет проблем подобного рода... Она опять улыбнулась, обнажив красивые, безукоризненной формы зубы. - Вы меня неправильно поняли. Привлечение такого большого числа полицейских - дело действительно редкое. Но... возможно, сеньору приходилось бывать в Лондоне? - Нет, никогда. - Тогда вы, вероятно, слышали, что в Лондоне есть место, называемое "уголком ораторов"? До меня наконец дошло. - А, вы имеете в виду "уголок" Гайд-Парка? Вы хотите сказать, что нечто подобное есть у вас на Пласа-дель-Сур? - Совершенно верно. Только у нас при нашем темпераменте дискуссии приобретают больший накал, чем у флегматичных англичан. Она рассмеялась. Смех ее был каким-то очень сочным, так что я вдруг подумал о спелых яблоках. - Ежедневно в полдень здесь собираются несколько десятков человек, которые чувствуют в себе призвание проповедовать что-либо или клеймить неприглядные явления нашей действительности. Порой страсти разгораются. Вспыхивают дискуссии. - А что послужило причиной сегодняшних волнений? Грациозным движением кисти она прикрыла лицо, словно опустила на глаза вуаль. - О, причины тут могут быть самые разные. Скорее всего разногласия религиозного характера. Я, право, не интересовалась... Она ясно дала понять, что не хочет больше говорить на эту тему. Я уступил ее желанию и перевел разговор в несколько иное русло. - Мне любопытно было узнать, что у вас здесь есть "уголок ораторов". Это тоже одно из нововведений вашего президента? - Возможно. Но скорее всего, как и многие другие выдающиеся идеи президента, и эта принадлежит Диасу. Имя Диаса мне ничего не говорило, но моя собеседница продолжала, не обращая внимания на то, что я не все понимаю. - Безусловно, это полезное начинание. Что может быть лучше открытой трибуны, с которой говорится о делах и проблемах, по поводу которых люди выражают свое неудовольствие? - А кто такой Диас? - не выдержал я. - И почему идея исходит от него? Я думал, что Вадос здесь - бог и царь. - Ну, это не совсем так, - резко возразила она. Мне показалось, что я невольно задел за больное. - Без кабинета министров Вадос не стал бы тем, кем является, а без Диаса - в первую очередь. Диас - министр внутренних дел. Естественно, он менее известен, чем Вадос. Кроме того, за пределами Агуасуля Вадоса знают еще и потому, что его именем названа столица. Но ведь общеизвестно, что даже самый могущественный правитель зависит от того, насколько сильны его сторонники. Я не мог с ней не согласиться. Сеньора Посадор - на руке у нее поблескивало обручальное кольцо - взглянула на свои миниатюрные золотые часики. - Благодарю вас, сеньор Хаклют. Беседа с вами доставила мне удовольствие. Вы остановились в этом отеле? Я утвердительно кивнул. - Тогда мы еще встретимся здесь и, возможно, сыграем партию в шахматы. А сейчас мне, к сожалению, уже пора. До свидания. Я быстро поднялся. Она протянула мне руку и, обворожительно улыбнувшись, покинула зал. Я снова сел и заказал виски. Во всей этой истории меня серьезно занимали два момента. Во-первых, обручальное кольцо на руке моей собеседницы, во-вторых, то досадное обстоятельство, что хотя сеньора Посадор явно знала, что произошло на площади, мне так и не удалось этого выяснить. На следующее утро я просмотрел газеты. Моего испанского на это почти хватало, правда, о значении каждого пятого слова я мог только догадываться. В Вадосе были две ежедневные влиятельные газеты: правительственная "Либертад" и независимая "Тьемпо". "Либертад" посвятила вчерашнему событию строк двадцать. Сообщалось, что произведены аресты и некий Хуан Тесоль должен предстать сегодня перед судом по обвинению в нарушении общественного порядка. "Тьемпо" отвела тому же событию передовицу. Не без труда я понял из нее, что Тесоль вовсе не злостный хулиган; речь в основном шла о каком-то Марио Герреро, который подстрекал своих сообщников не только стащить Тесоля с трибуны и свернуть ему шею, но и трибуну разнести в щепы. Резкий, нетерпимый тон статей обнаруживал скорее политическую, чем религиозную, подоплеку, на которую сослалась сеньора Посадор. Комментаторы в обоих случаях, очевидно, исходили из того, что читателям хорошо известна закулисная сторона событий, а для постороннего человека эта информация была полна недомолвок. Упоминались две партии - гражданская и народная, - которых соответственно и представляли Герреро и Тесоль. И, если верить "Тьемпо", первая состояла исключительно из монстров. Вот, пожалуй, и все, что можно было почерпнуть из газетных сообщений. До приезда сюда я считал, что Агуасуль в отличие от других латиноамериканских стран избавлен от внутренних противоречий. Как видно, я заблуждался. Но вопросы внутренней политики этой страны меня не волновали. Я закончил завтрак и подумал, что пора приступать к работе. 3 Муниципалитет занимал несколько зданий рядом с правительственным кварталом на северо-восток от Пласа-дель-Норте. Был теплый ясный день, и я решил пройтись пешком - от отеля до муниципалитета было не больше мили. До встречи у меня оставалось еще время, и я хотел прикоснуться к пульсу городской жизни. Вскоре я оказался в месте пересечения основных магистралей и остановился на тротуаре, наблюдая за беспрерывным потоком автомашин. Продуманная система подъездных путей и перекрестки на разных уровнях обеспечивали безостановочное движение. Нигде ни единого светофора. Полицейский, вознесенный в своей будке над бурлящим потоком, скучая, подпиливал ногти. Никаких помех не вносили и пешеходы - все переходы были выведены с проезжей части. Нырнув в один из подземных переходов, все еще под впечатлением от столь совершенно организованного движения, я не сразу заметил, что пропустил указатель и иду не в том направлении. Посторонившись, чтобы уступить дорогу грузной женщине с огромной корзиной на одной руке и маленькой девочкой на другой, я едва не споткнулся о мальчугана, сидевшего прямо на бетоне. Возле него стоял прекрасной формы глиняный горшок. Правая рука мальчика нервно теребила бахрому красочного, но ветхого пончо, левой руки у него не было. Сдвинутое на затылок сомбреро открывало взглядам прохожих страшную язву на месте одного глаза. Я встал как вкопанный, будто увидел непристойную надпись, нацарапанную на стенах Парфенона. Подобное мне доводилось видеть только в Индии и ОАР, да и то лет пятнадцать назад, когда я впервые попал за границу. Но даже там нищих становилось все меньше. С тех пор я считал, что их уже нет почти нигде. Пошарив в карманах, я собрал всю мелочь и бросил монеты в глиняный горшок. Не успел я сделать несколько шагов, как кто-то тронул меня за плечо. Оглянувшись, я встретился с дерзким взглядом молодого полицейского. Он заговорил громко, недовольно. Я его почти не понимал. - Я не говорю по-испански, - сказал я. - А, вы из Штатов, - произнес он таким тоном, будто ему все сразу стало ясно. - Сеньор не должен давать деньги таким людям. - Вы имеете в виду этого нищего мальчика? - решил уточнить я, показав рукой на мальчугана. Он утвердительно кивнул. - Да, да! Не подавайте им милостыню. Мы хотим покончить с попрошайками. Они не нужны Сьюдад-да-Вадосу! - воскликнул полицейский. - Что же получается, сидеть здесь и просить милостыню можно, а давать милостыню запрещено? Я чувствовал себя сбитым с толку. - Нет, не то. Он сидит здесь - о'кэй; просит подаяние - нехорошо; сеньор дал деньги - совсем плохо! - Понятно, - произнес я, хотя вовсе не был уверен, что все понял правильно. Налицо была явная попытка отучить нищих от попрошайничества. Но вид мальчика красноречиво свидетельствовал о крайней нужде. Однако моих скудных знаний испанского вряд ли могло хватить для обсуждения с полицейским вопросов благосостояния и социального обеспечения здешнего населения. Полицейский одарил меня медовой улыбкой и скрылся в толпе. Дойдя до следующего перекрестка, я снова обнаружил, что иду не в том направлении и мне следует повернуть назад. И так уж получилось, что на обратном пути я опять увидел того же полицейского. Упершись в грудь нищего мальчугана своей дубинкой, он копался в его глиняном горшке, выбирая оттуда брошенные мною монеты. Мальчик плакал, жалобно причитая. Убедившись, что выбрал все, полицейский поднялся. Потрясая дубинкой перед лицом ребенка, он приказал мальчику замолчать. И тут, обернувшись, заметил меня. Его лицо исказилось, дрожащие губы бормотали слова оправдания. Я молча протянул руку, и он безропотно положил мне на ладонь свою добычу. Не проронив ни слова, я продолжал стоять. Полицейский расплылся в глупой виноватой улыбке и поспешно удалился. Отойдя немного, он обернулся и как ни в чем не бывало махнул мне на прощание рукой, словно ничего не случилось. Я сунул мелочь в горшок нищего и посоветовал ему убрать деньги куда-нибудь подальше. Мальчик улыбнулся, кивнул, сунул горшок под пончо и тотчас же исчез. Без дальнейших затруднений я выбрался из подземного перехода в нужном месте и оказался на площади Пласа-дель-Норте. Там я не мог не задержаться, чтобы рассмотреть два памятника: освободителю и первому президенту республики Агуасуль Фернандо Армендарису и, конечно, самому Вадосу. Взгляд Армендариса был обращен вправо, на здание парламента, построенное в дворцовом стиле. Вадос смотрел влево, в сторону муниципалитета - низкого здания с плоской крышей. Это вполне совпадало с моим представлением. Перед зданием муниципалитета царило необычайное оживление, в то время как возле парламента не было почти никого. Едва я рассмотрел третье здание, узнав в нем Дворец правосудия, как кто-то тронул меня за рукав. Обернувшись, я увидел небольшого роста мужчину в очках, вооруженного блокнотом и несколькими шариковыми ручками. Позади него стояли два молодых человека в одинаковых темных костюмах. Они изучающе смотрели на меня и не понравились мне с первого взгляда. "Телохранители", - первое, что пришло мне на ум. Небольшого роста мужчина заговорил со мной по-испански. Я не сразу все понял и сказал ему об этом. Он деланно рассмеялся. - Простите меня, сеньор, - напыщенно объяснил он. - По поручению правительства я провожу опрос общественного мнения и, к сожалению, принял вас за соотечественника. - Какой опрос? - Сеньор, видимо, не знаком с некоторыми нашими нововведениями. - Он дружески улыбнулся мне. - Все очень просто. Прежде чем принять решение по какому-либо вопросу государственной важности, мы проводим выборочный опрос общественного мнения. - Да, да. Понимаю, - кивнул я и тут же вспомнил вчерашний рассказ сеньоры Посадор об "уголке ораторов" на Пласа-дель-Сур. Возможно, это была очередная идея министра внутренних дел Диаса. Изучение общественного мнения - хорошая подстраховка для всякого диктатора, так как позволяет выяснить, как проглотит народ предполагаемое мероприятие. - А что именно интересует вас в данном случае? - Права граждан Сьюдад-де-Вадоса, - ответил коротышка. - Но сеньор не является гражданином нашего города, он должен меня извинить и позволить мне продолжить работу. С деловым видом он засеменил к подземному переходу. Я увидел, как он обратился к красивой молодой девушке, поднимавшейся снизу. Наблюдая эту сцену, я весьма усомнился, можно ли дать откровенный ответ в присутствии двух здоровенных молодчиков, разглядывающих тебя с угрожающим видом. Посмотрев на часы, я понял, что времени у меня больше нет, и поспешил через площадь к зданию муниципалитета. Под заключенным со мной договором о работе в Вадосе стояла подпись начальника управления. Я знал его имя - Дональд Энжерс. Непроизвольно я решил, что он американец. Однако ошибся. Он оказался типичным англичанином - чопорным и напыщенным. Моей первой реакцией было ощущение, что ему, как и одноглазому мальчику-нищему, не место в Вадосе. Внимание, с каким мистер Энжерс стал разглядывать меня, когда я вошел в кабинет, граничило с неприличием. Затем он протянул руку и жестом предложил мне занять место в кресле. - Насколько я понял, кое в чем вы уже смогли ощутить местный колорит, мистер Хаклют? - сказал он, краешком глаза взглянув на настенные часы. - Пожалуй, если вы имеете в виду государственных служащих, которых я повстречал на пути сюда, - ответил я и рассказал об опросе. Энжерс холодно посмотрел на меня. - Да, да. Мне думается, что президент Вадос принадлежит к числу тех немногих политиков, которые уважают старый и верный принцип, согласно которому правительство либо прислушивается к мнению общественности, либо становится его жертвой. Он предложил мне сигарету, я не отказался. - Это тоже одна из идей Диаса? - спросил я, протягивая зажигалку. Энжерс помедлил, прежде чем поднес сигарету к пламени. - Почему вы так думаете? - Мне кажется, тут есть общее с "уголком ораторов" на Пласа-дель-Сур. Дама, с которой я познакомился вчера вечером, говорила мне, что это предложение Диаса. Ответом мне снова была вынужденная улыбка, правда, несколько шире предыдущей. - Да, тут мы, пожалуй, имеем дело с одним из самых эффективных общественных начинаний. - Энжерс отметил что-то в блокноте, лежащем на письменном столе. Он пользовался ручкой с тонким пером, заправленной светло-синими чернилами. - Я спрашиваю из чистого любопытства. Объясните мне, пожалуйста, что произошло вчера после обеда на Пласа-дель-Сур? В газетах есть сообщения, но мой испанский, к сожалению, еще не на уровне. Энжерс, глядя мимо меня, задумчиво затянулся. - Там не все отражено правильно, - наконец сказал он. - "Тьемпо", как и следовало ожидать, многое исказила и преувеличила. И конечно, речь там шла о наименее важном аспекте проблемы, с которой связана ваша деятельность в Вадосе. - Ах, даже так?! - Да, я постараюсь, насколько смогу, познакомить вас с ситуацией. Она достаточно сложная и многоплановая. Но в общих чертах я попробую вам ее изложить. Он потянулся к настенной карте и, дернув за шнур, развернул ее. - Вы, наверное, уже знакомы с историей Сьюдад-де-Вадоса? - добавил Энжерс, бросив на меня беглый взгляд. Я кивнул. - Прекрасно. В таком случае вам, видимо, известно, что планировка города тщательно продумана. Принятие же законодательства, затрагивающего интересы граждан, всегда дело сложное, особенно если это касается местного населения, которое не отличается сговорчивостью. Энжерс замолчал. Мне показалось, он хочет услышать мое мнение на этот счет. - Пожалуй, это нельзя назвать традиционной составляющей комплекса транспортных проблем, - вставил я. - В Вадосе вообще мало традиционного, - подтвердил Энжерс. - Вы, несомненно, уже заметили это сами. Суть же проблемы, зерно ее чрезвычайно просты. Вадос, безусловно, человек весьма дальновидный и проницательный. Думаю, идею застройки нового города он вынашивал задолго до того, как появились реальные возможности ее осуществления. Однако он был вынужден признать, что, используя имеющиеся средства и внутренние ресурсы, прибегая к пом